К оглавлению Номер страницы после текста на этой странице. К.В.ПлешаковУНИВЕРСАЛИСТСКИЙ ПАЦИФИЗМ КАН ЮВЭЯ Идея пацифизма неотделима от принципа универсальности — всеобщности. В этой идее теряет смысл дихотомия «мы — другие», которая является двигателем развития социума на конфронтационной основе. Вычленение своего национального «я» из бесконечного мира всеобщности — необходимое условие для возникновения какой-либо монады, от личностного «я» до «я» нации и государства. Как личность выделяет себя из некой общности, так и нация вычленяет себя из всеобщности, из макрокосма. Процесс этот, оставаясь верным объективности, следует признать прогрессивным, ибо образование новых и новых субъектов истории — едва ли не главное условие ее развития. Однако постоянное размежевание по оси «мы — другие» не может не вести к насилию, что с неизбежностью влечет за собой войны (в том числе гражданские), делает насилие легитимным. Легитимное насилие признается не только как неизбежное зло, но и как единственный естественный инструмент исторического развития. Однако на высокой стадии духовности дихотомия «мы — другие» теряет свой смысл: «Нет ни эллина, ни иудея», — говорит апостол Павел. Пацифизм невозможен без отказа от дихотомического мировидения. Без универсализма пацифизм невозможен. Пацифизм — это не просто мир без войны; это мир без насилия; при этом подразумевается полное отрицание политики (по определению входящей в конфликт с нравственностью) в общепринятом смысле слова. Мир без насилия невозможен при сохранении противостояния «нас» «другим». Следовательно, мир пацифизма мыслится как мир единый, в котором не только нет раскола на «нас» и «других», но в котором вообще нет трещин. Иными словами, пацифизм — это универсальное видение макрокосма, которое отвергает саму необходимость насилия — силы отталкивания заменяются силами притяжения. В системе координат, основанной на понимании политики как средства выживания «нас» в мире «других», пацифизм 149 неприемлем. Не случайно он всегда вызывал ярость автократии. Он может существовать лишь в весьма специфической культурно-понятийной среде, утопичной для низших форм сознания, но реальной для высших. Все это иллюстрируется многочисленными примерами из истории человеческой цивилизации; но может быть, ярче, чем где бы то ни было, универсалистская основа пацифизма проявилась в китайской традиции. На это есть свой ряд причин. Китайское мировидение — уникально. По сравнению с европейским оно выглядит мировидением иного мира, иной цивилизации. Китайское миропонимание изначально основывалось на универсализме, который характеризовался рядом черт. При том что дихотомия «небеса-земля» существовала и в Китае, мир здесь мыслится как единый организм, дыхание которого повинуется единым ритмам, организм, пронизанный общими токами, подчиняющийся одним и тем же законам. Добродетель (дэ) императора гармонизировала Вселенную: стихийные бедствия (недороды, засухи, наводнения) мыслились не столько как наказания свыше, сколько как естественная дисфункция вселенского организма, вызванная пороками людей, наделенных властью. Единство человека и мира, присущее китайской культуре изначально, определило сущность даосизма, конфуцианства, а затем и китайского буддизма. Эти учения, закрепив в своих канонах базовые посылки китайского мировидения, придали им завершенность, образность и изощренность. В философии и быте китайца воплотилась идея существования жизненной энергии (ци), пронизывающей мироздание, общей и универсальной, энергии, которой можно овладеть путем неустанной практики (цигун). Принадлежность каждого организма — социального и биологического — к энергетическому полю Макрокосма, Абсолюта лежала в основе китайского универсализма. Для универсализма было характерно и своеобычное понимание «подлунного мира» — того, что в Китае называлось Поднебесной (Тянься). Формально Поднебесную можно рассматривать как антоним Небес (Тянь), что аналогично соответствующим понятийным категориям западной культуры. Однако, если категории «подлунный мир», «земля» на Западе воспринимались как совокупность самостоятельных объектов (государств и народов), то в Китае Поднебесная была не совокупностью объектов, а единым субъекто-объектом. Причем субъекто-объектом не только географическим, сколько социально-политическим. Поднебес- 150 ная — это был и весь «подлунный мир», и ойкумена, и китайская империя. Несомненно, в идее Поднебесной был заложен этноцентризм, однако и универсализм был неотъемлемой ее частью. Для творчества всех китайских философов был характерен практический вопрос: как навести порядок в Поднебесной, т. е. во всем «подлунном мире», который, несомненно, мыслился как нечто большее, чем Китай. Китай — в буквальном переводе — был Центральным Государством (Чжунго), неким мозгом или сердцем Поднебесной, от которого всем периферийным районам передавалась благая или дурная (но нормативно благая) энергия. Понятно, что для такого универсалистского видения мира существовали объективные причины. В поле зрения китайской общественной мысли не было иных цивилизованных очагов, сопоставимых с китайским. Японский и корейский не были самодостаточными, они во многом были производными от китайского и постоянно подпитывались от него. Кочевники, неоднократно опустошавшие Китай, тем более не могли бросить ему вызов в цивилизационном отношении. Все это и привело к тому, что ойкумена казалась китайцам гомогенной. Подобный универсализм с одной стороны был обусловлен низким уровнем знаний о мире, с другой — был чреват этноцентризмом, взглядом на окружающие нации как на периферийные и второсортные. Однако универсализм как феномен все же существовал вне зависимости от своей окраски — что не было характерно для европейской цивилизации с ее дробным мировидением. Таким был культурно-психологический фон, на котором — практически без изменений до конца XIX в. — развивалось китайское мышление. Проблемы войны и мира стояли перед китайской нацией так же остро, как перед любой другой. Китайская история была заполнена войнами — как с иноземными пришельцами, так и междоусобными, как оборонительными, так и захватническими. Правда, китайская политическая философия (хотя бы и сам Конфуций) неизменно отдавала приоритет политическому разрешению конфликта перед военными действиями. Соглашения в противовес насилию были лейтмотивом политических учений, что, впрочем, не мешало Китаю вести обширные завоевательные войны. Вместе с тем идея универсального Великого Единения без войн и насилия на протяжении всей истории китайского общества присутствовала в менталитете. Формы, которые она принимала, были многообразны. Но, пожалуй, наиболее 151 полно она нашла свое выражение в концепции Датун (буквально — Великого Единения), концепции многоликой и толковавшейся различными мыслителями по-разному, но все же неизменно содержащей зерно универсализма. По мере того как китайские книжники стали постигать, что Поднебесная простирается гораздо дальше, чем предполагалось раньше, и содержит государства, равные Китаю, а то и превосходящие его, универсализм стал распространяться на все человечество. Впервые концепция Датун появилась в главе «Ли юнь» канонической конфуцианской книги «Ли цзи»: «Когда шли по великому пути, Поднебесная принадлежала всем, (для управления) избирали мудрых и способных, учились верности, совершенствовались в дружелюбии. Поэтому для человека родными были не только его родственники, а детьми — не только его дети. Старцы имели призрение, зрелые люди — применение, юные — воспитание. Все бобыли, вдовы, сироты, одинокие, убогие и больные были под присмотром. Своя доля была у мужчин, свое прибежище — у женщин. Считалось невозможным оставлять добро на земле, но и не должно было копить его у себя; нельзя было не дать силам выхода, но и не полагалось (работать) только для себя. По этой причине не возникали (злые) замыслы, не чинились кражи и грабежи, мятежи и смуты, а люди, выходя из дому, не закрывали дверей. Это называлось великим единением»1. Здесь мы имеем дело с классической концепцией «золотого века». Однако китайское мышление в поисках идеала обращалось назад, в загадочную и многообещающую тьму мифа, в то время как западное, — также имея понятие о «потерянном рае», тем не менее смотрело вперед. Из приведенного выше отрывка становится ясно, что идея Датун могла быть в принципе истолкована как «традиционный китайский социализм» (или коммунизм) — что и произошло на рубеже XIX и XX вв. Но в идее Датун содержался и универсалистский аспект, из которого к концу XIX в. выкристаллизовались идеи космополитизма, единого мира без войн и насилия, пацифизма. Л.Н.Борох отмечал, что «древний текст в зародыше» содержал эти идеи2; об этом говорит само название главы, из которой взят отрывок — «Ли юнь», где «ли» — конфуцианские принципы, а «юнь» — процесс их распространения в Поднебесной. На рубеже XIX и XX вв. и позднее к концепции Датун, ища в ней источник обновления общества, обращались реформаторы Кан Ювей и Лян Цичао, революционер Сунь 152 Ятсен и даже последний император Цу И, избравший девизом своего маньчжурского правления (он был посажен японцами на трон марионеточного Манчжоу-Го в 1932 г.) именно Датун — Великое Единение. Вряд ли все это было случайным. Истерзанный смутами, разъединением, Китай думал именно о единении; дезинтеграционные процессы в обществе сделали интеграцию самым желанным будущим для всех. Может быть, самым горячим приверженцем идеи Великого Единения стал известный реформатор Кан Ювэй. Познакомим читателя поближе с этим выдающимся персонажем китайской истории. Кан Ювэй родился 19 марта 1858 г. на юге страны в провинции Гуандун. Позднее в своем жизнеописании он утверждал, что находился в утробе матери одиннадцать месяцев, — тем самым Кан давал понять, что Небо сделало его своим избранником и хотело, чтобы об этом знали люди. Впрочем, он действительно отличался незаурядными способностями и в возрасти пяти лет знал наизусть несколько сотен танских стихотворений — сердцевины китайской поэтической классики. В последующем он постигает премудрость конфуцианских канонов, как это полагалось в процессе образования. В 1878 г. Кан Ювэй переживает потрясший его духовный опыт: «сидя в медитации, я внезапно увидел, что все сущее неба и земли и я были одним телом»3. Он оставляет свои занятия и удаляется в горы, живет отшельником на горе Сичуйшань в Пещере Белых Облаков. Здесь он погружается в изучение буддийских и даосских трактатов, усиленно практикует занятия медитацией. Впрочем, его уединение не было полным. Он общается со своим другом Чан Яньцо, и беседы их касаются не только древних трактатов, но и последних новостей дня. Кан Ювэя особенно интересуют новости из-за рубежа о заморских странах. Зимой 1879 г. Кан Ювэй посещает Гонконг; поездка открывает ему глаза, он осознает, что «у правительств Запада есть законы»4 (по официальной версии, они принадлежали к варварам, у которых законов нет и быть не может). В 1882 г. он пытается сдать государственные экзамены в Пекине на второй чин, но безуспешно. На обратном пути он посещает Шанхай — как и Гонконг, находящийся под сильным западным влиянием. Кана все более и более притягивает Запад. В 1883 г. он делает первый шаг в своей реформаторской деятельности: организует Общество против бинтования ног (бессмысленно жестокий феодальный обы- 153 чай) на своей родине, которое стало первым обществом такого рода в Китае. В 1884-1885 гг. он пишет работу «Универсальные принципы человечества», которая была им переделана в «Книгу Великого Единения». Итак, в 27 лет он уже имел четкое видение того, каким должен стать мир. Последующие годы жизни Кан Ювэя были заняты политической борьбой за реформы. В 1889 г. он пишет первую записку к императору, побуждая его начать реформы; записка до императора не доходит, и Кан Ювэй возвращается на юг, где организует школу западного типа, в которой сам и преподает. Не будем утомлять читателя дальнейшими биографическими подробностями (ведь «Книга Великого Единения» уже написана), скажем только, что Кан Ювэю удалось добиться внимания «верхов» и достаточно широкой поддержки среди ученого сословия. В 1898 г. молодой император Гуан Сюй пришел к выводу, что реформы, предлагаемые Кан Ювэем, необходимы, и привлек его к высшей законодательной деятельности; следует «сто дней» реформ, однако императрица Цы Си устраняет Гуан Сюя от власти; Кан Ювэй приговорен к смерти, он бежит в Японию; затем он странствует по свету — Канада, Гонконг, Америка, Англия, снова Япония, Сингапур, Индия. Его целью в это время становится восстановление у власти императора-реформатора. Он не принял китайскую революцию, считая, что для Китая единственно возможным является путь реформ «сверху»; он вступает в оппозицию новым политическим лидерам и терпит поражение. В возрасте 70 лет, 31 марта 1927 г. он умирает. Окончательный вариант своей «Книги Великого Единения» он завершает в Индии, в Дарджилинге, в 1902 г. — уже после стремительного взлета и падения, но все также оставаясь верным откровению юности, что «все сущее неба и земли и я — одно тело». «Книга Великого Единения», без сомнения, относится к жанру утопий, каковой и является универсализм при низком и среднем уровне общественного сознания. Теория Великого Единения — это теория Единого Мира. Болезнь мира, по мнению Кан Ювэя, состоит в том, что он разделен границами: государственными, классовыми, расовыми, половыми, семейными и т. п. Наличие государства — это то зло, которое ведет к войнам: «Поговорим теперь о существовании государств. Из-за них есть споры касательно земли и городов, а из людей делают солдат. В одной единственной войне погибают тысячи и десятки тысяч: от стрел, камней, пик, пушек, ядовитого газа». «Желание принести 154 мир людям невозможно без разоружения; а желание принести разоружение невозможно без уничтожения государств»5. По мнению Кан Ювэя, вся человеческая история свидетельствует о естественной тенденции государств объединяться — как на Востоке, так и на Западе. «Во времена Хуан Ди, Яо и Шуня, — пишет Кан Ювэй, основываясь на древнекитайской мифологии, — было десять тысяч государств, во времена Тана было три тысячи государств, во времена правителя У было тысяча восемьсот государств, во времена Весны и Осени (древнекитайская летопись — Авт.) было около двухсот государств, во времена сражающихся царств было семь государств, после чего Цзинь объединило их в одно». То же самое происходило и в Европе: «В Европе на протяжении тысячи лет феодализма было триста тысяч германских князей, сто десять тысяч французских и более десяти тысяч австрийских и английских. Сегодня все они подчинены правлению королей. Двадцать пять германских государств были объединены в одно. Италия тоже объединила свои одиннадцать государств в одно»6. Простим Кан Ювэю неполное знание европейских реалий и полное доверие китайскому мифу; здесь важна не конкретно-историческая достоверность, а идея. Идея же заключалась в развитии — от хаоса к порядку через объединение. Итак, генеральная тенденция мира — от дезинтеграции к интеграции. Правда, интеграция эта видится Кан Ювэю подчас весьма причудливым образом: «Когда-нибудь Америка объединит все страны Американского континента, а Германия — все страны Европы. Это продвинет мир вперед по дороге к Единому Миру»7. Точно также, как и с государствами, дело обстоит с демократией: «Прогресс демократии от меньшего к большему — это естественный принцип». И далее: «Подъем демократии, процветание конституций, разговоры о профсоюзах и коммунизме — все это первые звуки Единого Мира». К Единому Миру, по мнению Кан Ювэя, можно прийти следующим трехчленным путем: во-первых, разоружение, во-вторых, союзы государств, в-третьих, универсальное законодательство8. Союзы государств начнутся с малых союзов, с союзов двух или трех государств, равных по силе и разделяющих общие интересы. Однако объединение стран непременно должно идти параллельно — с их внутренней демократизацией: «Когда форма правления изменится на демократическую, тогда взаимные агрессии автоматически прекратятся». 155 «Поэтому, — заключает Кан Ювэй, — в последующее столетие все слабые и малые страны будут полностью ликвидированы, все монархии и автократии обязательно будут полностью сметены, республиканские конституции обязательно будут введены везде, демократия и равенство обязательно будут светить ярко»9. Кан Ювэй предрекал, что Швеция, Дания, Голландия и Швейцария объединятся, а малые страны Восточной Европы — с Россией. Он считал неизбежным объединение Испании, Португалии, Франции и Англии. Индия объединится с Персией и Турцией (хотя стойкость мусульманских установок последних — то, что мы сегодня назвали бы «исламским фактором»! — внушала Кан Ювэю определенные опасения). Относительно будущего Китая и Японии он колебался: они либо сохранят свою суверенность, либо объединятся друг с другом а, может быть, и с Индией. Южноамериканские страны объединятся вокруг Бразилии, а затем — США10. Можно по-разному относится к тем или иным прогнозам Кан Ювэя (восточноевропейские страны, в 40-70-х годах действительно объединились вокруг СССР, ныне обрели суверенность, объединение Ирана и Индии вообще немыслимо и т. д.), если бы не один, но чрезвычайно важный факт — возрастающую интеграцию Западной Европы. Нельзя также сбросить со счета и его предвидения о создании Лиги наций, а затем — Организации Объединенных Наций. Кан Ювэй предвидел все дальнейшие стадии универсализации мира — всемирный парламент, а затем всемирное правительство. Во всемирном парламенте государства будут иметь равное представительство. Поскольку влияние отдельных государств будет еще чрезвычайно велико, всемирный парламент сможет лишь намечать «основные направления взаимодействия государств». Он должен следить за тем, чтобы отношения между государствами развивались на основе международного права; урегулировать таможенные пошлины, ввести единые стандарты мер измерения, единый международный язык. Если некое государство нарушает правила цивилизованного поведения и международный закон, всемирный парламент может использовать международные вооруженные силы. Его бюджет будет складываться из вкладов государств сообразно их возможностям. Этому парламенту необходима экстерриториальность. Все моря за пределами 30 миль от берега должны находиться под контролем всемирного парламента11. Поистине, поразительно, на- 156 сколько «утопия» Кан Ювэя похожа на идеал действий сегодняшней ООН! «Главной целью всемирного парламента станет разоружение. Численность войск, вооружений, заводов, производящих вооружение, военных кораблей, находящихся во владении каждого государства, должна быть сообщена международному правительству»12. Парламент может запрещать иметь вооружения, превосходящие уровень, необходимый для обороны. Он может также направлять свои войска в пограничные районы, где нарастает напряженность (прообраз сил ООН по поддержанию мира в «горячих точках» планеты). Более высокой ступенью в интеграции мира Кан Ювэю виделось всемирное правительство. Мир при всемирном правительстве должен прийти к Великому Единению. Ежегодно сокращаются вооруженные силы всех государств, до тех пор, пока вооруженные силы не перестанут существовать. Как только вооруженные силы начнут сокращаться, правительства могут направить высвободившиеся средства на общественное благо: развитие образования, здравоохранения, социального обеспечения и т. д. Вообще Кан Ювэй предвидел шесть благоприятных последствий от постепенной ликвидации вооруженных сил: 1) население освободится от бремени военных расходов; 2) бесчисленные солдаты переквалифицируются в ученых, фермеров, купцов и т. д.; 3) когда профессия солдата будет запрещена, люди будут свободны от страха погибнуть или быть ранеными в бою ради славы какого-то генерала; 4) неизмеримо возрастет производство мирной продукции; 5) усилия будут направлены не на убийство себе подобных, а на благо человечества; 6) правительство, которое установит подобный порядок, будет превосходить своей добродетельностью все когда-либо существовавшие. Кан Ювэй предвидел также отмирание международных вооруженных сил («Когда не будет государств, не будет и солдат»)|3. Земля будет разделена на несколько континентов: Европу, Восточную Азию (Китай, Япония, Аннам, Сиам и Бирма), Южные моря, Северную Азию (Сибирь), Западную Азию (Средняя Азия до Каспийского моря и Индия), Америку, Австралию, Африку. На каждом континенте будет свое правительство, подчиняющееся всемирному. Мир без войн подразумевал мир социального спокойствия и благополучия каждого индивида. Это чрезвычайно важная черта. Разоружение и мир невозможны без социаль- 157 ной гармонии. Невозможно ожидать проявлений доброй воли от государств, осуществляющих неправедную политику в отношении собственного народа. Остановимся по этому вкратце на социальных ипостасях Великого Единения. Ключевым словом мира Великого единения является общественный — ибо общественное, а не частное, считал Кан Ювэй, способно сделать индивида счастливым. Общественный характер носит образование и здравоохранение, управление, юстиция. Мужчины и женщины в мире Великого Единения равны. Общество освобождает родителей от обязанностей воспитания детей, что, по мысли реформатора, должно сделать их более свободными. Более свободен в этом мире и брак. Брачные контракты заключаются сроком на один год, а затем или продляются, или нет. Машины освободили человека от изнурительного труда, и у него появилась возможность распоряжаться своим временем. Климатически неблагоприятные районы перестали быть районами проживания людей; их жители переселены в благодатные края. Медицина достигла в мире Великого Единения небывалых высот. Общество так заботится о здоровье индивида, что проверяет его состояние ежедневно. Вместе с тем — и это очень интересный поворот мысли — Кан Ювэй предупреждает, что врачи могут приобрести необъятную власть, может появиться «Наполеон от медицины», который захочет стать правителем мира. Поэтому обожествление любого человека — одна из немногих реальных опасностей для мира Великого Единения. В мире Великого Единения восторжествовали идеалы Конфуция, развитие цивилизации оставило христианство и ислам в прошлом (здесь, без сомнения, сказался этноцентризм Кан Ювэя, видение Поднебесной как организма, управляемого мозгом-Китаем). Мир Великого Единения, по Кан Ювэю, будет миром, где исчезнет страдание, где будет править Добро. В китайской традиции на протяжении веков шел спор, начатый великим философом Мэн-цзы два с половиной тысячелетия назад: какова природа человека? Мэн-цзы утверждал, что человек точно также стремится к добру, как искры костра летят вверх. Его оппонент Сюн-цзы утверждал обратное: человек зол от природы. Существовала и третья точка зрения — от рождения человек «никакое», и окружающее не портит и не исправляет его, а полностью формирует. 158 Кан Ювэй, естественно, стоял на той точке зрения, что человек по природе добр и как только разрушатся границы между государствами, расами, полами и т. д., исчезнут и те преграды, о которые разбиваются благие порывы изначально доброго человека. Добрый человек не должен считать, что другие виды живых существ имеют право на существование лишь постольку, поскольку он этого хочет. «Уменьшение страдания» должно распространяться и на другие живые существа (Кан Ювэй называет это преодолением «границ вида»). В Мире Великого Единения, считал он, умерщвление животных будет запрещено, равно как и исчезнет желание употреблять их в пищу. Преодоление «границ рода» — не простое сострадание к «меньшим братьям», а глубоко выстраданный, поистине всеобъемлющий универсализм. В соответствии с буддийской традицией Кан Ювэй размышлял о трех эрах эволюции человечества: эре Хаоса, эре Поднимающегося Покоя и, наконец, эре Великого Покоя — собственно эре «построенного», как бы мы сказали сейчас, мира Великого Единения. Эти три эры — Цзюйлуань, Шэнпин, Тайпин — заимствованы Кан Ювэем у буддийской школы Гун-ян. Несмотря на апеллирование к идеалам Конфуция, Кан Ювэй находился, скорее, в русле даосско-буддистской философии и даже испытал трансцендентное откровение. По концепции школы Гун-ян, восстановление идеального состояния вещей осуществляется постепенно — сначала с одного царства (концепция создавалась в период раздробленности), затем охватывает весь Китай и, наконец, варваров. Надо согласиться с исследователем из бывшей ГДР Ф.Фельбером, который пишет: «Идея осуществления Датун была понята как исходящий из Китая (курсив мой — Авт.) процесс обновления мира, на протяжении которого повсеместно чуть ли, не в порядке естественной закономерности воспринимается китайское представление об идеальном порядке мира. Этот универсальный аспект сообщил концепции Датун в значительной мере националистско-китаецентристские черты»14. Идея Датун не прошла и мимо внимания вождя китайского революционного движения Сунь Ятсена. Она, однако, не стала для него столь же значимой и несущей конструкцией мировоззрения, как для Кан Ювэя. У Сунь Ятсена была своя основа мировидения — «три народных принципа» (национализм, народовластие, народное благоденствие). В восприятии Сунь Ятсена идея Великого Единения, конечно, сильно отличалась от концепции Кан Ювэя, который отста- 159 ивал — как идеал — идею мирового сообщества, всемирного правительства, но не единого государства. Сунь Ятсен со свойственным ему этатизмом, напротив, думал о создании в далекой перспективе единого государства. Кан Ювэй шел дальше Сунь Ятсена, предвидя ликвидацию армий не только отдельных стран, но даже армии мирового сообщества. Сунь Ятсен, очевидно, в силу практического рода занятий был настроен более скептически по отношению к крайним формам пацифизма. Вообще Датун, Великое Единение, для Сунь Ятсена в большей степени было идеалом переустройства общества, чем мирового сообщества, хотя второй момент присутствовал и был существенен. Всемирный Датун, по Сунь Ятсену, это прекращение войн, ненасильственный мир. В мировоззрении Сунь Ятсена большую роль играли этноцентристские моменты. Даже его универсализм был окрашен в этноцентристские тона; так, счастье всего человечества будет создано людьми желтой расы15. Надо отметить, что идеи космополитизма и пацифизма стали развиваться в Китае по мере поворота страны ко внешнему миру. Знакомство с Западом давало китайским мыслителям мощный интеллектуальный импульс. Внешний мир, неожиданно раскрывшийся перед ними, был многообразен и искусен. После культурно-психологического шока (их взору открылась цивилизация, по своим политическим институтам и материальной культуре превосходящая китайскую) китайские мыслители, исходя из универсализма концепции Тянься, немедленно инстинктивно распространили традиционное универсалистское мировидение на весь мир, внезапно ставший им известным. В заключении автору хотелось бы сказать несколько слов о судьбах пацифизма в Китае. Китайский опыт со всей наглядностью доказывает, что идеи пацифизма не могут быть восприняты низшими формами сознания. Реформатор Кан Ювэй, вождь революции Сунь Ятсен (впрочем, в меньшей степени, чем Кан Ювэй) могли подниматься над обыденностью, над нормативным пониманием политики как инструмента эгоцентристского насилия. Они могли предлагать обществу прекрасные проекты мира без войн и границ, мира всеобщего процветания. Однако обыденное сознание — касалось ли это неграмотных крестьян или высокообразованных интеллигентов — было не готово к принятию идей мира без насилия. Страна, властители дум которой проповедывали Великое Единение, на 20 с лишним лет оказалась в состоянии смуты, 160 гражданской войны и безобразных междоусобиц. Та же страна, восстановив в своих пределах порядок, пошла затем на исполненный насилия хаос «культурной революции», а 20 лет спустя, когда мир и ненасилие, казалось, утвердились в общественной жизни навсегда, на кровопролитие в центре Пекина 4 июня 1989 г. Таким образом, китайское общество в преддверии 90-х гг. XX в. оказалось едва ли не дальше от идеалов ненасильственного мира, чем столетие назад. Наверное, это говорит о том, что разрыв между высшими и низшими ступенями сознания по-прежнему очень велик и что огни мысли по-прежнему теряются в мире мрака. ПРИМЕЧАНИЯ 1 Древнекитайская философия. М., 1973, Т. 2. с. 100. 2 Китайские социальные утопии. М., 1987, 290-291. 3 Та T'uny Shu. The One-World Philosophy of K'ang Yu-wei. L., 1958, P. 12. 4 Ibid. P. 13 5 Ibid. P. 81, 83. 6 Ibid. P. 84-85. 7 Ibid. P. 85. 8 Ibid. P. 86. 9 Ibid. P. 88. 10 Ibid. P. 89-90. 11 Idid. P. 92-93. 12 Ibid. P. 93. 13 Ibid. P. 98. 14 Цит. по: Китай: государство и общество. М., 1977, С. 94. 15 Цит. по: Китайские социальные утопии. С. 291. 16 Там же. С. 293. 161 |
