Клаудия Кунц
К оглавлению
Глава 7
ЗАКОН И РАСОВЫЙ ПОРЯДОК
Национал-социализм отвергает теории, утверждающие равенство всех людей и неограниченную свободу индивидуума по отношению к государству. [Мы должны признать] суровую истину естественного неравенства людей.
Ганс Г лобке, один из авторов Нюрнбергских расовых законов, 193 7 г.
Когда Карл Шмитт прославлял "абсолютную власть фюрера", он пред-сказывал, что решительный вождь покончит с последствиями многолетней демократической анархии. Гитлер не обманул ожиданий. За 18 месяцев он сумел развязать террор против коммунистов, объединить консерваторов, заставить замолчать дотошных журналистов, запретить конкурирующие политические партии и провести чистку в рядах штурмовиков. Быстро расправившись с демократией, он шокировал международную общественность, заключив конкордат с Ватиканом и выведя Германию из Лиги Наций. Немедленно стали осуществляться проекты этнического улучшения: "желательных граждан" призывали вступить в брак, нежелательных подвергали стерилизации. Сокращалась безработица. Многие европейцы - даже те, что осуждали нацизм, - следили за происходящим в Германии с завистью.
Только в осуществлении антиеврейской политики наблюдался явный застой. В период между апрелем 1933 года, когда были приняты законы о квотах на определенные профессии, и сентябрем 1935 года, когда были приняты Нюрнбергские расовые законы, несмотря на то, что права еврейских граждан урезались сотнями местных постановлений, государственное законодательство безмолвствовало1. Этот очевидный пробел, неудачно названный "периодом затишья", сьгграл решающую роль в формировании консенсуса вокруг "еврейского вопроса" среди членов партии, экспертов по расовой политике, государственных служащих и юристов, то есть всех тех функционеров, которых историк Майкл Берли метко окрестил "этнократами". Все они были противниками вульгарных погромов, однако в отношении позитивной программы взгляды их расходились. Этические и правовые аспекты таких понятий, как "общность", "идентичность", "гражданство", вызывали споры. При отсутствии ясных распоряжений со стороны Гитлера технократам предоставлялась полная возможность разрабатывать расовую политику самостоятельно.
Портрет Адольфа Эйхманна, созданный Ханной Арендт2, оказался столь ярок, что целое поколение основывало на нем свои суждения о преступниках в кабинетах и на фабриках убийства. На судебных про
184
Глава 7
цессах 1960-1990-х годов сотни убийц уверяли, что выполняли приказы, не веря в них. Читая их показания, можно подумать, что эти палачи были не более чем "винтиками" машины, которую они не понимали и не контролировали3. Однако архивные свидетельства о собраниях, конференциях, оперативных группах и экспертных слушаниях ясно показывают, что преступники тщательно обдумывали свои конечные цели, а нередко и проявляли инициативу. Даже самые безжалостные среди них считали, что выполняют нужное дело. Этнократы заботились о связности, последовательности и правосудии. Привыкшие уважать закон, они серьезно относились к гражданским правам. Сейчас трудно поверить, что этих представителей полицейского государства могло волновать соблюдение конституционных прав. Но, несмотря на то что свобода слова и право голоса утратили всякий смысл, другие права - право на участие в общественной жизни, службу в армии, посещение государственных школ, владение имуществом, выбор сексуальных партнеров - приобрели большее, чем когда-либо, значение. Этнократам Третьего рейха приходилось умерять рвение твердолобых нацистов, требовавших, чтобы граждане еврейского происхождения носили опознавательные знаки, имели бы только "типичные" еврейские фамилии и давали своим предприятиям только "расово характерные" названия. Многие горячие головы требовали лишить гражданства потомков смешанных браков и сделать уголовно наказуемыми сексуальные связи между гражданами еврейского и христианского происхождения. Однако в 1933 году немецкое общественное мнение не было готово к столь радикальным мерам.
Бюро расовой политики Вальтера Гросса начало массовую обработку общественного сознания в расистском духе, однако эта работа не могла принести быстрых результатов. По сути, кроме Гросса и фанатичных нацистов, мало кто в тот период занимался подготовкой общественного мнения к широкомасштабным акциям против евреев. Даже Геббельс, изгонявший из культурной жизни всех, кто имел несчастье иметь хотя бы только одного еврейского предка во втором поколении, не позволял Министерству пропаганды выпускать грубо антисемитскую продукцию. Гитлер редко упоминал о расовой политике публично, что было в немалой степени вызвано его тогдашней занятостью внешней политикой: министр финансов предупредил его, что штгернациональные бойкоты могут повредить экономическому возрождению. В равной степени повлияли на Гитлера и его окружение разочаровывающие результаты первоапрельского бойкота 1933 года, показавшие, что навязчивые антисемитские меры вызывают у населения безразличие или прямую враждебность. В 1934 году исследования общественного мнения, осуществленные службой безопасности (Sicherheitsdienst; SD), СС и Гестапо, показали, что большинство немцев не одобряют грубые оскорбления, физическое насилие, бойкоты и вульгарный антисемитизм. Когда хулиганы в коричневых рубашках избивали беззащитных евреев, прохожие чувствовали к ним жалость. Всеобщим было презрение к нацистской "бульварной прессе". Бойкоты,
Закон и расовый порядок
185
Пл. 40. "Летом 1935 г. этих двоих вытащили из гамбургского отеля и провели по улицам".
Подобно открыткам со сценами линчевания в Соединенных Штатах, эта открытка увековечивала расовую ненависть. У женщины на груди - плакат с надписью: "Я - самая большая свинья в городе и якшаюсь только с евреями". На плакате мужчины надпись: "Я еврейский парень, увожу с собой в номера только немецких девушек!"
Репродукция открытки предоставлена Вольфгангом Хейни, Берлин.
нарушавшие права покупателей, вызывали недовольство даже у некоторых нацистов. Подробные отчеты об общественном мнении из области Гессе, бывшей твердыней нацизма, показали, что, несмотря на распространенность абстрактного антисемитизма, расовые предрассудки не оказывали влияния на конкретные деловые отношения1.
186
Глава 7
С другой стороны, большинство немцев, по всей видимости, с одобрением относились к "легальному" устранению евреев из определенных сфер общественной жизни, считая, что необходимо покончить с их так называемыми "особыми правами" на определенные виды деятельности. Поправка Гинденбурга к Апрельским законам 1933 года, делавшая исключение для ветеранов войны и их детей, создавала видимость справедливости, и никто уже не думал о том, что государственные служащие, врачи и юристы еврейского происхождения, не рисковавшие своей жизнью во имя Отечества, могут в любой момент потерять работу5. Хотя большинство немцев, равно как и другие европейцы, как и американцы, были всё же культурными антисемитами, "вежливыми юдофобами", только небольшая группа убежденных расистов могла одобрить санкции против людей, не сделавших ничего плохого.
В период с 1933 по 1935 год нацистские функционеры были заняты поисками альтернативы одновременно и беззаконным выходкам горячих "старых бойцов", и традиционному "вежливому" антисемитизму. По сути, они пытались осуществить на практике предложенные Герхар-дом Киттелем внешне "ненасильственные", но по сути жестокие меры. Многочасовые заседания, тысячи меморандумов, докладных записок были посвящены попыткам правильно сформулировать профессиональные задачи так, чтобы наиболее полно соблюсти интересы Volk. На каждом шагу этнократов поджидали сложнейшие нравственные проблемы. Хотя удовлетворительно решить их было невозможно, сам процесс поиска сплачивал и создавал обширную группу единомышленников, постепенно привыкавших ставить расу выше закона. Голос общечеловеческой совести постепенно замолкал в этом кругу, и этнокра-там уже ничто не мешало приступить к решению конкретных насущных задач.
В 1933 году чиновник Министерства внутренних дел Ахим Герке вь1ступил с публичным разъяснением расовых задач нацистской партии. Помимо "позитивной" цели "сохранения чистоты крови", Герке упомянул и о "негативном аспекте нашей работы, который на техническом языке расовой науки будет называться искоренением (Ausmerze)". Отвергая "ложный гуманизм" прошедшей эпохи, Герке провозглашал "единственный достойный человека идеал - взращивать то, что хорошо, и искоренять то, что плохо. Воля природы - воля Бога. Только оглянитесь вокруг... природа всегда находится на стороне сильных, добрых и способных и отделяет мякину от зерен. Мы выполняем ее волю. Не больше. Не меньше"5. Герке ненавидел нерешительность: "Вопреки всем, кто не способен ясно и определенно сказать "да" или "нет", мы выступаем сторонниками твердой, мужественной, неумолимой, логичной последовательности в действиях"7. Поскольку в 1933 году Герке и другие антисемиты не сомневались в существовании эмпирических доказательств "иноприродности" евреев, они были полны самоуверенности. Нацистский юрист провозглашал: "Сегодня мы знаем, что еврейская раса значительно отличается от арийской и по крови, и по характеру,
Закон и расовый порядок
187
Ил. 41. "Встреча в Вене".
Эта агитка давала понять, что космополитическая Вена - место повышенной расовой опасности. Резкая отповедь этой женщины еврею - пример "вежливого" антисемитизма, вполне приемлемого для тех немцев, которые были далеки от грубого расизма фанатиков. Публ. по изд.: Die Brennessel. 1935. № 32. Aug. 13. S. 512.
и по мироощущению, и что, соответственно, связь с представителями этой расы не только нежелательна для арийца, но и прямо оскорбительна и... противоестественна"8. Нацистские теоретики были убеждены в том, что государство и может, и должно пренебрегать индивидуальными гражданскими правами в интересах создания этнически гомогенной
188
Глава 7
нации1'. Однако пыл этих теоретиков в значительной степени умерялся возражениями со стороны государственных служащих. Кроме того, они испытывали неудовлетворенность и тем, что им пока не удавалось создать хоть сколько-нибудь стройное мировоззрение.
В период между принятием Апрельских законов 1933 года и Нюрнбергских законов 1935 года этнократы рассмотрели десятки проектов этнического улучшения. Они довольно смело высказывали озабоченность возможными последствиями замышляемых мер для общественного имиджа партии, их приемлемостью с этической и юридической точек зрения. Однако, как ни парадоксально, разногласия только сплачивали. Эксперты и политики шли навстречу друг другу - эксперты заражались решимостью политиков, а политики учились у экспертов осторожности. Хотя ярые антисемиты любили рассуждать об "искоренении" и "уничтожении", конкретных планов массовых убийств в те годы еще не существовало; когда этнократы и идеологи использовали термин "окончательное решение", как правило, они имели в виду депортацию или создание гетто.
Как сделать жизнь невыносимой для евреев таким образом, чтобы были довольны и радикалы, и обычные граждане? В период с 1933 по 1935 год этой теме были посвящены сотни меморандумов и десятки заседаний. "Умеренное" бюрократическое преследование на практике оказалось куда опаснее, чем погромы, - и потому, что спокойный фасад заставлял потенциальных жертв забывать об осторожности, и потому, что государственная политика была куда более последовательна, чем стихийные вспышки насилия.
Все понимали, что претворить в жизнь новые расовые законы невозможно, опираясь только на небольшие дружины штурмовиков, - для этого потребуется более миллиона государственных служащих, десятки тысяч партийных функционеров, целая армия педагогов, юристов, работников здравоохранения и социальных служб. Проблема осложнялась тем, что дело приходилось иметь с представителями трех совершенно различных групп. В 1933 году десятки тысяч малообразованных "старых бойцов" получили синекуры на государственной и партийной службе10. Вслед за ними пришла вторая волна так называемых "свежеиспеченных нацистов", желавших сделать быструю карьеру. Обе эти группы значительно уступали в численности государственным служащим (называвшимся на партийном жаргоне "еще не нацисты"), вступившим в нацистские профессиональные объединения, но не спешившим подавать заявления о принятии в партию11. Государственные служащие охотнее поддерживали нацизм, чем любые другие общественные группы, однако и среди них в партию вступил только каждый третий12.
Отсутствие однозначной поддержки нацизма в среде "белых воротничков" создавало условия, при которых сердобольные бюрократы вполне могли позволить себе защитить друзей-евреев или предупредить коллег-евреев о надвигающейся опасности. В целом же перед бюрократами встала непростая дилемма: с одной стороны, они привыкли вьшол
Закон и расовый порядок
189
нять распоряжения. Как отметил десятилетием раньше социолог Макс Вебер, современным обществом управляют рациональные принципы, которым должен следовать каждый индивидуум. Иными словами, у бюрократа не может быть личной совести. "Честь государственного служащего в том, чтобы исполнять распоряжения вышестоящих так, как если бы они соответствовали его собственным убеждениям"13. С другой стороны, бюрократы, имевшие университетское образование (как правило, юридическое) привыкли уважать логику. Они гордились своим умением рассуждать, пользуясь абстрактными юридическими категориями. Почти столетие спустя после того, как Вебер выступил со своей лекцией о бюрократии, эту их черту отметил социолог Эвиатар Зерубавель: бюрократ может быть чрезмерно пунктуален, но не наоборот; всё аномальное его отпугивает14. При этом "война против еврейства" в нацистской Германии характеризовалась как раз тем, что наименее приемлемо для строгого бюрократического ума, - беспорядком и противоречивостью.
В 1933 году условия для налаженной работы бюрократического механизма отсутствовали. Не было четких распоряжений; концептуальный хаос приводил в смущение даже самых решительных. Этнократы осуждали беззакония, творившиеся в отношении евреев и их имущества, но не могли прийти к согласию относительно легитимной альтернативы1 \ Неопределенность мешала им сделать самые элементарные шаги - никто даже не знал, сколько, собственно, в стране еврейских граждан. По оценкам армейских статистиков и Отдела здравоохранения Министерства внутренних дел, более двух миллионов граждан Германии имели от одного до четырех еврейских предков во втором поколении10. По оценкам других демографов, это число достигало четырех миллионов17. С другой стороны, Фридрих Бургдорфер, руководитель отдела статистики рейха, подсчитал, что только около 800 тыс. граждан могли быть определены как чистые евреи или лица частично еврейского происхождения. По данным его отдела, в Германии проживало 550 тыс. "чистых евреев" (с четырьмя еврейскими предками во втором поколении), 200 тыс. "полуевреев" (с двумя еврейскими предками во втором поколении) и 100 тыс. "евреев на четверть" (с одним еврейским предком во втором поколении) при общем количестве населения 65 млн18.
В государстве, основанном на "расовом инстинкте", этнократы, обученные рассуждать, опираясь на универсальные принципы, оказались в состоянии концептуального дрейфа11'. Одним из первых, кто попытался дать теоретическое обоснование новой юриспруденции, основывавшейся не на праве, а на этнической идентичности, был министр юстиции Франц Гюртнер20, противопоставивпнш нацистский закон либеральному принципу "Nulla poena sine lege" ("Всё, что не запрещено, позволено"). Нацистское государство, писал Гюртнер, "рассматривает любое посягательство на благосостояние этнического сообщества и любое препятствие в достижении целей, к которому это сообщество стремится, как несомненное зло. Соответственно, закон более не является единствен
190
Глава 7
ным авторитетом в определении должного и недолжного. Для понимания того, что должно, теперь необходимо уже не только знать закон, но и иметь представление о некой справедливости, находящейся за его пределами и еще не нашедшей своего юридического выражения"21. Тысячам высокообразованных государственных служащих предстояло отказаться от понятий, всегда бывших для них профессиональными аксиомами. Хотя на словах новые вожди ратовали за государство, основанное на справедливости, а Гитлер отказывался официально отменить веймарскую конституцию, на практике привнесение расовых принципов в юридическую систему вызвало хаос.
Нацистские этнократы были не первыми антисемитами, столкнувшимися с теоретическими трудностями при определении того, что должно считать "еврейским". В 1890-х годах один из 12 депутатов рейхстага от Антисемитской партии разъяснил, что его партия не выдвинула закона против евреев, поскольку ее вожди не смогли договориться о точном значении понятия "еврей"22. Этнократы Третьего рейха отыскивали прецеденты. Согласно Апрельским законам, гражданин с одним еврейским предком во втором поколении считался евреем. Но в армейских кругах полагали куда более целесообразным считать евреями только лиц с тремя или четырьмя еврейскими предками во втором поколении, чтобы увеличить таким образом количество призывников. В университетах же нередко доходило до того, что евреем объявляли преподавателя чисто немецкого происхождения, но имевшего супругу-еврейку и таким образом "запятнавшего" себя. Так называемый еврейский вопрос оставался без ответа.
После того как Комитет рождаемости и расы, созданный министром внутренних дел Фриком в конце 1933 года, в срочном порядке вынес суждение о необходимости принудительной стерилизации, он обратился к еврейскому вопросу и сразу же погряз в затяжных дебатах о том, кого следует считать евреем. Члены комитета не могли прийти к единому мнению о достаточном для этого проценте еврейской "крови". Когда они же определили "германо-арийца" как "лицо немецкого, или преимущественно немецкого, или по меньшей мере арийского происхождения", один из чиновников написал на полях: "Не пойдет!"23 Комитет, ловко продвинувший закон о принудительной стерилизации, не смог разработать ни одной антисемитской меры. Несколькими месяцами позже нацистский юрист Ганс Франк основал Академию немецкого права, которая должна была привести законодательство в соответствие с расовыми ценностями. Эксперты более 40 подкомитетов этой академии путались в самых основных понятиях, таких как "арийский", "смешанная кровь", "немецкий", "родственная кровь"24. Планы "сохранить чистоту немецкой крови"25 утонули в семантическом болоте.
Рьяные нацисты требовали более агрессивного подхода к "еврейскому вопросу", хотя становилось всё более очевидным, что выделить физические признаки презираемой ими крови не удастся. И в их среде также шли мелочные споры о проценте еврейской крови, достаточ
Закон и расовый порядок
191
ном, чтобы считать кого-либо евреем. Гауляйтер Бранденбурга Вильгельм Кубе предложил 10%;2Ь руководитель Союза нацистских врачей Герхард Вагнер ратовал за 1/8; Ахим Герке, ссылаясь на американские законы против смешанных браков, настаивал на 1/16, поскольку не желал уступать американцам в строгости27. Бернхард Лёзенер, эксперт Министерства внутренних дел по еврейскому вопросу, отметил: "Каждый окружной или районный вождь партии имеет свои представления о том, кого считать евреем. Одни признают таковыми только чистых евреев, другим достаточно 1/8 еврейской крови... Министерство внутренних дел завалено запросами на эту тему... В вопросе о том, кого следует считать евреем, царит полнейший хаос"28. Поскольку четких физиологических признаков еврея выделить не удалось, записи в приходских книгах оставались единственным "доказательством" наличия якобы "биологических" свойств.
Неудивительно, что и Фрик, и многие другие опасались, что концептуальная анархия дискредитирует идеологию расизма29. Шеф гестапо приходил в отчаяние из-за "провала наших бюрократов"30. Руководитель Отдела народного здравоохранения рейха заявил: "Логичность и последовательность, традиционно являвшиеся профессиональным достоинством юристов, после нашего прихода к власти, кажется, изменили им. В наших расовых законах наблюдается определенное отсутствие ясности"31. Эмоционально захватывающая риторика, делившая на "нас" и "их", мало могла помочь бюрократам, которым нужно было решать конкретные, прозаические задачи. Особую неразбериху вызывала проблема так называемой "расовой измены" - сексуальных отношений между евреями и не-евреями, поскольку к взаимоотношениям этносов здесь добавлялись еще и взаимоотношения полов. Когда в 1933 году министр юстиции Франц Гюртнер запросил мнение губернаторов по вопросу о запрете смешанных браков, реакция их оказалась весьма сдержанной32.
Первой задачей этнократов было покончить с неразберихой и сформулировать принципы, определяющие гражданский статус в этническом государстве. Архивные свидетельства позволяют нам "подслушать" их разговоры о том, что они называли мерами об "охране расы". Моральные головоломки расового законодательства особенно резко выступили на первый план 5 июня 1934 года, когда министр юстиции Гюртнер пригласил 17 высокопоставленных государственных служащих, партийных функционеров и ученых принять участие в работе Комиссии по реформированию уголовного кодекса под руководством нацистского юриста Роланда Фрейслера. Задачей совместного заседания было подготовить законопроект о запрете сексуальных отношений между гражданами еврейского и не-еврейского происхождения. С самого начала Гюртнер подчеркнул важность заседания, спросив, следует ли его стенографировать. Благодаря тому, что участники заседания не желали возбуждать лишних подозрений, до нас дошли 253 страницы машинописной расшифровки стенограммы заседания с заметками на полях33.
192
Глава 7
Мнения резко разделились - и в нравственном, и в юридическом плане. Уже в оценке размера опасности не было никакого единства. Действительно, более трети всех евреев, заключивших браки в первый раз, связали свои судьбы с христианами, однако количество этих браков было незначительно в сравнении с приблизительно 730 тыс. браков, регистрировавшихся между христианами каждый год. В 1933 году из 15 млн супружеских пар только 35 тыс. были смешанными, еврейско-христианскими34. Некоторые из участников заседания не считали, что опасность "нежелательных браков" велика настолько, чтобы оправдать государственное вмешательство в частную жизнь. Нацистские догматики вроде Фрейслера возражали: "междурасовые отношения" "вредят" этническому здоровью и, следовательно, являются "расовой изменой". Умеренные избегали обеих крайностей, соглашаясь с тем, что опасность существует, но указывая, что средства ее искоренения должны быть более мягкими. Когда речь зашла об определении "еврейства", мнения также разошлись. Экстремисты утверждали, что достаточно одного еврейского предка во втором поколении, умеренные возражали, что таких предков должно быть трое или четверо. Наиболее яркими представителями трех конфликтующих точек зрения были такие непохожие друг на друга люди, как ревностный нацист Фрейслер, беспартийный министр юстиции Гюртнер и нацистский расовый эксперт Берн-хард Лёзенер.
Радикализм Фрейслера проявился еще во времена Первой мировой войны. Попав в русский плен, он выучился бегло говорить по-русски и, когда началась революция, сражался против большевиков. Вернувшись в Германию, он поступил в Гёттингенский университет и в 1924 году, примерно в то же время, что и его университетские товарищи Вальтер Гросс и Ахим Герке, вступил в нацистскую партию. Став адвокатом, Фрейслер защищал штурмовиков от уголовных обвинений, восхищаясь их идеализмом и обличая демократию как преступление против Volk. В 1933 году, когда Фрейслеру исполнился 41 год и он стал секретарем в министерстве Гюртнера, его позиция по отношению к насилию претерпела изменения3'. Теперь, когда "государство и Volk слились воедино, любое несанкционированное насилие независимо от его мотивов следует рассматривать как преступное"36. Описывая закон как "концентрацию силы народа", он уподоблял его "сосредоточенному артиллерийскому огню, который может остановить атакующий передовую линию обороны танк"37. Под "передовой линией обороны" в расовой войне подразумевался запрет сексуальных отношений с представителями "чуждой крови". Осенью 1933 года нетерпеливый Фрейслер принял участие в написании брошюры, призывавшей сделать уголовно наказуемыми сексуальные отношения носителей "немецкой крови" с "представителями чуждых по крови наций" (в том числе африканских). Однако это предложение было положено под сукно ввиду крайне отрицательной реакции общественности38. Эта проволочка, равно как и отсутствие реакции со стороны фюрера, привели Фрейслера в ярость; каких-либо эти
Закон и расовый порядок
193
ческих затруднений для этого радикала не существовало вовсе. Непоколебимо веривший в свой утопический идеал, он боялся только одного - промедления. В своей статье, опубликованной в юридическом альманахе в конце 1933 года, он с тревогой писал о том, что, если не решить своевременно ключевые расовые вопросы, "хаос и анархия придут на смену единой власти"0 .
Начальник Фрейслера, осторожный 53-летний министр юстиции Франц Гюртнер, рассматривал закон против "расовой измены" совсем с другой точки зрения40. Как и Фрейслер, Гюртнер был участником Первой мировой войны, имел офицерское звание. Героизм, проявленный им на Ближнем Востоке, не только был отмечен наградой кайзера, но и заслужил похвалу Т.Э. Лоуренса41. Разносторонне образованный, Гюртнер бегло говорил на четырех языках и был страстным поклонником английских детективных романов. В те годы, когда Фрейслер защищал находившихся под судом нацистов, Гюртнер занимал пост министра юстиции Баварии и относился к нацизму достаточно сочувственно. Став позднее рейхсминистром юстиции, Гюртнер сохранил свой пост и после прихода Гитлера к власти. Его пылкая приверженность католицизму, отказ вступать в партию, критические высказывания в адрес клеветнического нацистского издания "Der Stnrmer", его протесты против бесчеловечного обращения с узниками концлагеря Дахау создали ему за пределами партийньгх кругов репутацию порядочного человека42.
Чуть более молодой Бернхард Лёзенер также был участником Первой мировой войны. Демобилизовавшись в 1920 году, он получил диплом законоведа в Тюбингенском университете и должность на прусской таможне. В 1931 году он вступил в нацистскую партию, поскольку, как писал позднее, видел в ней оплот против коммунизма43. В своих мемуарах, написанных после войны, Лёзенер уверял, что не был антисемитом, но документы свидетельствуют об обратном44. Как прекрасно образованному "старому бойцу" со связями в нацистских кругах Берлина Лёзене-ру было поручено курировать "еврейский вопрос" в Министерстве внутренних дел. Дважды - осенью 1933 и весной 1934 года, - вводя в курс дела только что назначенного начальника, Лёзенер высказался в пользу как можно более мягкого "решения" проблемы. Тогда как его коллеги готовы были называть граждан с одним еврейским предком во втором поколении "евреями", Лёзенер предпочитал называть их "арийцами на три четверти". Какой смысл, спрашивал он, без всякой необходимости отталкивать от себя лояльного немецкого гражданина (а заодно и его не-еврейских родственников) только потому, что его бабушка оказалась еврейкой? Лёзенер настаивал на введении параграфа, который принимал бы во внимание "душевные тяготы" ("seelische Bela-stung") граждан, подпавших под действие расового закона^. "Между прочим, - напоминал Лёзенер правительственным чиновникам, - "мишлинге" (uMischlinge")4(), к несчастью, обнаруживаются даже среди офицеров и ученых". То есть той самой элиты, с которой стремились отождествлять себя нацистские вожди. Как и Гюртнер, Лёзенер сомне
194
Глава 7
вался в том, что расовые различия могут являться законным основанием для развода, и напоминал своим коллегам о том, что одной из задач нацизма является сохранение семьи*7.
На июньском заседании 1934 года, посвященном "расовой измене", решительный Фрейслер вступил в схватку с немногословным Гюртне-ром, тогда как Лёзенер пытался сохранить нейтралитет. В начале заседания участники продекларировали свою приверженность нацистским идеалам и выразили отвращение к евреям, которых один из участников описал как "отталкивающую смешанную восточную расу", которая губила могучие народы, "заражая" их расовый генофонд. Другому участнику не нравилось, что евреи, "как всем известно, имеют самые красивые машины и моторные лодки и посещают лучшие места отдыха". Далее было выдвинуто мнение, что, поскольку большинство немцев считает сексуальные отношения с евреями "безнравственными и предосудительными", формальный запрет подобных отношений затронет только очень незначительное меньшинство. Наконец, все присутствующие заявили о том, что поддерживают новую этику, основанную не на индивидуальных правах, но на общем благе. "Мы все осознаем, что защищаем не индивидуальные права, а чистоту нашей крови"48. Однако у всех вызывала беспокойство непродуманность нацистской расовой политики и отрицательная реакция общественности на неуклюжие формы антисемитизма. Участники заседания, включая Фрейслера, "осудили эмоциональный антисемитизм", поскольку его методы "недостойны" цивилизованного Volk. Однако Фрейслер призвал к немедленным и решительным действиям, поскольку, заявил он, "готовность принимать непростые решения" (даже несмотря на негативную реакцию общества) - одна из главных нацистских добродетелей. Используя военный жаргон, он бросился в словесную перепалку: "Герр министр, мне совершенно не нравится, что никто не поддерживает эти предложения... Если бы я попытался уйти [от данного спора], я бы предал то, за что боролся".
Гюртнер возразил, что общество пока не готово к подобным законодательным реформам, и (как и многие другие участники заседания) выразил опасение, что нацистская расовая политика вызовет насмешки. "Я помню, что не так давно нам смеялись в лицо, стоило нам обмолвиться хотя бы словом о расовом мышлении"; позволив себе политический промах, "мы снова станем посмешищем". Придя в раздражение, он предложил сидевшим за столом господам посмотреться в зеркало: многие ли из них соответствуют стандартам? "Достаточно уже острот о том, что черепа самих нацистских вождей следует проверить на предмет нордического происхождения"49. Ректор Берлинского университета добавил, что, если они не проявят здравого смысла, потомки и через сотню лет будут над ними потешаться. Фрейслер попытался разрешить эти сомнения, предложив ввести суровые наказания за критику расовой политики, являвшуюся, по его мнению, "интеллектуальной расовой изменой". Гюртнер возразил - запретив критику расовой догмы, нацисты поставят себя в один
Закон и расовый порядок
195
ряд с католическими инквизиторами XVI века, сжигавшими своих оппонентов на костре. Это не принесет популярности.
На протяжении всего заседания Гюртнер задавал "неудобные" вопросы, ответы на которые требовали весьма серьезного философского осмысления. Три проблемы особенно озадачили присутствующих: во-первых, полномочия самой Комиссии по реформированию уголовного кодекса, во-вторых, научная состоятельность расовой теории, в-третьих, возможность гипотетических аномальных случаев. По мнению Гюртнер а, комиссия не являлась достаточно представительной, чтобы подготовить действительно серьезный закон против расового смешения. Такой закон, по его мнению, мог вызвать изменения в общественной жизни, не менее радикальные, чем вызвало бы, например, узаконение бигамии. Фрейслер возразил, что гораздо более уместна другая аналогия: разве не принят был в Веймарской республике закон, требовавший, чтобы лица, зараженные венерическими заболеваниями, заранее сообщали об этом своим сексуальным партнерам? Что еврей, что сифилитик - всё едино. Гюртнер в ответ поинтересовался, что делать тем многочисленным гражданам, которые не подозревают о своих еврейских предках. Бессовестные исследователи (а то и враждебно настроенные супруги) смогут шантажировать их поддельными или подлинными доказательствами наличия у них еврейской крови. А незамужние матери, в случае если сексуальные отношения с евреями будут объявлены преступлением, никогда не признаются в том, что отцом ребенка является еврей. Напомнив о приверженности нацистов семейным ценностям, Гюртнер отметил, что разводы по расовым причинам "будут восприняты общественностью с крайним неудовольствием и даже отвращением".
Несколько раз участники заседания выражали сомнения по поводу расовой науки. "Отсутствие хоть сколько-нибудь надежных объективных признаков еврейства" открывало широчайшие перспективы для коррупции. Фрейслер предложил вообще оставить расовую науку в покое, поскольку она не дает никаких ясных указаний. Другие участники заседания пытались защитить науку, но сами были смущены произвольностью таких терминов, как "гибрид" или "полукровка". Эксперты, принимавшие участие в заседании, не смогли объяснить отличие генотипа от фенотипа50 и не пришли к единому мнению относительно того, можно ли считать евреев кавказоидами51. Непонятно было также, как лучше определять расу - руководствуясь видимыми или невидимыми признаками? И в каком стиле должен быть выдержан закон против расовой измены? Радикалы требовали, чтобы в формулировке закона было отражено их отвращение к евреям, но Лёзенер высказался в пользу беспристрастного объективного языка, лишенного и "тени негативных расовых эмоций".
Все эти продолжительные, постоянно отклоняющиеся в сторону дискуссии свидетельствовали о страхе, который вызывала мысль о возможных этических и юридических осложнениях, к которым могли привести широкомасштабные расовые преследования. Лёзенер поднял вопрос о
196
Глава 7
"пограничных" этнических группах (таких, как турки, динарцы, венды [западные славяне] и поляки). Потом он предложил собравшимся представить себе следующую весьма непростую ситуацию. Допустим, некий гражданин ощущает себя подлинным немцем и вдруг узнает, что кто-то из его предков во втором поколении не был арийцем. Каким образом можно "переварить" ("Verdauung") такого гражданина, сделав нормальным членом этнического сообщества? Может ли нация позволить себе лишиться его способностей? Когда Лёзенер призвал к осторожности, Гюртнер назвал его слова "вздохами угнетенной души" и заметил, что Лёзенер - единственный из присутствующих, кому каждодневно приходится иметь дело с реальными расовыми проблемами.
На всем протяжении заседания (и скорее всего, во время последовавшего обеда) участники то и дело возвращались к беспокоившему их половому вопросу - здесь было много сложностей, но более всего вызывала тревогу возможность ограничения сексуальной свободы арийских мужчин. Все соглашались, к примеру, с тем, что еврей, скрьшигий свое происхождение, чтобы соблазнить ничего не подозревающую арийскую женщину, - преступник и заслуживает наказания; но как быть с арийцем, который влюбился в еврейку? В чем его преступление? В самой связи или в обмане, который он совершает? А как быть с "белокурой еврейкой, безупречно говорящей по-французски" и соблазняющей "мужчину немецкой крови", или с белокурым евреем, соблазняющим "женщину немецкой крови"? А как быть, спрашивал один из участников заседания, если два расово чуждых, но являющихся гражданами Германии партнера вступают в половые сношения за пределами Германии? А если чистокровный немец назначит свидание еврейке, заранее зная о ее происхождении? Следует ли за подобное спрашивать более строго? Постепенно разговор перекочевал к теме "продажной любви" - здесь уже было столько сложностей, что просто голова шла кругом.
Вышколенные юристы, эти этнократы рассуждали по аналогии или исходили из прецедента. Они упоминали закон 1928 года, направленньш против распространения венерических заболеваний, и запрет на полигамию, однако ни слова не сказали о законах против смешанных браков, принятых в немецких колониях в Африке между 1905-1907 годами'2. Зато они с восхищением ссылались на опыт Соединенных Штатов. Американские законы против смешанных браков и квоты на иммиграцию нравились и ясностью формулировок, и тем, что общественное мнение относилось к ним как к чему-то совершенно естественному.
В начале вечера Гюртнер подвел итог: "Я думаю, что у всех осталось чувство неудовлетворенности (msunizienz). Мы находимся между Сцил-лой охраны расы и Харибдой обмана"^3. Фрейслер согласился с тем, что общественное мнение должно быть лучше подготовленным к принятию закона о расовой измене, а также с тем, что злобная антисемитская пропаганда приведет к обратным результатам. "Ненависть, - констатировал он, - только ослабляет нас". Гюртнер повторил, что, если общество не будет ощущать себя "этнически обязанным (volksethnisch Verpflichtungen)
Закон и расовый порядок
197
сохранять расовую чистоту", никакие расовые законы не помогут. После десятичасовых дебатов изнемогающие участники заседания всё никак не могли прийти к соглашению "о том, каким должен быть предполагаемый закон, о его целях и методах". Не было выдвинуто никаких предложений. "Мы говорили, не слушая друг друга", - угрюмо заметил Фрейслер.
Стенограмма столь безрезультатного заседания позволяет осмыслить парадоксальные последствия высказанных тогда откровенно и прямо разногласий. Налицо были серьезные противоречия высококвалифицированных государственных служащих и нацистских функционеров. Откровенный нажим со стороны Фрейслера не привел ни к чему. Эксперты не пропустили законы, запрещавшие сексуальные отношения между расами и критику расовой догмы, и замедлили процесс дальнейших посягательств на гражданские права евреев. Эта разнородная группа совестливых государственных служащих оказалась не готова одобрить новый уровень преследовагаш, однако тем не менее была втянута в процесс: их мнением интересовались, - следовательно, они вместе с коллегами из других ведомств, придерживавшихся сходного образа мыслей, могли влиять на процесс, а потому не имели права оставаться в стороне. Их оптимизм вполне понятен - несмотря на многочисленные антисемитские постановления местных властей, прямых распоряжений Гитлера начать широкомасштабные антисемитские преследования тогда еще не поступало 4.
Пока этнократы медлили на пороге радика\ьных мер, в регионах, где нацизм к тому времени набрал силу, штурмовики докучали супружеским парам, которые считали "смешанными", а местные власти требовали от будущих супругов подтвердить их способность ко вступлению в брак ("Ehetauglichkeit>>), предоставив доказательства арийского происхождения ("Abstammungsnachweis") и. Надписи "Евреи нежелательны", нередко написанные шрифтом, стилизованным под еврейский, можно было увидеть и подъезжая к городу, и входя в ресторан. Горячие головы расставляли дорожные знаки, извещавшие: "Опасный поворот! Евреям рекомендуется скорость 120 км/ч""'1. В одном прирейнском поселке перед бассейном, в котором евреям не было запрещено купаться, нацисты вывесили огромный плакат с надписью: "Еврейский аквариум" В Бреслау штурмовики прошлись по улицам, выкрикивая непристойности в адрес "расовых изменниц", бывших замужем за евреями или просто друживших с ними н. Любой влиятельный гауляйтер первым делом запреща\ евреям доступ в парки, библиотеки и бассейны своего округа. Во франконской деревне Тройхтлинген, из 4200 жителей которой 119 были евреями, нацисты обзывали евреев "свиньями" и "жидами", а ребята из Гитлерюгенда ворвались в дом еврейского коммерсанта и переломали ему мебель. Несмотря на жалобы со стороны потерпевших и сочувствовавших им граждан, головорезы, нападавшие на беззащитных людей, не подвергались наказаниям'4.
Напротив, там, где нацизм не пользовался особой поддержкой, "смешанные" браки продолжали заключаться, учителя нормально относились к школьникам-евреям, евреям по-прежнему был открыт доступ в
198
Глава 7
общественные места. В 1935 году во время общенационального съезда ллтературоведов Виктор Клемперер отметил в дневнике: "Ни один из моих коллег-романистов не пригласил меня высказаться. Я как будто зачумленный труп". Однако и у него, и у его жены по-прежнему оставались друзья, и даже один знакомый нацист продолжал относиться к нему доброжелательно00. Другие мемуаристы с благодарностью вспоминают о тех, кто помогал им, несмотря на нацистское давление. Весной 1935 года в академических кругах была отмечена годовщина смерти нобелевского лауреата по химии Фрица Хабера, эмигрировавшего из Германии. В церемонии приняли участие даже некоторые нацисты. Несколько недель спустя один из факультетов Берлинского университета устроил панихиду по другому еврею - лауреату Нобелевской премии микробиологу Роберту Коху01. Фердинанд Зауэрбрух, ведущий немецкий хирург, вступил в нацистскую партию, однако негласно подыскивал для своих еврейских ассистентов должности за рубежом02. Так называемый "период затишья", во время которого преследования на местах продолжались, но не предпринималось никаких глобальных законодательно оформленных мер, облегчал то, что исследователи позднее назвали "избирательным сотрудничеством".
Как ни соблазнительно было бы попытаться обобщить отношение "обычных немцев" к евреям, любое обобщение исказит сложную реальную картину. Если не считать ярых антисемитов, составлявших меньшинство, немцы негативно реагировали на то, что считали несанкционированным насилием, но готовы были одобрить любые меры, овеянные авторитетом закона. Граждане, игнорировавшие ту или иную антисемитскую меру, вовсе не обязательно должны были быть противниками нацизма. Они могли просто сочувствовать евреям или выражать таким образом протест против законов, ограшгчивавших их потребительские права03. Хотя в вопросе о мотивациях мудрее всего придерживаться агностицизма, всё же представляется несомненным, что немцы не были ни одурачены, ни запуганы. Они просто поддерживали те установления, которые одобряли, и старались обходить те, которые их не устраивали. Воспоминания эмигрировавших из Германии евреев не дают однозначной картины. Наряду с преследовавшими их ярыми антисемитами были и верные друзья, благодаря гражданскому мужеству которых они смогли покинуть страну без особых проблем04.
Иностранные журналисты собирали истории о диких несуразностях, имевших место в теоретически "авторитарном" государстве. Репортер лондонского "Фортнайтли ревью" ("Fortnightly Review") писал: "Нигде нацистский режим не обнаруживает столько непоследовательности в действиях, как в своем отношении к евреям"05. В передовице "Нью-Йорк тайме" отмечалось: "Сначала мюнхенской черни предоставляется свобода действий в отношении католиков и еврейских бизнесменов. Потом выясняется, что все эти хулиганы недостойны звания нацистов, и их арестовывают"00. Историк искусств Георг Вайзе был уволен из Тюбинген-ского университета из-за того, что его жена якобы оказалась еврейкой.
Закон и расовый порядок
199
Но когда фрау Вайзе продемонстрировала свою "чистую" родословную, ученого восстановили в должности67. Оптимистически настроенные обозреватели Sopade сообщали, что убежденные нацисты недовольны "расовым режимом", который за два года так и не сумел определить, кто такие евреи, кто такие арийцы и даже что, собственно, такое раса58. "Конечно, формально власть принадлежит нацистам, но... проблемы множатся, настроение падает, и прежняя бюрократия, промышленники и феодалы постепенно восстанавливают свои позиции"69. Другой обозреватель писал: "За непроницаемым занавесом "сомкнутых рядов", определенно, обостряются внутренние противоречия"70. В 1935 году казалось, "что режим начинает нервничать... [потому] что в народе начинает пробуждаться что-то похожее на совесть. Общественное сознание (oftentliche Gewissen), два с половиной года казавшееся почившим, просыпается"71.
Нацистские СМИ, исступленно призывавшие проявлять больше бдительности, невольно свидетельствовали о росте общественного безразличия к расовым ценностям. "Когда три образованных немца обсуждают еврейский вопрос, двое из них непременно приведут в пример "приличного" еврея, к которому не должны применяться [антисемитские] меры". Такое безразличие к расовой чистоте, отмечает автор, "оскорбляет чувство справедливости"72. Вальтер Гросс обрушивался на соратников, игнорировавших бойкоты: "Мы не можем быть такими антисемитами, которые покупают носовые платки у Симона и Кона"73. Гейдрих отмечал, что люди повсюду "недовольны непоследовательностью расовой политики"7 К Отдел СС по еврейским вопросам докладывал в августе 1935 года: "Согласованный подход к решению еврейской проблемы почти невозможен при отсутствии ясной политики"''.
При отсутствии внятных антисемитских законов Фрик попытался внести ясность в ситуацию, издав терминологические уложения (Sprach-reglung), которые должны были помочь делу, приведя в систему базовые термины. Но когда его департамент генеалогии попытался упорядочить официальную таксономию, одни эксперты предложили отменить термин "арийский" на том основании, что он относится к лингвистической, а не к физической группе; другие посчитали термин "не-еврейский" слишком неопределенным; третьи предложили называть "расой" геокультурную родину индивидуума76. Согласно последней концепции, германцем мог считаться любой, чьи предки происходят из Северо-Западной Европы (включая Австрию и Исландию, но исключая Финляндию). Комитет бегло обсудил необходимость создания полноценного закона о защите немецкой крови, однако участники выразили озабоченность тем, что "жесткие меры против евреев могут вызвать негативную реакцию"". В июне 1935 года Фрик предложил заменить термин "не-арийский" терминами "еврейский" и "иноплеменный" ("Fremdstamig"), но это предложение не получило поддержки. В раздражении Фрик прокомментировал: ""Арийский" и "не-арийский" не всегда приемлемы для нас. С расово-политиче-ской точки зрения иудаизм волнует нас куда больше, чем всё остальное"78. Месяц спустя он объявил о скором появлении полномасштабно
200
Глава 7
го расового законодательства, но оно свелось к относительно невинной ревизии процедур натурализации.
Не собираясь мириться с бездействием правительства, радикальные антисемиты летом 1935 года провели кампанию в поддержку запрета сексуальных отношений между евреями и не-евреями. Нацистские издания, такие как "Эксперт по евреям" ("Der Judenkenner"), "Атака" ("Der Angriff"), розенберговская "Мировая битва с еврейством" ("Weltkampf") и штрайхеровский "Штурмовик" ("Der Sturmer"), публиковали омерзительные карикатуры и клеветнические сообщения о злодействах евреев. В апреле 1935 года "Штурмовик" пестрел крикливыми заголовками: "Ритуальное убийство в Литве!", "Еврейские доктора - сексуальные маньяки и убийцы!", "Пейсах! Ежегодный праздник в память о древнейшем массовом ритуальном уб1шстве"/!). В июле 1935 года участники немногочисленной демонстрации протеста против показа в Берлине антисемитского шведского фильма были зверски избиты штурмовиками и полицией. Штурмовики среди бела дня били стекла на Курфюрстендамм, и все, кто пытался им препятствовать, арестовывались. Шайки нацистских юнцов систематически громили берлинские лотки с мороженым, что вызывало возмущение берлинцев, любивших во время вечерних прогулок побаловать себя холодным лакомством80.
По всей Германии шайки штурмовиков избивали людей "еврейской внешности", не обращая внимания на не слишком энергичные упреки местных властей. В статье, появившейся в апреле 1935 года в новом еженедельнике СС "Das Schwarze Korps", заявлялось, что прекратить пресловутые безобразия штурмовшсов можно, только сделав "расовую измену" уголовно наказуемой41. Фрик, в начале 1934 года загфетивпшй государственным служащим самочинно препятствовать "межрасовым" бракам, изменил позицию и летом 1935 года рекомендовал регистраторам откладывать в долгий ящик заявления, подаваемые "расово смешанными" парами82. В то же время Рудольф Гесс требовал сдержанности. В апреле 1935 года он призвал "всех уважающих себя национал-социалистов... не давать выход эмоциям, терроризируя отдельных евреев", поскольку фюрера беспокоило то, что евреи могут использовать эти жестокости как предлог для бойкота за рубежом83. Насилие, однако, не ослабева\о.
В июле все газеты мира писали о прошедшей в Нью-Йорке демонстрации протеста, связанной с прибытием немецкого океанского лайнера "Бремен", шедшего под флагом со сваспжой. Распространялись слухи об анпшемепдих бойкотах. В июле Гесс продолжил свои увещания: "Незаконные выходки против евреев должны прекратиться немедленно! Фюрер запрещает членам партии проявлять своеволие в отношении отдельных евреев"84. 27 шюля 1935 года Гитлер публично выразил недовольство по поводу хулиганских рисунков и прочих художеств подобного рода, а несколькими неделями позже обрушился с бранью на "провокаторов, бунтовщиков и врагов государства"8'. Штурмовиков призывали быть "достойными" нацизма и не нарушать законов80. Фрик наставлял своих сотрудников способствовать осуществлению указаний фюрера. Нацист
Закон и расовый порядок
201
ский инспектор еврейских культурных организаций требовал сдержанности и напоминал рьяным нацистам, что эти организации принесли присягу режиму и, следовательно, существуют на законных основаниях87.
Отчеты службы безопасности СС об общественном мнении рисуют противоречивую картину88. В конце 1934 года в немецкой экономике наметился некоторьв! спад. Покупатели жаловались на нехватку продуктов первой необходимости. Атмосфера накалялась. Когда отряды штурмовиков, воспламененных Штрайхером, устроили антисемитские беспорядки в Мюнхене, иностранная пресса сообщала о "серьезном недовольстве" со стороны горожан8'. В отчетах Sopade за 1935 год антисемиты характеризовались как "примитивные существа", та1сже отмечалось, что 4/5 всего населения осуждало кампашпо по очернению евреев. В прирейн-ском городе, когда пьяный штурмовик пытался вломиться в еврейский дом, вопя: "Сегодня я уж точно перережу вам глотки!" - соседи евреев бросились к ним на выручку, а местная полиция встала на их защиту. Сотрудник отдела безопасности СС жаловался на то, что крестьяне "по-прежнему дружат с евреями", а один местный нацистский вождь приостановил в своем округе антисемитскую пропагандистскую кампанию ввиду ее очевидной контрпродуктивноспгИ). В сельских местностях крестьяне продолжали традиционные отношения с евреями, торговавшими скотом, которые предлагали лучшие условия, чем их христианские конкуренты'1. Когда, бросая вызов штурмовикам, покупатели заходили в еврейские магазины, "общественные симпатии были на их стороне, а некоторые женщины даже вслух бранили штурмовиков"''2. Вильгельм Кубе, ветеран антисемитизма, жаловался, что слишком многие, в том числе и члены партии, продолжали покупать у евреев, нередко делая заказы по телефону, чтобы избежать разоблачения'5.
В Берлине разразился небольшой скандал - бдительный банковский клерк обнаружил оплаченный чек, выданный градоначальником Генрихом Зальмом на имя одного еврейского портного. Когда к Зальму приступили с вопросами, тот, оправдываясь, объяснил, что его дородная фигура требует особых умений, которыми обладает только указанный портной, шьющий для него одежду уже многие годы14. Зальм был исключен из партии, но Гитлер восстановил его"1. Обозреватель Sopade отмечал: "Недовольство повсюду. Нацисты некомпетентны, партийная и государственная власти в полном разброде. Что уж говорить о низших эшелонах! Каждый тащит Гитлера в свою сторону"Рейнхард Гейдрих, заместитель Гиммлера, в августе 1935 года пожаловался сотрудникам отдела безопасности СС: "Чиновники, поступающие согласно велениям своей совести и запрещающие смешанные браки, нередко терпят поражение в судах". Настало время, заявил он, принять стропie законы относительно гражданства евреев и выбора сексуальных партнеров17.
Период затишья позволял евреям и сочувствующим им немцам утешать себя народной пословицей "Горяча похлебка, пока варится, да не так горяча, когда естся". Евреи, по свидетельству Клемперера, задавались вопросом: "Кто я такой? - "Представитель еврейского народа", - провоз
202
Глава 7
глашает Гитлер. - А я чувствую, что весь этот еврейский народ... просто
%J "-"
комедия, и сам я никакой не евреи, а немец или немецкий европеец" . Общество евреев - ветеранов войны заявило, что евреи верны Германии, опубликовав книгу писем солдат-евреев, погибших на фронте. Ветераны объявили, что не желают эмигрировать и останутся среди тех, кто "отвергает или в лучшем случае только терпит нас... [потому что] мы знаем только одно отечество и одну родину - Германию"99. Подобные свидетельства патриотизма евреев не смягчали нацистских радикалов, - напротив, они только усерднее требовали введения более суровых законов1(Х).
Таким образом, в 1935 году этнократы оказались перед дилеммой: с одной стороны, они в массе своей презирали евреев, с другой - их не устраивали предпринимавшиеся попытки насильно выдворить евреев из страны101. Зарубежные СМИ отмечали "колебания" в официальной политике102. Слухи о готовящихся расовых законах циркулировали столь широко, что в августе 1935 года в статье "Нью-Йорк тайме" было отмечено "оживление всех антисемитских сил"103. Фрейслер сообщил представителям прессы, что готовится новая формулировка понятия "измена", подразумевающая не только преступления против государства, но и "атаки на Vol к", под которыми он разумел сексуальные отно-шения между этническими немцами и евреями104.
Приближался ежегодный нюрнбергский партийный съезд1(Ъ. Нацистским вождям снова приходилось иметь дело с традиционной проблемой: погромы раздражали общественность, а проявления умеренности - радикалов. В конце августа 1935 года министр финансов Ялмар Шахт100 заявил нацистскому руководству, в том числе министру юстиции Гюртнеру, что "существующие пробелы в законодательстве должны быть устранены, а с беззаконными выходками пора покончить". Назвав требования экстремистов "варварством худшего пошиба", Шахт посетовал: провокации против евреев вредят экономическим связям Германии107. Однако, опасаясь, что его сочтут юдофилом, несколькими днями позже он добавил: "Евреи должны наконец примириться с тем, что с их влиянием в нашей стране навсегда покончено"108. "Fuhrerstaat" ("государство фюрера") должно контролировать всё сверху донизу109. Поскольку Шахт явно не ожидал, что нацисты умерят свой антисемитизм, получалось так, что он не протестовал против насилия, а только призывал придать ему видимость законности.
Кульминацией нюрнбергского съезда, начавшегося 8 сентября 1935 года, Гитлер планировал сделать церемониальное заседание рейхстага, на котором должно было быть сделано сенсационное заявление. Однако к началу съезда в качестве сенсации планировался только довольно скромный закон о принятии флага со свастикой в качестве государственного110. Неожиданно вечером в пятницу 13 сентября Гитлер велел трем чиновникам Министерства внутренних дел срочно вылететь из Берлина в Нюрнберг. Когда позвонили из штаба Гитлера, Лёзенер как раз праздновал свое недавнее назначение на пост советника при Кабинете, полученный им несмотря на репутацию "юдофила"111. Через 12 часов
Закон и расовый порядок
203
в Нюрнберге он и его вышестоящие коллеги, государственные секретари Ганс Пфундтнер и Вильгельм Штукарт, уже работали над проектом полномасштабных расовых законов112. Сутки прошли в напряженном труде, и к утру того дня, когда Гитлер должен был выступать с речью, проект закона был наконец подготовлен. Не договорившись между собой о значении термина "еврей", эксперты предложили четыре варианта и предоставили право выбора Гитлеру.
Речь Гитлера перед рейхстагом, произнесенная в 8 часов вечера 15 сентября (его двенадцатая речь за четыре дня), была необычно краткой. Впервые после составления прокламации о первоапрельском бойкоте 1933 года Гитлер публично упомянул еврейскую тему. Сначала он некоторое время распространялся о своем миролюбии, великолепии немецкой армии, положении этнических немцев в балтийских странах и большевистской угрозе. Наконец после пролога он перешел к главной теме вечера. "Мы должны признать, что и здесь, как и повсюду, действующей силой почти исключительно является еврейский элемент". Не сказав ни слова о крови, расе, биологии и т. п., Гитлер продолжил: "Громкие жалобы на провокационные действия отдельных представителей указанной расы доносятся со всех сторон; эти жалобы раздаются так часто... и так по сути схожи между собой, что напрашивается вывод: сами эти акции проводятся согласно определенному плану. В Берлине дело дошло до того, что была устроена демонстрация против показа вполне безобидного зарубежного фильма, который еврейские круги вообразили оскорбительным для себя". Конечно, в сравнении с призывами Штрайхера или высказываниями самого же Гитлера в "Майн кампф", это замечание прозвучало бледно; но, как и нередко бывало в ответственные моменты, в голосе Гитлера появились многозначительные нотки. "Но если эта надежда [на легальное разрешение ситуации] окажется обманчивой и международная еврейская агитация будет продолжаться, возможно, потребуется новая оценка ситуации"113. Сделав вид, что инициатива новых расовых законов принадлежит исключительно "Фрику и его коллегам", Гитлер попросил Геринга зачитать их. Речь Гитлера транслировалась и по радио, и через нюрнбергскую систему общественного оповещения, но перед тем как Геринг приступил к чтению, Геббельс отключил микрофоны и пустил в эфир нацистские марши. Поэтому текст новых законов услышало только около 500 депутатов рейхстага, находившихся в зале. В отчетах об этом заседании рейхстага партийная пресса основное внимание уделила закону о государственном флаге, вынеся его на первые полосы. О расовых законах сообщалось мелким шрифтом как о чем-то второстепенном. Ожидания Лёзенера и его коллег, уверенных, что их расовые законы станут сенсацией съезда, оправдались далеко не полностью. Но тем не менее стало ясно, что Гитлер твердо решил положить конец произволу и решать "проблемы" чисто бюрократическими средствами. Несколько дней спустя "Der Sturmer" призвал положить конец беспорядку: "Еврейский вопрос будет решен... в ходе дисциплинированной просветительской кампании"114.
204
Глава 7
Согласно первому расовому закону, закону о гражданстве в рейхе, евреи лишались гражданства и определялись как "лица, относящиеся к рейху" ("Reichsangeh6rige"); второй закон, закон о защите немецкой крови и чести, запрещал браки и сексуальные отношения между евреями и гражданами рейха. Кроме того, евреям запрещалось нанимать слуг-христиан моложе 45 лет. Но как определить "еврейство"? Из четырех возможных определений - от мягкого (четыре еврейских предка во втором поколении) до жесткого (один еврейский предок во втором поколении) - Гитлер выбрал мягкое: "относится только к чистокровным евреям". Но когда Геринг зачитывал законы вслух, он обнаружил, что Гитлер вычеркнул эту фразу, ничем не заменив ее. Никакого определения не было дано вообще. После формального голосования Гитлер, неожиданно встав, заговорил снова - он не собирался защищать суровый закон, он только требовал "безупречной дисциплины". Выступая затем перед штурмовиками, Гитлер призвал их: "Проследите за тем, чтобы народ не сошел с прямого и узкого пути закона!" С циничным лицемерием Гитлер утверждал: "Евреям в Германии предоставлены такие возможности во всех сферах этнической жизни, каких у них никогда не было в других странах"115.
Зарубежные СМИ, для которых протесты против бесчинств, творимых в отношении евреев, давно уже стали рутиной, сообщили о Нюрнбергских расовых законах почти без комментариев. Стратегия "холодного погрома" сработала. Как только преследования обрели видимость законности, многие критические голоса смолкли. Определение "еврейства" оставалось столь же невнятным, как и раньше; Гитлер колебался и не мог сделать окончательный выбор. Через девять дней после выступления на съезде он созвал своих ближайших сподвижников на заседание. Все ожидали, что окончательное определение "еврейства" будет наконец дано, однако еврейская тема не была затронута вовсе1
В конце сентября Гитлер вызвал Вальтера Гросса и других расовых экспертов, чтобы обсудить "глобальную переориентацию (uganz gewaltiges Umdenken'1) политики в отношении евреев, которая затронет всех нас"11'. Для начала фюрер пожаловался на отсутствие расовой компетентности у авторов расовых законов. По некоторым сведениям, он предложил собравшимся экспертам проверить научную состоятельность этих законов11^. Затем Гитлер согласился с тем, что базарный антисемитизм контрпродуктивен, и добавил, что Германия должна стать "могучей, сильной и готовой нанести удар". Для этого необходима была не только военная и экономическая, но и психическая готовность: "Ныне мы не занимаемся обсуждением утопий, мы имеем дело с повседневной реальностью и конкретной полштгческой апуацией". Больше, чем антиеврейская поли-тшса в целом, Гитлера беспокоила проблема немецких граждан смешанного происхождения (составлявших менее 0,5% от всего населения Германии). На заседании он сообщил Гроссу и остальным, что желает, чтобы "чистокровных евреев" отделяла от не-евреев глубокая социальная "пропасть". Гитлера, очевидно, волновала судьба "обширной категории сме
Закон и расовый порядок
205
шанньгх граждан, лишенных прав и не знающих, к какому народу они принадлежат". Явно находясь под впечатлением от генепгческих таблиц Менделя - результата наблюдения за скрещиванием различных сортов гороха, Гитлер с горечью отозвался о "смешанных видах" и добавил: "Не существует полностью удовлетворительного биологического решения". Он упомянул три возможных решения: (1) эмиграция; (2) стерилизация; (3) ассимгьляпия. Его больше привлекало третье - "абсорбция (aufsaugen) смешанного расового материала" доминирующим Volk, так чтобы через несколько поколений еврейские черты полностью бы "стерлись"119. Гитлер, догматически настроенный самоучка, не любил двусмысленностей и околичностей. Чтобы подготовить немцев к войне - не только территориальной, но и расовой, - потребуются новые методы агитации, сообщил он участникам заседания.
Судя по всему, Гитлер снова вернулся к намеченной им еще в 1919 году теме "рационального" и "эмоционального" антисемитизма. Его беспокоила не только негативная реакция общества на словесную невоздержанность и рукоприкладство "старых бойцов" - он обнаружил также свои сомнения относительно расовых воззрений Штрайхера, осведомившись у Гросса, действительно ли, как уверяет Штрайхер, дети женщины, хотя бы раз имевшей сексуальные отношения с евреем, непременно будут "расово заражены", Гросс немедленно ответил, что это чепуха. В ответ на это Гитлер пожаловался: "Нередко чересчур пылкая и не всегда умелая (geschickt) антисемитская пропаганда... вредила осуществлению наших стратегических целей". С грубым антисемитизмом радикалов пора было покончить, настало время, заявил Гитлер, взять "абсолютно новый курс (eine grundsatzliche neue Kursrichtung)" в пропаганде - не признаваясь, впрочем, добавил Гитлер, в этом публично. Фюрер понимал, что проявление умеренности придется не по вкусу "старым бойцам", но надеялся, что его "гуманизм" получит одобрение за рубежом и в не-на-цистских кругах в самой Германии. Гросс, который всегда был сторонником рационального подхода, увидел в этих замечаниях Гитлера зеленый свет для своей собственной пропагандистской кампании. Важность заседания Гитлер особо подчеркнул предостережением: в случае развязывания против Германии настоящей войны "он готов к любым действенным мерам (bereit zu alien Konsequenzen)"120.
Между тем этнократы по-прежнему недоумевали, как следует понимать расовые термины Нюрнбергских законов. Министерства юстиции и внутренних дел были завалены просьбами дать дополнительные указания. Однако Гитлер затягивал решение вопроса. 29 сентября он вызвал Шту-карта и Лёзенера в Мюнхен. Все расценили это как знак его готовности принять сторону экстремистов. Однако фюрер снова не сказал ничего по существу вопроса. В октябре он разговаривал с Геббельсом и консультировался с высокопоставленными функционерами - в частности, с министром финансов Шахтом и министром юстиции Гюртнером121. 7 ноября Геббельс записал в дневнике, что Гитлер принял окончательное решение по вопросу о ^schlinge, но, в чем оно заключалось, не уточнялось122. Дву
206
Глава 7
мя днями позже, во время празднования очередной годовщины путча 1923 года, "старые бойцы" и высокопоставленные нацистские вожди, по всей видимости, призвали Гитлера высказаться в пользу наиболее жесткого определения, однако он по-прежнему хранил молчание.
Пока фюрер тянул с решением вопроса, Лёзенер лихорадочно трудился вместе со своими коллегами, оценивая предложения, составляя меморандумы, консультируясь и сравнивая между собой более 30 различных интерпретаций Нюрнбергских законов123. Главным камнем преткновения, с точки зрения Лёзенер а, были этические, а не юридические или эмпирические проблемы. В октябрьском выпуске специального журнала для государственных служащих он опубликовал статью на 18 страницах124. Приветствуя расовые законы, "которые должны искоренить фундаментальное зло, угрожающее выживанию немецкого Volk", Лёзенер воздал хвалу этике, ставящей благоденствие будущих поколений выше личной сиюминутной выгоды. "Если бы мы не начали эту войну, на наших потомков обрушились бы неотвратимые и всё более и более тяжкие бедствия". Возложив ответственность за "плачевное состояние дел" в Германии на либералов, веривших в универсальные права человека, Лёзенер восславил здоровьш напнонал-сопналистический порядок, при котором гражданство будет отражать и "субъективную", и "объективную" приверженность Volk (под последней Лёзенер имел в виду расовую принадлежность).
Цитируя "Майн кампф", Лёзенер утверждал, что новые законы "не породят ненависти, но, наоборот, приведут к примирению". "Настоящие евреи", веками сохранявшие "свою собственную кровь чистой, не имеют ни малейшего повода быть недовольными". Отвергнув идею "географического гетто", Лёзенер выступил сторонником "ассимиляции". В ближайшем будущем граждане с одним или двумя предками "еврейской крови" во втором поколении будут "абсорбированы" посредством браков и станут частью доминирующего этноса, а лица с преобладанием еврейской крови (3/4 и более) прекратят все связи с Германией. Рассуждая примерно в том же духе, что и Герхард Киттель, Лёзенер рисовал картину "чистого" общества с арийской доминантой, в котором евреи будут низведены на уровень парий. Признавая, что Mischlinge будут страдать, Лёзенер изобразил страдания этого незначительного меньшинства как временную несправедливость на пути к благородной цели.
Весь октябрь и начало ноября Гитлер предоставлял этнократам великолепную возможность теряться в догадках. 14 ноября он поручил одному из подчиненных объявить, что расовые законы будут относиться только к гражданам с тремя или четырьмя еврейскими предками во втором поколении. Те, у кого два еврейских предка во втором поколении, будут считаться Mischlinge. Лица с одним еврейским предком во втором поколении, не принадлежащие к еврейской общине и не состоящие в браке с евреями, будут считаться арийцами125. Вероятно, предвидя неизбежные в будущем сложности, Гитлер наделил себя правом награждать Mischlinge званием почетных арийцев. Геббельс, хотя и недовольный тем, что фюрер принял сторону Гросса, а не Герхард а Вагнера, руководителя Союза
Закон и расовый порядок
207
Ил. 42. "Нюрнбергские законы в схемах".
Эти схемы разъясняли все тонкости государственных уложений, регулировавших браки и сексуальные отношения между гражданами различного вероисповедания; белый цвет означал арийцев, черный - евреев. Публ. по изд.: SS-Mann und Blutsfrage: Die biologischen Grundlagen und ihre sinngemasse Anwendung fur die Erhaltung und Mehrung des nordischen Blutes. Bedin, 1936 (?).
врачей-нацистов, был рад, что ситуация прояснилась: "Ради бога, пусть все наконец успокоятся". Предполагая, что радикалы сочтут умеренность Гитлера признаком слабости, Геббельс не считал нужным придавать подобные решения широкой огласке126.
Псевдозатишье в войне нацистов против евреев в период с лета 1933 года до осени 1935-го позволило этнократам успешно вжиться в роль администраторов бюрократических расовых преследований. Будучи добросовестными и прекрасно образованными экспертами, они разрабатывали расовую политику в ходе абстрактных теоретических дискуссий, изобиловавших аналогиями и теоретическими построениями. Будучи гражданами тоталитарного государства, этнократы тем не менее совершенно свободно высказывали свое несогласие и со временем сумели достичь приемлемого для всех соглашения относительно целей и средств расовой политики.
Когда Гитлер провозгласил "глобальную переориентацию", этнократы оказались готовы к сотрудничеству, и готовность их была обусловлена тремя факторами. Во-первых, недовольные вульгарным расизмом, ярко проявившимся во время бесчинств штурмовиков летом 1935 года, этнократы считали себя умеренными сторонниками законности. Наибо
208
Глава 7
лее щепетильные вроде Гюртнера и Лёзенера увещевали: подай они в отставку, на их место придут фанатики, которые поведут себя гораздо жестче. На скучных заседаниях, посвященных проектам расовых законов, была в конце концов выработана более или менее разделяемая всеми точка зрения: евреи должны быть изолированы от этнического сообщества законами, санкционированными государством. Во-вторых, когда Гитлер предложил бюрократические средства для осуществления радикальных целей, этнократы повели себя в соответствии с моделью Макса Вебера - отождествили свои интересы с интересами законной власти. В-третьих, к 1936 году этнократы, часто спорившие друг с другом, смогли убедиться: никто не лишает их права голоса, и, более того, от их мнения многое зависит. Процесс объединения различных бюрократических структур в осуществлении общей цели стал таким образом неизбежен. В первые годы Третьего рейха этнократов еще беспокоили фундаментальные этические проблемы, но к концу 30-х годов их моральный кругозор сузился до заботы о решении частных вопросов сугубо процедурного и терминологического характера.
Лёзенер, Гюртнер, Фрейслер и их коллеги осуществили бюрократическую реструктуризацию 1933-1934 годов и впоследствии делали всё возможное, чтобы преодолеть концептуальный хаос, созданный десятками новых законов, ограничивавших права евреев. Представляет ли собой еврейская семья из четырех человек, сдающая комнату арийцу, "еврейское хозяйство"?127 Можно ли призывать в армию молодого человека 22 лет с тремя арийскими предками во втором поколении и еврейской бабушкой? Необходимо ли наличие факта совокупления, чтобы считать сексуальные отношения с евреями "расовой изменой"? Лавина подобных вопросов могла привести в отчаяние, однако этнократам удалось сформировать навыки мышления, процедуры, инфраструктуру, позволявшие находить ответы. Подвергнув гражданскому забвению целую категорию населения, они тем не менее сумели сохранить видимость законности, и "нормальный" характер их работы был подчеркнут тем фактом, что после 1945 года никому не пришло в голову выдвинуть против этой армии бюрократов (за исключением высокопоставленных чиновников вроде Фрика и Ганса Пфундтнера) какие бы то ни было обвинения. Большинство этнократов и вовсе не ощутили какого-либо перерыва в своей карьере. Штукарт получил три года тюрьмы. Один из авторов юридического комментария к расовым законам 1935 года, Ганс Глобке (в 1932 году выступивший сторонником закона, запрещавшего евреям менять фамилии, чтобы скрыть свое происхождение), стал ближайшим советником Конрада Аденауэра. Успокаивая свою совесть "соблюдением юридических норм", этнократы прониклись нацистским стилем мышления и усердно способствовали осуществлению задач нацизма. "Старые бойцы" и члены Гитлерюгенда только портили еврейскую собственность; бюрократы ликвидировали ее вовсе128. Следующие четыре года этнократы готовили себя к тому, чтобы от ликвидации имущества перейти к ликвидации людей.
Глава 8
В ПОИСКАХ РЕСПЕКТАБЕЛЬНОГО РАСИЗМА
Национал<оциалистическая наука должна объединить все дисциплины в новую целостность, которая будет способствовать решению еврейского вопроса.
К А. Хоберг. Рейхсинститут истории новой Германии
В 1950 году Бернхард Лёзенер, дабы восстановить историческую справедливость, написал мемуары, посвященные его службе в Министерстве внутренних дел в качестве расового эксперта. Более всего его занимали Нюрнбергские расовые законы 1935 года. Именно эти законы, по утверждениям победоносных союзников, породили "всё, что на совести у гитлеровской Германии". Однако Лёзенер подчеркивал: "Эта точка зрения ошибочна... Те поистине адские преследования евреев в последующие годы стали страшной реальностью не благодаря, но скорее вопреки Нюрнбергским законам". Запрет смешанных браков, запрет еврейским семьям нанимать слуг-не-евреев, запрет евреям вьшешивать флаг со свастикой, всё это, уверял Лёзенер, "вводилось, чтобы навести наконец порядок и покончить с преследованиями евреев"1.
Лёзенер лукавил, но его оправдания были довольно характерны. Он "забыл" упомянуть закон о гражданстве в рейхе, приговаривавший евреев к гражданской смерти. Однако его попытка противопоставить довоенные преследования зверствам военного времени вполне типична. Как и многие другие немцы, Лёзенер относился к "окончательному решению" как к чему-то имевшему место вне сферы его компетенции, "где-то там", "на Востоке". Эта иллюзия - не просто ретроспективная рационализация озабоченного своей репутацией этнократа, она порождена двумя широко распространенными представлениями, культивировавшимися в конце 30-х годов. Согласно первому из них, принятие Нюрнбергских законов немедленно привело к снижению уровня насилия. Несанкционированные акции, направленные против евреев и их собственности, стали происходить реже. После беззаконий предыдущего лета, сообщалось в отчете отдела безопасности СС, Нюрнбергские законы "восприняты с огромным удовлетворением и энтузиазмом"2. Следующий отчет, написанный несколько месяцев спустя, был столь же оптимистичен: "Даже евреи начинают постепенно примиряться с неприятными для них фактами и понимать, что законы необходимы... чтобы восстановить нормальные отношения [между немцами и евреями]"3. "Холодный погром", не привлекая особого внимания немецкой и зару-
14. Заказ № К-7230.
210
Глава 8
бежной прессы, набирал силу - его жертвы лишались и защиты закона, и своей собственности, и уважения к себе.
Вторым источником иллюзии, нашедшей свое отражение в мемуарах Лёзенера, явились суждения экспертов. После того как Гитлер объявил "глобальную переориентацию" в войне против евреев, стала развиваться целая академическая индустрия антисемитских исследований. Выпуски новостей, документальные фильмы, выставки, учебники пропагандировали новейшие научные открытия и возлагали ответственность за существование "еврейского вопроса" на самих же евреев. Спад физического насилия после принятия Нюрнбергских законов совпал с интенсификацией кампании по дезинформации, призванной оправдать бюрократические преследования. Общественность, запуганная постоянными призывами крепить бдительность перед лицом "еврейской опасности", предоставила разработчикам "окончательного решения" полную свободу действий.
Нюрнбергские законы, переведшие антисемитизм в новое русло: с улиц - в конторы, школы, спальни, в отношения между соседями, вторглись в экономические и частные сферы, ранее остававшиеся относительно защищенными. До 1935 года нацисты вынудили некоторые ведущие еврейские компании (в частности, издательские) за бесценок продать свои активы нацистским предпринимателям4. После 1935 года, когда оборонные заказы возродили экономику, страхи перед международным бойкотом немецких товаров поутихли, и нацисты приступили к агрессивной "ариизации" (или, попросту говоря, конфискации) от 75 до 80 тыс. принадлежащих евреям предприятий5. Еврейские маклеры изгонялись с биржи; предприниматели не-еврейского происхождения, опираясь на поддержку нацистской бюрократии, вытесняли евреев из различных секторов экономики - таких, как табачная и текстильная промышленность, частные банки, комиссионные магазины, торговля скотом. Зная, что их кредиторы-евреи юридически беспомощны, многие немцы (в их числе режиссер Лени Рифеншталь) попросту отказывались погашать свои долги0. Местные предприниматели со связями в нацистских кругах уггрятывали евреев в тюрьмы по ложным обвинениям в "расовом загрязнении" и затем предлагали им свободу в обмен на выгодные для себя сделки или просто за деньги. Обреченные на разорение еврейские собственники уступали свои предприятия за гроши. Банковские чиновники отказывали евреям в ссудах и лишали права выкупа закладных под надуманными предлогами. Поначалу подобный бюрократический террор применялся по отношению к небольшим фирмам местного значения, но уже к концу 1936 года 260 крупнейших еврейских фирм Германии были "ариизированы" влиятельными промышленниками, некоторые из которых даже не принадлежали к нацистской партии. Шантаж, вымогательство, воровство, по здравому смыслу являющиеся преступлениями, теперь, совершаемые во имя очищения Volk, получили законный статус.
Маниакальные расисты, вне всяких сомнений, считали себя жертвами еврейских притеснений; бессовестные ловкачи торопились пожи
В поисках респектабельного расизлш
211
виться за счет еврейской слабости; но рядовые граждане, втянутые в процесс <<деюдификации>> должны были проявлять куда большую сдержанность. Очень часто лояльность режиму противоречила личным интересам. Владельцы курортов и ресторанов должны были отказываться от постоянных клиентов; учителям приходилось игнорировать талантливых учеников. Резервы рабочей силы уменьшались по мере экономического возрождения, а предпринимателям рекомендовалось не нанимать безработных еврейских администраторов и рабочих, количество которых составляло от 30 до 40 тыс. Тем, кто консультировался у еврейских врачей, считая их заслуживающими наибольшего доверия, тем, кто предпочитал посещать еврейские магазины, приходилось менять привычки. Слугам-христианам моложе 45 лет, многие из которых служили в еврейских семьях годами, угрожала безработица. Арийцы, собиравшиеся вступить в брак с не-арийцами, должны были или расторгнуть помолвку, или эмигрировать.
Каковы были личные мотивы рядовых граждан, заставлявшие их поддерживать антисемитские законы, сказать сложно. Обобщения здесь невозможны; но можно описать атмосферу, в которой делался принципиальный выбор: поддерживать или не поддерживать режим. Из комментариев Лёзенера следует, что немцы примирились с преследованием своих сограждан-евреев, прельщенные миражом законности и порядка, всё более и более проникаясь убеждением, что евреи чужды им.
Новый стиль ведения расовой войны, провозглашенный в середине 30-х годов, сопровождался резким ростом антисемитизма в общественной культуре. Поскольку его движущие силы, как правило, не были прямо инспирированы нацистской партией, они не вызывали того скептицизма, который вызывала продукция Министерства пропаганды. Книги, популярные научные статьи, документальные фильмы, выставки, образовательные программы наводняли сознание немцев информацией о "еврейской опасности". После того как Гитлер в конце 1935 года объявил о новом курсе, научно-исследовательские институты нового типа предоставили "эмпирические" доказательства "метафизической иноприродности" евреев. Академически оформленная дезинформация, обильно уснащенная примечаниями, ссылками, схемами и библиографическими списками, стала в качестве источника сведений о "еврействе" респектабельной альтернативой низкопробным нацистским СМИ. Как можно было протестовать против всё более жестоких преследований, когда нравственная деградация евреев была "объективно доказана"? В 1933 году сторонники "рационального" антисемитизма еще не имели надежных доказательств еврейской опасности. В середине 30-х гордый и несгибаемый Volk мог уже с чистой совестью преследовать евреев, опираясь на "серьезную" науку. В 1940 году одна из эмигранток назвала эту академическую кампанию ненависти "интеллектуальным ядом"7.
В конце августа 1935 года Виктор Клемперер готовился к самому худшему: "Мы сидим здесь как в осажденной крепости, в которой свирепствует чума... Мои представления о Германии... начинают шататься,
212
Глава 8
как зубы старика". Годом позже он приходил в отчаяние из-за того, что "мечта еврея стать немцем в конце концов так и осталась мечтой. Для меня это горчайшая истина"8. В 1937 году еврей, до этого общавшийся только с не-евреями, сообщал о своем страшном одиночестве. "И всё же, - добавлял он, - надо признать, что еще остаются те, кто помогает евреям... но это не избавляет от уныния... больше не чувствуешь себя немцем... духовно (geistig) ощущаешь себя иммигрантом в собственной стране"9. Еврейка вспоминала, как для нее "небо перестало быть голубым... всё стало чужим... этот Volk больше не был моим Volk"10.
Подавляющее большинство немцев осуждало погромы и бойкоты, но они же постепенно приучали себя относиться к низведению евреев до уровня парий как к чему-то неизбежному11. В 1934 году американский профессор, преподававший в Германии, отметил, что его коллеги постоянно жалуются: "вот там-то совершена несправедливость, вот там-то устроено безобразие". Однако у них не хватало гражданского мужества выразить свой протест действием, и в то же время они не хотели признаваться в собственной слабости. "Честных оппортунистов, прямо заявляющих, что с волками жить - по-волчьи выть, и не испытывающих потребности оправдывать свой выбор, довольно мало"12. Большинство пыталось как-то оправдать себя в своих глазах.
После принятия Нюрнбергских законов представители различных областей науки принялись знакомить общественность с результатами "еврейских исследований" ("Judenforschung"), которые должны были научно обосновать "рациональный расизм". Эти ученые-антисемиты не проявляли особого интереса к спорам евгеников о стерилизации, эвтаназии и генетическом контроле. Как правило, они игнорировали восточную, нордическую и африканскую этнические группы, привлекая только те факты, которые могли бы подтвердить "иноприродность" евреев. Их интересовала еврейская демография, языковые особенности иврита и идиша, религиозная культура, финансовые связи и ареалы проживания евреев. Поддерживаемые партией и государством, они преврати-^Judenkoller (злобный антисемитизм) "старых бойцов" в респектабельную науку. Используя текстологическую критику, социальную науку и архивные исследования, они "документально подтвердили" преступления евреев против германских народов. В то время как евреям приходилось эмигрировать или прозябать в нищете, представители науки доказывали, что их (евреев) уязвимость не более чем камуфляж, призванный морочить головы доверчивым немцам. Эти рациональные антисемиты стремились вызвать не только страх перед евреями, но и отвращение к ним. Методично выполняя свою задачу, они любили использовать терминологию крестьян, истребляющих грызунов в амбарах, и охотников, выслеживающих добычу. В интересах социальной гигиены, строго придерживаясь профессиональной этики, эти дипломированные гонители не крали и не пытали - они всего лишь "очищали".
Немецкие профессора были одними из самых горячих сторонников прихода нацистов к власти в 1933 году13. Они были благодарны Гитле
В поисках респектабельного расизма
213
ру за то, что он избавил Германию от тройной угрозы - большевистской революции, культурного вырождения и экономического упадка14. Подобно Хайдегтеру, они приветствовали возвращение к "мужественным ценностям" в политике и призывали покончить с тем, что они называли иудаизацией высшего образования. Они не забывали с восторгом отзываться о Гитлере в своих предисловиях и называли "еврейскими" неугодные им идеи. Там, где несколькими годами ранее они употребили бы термин "нация", теперь они использовали исключительно "Volk". Музыковед, к примеру, восхищался Карлом Мария фон Вебером15 как "воспитателем Volk", а историк Средневековья датировал возникновение концепции фюрера XII веком16. В 1934 году ректор Боннского университета приветствовал нацистский режим как зарю "героической этики и нравственного оптимизма"17. Известный историк Герман Онкен18 восхищался не быстрым промышленным ростом Германии, а "безымян-ным героизмом" немецких крестьян, защищавших "землю отечества"1-. Подобно Хайдеггеру, многие интеллектуалы, приветствовавшие Гитлера, критиковали удаленность академической науки от жизни Volk и узкодисциплинарный подход, заставлявший специалистов замыкаться в их тесных рамках. Многие бы подписались под словами Хайдеггера: "Не гипотезы и не концепции определяют законы вашего бытия (Sein). Фюрер, и только он, представляет собой реальность в Германии - и сегодня, и в будущем"20.
Эти всплески эмоций, конечно, были приятны нацистским идеологам, однако к середине 30-х годов нацистскому режиму потребовалось нечто посущественнее похвал. Пока Гитлер не спешил обнародовать свои расовые цели, представители академического мира трудились над тем, чтобы сделать расовую науку респектабельной. Чтобы заставить общество поддерживать "холодный погром", требовались надежные доказательства существования "еврейской угрозы". Центральная роль в этом процессе принадлежала этнократам; к примеру, Лёзенер поместил нацистский расизм в контекст грандиозной исторической панорамы. В своей статье, напечатанной в журнале для государственных служащих, он писал, что на смену средневековой "эпохе подданного" и либеральной "эпохе гражданина" в 1933 году пришла эпоха "товарищей по этносу (Volksgenosse)"21. А следовательно, совсем не нацистские расовые законы, а законы самой истории санкционируют преследования евреев.
Бюрократы, для которых расовые законы создали целые горы административной неразберихи и целые болота концептуального хаоса, пытались найти ответы в науке. Министр внутренних дел Вильгельм Фрик заметил: "И для закона, и для общественного мнения будет лучше, если усиление мер против евреев... будет сопровождаться внесением некоторой концептуальной ясности"22. Этнократы поступили так, как поступают любые бюрократы, - обратились за помощью к экспертам. В этой непростой ситуации расовая политика нуждалась в тех самых интеллектуалах, которых регулярно высмеивали "старые бойцы". Те
214
Глава 8
перь ученым было недостаточно просто сочувствовать режиму, чтобы считаться "политически благонадежными". Теперь они должны были доказать свою верность, применив расовые биологические парадигмы в своих исследованиях.
Чеслав Милош, писавший в 1951 году о коммунистической действительности, изобразил тот момент, когда интеллектуалы при тоталитарном режиме понимают, что должны не только восхвалять его, но и проглотить его абсурдную догму (которую он назвал "пилюлей Мурти-Бинг") "в ее полноте"1*. Для нацистских ученых подобный момент наступил в середине 30-х годов, когда они поняли, что отныне результаты их исследований должны находиться в соответствии с биологическими догмами. Известный лингвист, сочувствовавший нацистскому режиму, говорил коллегам: "Сегодня национал-социализм стучится в дверь каждой научной дисциплины и спрашивает: что вы можете предложить мне?"24 Тех, кому было что предложить, ожидали выгодные должности, ассигнования, лекционные туры и прочие проявления милости со стороны режима. Некоторые именитые ученые, такие как теолог Герхард Киттель и антрополог Макс Хильдеберт Бём, ввели антисемитизм в свою исследовательскую программу и трудились в полной гармонии с расистской ортодоксией. Однако насильно проглатывать "расовую пилюлю" никого не принуждали25. Гестапо не преследовало инакомыслящих. Ученые, отказывавшиеся опираться на нацистскую расовую доктрину, вытеснялись из редколлегий и престижных ассоциаций, но сохраняли свои должности и жалованье (разумеется, это не относилось к евреям, лицам, состоявшим в браке с евреями и открытым критикам режима). Количество желающих поступить в университеты сокращалось, падал международный престиж немецкой науки, однако стены башни из слоновой кости по-прежнему служили защитой.
Убежденных нацистов беспокоило "лицемерие" профессоров, заявлявших о поддержке нацизма, но отказывавшихся применять расовые принципы в своих исследованиях. Ознакомившись с университетскими программами расовых исследований, Вальтер Гросс выразил сожаление, что среди профессоров академического стиля "почти нет полезных для нас"20. Когда в 1934 году Гроссу поручили оценить пригодность Мартина Хайдеггера для назначения на ответственный пост, он счел творения этого философа столь невнятными, что обратился за помощью к специалистам. Те ответили: "С точки зрения обычного здравого смысла профессионально компетентных и расово и политически безупречных ученых", в произведениях Хайдеггера "нет практически ничего полезного для национал-социализма"27. Хайдеггер - "бестолковый... схоласт" в "худших талмудических традициях", пишущий темно и двусмысленно. Если Хайдеггер получит назначение, "дело кончится тем, что наши университеты будут охвачены массовым психозом"28. Ученый, не включивший в свое сочинение узнаваемые для "старых бойцов" слова, такие как "Volk" ("нация"), "Rasse" ("раса"), "Judentnm" ("еврейство"), "Blut" ("кровь"), мог подвергнуться нареканиям со сторо
В поисках респектабельного расизлш
215
ны бюрократов29. Однако эти нарекания грозили только лишением привилегий, но отнюдь не тюрьмой.
Гросса раздражало, что многие ученые, на словах поддерживавшие нацизм, отказывали ему во "внутренней поддержке", находя "убежище" в "аполитичных" исследовательских проектах. Становилось ясно, что поддержка, оказанная Гитлеру в 1933 году, не означала автоматического изменения учеными направлений их исследований. Хотя в медицинских школах были введены курсы расовой науки, не хватало соответствующих преподавательских кадров - отчасти потому, что большинство авторитетных биологов не воспринимали всерьез нацистскую расовую науку30. Гросса приводило в ярость, что такой свежеиспеченный нацист, как хирург Фердинанд Сейджбраш, пользовался признанием, несмотря на то что не принимал участия в расовых проектах. Гросс сокрушался: "Четыре года после прихода к власти... по сравнению с тем, что предстоит сделать, сделано очень мало"31.
Протрубив в фанфары о беспроблемном "Gleichschaltung" ("переключении на нацизм"), партийные радикалы обнаружили, что нацистское мышление почти не затронуло академическую среду. Педагог Эрнст Крик удивлялся, почему, несмотря на все усилия, он и его нацистские коллеги встречали "ошибку за ошибкой и разочарование за разочарованием"32. Другой идейный нацист подозревал, что в отдельных областях науки наличие партбилета только мешает карьере33. Сотрудник СС признавался, что начинает чувствовать симпатию к французским революционерам 1789 года (чувство для сотрудника СС весьма необычное). Как и тем в 1789-м, писал он, нацистским расовым революционерам пришлось столкнуться с консерватизмом университетской жизни, маловосприимчивой к новым ценностям. "1933 год не смог разом изменить [академическую] ситуацию, точно так же как 1789-й не смог разом создать новый университет". Несмотря на все официальные заявления о лояльности, продолжал он, атмосфера осталась прежней. "Молодому национал-социалисту, поступившему в университет, сумеют тысячей способов напомнить о пропасти, отделяющей то, что он слышит в лекционных залах и на семинарах, от его собственного мировоззрения"34. Отчеты Sopade подтверждали эти подозрения. "На университетских семинарах часто можно услышать откровенно критические высказывания". Даже когда профессора переименовывали свои курсы, вводя в их названия слово "Volk", это не всегда сказывалось на их содержании. Хотя новые расово ориентированные дисциплины, такие как культурная антропология и германская лингвистика, заняли привилегированное положение в университетах, эти дисциплины привлекали наименьшее количество студентов3'.
Специалисты в области генетики и физической антропологии, еще до 1933 года проявлявшие склонность к расовому мышлению, сотрудничали с режимом с большей охотой. Всемирно известный евгеник Артур Гютт консультировал этнократов, работавших над Нюрнбергскими законами. Генетик Отмар фон Фершуэр в 1935 году стал руко
216
Глава 8
водить университетом при Франкфуртском институте наследственной биологии и впоследствии готовил ведущих специалистов СС в области медицины30 - в том числе Иозефа Менгеле37. Работая в медицинских школах и исследовательских лабораториях, коллективы специалистов проводили эксперименты в области прикладной евгеники38. После недавнего открытия связи анемии серповидных клеток39 с африканскими типами крови микробиологи попытались обнаружить отличительные особенности еврейской крови. В 1934 году биолог, написавший статью для популярного журнала, издававшегося Бюро расовой политики Гросса, ликовал: "Вы только представьте, какие откроются перспективы, если мы сможем идентифицировать не-арийцев с помощью пробирки! Тут уж не помогут ни обман, ни крещение, ни гражданство, ни преме-на фамилии, ни даже изменение формы носа!.. Никто не может переменить свою кровь"40. Однако, несмотря на значительные ассигнования и широкое освещение в прессе, проект не увенчался успехом. Даже оперативная группа Союза нацистских врачей под руководством Гер-харда Вагнера была вынуждена признать поражение41. Ни запах, ни тип крови, ни отпечатки пальцев, ни форма ступни, носа или мочки уха, ни размер черепа, ни какой-либо иной физиологический признак не оказались достаточными для определения "еврейства".
Осознание того, что биологи не смогут определить еврейскую кровь по физиологическим признакам, совпало по времени с гитлеровской "переориентацией" расовой политики (1935 г.). Этнократы жаловались на эмпирическую неопределенность расовой таксономии, однако биологи не смогли им помочь. Отныне физические признаки в охоте за главными отличительными чертами евреев уступили место культурным стереотипам о еврейском характере, и бремя доказательства было переложено с естественных наук на общественные и гуманитарные. Обращаясь к "старым бойцам", пренебрежительно относившимся к профессорскому педантизму, Гросс указал на необходимость расовых исследований. "Хотя справедливость наших расовых идей очевидна для нас без каких бы то ни было дополнительных научных доказательств, подобные доказательства необходимы для борьбы с врагами расовых ценностей"42. Гросс дал понять: бюрократы - люди образованные, и, чтобы нацистское учение смогло их убедить, необходимы научные исследования.
Признаки нового подхода к расовым проблемам проявились в партийной прессе уже в те недели, когда Лёзенер с коллегами находились на подступах к принятию Нюрнбергских законов. Статья, появившаяся в нацистской газете "Der Volkische Beobachter" в августе 1935 года, возвестила о новых веяниях. С первых дней существования партии, писал автор статьи, "расовый инстинкт" составлял глубинную суть национал-социализма. Но пришло время перейти от веры в расовые ценности к эмпирическим исследованиям. Заголовок "На баррикадах интеллекта" давал понять: отныне "еврейская опасность будет подвергаться безжалостному анализу"43. Новая версия оформления "Национал-социалистического ежемесячника", периодического издания, посвященного во
В поисках респектабельного расизлга
217
просам идеологии, возвестила о заре "нового, жизнеутверждающего мировоззрения молодого поколения ученых"44. Этот основанный в 1930 году журнал, печатавший статьи нацистских "интеллектуалов", первоначально издавался на дешевой бумаге, но в середине 30-х годов, когда преследование евреев получило законный статус, "Национал-социалистический ежемесячник" приобрел все приметы серьезного, респектабельного журнала - рисунки, художественные фотографии, стихи, рецензии на книги, статьи с примечаниями. Лингвисты, историки, географы, литературоведы, психологи, культурные географы, физические антропологи в популярной форме знакомили читателей с результатами своих исследований. Типичны были заголовки вроде "Долой Генриха Гейне!" (знаменитого немецкого поэта еврейского происхождения) и "Где я могу найти евреев?" (указатель научных трудов, разоблачающих тайное еврейское влияние). Не прошло и нескольких месяцев после того, как еврейские ветераны опубликовали том патриотических писем, написанных еврейскими солдатами, погибшими за Германию в Великой войне, как теоретик литературы уже успел проделать подробный контент-анализ этих писем и сравнил их с письмами погибших христианских солдат. Типичной являлась его экспертная оценка одного из еврейских писем 1914 года. Еврейский солдат, упомянув о своей прежней антипатии к милитаризму, выражал радость по поводу того, что обрел в сражении свое подлинное "я". И всё же, продолжает он, как бы страстно он ни любил Германию, он не испытывал ненависти к французским и американским солдатам, поскольку они проявили не меньше храбрости, чем он сам. Нацистский литературный критик объявил и эти переживания, и слог, которым они были описаны, "типично еврейскими", поскольку "самокопание чуждо немецкой душе". Немецкие солдаты, писал он, не занимались интроспекцией, они бросались в бой, повинуясь инстинкту, демонстрируя "идеализм в его чистейшем виде"4'. Журнал "Neues Volk", издававшийся Бюро расовой политики, следуя новой тенденции, удвоил количество материалов, посвященных "еврейскому вопросу".
Пока нацистские издания занимались популяризацией расовой науки, специалисты в области ар сальных исследований собирали информацию, необходимую для будущей военной экспансии. Молодые карьеристы из университетов ухватились за возможность быстрого продвижения по службе и получения щедрых ассигаований. К примеру, в Грейфсвальд-ском университете социологи анализировали демографическую информацию о евреях, населявших немецкое Lebensraum (жизненное пространство) в Восточной Европе. Исследователи из Восточноевропейского института при Кенигсбергском университете предоставляли ценную информацию о территории, промышленной инфраструктуре, сельском хозяйстве, этническом составе населения, демографической структуре и путях сообщения46.
Карьера Петера-Хайнца Серафима, "свежеиспеченного нациста", работавшего при Кенигсбергском институте, - характерный пример
218
Глава 8
сочетания в одном лице талантливого социолога и члена партии. Специалист по политэкономии, изучавший центральноевропейские пути сообщения, Серафим, вступив в 1933 году в возрасте 31 года в партию, сменил свою исследовательскую ориентацию - теперь его заинтересовали евреи. Основывая свои исследования преимущественно на свидетельствах еврейских авторов, подчеркивавших тот вклад, который евреи на протяжении веков вносили в немецкую экономическую, культурную и политическую жизнь, Серафим превратил их законную гордость в доказательство их подрывной деятельности. Появившийся в результате иллюстрированный 700-страничный справочник "Еврейство Восточной Европы" стал фундаментальным трудом о "чуждых" народностях, населяющих немецкий Lebensraum47. Вместе с другими специалистами в области ареальных исследований, планировщиками городов и антропогеографами Серафим, движимый этническим идеализмом и соображениями экономической выгоды, был сторонником восточной экспансии. Несколько лет спустя он со своими коллегами-технократами при поддержке группы выпускников университета разработал план колонизации славянской приграничной зоны.
Для других приверженцев расовой науки интеллектуальным домом стал престижный Институт антропологии, человеческой наследственности и евгеники кайзера Вильгельма (K-WI) в Берлине, в течение десятилетий спонсировавший расовые исследования48. Ведущие эксперты, работавшие при институте, внесли вклад в осуществление программы принудительной стерилизации и консультировали по вопросам эвтаназии. Отчасти благодаря авторитету Герхарда Киттеля и его активному сотрудничеству с директором института Ойгеном Фишером K-WI начал спонсировать исследования в области антисемитской культурной и физической антропологии. Заслужив щедрые похвалы за свои выпады 1933 года против "евреев-христиан", Киттель в середине своей карьеры сделал быстрый переход от библейской экзегезы к расистским штудиям. В 1926 году он отмечал, что, цитируя Талмуд, можно доказать почти всё что угодно, и только недоброжелательство может заставить задерживаться на его "негативных" аспектах49. Десять лет спустя Киттель сам стал таким "недоброжелателем", выискивающим негативные аспекты весьма усердно. Получив поддержку спонсируемого государством Немецкого исследовательского общества (Deutsche Forschungs Gemeinschaft), основанного в 1920 году и оставшегося главным источником поддержки научных исследований в Западной Германии после 1945 года, Киттель вместе с другими антропологами собирал информацию о национальном характере и физической типологии евреев'0. Тандем "Киттель - Фишер" трудился над изучением древнего Ближнего Востока, причем Киттель собирал документальные подтверждения опасности, которую представляли еврейские поселения для Римской империи, а Фишер анализировал лицевые пропорции древних изображений, чтобы уяснить наличие или отсутствие "еврейского влияния". Вот одно из типичных "открытий" этой парочки: "Целью [евреев] всегда
В поисках респектабельного расизлш
219
являлась власть над миром. Не важно как: еврейская рабыня, которая, используя подлинные или подложные письма, посредничает между императрицей и еврейской принцессой; или еврейский финансист, собирающий налоги в Египте, который становится "другом" императора и личным банкиром императрицы... всегда, во все времена, в двадцатом веке точно так же, как и в первом, мировое еврейство мечтает об абсолютной власти - и в этом, и в грядущем мире"51.
Расовые штудии (Rassenkunde) вошли обязательной составной частью во многие дисциплины; потребовались новые учебники, в которых не было места "устаревшим" гуманистическим ценностям. Научные общества награждали исследовательские проекты, способствовавшие развитию расового мышления. Пресс-конференции, освещение в СМИ, церемонии награждения повышали общественный статус расовой науки. Поддерживаемые партией и государством, расовые исследователи сумели создать видимость бурной научной жизни, однако внимательный взгляд обнаруживает, что вся эта так называемая "наука" просто облекала в современные научные термины традиционные христианские стереотипы о евреях. Ярость, отразившаяся в "Майн кампф" и ранних речах Гитлера, теперь нашла свое выражение в тяжеловесной, насыщенной терминами научной прозе. Социологи бросились искать отличительные признаки расы в менталитете, характере и наследственности, а литературные критики обнаруживали расу в специфических жанрах и темах. С помощью категорий крови и расы пытались выразить суть того разъедающего современного духа, который почти уничтожил национальное духовное здоровье в Веймарской Германии.
Снова подняв известную ницшеанскую тему, расовые ревизионисты обличали лишенную ценностей науку как симптом вырождающейся западной, собственно говоря, "еврейской" цивилизации и с одобрением цитировали руководителя Союза нацистских врачей Герхард а Вагнера, утверждавшего, что только один научный вопрос имеет значение: "Полезен ли я моему Volk?"52 Восторженный выпускник университета сравнивал себя с гуманистом эпохи Возрождения, сбежавшим из бесплодного схоластического Парижа: он точно так же радовался освобождению от скованности и формализма университетской жизни'3. Сражаясь с "бесплодным материализмом", типичным и для индивидуалистов-либералов, и для классово ориентированных марксистов, честолюбивая научная молодежь бросилась переосмыслять традиционные научные дисциплины с учетом третьей перспективы - расы.
В середине 30-х годов было образовано пять независимых от университетов институтов антисемитских исследований, которые должны были изучать еврейское влияние в естественных науках, культуре, истории, юриспруденции и религии. Первым из них стал Институт физики, чисто формально связанный с Гейдельбергским университетом. Спустя несколько месяцев в Берлине был основан Рейхсинститут истории новой Германии. Карл Шмитт начал борьбу с еврейским влиянием в немецкой юриспруденции, а Альфред Розенберг основал во Франк-
220
Глава 8
V"l г I I I и
17 74 1845 1855 1865 187 5 1885
1005 1010 1020 1030
4 ООО 8 ООО 11 ООО 24 ООО 4 5 000 С>4 ООО 86 ООО 0Q ООО 144 000 МО ООО 440 000
Ил. 43. "Количество евреев, проживающих в Берлине" - данные с 1774 по
Сведения о росте численности всего населения Берлина не приводятся и, соответственно, картина еврейского присутствия сильно преувеличена. Для наглядности статистические данные сопровождает фотография трех ортодоксальных евреев и цитата из неортодоксального еврея Вальтера Ратенау, президента электрической компании AEG, организатора экономической мобилизации Германии во время Первой мировой войны и министра иностранных дел в 1922 г. (был убит антисемитами). "Странное зрелище! - писал Ратенау в 1902 г. - В самом сердце немецкой жизни - чужая, независимая раса... азиатская орда из восточных пустынь!.. Так они живут, в полудобровольных гетто, - не подлинные члены Volk, но чуждый организм в его теле". Антисемитские исследователи создали целую поддисциплину, используя самокритичные высказывания евреев.
фурте антисемитский исторический институт и библиотеку - франкфуртский Рейхсинститут по изучению еврейского вопроса соперничал с берлинским. Пятая инициатива - Институт по изучению и искоренению еврейского влияния в немецкой религиозной жизни - возник в конце 30-х годов под эгидой Протестантской Церкви; особой официальной поддержкой он не пользовался. Все эти институты должны были предоставить "эмпирические доказательства" существования особого еврейского характера, коль скоро расовые биологи расстались с надеждой найти неопровержимые признаки расовой идентичности.
Междисциплинарный подход, широкая публичная огласка и политическая ориентация этих новых институтов явились прообразом позднейших аналитических центров. Церемонии открытия, роскошные банкеты, ежегодные съезды становились публичными событиями, повышавшими престиж расовой науки как независимой, но многогранной дисциплины. Газетные заголовки, извещавшие о присутствии "тех, кто творит историю", превращали каждое академическое заседание в информационный повод, демонстрировавший тесное единение специалистов из различных областей науки с партийными функционерами и
1930 г.
В поисках респектабельного расизма
221
этнократами54. Типичная для тогдашней нацистской прессы статья сообщала о том, как "полные глубокой серьезности члены Гитлерюгенда, молодые немецкие рабочие и студенты сидели вместе с женщинами и мужчинами из всех слоев общества [и] внимали словам немецких ученых"50. В пресс-релизах восхвалялись достижения этих исторических, юридических и теологических институтов расовых исследований. "Фактические доказательства" зловещего еврейского влияния не только сообщались представителям СМИ; сделанные этими институтами "открытия" популяризировались в изящно переплетенных томах, удобных в обращении справочниках, библиографических списках, атласах и роскошных подарочных изданиях50.
Пока СМИ оповещали о научных доказательствах "еврейской опасности", сам Гитлер воздерживался на публике от обсуждений теоретических или практических аспектов расизма. Хотя фюрер, по всей видимости, санкционировал создание этих институтов, он не появлялся ни на церемониях открытия, ни на собраниях. Не все из этих пяти институтов получали щедрые ассигнования и обладали общественным авторитетом, но в целом им всё же удалось примирить с "холодным погромом" образованных немцев среднего класса. Не ставя более во главу угла биологическую концепцию "крови", они превратили расовую фобию из идеологии в достоверную науку: доказав существование "разъедающего еврейского духа". Их академический тон в сочетании с вниманием СМИ рационализовал "пристойное" устранение евреев из общественной жизни и сделал популярной идею о том, что евреям нет места в Германии.
Первый из нацистских аналитических центро^ так называемый Институт Ленарда, был основан двумя физиками, Иоханнесом Штар-ком и Филиппом Ленардом, с целью опровержения "еврейской" физики Эйнштейна5'. В 20-х годах оба ученых пользовались в научных кругах репутацией склочников, но после 1933 года, когда они приветствовали Гитлера как "естествоиспытателя, ищущего Истину эмпирическим методом", эти деятели привлекли внимание нацистских вождей'8. Оба ученых подчеркивали, что не имеют никакого отношения к биологическому расизму, поскольку, как отмечал Ленард, именно "еврейский менталитет", а вовсе не кровь заразил арийских ученых (в том числе Вернера Гейзенберга)59. Штарк и Ленард осуждали "примитивных антисемитов", считавших, что еврейское влияние может распространяться только лицами еврейского происхождения. Германию, утверждала эта пара, "нельзя освободить от евреев", преследуя только тех, "у кого горбатый нос или курчавые волосы", ученым-не-евреям необходимо избавиться от еврейских идей.
"Das Schwarze Korps", журнал СС, опубликовал статью Штарка и Ленарда, направленную против "белых евреев" - так они называли любого, кто был сторонником квантовой физики и теории относительности Эйнштейна00. Получив одобрение нобелевских лауреатов, Штарк и Ленард описали те особенности менталитета, которые являлись, по их
222
Глава 8
мнению, типично еврейскими. Главными оказались склонность к мудрствованию и корыстолюбие. Немецкий ум, утверждали они, чуждый еврейскому стремлению к излишней сложности, сумеет создать стройную и изящную альтернативу релятивистской физической Вселенной Эйнштейна. По ряду причин (не в последнюю очередь личностного плана) дела у нового физического института складывались не блестяще. В 1936 году, когда Ленарда обошли вниманием в поисках кандидата на место преемника физика Макса Планка, стало очевидным, что антисемитизм не пользуется популярностью в мире экспериментальной физики.
Куда лучше чувствовал себя расовый ревизионизм в области гуманитарных и общественных наук. Как только образ "смертельного врага" переместился из биологической в культурную сферу, еврейскую опасность стали определять не через физические, а через психические особенности01. Буйное цветение новаторских метатеорий быстро сделало историю королевой расовых наук. В начале 1935 года Министерства образования и пропаганды поручили Вальтеру Франку, малоизвестному историку и нацисту со стажем, создать Рейхсинститут истории новой Германии02. Хотя Франк публиковал монографии на расистские темы и написал популярную историю нацистской партии, ему не удалось получить место в университете. Явно наслаждаясь своим новым положением, он обрушился на старшее поколение ученых, которых в насмешку называл "недогреками" за их преклонение перед чуждой афинской культурой. "В трудные годы борьбы национал-социалистическое движение не получало от недогреков ничего, кроме бесконечного презрения... Но как только национал-социализм победил, они мгновенно изменились... Недогреки сбежались со всех сторон, эрудированные, самоуверенные, бесхарактерные, громко кричащие "Хайль Гитлер!" и предлагающие "интеллектуально обосновать победу национал-социализма""03.
В своем приветственном обращении, посвященном основанию Рейхс-института истории новой Германии, Франк обещал совместить "опыт старого поколения и энергию нового" и направить институт "в самую гущу" схватки и "с беспочвенным интеллектуализмом" ученых, не являвшихся членами нацистской партии, и с чрезмерным рвением малообразованных "старых бойцов"04. "Целостное национал-социалистическое Weltanschauung породит новый тип немецкого ученого... шагающего под знаменем нового духовного авторитета"05. За последующие шесть лет состав комитета экспертов Франка увеличился с 25 до 69 членов00. Список публикаций рос быстрыми темпами.
Как и при любом научно-исследовательском институте, специалисты, привлекавшиеся Рейхсинститутом истории новой Германии, составляли исчерпывающие библиографии, выпускали критические издания и отчеты об архивных открытиях, давали новую интерпретацию главным историческим событиям. В статьях и монографиях эти расовые ревизионисты дали новую жизнь застарелым христианским предрассудкам. Обрабатывая обширный фактический материал, исторические де-
В поисках респектабельного расизлга
223
Ил. 44. Объединяя вводящую в заблуждение статистику с фотографиями, "кривая расового загрязнения" создавала впечатление объективного характера "опасности" браков между евреями и христианами. Исследования, проводившиеся под эгидой нацистских аналитических центров, быстро находили путь в массовую печать, пропагандировались посредством кинематографа и выставок.
Публ. по изд.: Volk und Rasse. 1937. № 12. S. 390. Приношу благодарность Роберту Проктору за идентификацию этой иллюстрации.
мографы прослеживали на протяжении нескольких поколений негативные последствия "междурасовых" браков в различных культурах. Ссылаясь на экономиста Вернера Зомбарта и опровергая теорию Макса Вебера, связывавшего меркантильный капитализм с протестантской этикой, социологи приписывали возникновение капитализма пагубному влиянию еврейского материализма. Историки-компаративисты обнаружили, что мощь Пруссии во многом была обязана приливу крови эми
224
Глава 8
грантов-гугенотов, тогда как еврейская кровь только вредила Пруссии. В отличие от традиционной истории протестантской Реформации, делавшей акцент на проблемах теологии, нацистские ученые переосмыслили религиозный протест в расовых категориях.
Объясняя исторический процесс с помощью расовой диалектики, пришедшей на смену идеализму Гегеля и материализму Маркса, Франк и его коллеги пересмотрели традиционную периодизацию и ввели новые поворотные пункты - к примеру, "надир" 11 марта 1912 года (когда евреи были полностью уравнены в правах с немцами) и "зенит" 15 сентября 1935 года (когда Нюрнбергские законы восстановили сегрегацию). Радостно возбужденные обретением новой парадигмы, нацистские историки предсказывали, что день, когда Гитлер стал канцлером, 30 января 1933 года, в качестве исторического водораздела затмит 14 июля 1789 года07. Тем самым они хотели сказать не только то, что нацистская революция превзойдет французскую своим величием, но и то, что биологически обусловленный общественный строй навсегда покончит с либеральным универсализмом 1789 года. Если французская революция пыталась воплотить в жизнь иллюзию всеобщего равенства, то нацистская революция стала зарей героической эры, признающей факт биологического неравенства.
Историки воскресили былую горечь из-за утраты Германией колоний после Первой мировой войны08 и превратили в героев тех, о ком уже успели позабыть. Довоенный губернатор немецкой Восточной Африки Карл Петере09, садист, женоненавистник и расист, стал культовой фигурой, а фильм "От Kruger", посвященный другому колониальному губернатору, собирал большие аудитории70. В то время как марксисты рассматривали русскую революцию как классовый конфликт, нацистские ученые реинтерпретировали ее как расовую борьбу "низших" евреев-большевиков и "высшего" белого российского дворянства. Внушительная антология Рольфа Л. Фаренкрога "История Европы как судьба расы" с предисловием Гросса охватывала основные события, начиная с доисторических времен и кончая приходом Гитлера к власти на пространстве от Атлантики до Урала. Завершающий антологию очерк "Биологическая социология" излагал основные принципы новой ортодоксии, согласно которой расовая борьба является главным двигателем исторического процесса71.
Камнем преткновения для историков-антисемитов стала проблема тех, кого нацистские физики называли "белыми евреями". Непонятно было, что делать с христианскими писателями, черпавшими вдохновение у еврейских авторов. В 1939 году в предисловии к монографии, посвященной расовым вопросам, Вальтер Франк сформулировал дилемму: "Еврей - носитель чуждой крови и, следовательно, враг. Не может быть немецких евреев, однако есть миллионы немецких протестантов и немецких католиков, живущих в еврейских традициях"72. Коль скоро раса была отделена от биологии и отождествлена с расовой опасностью, логично было сделать следующий шаг - дать определение специфически еврейскому менталитету, который мог заразить представителей Volk.
Ил. 45. Евреи - ветераны Первой мировой войны поместили акварель Макса Либермана, выдержанную в бледно-красных и серых тонах, на фронтисписе сборника солдатских писем, опубликованного ими, чтобы опровергнуть лживые утверждения о том, что во время войны евреи уклонялись от службы в армии. Эти письма еврейских солдат, не вернувшихся с поля боя, красноречиво свидетельствуют об их преданности отечеству. Макс Либер-ман, самый знаменитый немецкий художник рубежа веков, изобразив женщину, скорбящую у гроба дорогого ей человека под сенью имперского немецкого флага, надеялся тронуть сердца зрителей. Художественные достоинства этой бледной акварели резко контрастируют с броской графикой нацистских рекламных художников.
Публ. по изд.: Kriegsbriefe gefallener deutscher Juden. Bedin, 1935.
226
Глава 8
К охоте за неуловимым еврейским духом присоединились и законоведы. Юристы, постоянно испытывавшие затруднения в применении этнических категорий к конкретным ситуациям, требовали от теоретиков внесения ясности. Подобно рейхсминистру юстиции Францу Гюртнеру, им приходилось разрываться между профессиональным уважением к государству, основанном на праве (Rechtsstaat), и лояльностью по отношению к диктатуре (Ftihrerstaat), основанной на "расовом инстинкте". На Нюрнбергском съезде 1935 года Ганс Франк, глава Союза нацистских юристов, признал: юристы "стоят среди обломков рухнувшей правовой системы". Вину за продолжавшийся беспорядок Франк возложил на еврейское влияние. В духе Штарка и Ленарда он дал обещание покончить с еврейской ментальностью, продолжавшей загрязнять немецкое право даже и после того, как сами евреи были изгнаны, и их книги удалены из библиотек.
Во время конференции по "деиудаизации", состоявшейся в октябре 1936 года, на которой присутствовали 100 из 400 профессоров юриспруденции юридических учебных заведений Германии, Ганс Франк восславил "историческую ответственность" арийцев, поддерживающих высочайшие стандарты правосудия. "Мы должны быть благодарны фюреру" за то, что он поддерживает начинание "одновременно и благородное, и объективно необходимое". Настало время покончить с условиями, "благоприятствующими набирающему темпы заражению" Volk. Мы, заключил Франк, не должны слушать никого, кроме своей совести, а "совесть говорит нам, что... мы имеем право быть хозяевами в собственном доме"73.
Чтобы подчеркнуть важность инициативы, Ганс Франк назначил директором Института права Карла Шмитта и пригласил на церемонию открытия целый ряд знаменитостей, включая Юлиуса Штрайхера и Мартина Хайдеггера. Шмитт явился удачной кандидатурой, поскольку недавно одобрил Нюрнбергские расовые законы, направленные на восстановление "германской конституционной свободы". Шмитт разъяснил: "Впервые наше понимание конституционньгх принципов снова стало немецким. Немецкая кровь и немецкая честь стали основными принципами немецкого права, а государство - выражением расовой силы и единства"74. Выступая на конференции, Шмитт объявил расовую чистку благородным делом и перевел закрученные тирады грубых антисемитов на свой лаконичный и сжатый язык. "Отношение еврея к нашей интеллектуальной работе есть отношение паразитическое, тактическое и коммерческое... Обладая отменной сообразительностью, он умеет говорить нужные вещи в нужное время. Таков его инстинкт - инстинкт паразита и прирожденного торгаша"73. Поддержав призыв нацистских вождей "к оздоровительному изгнанию бесов", Шмитт приветствовал "схватку мировоззрений - еврейской жестокости и бесстыдства" и немецкой этнической чести. "Еврей бесплоден и негфодуктивен", ему нечего сказать нам, "как бы усердно он ни приспосабливался и как бы умело ни накапливал информацию". Он "опасен", поскольку, как все паразиты, является симптомом нашей слабости. Юристы, которых сбивали с толку спорные случаи и аномалии,
В поисках респектабельного расизлга
227
Ил. 46. "Духовное нашествие евреев". Стенд из Дрезденского музея гигиены. Портреты евреев, сыгравших заметную роль в немецкой истории, в сочетании с вводящим в заблуждение графиком, придавали видимость объективности утверждениям о том, что евреи доминировали в общественной жизни Веймарской республики. Баварский Штаатсархив, Мюнхен.
возлагали ответственность за возникавшую неразбериху на евреев и "еврейское влияние". Сторонник бюрократических мер, Шмитт критически отозвался о "эмоциональном антисемитизме, не способном справиться с еврейским влиянием" и закончил конференцию цитатой из "Майн кампф": "Защищая себя от еврея... я выполняю волю Господа"76. В газетах и выпусках новостей "очищение" немецкого закона от еврейского влияния воспевалось чуть ли не как святая обязанность.
Участники конференции обратили особое внимание на учебники, статьи по вопросам права и вошедшие в историю судебные решения, фамилии авторов которых "звучали по-еврейски". Всех беспокоила проблема "белых евреев". Задача перед ревнителями "чисто немецкого права" стояла грандиозная: чего стоил хотя бы такой вопрос - достаточно ли только убрать ссылки на еврейские источники, оставив сами идеи, или уж заодно отказаться и от идей. Чтобы уберечь этнических немецких юристов от вредных влияний, начали составлять индекс запрещенных статей и экспертных заключений. Одно это начинание требовало столько сил, что представляется вполне понятным беспокойство Шмитта о "смятении, в которое могла быть ввергнута учащаяся
228
Глава 8
на юридических факультетах молодежь". Были опубликованы протоколы конференции 1936 года, однако деиудаизация юриспруденции так и не была поставлена на систематическую основу - то ли из-за непомерной сложности задачи, то ли потому, что Шмитт впал в немилость.
Четвертый научный центр, Рейхсинститут изучения еврейского вопроса, был основан во Франкфурте коллегой Франка Вильгельмом Грау77. Соперничество между нацистскими вождями, равно как и престижность антисемитских исследований, заставляло оба рейхсинститу-та, и берлинский, и франкфуртский, усердствовать в конфискации еврейских библиотек, выпуске роскошных изданий и устраивании публичных мероприятий78. Выходивший раз в две недели журнал "Корреспонденция по еврейскому вопросу", издававшийся историком Вильгельмом Циглером, собрал вокруг себя кружок исследователей-единомышленников. Грау и его коллеги, интерпретируя еврейскую историю как историю мирового зла, придумали нацистскому антисемитизму почтенную родословную, начинавшуюся с римских императоров и включавшую в себя Мартина Лютера и Гёте. Более десятка роскошно изданных томов знакомили с документальными свидетельствами интеллектуальной и социальной истории самообороны христиан от еврейства. В контексте буржуазной культуры, для которой книги являлись одним из важных показателей общественного положения, солидный вид этих изданий и беспартийность их издателей не могли не впечатлять.
Типичным примером такого рода изданий может служить "Антисемитизм в словах и образах: Мировой спор о еврейском вопросе" Теодора Пугеля (1936), 324-страничный том в твердой обложке форматом 12 х 18 дюймов, отпечатанный на глянцевой бумаге. Помещенная на фронтисписе фотография арки Тита79, воздвигнутой в 81 году н. э. после подавления иудейского восстания, с подписью: "Каменная песнь в честь победы над евреями", напоминала о разрушении Иерусалимского храма. Педантично указывая источники, цитируя Шекспира, Гёте и прочих классиков, автор рисовал картину борьбы против еврейского доминирования на протяжении всей европейской истории, не забывая также о Восточной Европе, Америке и Африке. Обрушиваясь на вульгарных антисемитов, автор разъяснял, что "ни один культурный человек" не желает, чтобы "еврейский вопрос" решался "варварскими и культурно чуждыми нам" средствами. С еврейством, заражающим мир, подобно "чуме", может справиться только беспристрастная, объективная наука. Евреи - плуты и обманщики, восклицал автор, но это не значит, что высшие по отношению к ним арийцы должны им подражать: "Мы не желаем лишать евреев их гражданских прав, мы только хотим наделить их особыми правами - правами гостей", поскольку только "четкое отделение" от евреев сможет принести успокоение немецкой совести80.
Учебники, популярные справочники, выпуски новостей мгновенно реагировали на новейшие антисемитские открытия. Типичным примером издания, распространяющего дезинформацию о еврейском харак
В поисках респектабельного расизлш
229
тере, является фотоальбом "Вечный жид: фотодокументы", автор которого, журналист Ганс Дибов, рассматривал такие специфические темы, как "происхождение еврейского носа" или родство между кочевыми пустынными евреями и евреями городских гетто. На основе этого альбома зимой 1937/38 года была устроена нашумевшая выставка, которую посетили более полумиллиона человек. Альбом открывался стихотворением, написанным в 1913 году "ненавидящим самого себя" евреем. Последующий текст был посвящен доказательствам того, что немцы в течение десятилетий делали всё, чтобы евреи могли почувствовать себя в Германии как дома. Но "евреи не сдавались! Они отвергали все предложенные им возможности стать немцами; в то время как нация добровольно подвергала себя биологическому ущербу... евреев не удалось ассимилировать". Немцы от всей души желали обращаться с евреями вежливо, однако в конце концов их терпение истощилось. "Представленные здесь картины еврейского варварства предостерегают нас: евреи неисправимы".
На фотографиях можно было увидеть евреев в Палестине, разъезжавших в дорогих автомобилях, евреев в гетто и евреев в Нью-Йорке, расположившихся на веранде турецкой бани. Подпись "Лицо - зеркало души" сопровождала портреты известных евреев (один из них был снят в компании знаменитой афроамериканской танцовщицы Джозе-фины Бейкер) со взглядами, полными "великой еврейской ненависти". Типичным был заголовок: "Германия - первая страна, легально разрешившая еврейский вопрос". Польский журналист описывал "необычно тихие толпы людей, впитывавших эти нагромождения фактов; жутко было смотреть на их беспощадные лица"81. Общество, признавшее существование еврейского вопроса, готово было смириться с гражданской смертью евреев.
Тысяча девятьсот тридцать восьмой год был ознаменован двумя вспышками насилия - нападениями на австрийских евреев, начавшимися после того, как немецкие войска оккупировали Австрию в марте, и погромом с 9 на 10 ноября 1938 года, прозванным нацистами Хрустальной ночью. После того как молодой еврей застрелил советника немецкого посольства в Париже, речь Геббельса, произнесенная перед нацистскими партийными руководителями, собравшимися в Мюнхене, чтобы отпраздновать очередную годовщину Пивного путча, вдохновила штурмовиков на разрушение синагог, разграбление магазинов и избиение евреев по всей Германии. Разнузданная жестокость и вандализм вызвали негативную реакцию в обществе. Когда нацистские вожди утихомирили разгулявшихся штурмовиков, в дело вступили ученые-антисемиты, косвенно оправдывавшие произошедшее, предъявляя всё новые и новые доказательства еврейской порочности.
По инициативе Рейхсинсгитута истории новой Германии в главной аудитории Берлинского университета был зачитан цикл публичных лекций на тему "Иудаизм и еврейский вопрос". Начинался цикл лекцией Вальтера Франка (транслировавшейся по радио) о деле Дрейфуса
Ил. 47. "Вечный жид".
Плакат, рекламирующий "документальный фильм о мировом еврействе" (1941), основанный на фотоальбоме и выставке Ганса Дибова. Разнообразие лиц в сочетании с надписью, стилизованной под еврейский шрифт, и звездой Давида давало понять, что евреи во всех своих обличьях имели лишь одну цель - вредить Volk.
Репродукция плаката предоставлена Рендалом Битверком. Архив немецкой пропаганды, Кэлвин-колледж.
В поисках респектабельного расизма
231
во Франции - помилование Дрейфуса приписывалось влиянию международного еврейства82. Антисемитские афоризмы распространялись для использования в местных газетах, а нацистское агентство печати рекомендовало редакторам использовать новые факты так, чтобы до читателей доходила основная суть послания: "Немецкий Volk, теперь ты получил возможность узнавать, как и где тебе навредили евреи!" Явно пытаясь умиротворить общественность, возмущенную ноябрьским погромом, пресса изображала "еврея" как типичного спекулянта, террориста, сепаратиста, "архитектора [зарубежных] экономических бойкотов" и врага нравственности. Выразителен заголовок одной из статей: "Если не помогла доброта, поможет строгость: четкое отделение [евреев от не-евреев]"83.
Поощряемые местными отделениями Бюро расовой политики, историки поднимали муниципальные и церковные архивы, разыскивая антисемитские постановления и доказательства еврейских злодеяний. Одним из самых активных исследователей в этом направлении был доктор Ганс Мауэрсберг из северного отделения БРП, сокрушавшийся о том, что в прошлом меры против евреев "были недостаточны, чтобы избавиться от них"84. Журналисты изощрялись в придумывании заголовков: "Обезьяна рода человеческого", "Крестьянство было когда-то в еврейских лапах", "Сладострастные еврейки", "Из гетто - на просторы мира".
Пятый антисемитский институт был создан в 1939 году. Без особой поддержки со стороны партии и государства духовные лидеры протестантизма учредили тем не менее Институт по изучению и искоренению еврейского влияния в немецкой религиозной жизни. То, что эти теологи-антисемиты, несмотря на все усилия, не вызвали особого сочувствия у властей, неудивительно, если вспомнить о том презрении, которое Гитлер и Гиммлер питали к организованному христианству85. Ученая попытка очистить христианский Volk от "еврейского духа" давала протестантским теологам возможность доказать свою полезность режиму, не желавшему сотрудничать с ними. Один из главных исследовательских проектов был призван доказать, что родителями Иисуса были не евреи, а армяне. Попутно демонстрировалось, каким образом "еврей Павел" извратил учение Христа80. Вдохновитель всех этих исследований профессор теологии Вальтер Грундманн заявил: "Задача института в том, чтобы помочь немецкому Volk найти и сохранить немецкую душу"87. Благодаря влиянию Эрнста Крика удалось заставить государство выделить скромную сумму на издание увесистого тома "Деиудаизация религиозной жизни как задача немецкой теологии и Церкви"88.
Участники второй конференции этого института, прошедшей в марте 1940 года в замке Вартбург - месте, где когда-то Лютер переводил Библию, продолжали "деиудаизировать" христианство89. Как и следовало ожидать, горячее участие в обсуждении таких тем, как "Иисус и еврейство", "Взгляды Вильгельма Раабе [писателя XIX века] на евреев и христиан", "Методология и сущность расово-религиозной истории", "Идеа
232
Глава 8
лизм, христианство и еврейство", принял Герхард Киттель. Особые группы исследователей разрабатывали такие темы, как личность Иисуса Христа, раннее христианство, Палестина, еврейское влияние в католицизме (делившееся на "кровно-расовое и духовно-религиозное"), история тевтонской христианской веры, архивные изыскания, духовные наставления и культ, а также "проблемы, связанные с роковой борьбой Volk>>x\ Своего пика деятельность института достигла в 1942 году, когда был издан 400-страничньгй том материалов его третьей конференции91. Доказывая с позиций теологии необходимость искоренения "пагубного еврейского духа", этот протестантский институт убаюкивал совесть немецких христиан, обеспокоенных тем, что происходило с их еврейскими друзьями, соседями и коллегами.
В те годы, когда еще не поднимался вопрос о тотальном истреблении евреев, ученые антисемиты создавали условия для геноцида, приучая априори видеть в евреях врагов, не заслуживающих снисхождения. Не тратя времени на евгенику или "этническое возрождение", эти источавшие из себя яд исследователи занимались исключительно врожденным еврейским характером. Пока военные стратеги готовились к завоеванию нового жизненного пространства в Восточной Европе, интеллектуалы внушали презрение к евреям, славянам и цыганам, населявшим территории, которые скоро должны были стать немецкими. Их интерпретации были пристрастны, их гипотезы - односторонни. Они находили нужные им материалы в сочинениях их же собственных жертв и создавали исследовательские библиотеки из краденых книг и рукописей. Собственные их произведения нередко были невразумительны, однако производили впечатление добросовестности - приводились архивные документы, давались многочисленные примечания, библиографии, обсуждалась методология. Их открытия помещались в учебники и становились достоянием прессы92. Эти исследователи принимали участие в международных конгрессах, и, хотя антисемиты, как правило, составляли меньшинство в рамках своих дисциплин, официальное внимание, которым они пользовались, широкое распространение их сочинений, разнообразие их тем заставляло думать, что они-то и образуют цвет университетского истеблишмента.
Просматривая заголовки сотен "научных" статей, журналов, диссертаций, книг, трудно поверить, что всё это могло приниматься всерьез. Но эмигрировавший ученый Макс Вайнрайх в 1946 году мудро предостерег от того, чтобы относиться к нацистским академикам как "просто к псевдоученым, ничтожествам, получившим звания благодаря своим нацистским друзьям и покровителям, сочинителям всевозможного пошлого вздора". Напротив, писал Вайнрайх, эти "ученые... были, как правило, люди заслуженные, профессора университетов, академики, некоторые с мировым именем, читавшие лекции за рубежом, с которыми их иностранные коллеги дружески общались на международных конгрессах"''.
То, что нацистская наука принималась всерьез, доказывают некритические отзывы о ней в зарубежной прессе. В 1935 году "Нью-Йорк
В поисках респектабельного расизлш
233
тайме" довольно много писала о немецких расовых исследованиях; освещались следующие темы: призыв Герке к расовой чистоте, восхваление Шмиттом Нюрнбергских расовых законов как "чисто немецких", утверждение исследователя Ницше Альфреда Боймлера о том, что режим Гитлера вьвзел Германию из средневекового застоя, высказывания Вальтера Гросса, оправдьвзавшие сегрегацию неарийских детей, рассказ генерала штурмовиков Виктора Лютце об интересе его подчиненных к философии, одобрительный отзыв Ойгена Фишера о Гитлере на Международном демографическом конгрессе и высказывание супруги маститого историка Германа Онкена о том, что "евреи сами виноваты в том, что их преследуют"94. Академическая поддержка "холодного погрома" набирала силу. Хотя жалкое состояние немецкой физики было совершенно очевидным, антисемитские исследования строились по парадигмам, отдаленно напоминавшим те, на которых основывались евгеники и физические антропологи всего мира45. С ростом немецкого влияния в середине 30-х годов нацистские профессора, такие как Киттель, Хайдеггер, Шмитт, политический теоретик Ганс Фрайер, географ Карл Хаусхофер90, историк Ганс Науманн и Вальтер Гросс начали выступать с лекциями в Италии и Австрии. Во время Второй мировой войны нацистские оккупационные власти старались везде где только можно открывать филиалы антисемитских исследовательских институтов. Наиболее значительные из них были в Варшаве, Кракове, Праге, Вене и Париже.
Так же как антропологи в конце XIX века собирали информацию о народах, находящихся на грани уничтожения, нацистские ученые исследовали культуры этнических "врагов", которых их правительство собиралось уничтожить. Они фотографировали их, измеряли их черепа, изучали их обычаи, присваивали себе их искусство и литературу, составляли демографические базы данных97. Еще до того как немецкие войска оккупировали Восточную Европу, пять нацистских аналитических центров использовали все средства - солидные академические тома, роскошно иллюстрированные популярные издания, фильмы, конференции, выставки, пресс-релизы, чтобы подготовить общественное мнение к необходимости суровых мер по отношению к "низшим расам". Эксперты, настойчиво твердившие о "еврейской угрозе", поддерживали иллюзию того, что нацистский террор - только ответ на демонические происки евреев. После 1939 года, когда началось истребление синти и рома (цыганских племен) и евреев, возросло количество научных публикаций, посвященных этим "вымирающим расам".
Выступая на церемониях открытия, директора этих новых гшеппутов неизменно обещали добиться эмпирической ясности; Гитлер, Гиммлер и их коллеги, типичные самоучки, верили, что их грандиозный расовый синтез будет подтвержден неопровержимыми фактами. Этнократы, испытывавшие затруднения в применении расистских законов надеялись на то, что им поможет объективная информация. До середины 30-х годов они не подвергали сомнению физиолопгческую основу расовых раз
234
Глава 8
личий. Но поиски биологического еврейства не привели ни к чему, и появилась новая надежда - "еврейский дух" станет объективным основанием для расовых преследований. Но и в 1939 году ясность казалась столь же далекой, как и в 1935-м. Исследователи, которым не удавалось найти достаточное количество признаков еврейства - физических или психических - у немцев еврейского происхождения, приписывали свои неудачи способности евреев к "мимикрии". Отбросив видимые признаки евреев как "поверхностные", они объясняли еврейскую иноприрод-ность некими "глубинными" особенностями, порожденными традициями кочевой жизни. Подобно нацистским этнократам, ученые антисемиты испытывали постоянные затруднения с термином "Mischlinge", относившимся менее чем к 0,3% всего населения. Такие ключевые понятия, как "немецкий Volk", "арийский", "немецкая кровь", "немецкое происхождение", пересматривались каждые несколько месяцев98. Таксономии, основанные на таких терминах, как "нордическая раса" и "ненордическая раса" или "охраняемые не-арийцы" и "охраняемые арийцы", заставляли юристов и государственных служащих исписывать тонны бумаги99. Сам Гитлер продолжал рассуждать об арийцах и не-арийцах, несмотря на то что пользовавшиеся государственной поддержкой институты признали эту оппозицию несостоятельной.
Лингвистическая анархия обрекала на неудачу все попытки экспертов ввести надежную классификацию. "Техническая" терминология, несмотря на внешнюю солидность и научность, не давала вразумительного ответа, что, собственно, такое "этнически вредные браки" ("volks-schadlicher Ehen") или "граждане нации родственной крови" ("artverwandte Staatsangehorigkeib). Исследователи и бюрократы рассуждали об "административном делении" ("Sortierung"), пытались определить "долю еврейства" ("Judenteil") конкретных индивидуумов и оценивали "еврейский человеческий материал" ("Menschenmaterial")1()0. Те ученые, что поддержали режим Гитлера, но так и не проглотили "расовую пилюлю", судя по всему, замечали очевидные провалы в деятельности своих более активных коллег. Почему же они продолжали защищать нацизм? Отчасти ответом на этот вопрос может служить разговор, состоявшийся в Риме между Хайдеггером и его бывшим студентом Карлом Левитом. Хайдеггер с готовностью признал несостоятельность нацистского мышления в его, Хайдеггера, сфере, но сразу же после этого принялся восхвалять великие достижения в других дисциплинах, о которых он не имел понятия. Кроме того, добавил он, если бы новый Рейх поддержало больше выдающихся философов, таких как он сам, академические стандарты были бы выше101. Критики, дал он понять, должны в первую очередь винить самих себя.
Впрочем, неудачам расовой науки подыскивались и менее неуклюжие оправдания. То, что для посторонних наблюдателей выглядело как хаос и неопределенность, сами нацисты рассматривали как вполне нормальную стадию расового ревизионизма. В конце 1935 года молодой нацистский теолог писал о том, что разногласия совершенно естествен
В поисках респектабельного расизма
235
ны, коль скоро речь идет о молодой науке. Доктринальные несообразности только побуждают к тому, чтобы расчистить путь от обломков универсального гуманизма и создать тип мышления, соответствующий новой биологической эпохе. Уверенные в том, что, когда их расовая парадигма будет оформлена, эволюционные биологи сумеют открыть расовые корни человечества, ученые антисемиты бодро продвигались вперед, созывая конференции, выбивая средства на новые исследования, усовершенствуя методы.
Их шаткий концептуальный мир эволюционировал параллельно хаотической административной структуре 30-х годов. Научный антисемитизм, несмотря на эпистемологическую уязвимость своей основной задачи, процветал. Нацистскому научному истеблишменту была предоставлена значительная свобода мнений - при том условии, разумеется, что не ставилась под сомнение расовая догма или авторитет Гитлера. Ни ГУЛАГ, ни концентрационньгй лагерь не угрожали ученым102. В тех редких случаях, когда имели место преследования (устранение Рема, к примеру, или отставка генералов Фритча и Бломберга), в качестве предлога использовались обвинения сексуального, а не идеологического характера. Когда ветеран антисемитских исследований Ахим Герке впал в 1935 году в немилость, он потерял свой пост в Министерстве внутренних дел не по причине теоретической несостоятельности, а по обвинению в гомосексуализме103. Шмитт и Хайдеггер не смогли полностью удовлетворить свое честолюбие в нацистском государстве, поскольку вызывали раздражение у "старых бойцов", однако их научная карьера не пострадала ни в малейшей степени104. Громкая риторика о твердом лидерстве, неумолимой воле и эффективном правительстве не могла скрыть бестолковость и неразбериху, преследовавшие масштабное расовое Weltanschauung. Понятийньгй хаос интеллектуалов-антисемитов находил отражение в концептуальной анархии, с которой тщетно боролись этнократы. Неразбериха порождала многочисленные слухи - например, о том, что один из авторов "Der Sturmer" - еврей или что чемпион по фехтованию и Mischling Ханни Майер получил от правительства приглашение вернуться из Лос-Анджелеса и выступить в составе немецкой сборной на Олимпийских играх 1936 года. Один из исследователей в рамках организованного СС проекта "Ahnenerbe" ("Наследие предков") был наполовину евреем. Отказ Ойгена Фишера уволить из Института кайзера Вильгельма нобелевского лауреата еврейского происхождения Отто Варбурга не помешал переименованию этого учреждения в Институт Ойгена Фишера. По оценкам Лёзенера, в награду за верную службу Гитлер "повысил" официальный расовый статус нескольких сотен Mischlinge105. В ходу были шутки о "почетных" или "нордифицированных" арийцах, таких как генерал Эрих Мильх или чиновник рейхсканцелярии Лео Килли.
Предлагая считать неразбериху нормальным следствием смены парадигмы, нацистские ученые пытались оправдать когнитивный хаос, неотступно преследовавший и их самих, и этнократов. Конструируя
236
Глава 8
произвольные связи между фактами, они работали в рамках того, что их современник, философ науки Людвик Флек, называл "ментальным продуктом" ("Denkgebilde"). По наблюдению Флека, страстные приверженцы того или иного Denkgebilde, сталкиваясь со сложностью мира, не вписывающегося в их упрощенные категории, впадают в "эмоциональную априорность". Основываясь на твердой вере в порочность еврейской натуры, исследователи-антисемиты употребляли свои незаурядные способности на то, чтобы сконструировать академически достоверный Denkgebilde и зангитить его от внешних угроз. Свои эмпирические открытия они вписывали в систему, которая была запрограммирована на подтверждение их собственных предпосылок100.
Как выразился Макс Вайнрайх, нацистские ученые "снабдили нацизм идеологическим оружием, без которого никакое движение... не может добиться успеха"107. "Рациональный" антисемитизм, набиравший силу в середине 30-х годов, они обеспечили обосновьшавшими его "фактами", облегчив тем самым совесть армии этнократов и полицейских, лишавших евреев их собственности, достоинства и безопасности. В те годы, когда еще не было речи об индустрии массовых убийств, научные исследования приучили бюрократов и нацистских партийных функционеров к тому, что они считали совершенно здравым расовым мышлением108. Клемперер приходил в отчаяние, наблюдая за "очередным всплеском тошнотворного антисемитизма. В Мюнхене - Научное общество исследования еврейства; профессор рассуждает о traits eternels109 еврейства: Ненависти. Страсти. Приспособленчестве. Жестокости"110.
Отчеты Отдела безопасности СС и эмигрантских организаций за эти годы сообщают о ширившейся пропасти между евреями и не-евреями в Германии. Автор отчета Sopade отмечал: "Преследование [евреев] не поддерживается большинством населения. Но, с другой стороны... хотя крайние формы расовой пропаганды вызывают презрение, в целом ее нельзя назвать безрезультатной"111. Хотя отравлять жизнь евреям пытались только "самые оголтелые нацисты" ("lautesten Nazischreier"), контактов с евреями избегали почти все. Постепенно распространялось представление о том, что, хотя евреи не заслуживают грубого обращения, их участие в общественной жизни должно быть ограничено. В нацистских твердынях евреи редко осмеливались показываться на улицах, и не-нацисты не осмеливались заступаться за них. Еврейка пишет в своих воспоминаниях: "Живем почти только дома, выходить на улицу в Данциге становится всё труднее"112. Те, кто до 1933 года не задумывался об этнической принадлежности коллег и соседей, теперь стали относиться к евреям как к чужестранцам. "Нравственные, материальные и интеллектуальные основы жизни" немецких евреев, отмечал один из них, "были разрушены"11". По наблюдениям другого немецкого еврея, "большинство считает законы о евреях абсурдными. Выражение сочувствия евреям можно услышать чаще, чем одобрительные отзывы об этих законах". И тем не менее "никто не сомневается, что евреи относятся к другой расе". По данным составителя отчета, в Саксонии "антисемитизм пустил кор
В поисках респектабельного раси&иа
237
ни в широких слоях Volk"n 1. К концу 30-х годов, судя по всему, уже большинство немцев молча одобряло преследования евреев, коль скоро эти преследования не угрожали их собственной безопасности или комфорту110. "Объективные" стереотипы о еврейской натуре, фабриковавшиеся антисемитскими исследователями, позволяли рядовым немцам с чистой совестью не отвечать на приветствие друга-еврея, не делать покупок в принадлежащем еврею магазине, не давать приюта соседу, имущество которого было "ариизировано", не подходить с утешениями к подвергнутому остракизму еврейскому школьнику.
И наконец, из мемуаров Лёзенера можно сделать вывод о том, что расистская наука оказала поддерживавшим режим немцам еще одну услугу. Она снабдила их алиби, с помощью которого после окончания войны они могли оправдывать свое поведение во времена Третьего рейха: ведь население Германии прислушивалось не к грязной ругани "старых бойцов" вроде Юлиуса Штрайхера, а к взвешенным суждениям солидных ученых. И в устных воспоминаниях, и в мемуарах о жизни в нацистской Германии постоянно повторяется один и тот же мотив: "Мы сами не были антисемитами и ничего не знали о том, что творится на востоке". И всё же многие из этих людей, уверяющих, что не были антисемитами, упоминают весьма любопытные "факты", не имевшие, по их мнению, отношения к антисемитизму. От них можно услышать, например, что президент Рузвельт был евреем, что еврейские банкиры разоряли крестьян в их деревне и что под руководством евреев коммунистические террористы чуть не уничтожили Германию в 1933 году.
Эльфриде Фишер, супруга авторитетного историка Фрица Фишера, в конце 80-х годов сказала Элисон Оуингс: "Лично я никогда не испытывала антипатии к евреям". Разговор перешел к недавним событиям: "Мое мнение о мировом еврействе и о роли, которую играют евреи, нисколько не улучшилось после войны". Фрау Фишер особенно не нравились нападки "мирового еврейства" на Курта Вальдхайма, который и в должности Генерального секретаря ООН, и в 1986-м, выдвинув свою кандидатуру на пост президента Австрии, лгал о своем военном прошлом, пытаясь отвести от себя подозрения в том, что он служил на Балканах в то время, когда происходили массовые депортации. На вопрос: "Действительно ли немецкие христиане и немецкие евреи - две разные расы?" - фрау Фишер ответила: "Да. То, что мы - две расы, совершенно очевидно... такие различия могут иметь только расовую природу"110.
Когда генетик Бенно Мюллер-Хилл интервьюировал в 60-х годах нацистских биологов и их родных, все они настойчиво уверяли, что не считали себя антисемитами. Типичной в этом смысле является беседа с дочерью евгеника Ойгена Фишера. На вопрос, был ли антисемитом один из коллег ее отца, она ответила: "Нет, конечно же нет. Он был совсем как мой отец. Он никогда не говорил: евреи плохие. Он только говорил, что они другие, - и она улыбнулась мне. - Он был сторонником сегрегации (Trennung) евреев. Знали бы вы, что было, когда мы приехали в Берлин в 1927-м! Кино, театр, литература - всё было у них
238
Глава 8
в руках. Он был сторонником сегрегации. Но он не был антисемитом"117. Разумеется, заверения всех этих людей в том, что они не были антисемитами, звучат неубедительно; но то, что они столь откровенно высказывают антисемитские суждения, даже не подозревая о том, что они антисемитские, свидетельствует о прочном влиянии расистской науки.
Все эти почтенные люди упорствовали в своем негативном отношении к евреям спустя многие годы после поражения нацизма исключительно потому, что псевдонаучные утверждения они принимали за эмпирические факты. Считая "антисемитизмом" только низкопробный эмоциональный расизм Штрайхера и ему подобных, они полагали, что сами свободны от предрассудков. Это "алиби" облегчило их адаптацию к постнацистской реальности мира "холодной войны". Совесть не беспокоила их - они осуждали бесчинства и подзаборную брань нацистских радикалов, преспокойно забьвз о своей собственной молчаливой поддержке бюрократического террора.
Возможно, именно потому, что нацистские ученые изменили идеалу научной честности, Клемперер обрушивается на них с такой яростью в своем дневнике. В 1936 году он тешил себя фантазиями о том, что было бы, если бы он получил власть в Германии после нацизма. Если бы "судьба побежденных была в моих руках, - писал он, - я отпустил бы с миром обычных людей и даже некоторых из вождей... но я бы вздернул всех интеллектуалов, а профессоров повесил бы на три фута выше, чем всех остальных; они болтались бы на фонарях столько, сколько позволили бы соображения гигиены"118.
