Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы: Европа, XVI-XVII вв.

Уильям Монтер

РИТУАЛ, МИФ И МАГИЯ В ЕВРОПЕ РАННЕГО НОВОГО ВРЕМЕНИ

К оглавлению

4. Инквизиция в Средиземноморье

С момента появления канонического права в ХП веке христианский мир изобиловал многочисленными церковными трибуналами. Однако лишь в одном европейском регионе эти трибуналы продолжали сохранять свое влияние в раннее Новое время. Средиземноморский католицизм мог гордиться существованием трех могущественных инквизиций — испанской, римской и португальской, которые, подобно их средневековым предшественницам, были созданы для искоренения ереси. Но на протяжении XVI и XVII веков юрисдикция этих инквизиционных судов расширилась, и в их ведении оказались многие другие дела. Их архивы заполнены протоколами судебных заседаний и допросов людей, придерживавшихся разнообразных заблуждений, которые не могли формально быть признаны ересью, а также тех, кто обвинялся в совершении различных преступлений против нравственности, магов, черных и белых, владельцев и читателей запрещенных книг и многих других. Средиземноморский католицизм имеет собственный отчетливый контур на схеме распространения социального контроля в Европе раннего Нового времени. Средиземноморье было единственным регионом христианского мира, где такие преступления, как ведовство или двоеженство, часто рассматривались в церковных, а не в светских судах: к северу от Альп и Пиренеев даже в католических странах подобные преступления подпадали под светскую юрисдикцию. Ряд

наиболее важных и глубоких различий между средиземноморским регионом и Северной Европой в раннее Новое время может быть объяснен, если принять во внимание необычайно широкий масштаб религиозного и социального контроля, осуществлявшегося этими своеобразными институтами.

Согласно настойчиво повторяющейся, хотя и непроверенной легенде, инквизиционные трибуналы средиземноморского региона были фанатичными и кровожадным, а испанская инквизиция являлась самой жестокой из всех. Само слово «инквизиция» давно стало синонимом нетерпимости. Однако когда историки наконец стали систематически изучать огромный массив протоколов инквизиций, были получены совершенно иные результаты, и постепенно начало вырабатываться новое представление о них. Сейчас, пожалуй, уже можно говорить о всеобщем признании двух принципиальных выводов, хотя исследования еще не завершены. Во-первых, средиземноморские инквизиции были менее кровожадными, нежели европейские светские суды раннего Нового времени. Между 1550 и 1800 годами перед судом инквизиций предстало около 150 тыс. человек, но лишь 3000 из них были приговорены к смерти: большая часть судов крупных европейских стран имеет гораздо более высокие показатели применительно к XVI и XVII векам. Второй важный вывод состоит в том, что средиземноморские инквизиции, в отличие от светских судов, выглядели более заинтересованными в понимании мотивов, двигавших обвиняемыми, нежели в установлении самого факта преступления. Ранее представлялось, что инквизиторы, тщательно соблюдавшие анонимность своих информаторов, в меньшей степени заботились о правах обвиняемых, чем светские суды. Но последние исследования показывают, что инквизиторы были более проницательными психологами, нежели светские судьи, и оказывались вполне способными прийти к корректному — а зачастую и снисходительному — приговору. В

целом они, в отличие от светских судей, почти не полагались на пытку, чтобы убедиться в истинности утверждений обвиняемых. Инквизиторы пытались проникнуть в сознание людей, а не определить правовую ответственность за преступление, поэтому протоколы инквизиторских допросов выглядят совсем иначе, нежели протоколы светских трибуналов, и предоставляют богатый материал историкам обычаев и народных верований.

Средиземноморские инквизиции напоминают триптих. В центральной его части располагается испанская инквизиция, старейшая, крупнейшая и наиболее знаменитая из трех. Являясь столь же обширной, как сама испанская империя, и более централизованной, нежели многие провинции последней, она в годы расцвета включала в себя 20 региональных трибуналов, власть которых простиралась от Сицилии и Сардинии на востоке до Мехико, Лимы и Картахены в Америке. Благодаря компетентности центральной бюрократии, которая требовала составления подробных ежегодных отчетов в каждой из удаленных ветвей и скрупулезно фиксировала наиболее серьезные дела, специалистам по социальной истории легче всего работать с ее материалами (1). Мы располагаем таблицами, дающими представление о более чем 50 тыс. дел, рассматривавшихся в ее многочисленных ответвлениях с 1550 года вплоть до конца правления испанских Габсбургов в 1700 году. Меньше половины из них составляли настоящие процессы еретиков — иудаизантов1, морисков2, протестантов или мистиков — алюмбрадос3. Большинство дел представляет собой пестрое сочетание заблуждений (proposiciones heréticos4), supersticiones5, похотливых священников, пытавшихся соблазнить своих прихожанок в исповедальне, богохульников, двоеженцев и прочих лиц, совершивших преступления против морали, включая (применительно к королевству Арагон) и содомию. В целом хронология и типология выглядят следующим образом.

Таблица 4.1. Дела, рассматривавшиеся испанской инквизицией в 1550—1700 гг.

Общее количество дел (по периодам)

Общее количество преступлений (%)

1540-1559

4182 (209 в год)

Мориски

1131 (23)

1560-1614

29 584 (538 в год)

Иудаизанты

5007 (10)

1615-1639

7561 (302 в год)

Протестанты

3499 (7)

1640-1699

7765'(127 в год)

Proposiciones

14 139 (29)

Supersticiôn

3750 (8)

Сексуальные преступления

4031 (8)

С точки зрения хронологии пиковым десятилетием для испанской инквизиции стал период между 1585 и 1594 годом; нагрузка заметно уменьшилась после 1615 года, и еще резче — после 1640 года. Соотношение между ересью и другими видами правонарушений также сильно менялось в различные периоды. Каждый трибунал имел свой собственный инквизиторский облик. К примеру, в высшем трибунале Кастилии (располагавшемся в Толедо) на долю морисков приходилось лишь 13% дел во время пика (1560—1614), в то время как высший трибунал Арагона (Сарагоса) уделил им большую часть своего внимания (56% дел). В 1615—1700 годах инквизиторы Толедо были заняты иудаизантами, дела которых составили 44% от рассмотренных в этот период, а в Сарагосе на их долю выпало только 3%. (На морисков теперь приходилось 2% инквизиторских расследований в обоих трибуналах.) Среди преступлений, не связанных с ересью, на долю supersticiôn до 1615 года приходился только 1% дел, рассмотренных в обоих трибуналах, но впоследствии этот показатель вырос до 12% в Толедо и

21% в Сарагосе (2). Подобные сравнения можно бесконечно множить.

Испанская инквизиция была наиболее известной из такого рода учреждений, и в наши дни ее документы легче всего поддаются количественному анализу. Мы пока еще не имеем столь же четкого представления о других частях триптиха — португальской и римской инквизициях, однако представляется бесспорным, что менее масштабная португальская система, имевшая лишь три европейских и одно заморское отделения, охватывала значительно меньшее количество населения, нежели испанская инквизиция, но была после 1550 года относительно более активной и более кровожадной, чем ее испанская сестра. Хотя массив документов, находящихся в лиссабонских архивах, не содержит серий ежегодных отчетов, сделанные на основании количества autos da fé подсчеты показывают, что в течение 250 лет с момента своего основания в 1540 году португальская инквизиция рассмотрела дела более чем 30 тыс. человек и вынесла больше смертных приговоров, чем инквизиция в Испании. Высокий уровень активности и показатель смертных казней в Португалии объясняются значительным числом conversos6, большая часть которых иммигрировала вскоре после изгнания евреев из Испании в 1492 году и была насильственно крещена несколько лет спустя. (Эти плохо ассимилированные «новые христиане» в отдаленных уголках Португалии сохранили некоторые черты своей еврейской идентичности вплоть до нашего времени (3).)

Римская инквизиция, созданная в 1542 году и охватывавшая всю Италию, отличалась от иберийских образцов в двух важных аспектах. Во-первых, она обычно не унижала приговоренных преступников перед лицом огромной толпы, собравшейся на auto da fé7, но действовала по большей части приватным образом. Во-вторых, римская инквизиция была отделена от светских властей, за исключением, естественно, Папского государства. В отличие от Пиренейского полуострова, в Италии отношения между

инквизицией и государством были чреваты возможными трениями. В разных регионах были выработаны различные условия ее действия. Наиболее специфическими были условия, сложившиеся на землях антипапски настроенной, хотя и ортодоксально католической Венецианской республики, где на официальных сессиях наряду с инквизиторами присутствовали и светские лица. Есть и другие причины, в силу которых трудно делать обобщения относительно римской инквизиции. Хотя у нее и был орган надзора в виде постоянно действующей коллегии кардиналов, этот институт не оставил после себя хорошо организованных центральных архивов, подобных испанским или даже португальским. Из-за разрушений, вызванных действиями якобинцев в 1790-е годы, а также грабежами наполеоновской армии, большая часть материалов как центрального, так и местного аппарата римской инквизиции оказалась разрозненной (4). Однако часть данных сохранилась, и их достаточно для того, чтобы позволить себе, по крайней мере предположительные, сравнения с Испанией. Ежегодное количество дел, приходившихся на трибуналы в Италии и в Испании, выглядит относительно сопоставимым. Поскольку Италия была более населенной, чем Испания и Испанская Америка вместе взятые, римская инквизиция в 1550— 1750 годах, вероятно, рассмотрела, как минимум, 50 тыс. дел. Различия между римской и испанской инквизициями являются качественными, а не количественными; далекие друг от друга итальянские трибуналы в Венеции и Неаполе рассматривали дела других типов еретиков, в отличие от испанцев, и концентрировали свое внимание на иных видах правонарушений, не связанных с ересью.

Испанская инквизиция была организована в 1478 году, когда заканчивался процесс обращения иудеев, начавшийся во время великих погромов 1390-х годов, а две другие были значительно моложе, причем португальская инквизиция приобрела постоянную и долговременную структуру между 1540 (первое auto da fé) и 1547 годом (повторное учреждение института инквизиции), а римская инквизи-

ция возникла в период между этими двумя датами. Испанская инквизиция была создана до изгнания евреев, а две другие — в эпоху раннего протестантизма. Но все три инквизиции на протяжении длительного периода своего существования занимались сходными типами дел, особенно в начальной и конечной фазе. Наиболее детально разработанная модель инквизиторской деятельности в течение длительного времени была создана Ж.-П. Дедье и основывается на хорошо сохранившихся архивах испанского инквизиционного трибунала в Толедо. Конечно, Толедо — это не вся Испания, не говоря уже о Португалии или Италии; однако первая и последняя фазы деятельности инквизиции, представленные в модели Дедье, оказываются применимыми ко всей Испании. Первая фаза характеризуется масштабной и жестокой охотой на евреев-conversos, чье обращение в христианство считалось неискренним, и продолжалась до 1525 или 1530 года. Последняя фаза, охватившая XVIII век, была временем беззубой, «просвещенной» инквизиции, преследовавшей в основном преступников из числа старых христиан, а также священников — нарушителей церковной дисциплины. Между ними — периоды, отмеченные наиболее многочисленными процессами, охватывавшими особенно широкий спектр дел. Португальская инквизиция, по нашему мнению, так никогда вполне и не переросла первой стадии, характерной для ее испанской родственницы, так как она занималась преимущественно крипто-иудеями и их деятельностью вплоть до того времени, когда Помбал8 в 1760-е годы свел ее власть практически к нулю. Следовательно, график ее деятельности в течение этого времени будет отличаться от графика, составленного по испанским данным: для первых 250 лет это постоянно колеблющаяся вверх-вниз кривая, а затем — постепенный спад до сравнительно низкого уровня активности после 1690 года. Еще в 1720—1740-е годы три португальских трибунала рассматривали ежегодно более 100 дел — столько же, сколько и все двадцать испанских трибуналов, вместе взятых (5).

С другой стороны, фрагментарная картина деятельности римской инквизиции более напоминает толедскую модель Дедье с одним существенным различием: здесь первая фаза была практически лишена антисемитизма, характерного для испанцев и португальцев; в то же самое время в Италии шла непрекращающаяся охота за местными протестантами. Даже в Неаполе, где протестантизм не был серьезной проблемой, на долю еретиков приходилось около половины всех дел, относившихся к первому документированному периоду (1564—1573) ее деятельности. На севере, который был затронут разными течениями протестантизма, включая анабаптизм, инквизиционные процессы таких еретиков начались еще раньше и длились гораздо дольше. Около 80% венецианских инквизиционных процессов, относившихся к периоду до 1580 года, были связаны с обвинениями в лютеранстве и родственных ему формах крипто-протестантизма. В отдаленном горном уголке северо-восточной Италии, во Фриули, больше половины всех инквизиционных процессов до 1595 года имело отношение к протестантам. 130 приговоров, о которых было сообщено в Рим в 1580—1581 годах изо всех районов северной Италии, от Пьемонта до Венецианской республики, показывают постоянное внимание инквизиции к протестантизму (6).

Однако различные ответвления римской инквизиции изменили основное направление своей деятельности незадолго до 1600 года, когда внимание к еретикам было вытеснено одержимостью искоренением магии и других суеверий. Во Фриули до 10% судебных процессов (из 390), состоявшихся до 1595 года, было связано с магией, а в течение последующих пятнадцати лет под эту рубрику подпадала половина дел (558). В других местах этот сдвиг был менее заметным и произошел быстрее; в Неаполе магия стала единственным обвинением, породившим значительное число инквизиционных процессов в 1570-е годы, и оставалась таковой на протяжении десятилетий, вплоть до 1720-х годов. В Венеции переход от ереси к

магии был столь же резким, как и во Фриули, но произошел на двенадцать лет раньше. В течение ХVIII века предметом озабоченности римской инквизиции стали все формы магии, от ведовства до предсказаний: в каждом трибунале около 40% дел, рассматривавшихся на протяжении этого столетия, могли быть отнесены к разряду преследований суеверия и магии. Сицилия, относившаяся к испанской, а не к римской системе, дает интересный материал для сравнения: в XVII веке здесь был более низкий показатель дел, связанных с superstition (25%), нежели в любой из ветвей римской инквизиции, но он был выше, чем в испанской инквизиции. Кардиналы римской конгрегации инквизиции концентрировались на искоренении магии, и это многое говорит нам о внутренней динамике контрреформационной Италии в период после 1590 года, особенно если мы примем во внимание, что такие дела составляли незначительную долю в деятельности португальской инквизиции, и не более 8% дел, рассматривавшихся в это же время в Испании.

Нынешним историкам подчас бывает трудно обнаружить различные слои в инквизиционных процессах «лютеран»; еще труднее понять истинную природу обвинений, обозначенных судьями инквизиции и современными архивистами как «суеверная магия». Ясно, однако, что большая их часть не являлась обвинениями в ведовстве. Это преступление входило в компетенцию всех трех инквизиций, но каждая из них, как представляется, расследовала подобные дела неохотно и карала преступников не слишком сурово. Мягкость инквизиторских приговоров по обвинениям в ведовстве составляет разительный контраст с суровостью светских судей Северной Европы в те же столетия, и даже с отношением самих инквизиторов к повторно совершившим преступление или упорствовавшим в ереси. Удивительно, что испанская Suprema9 уже в 1538 году советовала своим отделениям: инквизиторы не должны верить всему, что содержится в «Malleus maleficarum», даже если автор «пишет об этом как о чем-то, что он сам

видел и расследовал, ибо природа этих дел такова, что он мог ошибаться, как и многие другие», или что филиал римской инквизиции в Миланском герцогстве противостоял местной панике, приведшей в 1580 году в миланские тюрьмы 17 ведьм. Девять из них были оправданы по всем статьям обвинения, еще пять — освобождены после принесения клятвы, одна из них полностью признала свою вину, а две сделали частичные признания, — но даже и эти три отделались незначительными наказаниями. Принимая во внимание такое отношение, не стоит удивляться тому, что немногие были казнены за ведовство по приговору одной из средиземноморских инквизиций (дюжина басков в 1610 г., причем половина из них умерла в тюрьме), невзирая на все предоставлявшиеся для этого возможности. Даже кризис 1610 года оказался всего лишь последствием более ранней и более сильной паники, разразившейся на французских склонах Пиренеев; и хотя волна обвинений привела к более чем тысяче признаний, в основном со стороны детей и подростков, до 1610 года никто не был осужден, потому что свидетельства, лежавшие в основе всех обвинений, были педантично собраны неутомимым инквизитором Алонсо Салазаром-и-Фриасом10, который был частично ответствен за смерти 1610 года. Странно созерцать огромные папки с собранными инквизиторами бумагами, материалами дел о ведовстве, зная о незначительном реальном ущербе, нанесенном ими людям (7).

Ведовство составляло лишь небольшую часть инквизиционных дел, касавшихся магии. Лишь в одном уголке Италии, во Фриули, мы довольно четко видим, что именно входило в данную категорию, благодаря сравнительно полной описи дел инквизиции.

С течением времени все больше мужчин во Фриули обвиняли в недозволенной магии. В срединной фазе мужчины составляли большинство арестованных по обвинениям во всех видах магических суеверий, за исключением ведовства; после 1671 года, когда ведовство стало упоминаться реже, мужчины составляли 3/4 всех обвиняе-

мых в «суеверной магии». По словам современного исследователя (8), «многие мужчины с легкостью заявляли, что пытались продать душу дьяволу; но дьявол, хотя его часто призывали, никогда не появлялся, и они перестали это делать в основном из-за того, что магия была неэффективной, а не из уважения к вере. Все происходило между ведьмой, лишившейся иллюзий, дьяволом, вышедшим в отставку, и безразличным инквизитором».

Таблица 4.2. «Магическое искусство» и инквизиция во Фриули в 1596—1785 гг.

Преступление

1596-1610

1611-1670

1671-1785

«Магия» в целом

Предсказания и некромантия

Цельтельство

Benandanti11

Любовная магия + Tamiso12

Чары против волков

Чары против пуль

Чары для обогащения

Другие чары

Maleficio-ведовство

Всего

101

161

143

182

142

Поистине, настал век Просвещения.

Как мы видели, средиземноморские инквизиторы осудили несколько тысяч человек за недозволенную магию, но казнили лишь около дюжины ведьм. Если уж на то пошло, в раннее Новое время они лишали жизни по обвинению в ереси относительно небольшое количество людей. Если сравнить эти данные с числом анабаптистов, убитых в Австрии, Империи и Нидерландах, средиземноморские инквизиции покажутся почти снисходительными — за одним важным исключением. На протяжении первой фазы истории испанской инквизиции было казнено множество conversos; один только трибунал Валенсии в 1484—1530 годах приговорил к смерти не менее 754 иудаизантов. По контрасту, все двадцать отделений испанской инквизиции в 1540—1700 годах вынесли смертные приговоры всего лишь 775 обвиненным. Большинство из них по-прежнему составляли иудаизанты, но среди них было и несколько десятков морисков, более сотни протестантов (главным образом, иностранцев, особенно французов), около 50 гомосексуалистов и несколько баскских ведьм. Из 50 тыс. обвиняемых доля приговоренных к смерти составляет 16%; в Валенсии в 1484—1530 годах было рассмотрено 2000 дел, и практически все они были связаны с иудаизантами, а смертные приговоры составили 38%. После 1530 года преступлением, каравшимся с наибольшей (сравнительно) суровостью, было скотоложество, которое подпадало под юрисдикцию инквизиции только в Арагоне: здесь мы обнаруживаем 23 смертные казни на 58 приговоров, причем число казненных достигало 40% (по контрасту, число казненных даже среди обвиняемых-иудаизантов теперь составляло 10%). Конечно, испанские суды инквизиции продолжали карать людей и после 1530 года. Тысячи иудаизантов, морисков, двоеженцев и других правонарушителей были отправлены «исполнять бесплатную епитимью весла» на королевские галеры, тысячи мужчин и женщин подвергались бичеванию и изгонялись из страны во время autos da fé, и тысячи оказыва-

лись под домашним арестом или приговаривались к длительным периодам, в течение которых они были обязаны выслушивать наставления в вопросах веры, вдобавок к конфискации имущества, публичному покаянию и унижению всей семьи. Однако факт остается фактом — после 1530 года немногие приговаривались к смерти (9).

Португалия, которая так никогда и не переросла проблему conversos, выглядит более кровожадной, чем ее иберийская родственница. По самым снисходительным оценкам, здесь инквизиция в 1540—1760 годах отправила на костер около 1175 иудаизантов во время 750 autos da fé, кроме того, было сожжено 633 изображения еретиков. Поэтому уровень казней здесь почти на 4% выше, чем в Испании после 1550 года, хотя и ниже, чем уровень казней среди одних иудаизантов в 1550—1700 годах. Мы не Знаем, скольких людей приговорила к смерти римская инквизиция, потому что значительная часть ее архивов исчезла. Однако, как показывает дело Джордано Бруно13, наиболее важных обвиняемых часто переправляли в Рим для решающего допроса и вынесения приговора. Самые тщательные оценки количества еретиков, казненных в Риме на протяжении первого столетия ее деятельности, насчитывают сотню — по большей части протестантов, а также нескольких евреев, принявших смерть в основном в 1560-е и 1570-е годы, причем количество казней после 1610 года резко сократилось. Мы также располагаем подсчетами в отношении нескольких ответвлений римской инквизиции. Венеция, отправившая в 1593 году Джордано Бруно в Рим, казнила на протяжении XVI века около 15 протестантов; самый маленький филиал во Фриули осудил на смерть лишь пять человек. Для сравнения Сицилия (испанский трибунал) в 1542—1615 годах казнила два десятка протестантов, одну иудейку и четырех морисков. Поскольку венецианская инквизиция до 1610 года расследовала дела приблизительно 800 человек, подозревавшихся в протестантизме, а на Сицилии таких дел было менее 200, уровень казней в римской инквизиции выгля-

дит гораздо более низким, чем в испанской. В рамках римской системы было, вероятно, казнено меньше половины того числа, которое было приговорено к смерти испанцами после 1540 года, и меньше трети от количества приговоренных в Португалии. Мы должны помнить, что римская инквизиция не сталкивалась с проблемой conversos и была в большей степени озабочена искоренением суеверий, а обвиняемых в подобных преступлениях никогда не приговаривали к смерти; к тому же протестантское движение, являвшееся изначально главной целью инквизиторов, к 1580 году перестало быть серьезной угрозой (10).

Хотя ни испанская, ни римская инквизиции не были особенно кровожадными в XVI и XVII веках и хотя на еретиков приходилось меньше половины рассматривавшихся ими дел, они тем не менее реализовывали различные формы социального контроля. Часть деятельности инквизиторов заключалась в контроле над моралью: на двоеженство приходилось почти 10% инквизиционных дел в Неаполе и Сицилии и более 5% — в Испании. Трибуналы также выносили приговоры священникам, заигрывавшим с женщинами в своих исповедальнях. Хотя такие дела были редкостью в XVI веке, после 1615 года в Испании на них приходилось 5% от общего числа дел, а после 1700 года — более 15%; итальянские данные рисуют сходную картину. Однако за большей частью инквизиционных расследований в Средиземноморье, не связанных с ересью, стояло стремление контролировать образ мысли, что и обусловливало подход к еретикам. В рамках испанской системы 30% дел составляли proposiciones heréticos, что подразумевало пристальное внимание к заблуждениям «старых христиан» в религиозных вопросах, оставшихся от времен, когда катехизация не была распространенной, исправление этих заблуждений, а зачастую и повторное религиозное образование. Заблуждения относительно девственности Марии, природы Троицы, греха прелюбодеяния, совершенного людьми, не состоящими в браке, отно-

сительно Страшного суда — все эти ошибочные мнения относительно многих важных догматических вопросов доставляли немало хлопот инквизиторам по всей Испании, особенно после того, как Тридентский Собор прояснил положения вероучения и возродил религиозное образование. Поскольку подобная деятельность инквизиции в отношении суеверий относится к контролю над образом мысли, а не к наказанию за определенное правонарушение, около половины инквизиционных дел в Италии и Испании после 1600 года могут быть обозначены таким образом.

Одним из наиболее важных аспектов контроля над образом мысли, хотя и не слишком представительным с точки зрения статистики, была инквизиционная цензура и контроль над чтением. Все европейские государства стремились контролировать книгопечатание и распространение неортодоксальных и подрывных книг, но лишь инквизиция пыталась добраться и до читателя, и только испанская инквизиция предлагала упрощенную модель репрессий, когда один и тот же институт контролировал печатников, книготорговцев и читателей (коллегия кардиналов создала независимые друг от друга конгрегации Инквизиции и Индекса). Пересмотр Индекса запрещенных книг был важной задачей для испанской инквизиции: кардинал Кирога14 потратил годы на создание шедевра этого жанра, двухтомного Индекса 1583—1584 годов. Согласно принципам цензуры, принятым испанской и итальянской инквизициями (которые в данном отношении, как и во многих других, были полностью отделены друг от друга), Индексы включали в себя все труды известных еретиков, цитаты из Библии на народных языках и почти все написанные на них анонимные трактаты. Кроме того, в них входили книги сомнительных литературных достоинств, многочисленные рыцарские романы, труды, посвященные магии, а также те, которые защищали недозволенную любовь. Другими словами, средиземноморские Индексы запрещали не только еретические книги, но также книги о магии и чувственных удоволь-

ствиях; литературная цензура инквизиторов стояла на страже морали и ортодоксии. Магическая и непристойная литература занимала много места в официальных Индексах, составляя внушительную долю нелегальной литературы, циркулировавшей в средиземноморских странах. Мы и сейчас довольно мало знаем о том, в какой мере цензура инквизиторов распространялась на потребителей незаконной книжной продукции, в отличие от ее производителей и распространителей. Это правонарушение кажется более распространенным в Италии, чем в Испании, причем в большей степени в Венеции, нежели в южной Италии. В Венеции XVI века на подобные случаи приходилось почти 10% инквизиционных дел, а среди обвиняемых фигурировали такие известные личности, как Джордано Бруно и неаполитанский философ Дж.-Б. Делла Порте, которые в 1592 году были обвинены в том, что владели «запрещенными книгами». Эти книги не являлись еретическими, они были посвящены магии. Итальянская инквизиция во Фриули развернула в 1641—1660 годах масштабную кампанию против нелегальных книг. Она обнаружила 10 «еретических» изданий, включая «Два Диалога» Галилея15 и одну книгу Паоло Сарпи16; но их затмил двадцать один труд по магии, в том числе работы трех астрологов, а на фоне пятидесяти девяти «развратных и непристойных» сочинений эти книги просто теряются. В то же самое время библиотека испанского гранда, предназначенная на продажу с аукциона в 1651 году, включала в себя не менее 250 томов, которые были либо запрещены, либо требовали очищения, а ряд книг был еретическим. В долговременной перспективе цензуру, вероятно, следует рассматривать как часть борьбы инквизиции против суеверия и аморальности, а не как часть борьбы с ересью (11).

Пожалуй, наиболее интригующим аспектом современных исследований, посвященных средиземноморским инквизициям, являются не количественные показатели распределения их деятельности на протяжении трех сто-

летай, но их методы дознания. В отличие от светского судопроизводства того времени, суды инквизиции работали очень медленно и кропотливо. Если одни особенности их деятельности, такие, как анонимность обвинителей, защищали информаторов, многие другие обычаи работали на благо обвиняемых. Поскольку инквизиторы в меньшей степени заботились о том, чтобы установить факт совершения преступления — ереси, богохульства, магии и т.д., — но, скорее, стремились понять намерения людей, сказавших или сделавших подобное, они главным образом различали раскаявшихся и нераскаявшихся грешников, согрешивших случайно или намеренно, мошенников и дураков. В отличие от многих светских уголовных судов раннего Нового времени, инквизиторы мало полагались на пытку как на средство установления истины в сложных и неясных обстоятельствах. Они предпочитали подвергнуть подозреваемого многократному перекрестному допросу, проявляя подчас удивительную психологическую тонкость, чтобы разобраться не только в его словах и действиях, но и в его мотивах. Инквизиторы были вполне способны рекомендовать светским властям, которые только и могли предать смерти нераскаявшегося еретика, применить смертную казнь, и сами вынесли много суровых приговоров. Однако в основном инквизиторы просто предписывали покаяние различной продолжительности и интенсивности. Их культура была культурой стыда, а не насилия. Принимая во внимание такие ценностные установки и методы, не стоит удивляться, что историки, специализирующиеся на изучении столь далеких друг от друга регионов, как Испанская Америка и северная Италия, независимо один от другого указывали на уникальность архивов инквизиций для понимания культурной истории раннего Нового времени. По мнению одного из этих историков, инквизиторы «часто использовали те же методы, что и современные антропологи в своих полевых исследованиях» (12).

Чтобы понять действия средиземноморских инквизи-

торов и их бесконечные вопросы, подчас дающие ценную этнографическую информацию о народных верованиях и «суевериях», обратимся к приведенному Карло Гинцбургом описанию важного эпизода, первого процесса benandante во Фриули, состоявшегося в 1580 году (13). Баттиста Модуко, деревенский глашатай средних лет, начал свои показания с упоминания о том, что он регулярно ходит к исповеди, принимает причастие и не водит знакомств с еретиками. Когда ему задали вопрос о том, знает ли он какую-либо ведьму или benandanti, он ответил, что не знает ни одного benandanti, кроме самого себя. Инквизитор спросил, что значит — быть benandante. Модуко, немного помолчав, признался, что похвалялся перед несколькими людьми: «Я вместе с другими benandanti иду сражаться четыре раза в год, в соответствии с временами года, ночью, невидимо; мой дух отправляется туда, а тело остается. Мы сражаемся во имя Христа, а ведьмы — во имя дьявола; борясь с ними, мы используем связки фенхеля, а они — стебли сорго. Если мы побеждаем, то тогда урожай хорош, если проигрываем, случается недород». Модуко уточнил, что в разные времена года сражения касаются разных культур.

Модуко заявил, что он перестал быть benandante восемь лет назад, поскольку к этой роли можно быть допущенным в двадцать лет и отстраненным в сорок. На эту службу мог быть призван каждый, кто рождался в «сорочке» (camiscola); по словам Модуко, в возрасте двадцати лет они были созваны барабанным боем, словно призывники. Озадаченный инквизитор спросил, почему многие дворяне, рожденные в camiscola, не являются viandanti (sic), но Модуко утверждал, что все, рожденные «в сорочке», должны были служить таким образом. Сменив тему, инквизитор спросил, кто собирал их. Модуко ответил, что это был обычный человек, как он сам, созывавший их барабанным боем. Сколько их было? До 5000 человек, некоторые из них — местные, другие — нет. Кто был их вожаком? «Я не знаю, — был ответ, — но думаю, что он

100

послан Богом, потому что мы сражались за христианскую веру». Затем инквизитор спросил об именах других benandanti, но Модуко отказался отвечать; точно так же он отказался назвать имена ведьм, заявив, что дал клятву быть беспристрастным. Инквизитор возразил, что, если бы Модуко на самом деле был Христовым воином, как он утверждает, он назвал бы их имена, тем более что он уже не участвует в сражениях. В конце концов Баттиста назвал двух ведьм, в том числе упомянув одну местную женщину, которая, согласно общему мнению, лишила молока нескольких коров. На этом закончился первый допрос.

Второй допрос, проведенный три месяца спустя, мало что добавил. Модуко, содержавшегося до того в тюрьме вместе с другим benandante, которого он не знал, спрашивали в основном о ведьмах и их действиях, но допрос вскоре зашел в тупик. Сбитый с толку инквизитор избрал другую линию поведения, спросив, как все это может быть делом Христа, если люди сами по себе не могут стать невидимыми или отделять дух от тела. Ответ Модуко впервые оказался уклончивым («Они просили меня так настойчиво, говоря: «Дорогой Баттиста, вставай», и они были старше, чем я»), а затем прозвучали и нотки раскаяния («Да, сеньор, теперь я думаю, что это было дьявольское дело, потому что так мне сказал мой товарищ»). Но затем он принялся рассуждать о том, как его убедили в том, что он делает Господне дело, а те, кто умрут на этой службе, отправятся прямиком в рай; он даже описал, как после ритуальных сражений benandanti и ведьмы по пути домой иногда заходили в винные лавки и выпивали вместе (ведьмы после этого мочились в бочки с вином). Наконец, потерявший терпение инквизитор прервал его, спросив, почему Модуко все эти годы ничего не говорил об их деятельности своему исповеднику. «Я боялся», — ответил тот, поскольку его жестоко избили за то, что он говорил с друзьями о своих ночных подвигах.

Модуко и его товарищ были освобождены, но им было

101

приказано оставаться в распоряжении инквизиции. После длительной проволочки, вызванной конфликтом юрисдикции, в ноябре 1581 года обоим наконец вынесли приговор. В нем были отмечены элементы возможной ереси, особенно утверждения Модуко о том, что benandanti отправляются прямо в рай, его вера в то, что капитан benandanti избран Богом, и утаивание всей истории от исповедника. Обоих отлучили от церкви и приговорили к тюремному заключению сроком в шесть месяцев. Им было предписано приносить покаяние, особенно во время ежегодных сражений, чтобы загладить грехи, совершенные ими в эти дни. Затем их приговоры были смягчены, — большая часть приговоров инквизиции состояли из двух частей, и вторая часть, где говорилось о реальном наказании, была более мягкой, нежели первая, — и сведены до пятнадцатидневного содержания под стражей в их домах. Выслушав это заявление, оглашенное перед внушительной толпой, оба приговоренных торжественно отреклись от своих заблуждений.

Светские судьи допрашивали бы Модуко по-другому, и их приговор был бы иным. Основной проблемой в его деле была тесная связь benandanti с ведьмами: как они могли «отправляться в духе», покидая свои тела, чтобы встречаться, сражаться и даже брататься с ведьмами, если сами они не имели никакого отношения к последним? Однако инквизитор не пытался подвергнуть Модуко пытке, чтобы установить возможную связь с дьяволом. Он допрашивал его порой высокомерно, но всегда терпеливо, пытаясь уловить противоречия в его изложении, и в конце концов сформулировал приговор, соответствовавший преступлению. В результате все дело свелось к заблуждению, а не к вероотступничеству.

Порой, расследуя дела о ведовстве и связанных с ним магических суевериях, средиземноморские инквизиторы выходили за рамки рутинных допросов и проводили настоящие следственные эксперименты. Наиболее сложный и впечатляющий случай произошел во время знаменитой

102

паники в Стране Басков в 1610 году и чуть позже, когда инквизитор Салазар-и-Фриас провел следственный эксперимент, уникальный для истории охоты на ведьм в Европе. Из ведьм, подозревавшихся в совершении шабаша, отобрали наименее склонных к истерии, чтобы затем поодиночке препроводить их туда, где, по описанию, находилось место их сборищ. Им не сказали, куда их ведут, и никто из них не видел друг друга и ничего об этом не знал заранее. На месте сборищ каждый по очереди был допрошен комиссаром и нотарием относительно точного места проведения шабаша и расстояния до их домов; им задавали вопросы о том, добирались ли они до места шабаша поодиночке или группами, как они покидали дома и возращались в них, могли ли они во время шабаша слышать бой часов или колокольный звон; при этом выявлялись «любые обстоятельства, которые могут прояснить дело и снабдить нас очевидными доказательствами подобных деяний». Затем эксперимент был продолжен, и в нем было задействовано три десятка ведьм, сознавшихся в участии в девяти разных шабашах. Когда все допросы были закончены, ответы сравнили. В двух случаях все четыре ответа совпали друг с другом. В семи других случаях они оказались противоречивыми, и несколько подозреваемых признались в том, что их показания ложны. Салазар-и-Фриас собрал также образцы мазей, которыми натирались ведьмы, чтобы попасть на шабаш, и передал их аптекарям для анализа. Были исследованы 22 образца порошков, мазей и бальзамов. Некоторые из них скормили животным, чтобы посмотреть, ядовиты ли они или нет; одна из них была съедена женщиной, подозревавшейся в ведовстве, в присутствии свидетелей. Все они оказались безвредными (14).

Такого рода эксперименты никогда не проводились ни одним светским судом, расследовавшим случаи ведовства, даже такими искушенными скептиками, как парижские parlementaires11, которые после 1615 года также неохотно выносили приговоры ведьмам. Трезвость и серьезность

103

подхода средиземноморских инквизиций к суевериям весьма примечательны. Медлительность инквизиторов вошла в поговорку, ибо они держали людей в тюрьмах или под следствием долгие годы. Но медлительность эта показывает также и стремление избежать судебных ошибок. В данном виде дел, когда речь шла о духовном, а не о физическом ущербе, инквизиторы должны были работать медленно и разбираться во всех хитросплетениях. Явная популярность инквизиции в Испании — стране, знаменитой своей любовью к судебным тяжбам, которая, по общему мнению, управляла своей огромной империей благодаря немногочисленным солдатам и множеству судов, — весомое свидетельство в пользу справедливости ее решений. Патернализм инквизиции резко противостоял свободомыслию во имя сохранения католической веры от ошибочных и суеверных мнений, подобных коперникианству Галилея, которое явно противоречило Писанию. Европа, считающая, что время классического либерализма ушло в прошлое, и научившаяся использовать статистику, оценила достоинства этих своеобразных институтов средиземноморского католицизма. Но Европа, виновато созерцающая сложную историю отношений иудеев и христиан, признает и ограниченность этих институтов (15). Для нас средиземноморская инквизиция остается наиболее впечатляющим образцом как религиозной нетерпимости, так и «просвещенного» отношения к магии.

104