Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Дональд Рейфильд

СТАЛИН И ЕГО ПОДРУЧНЫЕ

К оглавлению

 

Глава 2 СТАЛИН, ДЗЕРЖИНСКИЙ И ЧК

До могилы он будет бороться с мрачными тучами; Тысячу раз отбитый, он не перестанет восставать.

Феликс Дзержинский*

ПЕРЕД ЗАХВАТОМ ВЛАСТИ

Тот Петроград, куда ринулись Сталин, Каменев, Ленин и Троцкий из Европы или Сибири весной и летом 1917 г., был неузнаваем для тех, кто его покинул, когда это еще был Петербург. Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые — или так им тогда показалось. Освободившись от царя и царского двора, Россия жила под парламентской эгидой великих, добрых, разумных мужей. Либералы-аристократы (конституционные демократы, или кадеты) делились властью и трибунами с социалистами и временно отдыхающими террористами. Такой человек, как Александр Керенский, адвокат и думский оратор, министр юстиции в первом составе Временного правительства, затем премьер-министр, мог бы управлять мирной скандинавской страной. Он и ему подобные занимались отменой смертной казни, введением свободы слова и собраний. Они разрушили все орудия угнетения: жандармерию, карательную систему. Улицы наполнялись толпами народа, безнаказанно требующего немедленного удовлетворения. Домохозяйки требовали хлеба, рабочие — участия в управлении фабриками и заводами, моряки и солдаты — ареста офицеров.

В действительности произошла демографическая и политическая катастрофа. На фронте погибли миллионы крестьян, а те, кто выжил, бежали, чтобы захватить помещичью землю. Погибли и

Здесь и далее цитаты из стихотворений и писем Ф. Дзержинского на польском языке даются в переводе Д. Рейфилда.

сотни тысяч офицеров, некоторые от рук своих же солдат. Оставшихся в деревне не хватало для того, чтобы кормить города. Война оторвала Россию от ее европейских союзников; остался только бесконечный железнодорожный и морской маршрут через Скандинавию или через всю Сибирь, Тихий океан и Соединенные Штаты. Правительство, состоявшее из благонамеренных и добросовестных деятелей, не справлялось со своими задачами, особенно перед лицом дилеммы — остановить войну и заключить мир с Германией, тем вызвав гнев англичан и французов и бунт собственных офицеров, или бороться «до победного конца» и обречь страну на неизбежный крах и настоящую революцию, оставив ее на растерзание большевикам и социал-революционерам.

Правительство Керенского колебалось, но даже если бы оно и приняло твердое решение, таковое было бы невыполнимо. Керенский находился в тисках между офицерским корпусом, который стремился к восстановлению порядка и к возобновлению войны против немцев, и рабоче-солдатской массой, которая отнимала власть у Думы и передавала ее своим Советам. Тщетно мобилизуя одних противников против других, Керенский неустанно ораторствовал, умолял, угрожал, пока все не перестали принимать его всерьез.

Ленину или Троцкому, а тем более деятелям рангом пониже, таким как Сталин, было нетрудно ускользнуть от властей, вяло пытавшихся их арестовать. Общественное мнение, уже полностью деморализованное, не видело пользы в их истреблении. По мере того как обострялся дефицит продовольствия, исчезали транспорт и система медицинских услуг, а мародеры становились повседневной угрозой на улицах и в домах, городское население дозревало до того, чтобы приветствовать любую силу — будь то левую или правую, — которая захватит власть и примет решения. Весенняя эйфория в течение лета сменилась разочарованием, которое к осени переросло в отчаяние. Когда в конце октября большевики, захватив железнодорожные узлы и телефонные станции, наконец нанесли свой удар и наступили те десять дней, которые потрясли мир, даже самые — принципиальные их противники не сопротивлялись. Тот факт, что одна группа людей берет ответственность за будущее, был поводом к общему облегчению. Их вожди и идеология выглядели зловеще, но была надежда, что они покончат с бесконечным колебанием, заполнят пустоту.,

ФЕЛИКС ДЗЕРЖИНСКИЙ: ПЕРВЫЕ СОРОК ЛЕТ

Петроградская и московская публика знала только о Ленине и Троцком; остальные большевики, как призраки, выходили из подполья. Самым неизвестным членом ЦК, захватившего власть, был закулисный постановщик революции Сталин. Самым блестящим гением революции казался Лев Троцкий, создавший из мятежных дезертиров, безработных и безземельных крестьян Красную армию. Ленин громко ораторствовал, уговаривая и стращая склочных товарищей, чтобы приняли хоть для виду одну и ту же линию. Но революция еще требовала третьего человека, чтобы защищать ее от врагов: ее нужно было вооружить против врагов, левых1 и правых, которые хотели не марксистской диктатуры, а многостороннего демократического форума.

Прошло всего шесть недель после переворота, а враждебность общества к новой власти уже дошла до такой степени, что большевики учредили свою тайную полицию. Феликс Дзержинский, поляк, уже лысеющий человек с бледным от тюремных мытарств лицом, вызвался создать карательную и устрашающую разведслужбу, официально именовавшуюся «Всероссийской чрезвычайной комиссией». Создавая ЧК, Дзержинский стал образцом для всех будущих советских (и постсоветских) глав тайной полиции и точно так же, как Ленин, задал тон и роль будущим советским государственным и партийным вождям: Именно симбиотический союз Дзержинского и Сталина определит судьбу СССР, когда Ленин смертельно заболеет.

Посторонним могло казаться, что Дзержинский так же мало годится в вожди, как и Сталин. Но он оказался идеальным главой для репрессивной организации. Он, как Сталин, был нерусским и, по меркам Ленина и Троцкого, не был интеллигентом. Но у Дзержинского был уникальный опыт. Никто, кроме него, не работал так усердно и так долго — одиннадцать лет — в тюрьмах и ссылках, разоблачая предателей революционного движения. Он был, как гордо вспоминала его вдова, председателем группы заключенных, допрашивавшей тех, кого они подозревали в провокациях. Никто так пламенно не жертвовал собой для пользы дела, как Дзержинский: его чувство долга и приличия было гипертрофированным. Начиная с весны 1918 г. у себя в кабинете на Лубянке Дзержинский сам допрашивал задержанных, рылся в их досье и выезжал на облавы. Как и Сталин, Дзержинский любил захватить жертву на рассвете и предпочитал работать ночью. Как и Сталин, Дзержинский предоставлял своим подчиненным только одно дело, физическую казнь. Только раз в жизни Дзержинский собственной рукой убил человека — пьяного матроса, обругавшего его, — и после этого с ним случились судороги. Еще более аскетичный, чем Сталин, Дзержинский-тюремщик жил точно так же, как Дзержинский-заключенный, питаясь мятным чаем и сухим хлебом, в холодном кабинете, накрываясь шинелью вместо одеяла. Он сам скручивал папиросы с махоркой.

В отличие от Сталина, Дзержинский был педантически строг. Он выбросил блины, приготовленные сестрой, только потому, что она купила муку у спекулянта; уволил племянницу и того человека, который дал ей работу на железной дороге, за то, что она злоупотребила их фамилией. Только раз в жизни он посетил выставку картин — и в ужасе убежал, прикрыв лицо руками. На концертах он не бывал, и его единственным чтением были марксистские трактаты и романтическая польская лирика. Единственным фильмом, который он посмотрел, была заказанная им самим лента о похоронах Ленина. Своего сына он отдал на воспитание в рабочую семью, «где легче сохранить и обогатить душу». Любовь, красоту, правду он видел только в своей работе.

Его наследник, Вячеслав Менжинский, с обожанием писал в некрологе, посвященном Дзержинскому: «Для того чтобы работать в ЧК, вовсе не надо быть художественной натурой, любить искусство и природу. Но если бы у Дзержинского всего этого не было, то Дзержинский, при всем его подпольном стаже, никогда бы не достиг тех вершин чекистского искусства по разложению противника, которые делали его головой выше всех его сотрудников»1.

Дзержинский внушил ЧК и потом ОГПУ, НКВД и КГБ псевдорыцарское представление о себе как о «мече и пламени революции», убеждая их, что они должны составлять центральную, а иногда и верховную власть. Основные чекистские принципы — «каждый коммунист должен быть чекистом», «не бывает бывших чекистов» — заложены Дзержинским, несмотря на то что сам он всегда утверждал, что ЧК должна подчиняться власти вождя партии, быть исполнителем, а не создателем идеологии и политики.

Без поддержки и авторитета Дзержинского Сталин вряд ли пришел бы к власти. В 1922 г. Дзержинский увел полмиллиона подчиненных ему чекистов из оппозиционного лагеря Троцкого и примкнул вместе с ними к Сталину, который вслед за Лениным старался ублажить тех в партии, кто желал гражданского мира, частичной реставрации капитализма и правового порядка. С 1917 по 1921 г. Дзержинский, как верный пес Ленина, делал больше, чем Сталин, для революционного единства, но когда потребовалось выбирать между фракциями, Дзержинский решительно принял сторону Сталина.

Что именно сблизило двух людей, на первый взгляд таких разных по темпераменту и этническому происхождению? Дзержинского и Сталина, как многих образованных поляков и грузин кон-, на XIX в., влекло друг к другу. Грузины учились или отбывали ссылку в Польше, где они находили такое сочувствие и понимание, которого не нашли бы ни в Москве, ни в Петербурге. У поляков и грузин были общие традиции и ценности — культ чести и рыцарства, любовь к красноречию, гордость своим потерянным средневековым величием. Оба народа верили, что они избранники Божьи, защищающие христианскую веру и культуру, будь она католическая и европейская или православная и византийская, против восточных варваров.

И в личной жизни у Сталина и Дзержинского было много общего, помимо сурового отца и преданной матери. С детства до юности их направляли на духовном поприще и мать, и собственный темперамент: юный Сталин мог бы повторить то, что молодой Дзержинский сказал своему брату: «Если бы я когда-нибудь заключил, что Бога нет, я бы пробил свою голову пулей». В возрасте девятнадцати лет оба переметнулись в атеизм и революцию. Ни с кем не общаясь, никогда не улыбаясь, они проводили годы, сидя в тюрьме или охотясь в сибирской ссылке. В отличие от других революционеров, они не предавались спорам в швейцарских кафе, не занимались во французских библиотеках. В отличие от неразлучных со своими женами Ленина и Троцкого, они довольствовались лишь краткими эпизодами какой-никакой супружеской жизни; оба оставили у себя на родине маленьких сыновей, которых почти не знали. Оба в юности писали стихи; оба наставляли и учительствовали, но не формулировали и не анализировали самого ученияОба чуждались громких выступлений и теоретических дискуссий. Сталин и Дзержинский не завершили своего образования и говорили по-русски с акцентом. Они гордились собственной отстраненностью от других и нюхом на предательство. Неудивительно поэтому, что, встретившись мимоходом всего раз в 1906 г., через одиннадцать лет в революционном Петрограде они сразу узнали друг в друге союзников.

Конечно, во многом Сталин и Дзержинский коренным образом отличались друг от друга. Феликс Дзержинский остался польским дворянином; пусть даже его обедневшая семья владела только небольшой усадьбой в сотню гектаров в литовско-белорусском приграничье. В отличие от Сталина, Дзержинского опекала образованная мать, и его всю жизнь окружали любящие сестры. Так же как и Сталин, Дзержинский рано в жизни лишился жестокого отца, но семья с братьями, сестрами, племянниками и племянницами была привязана к нему, несмотря на политические расхождения. Дзержинский, в отличие от Сталина, оставался двойственной натурой. В 1919 г., расправляясь в ходе красного террора с тысячами жертв, Дзержинский мог все-таки с братской любовью написать своей старшей сестре Альдоне:

Одну истину я тебе могу сказать. Я остался тот же. Я чувствую, что ты не можешь мириться с тем, что это — я, и зная меня, ты не можешь понимать. Любовь. Сегодня, как в прошлые годы, я слышу и чувствую гимн к ней. Этот гимн требует войны, непреклонной-воли, безустанного труда. И сегодня, кроме идеи, кроме стремления к справедливости, на весы моих действий ничто не действует. Мне трудно писать, мне трудно спорить. Ты видишь только то, что есть, и то, о чем слышишь с преувеличенной яркостью. Ты и свидетель, и жертва военного Молоха. Почва, которая тебя раньше держала, теперь крушится под твоими ногами. Я — вечный странник; в постоянном движении, в процессе перемены и творения новой жизни. Ты обращаешь мысли и душу к прошлому — я вижу будущее, и мне хочется, мне надо быть в движении. Ты когда-нибудь размышляла, что такое война на самом деле? Ты оттолкнула от себя видения тел, разорванных снарядами, раненых на полу, ворон, выклевывающих глаза у еще живых людей... А меня, солдата революции, ты не можешь понимать... Моя Альдона, ты меня не понимаешь — мне трудно писать тебе больше. Вели бы ты видела, как я живу, если бы ты посмотрела мне в глаза, ты поняла бы, точнее, почувствовала, что я остался тем, кем всегда был. Целую тебя крепко. Твой Фель2.

Отец Феликса, Эдмунд-Руфин, в молодости получал скромный учительский доход. Он соблазнил свою ученицу Елену Янушевс-кую. Они поженились, но должны были покинуть Литву. Эдмунд-Руфин с невестой переехали в Таганрог, где он преподавал математику в гимназии. Среди его учеников были Александр, Антон и Иван Чеховы. Историк Таганрогской гимназии Филевский, сам бывший ученик Дзержинского-старшего, писал в 1906 и, что Дзержинский был «болезненно и крайне раздражительный» человек, который мучил мальчиков3. В 1875 г. Эдмунда-Руфина заставили уводиться, и он вернулся в Литву в свое имение.

Из семерых детей Эдмунда-Руфина и Елены бунтовал только Феликс; его братья и сестры большей частью старались жить дворянской или хотя бы буржуазной жизнью. Когда отец скоропостижно умер в 1883 г., старшая сестра Альдона стала второй матерью для младших (она была семью годами старше Феликса). Но в 1892 г. случилась еще одна беда: Феликс со старшим братом Станиславом играли с ружьем. Нечаянным выстрелом один из них убил четырнадцатилетнюю сестру Ванду. Может быть, из-за этого несчастья Феликс вдруг отрекся от веры в Бога и царя. О смерти Ванды он никогда не говорил и приписывал свое отпадение впечатлению от увиденной им в 1893 г. расправы казаков с местными крестьянами. Как и Сталин, Дзержинский претворил отвращение к русским завоевателям в ненависть ко всем власть имущим. Потом он признался: «Я мечтал о шапке-невидимке и об уничтожении всех москалей».

В 1896 г. умерла Елена; младших продолжала воспитывать одна Альдона. Но вся семья любила свою паршивую овцу: Альдона ходила к Феликсу, когда он сидел в тюрьме, посылала ему посылки и письма даже тогда, когда он стал главой ЧК и конфисковал семейное имение. Альдона вышла замуж и жила в независимой Польше, лично преданная, хотя политически враждебная Феликсу4. Другая старшая сестра, Ядвига, вместе со своей дочерью (тоже Ядвигой) переехала в советскую Россию, чтобы помогать Феликсу (обеих в 1930-х гг. арестовали, и Ядвига-старшая умерла в ГУЛАГе), Станислав Дзержинский стал биологом; его убили неизвестные бандиты в семейном имении во время революции5. Из двух младших братьев Владислав стал профессором медицины, а Казимир — инженером. Они дорого поплатились за свое родство — их убили гестаповцы в 1941 и 1942 гг. Из всех братьев Феликса только один, Игнатий (1880-1953), умер своей смертью.

Как и Сталин, Дзержинский бросил гимназию, не сдав выпускных экзаменов. Он скрывался на фабриках и в трущобах Вильны, занимаясь марксистской агитацией! среди рабочих. Ему пришлось выучить, кроме русского, идиш и литовский. Не достигнув и двадцати лет, он уже произвел впечатление на польских социал-демократов, убедив их оставить польский национализм и парламентаризм и стать в ряды международных революционеров. Подобно

ин, Дзержинский и ЧКСталину, Феликс сочетал фанатичное бунтарство с романтическим созерцанием. Его неизданные стихи подражают декадентскому настроению модернистов «Молодой Польши», особенно его любимого поэта Антония Ланге. Вот несколько строк, типичных для болезненного поэтического воображения Дзержинского:

Каждую ночь нечто навешает меня, Бестелесное и беззвучное, Некое таинственное видение

Стоит надо мною в молчании. [.;:]

Дарит оно мне поцелуй, Но этот дар непонятен мне:

Предлагаешь ли мне свое сердце

Или смеешься надо мной, о ледяная Дама?6

В отличие от Сталина, Дзержинский всю жизнь пленялся сентиментальным болезненным рыцарством, даже тогда, когда он действовал с беспощадным хладнокровием. Годы тюрем и ссылок отучили его от нормальной жизни, так что он применял принципы Маркса и Ленина к общественной жизни точно с тем же простодушием, с каким он адаптировал польский романтизм к своей личной жизни. 27 мая 1918 г. он писал, точно отшельник в пустыне, своей жене, остававшейся пока в Цюрихе:

Некогда думать о семье или о себе... чем мощнее колесо врагов, окружающих нас, тем ближе оно к моему сердцу... Каждый день я должен брать в руки оружие еще более страшное... Я должен быть столь же страшным, чтобы, как верный пес, разорвать элодея на части... Живу своими нервами... Собственное сознание приказывает мне быть гроз- ным, и у меня хватит воли, чтобы исполнять это веление до конца...

Как Сталин в Вологде, Дзержинский в ссылке тоже привлекал женщин. В Вологде Сталин опекал Полину Онуфриеву; в 1898 г. в Вятке Дзержинский учился у Маргариты Федоровны Николаевой, женщины на три года старше его, тоже ссыльной. Феликсу тогда был двадцать один год, и это была его первая ссылка. Он назвался женихом Риты и добровольно поехал за ней еще дальше на север, в Нолинск. Здесь, получая от жандармов по пять с половиной рублей в месяц, они жили вместе. Она была хорошо образованной дочерью священника, и ее стараниями Дзержинский научился грамртно писать по-русски. Он даже смог прочитать по-русски «Капитал», но признавался, что читать классику, например «Фауста» Гете, на русском языке — выше его сил.

Дзержинский очень рано уверовал в собственную духовную силу. Он писал Альдоне: «Когда я увлекаюсь и начинаю защищать свои взгляды слишком горячо, выражение моих глаз так устрашает моих противников, что они не в силах смотреть мне в лицо». Через двадцать лет, в 1919 г., он писал сестре с восхищением: «Для многих людей нет ничего страшнее моего имени».

На русских жандармов Дзержинский производил совершенно другое впечатление: он был не страшен, а «пылок, раздражителен, необуздан». В январе 1899 г. они сослали его дальше на север, в поселок Кайгородское. Здесь он проводил целые дни с ружьем, охотясь на дичь. Товарищи по ссылке подарили ему медвежонка; он научил зверя танцевать, и тот даже ловил судаков для хозяина. Но медведь вырос и начал душить кур и нападать на коров; Дзержинский посадил его на цепь. Но медведь все-таки бросался на прохожих, и Дзержинский застрелил его. Отношения с Ритой тоже ухудшались, несмотря на ежедневную переписку. Она уговорила жандармов пустить ее в Кайгородское, где они снова зажили вместе. Но, как и медведь, она ему уже надоела. В августе Дзержинский сбежал. Жандармы не особенно усердствовали, распространяя описание высокого и стройного рыжего мужчины, чей «облик дает впечатление заносчивости». Через пару недель Дзержинский уже находился в Польше и начал работу по размежеванию радикально интернационалистской Социал-демократической партии Королевства Польши и Литвы с остальными польскими социал-демократами. Рита была забыта.

Через год его опять поймали, и в тюрьме он испытал глубокую человеческую привязанность. Он ухаживал за заключенным Анте-ком Росулом, который умирал от туберкулеза. Страдания Росула Дзержинский помнил всю жизнь; те страдания, которым он сам потом подвергал своих жертв, он, несомненно, считал воздаянием за те муки, которые Росул претерпел от царских тюремщиков7.

Через два года Феликса сослали в Якутию. В сибирской тюрьме он организовал забастовку политических заключенных, а потом в ссылке проводил целые дни на охоте. Его жена вспоминает, что он застрелил самку лебедя, а когда прилетел самец, выстрелил и в него, чтобы вдовец не страдал, но промахнулся и был сильно удивлен, когда лебедь сам покончил с собой, ударившись о землю.

«Юзеф [подпольное имя Феликса. — Д-Р.) рассказывал это с волнением, удивляясь верности лебедя»8.

6 1903 г. Дзержинский вновь бежал из ссылки. Несколько недель спустя он, теперь живая легенда, возник сначала в Берлине, потом в Кракове. Его новая невеста, Юлия Гольдман, была романтична, в духе призрачных героинь его стихов. Она умерла от туберкулеза в 1904 г. В 1905 г. Дзержинский вернулся в Варшаву и начал провоцировать бунты и забастовки. Забастовки и последующие аресты привели к уступкам и амнистиям со стороны нового правительства. Дзержинского уже считали ключевой фигурой в российском социал-демократическом движении. В 1906 г. он был на съезде в Стокгольме, где познакомился с Лениным, Сталиным, Ворошиловым, Рыковым и Плехановым. Ленину понравилась целеустремленность поляка. Он считал Дзержинского, как и Сталина, неотесанным, но ценным субъектом — послушным исполнителем любых заданий. Пройдут годы, и Дзержинский начнет тяготиться покровительственным отношением Ленина к себе.

В 1908 г. жандармы в очередной раз арестовали Дзержинского. Он просидел достаточно долго для того, чтобы полностью овладеть искусством допроса, доноса и возмездия. Очень многие из тех указаний, которые он через десять лет даст ЧК, основаны на практике царских следователей и надсмотрщиков или на его собственном опыте и наблюдениях о психологии заключенного. Дзержинский стал догматическим большевиком: он спорил с еретиками, особенно с отрицавшими марксизм эсерами. Он усердно занимался расследованиями, расчетами, очными ставками, чтобы выявить, кто среди заключенных был стукачом, предателем или двойным агентом. Весь этот опыт потом отразится в его чекистской работе.

Все это он очень живо описывал в своем «Дневнике узника» («PamiQtnik wie,4nia»), напечатанном в польском «Красном знамени» («Czerworiy sztandar>) в мае 1908 — августе 1909 г. Странно, что будущий палач так же трогательно, как Виктор Гюго или Достоевский, описывал то, что испытывают жертва, другие заключенные, смотрители при повешении, и подчеркивал гнусность и ужас смертной казни. Уму непостижимо, как Дзержинский мог забыть, когда сам посылал тысячи людей на расстрел, строки, написанные им всего за десять лет перед тем:

Ночью с 8-го на 9-е казнили польского революционера Монтвилла. Пока еще было светло, сняли кандалы и перевели его в смертную камеру. Судили его 6-го. У него не было иллюзий, и 7-го он попрощался с нами через окошко, во время нашей прогулки. Его казнили в час ночи. Палач Егорка получил, как всегда, 50 рублей за работу. Анархист К. рассказал мне, стуча в потолок, что «они решили не спать всю ночь», н жандарм мне сказал, что одна мысль о казни «заставляет содрогаться и не можешь заснуть и постоянно ворочаешься». И после этого ужасного преступления здесь ничего не изменилось: ясные солнечные дни, солдаты, жандармы, смена караула, прогулка. Только в камерах стало тише, не слышно голосов, поющих песни, многие ждут своей очереди.

Дневник вопиет против жестокости царских судов, против пыток; Дзержинский превозносит дисциплину социал-демократов и осуждает безнравственность анархистов. Справедливость суждений сначала поражает, но потом озадачивает тот факт, что человек, написавший эти строки, скоро станет тюремщиком куда более жестоким, чем те, кого он обличает. Узколобое самомнение Дзержинского не давало ему осознать собственные противоречия. Довольный тем, что он перехитрил жандармов, допрашивавших и стерегших его, он хвалил собственную тонкую интуицию — ведь он сумел разоблачить осведомительницу Ханку, которая донесла на революционеров, освободивших ее из сумасшедшего дома, а потом свалила вину за донос на другую женщину.

Дзержинский просидел еще полтора года, пока его опять не сослали в Сибирь. Он перестал вести дневник, но писал в том же духе к сестре Альдоне. Из Сибири он снова незамедлительно сбежал. Совершив своего рода хадж революционера — паломничество к Максиму Горькому на остров Капри, — он пробрался оттуда назад в Краков.

В 1910 г. Дзержинский женился на одной своей поклоннице, 28-летней Зофии Мушкат, дочери революционно настроенного рабочего. Зофия была от природы слугой идеи, ради партии она с готовностью бралась за опасную работу. Ее не пугали ни разлука, ни ссылка. Дзержинский взял ее с собой в поход в Татры. Когда они вернулись в Варшаву, в комнате с двумя железными кроватями и одним столом Дзержинский зачал сына. Маленького Яцека он годами не видел, так как Зофию арестовали в Варшаве, и она преждевременно родила в тюрьме. (Яцек, страдая припадками и авитаминозом, каким-то чудом выжил.) Потом Зофию тоже сослали в Сибирь, и она отдала сына в чужую семью на воспитание. Когда она в 1912 г. сбежала из Сибири и забрала сына к себе, Феликса уже снова арестовали.

На этот раз Дзержинского держали в городских тюрьмах, сначала варшавской, затем орловской (предназначенной для опасных революционеров)9 и, наконец, в московских Бутырках. Этот тюремный опыт был куда суровее, чем сибирская ссылка Сталина в Туруханске. Дзержинского заковали в кандалы, и у него разрывались мышцы; смену белья он получал всего раз в две недели; в камере, рассчитанной на пятнадцать человек, сидело сто; свирепствовал туберкулез. Условия были ничуть не лучше, чем те, что Дзержинский устроит через пять лет для своих узников. Друзей у него не было, и, кроме газет, читать было нечего. В Орле Дзержинский, кажется, впал в отчаяние, но его перевели в отдельную камеру и разрешили получать посылки и деньги от братьев и сестер. Как и Сталина, Дзержинского освободили в дни Февральской революции, которая отменила все политические приговоры.

Те письма, которые Дзержинский отправлял Альдоне в начальный период Первой мировой войны, показывают, до какой степени он жил фанатической верой в будущее. «Когда я думаю о том аде, в котором вы все живете, мой собственный маленький ад кажется таким мелким...» Как и Ленин, Дзержинский приветствовал этот ад; в 1915 г. он писал жене из тюрьмы: «Когда я размышляю о том, что сейчас происходит, о всеобщем крушении всех надежд, я делаюсь уверен в том, что жизнь расцветет тем быстрее и сильнее, чем больше сегодня будет разрушено». Письма от жены и сестер спасали Дзержинского от сумасшествия. Зофия писала невидимые строки лимонной кислотой и многое зашифровывала, используя одно стихотворение Антония Ланге, которое оба любили, — «Вечно одиноки души людские» («Dusze iudzkie samotnicze wieczne»). Дзержинский писал стихи для сына:

Фелек смотрит на сына, три фотоснимка на стене, прилепленных тюремным хлебом. Смотрю на первый, я слышу смех... Смотрю на второй, там, сосредоточенный, Яцек мир изучает, как будто слезы застыли в его глазах. И детскими глазами на отца смотрит одинокая боль матери, тоскует сердце узника... Отец Яцека мечется в своих снах.

и замирает его грудь, и сердце ищет сердца сына, и старается услышать, если издалека донесется его полный страдания голос...

Сталина четыре года в Сибири закалили физически и духовно; Дзержинского же пять лет в тюрьмах ослабили физически и ограничили его ум. Единственное, чему он научился, когда его перевели в Бутырки, где он работал в мастерских, поставляющих одежду в армию, это кроить и шить штаны и кители. Тем не менее он остался вождем среди заключенных, устраивал тол одовки, протесты и суды чести; он отточил свой фанатизм, который вскоре поможет ему сделать из ЧК независимую силу, способную держать под контролем все население страны. В конце концов, однако, Дзержинске так и не утратил сходства со сторожевым псом в поисках хозяина: он нуждался в указаниях от политика, и Сталин окажется для него самым понятным и приемлемым руководителем.

ЧРЕЗВЫЧАЙНАЯ КОМИССИЯ

Первоначально обязанности ЧК сводились к защите главного штаба революции в Петрограде. Но 20 декабря 1917 г. Дзержинский уговорил Ленина расширить компетенцию ЧК, включив в нее борьбу с контрреволюцией и с саботажем. Не все товарищи одобрили идею Дзержинского: Леонид Красин, бывший директор фабрики, который стал самым искусным из ленинских дипломатов и самым беспощадным из реквизиторов, писал:

Ленин стал совсем невменяем, и если кто и влияет на Ленина, так это «товарищ Феликс» Дзержинский, еще больший фанатик и, в сущности, хитрая бестия, запугиваюшая Ленина контрреволюцией и тем, что она сметет нас всех и его — в первую очередь. А Ленин, в этом я окончательно убедился, самый настоящий трус, дрожащий за свою шкуру. И Дзержинский играет на этой струнке10.

Ленин не без основания дрожал за свою шкуру. Матросы, которые еще не простили своим офицерам расправы 1905 г.; солдаты, которых посылали умирать на фронт без сапог и без оружия, пока офицеры пили в тылу; фабричные рабочие, у которых зарплаты не хватало на хлеб или водку, — городское население было готово грабить, бить, убивать любого эксплуататора или власть имущего. Временное правительство Керенского освободило тысячи арестантов, бандитов и психопатов, которые составляли главный взрывоопасный элемент в распадавшемся обществе. Новая власть распустила царскую армию, предоставив самим себе тысячи людей, обученных убивать, а среди них были и бывшие каторжники, призванные из Сибири на фронт. Некоторые из таких каторжников начали убивать по приказам новой большевистской власти. Именно на этой волне насилия, захлестнувшей сначала Петроград (где двух деятелей свергнутого Временного правительства матросы убили на больничных койках), а потом Москву, большевики пришли к власти. Злобу и мстительность населения большевики направили в русло карательной системы для разоблачения, задержания и обезвреживания классового врага: эту карательную систему назвали ЧК.

Самым дешевым и верным способом проведения такой кампании оказался расстрел. Когда правительство Керенского предложило восстановить смертную казнь для дезертиров, большевики громко протестовали, но в феврале 1918 г., пробыв у власти всего три месяца, они письменно дали ЧК право расстреливать своих жертв без санкции свыше, без обвинения, без суда. Власть над жизнью или смертью любого гражданина воодушевила ЧК: она стала шириться как грибковое заболевание. К июню 1918 г. каждая область, каждый район, где правил Совет рабочих и солдат, организовали свою собственную чрезвычайную комиссию. Их компетенция была неопределенной и почти неограниченной: контрразведка, контроль над буржуазией, насильственное осуществление советских указов; их характер зависел от местных личностей и настроений. Только через годы, когда войска белых отступили от Центральной России, эти часто варварские и непредсказуемые (иногда более умеренные, если находились под контролем эсеров или умеренных марксистов-небольшевиков) органы подчинились московской власти Дзержинского.

Те большевики-дипломаты, кто, подобно Адольфу Иоффе, пытался представлять за границей советское правительство как цивилизованное государство, были смущены самоуправством и насилием ЧК. 13 апреля 1918 г. Иоффе призвал Петроградское бюро отменить ЧК, ссылаясь на то, что «комиссии Урицкого и Дзержинского более вредны, чем полезны, и в своей деятельности применяют совершенно недопустимые, явно провокационные приемы...»11. Даже пробольшевистские юристы были в ужасе: 12 июля В. А. Жданов, который в 1903 г. защищал убийцу великого князя Сергея Александровича, написал протест профессору Владимиру Бонч-Бруевичу, близкому знакомому Ленина:

Отсутствие контроля, право решения дел, отсутствие защиты, гласности и права обжалования, допущение провокаций неизбежно приводят и будут приводить комиссию к тому, что в ней совьют гнездо люди, которые под покровом тайны и безумной бесконтрольной власти будут обделывать свои личные или партийные дела. И практика комиссии подтверждает все это. Я утверждаю, что деятельность Ч К. необходимо будет являться сильнейшим дискредитированием советской власти11.

Незадолго до своей смерти два патриарха русской литературы и мысли, Владимир Короленко и князь-анархист Петр Кропоткин, красноречиво протестовали против смертной казни. Всё попусту: за Дзержинским осталась власть над жизнью и смертью.

По мере того как ЧК становилась централизованным учреждением, она раздроблялась, превращаясь в сложный организм, который распространился по всей стране. Ч К заведовала контрразведкой и контролировала Вооруженные силы; она осуществляла надзор за железными дорогами и перлюстрировала письма и телеграммы; разоружала политических противников, включая членов других левых партий; боролась с саботажем и диверсиями; руководила иностранной разведкой. Из горстки петроградских партийных работников, солдат и матросов ЧК разрослась за два года и стала армией из 20 ООО вооруженных мужчин и женщин очень пестрого происхождения, объединенных лишь убежденностью в собственной правоте и чувством безнаказанности. Их вдохновляла скорее паника, чем энтузиазм. В Петрограде, под истеричным управлением Григория Зиновьева, чекистские начальники сменялись почти каждый месяц, каждый новый шеф доказывал, что он еще более беспощаден, чем предыдущий. Чекисты переутомлялись: средний следователь вел не меньше ста дел.

Обмундировать и вооружить ЧК было нетрудно. От Первой мировой войны осталось и для ЧК, и для армии Троцкого достаточно ружей, пулеметов и боеприпасов, чтобы три года вести и Гражданскую войну, и красный террор. Из Западной Европы царская армия получила огромную партию кожаных курток для летчиков, и эта партия досталась Дзержинскому, который таким образом одевал своих чекистов гигиенично (тифозная вошь, уносившая столько

жизней, предпочитала шерстяную шинель красноармейцев). Труднее было вербовать людей, которые не были бы своенравными психопатами. Дзержинский зря искал людей «с горячим сердцем, с холодной головой и чистыми руками»; Ленин был прав, замечая, что на каждого порядочного приходится девять мерзавцев.

Вначале ЧК вербовала не только большевиков, но и левых эсеров и даже анархистов. Петр Александрович, вождь эсеров в ЧК, сильно надоедал Дзержинскому тем, что настаивал на ответственности ЧК перед местными Советами, в которых его партия все еще сохраняла влияние. Летом 1918 г. большевики спровоцировали эсеровское выступление и, воспользовавшись этим поводом, раздавили их. Только тогда ЧК стала беспрекословным агентом партии Ленина. В марте 1919 г. последняя ответственность была снята с ЧК: Дзержинского назначили наркомом внутренних дел, и, так как он уже являлся председателем ЧК, он был подотчетен самому себе.

Дзержинский все-таки еще не входил в Политбюро, это внутреннее средоточие власти, где семеро большевиков — Ленин, Каменев, Зиновьев, Троцкий, Сталин, Рыков и Томский — с тремя безгласными кандидатами (Бухариным, Молотовым, Калининым) принимали все важные решения. Для Ленина Дзержинский был простым организатором-исполнителем13. Дзержинский сам признавался Троцкому, что он не был «государственным человеком». Но голосование за ЦК показывает, до какой степени рядовые партийные члены уважали и любили Дзержинского: в марте 1919 г. Ленин получил 262 голоса (больше, чем кто-либо из баллотировавшихся), а Дзержинский — 241, меньше, чем Бухарин и Сталин (по 258 голосов), но больше, чем Троцкий (219) и Калинин (158). Только в 1924 г. Дзержинского сделали кандидатом в члены Политбюро.

Потому-то Дзержинскому надо было установить тесные отношения с членом Политбюро, чтобы иметь влияние на политику партии в отношении к ЧК. Он постепенно сближался со Сталиным.

ПОЛЯКИ, ЛАТЫШИ И ЕВРЕИ

Наравне с неограниченной властью ЧК, вражду к ней со стороны многих людей вызывал ее этнический состав. Эмигранты не без основания утверждали, что революцию делали «еврейские мозги, латышские штыки и русская глупость», Вплоть до середины 1930-х гг. в ЧК и ОГПУ русские составляли меньшинство. Только немногие из наводивших ужас подопечных Дзержинского были русскими — например, Иван Ксенофонтов, бывший фабричный рабочий и армейский прапорщик, был председателем революционных трибуналов и устраивал массовые расстрелы заложников. Такой же пуританинл как Дзержинский, Ксенофонтов заставлял чекистов соблюдать сухой закон и сам доработался до полного истощения. В 1922 г. ему еще не было сорока, но прозвище «дедуш-кв>за ним уже закрепилось. В 1926 г. он умер от рака желудка. Еще более страшным чекистом оказался недоучившийся медик и пианист-виртуоз Михаил Кедров, который в Северной России убивал офицеров, школьников и школьниц с такой яростью, что его упекли в психиатрическую больницу Жена Кедрова, Ревекка Майзель, лично расстреляла сотню белых офицеров и буржуа, а затем утопила еще пятьсот заложников на барже.

Кавказцы в ЧК составляли маленькую, но грозную группу. Короткое время в управлении Ч К служил союзник Сталина грузин Серго Орджоникидзе. Другой грузин, Алексей Саджая, именовавший себя «Доктор Калиниченко», пытал заключенных в Одессе. Георгий Атарбеков, которого Сталин знал лично, расстрелял из пулемета всех пассажиров захваченного поезда; в Пятигорске он саблей зарубил сотню заложников; у себя в кабинете он убил собственную секретаршу, а в Армавире убил несколько тысяч армян. Дзержинский яростно защищал действия Атарбекова.

Сам Дзержинский предпочитал привлекать земляков в свой близкий круг. Главным его сотрудником был Юзеф (Иосиф) Уншлихт, с которым он сошелся еще в начале 1900-х гг. в варшавском подпол ье. Уншлихт стал командиром огромной чекистской армии, «спецназов»; Троцкий тщетно сопротивлялся такому расколу красных Вооруженных сил. Вплоть до 1925 г. эти спецназы расправлялись с непокорными гражданскими лицами, крестьянами, казаками. Дзержинский и Уншлихт рассчитывали на торжество революции по всей Восточной Европе и в Германии; пока независимая Польша под руководством Юзефа Пилсудского в августе 1920 г. не разгромила Красную армию, они намеревались объединить ее с Союзом Советских Социалистических Республик Европы и Азии. Крестовый поход во имя мирового пролетариата помог им забыть о своей антипатии к России. Но та Польша, которая провозгласила независимость в 1918 г., была националистически настроена, и у власти там были имущие слои. Польские социалисты и те польские евреи, которые требовали политического равенства, не находили себе места в новом государстве Пилсудского. Для них единственной возможностью получить власть казалась просоветская революция и вторжение Красной армии. Вот почему в ЧК поляки играли такую видную роль.

Латыши оказались еще более действенным элементом в составе ЧК, и на высшем и на низшем уровне. В июле 1918 г., когда эсеры убили немецкого посла Мирбаха и взяли Дзержинского в заложники, латыш Иоаким Вацетис спас правительство Ленина. Хорошо обученные латышские стрелки обстреляли здание, где находилась эсеровская дивизия московской ЧК, и политически, если не физически, уничтожили эсеров.

Латыши, которые работали в ЧК, не были простыми наемниками. Когда в 1919 г. Латвия добилась независимости, ее новое буржуазное правительство не терпело левых агитаторов, которые будоражили рижские фабрики и заводы. Воинственные латышские рабочие — возможно, до четверти миллиона — предпочитали эмигрировать в советскую Россию. Они играли от Петрограда до Владивостока видную роль в советской жизни, имели собственные журналы и культурные центры. Около двенадцати тысяч латышских солдат из Восточной Латвии (Латгалии), где русское влияние и русский язык были сильнее, сражались за Россию во время Первой мировой войны. В1917 г. белые офицеры покинули их на произвол судьбы, а немцы отрезали их от родины. Разъяренные предательством офицеров, эти латыши тяготели к Красной армии и к ЧК. Неудивительно поэтому, что три четверти центральных кадров ЧК составляли латыши. Когда русские солдаты отказывались от расстрелов, латыши (со вспомогательным отрядом из пятают китайцев) охотно заменяли их. Латыши успешно боролись против белых на Урале, и командиром Красной армии целый год был Вацетис. От формирования в апреле 1918 г. до разгона в ноябре 1920 с латышские стрелки играли ключевую роль в торжестве революции.

Дзержинскому помогали два грозных латыша; Бкабс (Яков) Петере и Мартиньш (Мартын) Лацис. В Риге Петере начал свою карьеру агитатором на верфях; в 1905 г. царские жандармы допросили его и вырвали ему ногти. Он эмигрировал в Лондон с группой латышских и русских социал-демократов, чтобы грабежом добыть денет. В 1911 г. он прославился на весь мир во время осады Сидни Стрит, когда убили трех полицейских. Петере работал с анархистами — двое из них были его кузены, Петер Пяктов «Маляр» и Фритц Сваарс. Сбежав, Пяктов послал властям полуграмотнистра внутренних дел: «Береги свою машину, когда едешь на участок... Мы намерены УБИВАТЬ... Я здесь в Манчестере. Мы скоро расправимся с этой кровавой свиньей, с Черчиллем. Его дни сочтены. Твой Петере». Петерса поймали, но суд присяжных в Олд Бейли оправдал его; он нанял очень ловкого адвоката, и Скотленд Ярд, несмотря на показания свидетелей, нашел более удобным свалить вину за убийства на одного мертвого анархиста.

Петере, как только его освободили, женился на англичанке, Мэй Фриман, которая родила от него дочь Мэйзи. В 1917 г. он приехал в Россию и сразу начал работу в ЧК. В Москве он ловко раскрыл британского агента Роберта Брюс-Локкарта, который зондировал большевиков насчет возможного союза с Британией против Германии. Когда убили немецкого посла и Дзержинский в припадке истерики ушел в отставку на два месяца, Петере стал главой ЧК. Он настаивал на том, что ЧК не держит ответа ни перед кем, кроме Ленина, и что она должна иметь неограниченную свободу в выполнении «обысков, арестов и расстрелов». В Москве Петере командовал облавой, в которой погибло больше ста анархистов, и в Петрограде, пользуясь альманахом «Весь Петроград» за 1916 г., он произвел массовые аресты купцов, чиновников, офицеров, интеллигентов, которые стали заложниками, подлежащими расстрелу.

Зверские наклонности Петерса считались достаточными, чтобы повысить его статус: в первой половине 1920-х гг. он занимался подавлением восстаний туркестанских басмачей. Тем удивительнее, что Брюс-Локкарт свидетельствовал: «В характере Петерса не было ничего похожего на то бесчеловечное чудовище, каким его представляют. Он мне рассказывал, что он испытывает физическую боль всякий раз, как он подписывает смертный приговор»15. По-видимому, физическая боль очень скоро стихала Ш Петере часто предпринимал массовые акции. Типичной операцией была облава 12-13 июня 1919 г. в Петрограде, предпринятая вместе с партийными рабочими под руководством Сталина, — 15 ООО вооруженных солдат задержали сотни подозреваемых или просто родственников дезертиров и расстреляли их, В частной жизни Петере был не менее бессердечным. Отпуская Брюс-Локкарта, он просил его передать письмо его жене в Лондон; а марте 1921 г. Мэй и Мэйзи приехали в Москву и узнали, что у Петерса уже есть вторая жена, русская, и сын от нее. Петере не разрешил своей первой семье вернуться в Англию.16. Зимой 1919 г. журналист Михаил Кольцов работал в относительной безопасности в Киеве; там он описывал свои московские впечатления: «Петере поежился на весеннюю слякоть и стал натягивать на большие руки перчатки. Старые, истертые лайковые перчатки. Пальцы были на концах продраны и неумело, одиноко, стариковски подшиты толстыми нитками. Так зашивают свои веши неприятные хмурые холостяки, живущие в прокисших, низких... меблирашках. В эту минуту мне стало жалко Петерса»!

Лацис был человек куда более красноречивый, чем Петере. До и после революции он писал сатирические и гражданские стихи и комические пьесы на латышском. Он сочинил пародию «Отче наш», обращенную к Николаю II: «Отче наш, иже еси в Петербурге, проклято будь твое имя, уничтожена будь твоя власть...» В 1912 г. он стал известен своей поэмой «Болит сердце...», посвященной своей родине Латвии. Он начал государственную работу следователем в НКВД, который вначале был еще подобием нормального правительственного учреждения. В мае 1918 г. он с таким щегольством разоблачил (или сфабриковал) заговор монархистов, что его перевели в ЧК. В 1919 г. с таким же театральным азартом он вместе со своим племянником чекистом Парапуцем отличился в Киеве, не только заманивая своих жертв в ловушку, но и вымогая у них деньги и драгоценности. Лацис с Парапуцем открыли в Киеве «бразильское консульство» (Лацис сам и был «консулом»). Они продавали визы за огромные суммы, после чего арестовывали клиентов от имени ЧК. Когда белые захватили Киев, они нашли около 5000 трупов, а от еще 7000 арестованных никаких следов не осталось.

Лацис занимался популяризацией ЧК, защищая свою организацию от критики со стороны Народного комиссариата юстиции; он основал журнал «Красный меч», который регулярно печатал статистику (сильно заниженную) казней, включавшую такие показатели, как пол, социальное происхождение жертв, динамика казней в зависимости от времени года. Он заявил:

Чрезвычайная комиссия — это не следственная комиссия, не суд и не трибунал. Это орган боевой, действующий по внутреннему фронту гражданской войны. Он врага не судит, а разит. Мы не ведем войны против (отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию, как класс. Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, — к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого... [ЧК] не милует, а испепеляет всякого, кто по ту сторону баррикад18.

Лацис утверждал, что между 1918 и 1920 гг. было казнено всего 21 ООО человек. Подробности волновали его больше, чем численность, — после восстания эсеров в Ярославле в июле 1918 г. он расстрелял 57 бунтовщиков на месте, а потом еще 350, которые сдались после того, как город подвергся авиабомбежке и обстрелу с бронепоезда.

Как и Дзержинский, Лацис впоследствии получил должность в руководстве экономикой, и он всегда настаивал, что ЧК должна расширить свои полномочия. В посмертном панегирике Дзержинскому Лацис писал: «Тот, кто хоть нерасторопностью мешает развитию производительных сил страны... подлежит искоренению, и дело ЧК — взять это дело в свои руки...»19 Со временем даже Лацис начал терять энергию; он стал членом латышского отдела Союза писателей и ставил свои пьесы в Латышском театре в Ленинграде. Затем он стал командиром железнодорожной милиции и умер, кажется, от разрыва аорты в 1937 г., накануне ежовщины, которая смела бы его вместе с другими латышскими кадрами НКВД.

Видная роль, сыгранная евреями в убийственном терроре 1918-1921 гг., представляет собой очень щепетильный вопрос, хотя бы потому, что приходится обсуждать его вместе с шовинистами и ярыми антисемитами20. От Троцкого до одесских заплечных дел мастеров российские евреи беспощадно мстили за погромы последних трех десятилетий, и поэтому не только черносотенцы, но и монархисты, даже либералы, во всех, других отношениях объективные и справедливые, распространяли мнение, что большевики и их Центральный Комитет — не что иное, как еврейский «кагал». Но взрыв насилия, в котором евреи убивали неевреев в России, нельзя охарактеризовать лишь как возмездие за двести лет царского гнета. Можно, конечно, сравнить еврейскую группу в ЧК с действиями шайки Штерна и Иргуна в Израиле против арабского населения и британских властей, которые представляли собой порыв к самоутверждению после куда более суровых притеснений. Ноте евреи, которые работали на ЧК, не были сионистами; они даже не были в полном смысле слова евреями. Война между ЧК и русской буржуазией не была ни классовой, ни чисто политической. Бе можно определить как конфликт еврейских интернационалистов с русской национальной культурой.

Когда чиновники царской России или нацистской Германии говорили о евреях, то семейное происхождение и фамилия значили столько же, сколько вероисповедание и культурная лояльность, и только при таком понимании имеет смысл описывать конфликт евреев и русских как культурную коллизию. Но, кроме происхождения; что осталось от еврейскости у таких большевиков, как Зиновьев, Троцкий или Свердлов? Некоторые уже во втором или третьем поколении были отступниками от иудаизма; большинство их не знали ни идиша, ни иврита. Воспитание у них было русское, а образ жизни и ценности — европейские. Они были евреями не больше, чем, например, Карл Маркс. В царской России путей выхода из еврейского гетто было мало — эмиграция, образование или революция; и последние два выхода приводили к утрате еврейскости и к присоединению к группам и институциям, зачастую настроенным антиеврейски.

Большевики пользовались поддержкой среди еврейского населения Белоруссии и Украины, во-первыхпотому, что в первые годы советская, власть смотрела на сионизм с терпимостью31. Во-вторых, еврейский Бунд, который поддерживали даже те евреи, которые не были ни интеллигентами, ни сионистами, представлял собой социалистическую партию, готовую сотрудничать с широким кругом социалистов, включая большевиков. В-третьих, пятимиллионное еврейское население подвергалось страшным погромам и абсурдным обвинениям и было лишено гражданских прав и доступа в крупные города и к престижным профессиям. Фронт Первой мировой войны проходил через области, густо населенные евреями. Больше полумиллиона евреев было без компенсации выслано на восток. С 1918 по 1920 г. евреи страдали от погромов, устроенных белыми казаками, украинскими националистами и польскими завоевателями; белые генералы, например Деникин, не всегда обуздывали антисемитизм младших офицеров. А среди красноармейцев только казаки Семена Буденного систематически творили насилие над евреями.

Что касалось ЧК и партии., Ленин боялся, что еврейские мозги могли оказаться столько же полезными, сколько и опасными, да и сами евреи очень хорошо сознавали, что у русского населения они могли вызывать сильную отрицательную реакцию. Ленин позаботился о том, чтобы Троцкий не был включен в комиссию, созданную для разработки мер против православной церкви. Зиновьев, когда он съездил на Украину, выразил опасение, что среди коммунистов «слишком много евреев». В середине 1920-х гг. Лазарь Каганович, первый секретарь ЦК компартии Украины и сам еврей, за три года понизил долю евреев в Харьковском университете с 40 до 11% и повысил долю украинцев с 12 до 38%. Любая инициатива, выдвинутая Троцким или Ягодой или приписываемая им, могла подлить масла в огонь русского антисемитизма. Даже когда доля евреев среди страдающих от голода и холода обывателей Петрограда и Москвы падала, число их в карательных органах и в партии возрастало. В 1922 г. оно достигло в партии максимального показателя (хотя нельзя сказать, что евреи составляли тесную группу единомышленников) — 15%. Уступали они только этническим русским (65%).

ЧЕКИСТ КАК ИНТЕЛЛИГЕНТ И ОРГАНИЗАТОР

Когда кончилась Первая мировая война, старые, но уцелевшие империи Великобритании и Франции, не говоря о новых буржуазных независимых государствах Прибалтики и Центральной Европы, обратили внимание на угрозу, представляемую советской Россией. Поэтому ЧК пришлось перебросить часть своих сил на борьбу с внешним врагом: шпионаж и контрразведка стали гораздо важнее. Теперь ЧК нуждалась не только в стрелках, но и в образованных людях со знанием языков. Чтобы раскрывать шпионов и вести пропаганду, нужны были люди, искусные в дезинформации, в манипулировании и в фальсификации. Недостаточно уметь убивать, надо еще и иметь высшее образование. Очень часто евреи оказывались самыми квалифицированными чекистами, так как среди выходцев из Прибалтики и Польши, рекрутированных в ЧК, было мало интеллектуалов, хотя и встречались такие исключения, как барон Ромуальд Пиллар-фон-Пильхау, остзейский аристократ, или утонченный петроградский юрист Рончевский.

У ЧК были еще другие задания. Кроме подавления контрреволюции или разведывательной работы, она должна была поставить на ноги разрушенную русскую экономику. С самого начала Ленин и Троцкий тайно рассчитывали на репрессивную организацию труда, с трудовыми армиями и с крестьянскими кооперативами на государственных землях. Летом 1918 г. Троцкий заложил фундамент ГУЛАГа, организовав концлагеря в Поволжье. Он продолжал верить, что «непродуктивность обязательного труда — это либеральный миф», но только через десять лет ЧК смогла построить лагеря, которые приносили какую-то прибыль государственной экономике.

Экономическая деятельность ЧК кое в чем предвосхищала Гитлера. ЧК собирала деньги для государства, не только конфискуя собственность банков и предприятий, — она еще и мародерствовала. Драгоценности убитой императрицы Александры Федоровны, которые убийцы доставили в Москву в десяти чемоданах, были проданы за сотню миллионов долларов. Все приговоренные к расстрелу — настоящие или воображаемые контрреволюционеры — лишались своей собственности в пользу ЧК. К концу 1919 г., когда филиалы ЧК распространились по всем областям, районам и городам, по всем учреждениям — по железным дорогам, фабрикам, военным подразделениям, — расстрелы производились по-другому. Вместо расстрела на открытом месте жертв заставляли раздеться догола где-нибудь в подвале; после пули в затылок их одежда тщательно сортировалась. Сам Ленин получил костюм, сапоги, пояс и подтяжки от палачей ЧК22. Нижнее белье поступало в Красную армию или раздавалось другим заключенным. Изо ртов трупов выдергивали золотые зубы. (Михаил Фриновский, чекист, ставший печально знаменитым в годы Большого террора, потерял свои зубы от удара ногой одного узника ЧК, и протезы для него были изготовлены из золотых зубов расстрелянных.)

К концу Гражданской войны советские войска отчаянно нуждались в материальных ресурсах — без трофеев они не могли воевать. Ягода получил такой доклад от отряда, подавляющего крестьянское восстание в Симбирске: «Из-за отсутствия в Красной армии полностью главным образом обуви заговоров и контрреволюционных явлений не замечено»23. После любой победы красноармейские отряды подробно вносили в список каждый трофей: в 1920 г. командир Н. Епанешников с гордостью докладывал штабу, что он посылает «64 ружей шомпольных, 17 охотничьих ружей... 86 винтовок разного образца, один топор, 16 выработанных телячьих, овечьих и козлиных шкур, 11 шинелей старых, один шинель распоротый...; 2 вязаных кальсон... 10 кальсон нательных, 2 мешка с газетами, 45 сырых лошадиных кож, колокол, самогоночную трубу...»24.

Владимир Зазубрин, который в 1918 г. перешел от белых к красным и скоро показал себя довольно талантливым автором и рассказов, и воспоминаний (в 1938 г. Сталин его расстрелял за откровенность), долго помнил тяжелую жизнь чекистов-палачей:

Белые, серые туши рухнули на пол. Чекисты с дымящимися револьверами отбежали назад и сейчас же щелкнули курками. У расстрелянных в судорогах дергались ноги... Двое в серых шинелях ловко надевали трупам на шеи петли, отволакивали их в темный загиб подвала. Двое таких же лопатами копали землю, забрасывали дымящиеся ручейки крови. Соломин, заткнув за пояс револьвер, сортировал белье расстрелянных. Старательно складывал кальсоны с кальсонами, рубашки с рубашками, а верхнее платье отдельно... Трое стреляли, как автоматы, и глаза у них были пустые, с мертвым стеклянистым блеском25.

Подобно Лацисуи Зазубрину, — многие чекисты полагали, что они владеют литературным талантом, точно так, как потом: некоторые писатели пробовали свои силы в качестве следователей. В 1921 г., когда Красная армия и ЧК завоевали Тифлис; чекисты опубликовали антологию стихов, «Улыбка чекиста». Особенно поражают стихи латыша Александра Эйдука, палача и военного эмиссара:

Нет большей радости, нет лучших музык, Как хруст ломаемых жизней и костей. Вот отчего.когда томятся наши взоры И начинает бурно страсть в груди вскипать, Черкнуть мне хочется на вашем приговоре Одно бестрепетное: «К стенке! Расстрелять!»

Служа в Москве, Эйдук признался одному знакомому дипломату «с наслаждением в голосе, как исступленный половой маньяк», что рев моторов грузовиков, которыми глушили выстрелы, когда расстреливали заключенных, его возбуждал и что это «кровь очищает». Эйдук (которого Сталин включит в расстрельные списки 1938 г.) был в 1922 г. откомандирован правительством, чтобы надзирать за американским Агентством помощи голодающим (ARA), когда оно кормило десять миллионов голодающих крестьян в Поволжье.

Еше возмутительнее графоманских строк Эйдука — похвалы чекистам от настоящих поэтов, например Маяковского, который марал свою репутацию такими стихами:

Не буду петь волну и чайку, Я буду петь вам Чрезвычайку...

Юноше, обдумывающему житье, Решающему, сделать бы жизнь с кого, Скажу, не задумываясь, «Делай ее с товарища Дзержинского!»

Как удавов и кроликов, чекистов и поэтов влекло друг к другу, часто со смертельными последствиями для последних. Они находили, что у них есть много общего: они жаждали славы, они представляли себе, что они борцы за правду, авангардисты; творчески неполноценные, они все-таки были убеждены в своем превосходстве над буржуем, над обыкновенными смертными, не способными понять их подвиги. Есть небольшой разрыв между поэтом-символистом, который хотел шокировать буржуя, и чекистом, который хотел поставить буржуя к стенке.:

Образцовым чекистом-интеллектуалом оказался двадцатилетний эсер Яков Блюмкин. Едва окончив школу, он поступил в одесскую ЧК, где прославился как «Бесстрашный Наум»; он потряс весь мир, когда вошел в немецкое посольство с мандатом, будто бы подписанным Дзержинским, и убил посла графа Мирбаха — якобы для того, чтобы отомстить за унизительный Брест-Литовский мир и чтобы вызвать разрыв с Германией и мировую революцию. Блюмкина наказали только условно (предполагается, что за кулисами эсеровского мятежа стояли на самом деле большевики). В 1919 г. Блюмкин-чекист-уже наводил ужас в Киеве.

Блюмкин был очень талантлив: он говорил на многих европейских и азиатских языках; он писал стихи и, несмотря на свои садистские шутки, ошеломлял поклонников своими подвигами. Он был наиполнейшим олицетворением блестящего интеллектуала, развращенного разрешением убивать безнаказанно. В июне 1918 г., незадолго до покушения на германского посла, Блюмкин хвастался перед Осипом Мандельштамом, что он собирается расстрелять какого-то «бесхарактерного интеллигента». Мандельштам возмутился и, как человек, всегда безразлично относившийся к собственной безопасности, через Ларису Рейснер добился, чтобы его принял Дзержинский. Глава ЧК проявил понимание, и, может быть, этот интеллигент был спасен. Блюмкин дружил с Сергеем Есениным и взял его с собой в Иран (где ненадолго появилась советская республика Гилестан); поездка вдохновила Есенина на «персидские» стихи. Даже принципиальный монархист Николай Гумилев гордился тем, что Блюмкин признал его. В стихотворении «Мои читатели» он писал:

Человек, среди толпы народа Застреливший императорского посла, Подошел пожать мне руку, Поблагодарить за мои стихи.

Такие связи между поэтом и чекистом были быстротечными и взаимно губительными. Кадры Дзержинского, как и боги русского Парнаса, редко доживали свой век. Есенин в 1926 г. покончило собой, а Блюмкин а расстрелял Менжинский за связи с Троцким. Через четыре года застрелился Маяковский, и его друга чекиста Агранова расстрелял Ежов.

Поэт мог испытывать ужас перед властью, как Мандельштам, для которого власть была «отвратительна, как руки брадобрея», или восхищаться ею, как Маяковский: все равно пути чекиста и поэта пересекались. В 1919 г. Александра Блока задержала ЧКи допросила как эсера и сочувствующего «мистическому анархизму». Блок поддерживал какое-то время контакты с ЧК — он хлопотал, иногда успешно, за других арестованных. Его следователь Озолин, который руководил массовым убийством в Саратове, объявил себя тоже поэтом.

Максимилиан Волошин, своей славой поэта и мага внушавший и красным и белым какой-то священный ужас и поэтому выживший в Крыму, несмотря на зверства, совершенные и белыми и красными, красноречиво описал в 1921 т. то, что творили свергнутый сумасшедший венгерский коммунист Бела Кун и его любовница Розалия Землячка?

Террор

Собирались на работу ночью. Читали

Донесенья, справки, дела.

Торопливо подписывали приговоры.

Зевали. Пили вино.

С утра раздавали солдатам водку.

Вечером при свече Выкликали по спискам мужчин, женщин.

Сгоняли на темный двор.

Снимали с них обувь, белье, платье.

Связывали в тюки. Грузили на подводу. Увозили.

Делили кольца, часы.

Ночью гнали разутых, голых

По оледенелым камням, Под северо-восточным ветром

За город в пустыри.

Загоняли прикладами на край обрыва.

Освещали ручным фонарем. Полминуты работали пулеметы.

Доканчивали штыком.

Еще недобитых валили в яму.

Торопливо засыпали землей. А потом с широкою русскою песней

Возвращались в город домой.

Бела Кун сам вызвал Волошина прочитать список осужденных, великодушно вычеркнул фамилию поэта и затем пригласил его принять участие в составлении окончательного списка — выбрать для помилования одного человека из каждого десятка26.

Когда начались массовые убийства, интеллектуалам стало труднее общаться с чекистами. Уже 1 сентября 1918 г. ЧК начала «красный террор» как меру защиты, отменяющую и закон, и нравственность. Предлогом к красному террору было убийство от руки молодого поэта Леонида Каннегиссера главы петроградской ЧК Моисея Урицкого (по злой иронии, из всех чекистов он один не выносил кровопролития). Ленину, кажется, не хотелось разрешать Дзержинскому начинать террор против контрреволюции, но он был отстранен от дел: его самого поразила пуля, якобы выпущенная в него из револьвера бывшей анархисткой, Фанни Каплан. Маловероятно, что Каплан покушалась на Ленина; она не могла знать — даже в окружении Ленина не знали, — что Ленин появится на митинге на одной московской фабрике. К тому же Каплан к тому времени уже десять лет как наполовину утратила зрение (последствие взрыва в мастерской, где террористы мастерили бомбы). Будто бы через четыре дня нашли револьвер Каплан, но пуля, поразившая Ленина в шею, была из совершенно другого пистолета. В отличие от Каннегиссера, который сразу был арестован и быстро признался, но находился под следствием целый год (надеялись, что он назовет всех заговорщиков), Каплан молчала, даже когда ее допрашивал Петере, и сразу была передана в Кремль для дальнейших допросов. Через неделю ее расстрелял кремлевский комендант Павел Мальков. Близкий друг Сталина, поэт Демьян Бедный, помог Малькову сжечь ее тело в железной бочке из-под мазута27.

Убийственная работа ЧК набирала силу. Такие попытки убрать вождей, не говоря уж о наступлении Белой армии и англо-французских интервентов с севера, с юга и с востока, послужили предлогом к трехлетней кровавой оргии. Нравственное воздействие распоряжений Дзержинского было ужасающе: взрыв преступного садизма обуял всю страну. За несколько дней в Москве расстреляли сотни. Наследник Урицкого в Петрограде, извращенец Глеб Бокий, расстрелял 1300 человек, хотя Дзержинский «отпустил» ему лимит в 50028. Троцкий и Карл Радек громко приветствовали террор. Радек даже просил, чтобы казнили публично, и Ленин летом 1918 г. предлагал не расстреливать, а вешать, чтобы публика могла дольше смотреть на трупы2?.

Паника и мстительность Гражданской войны неизбежно влек-ли за собой ужасные зверства, особенно в таких городах, как Киев и Астрахань, которые несколько раз переходили от белых к красным и обратно. Каторжники и освидетельствованные психопаты, объявив себя офицерами ЧК, насиловали и убивали кого угодно. Белым офицерам давали пропуска с гарантией личной безопасности, потом их вызывали на регистрацию и расстреливали, или сжигали: заживо в горнах, или топили на баржах, или забивали саблями. Красные старались поддерживать боевой дух, расстреливая каждого десятого отступающего и всех дезертиров: такую политику и Троцкий, и Сталин вводили на всех фронтах, где он» побывали. Статистика ненадежна и существует только на 1921 г., когда Гражданская война уже сходила на нет, — тогда было расстреляно 4337 красноармейцев30.

Иногда целый народ объявлялся «белым», и это вело к геноцид ду. ИонаЯкир, знаменитый красный командир, истребил половину мужского населения донских казаков огнеметами и расстреливал пулеметами женщин и детей31. Красные же казаки объявили «белыми» своих нерусских соседей, калмыков и черкесов, и перебили их. Под личным надзором Дзержинского в Москве расстреливали «контрреволюционеров» списками и категориями. Так погибли скауты и члены лоун-теннисного клуба.

Не все чекисты были мужчинами: самыми страшными, особенно в Киеве, Харькове и Одессе, были женщины. Бакинский товарищ Сталина, Розалия Землячка, вместе со своим любовником Бела Куном и с одобрения Ленина, убила 50 ООО белых офицеров, которые поверили обещаниям охранной грамоты командира Фрунзе. По приказу садистки Землячки (которая дожила до пенсии) живых офицеров привязывали парами к доскам и сжигали их заживо или топили на баржах недалеко от побережья:

В Одессе особенно боялись двух чекисток: Веры Гребенюковой (по прозвищу «Дора»), которая почти три месяца в 1918 г. увечила заключенных, прежде чем их расстрелять, и «Мопс», латышскую садистку, главного палача города. В киевской ЧК одну венгерку, Ремовер, перевели в психиатрическую палату, после того как она начала расстреливать не только заключенных, но и свидетелей. И в центральной тюрьме Москвы в 1919 г. женщина-палач любила поднимать осужденных из больничных коек и нагайкой загонять в подвал.

Очень часто палачами ЧК были каторжники, например Янкель-Яков Юровский, который расстрелял Николая 11, или единственный чернокожий в ЧК, одессит Джонстон, который заживо сдирал кожу со своих жертв. Некоторые буйные палачи сходили с ума: Саенко в Харькове, у которого была собственная камера пыток, напал на старших офицеров, и его пришлось расстрелять; та же участь постигла Магу, главного московского палача. Но если сумасшедший палач был политически заметной фигурой, то принимали более гуманные меры: Белу Куна положили в психиатрическую больницу, откуда он выписался, чтобы поступить в кадры Коминтерна. Михаил Кедров, друг и издатель Ленина и двоюродный брат двух членов ЦК, был снят с работы, когда он не только утопил пленных белых офицеров в традициях террора Французской революции, но и готовился полностью истребить население Вологды и других северных городов. У Кедрова сумасшествие было

следственное: его отец, скрипач, умер в приюте для душевнобольных. Сын тоже провел время в психиатрической больнице; но потом его восстановили в ЧК, и он продолжал зверствовать у Каспийского моря. После Гражданской войны он оставил ЧКи, пользуясь своим опытом, стал главой нейрохирургического института, где Берия и арестовал его в 1939 г.32

Несомненно, Белая армия тоже совершала массовые убийства и террор. Смерть нескольких тысяч красных в плену у финского генерала Маннергейма в начале 1918 г., как и концлагеря, в которых новые эстонское и финское правительства держали большевиков, служили предлогом для мести. На юге России под властью белых случались ужасные зверства, хотя нельзя сказать, что они являлись нормой в Белой армии, где служило много принципиальных и хорошо образованных офицеров и где местная администрация не всегда теряла свои этические навыки. Такие сумасшедшие садисты, как барон Роман Унгерн-Штернберг, который уничтожал население Монголии, были исключением. Только украинский «анархист» Махно и некоторые казацкие дивизии систематически творили террор, сравнимый с красным.

Последствием красного террора и Гражданской войны в СССР было появление целого поколения мужчин и женщин, которым массовые аресты и казни были нипочем, казались нормальной, оздоравливающе й процедурой. Бели тот холокоот, который случился между 1918 и 1922 гг., на вид менее ужасен, чем холокосты Гитлера или Сталина, то только потому, что ему подвергли не расу, а класс; что большей частью те, кто страдал, были отрезаны от западного мира; что документов нет; что, как любил повторять Сталин, «победителей не судят». (В любом случае можно утверждать, что грипп и тиф унесли куда больше жертв, чем пули чекистов и красноармейцев.) Но главное, никто не каялся в терроренникто не искупал его, и, как затихшая инфекция, он таился в крови, чтобы вспыхнуть опять через поколение. Те, кто без угрызения совести убивал классовых врагов, ждали наступления времени, когда опять можно убивать.

Уму трудно постичь размах того холокоста, который развязали Ленин, Троцкий, Дзержинский и Сталин. Можно сравнить демографическую статистику СССР в 1920-х гг. с цифрами, прогнозировавшимися за десять лет перед тем; можно пользоваться надежной переписью населения 1926 г., экстраполируя данные в тех областях, где вели учет рождавшихся и умиравших. С 1914 по 1917 г. почти

3 млн военных и 300 тыс. гражданских лиц погибло на войне. С

1917 по 1920 г. население Европейской России сократилось на шесть миллионов (5%): Украина, Белоруссия и Кавказ пострадали примерно так же33, В больших промышленных центрах смертность

давно была выше рождаемости — города росли за счет деревни! откуда вытягивали свежую рабочую силу. В деревне до революции на каждые 60 смертей приходилось 100 рождений. Но с 1917 по

1920 г. и в деревне смертность превышала рождаемость, а в городах смертность удвоилась. Эпидемия и голод унесли еще больше жизней, чем пули. Ленин в декабре 1919 г. заявил, что «или [тифозная] вошь победит социализм, или социализм победит вошь». Туберкулез, кардиологические заболевания, дизентерия, болезни от недоедания, холода и страха опустошали страну.

Во время революции и Гражданской было убито почти 2 млн красноармейцев и чекистов, 0,5 млн белогвардейцев; 300 тыс. украинских и белорусских евреев (жертвы погромов, произведенных украинскими, польскими и белыми войсками); 5 млн голодающих, особенно в Поволжье, в 1921-1922 гг. К этому числу потерь надо прибавить 2 млн русских эмигрантов. В итоге население СССР к концу Гражданской войны оказалось лишенным десяти миллионов жителей. На самом деле потери были еще больше: в нормальных условиях население должно было бы вырасти за эти пять лет на 5- 10%. К тому же есть основания полагать, что число расстрелянных, повешенных и загнанных в концлагеря гораздо выше, чем показывает официальная статистика (например, 12 000 расстрелянных в 1918 г. или 9701 расстрелянный и 21 724 заключенных за 1921 г.). Только репрессии после восстаний в Кронштадте или Тамбове в 1921 г. привели к десяткам тысяч казней.

Хуже того, среди убитых солдат преобладала молодежь, а эмиграция лишила страну многих профессионалов в самых разных сферах. Ушли те, кто должен был пахать землю или приводить фабрики в рабочий порядок и восстанавливать экономику. Дзержинский отлично понимал это. Большевиками было фактически загублено два поколения: единственным залогом лучшего будущего были дети, а многие из них стали голодающими беспризорными сиротами. Именно эти дети послужат «сырьем» для сталинского Советского Союза. Не сострадание, а стратегия заставляла ЧК, VIIV и НКВД заниматься постройкой колоний для бездомных детей. Сиротские дома, детские коммуны и теории воспитания были предметами, интересующими тайную полицию: она создала массу сирот и хотела использовать их3*.

Когда Дзержинский, Ленин или Сталин извинялись за излишние зверства ЧК, они всегда намекали на отсутствие у нее опыта. Матросы, преподаватели, фабричные рабочие не могут-де всегда хранить профессиональное спокойствие и соблюдать законы в таком шквале контрразведки и контртеррора. Но и во всех других сферах государства в послереволюционные годы чувствовался отчаянный недостаток руководящих кадров. Люди брались за службу, для которой у них не было ни малейшей подготовки или квалификации. Чтобы солдат, врач, кочегар или крестьянин стал чекистом, однако, нужна была только очень кратковременная учеба — требовалось привыкнуть к насилию.

Типичным чекистом мог в равной степени оказаться быстро продвигающийся наверх мальчик из еврейского штетла или опустившийся дворянин. Например, Михаил Фриновский был одним из восьми детей довольно зажиточных родителей (отец был преподавателем, мать — помещицей). Так же как у Сталина и Дзержинского, отец у Фриновского был садист, и сын получил образование в семинарии, так что его бунт, может быть, был предопределен. Но юный Фриновский был русским патриотом, причем до такой степени, что он солгал о своем возрасте, чтобы воевать в царской армии. Он дослужился до унтер-офицерского звания в кавалерии. Разочарованный бесполезным кровопролитием, он дезертировал. Поставив себя вне закона, Фриновский потянулся к анархизму и терроризму: в 1917 г. он с группой бандитов запытал до смерти одного генерал-майора и потом скрылся от розыска, поступив бухгалтером в военную больницу. Большевики сочли его преступления рекомендацией в ЧК. Послужив в Красной армии, Фриновский стал одним из самых лютых чекистов в Москве и оттуда поехал вместе со Сталиным на польский фронт в 1920 г.

Другие чекисты, например Нафталий Френкель, не будь войны, остались бы комбинаторами и жуликами. На верфях и стройках Одессы Френкель разбогател, занимаясь спекуляцией во время войны; как только революция положила конец контрактам на экспорт и импорт, он поступил в ЧК и помог освободить город от белых. Большей частью ЧК расстреливала своих союзников-гангстеров, когда их услуги были уже не нужны, но Френкель был слишком талантливым организатором, чтобы убивать его. Он продолжал спокойно зарабатывать в порту и помогать ЧК, пока Дзержинский не решил навести порядок и не послал Френкеля на далекий север, будто бы арестантом, HQ де-факто комендантом концлагеря. В конце концов он стал главным организатором строительства Беломорское Балтийского канала, построенного политзаключенными в начале 1930-х гг.

В ЧК служили тысячи таких Фриновских и Френкелей. ЧК рекрутировала людей, которые десятью годами раньше хотели разбогатеть или стать знаменитыми, и потом распределяла их по всему советскому обществу. Тому, кому удавалось преуспеть в ЧК, I могли поручить руководство любой разваленной отраслью, экономической или военной. Таким образом, палачи и следователи распространялись по всем ветвям администрации, применяя единственные известные им методы к проблемам, которые раньше решали посредством обсуждения и убеждения. С середины 1919 г. Дзержинского, так же как Сталина и Троцкого, Ленин посылал на любой участок фронта, где армия отступала, в любую местность, где можно было реквизировать хлеб для голодающих городов, — словом, туда, где беспощадная вера в насилие и пользу дела могла спасти положение.

Несмотря на постоянную утечку кадров в другие наркоматы, Дзержинскому удалось к середине 1919 г. создать такую всесоюзную ЧК, которая продолжала работать даже в его отсутствие. Его близкие подчиненные — Петере, Лацис, Ксенофонтов, Менжинский и Ягода, особенно двое последних — были не менее преданы делу, чем он35. Атмосфера была удивительно дружелюбной для такого змеиного гнезда; надо признаться, что у руководителей было свое обаяние и что низшие ряды, которые хорошо знали, что к чему, оставались лояльны верхам. Вместе они создали такой миф, что чудовищное кровопролитие казалось благородным подвигом.

Сам Дзержинский считал, что двухлетняя служба в ЧК — это максимум, чего можно было ждать от молодого чекиста; как и Гиммлер, Дзержинский видел только благодеяние в той бойне, которой он управлял. Мартиньш Лацис заявлял:

Как бы честен ни был человек и каким бы кристально-чистым сердцем он ни обладал, работа ЧК, производящаяся при почти неограниченных правах и протекающая в условиях, исключительно действующих на нервную систему, дает себя знать36.

Личных сомнений никто словами не выражал, но тела протестовали нервными припадками, головной болью, коликами. Как Троцкий, так и Дзержинский были подвержены истеричным нервным кризисам, после которых нельзя было ни работать, ни общаться. После убийства Мирбаха, когда Дзержинского задержали эсеры, причем он сам обнажил грудь и призвал их расстрелять себя, у него случился такой тяжелый припадок, что, как только его выпустили и эсеров уничтожили, он подал в отставку. Осенью, униженный тем, что ЧК не смогла предупредить покушения на Урицкого и Ленина, Дзержинский обрил голову и с фальшивыми документами на имя польского гражданина Феликса Доманьс-кого поехал в Швейцарию к ничего не подозревающим жене и сыну. Только после отдыха на озере Лугано, где тогда был и не узнавший его Брюс-Локкарт, он поправился и вернулся в Россию на свой пост. (Когда швейцарцы выдворили советскую миссию из Берна, Зофия и Яцек поехали вслед за ним в СССР.) С начала 1920 г. при поддержке жены, сестры, невестки и двух племянниц (впрочем, по-прежнему ночуя у себя в кабинете и питаясь черным хлебом и чаем) Дзержинский выполнял для Ленина целый ряд особых поручений. Эти поручения втягивали его в орбиту Сталина.

СТАЛИН И ДЗЕРЖИНСКИЙ: ТАНДЕМ

Пока шла Гражданская война, у Сталина на посту наркома по делам национальностей дел было немного. Задачи, стоявшие тогда перед ним и требовавшие выполнения любой ценой, были логистическими — доставка свежих сил и оружия на фронт, зерна — в города, поддержание авторитетом партии репрессивных мер ЧК и Красной армии. В свою первую экспедицию с мая по сентябрь 1918 г. Сталин вместе со своим давнишним другом Климом Ворошиловым отправился в Царицын, чтобы привезти зерно с юга России в Москву и Петроград. При этом они (Ворошилов командовал армией под Царицыном) решили вмешаться в совершенно другое дело — защиту города от белых. Сталин заклеймил красного командира Андрея Снесарева (подопечного Троцкого) дезертиром и пособником французских интервентов. Сидя в тылу подальше от дальнобойных орудий Белой армии, Сталин и Ворошилов устроили трибунал и судили царицынских офицеров. Приговоренных офицеров сажали на баржи на Волге и расстреливали пулеметами. Сталин взял в свое распоряжение все войска под Царицыном, включая шесть отрядов, следующих в Баку, чтобы спасти большевиков от эсеров и британских интервентов. Поэтому вину за гибель двадцати бакинских комиссаров можно отнести на счет Сталина.

Сталина сопровождала его семнадцатилетняя невеста Надежда Аллилуева. Он заставил шурина Федора Аллилуева участвовать в убийстве подозреваемых «спецов», тех бывших царских офицеров, от опыта которых зависела плохо подготовленная Красная армия. Федор Аллилуев сошел с ума. Но Сталин скрепил свой союз с Ворошиловым и с командиром красных казаков Буденным. И Ворошилов, и Буденный питали ненависть к профессиональным офицерам, и эта, долго копившаяся, ненависть выплеснулась через двадцать лет, когда с разрешения Сталина они начали истребление кадров Красной армии.

Сталин при полной поддержке Дзержинского вступил в распрю с Троцким, который защищал спецов. Как-никак, он являлся главнокомандующим и смог заставить Дзержинского освободить бывших царских офицеров из тюрьмы для службы в Красной армии. (Они были освобождены с предупреждением, что в случае дезертирства их жены и дети будут расстреляны.) Рассорившись с Троцким, Дзержинский все теснее примыкал к Сталину, который с этого времени начал заменять Троцкого как главного покровителя ЧК.

На ранних этапах революции Дзержинский не раз принимал сторону Троцкого. Когда в январе 1918 г. Ленин сдался и принял германские условия в Брест-Литовске, Дзержинский вслед за Троцким с негодованием отказался поддержать то, что он назвал «капитуляцией всей нашей программы*. В отличие от Троцкого, однако, Дзержинский не доверял тем, кто служил при царе: в ЧК он не принимал почти никого, кто работал в дореволюционной тайной полиции.

Та моментальная неприязнь, которую Сталин и Троцкий почувствовали друг к другу в 1913 г. в Вене, перерастала в настоящую вражду, которой положит конец только смерть одного из них. В октябре 1918 г. Троцкий властно пресек вмешательство Сталина:

Приказываю Сталину немедленно образовать Революционный Совет Южного фронта на основании невмешательства комиссаров в оперативные дела... Неисполнение в течение 24 часов этого предписания заставит меня предпринять суровые меры37.

В тот же день Сталин послал длинную жалобу Ленину:

Дело в том, что Троцкий, вообще говоря, не может обойтись без крикливых жестов... Теперь он наносит новый удар своим жестом о дисциплине, причем вся эта троцкистская дисциплина состоит на деле в том, чтобы виднейшие деятели фронта созерцали заднюю военных специалистов из лагеря «беспартийных» контрреволюционеров и не мешали бы этим последним губить фронт... В общем дело обстоит так, что Троцкий не может петь без фальцета... Поэтому прошу своевременно, пока не поздно, унять Троцкого и поставить его в рамки, ибо боюсь, что сумасбродные приказы Троцкого, если они будут повторяться, отдавая вес дело фронта в руки заслуживающих полного недоверия, так называемых военных специалистов из буржуазии, внесут разлад между армией и командным составом...38

Расстреливая командиров, «чтобы ободрить остальных», как раньше говорили о британском флоте, и Сталин, и Троцкий следовали одной и той же стратегии. Тем не менее стиль их действий и поведения сильно различался. На поезде Троцкого были автомобили, киносъемка, духовой оркестр; на станции заранее телеграфировали, чтобы запасались сливочным маслом, перепелами и спаржей для комиссара. Расстрелы дезертиров и отступающих офицеров чередовались с бурными речами к рядовым солдатам. Сталин же путешествовал при показномотсутствии всех удобств; бойцов он не хвалил и еще меньше доверял им, полагая, что те нерабочие элементы, которые составляют большую часть армии, в особенности крестьяне, не будут бороться за социализм. Они отказывались добровольно сражаться;, и поэтому его задача — заставлять этих людей идти в бой39.

В конце концов белые, которые осаждали Царицын, не смогли захватить город, но жестокость Сталина нанесла больше вреда его подчиненным, чем врагу. Троцкий даже угрожал Ворошилову полевым судом, и Ленин согласился, сообщив Южной армии, что она может назначить себе любого командира, за исключением Ворошилова. Такое унижение склонило Ворошилова к сближению со Сталиным, от которого теперь зависела его военная карьера. Сталин уже прибрал к рукам двоих человек, которых Ленин и Троцкий обидели и отвергли, — Ворошилова и Дзержинского.

Когда в конце 1918 г. деморализованные красные отдали белым город, что позволило британским силам объединиться с адмиралом Колчаком, ЦК послал Сталина и Дзержинского в их первую совместную командировку, чтобы наказать и потом сплотить армию. Неразлучные инквизиторы провели весь январь 1919 г. в Вятке — месте первой ссылки Дзержинского. Они проявили такую беспощадность, что к февралю ЦК пришлось распорядиться, чтобы были освобождены еще не расстрелянные офицеры: «Всех арестованных комиссией Сталина и Дзержинского в 3-й армии передать в распоряжение соответствующих учреждений...»40

Впервые Дзержинский увидел фронт: он был потрясен, но решимость осталась прежней — в апреле он писал сестре Альдоне:

Но ты не можешь понимать меня, солдата революции, воюющего, чтобы в мире больше не было несправедливости, чтобы война не сделала целые миллионы людей добычей богатых завоевателей. Война страшная вещь... Самая убогая нация первой встала на защиту своих прав — и оказала сопротивление целому миру. Хотела бы ли ты, чтобы тут я оставался в стороне?41

На следующий год Дзержинский еще теснее сблизился со Сталиным. Летом, в разгар советско-польской войны, Дзержинские жили на даче под Харьковом с четой, тогда очень близкой к Сталину, — Демьяном Бедным и его женой. В то время как Красная армия выжимала поляков из Украины и гнала их до пригородов Варшавы, Сталин и Дзержинский работали вместе, но опять продемонстрировали Ленину и Троцкому пределы своих способностей. В июле 1920 г. Сталин обещал Ленину блестящую победу:

Теперь, когда мы имеем Коминтерн, побежденную Польшу., было бы грешно не поощрять революцию в Италии... и в таких еще не окрепших государствах, как Венгрия, Чехия... Короче: нужно сняться с якоря и пуститься в путь, пока империализм не успел еще мало-мальски наладить свою разлаженную телегу...42

Но, несмотря на талант и опыт командующего Тухачевского, бывшего царского офицера, красная кавалерия, как за семьсот лет до этого монгольская, через месяц уже завязла в польских лесах и болотах, без палаток, без шинелей, под непрестанным дождем. Сталин тем не менее горячо настаивал, чтобы советское правительство отвергло предложение английского премьер-министра Дэвида Ллойд Джорджа посредничать с поляками в поисках перемирия и разграничения по «линии Керзона». Сталин полагал, что до начала переговоров надо захватить как можно больше территории. Из-за такой тактики Красная армия истратила свои последние силы, осаждая Львов. Поляки пошли в контратаку, взяли 100 тыс. советских пленных и захватили огромную территорию — до Минска в Белоруссии и Каменец-Подольского на Украине. Всю славу получил Пилсудский, а весь позор — Дзержинский и Сталин..

Дзержинский не сомневался, что он приедет к Красной армии уже в Варшаве и поможет сформировать советское польское правительство. Он забавлял других советских выходцев из Польши, в особенности Карла Радека, своей скромной надеждой на то, что после казни Пилсудского он займет пост министра образования в новой Польше43. Поражение Красной армии на Висле покончило с этими мечтами. Сталин, Дзержинский и Ворошилов предвкушали победу. Теперь же Дзержинский, как и Ворошилов в 1918 г., оказался связан узами позора со Сталиным. Потрясенный Ворошилов написал Серго Орджоникидзе: «Мы ждали от польских рабочих и крестьян восстаний и революции, а получили шовинизм и тупую ненависть к "русским"»44.

Троцкий беспощадно издевался над промахами Сталина — через двадцать лет за эти промахи поплатятся жизнью 22 тыс. пленных польских офицеров. Ворошилов на короткое время утратил вкус к командованию, в марте 1921 г. он рядовым воином участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа. В ноябре 1921 года он писал Сталину: «Работа в Военведе мне уже опостылела, да и не в ней теперь центр тяжести. Полагаю, что буду полезней на гражданском поприще... Работу возьму какую угодно и надеюсь снова встряхнуться, а то я здесь начал хиреть (духовно)»45.

В феврале 1921 г. Красная армия перешла границы Грузии и Довела до конца завоевание потерянного ненадолго Закавказья. Те грузинские коммунисты, которые пришли к власти, первоначально не были марионетками Ленина и вели довольно толерантную политику, не арестовывая еще не сбежавших членов меньшевистского правительства. Буду Мдивани и Филипп Махарадзе сопротивлялись решению Сталина включить Грузинскую республику в Закавказскую федерацию; хуже того, Сталин вывел Абхазию из-под власти Тбилиси и сделал из нее автономную республику, которой было легче управлять из Москвы. Сталин нередко выражал презрение к своей родине. Он советовал Демьяну Бедному развлечься в Баку, добавляя: «Тифлис не так интересен»46. Троцкому он говорил:

грузины великодержавничают в отношении армян, абхазцев, аджарцев и осетин... Уклон этот, конечно, не так опасен, как уклон к русской великодержавности, но все же он достаточно опасен, и умолчать о нем в тезисах, по-моему, нельзя47.

На Кавказе Сталин проявлял такую жестокость, — осенью 1920 г. он руководил кровавой репрессией черкесов и осетин, — что Ленин заметил, что «обрусевшие инородцы» часто «пересаливают по части истинно русского настроения».

Задача справиться с грузинами была поручена Серго Орджоникидзе, который хорошо доказал свою стальную жесткость, расстреливая азербайджанских и армянских националистов, коммунистов и некоммунистов. Когда грузинские коммунисты пожаловались Ленину, Сталин и Орджоникидзе взбесились — последний ударил Мдивани по лицу, за что его обозвали «ишак Сталина». Ленин распек и Орджоникидзе, и Дзержинского, который вместе со Сталиным оправдывал Орджоникидзе:

Никакой провокацией, никаким даже оскорблением нельзя оправдать — этого русского рукоприкладства... Тов. Дзержинский непоправимо виноват в том, что отнесся к этому рукоприкладству легкомысленно... [Грузинское] дело сейчас находится под влиянием Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их бесстрастие. Даже совсем напротив41.

В коротенькой записке — самой последней, продиктованной им, пока атеросклероз не отнял у него дар речи, — Ленин попытался смягчить обиженных грузин: «Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь»49.

У Сталина были личные мотивы, побуждавшие его собирать вокруг себя недовольных и отвергнутых Лениным. Он был одинокой фигурой. У всех других большевиков были свои союзники и доверенные лица — жены, сестры, любовницы. Даже Дзержинского, когда Зофия приехала из Цюриха, заманили в комфортную квартиру в Кремле (его жена нашла себе работу в Наркомпросе). Жены руководителей находили себе влиятельные, хотя на вид скромные, посты в правительстве и в партии. Вторая жена Зиновьева, Лялина, решала важные вопросы школьного образования, а ее брат Ионов хозяйничал над государственными издательствами в Петрограде. Ольга Бронштейн, жена Каменева и сестра Троцком го, хотя сама никогда не ходившая в школу, вербовала крупных поэтов, которые должны были обучать пролетариат творчеству; потом она заведовала театрами и, наконец, музеем Ленина. Жена Ленина Крупская номинально являлась куратором народного образования: в 1923 г. она издавала инструкции, запрещающие публикацию или преподавание Платона, Канта, Шопенгауэра, Джона Рескина, Ницше и Льва Толстого. Вторая жена Троцкого Наталья Седова заведовала музеями и государственным хранилищем конфискованных ценностей.

Разводы и новые браки связывали наркомов с поэтами> художниками и профессорами, но, несмотря на провозглашение большевиками равенства полов, даже на периферии власти было удивительно мало духовно свободных женщин — таких как Лариса Рейснер, Александра Коллонтай. У жен большевиков (кроме Дзержинского, Калинина и Сталина) были свои салоны, где те интеллигенты, которые еще не эмигрировали или не скрылись, искали протекции. Таким образом, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Радеки Бухарин, не говоря уж о Ленине, стали покровителями, чьи подопечные, друзья, советники, поклонники и просители сплотились — еще до окончания Гражданской войны — в какой-то новый класс привилегированных приживальщиков, революционную интеллигенцию. У этого процесса, конечно, была обратная сторона. Поэтесса Лариса Рейснер, которая флиртовала с Блоком и Мандельштамом и некоторое время жила с Гумилевым, стала, как только вспыхнула революция, сожительницей Федора Раскольникова, командира петроградских матросов, а затем женой самого остроумного и циничного из большевистских руководителей, Карла Ра-дека. Но она никогда не порывала своих связей с миром поэтов и покровительствовала аполитичным аутсайдерам, например Ахматовой и Мандельштаму.

Эти полуреволюционные, полудекадентские буржуазные круги были чужды Сталину. Единственным интеллигентом., с которым Сталин мог говорить по душам, пока он не достиг высшей власти, был Демьян Бедный, Девушка, на которой Сталин женился, совсем не годилась в союзницы — она связывала его только с маловлиятельными Аллилуевыми. Даже у подчиненных Сталина, Молотова и Ворошилова, жены обладали более широкими связями.

У Сталина, однако, было одно преимущество, с помощью которого он располагал товарищей к себе, — кавказские контакты. Кроме Серго Орджоникидзе он тепло дружил с Нестором Лакобой, абхазским лидером, знаменитым своей полной глухотой и орлиной зоркостью. При помощи Сталина скромный и хорошо образованный Лакоба отделил свою родину от Грузии и превратил ее в остров благополучия на Кавказе, опустошенном войной. Большевики сознательно терпели политику Лакобы, которая состояла в уклонении от чисток, расстрелов, даже от насаждения социализма, так как только благодаря этому дворцы и особняки на Черноморском побережье еще стояли неразграбленными и неразрушенными. Сталин приглашал Лакобу к себе в Зубалово на дачу50. Когда физическое и душевное здоровье Дзержинского ухудшилось и он, наконец, согласился на ежегодный отпуск, Сталин начал посылать и его, и других главных чекистов к Лакобе на отдых51. 25 сентября 1922 г. Орджоникидзе извещал Лакобу: Дорогой тов. Лакоба! Могилевский и Атарбеков тебе наверное уже сообщили о том, что тт. Дзержинский, Ягода и другие едут в гости к тебе на два месяца. Надо их поместить в лучшем (чистом, без насекомых, с отоплением, освещением и т. д.) особняке у самого берега моря. Быть во всех отношениях достойными абхазцу гостеприимными хозяевами, в чем у меня нет никакого сомнения. Подробнее расскажет податель сего. Будь здоров. Крепко жму твою руку52.

После десятилетий лишений и безвылазного бдения в темных камерах и кабинетах кавказское гостеприимство очаровало даже сурового Дзержинского. Лакоба, который еще пятнадцать лет будет оставаться в фаворе у Сталина, оказался превосходным орудием для управления и даже устранения соперников. Когда стало ясно, что Ленин скоро умрет, Абрам Беленький, кремлевский комендант и близкий товарищ Сталина, организовал поездку Троцкого в Абхазию будто бы для того, чтобы поправить его здоровье. 6 января 1924 г. Беленький инструктировал Лакобу:

Глубокоуважаемый и дорогой тов. Лакоба., i Врачи запретили тов. Троцкому заниматься и [предписали] немедленно выехать в двухмесячный отпуск для лечения на юг. Мне кажется, I что лучшего места, нежели у ВАС в Сухуме, нам уже не подобрать, тем более, что врачи как раз настаивают на Сухум. Считаю, что лучшее место для помещения его будет дача Смицково, т.е. там, где Вы в свое время устраивали товарища Дзержинского и Зиновьева. Врачи предписали т. ТРОЦКОМУ полный покой, и несмотря на то, что с т. Троцким поедут наши люди для его охраны, тем не менее, очень прошу Вас, дорогой товарищ Лакоба, Вашим метким оком и заботливостью взять тов. Троцкого под Вашу опеку, тогда мы здесь будем совершенно спокойны. Товарищ КАУЗОВ, податель сего письма, является моим комиссаром при тов. Троцком. Он будет ведать продовольственными и денежными вопросами, а также охраною. Вашу помощь и товарищеское содействие тов. Каузову я, дорогой товарищ ЛАКОБА, никогда не забуду, и мне ду. мается, что больше по этому вопросу нам больше нечего говорить, ибо я уверен, что Вы меня поняли во всем. Понятно, что никаких встреч и парадов устраивать не нужно. О дне выезда т. Троцкого сообщу Ван шифром через тов. Могилевского.

Жму крепко Вам Вашу руку и с товарищеским коммунистическим приветом, Ваш Беленький.

Товарищ Каузов передаст Вам фотографии, которые я снял в Зуба-лове. Сердечный и теплый привет Вам от тов. Дзержинского и Ягоды5 .

К началу 1924 г. Дзержинский проникся не меньшей, чем Сталин, враждебностью к Троцкому и поэтому активно помогал Сталину отстранять Троцкого от политики. Владимира Антонова-Овсеенко, героя Гражданской войны и поклонника организационного гения Троцкого, Дзержинский поставил на место: —

Вы все только «зарвались», а партии и революции не преданы... Удержать диктатуру пролетариата... требует от партии величайшего идейного единства и единства действий под знаменем ленинизма. А это значит надо драться с Троцким54.

Слабым местом Троцкого являлась его ипохондрия. Уже не раз Дзержинский устраивал ему лечение, и весной 1921 г. года Ленина очень волновали симптомы Троцкого — обмороки, хронический колит, артериальные спазмы, так что Политбюро приняло решение: «Предписать т. Троцкому выехать для лечения на дачу, сообразуясь при выборе места и срока с предписанием врачей. Наблюдение за выполнением т. Троцким постановления возложить на т. Дзержинского»55. Троцкий поехал в Ессентуки56.

5 января 1924 г., когда борьба за власть внутри советского, ру» ководства ожесточилась, Сталин распорядился поставить на повестку дня Политбюро вопрос об «отпуске для т. Троцкого». Через неделю, когда Ленину оставалось жить всего трое суток, Дзержинский написал Лакобе, ясно давая понять, что тот должен удержать соперника Сталина подальше от рычагов власти;

Дорогой товарищ! По состоянию болезни т. Троцкого врачи посылают в Сухум. Это стало широко известно даже за границей, а потому я опасаюсь, чтобы со стороны белогвардейцев не было попыток покушения.

Моя просьба к Вам иметь это в виду. Т. Троцкий не будет по состоянию здоровья в общем выезжать из дачи, и потому главная задача не допускать туда посторонних, неизвестных. Прошу Вас по вопросу об охране сговориться и согласовать мероприятия с т. Каузовым. Сердечный Вам и абхазцам коммунистический привет. Ваш Ф. Дзержинский57.

Когда умер Ленин, Сталин хитроумно устроил все так, чтобы было как можно меньше прений о переходе власти и чтобы его собственный авторитет не был подорван. Он успокоил левых наследников, Зиновьева и Каменева, создав вместе с ними недолговечную тройку. Либеральных правых он умиротворил назначением Рыкова председателем Совнаркома. Как генеральный секретарь, Сталин держал фактически все бразды правления в своих руках, и, продвинув Дзержинского на должность председателя Высшего совета народного хозяйства, он распространил свою власть и вне партии. Чекисты тем временем зондировали общественное мнение в стране после смерти Ленина, и Дзержинский смог уверить Сталина, что советский обыватель всего больше боится, как бы воинственный Троцкий не взял власти, не восстановил военный коммунизм и не покончил с нэпом. Благодаря нэпу возрождался мелкий бизнес и частные предприниматели даже получали государственные концессии; на какое-то время укрепилось право крестьян на обрабатываемую ими землю, а коммерсанты и интеллектуалы даже могли путешествовать за границу. Но некоторые творцы нэпа, особенно Сталин, видели в нем только временное отступление от социализма, которое подготовит население и экономику к следующему этапу строительства коммунизма.

Пока Троцкий скучал на Кавказе, Сталин и Дзержинский позаботились обо всем, начиная от бальзамирования тела Ленина до повестки дня Политбюро. Троцкого слишком поздно осенило, какими гибельными последствиями чреват его отпуск. Сразу после смерти Ленина Сталин продиктовал телеграмму:

Ягоде — для немедленной передачи т. Троцкому Сожалею о технической невозможности для Вас прибыть к похоронам. Нет оснований ждать каких-либо осложнений. При этих условиях необходимости в перерыве лечения не видим. Окончательное решение вопроса разумеется оставляем за Вами. Во всяком случае просим сообщить телеграфно Ваши соображения о необходимых новых назначениях. Сек. ЦК Сталин 22 янв. 1924 17.15 58.

Троцкий оказался лишен слова в Политбюро до очередного, тринадцатого, съезда РКП (б), где было запланировано огласить политическое завещание Ленина. Троцкий надеялся, что в этом «Письме к съезду» Ленин объявляет его законным наследником власти, а Сталина — недостойным этого наследия. До съезда Троцкому приходилось ограничиваться скромными просьбами, например телеграммой: «Считаете ли целесообразным мое немедленное возвращение в Москву, физическое состояние делает возможным участие в закрытых заседаниях, но не в публичных выступлениях»39.

Дзержинский охотно способствовал политическому обезвреживанию Троцкого. Но когда Сталин подавлял других инакомыслящих внутри партии, Дзержинскому это претило. После перенесенного весной 1923 г. удара потерявший способность речи Ленин уже не представлял собой фигуры, которая объединяла бы разные силы в партии. Ленин, в отличие от Сталина, позволял другим высказываться, прежде чем настаивать на собственных взглядах, и не отличался злопамятностью. Но Сталин не давал Дзержинскому покоя, пока ЧК, уничтожившая другие левые партии, не стала принимать меры, противоречащие ленинскому принципу демократического централизма, и не заглушила все голоса в Политбюро, кроме сталинского.

У Дзержинского и ЧК были, конечно, столь же веские, что и у Сталина, причины не терпеть несогласия. ЧК нуждалась в новых заданиях, когда наступил мир, — иначе был риск, что ее разгонят. К осени 1919 г. белые армии уже окончательно отступили из Центральной России. Хотя кровопролитная война продолжалась еще два года, существование Советского государства уже не подлежало сомнению. Кое-кто задавался вопросом, нужна ли еще ЧК. Дзержинский искал новой сферы полномочий, и 1 мая 1920 г. он добился новых прав для Ч К в мирное время:

Закон дает ЧК возможность административным порядком изолировать тех нарушителей трудового порядка, паразитов и лиц, подозрительных по контрреволюции, в отношении коих данных для судебного наказания недостаточно и где всякий суд, даже самый суровый, их всегда или в большей части оправдает60.

В марте 1921 г. Зиновьев, возмущенный строптивостью питерских рабочих, просил Дзержинского разослать группы чекистов по всем отраслям профсоюзов, тем самым обессиливая профсоюзы, которые для Троцкого были основой рабочей власти.

Главным товаром у ЧК, когда она имела дело со Сталиным, были, сведения. В 1918 г. ЧК интересовало, кто ты, а не что ты думаешь*. Теперь контроль над мыслью и речью давал единственную надежду на расширение полномочий и на предотвращение роспуска ЧК. После того как было восстановлено какое-то подобие почтовой службы, ЧК завербовала достаточно перлюстраторов, чтобы перехватывать и читать все письма граждан. Сведения об общественных настроениях (начиная от разговоров в очередях), о недовольных интеллигентах, о ропщущих крестьянах собирались сексотами, чтобы каждую неделю предъявить доклад Сталину и партии. Но настоящие контрреволюционеры уже повывелись, а обыватель слишком устал, оголодал и отчаялся, чтобы сопротивляться. Хотя рабочие в 1922 г. опять голодали из-за гиперинфляции, столь же страшной, что в веймарской Германии, — и власти удерживали из их зарплаты деньги на фиктивные зерновые или золотые облигации, — любая местная ЧК могла справиться с протестами.

Сталин нуждался в ЧК, но в ЧК с новым этооом, которая могла бы преследовать его противников. С точки зрения Сталина, единственным недостатком Дзержинского являлась его щепетильность. Дзержинский не любил фабриковать улики или показания; еще меньше он был готов преследовать членов партии, даже когда Сталин указывал, что фракции угрожали партии расколом и что поэтому любые разногласия являются контрреволюционными. Почему энергию Дзержинского перенаправили с ЧК на железные дороги, а потом на восстановление промышленности вообще? Потому что Сталину потребовались услуги более ловких и находчивых и менее принципиальных заместителей Дзержинского в ЧК и (с 1922 г.) Государственном политическом управлении (ГПУ) — Вячеслава Менжинского и Генриха Ягоды.

От ЧК к ГПУ

Чекистов-взяточников, если их ловили, Дзержинский расстреливал; у чекистов, изменивших женам, он удерживал алименты из зарплаты. Но те чекисты, которые расстреливали невиновных или выбивали из арестованных признания, не слышали от него даже мягкого упрека. Решение уральских Партийцев и чекистов в июле 1918 г. расстрелять Николая II с семьей не было согласовано с московской ЧК, но убийство было одобрено впоследствии. После гибели царской семьи Горький умолял Ленина (тот будто бы соглашалея) покончить с расстрелами. Несмотря на решение Ленина, Петере приказал ЧК расстрелять великих князей, заключенных в Петрограде, включая безобидного Николая Михайловича, известного историка. Великих князей избили — некоторых пришлось вынести на расстрел на носилках, — раздели догола и расстреляли. Петерса никто ни в чем не упрекал.

Только в случаях массовой фабрикации дел Дзержинский иногда вмешивался. В июне 1921 г. в Себеже, на латвийской границе, один чекист, некий Павлович, выдумал заговор под названием «Вихрь» и арестовал сотню людей на расстрел. Василий Ульрих, который станет главным прокурором в 1930-х гг. и будет помогать Сталину посылать на смерть тысячи людей, вместе с Аграновым, советником Дзержинского по вопросам интеллигенции;отошли на поводу у комбинатора. Только к концу года Дзержинский убедился в фальсификации и расстрелял самого Павловича. Но такие расследования были исключением из правила, и целая серия фиктив-ных заговоров, выдуманных ЧК, стоила жизни бесчисленным интеллигентам.

В начале 1920 г., не в первый и не в последний раз, в России отменили смертную казнь. Из-за войны с Польшей уже в мае она была восстановлена, но ЧК хотела показать свою гуманность — был издан ошеломляюще лицемерный приказ:

Приказ № 186 30-го декабря 1920

...арестованные по политическим делам члены разных антисоветских партий часто содержатся в весьма плохих условиях; отношение к ним администрации мест заключения некорректное и зачастую даже грубое.

ВЧК указывает, что означенные категории лиц должны рассматриваться не как наказуемые, а как временно в интересах революции изолируемые от общества и условия их содержания не должны иметь карательного характера

Председатель ВЧК Ф. Дзержинский. Управляющий делами Г. Ягода61.

В 1922 г. смертную казнь отменили еще раз на несколько месяцев, кроме пограничных зон, — и туда-то ЧК перевозила осужденных, чтобы расстреливать их. В СССР только горстка уцелевших интеллигентов-подвижников еще требовала окончательной и полной отмены смертной казни (в царской России интеллигенция сильнее, чем почти в любой другой стране, возмущалась смертной казнью): в 1925 г., в столетний юбилей казни пятерых декабристов, выдающийся толстовец Иван Горбунов-Посадов умолял Политбюро:

Неужели мы встретим десятилетие торжества коммунистов (начавших о отрицания смертной казни) и близящееся столетие Толстого... с расстрелами, с законами о кровавой расправе? Неужели вы будете без конца тащиться в этом отношении бесчеловечным, кровавым, бессмысленным путем, проторенным царской традицией?62

Казалось бы, 1921 год был для ЧК катастрофичен. В марте Совнарком сократил финансирование ЧК на четверть; в ноябре Ленин сузил ее компетенцию до «чисто политических задач» и поручил Каменеву и Дзержинскому подыскать для ЧК менее репрессивные функции. Ленин решился на это нехотя — его побудили смягчить режим чисто экономические обстоятельства. На одной записке от Каменева Ленин черкнул, имея в виду, вероятно, готовность Каменева пойти на уступки по вопросам безопасности: «Бедненький, слабенький, боязливенький, интимидированныйА

6 февраля 1922 г. вышел приказ с ободряющим названием «Об отмене Всесоюзной Чрезвычайной Комиссии и о правилах обысков, конфискации и арестов»: ЧК была преобразована в VIIV и номинально подчинена наркому внутренних дел. Статистика казней тоже выглядела обнадеживающе: к 1923 г., согласно официальным данным, казни политических преступников сократились с 9701 (в 1920 г.) и 1962 (в 1922 г.) до 414 человек.

Дзержинский управлял VIIV так же, как ранее ЧК, но даже его ненасытная энергия не находила себе простора. Когда он не болел, то безотрывно занимался восстановлением железных дорог, реквизициями зерна и т.д. Его деятельность имела результатом распространение если не террора, то паники в экономике. Он по привычке ставил революционное чувство выше экономической логики и поэтому часто оказывался на ножах с лучше образованными наркомами, будь то правыми или левыми. Каменев и Рыков, работавшие в Союзе труда и обороны, относились к нему свысока. Железный Феликс и сам чувствовал себя растерянным и обращался к Сталину за поддержкой. 3 августа 1923 г. он писал ему (письмо, кажется, не было отослано): «... Ведь при моем слабом голосе — не достигающем цели — должен подняться голос другой. Но ведь тогда получатся трещины в нашем Советском здании».»64

Дзержинский, как и Сталин, был и нетерпелив и некомпетен-тен в вопросах экономики — для решения хозяйственных проблем он прибегал к возмездию. Когда рабочие жаловались на инфляцию, Дзержинский написал (28 марта 1923 г.) Ягоде и потребовал, чтобы конфисковали собственность всех спекулянтов, владельцев баров, валютчиков и чтобы их выслали из городов. Валютные операции государства сразу прекратились, и валютчиков пришлось отпустить. Дзержинский трудился в поте лица, но с экономистами никогда не ладил. И им трудно было выносить присутствие Дзержинского на обсуждениях:

Было трудно держать в порядке нить мыслей, следить за возражениями Рыкова и ему отвечать. Мне казалось, что холодные зрачки [Дзержинского] пронизывают меня насквозь, подобно лучам рентгена, и, провязав, уходят куда-то в каменную стену65.

Тем не менее к середине 1920-х гг. поезда ходили, фабрики производили товары, и многие были убеждены, что все эти достижения, несмотря на низкое качество производства, были заслугой самоотверженного Дзержинского. В какой бы сфере ни требовалась встряска, туда назначали Дзержинского. Хотя он не ходил в кино (единственный фильм, «Похороны Ленина», который он смотрел, был заказан им же), он стал председателем кинематографического клуба; безо всякой иронии его избрали председателем Общества межпланетных отношений, После смерти Ленина, однако, Дзержинский словно осиротел и почувствовал себя уязвимым и одиноким. В длинном письме» протестующем против раскола и фракции Зиновьева и Каменева, адресованном к Орджоникидзе и Сталину, он признался; «Я не теоретик и я не слепой сторонник лиц — я в жизни своей лично любил только двух революционеров и вождей — Возу Люксембург и Владимира Ильича Ленина — никого больше»66.

Когда умер Ленин, Дзержинский находился на вершине власти: наконец-то он стал членом (вернее, кандидатом в члены) Политбюро. С сентября 1923 г. он стал сопредседателем Объединенного VIIV. Его привязанность к Сталину вытекала не из личной симпатии, а из панического страха, что без Сталина партия распадется. Немногословный и невозмутимый Сталин казался Дзержинскому и многим другим спокойным центром в отчаянной борьбе между истерической полемикой левых (Троцкий и его последовав тели) и правых (Бухарин, Рыков). Левые могли развязать мировой пожар и этим погубить СССР; правые могли отменить диктатуру пролетариата и пойти на какой-то политический компромисс скандинавского типа между капитализмом и социализмом. Дзержинский, фанатичный, но пугливый большевик, не мог не поддерживать Сталина.

Дзержинский был похож на Сталина не только немигающим пронзительным взором; как и Сталин, он не любил оставлять ни малейшей подробности вне своего внимания. Любая мелочь — безбилетники в поездах, коробки спичек, в которых обнаруживалось не 100, а 85 спичек, и т.д. — волновала его больше, чем общая экономическая разруха и финансовый крах Советского Союза в 1923 г. Чем больше Троцкий издевался над Дзержинским, тем теснее тот привязывался к Сталину. Он просил Сталина разрешить ему выслать из страны «спекулянтов, бездельников, пиявок»67. Троцкий вспоминал:

Дзержинский был человеком взрывчатой страсти. Его энергия поддерживалась в напряжении постоянными электрическими разрядами. По каждому вопросу, даже второстепенному, он загорался, тонкие ноздри дрожали, глаза искрились, голос напрягался, нередко доходя до срыва63, В своей последней, предсмертной, речи Дзержинский провозглашал: «А вы знаете отлично, моя сила заключается в чем! Я не щажу себя никогда! И поэтому вы все меня любите, потому что вы мне верите».

В период болезни Ленина возникла опасность новой гражданскоЙ войны в стране — между армией, которая любила Троцком го, и бюрократией, которая зависела от Сталина. Рядовые члены ОГПУ, являвшего собой одновременно и армию, и бюрократию, колебались; Дзержинский провел собрание кадров ОГПУ. На выступление троцкиста Евгения Преображенского (редактора «Правды» и соавтора «Азбуки коммунизма») он реагировал истерическим криком: «Я вас ненавижу!» Но к этому времени власть Сталина, несмотря на неприязнь приближенных Ленина, покоилась на основах, гораздо более широких и глубоких, чем у его соперников. Источником непоколебимости Сталина была его тройственная власть: он был генеральным секретарем партии самым влиятельным членом Оргбюро партии и наркомом по делам национальностей.

Тем временем Дзержинский явно уставал, физически и духовно, путешествуя по всему Советскому Союзу, производя ревизии ОГПУ, железных дорог и хозяйства. Его секретарь Владимир Герсон протестовал против этой перегрузки, но не находил поддержки в помощниках Сталина. В конце 1922 г. Абрам Беленький телеграфировал:

Омск. Здоровье Дзержинского не хуже, чем в Москве, работы не меньше. Нервничает больше, чаше ругает, так как округ и вообще дела из рук вон плохи. Присутствие Дзержинского здесь необходимо, иначе может наступить полный крах. В докторском освидетельствовании нет нужды, не понимаю, как это ты Герсон требуешь освидетельствовать так, чтобы он не знал, научи ка меня. Отъезд Дзержинского из Сибири был бы для него ударом69.

Годы плохого питания, туберкулеза и сердечных заболеваний, не говоря уж о маниакальной работе и постоянных разъездах, роковым образом сказались на здоровье Дзержинского. После смерти Ленина только Менжинский, Ягода и Герсон волновались о том, что Дзержинский не бережет себя. Они искренне любили его -может быть, Дзержинский был единственным чекистом с какимто обаянием — и грелись в лучах его рыцарского образа. В 1925 г. Сталин приказал Дзержинскому, который был ему уже не нужен, сократить свою рабочую неделю до 35 часов; кремлевские врачи почти принудительно отправили Дзержинского на рентген и взяли у него анализы крови. Вместе с Менжинским (с которым он был соседом по даче) и с Ягодой Дзержинский поехал в Ессентуки, Врачи предписали теплые души, частые клизмы, кавказскую минеральную воду, сокращенную рабочую неделю и полувегетарианскую диету. Дзержинскому становилось все хуже и хуже. Его собственное отношение к здоровью и к врачам (даже к кремлевской знаменитости Левину) отразилось в одном из последних писем:

Я всё кашляю, особенно по ночам. Мокрота густая желтая. Просьба деть лекарства для дезинфекции легких и для отклада [sic. — Д. Р.] мокроты, Осматривать меня не нужно. Не могу смотреть на врачей и на осмотр не соглашусь. Прошу и не возбуждать этого вопроса70.

20 июля 1926 г., произнося несвязную, страстную речь, защищавшую крестьянство против левых и их программы коллективизации, Дзержинский вдруг схватился за грудь и уш

будто пришел в себя на два часа, но потом умев b?L °Н ***

л0> что его артерии были полностью забитыi -S N!

умер от атеросклероза. Кремлевские врачи не в nocnZZ Z

ошиблись в диагнозе. "последний раз

Став председателем ВСНХ, Дзержинский против своей воли должен был признать что рынку альтернативы нет в этом! «Г дился с Бухариным. Он даже перестал критиковать Троцкого ко" торый уже не был значимой силой, раз ведал только технологий и торговыми концессиями. Дзержинского в последние меся™ жизни осенило, что именно Сталин, который, как ему казалоск был на стороне нэпа, как раз и сломает нэп. Прозрел он слитков поздно. За семнадцать дней до смерти он написал подопечному Сталина, Валериану Куйбышеву: Дорогой Валерьян! Я сознаю, что мои выступления могут укрепить тех кто наверняка поведет партию в сторону гибели, т.е. Троцкого, Зиновьева, Пятакова, Шляпникова. Как же мне, однако, быть? У меня полная уверенность, что мы со всеми врагами справимся, если найдем и возьмем правильную линию в управлении на практике страной и хозяйством... Если не найдем этой линии и темпа — оппозиция наша будет расти, и страна найдет тогда своего диктатора — похоронщика революции, — какие бы красные перья ни были на его костюме... 1

 

 
 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова