Дело о запрещении журнала "Телескоп"

Сапов В. Дело о запрещении журнала "Телескоп"... : (Новые документы о П.Я. Чаадаеве) / Вступ. ст. В. Сапова, публ. Л. Саповой, В. Сапова // Вопр. лит. - М., 1995. - N 1. - С. 113-153; N 2. - С. 76-110.

Более ста пятидесяти лет отделяет нас от того дня (22 октября 1836 года), когда на всеподданнейшей докладной записке министра народного просвещения С. С. Уварова о статье 'Философические письма' в журнале 'Телескоп' самодержец всероссийский 'и прочая, и прочая, и прочая' Государь Император Николай Павлович собственноручно написал свою бессмертную резолюцию: 'Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного...'[1] Мих. Лемке, Николаевские жандармы и литература 1826- 1855 гг., СПб., 1909, с. 413.

Эта 'смешная история' (по характеристике ее главного участника П. Я. Чаадаева) уже неоднократно была рассказана и проанализирована, оценена и вновь переоценена, и тем не менее в ней остается нечто недосказанное и даже неуловимое, - нечто, что продолжает и по сей день тревожить ум и воображение любого, кто с этой историей соприкасается, будь то историк-профессионал или 'просто' читатель.

Без изрядной доли упрощения трудно понять, из-за чего разгорелся весь этот нешуточный 'сыр-бор': по сути дела, пришла в движение вся карательно-бюрократическая махина Российской империи - от какого-нибудь безвестного и полуграмотного 'Акакия Акакиевича' до всесильного 'шефа жандармов' графа Бенкендорфа, - и все это из-за статьи философского содержания, занимающей в малопопулярном московском журнале 'Телескоп' всего 36 страниц! Спасительное упрощение (солдафонство и тупость Николая I, угодливая подлость или подлая угодливость Уварова и т. п. приемы 'понимания') оказывается спасительным лишь на первый взгляд. Более глубокое и детальное знакомство с 'делом' показывает, что объяснить его как в целом, так и многочисленные его аспекты лишь с помощью личностно-психологических характеристик действующих лиц невозможно. Безграмотная резолюция Николая I свидетельствует не столько о его незнании российской грамматики, сколько о сильном душевном волнении, в которое его привело чтение 'Философического письма'. Выстрел грянул 'в темной ночи' (по оценке Герцена) - тут уж не до грамматики! Да и что будет, если с подобными 'грамматическими критериями' мы подойдем не только к Николаю I, но и к самому Чаадаеву? Не просто безграмотные, а чудовищно безграмотные вещи доводилось писать и ему, особенно в первой половине жизни, да и в своем завещании он умудрился перепутать 'должников' и 'кредиторов', так что этот пункт завещания отдает чуть ли не анекдотом: 'Кому должен - тем прощаю'[2] См.: П. Я. Ч а а д а е в, Полн. собр. соч. и избранные письма, т. 1, М., 1991, с. 573, 757..

Не слишком много объясняют и 'глобальные закономерности' истории, если пустить их в ход при толковании 'телескопской катастрофы'. Самодержавие и абсолютизм потому, естественно, и являются самодержавием и абсолютизмом, что их назначение - 'душить' свободную мысль, 'тащить и не пущать', но не будем забывать при этом, что именно период царствования императора Николая Павловича совпадает с временем расцвета русской литературы, что именно при нем писал свои 'революционные' статьи Белинский, писал Герцен, начинали Достоевский и Некрасов и многие, многие другие - и каким-то же образом обходили они рогатки 'свирепой' царской цензуры. Сам Чаадаев в 'Апологии сумасшедшего' недоумевал: 'Вспомним, что вскоре после напечатания злополучной статьи <...> на нашей сцене была разыграна новая пьеса (имеется в виду 'Ревизор' Гоголя. - В. С.). И вот, никогда ни один народ так не бичевали, никогда ни одну страну так не волочили по грязи, никогда не бросали в лицо публике столько грубой брани, и однако, никогда не достигалось более полного успеха. Неужели же серьезный ум, глубоко размышлявший о своей стране, ее истории и характере народа, должен быть осужден на молчание, потому что он не может устами скомороха высказать патриотическое чувство, которое его гнетет? Почему же мы так снисходительны к циническому уроку комедии и столь недоверчивы по отношению к строгому слову, проникшему в суть вещей?'[3] П. Я. Чаадаев, Полн. собр. соч...., т. 1, с. 537.

Здесь 'мы' - это прежде всего Николай I. Известно (со слов А. И. Храповицкого), что на премьере 'Ревизора' 19 апреля 1836 года 'государь император с наследником внезапно изволил присутствовать и был чрезвычайно доволен, хохотал от всей души'[4] Цит. по: В. Вересаев, Гоголь в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников, М., 1990, с. 187.. А по свидетельству П. Каратыгина, 'приехав неожиданно в театр, император Николай Павлович пробыл до окончания пьесы, от души смеялся и, выходя из ложи, сказал: - 'Ну, пьеска! Всем досталось, а мне - более всех!'[5] Т а м ж е, с. 188.

Отчего же, - недоумевал Чаадаев (а вместе с ним в известной мере и мы), - весной Николай I был 'чрезвычайно доволен', а в октябре- 'чрезвычайно огорчен'? Оценки Ф. Ф. Вигеля ('закадычного врага' Чаадаева) были, по крайней мере, последовательнее: его одинаково возмутили обе 'новинки' 1836 года - гоголевскую пьесу он назвал (в письме к М. Н. Загоскину от 31 мая 1836 года) 'клеветой в пяти действиях'[6] Цит. по: Н. В. Гоголь, Собр. соч. в 7-ми томах, т. 4, М., 1967, с. 479..

Но гораздо сильнее поразила Чаадаева реакция читающей публики России. В той же 'Апологии сумасшедшего' он писал: 'Но прежде всего, катастрофа, только что столь необычайным образом исказившая наше духовное существование и бросившая на ветер труд целой жизни, является в действительности результатом того зловещего крика, который раздался среди известной части общества при появлении нашей статьи, язвительной, если угодно, но, конечно, заслуживающей совсем другого приема, нежели тех воплей, какими ее встретили.

В сущности, правительство только исполнило свой долг; можно даже сказать, что в мерах строгости, применяемых к нам сейчас (в 1837 году. - В. С), нет ничего чудовищного, так как они без сомнения далеко не превзошли ожиданий значительного круга лиц. В самом деле, что еще может делать правительство, одушевленное самыми лучшими намерениями, как не следовать тому, что оно искренне считает серьезным желанием страны? Совсем другое дело - вопли общества'[7] П. Я: Ч а а д а е в, Полн. собр. соч...., т. 1, с. 523.. Тем более что 'Философические Письма его были читаны (имеется в виду: были читаны еще задолго до появления первого письма в 'Телескопе'. - В. С.) весьма многими особами, как здесь в Москве, так и С. Петербурге и всеми были превозносимы похвалою' (см. № 11[8] Здесь и далее ссылки подобного рода означают номер документа публикуемого ниже 'Дела о запрещении журнала 'Телескоп'...'.).

Известно, что в течение 1832-1836 годов Чаадаев делал неоднократные попытки опубликовать свое произведение на родине и приложил немало усилий, чтобы ознакомить с содержанием 'Философических писем' довольно широкий круг читателей[9] См.: В. В. С а п о в, Ученики Чаадаева. 1. Отречение доктора Ястребцова. - 'Новые идеи в философии. Ежегодник Философского общества СССР. 1991. Культура и религия', М., 1991, с. 156-157.. Более или менее понятны и те причины, в силу которых 'Философические письма' до их публикации были 'превозносимы похвалою': в 1826-1830 годах среди подавляющей массы русской интеллигенции довольно широко был распространен национальный нигилизм, и в 1830 году (приблизительная дата окончания работы над 'Философическими письмами') Чаадаев отразил в своем письме действительное самосознание русского общества, жившего еще воспоминаниями казни декабристов и довольно скептически (если не враждебно) относившегося к тогдашней российской действительности. Например, в письмах Пушкина тех лет довольно часто встречаются такие высказывания в адрес России: 'Святая Русь мне становится не в терпеж. Ubi bene ibi patria' (Где хорошо, там и отечество)[10] П у ш к и н, Поли. собр. соч. (Академическое), т. 13, письмо № 76.; 'Какова Русь, да она в самом деле в Европе- а я думал, что это ошибка географов'[11] Т а м ж е, письмо № 81.; 'Давно девиз всякого русского есть чем хуже, тем лучше'[12] Т а м же, письмо № 89.. Но наиболее резкие слова написаны им - и совсем не случайно-в мае 1826 года: 'Я конечно презираю отечество мое с головы до ног - но мне досадно, если иностранец (имеется в виду Ж.. де Сталь. - В. С.) разделяет со мною это чувство. Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России? если царь даст мне слободу, то я месяца не останусь'[13] Т а м же, письмо № 266..

А Вяземский в письме к А. И. Тургеневу выразился так: 'Неужели можно честному русскому быть русским в России? Разумеется, нельзя; так о чем же жалеть? Русский патриотизм может заключаться в одной ненависти к России - такой, как она нам представляется. Этот патриотизм весьма переносчив. Другой любви к отечеству у нас не понимаю... Любовь к России, заключающаяся в желании жить в России, есть химера, недостойная возвышенного человека. Россию можно любить как б..., которую любишь со всеми ее недостатками, проказами, но нельзя любить как жену, потому что в любви к жене должна быть примесь уважения, а настоящую Россию уважать нельзя'[14] П. Вяземский, Старая записная книжка, Л., 1929, с. 337..

Подобная гиперкритика своего отечества (переходящая порой, как мы видели, в настоящий нигилизм) не есть исключительно русское явление. 'Тому в истории мы тьму примеров сыщем'. В новое время она, как правило, была идеологической реакцией на абсолютистское государство, которое, по справедливому замечанию А. Н. Медушевского, можно рассматривать как 'фундамент и первый шаг на пути формирования современной тоталитарной системы'[15] А. Н. Meдушевский, Утверждение абсолютизма в России. Сравнительное историческое исследование, М., 1994, с. 5.. Вот, например, слова Гельвеция из Предисловия к трактату 'О человеке' (1769), созвучные некоторым мыслям первого 'Философического письма': 'Мое отечество подпало в конце концов под иго деспотизма, и отныне оно не будет уже порождать знаменитых писателей. Деспотизм обладает тем свойством, что он подавляет мысль в умах и добродетель в душах.

Этот народ уже не сумеет снова прославить имя французов. Эта опустившаяся нация есть теперь предмет презрения для всей Европы. Никакой спасительный кризис не вернет ей свободы. Она погибнет от истощения. Единственным средством против бедствий является ее завоевание, и только случай и обстоятельства могут решить, насколько действенно такое средство.

У каждого народа бывают такие моменты, когда граждане, не зная, чью сторону принять, и колеблясь между хорошим и дурным правительствами, испытывают жажду просвещения, когда умы <...> представляют почву, легко впитывающую в себя росу истины. Пусть в такой момент появится хорошее произведение - оно сможет произвести благодатные реформы. Но достаточно упустить этот момент, как граждане, сделавшись уже нечувствительными к зову славы, непреодолимо будут увлечены формой своего правления на путь невежества и отупения. Тогда умы представляют собой как бы затвердевшую почву. Вода истины падает на нее, течет по ней, но не оплодотворяет ее. Таково состояние Франции'[16] Клод Адриан Гельвеции, Сочинения в 2-х томах, т. 2, М., 1974, с. 9..

В 1840-х годах, когда 'момент' для 'благодатной реформы', которую могли бы - по прогнозу Гельвеция - произвести 'Философические письма' Чаадаева, был давно уже упущен и дело клонилось к идеологической победе представителей так называемой 'официальной народности' (отнюдь не славянофилов, которые по резкости своих оценок современной им России порой не уступали Чаадаеву), Гоголь в 'Выбранных местах из переписки с друзьями' с горечью писал: 'Многие у нас уже И теперь, особенно между молодежью, стали хвастаться не в меру русскими доблестями и думают вовсе не о том, чтобы их углубить и воспитать в себе, но чтобы выставить их напоказ и сказать Европе: 'Смотрите, немцы: мы лучше вас!' Это хвастовство - губитель всего. Оно раздражает других и наносит вред самому хвастуну. Наилучшее дело можно превратить в грязь, если только им похвалишься и похвастаешь. А у нас, еще не сделавши дела, им хвастаются! Хвастаются будущим! Нет, по мне, уже лучше временное уныние и тоска от самого себя, чем самонадеянность в себе'[17] Н. В. Г о г о л ь, Собр. соч. в 7-ми томах, т. 6, М., 1967, с. 290-291..

Следует, по-видимому, раз и навсегда признать, что подлинное русское национальное самосознание всегда самокритично. По этой причине Чаадаев столь же национальный русский мыслитель, как и Гоголь и как его идеологический противник (friend, по терминологии Раймонда Мак-Налли[18] Ставшее уже классикой чаадаеведения исследование американского ученого Р. Т. Мак-Налли называется 'Chaadayev and his Friends' (1971). Чаадаевские friends это- А. С. Хомяков, И. В. Киреевский…Друзья, знакомые, коллеги, доброжелатели - Действительно, так.) А. С. Хомяков. Уместно будет напомнить в этой связи, что и едва проснувшееся русское самосознание начинается с очень высокой и по-своему замечательной самокритики. Вот что читаем в 'Повести временных лет' о легендарном посещении апостолом Андреем славянских земель: '< …> и пришел в Рим, и поведал о том, как учил и что видел, и рассказал: 'Удивительное видел я в Славянской земле на пути своем сюда. Видел бани деревянные, и разожгут их докрасна, и разденутся и будут наги, и обольются квасом кожевенным, и поднимут на себя прутья гибкие и бьют себя сами, и до того себя добьют, что едва слезут, еле живые, обольются водою студеною, и тогда только оживут. И творят так всякий день, никем не мучимые, но сами себя мучат, и этим совершают омовенье себе, а не мученье'. Те, услышав об том, удивлялись...'[19] 'Изборник (Сборник произведений литературы древней Руси)', М., 1969, с. 31..

Вернемся, однако, к нашей истории. После Июльской революции во Франции и особенно Польского восстания 1831 года всеобщее настроение национального нигилизма сменяется порой столь же безудержным ура-патриотизмом и национализмом. Самый благоприятный момент для публикации только что законченных 'Философических писем' был упущен. А 1836 год был, пожалуй, самым неблагоприятным для этого. То была цветущая пора николаевского абсолютизма: всяческая оппозиция была сломлена, идеологическая формула 'Православие, Самодержавие, Народность' была уже найдена и достаточно укоренена (точнее: в-коренена) в общественном сознании. Император Николай Павлович имел полное основание считать себя победителем во всех отношениях, - неудивительно, что когда он писал свою, знакомую уже нам 'резолюцию', рука его дрожала от негодования: такую 'дерзостную бессмыслицу' мог написать лишь безумец! В сознании людей того времени тоже мало-помалу укоренилась мысль (хорошо известная и нам - тем, у кого большая или хотя бы значительная часть жизни прошла в условиях 'строительства коммунизма'), что мысль- это одно, устное слово- нечто иное, а печатное- совсем, совсем иное. 'Думайте, но не говорите!' - так, опережая самого Николая I на целую историческую эпоху, почти 'по-сталински' сформулировал эту идею В. Н. Карамзин (сын историка, в 1837 году студент юридического факультета Петербургского университета)[20] 'Пушкин в письмах Карамзиных 1836-1837 годов', М. - Л., 1960, с. 159..

Чаадаев, хотя он уже давно готовился к 'катастрофе'[21] '<...> Я уже с давних пор готовлюсь к катастрофе, которая явится развязкой моей истории. Моя страна не упустит подтвердить мою систему, в этом я нимало не сомневаюсь', - писал Чаадаев в конце 1835 года А. И. Тургеневу (П. Я. Ч а а д а е в, Поли. собр. соч...., т. 2, с. 101)., такого поворота событий, по-видимому, не ожидал. 'Страна' подтвердила его систему даже и с избытком. Здесь мы подошли к пункту, который, вероятно, еще долгое время будет служить предметом особого интереса и мучительного беспокойства читателей и исследователей. Речь идет о личном поведении Чаадаева в ходе следствия - поведении, которое всех поклонников 'басманного философа' не может не разочаровывать, а у его противников неизменно вызывает почти нескрываемое чувство злорадства. 'Оказал слабость духа', - сказал по поводу поведения Чаадаева в ходе следствия близкий его знакомый М. А. Дмитриев[22] М. А. Д м и т р и е в, Главы из моих воспоминаний. - Отдел рукописей РГБ. Ф. 178. К. 8184. № 2, Л. 70..

Касаясь столь тонких материй, будем, однако, помнить завет Спинозы: 'Не плакать, не смеяться, а понимать'. Для людей конца XX века, переживших хотя бы исторически (а тем более физически) эпоху тоталитаризма, это означает: надо, чтобы избежать почти неизбежной опасности, а подчас и искушения, впасть в анахронизм, постараться к 1836 году не подходить с мерками и оценками 1936-го.

Поскольку в ходе дальнейшего изложения нам еще не раз придется выяснять многие обстоятельства и возможные мотивы поведения Чаадаева в ходе следствия, эту тему пока оставим в стороне. Теперь же уместно будет дать общую характеристику публикуемого 'Дела...'.

Официальными инстанциями, занимающимися по долгу службы 'возмутительной статьей', были: 1) III Отделение собственной его императорского величества канцелярии, во главе которого стоял шеф жандармов граф А. X. Бенкендорф; 2) Министерство народного просвещения, которое в 1834-1849 годах возглавлял граф Сергей Семенович Уваров (1786-1855); 3) Канцелярия Московского Военного Генерал-Губернатора князя Д. В. Голицына; 4) московская полиция во главе с обер-полицмейстером генерал-майором Львом Михайловичем Цынским; 5) московская жандармерия, которой командовал генерал Степан Васильевич Перфильев (1796-1878); и наконец, 6) Главное цензурное управление и подчиненные ему Московский и С.-Петербургский цензурные комитеты.

Составленный нами перечень более или менее точно отражает и служебно-иерархическую субординацию этих инстанций, и значимость той роли, какую они играли в ходе следствия. Естественно, что в канцелярию III Отделения должно было стекаться наибольшее число наиболее важных и существенных документов. В 1905 году, после Манифеста 17 октября, очень недолгое время в архиве III Отделения удалось поработать историку М. К. Лемке, опубликовавшему - полностью или частично - и описавшему значительную часть документов, хранившихся в 'основном деле о 'Телескопе' (по определению Д. И. Шаховского[23] 'Литературное наследство', 1935, т. 22-24, с. 9.), которое носило официально-пышное название 'О запрещении журнала 'Телескоп', об издателе оного Надеждине, о литератоpax Чаадаеве и Белинском и о цензоре Болдыреве'. В 1905 году в журнале 'Мир Божий' (№№ 9-12) Лемке опубликовал большую статью 'Чаадаев и Надеждин' (впоследствии включенную им в состав книги 'Николаевские жандармы и литература 1826-1855 гг.'), в которой широко использовал материалы 'основного дела'. В настоящее время оно считается утраченным, и таким образом, современные исследователи вынуждены обращаться к публикациям М. К. Лемке как к первоисточникам[24] См.: М. Д. Э л ь з о н, Кем переведено 'Философическое письмо' (к истории закрытия 'Телескопа'). - 'Русская литература', 1982, № 1..

Между прочим, сам Лемке в предисловии к журнальной публикации своего исследования отмечал, что его предшественники 'по теме настоящей работы, внесли в нее столько легенд, басен и просто ошибок, что уже простое опровержение их и то было бы весьма и весьма полезно'[25] 'Мир Божий', 1905, № 9, с. 1.. Ему, действительно, удалось развеять немало 'легенд и басен', накопившихся к тому времени в публикациях по поводу закрытия 'Телескопа' и вообще вокруг Чаадаева. Но, к сожалению, Лемке без должного внимания отнесся к тем мелким разночтениям, которые обнаруживались, если публикуемый им документ был уже ранее где-нибудь опубликован. По-видимому, сам Лемке был склонен отнести эти разночтения за счет публикаторской небрежности своих предшественников (что, очень может быть, также имело место). В действительности же дело объясняется характером делопроизводства того времени: инстанция, отправляющая тот или иной документ по назначению, черновой материал документа оставляла у себя, так что, вообще говоря, все дело о запрещении журнала 'Телескоп' должно было сохраниться как минимум в двух вариантах, соотносящихся друг с другом приблизительно, как негатив и позитив или как оригинал и его зеркальное отображение: в Москве - 'документ', в С.-Петербурге - 'черновой вариант документа', и наоборот.

На самом деле соотношение это намного сложнее, по-скольку, как мы уже знаем, переписывались не две, а большее число инстанций. Кроме того, поскольку тот или иной документ, направляемый из высшей инстанции в низшую, составлялся, как правило, на основании предписания, полученного от еще более высшей инстанции, то значительная часть документа, не совпадая буквально, должна была обнаружить совпадение по общему смыслу. Чиновник того времени, получив соответствующее поручение, брал, к примеру, депешу графа Бенкендорфа на имя князя Голицына, заменял обращение 'Ваше Сиятельство' на 'Ваше Превосходительство', соответствующим же образом изменял концовку и, слегка перефразировав основную часть послания, причем только в тех случаях, когда это требовалось (а чаще всего - это и не требовалось), составлял предписание князя Голицына московскому обер-полицмейстеру Цынскому. Таким же образом составлялись и донесения, идущие снизу вверх: Цынский подавал рапорт князю Голицыну, тот, в свою очередь, от своего имени, но словами Цынского, доносил Бенкендорфу, который, наконец, уже от своего имени - но опять-таки словами Цынского - докладывал Государю.

Интересно было бы подсчитать, во что обходилось государству такое делопроизводство, все эти 'сорок тысяч курьеров' и еще большее число чиновников, которые без конца писали и переписывали мало понятные им бумаги о каких-то 'философских письмах'. Доставить тюк в рогоже и два донесения из Москвы в Петербург - только 'туда' - стоило, например, больше двухсот рублей (см. № 17). Но все это, конечно, мелочи по сравнению с тем, во что обходилось 'империи фасадов' (по выражению Кюстина) содержание этих самых 'фасадов', то есть все эти бесконечные балы, пышные приемы, фейерверки, парады, и проч. и проч. Без большой боязни ошибиться, можно предположить, что три четверти своих сил и средств государственная машина Российской империи тратила на пустяки.

Чего проще было бы: не запрещать, а, напротив, поощрить дальнейшую публикацию ''Философических писем' и ту дискуссию, которую они несомненно вызвали бы. Быть может, это была бы первая общероссийская дискуссия об исторических судьбах России, о России и Западе, о России, Западе и Востоке... Напечатал бы свое 'громовое опровержение' Хомяков, выступил бы Баратынский, 'письмо о письме' Вяземского тоже, наверное, не пропало бы (увы) бесследно, а со временем заняло подобающее ему место в одном из томов полного собрания сочинений этого 'декабриста без декабря'. Поэт Языков - очень может быть - написал бы нечто подходящее к случаю... Чаадаев, наверное, очень скоро был бы опровергнут. Элементы 'интеллектуальной провокации' весьма заметны в его первом 'Философическом письме', и поэтому такого рода дискуссия, вне зависимости от ее конечных результатов, видимо, вполне его устроила бы. Поскольку уже в 1831 году, то есть почти в самый момент окончания работы над 'Философическими письмами', у Чаадаева не было внутреннего чувства абсолютной уверенности в своей правоте[26] Подробнее см. мою статью, указанную в прим. 9., то он скорее всего и рассчитывал, и, может быть, даже и хотел быть опровергнутым... Все возможные последствия несостоявшейся открытой дискуссии по поводу 'Философических писем' (которая, кстати говоря, не стоила бы правительству ни единой копейки), разумеется, непредсказуемы и неисчислимы. Если бы... если бы... Все это - 'бессмысленные мечтания' и, конечно же, совершенно ненаучно. Потому что - 'нету чудес, и мечтать о них нечего'.

Чудеса, однако, поджидают нас порой там и тогда, где и когда мы их совсем не ожидаем и даже не мечтаем о них.

Своего рода чудом является тот факт, что публикуемое 'Дело о запрещении журнала 'Телескоп' за напечатание 'Философических писем' Чаадаева и о вызове в С.-Петербург издателя Надеждина и цензора Болдырева' (на 78 листах), хранящееся в Центральном историческом архиве Москвы. (ЦИАМ. Ф. 16. Оп. 31. Д. 977), до сих пор оставалось неопубликованным и, кажется, неизвестным исследователям жизни и творчества Чаадаева. Между тем это 'Дело...', особенно если учесть потерю 'основного дела', является незаменимым источником при обращении к 'телескопской катастрофе'. В 'Деле...' всего 66 документов, многие из которых публикуются впервые; но и документы, которые ранее уже публиковались (с разночтениями в сравнении с нашим текстом), тем не менее полностью сохраняются и в настоящей публикации, чтобы не разрушать целостность 'Дела...', а главное, полностью воспроизвести единственный, в сущности, 'действующий' архивный первоисточник всей этой драматической истории.

Документы расположены в настоящей публикации, как правило, в хронологическом порядке (что не совпадает с их расположением в папке архивохранилища). Исключения, впрочем весьма незначительные, сделаны лишь для тех документов, которые по содержанию тесно связаны друг с другом (как правило, это 'московские ответы' на 'петербургские запросы'). Недатированные документы расположены в зависимости от их содержания.

Поскольку московское 'Дело...' (из канцелярии князя Голицына) не обладает все же той всеобъемлющей полнотой, как утраченное петербургское 'основное дело' (хотя и содержит целый ряд документов, которых, судя по публикациям Лемке, не было в этом последнем), вместо 'постатейного' комментария целесообразнее, видимо, дать 'хронику времен гибели 'Телескопа' - с тем, чтобы читатель имел возможность соотнести документы публикуемого 'Дела...' с уже известными фактами и документами и, таким образом, имел бы относительно полную картину происходившего.

Итак, - 'Гнев, богиня, воспой Ахиллеса Пелеева сына', - так - 'без ложной скромности' - почти как 'Илиада' начинается история гибели журнала 'Телескоп'.

'Ужасный гвалт'[27] Из письма Н. И. Надеждина к В.Т. Белинскому от 12 октября 1836 года. - 'Литературное наследство', 1950, т. 56, с. 232., 'большие толки'[28] Из письма А. И. Тургенева к П. А. Вяземскому от 18 октября 1836 года. - 'Остафьевский архив князей Вяземских', т. III, СПб., 1899, с. 333. и даже 'остервенение'[29] Из письма А. И. Тургенева к П. А. Вяземскому от 24 октября 1836 года. -Там же, с. 336. по поводу публикации первого 'Философического письма' начались в Москве, едва (в начале октября[30] Объявление о выходе 15-й книжки 'Телескопа' появилось в газете 'Московские ведомости' 3 октября 1836 года.) 15-й номер журнала 'Телескоп' успел выйти в свет. 'Однажды вечером,- вспоминал Ф. И. Буслаев,- приходим мы в 'Железный' (московский трактир. - В. С.), опрометью бежит к нам Арсентий (половой. - В. С.) и вместо трех пар чаю подносит нам нумер 'Телескопа'. 'Вот, - говорит, - вчера только что вышел: прелюбопытная статейка, все ее читают, удивляются; много всякого разговора'. Это была знаменитая статья Чаадаева. Мы, разумеется, тотчас же принялись ее читать'[31] Ф. И. Б у с л а е в, Мои воспоминания, М., 1897, с. 19.. Профессор Московского университета И. М. Снегирев, некогда учившийся вместе с Чаадаевым, приблизительно в те же дни (13 октября) виделся с преосв. Аароном 'и говорил о филос[офических] письмах Ч[аадаева]'[32] 'Дневник Ивана Михайловича Снегирева', т. I, M., 1904, с. 236..

Как бы обобщая все эти 'толки' и 'гвалты', биограф и душеприказчик Чаадаева М. И. Жихарев писал: 'Никогда с тех пор, как в России стали писать и читать, с тех пор, как завелась в ней книжная и грамотная деятельность, никакое литературное или ученое событие, ни после, ни прежде этого (не исключая даже и смерти Пушкина) - не производило такого огромного влияния и такого обширного действия, не разносилось с такой скоростью и с таким неизмеримым шумом. Около месяца середи целой Москвы не было дома, в котором не говорили бы про 'чаадаевскую статью' и про 'чаадаевскую историю'; <...> все соединилось в одном общем вопле проклятия и презрения человеку, дерзнувшему оскорбить Россию'[33] М. И. Ж и х а р е в, Докладная записка потомству о Петре Яковлевиче Чаадаеве. - 'Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников', М., 1989, с. 99-100..

Далее события разворачивались следующим образом: видимо, 'гвалт' и 'толки' привлекли внимание попечителя Московского учебного округа С. Г. Строганова, и вот -

13 октября он направил 'официальное письмо' министру народного просвещения С. С. Уварову. По неизвестным нам причинам письмо Строганова слишком запоздало и пришло в Петербург уже после того, как 15-й номер 'Телескопа' там был получен. Об этом, разделяя негодование Строганова по поводу 'Философического письма', сообщил ему Уваров в своем ответном письме от 27 октября[34] П. Я. Ч а а д а е в, Поли. собр. соч...., т. 2, с. 531. Мы не принимаем в расчет письмо Бенкендорфа Уварову от 19 или 20 октября 1836 года (там ж е, с. 528), так как считаем его датировку ошибочной: письмо не могло быть написано ранее 26 октября.
Тем не менее вопрос об инициаторе гонений на 'Телескоп' остается все-таки открытым. Вполне возможно, что Уваров, лично задетый статьей Чаадаева, считал, что инициатором ответной акции должен быть именно он. И не придержал ли он, попросту говоря, некоторые донесения Строганова именно с этой целью? О его личной задетости 'Философическим письмом' свидетельствуют, в частности, такие его слова: 'Если бы появилось в каком-нибудь журнале восхваление статьи, помещенной в № 15 Телескопа, мне не оставалось бы другого выхода, как надеть власяницу и принести публичное покаяние' (там же, с. 532).
Окончательно спор между Уваровым и Строгановым в деле антителескопской инициативы может быть разрешен лишь после тщательного изучения еще одного дела о запрещении журнала 'Телескоп', хранящегося в личном архиве С. С. Уварова в Отделе письменных источников Государственного Исторического музея (Ф. 17. Д. 39). Описание 'Дела из Уваровского архива', сделанное Д. И. Шаховским, см.: там же, с. 526. См. также: В. Э. Вацуро, М. И. Гиллельсон, Сквозь 'умственные плотины'. Очерки о книгах и прессе пушкинской поры, М., 1986, с. 180..

15 октября генерал Перфильев направил Бенкендорфу рапорт, в котором сообщалось, что чаадаевская статья 'произвела в публике много толков, и суждений и заслужила по достоинству своему общее негодование, сопровождаемое восклицанием: 'как позволили ее напечатать?'. 'В публике, - сообщалось далее, - не столько обвиняют сочинителя статьи - Чеодаева, сколько издателя журнала - Надеждина, цензора же только сожалеют'[35] 'Мир Божий', 1905, № 10, с. 143.. Несмотря на всю их служебную прыть, и Строганов, и Перфильев к началу 'военных действий' опоздали: рапорт Перфильева был получен Бенкендорфом лишь 22 октября.

19 октября. Уваров проводит заседание Главного управления цензуры, на котором составляется проект 'всеподданнейшего доклада', который на следующий день и будет вручен императору.

Не забудем, что это день 'лицейской годовщины', многократно воспетый Пушкиным. Свою последнюю лицейскую годовщину Пушкин встречает за письмом к Чаадаеву. Письмо писалось долго и мучительно (о чем свидетельствует сохранившийся черновик). Верно, Пушкин предчувствовал, что это последнее его слово к другу его молодости... Письмо не было послано адресату; на последней его странице поэт написал: 'Ворон ворону глаза не выклюнет'. После смерти Пушкина письмо находилось у Жуковского, который обещал его дать почитать Чаадаеву, но в силу разного рода обстоятельств своего обещания не исполнил. Конечно, с содержанием письма Жуковский и А. И. Тургенев могли ознакомить Чаадаева, но сам он, увы, так никогда и не прочитал последних слов поэта, к нему обращенных...

Погода, наверное, была, как и всегда в этот день, торжественно-прекрасной:

20 октября Уваров подал первый 'всеподданнейший доклад' о 'Философическом письме', адресованный на Высочайшее имя. Он же представил Николаю I и экземпляр 15-го номера 'Телескопа'[36] 'Мир Божий', 1905, № 10, с. 142, Одновременно с 'докладом' Уваров направил Николаю I личное письмо, оба варианта которого (черновой и окончательный) опубликованы соответственно в: П. Я. Чаадаев, Полн. собр. соч...., т. 2, с. 528-530; 'Символ' (Париж), 1986, № 16, с. 122-123.. Одновременно с подачей доклада царю Уваров направил предписание Попечителю С.-Петербургского учебного округа, в котором, информировав его о выходе статьи 'Философические письма', 'покорнейше просил' 'предложить Ценсорам С.-Петербургского Ценсурного Комитета не позволять в других периодических изданиях ничего, относящегося к этой статье, ни в опровержение, ни в похвалу ее'[37] 'Литературное наследство', т. 22-24, с. 7 (фотокопия предписания)..

21 октября, пока Император всероссийский читает письмо одного из своих подданных, не ему, в сущности, адресованное, другой его верноподданный, директор Департамента иностранных вероисповеданий Филипп Филиппович Вигель, бывший член общества 'Арзамас', знакомый Пушкина ('Но, Вигель, пощади мой зад...'), давний - еще по Петербургу - недоброжелатель Чаадаева, пишет свое 'патриотическое' письмо митрополиту Серафиму, в котором об авторе 'Философического письма' говорится следующее: '...сей изверг, неистощимый хулитель наш, родился в России от православных родителей, и <…> имя его <...> есть Чаадаев. Среди ужасов французской революции, когда попираемо было величие Бога и царей, подобного не было видано. Никогда, нигде, ни в какой стране, никто толикой дерзости себе не позволил'.

Серафим, митрополит Петербургский, получив 'сигнал' Вигеля, 28 октября обратился с письмом к Бенкендорфу, в котором, в частности, писал: 'Суждения о России, помещенные в сей негодной статье, столько оскорбительны для чувства, столько ложны, безрассудны и преступны сами по себе, что я не могу принудить себя даже к тому, чтоб хотя одно из них выписать здесь для примера'[38] Письма Ф. Ф. Вигеля и митрополита Серафима опубликованы в 'Русской старине', 1870, т. I, с. 163 и 292. Получив письмо Серафима, Бенкендорф написал на нем: 'ответить, что Государь и все благомыслящие люди совершенно разделяют его негодование; что журнал запрещен, цензор и издатель вызваны сюда для ответа, а сочинитель признан сумасшедшим' ('Мир Божий', 1905, № 10, с. 147)..

До появления статьи Лемке многие историки именно Вигеля считали инициатором 'телескопской катастрофы'. И хотя это не так, Вигель заслуживает того, чтобы сказать о нем несколько слов. В историю русской культуры, помимо всего прочего, этот 'важный немец' (как назвал его Герцен; на самом деле Вигель шведского происхождения) вошел тем, что привнес в нее популярное ныне слово 'русофоб' (он, правда, писал 'руссофоб') и даже сформулировал своеобразную социологическую закономерность, которую, за отсутствием сколько-нибудь серьезных аналогов, следует, по-видимому, назвать 'законом Вигеля': '...Россия не имеет сынов преданнее обрусевших немцев и врагов злее онемеченных русских...'[39] Ф. Ф. В и г е л ь, Москва и Петербург. Письмо к приятелю в Симбирск. - 'Русский архив', 1893, П, № 8, с. 579..

Дальнейшие отношения Чаадаева с Вигелем - одна из интереснейших страниц биографии 'басманного философа', но она не умещается в рамки нашей истории, поэтому ограничимся лишь указанием соответствующей литературы[40] Ф. Ф. В и г е л ь, Записки, т. 2, М., 1928, с. 162-164, 336; Николай Барсуков, Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 6, СПб., 1892, с. 77-78; Ф. Ф. В и г е л ь, Письмо гр. А. Д. Блудовой. - 'Сегодня. Альманах первый', М., 1926, с. 136-138; Ольга N. (С. В. Энгельгардт), Из воспоминаний. - 'Русский вестник', 1887, т. 191, № 10, с. 695-698. Обращаем внимание читателей на мало известную у нас книгу Ф. Ф. Вигеля, изданную анонимно на французском языке в Германии: 'Россия, захваченная немцами' ('La Russie envahie par les Allemands', Leipzig, 1844)..

22 октября, ознакомившись с поданными ему документами, Николай I 'положил' свою 'резолюцию': 'Прочитав статью, нахожу, что содержание оной смесь дерзостной бессмыслицы, достойной умалишенного: это мы узнаем непременно, но не извинительны ни редактор журнала, ни цензор. Велите сейчас журнал запретить, обоих виновных отрешить от должности и вытребовать сюда к ответу'[41] 'Мир Божий', 1905, № 10, с. 143..

В сущности, эта резолюция предрешила исход всего дальнейшего дела, и через неделю все уже можно было кончить. Все эти следственные комиссии, обыски, опросные листы и т. п. больше напоминают игру сытого кота с попавшей в его лапы мышью. Кто в России мог бы доложить царю приблизительно в таком смысле: вот, узнали 'непременно', и выяснилось, что Чаадаев- не умалишенный? Далее: раз написано 'обоих виновных', то это так буквально и надо понимать - не трое и не четверо... Поэтому следственная комиссия не могла и не стремилась увеличить число виновных или даже хотя бы подозреваемых лиц. Понятно, почему не слишком-то интересовались личностью переводчика 'Философического письма', почему 'содержатель типографии' Н. Селивановский отделался всего лишь легким испугом... Виновных двое, автор - умалишенный. 'Это мы узнаем непременно'. Быть посему.

Этот день - 22 октября - следует считать официальной датой начала 'военных действий'. 'В тот же день, 22-го же, - пишет Лемке, - Бенкендорф был позван к государю и получил приказание составить проект исторического отношения к московскому военному генерал-губернатору, кн. Д. В. Голицыну. Через несколько часов проект был представлен государю, который написал на нем: 'очень хорошо'[42] Там же..

23 октября составленное накануне 'очень хорошее' отношение было вручено князю Голицыну, который находился в это время в Петербурге (№ 1). В тот же день он получил еще одну бумагу (№ 2), на которой сверху написал: 'СПб. 23 октября 1836. Г. Обер-Полицмейстеру предписать о объявлении Г. Надеждину, чтобы он немедленно приехал в С.Пбург'.

В публикации Лемке наш № 1 датирован 22, а не 23 октября[43] 'Мир Божий', 1905, № 10, с. 143-144.. Подобное расхождение в датировке на один день не должно нас удивлять: в деле III Отделения хранился проект отношения, составленный 22 октября, Голицын же получил 'беловик', написанный отменным писарским почерком с пышной собственноручной вязью графа Бенкендорфа.

24 октября Кн. Д. В. Голицын направляет Цынскому предписание о вызове Надеждина в Петербург (№ 3). Как уже упоминалось, Голицын находился в это время в Петербурге, откуда выехал после 28 октября (см. № 5). Князь Дмитрий Владимирович Голицын, 'издавна Чаадаеву знакомый', возвратившись в Москву, по словам М. И. Жихарева (который, правда, считает, что возвращение князя состоялось 'через месяц'), 'при первом свидании с Чаадаевым <...> расхохотался со словами: 'Это слишком долго тянулось, нужно, наконец, покончить с этим фарсом'[44] М. И. Ж и х а р е в, Докладная записка..., с. 102. В оригинале слова Голицына - по-французски..

По свидетельству другой современницы - С. В. Энгельгардт, - медицинский надзор, к которому был 'приговорен' Чаадаев, кн. Д. В. Голицын 'исполнял некоторое время, со свойственными ему деликатностью и благородством'[45] 'Русский вестник', 1887, № 10, с. 698..

Московский обер-полицмейстер Лев Михайлович Цынский, с которым отныне и до самого конца 'дела' жизнь Чаадаева будет связана самым тесным образом, также настоятельно требует комментария. На счет Цынского существуют разноречивые мнения. М. Жихарев пишет, что 'обер-полицеймейстер обошелся с Чаадаевым чрезвычайно вежливо и, насколько то с его должностью совместимо, предупредительно'[46] М. И. Ж и х а р е в, Докладная записка..., с. 102. Точка зрения другого свидетеля совершенно противоположна. 'Для нас, современников, - вспоминает М. Дмитриев, - не может казаться невозмутительным еще то обстоятельство, что следствие об оценке мнений философа о споре Европейства с Русью, хотя бы отчасти и ошибочных, производил - невежда, взяточник, солдат и лошадиный охотник, не только не слыхавший о науке, но не знающий даже ни одного иностранного языка, одним словом: обер-полицеймейстер Цынский, вышедший в люди тем, что управлял конным заводом графа Орлова! Только у нас наука и философия попадают в такие лапы! О Русь!'[47] М. А. Дмитриев, Главы из моих воспоминаний. - ОР РГБ. Ф. 178. К. 8184. № 2. Л. 71. Герцен, также имевший дело с Цынским, рассказывает о нем в главе X 'Былого и дум'.

С именем Цынского связана и одна из многочисленных 'околочаадаевских' легенд, которую наконец пора развеять. М. Жихарев пишет: 'В продолжение того года с месяцем, в котором имело место официальное безумие Чаадаева, он не выезжал и не выходил никуда, ни в публичные места, ни в гости, но у себя имел свободу принимать кого и сколько хочет. Обер-полицеймейстер требовал у него подписки 'ничего не писать', которой он не дал, говоря, что для этого 'надо отнять бумагу, чернила и перья', и другой - 'ничего не печатать', которую он немедленно и выдал'[48] М. И. Ж и х а р е в, Докладная записка..., с. 103..

Последний документ нашего дела (№ 66) свидетельствует, увы, о противном. 'Надо отнять бумагу, чернила и перья'! - И Цынский будто бы согласился, что - да, невозможно... Отчего же невозможно? Почему бы и не отнять? Декабристу М. С. Лунину приказали 'не мыслить', и он с легкой душой, смеха ради, тотчас же выдал соответствующую расписку: 'Обязуюсь не мыслить'. Это было смешно и красиво. Потому что и требование было глупостью. Верхом глупости. Случай с Чаадаевым и хуже, и страшнее (конечно, во многом еще и потому, что Чаадаев - не Лунин). Не оттого ли после всей этой истории Чаадаев изменил свой почерк на так называемый 'клинописный', чтобы в случае чего отпереться от всех своих писаний: не я писал, не моя рука, не мой почерк?

Во всяком случае, Цынский - от своего собственного имени - ничего не требовал и не мог требовать от Чаадаева. Он был всего лишь послушным исполнителем чужой - ВЫСОЧАЙШЕЙ - воли, 'колесиком и винтиком' той огромной махины, которая наехала на Чаадаева и от которой зависело, дать ли ему дышать или раздавить окончательно. Спорить и торговаться с Цынским о том, что, дескать, такую-то расписку дам, а вот такую дать не могу, было так же бессмысленно и бесполезно, как умолять наведенный на тебя пистолет, чтобы он не выстрелил, или несущийся поезд, чтобы он не наехал. Размышления же на тему: мог ли Чаадаев 'восстать', придется отложить до своего времени, то есть на год.

А пока А. И. Тургенев пишет в письме Вяземскому: 'Ввечеру Свербеев, Орлов, Чаадаев спорили у меня так, что голова моя, и без того опустевшая, сильнее разболелась. Что же ты ни слова о статье Чаадаева? Боратынский пишет опровержение. Здесь остервенение продолжается, и паче молва бывает. Чаадаев сам против себя пишет и отвечает себе языком и мнениями Орлова'[49] 'Остафьевский архив князей Вяземских', т. III, с. 336..

Тем временем Уваров направил в цензурные комитеты 'циркуляр', в котором, сообщив о каре, постигшей 'Телескоп', пригрозил цензорам и издателям, что следствием несоблюдения ими правил цензурного устава и предписаний высшего начальства будет 'такое же распоряжение'[50] 'Мир Божий', 1905, № 10, с. 146..

25 октября. Тихо. По крайней мере, в высших инстанциях. Зато внизу шум продолжается. Цензор А. В. Никитенко записывает в своем дневнике:

'Ужасная суматоха в цензуре и в литературе. В 15 номере 'Телескопа' напечатана статья под заглавием 'Философские письма'. Статья написана прекрасно; автор ее <П.Я.> Чаадаев. Но в ней весь наш русский быт выставлен в самом мрачном виде <...> Я сегодня был у князя (Дондукова-Корсакова. - В. С.); министр крайне встревожен. Подозревают, что статья напечатана с намерением, и именно для того, чтобы журнал был запрещен и чтобы это подняло шум <...> Думают, что это дело тайной партии. А я думаю, что это просто невольный порыв новых идей, которые таятся в умах и только выжидают удобной минуты, чтобы наделать шуму'[51] А. В. Н и к и т е н к о, Дневник. В 3-х томах, т. 1, М., 1955, с. 188..

Зять министра императорского двора князя Волконского Павел Дмитриевич Дурново тоже ведет дневник, правда, по-французски: 'Некий Чедаев, бывший военный, только что опубликовал в 'Телескопе' злобную статью против религии и правительства. Журнал запрещен, автор объявлен сумасшедшим. Я обвиняю цензуру столько же, как и сочинителя <…>' Комментируя эту запись, публикатор дневника П. Дурново отмечает: 'Интересно, что ни автор статьи, ни редактор журнала, ни цензор еще не знали о своей участи, а в великосветских кругах Петербурга уже толковали об этом'[52] Р. Е. Т е р е б е н и н а, Записи о Пушкине, Гоголе, Глинке, Лермонтове и других писателях в дневнике П. Д. Дурново. - 'Пушкин. Исследования и материалы', т. VIII, Л., 1978, с. 261, 267..

26 октября. Уваров, в ожидании приема у Бенкендорфа, посылает шефу жандармов 'конфиденциальное письмо г. Татищева'. Письмо заканчивается словами: 'Факт его опубликования (имеется в виду 'Философическое письмо'. - В. С.) очень важен для правительства; он доказывает существование политической секты в Москве; хорошо направленные поиски должны привести к полезным открытиям по этому поводу. Принадлежит ли автор к тайным обществам, но в своем произведении он богохульствует против святой православной церкви. Он должен быть выдан церкви. Одиночество, пост, молитва пришли бы на помощь пастырским внушениям, чтобы привести домой заблудшую овцу'[53] 'Мир Божий', 1905, № 10, с. 145-146..

Поразительно! Спустя почти тридцать пять лет Достоевский напишет чуть ли не то же самое: 'Почему Чаадаеву не просидеть года в монастыре?'[54] Ф. М. Достоевский, Поли. собр. соч. в 30-ти томах, т. XXIX, кн. 1, Л., 1986, с. 118 (Письмо к А. Н. Майкову от 25 марта/6 апреля 1870 года).

'Боже, как грустна моя Россия!' - не устаем мы восклицать вместе с Пушкиным. Все в ней едино: тюрьма, монастырь, сумасшедший дом... Православие, самодержавие, народность... Мене, текел, упарасин...

В тот же день Бенкендорф направил Голицыну (который все еще в Петербурге) секретное письмо, в котором информировал его о том, что в интересах ускорения делопроизводства он поручил генералу Перфильеву 'взять' у Чаадаева 'все его бумаги без исключения и доставить их ко мне' (№ 4).

Голицыну, через голову которого Бенкендорф 'перепрыгнул', ничего не оставалось, как только расписаться в получении и отправить письмо Бенкендорфа в Москву (где оно было получено 5 ноября, судя по канцелярской надписи в левом верхнем углу; тем временем дело уже было сделано).

И еще несколько событий произошло в тот день.

Неутомимый Уваров передал Бенкендорфу целый пакет документов, в котором находился его циркуляр цензурным комитетам и переписка со Строгановым. В сопроводительном письме он, между прочим, писал: 'Думаю, что безошибочно могу указать, что бумаги Надеждина <...> находятся в руках некоего Белинского, его сотрудника по журналу, который и заменял его во время его отсутствия и который, вероятно, и есть его самое доверенное лицо'[55] 'Мир Божий', 1905, № 10, с. 146.. В связи с этим 'Государь приказал, дабы кн. Голицин немедля, велел бы схватить все бумаги V. Билинского, обыскав бдительно и узнав, не спрячены ли у кого либо другого, за что в последствие времени Билинский строго бы отвечал'[56] Там же..

Того же числа московскому губернатору Мартынову предписывалось выслать Болдырева и Надеждина в Петербург и сделать распоряжение, 'дабы они по приезде к заставе, немедленно были представлены: ст. сов. Болдырев к г. министру народного просвещения, а г. Надеждин в штаб корпуса жандармов'[57] Там же..

И. Снегирев в своем дневнике зафиксировал: 'В Цензурн[ом] Ком[итете] получено при мне высочайшее повеление о запрещении 'Телескопа' и о вызове в Спб. цензора Болдырева'[58] 'Дневник Ивана Михайловича Снегирева', т. I, с. 236.. С горя поехал в Московский сиротский дом, где был попечителем. Дети читали ему стихи. Полегчало.

28 октября председатель Цензурного комитета князь М. А. Дондуков-Корсаков (тот самый: 'В Академии наук заседает князь Дундук') направил Уварову донесение следующего содержания: 'Предписание Вашего Высокопревосходительства от 24-го октября за № 1333 [?], в коем изъяснено, что по случаю помещенной в 15-м нумере журнала 'Телескоп' статьи: 'Философические письма', Его Императорское Величество Высочайше повелеть изволил: журнал сей закрыть, а Ценсора, пропустившего означенную статью, отрешить от должности, я предъявил в заседании С. Петербургского Ценсурного Комитета 27-го сего Октября как Ценсорам, так и издателям сдешних повременных сочинений.

О чем и имею честь донести Вашему Высокопревосходительству'[59] РГАЛИ. Ф. 546. Оп. 1. № 1. Л. 19..

'Сегодня, - записал в дневнике А. Никитенко, - были созваны в цензурный комитет все издатели здешних журналов. Тут были: Смирдин, Гинце, издатель польского журнала и проч. Греч явился прежде. Они были созваны, чтобы выслушать высочайшее повеление о запрещении 'Телескопа' и приказание беречься той же участи. Все они вошли согнувшись, со страхом на лицах, как школьники'[60] А. В. Н и к и т е н к о, Дневник. В 3-х томах, т. 1, с. 188..

Голицын направил Цынскому предписания по поводу оказания Чаадаеву 'всевозможных попечений и медицинских пособий' (№ 5). Все смешалось в России, как в доме Облонских: где врач, где полицейский, где военный генерал-губернатор - ничего не разобрать. Все лечат Чаадаева! 'Дабы он не подвергал себя вредному влиянию нынешнего сырого и холодного воздуха'. То есть чтобы сидел дома, тем более что завтра у него будет обыск.

Генералы Цынский и Перфильев (который 'вчерашнего числа' получил предписание Бенкендорфа об изъятии всех бумаг у Чаадаева) совещаются, как лучше провести 'операцию', - о чем Цынский на следующий день 'секретно' сообщил Голицыну (№ 6). Обсуждали кандидатуры, определяли стратегию и тактику, проводили рекогносцировку. Спать легли пораньше: завтра тяжелый день.

29 октября: обыск и изъятие бумаг у Чаадаева.

...Это была не первая встреча Чаадаева с полицией и даже не первый обыск, производившийся в его доме. Ему было пятнадцать лет, когда за изъятием хранившейся у него 'нелегальной' австрийской реляции (о первой военной неудаче 'непобедимой' армии Наполеона в Европе) 'приезжал сам полицеймейстер, которому Петр Чаадаев ее и передал, поставив ему в то же время резко на вид, что недостойно русской политики раболепствовать Наполеону до такой степени, чтобы скрывать его неудачи'[61] М. И. Ж и х а р е в, Докладная записка..., с. 56.

В конце 1821 года в связи с 'Семеновской историей' в селе Алексеевском, где в то время находились братья Чаадаевы, был произведен обыск и изъятие бумаг[62] П. Я. Ч а а д а е в, Полн. собр. соч...., т. 2. с. 294-295.

Наконец, летом 1826 года Чаадаева, возвращающегося в Россию из-за границы, допрашивал в Брест-Литовске 'сам' цесаревич Константин Павлович[63] См.: 'П. Я. Чаадаев на пути в Россию в 1826 году'. Публикация Д. Шаховского.- 'Литературное наследство', 1935, т. 19-21, с. 16-32; Б. М. Ф и х, П. Я. Чаадаев в Бресте. - 'История СССР', 1958, № 1. 134.

И вот теперь новая - поистине 'роковая' - встреча. Обыском и изъятием бумаг у Чаадаева руководили жандармский подполковник Бегичев и полицмейстер - полковник Н. П. Брянчанинов (см. № 6). Подробности обыска неизвестны. М. Жихарев сообщает лишь одну забавную деталь: 'В числе бумаг полиция захватила огромный ворох 'Московских Ведомостей', причем Чаадаев заметил, что 'этого брать не для чего, что это не бумаги - а бумага'[64] М. И. Ж и х а р е в, Докладная записка..., с. 101.

В тот же день Чаадаев писал А. И. Тургеневу: 'Не знаю, известно ли вам уже, мой друг, о домашнем обыске, которым меня почтили. Забрали все мои бумаги. Мне остались только мои мысли: бедные мысли, которые привели меня к этой прекрасной развязке. Впрочем, я могу лишь одобрить похвальное любопытство властей, пожелавших ознакомиться с моими писаниями: от всего сердца желаю, чтобы это им пошло на пользу'[65] П. Я. Ч а а д а е в, Поли. собр. соч., т. 2, с. 112 (здесь письмо не датировано, но из дальнейшего изложения будет ясно, что оно могло быть написано только 29 октября)..

Бумаги, отобранные у Чаадаева, были доставлены Перфильеву, который без промедления распорядился о доставке их в особом тюке в III Отделение[66] 'Мир Божий', 1905, № 10, с. 147.

Следующий день 30 октября прошел относительно спокойно. Слух об обыске в доме Чаадаева уже распространился по Москве. Н. Ф. Павлов и С. П. Шевырев навестили А. И. Тургенева и рассказали ему об 'отобрании бумаг' у Чаадаева. 'Я поехал к нему с Павл<овым>,- записал в тот день Тургенев в своем дневнике, - нашел его хотя в душевном страдании, но довольно спокойным...'[67] А. И. Ту р г е н е в, Хроника русского. Дневники (1825-1826 гг.), М.-Л., 1964, с. 486.

Вечером того же дня Тургенев писал Вяземскому: '(Изорви). Я видел сегодня Чаадаева и нашел его спокойным по совести, но встревоженным по своему положению. У него отобрали вчера все бумаги; вспомнив, что у писца и у одной дамы оставались еще какие-то две статьи его, он вытребовал и куда-то доставил их официально. Очень хлопочет о том, что ему не возвратят бумаг, в коих, вероятно, найдут более оправдательного, чем обвинительного. Общие бреды - и только!'[68] 'Остафьевский архив князей Вяземских', т. III, с. 343

Известно, что 'вытребованные' бумаги Чаадаев послал Н. П. Брянчанинову, который накануне производил у него обыск. Вероятно, в это время он действительно хотел, чтобы 'правительству были известны' эти места из его сочинений[69] П. Я. Ч а а д а е в, Полн. собр. соч...., т. 2, с. 111-112. Он все еще надеялся, что окончательный приговор ему будет вынесен по завершении следствия, когда прочтут все его писания, поймут и оценят их содержание. Он еще не знал и, по-видимому, даже и не догадывался, что официальное его провозглашение сумасшедшим произойдет... послезавтра.

А может быть, вся эта забота о предоставлении правительству всех его бумаг была всего лишь обнаружением того малодушия, которому, начиная с этого времени, Чаадаев все более и более будет поддаваться?

30-го же числа Цынский посылает кн. Голицыну два своих рапорта. В одном (№ 7) он сообщает, что лично 'обязал' Надеждина подпискою о немедленном выезде в С.-Петербург; из интересных подробностей этого рапорта отметим слова Надеждина о том, что он получил статью Чаадаева 'уже переведенною'.

Следующий рапорт Цынского (№ 8) еще более интересен. В нем идет речь о статье 'Несколько слов о Философическом письме...', которая в 'Деле' идет сразу же за рапортом Цынского (№ 9).

Статья эта была опубликована Р. Темпестом как 'неизданная статья А. С. Хомякова'[70] 'Символ' (Париж), 1986, № 16, с. 121-134. Собственно говоря, атрибуция статьи Хомякову принадлежит Н. И. Мордовченко, который еще в 1950 году писал: 'Оттиск этой невышедшей в свет статьи был обнаружен Я. И. Ясинским в 1938 г. в библиотеке А. И. Тургенева, поступившей в библиотеку Института литературы (Пушкинского дома) Академии Наук СССР. Статья - без подписи, но можно предполагать, что автором ее был Хомяков. Руководящая мысль статьи состояла в опровержении чаадаевской отрицательной оценки русской истории. 'Мы принимали от умирающей Греции святое наследие, символ искупления, и учились Слову,- заявлялось в статье, - мы отстаивали его от нашествия Корана, и не отдали во власть Папы; сохраняли непорочную голубицу, перелетевшую из Византии на берега Днепра и припавшую на грудь Владимира'. Полемика с Чаадаевым велась с ярко выраженных славянофильских позиций, а в 1836 г. славянофильские взгляды Хомякова уже отчетливо определились'[71] 'Очерки по истории русской журналистики и критики', т. I, Л., 1950, с. 376.

Н. Мордовченко исходил, по-видимому, не только из 'ярко выраженных славянофильских позиций' автора 'Нескольких слов...', но и из самого факта участия Хомякова в 'журнальной складчине' 'Московского наблюдателя'. Р. Темнеет в основном повторил аргументы Н. Мордовченко, усилив их ссылкой на свидетельство М. Жихарева. Последний, действительно, писал, что 'Алексей Степанович Хомяков сию минуту вслед за прочтением статьи готовил на нее, по своему мнению, уничтожающее громовое опровержение. Как только разнеслась весть о наказании, он своему намерению не дал никакого хода, говоря, что 'и без него уже Чаадаеву достаточно неучтиво отвечали'. Отказать себе в блистательной победе над сильным противником из расчетов утонченной деликатности- великодушие малообыкновенное'[72] М. И. Ж и х а р е в, Докладная записка..., с. 104.

В. А. Кошелев, включивший 'Несколько слов...' в состав сочинений А. С. Хомякова как статью, несомненно им написанную, считает, что в 'этом свидетельстве осведомленного мемуариста речь идет об уже готовом 'опровержении', от публикации которого автор отказался <... > Цензурный запрет на всякое печатное упоминание о чаадаевском 'письме' вполне совпал с его субъективным желанием 'не давать никакого хода' готовому 'опровержению'[73] А. С. Хомяков, Сочинения в 2-х томах, т. 1, М., 1994, с. 575- 576.

На наш взгляд, такое заключение является натяжкой: из слов Жихарева следует только то, что Хомяков статью 'готовил', но потом 'своему намерению не дал никакого хода'. Вывести отсюда, что статья была уже готова, набрана, а потом цензорское запрещение 'совпало' с 'субъективным желанием' автора не печатать ее, - можно только при большом желании.

К тому же теперь мы знаем, что статья 'Несколько слов...' первоначально предназначалась для публикации в 'Телескопе' и лишь после его запрещения была передана в 'Московский наблюдатель'. С учетом этих обстоятельств уместнее говорить о настойчивом желании автора увидеть свою статью опубликованной.

Имеются и другие, не менее интересные подробности об этой статье. 24 октября 1836 года А. И. Тургенев писал Жуковскому и Вяземскому о Чаадаеве: ' <... > вся Москва, от мала до велика, от глупца до умного, от [В. Б.] (в примечании публикатора указано, что 'В. Б.' 'зачеркнуто автором письма'. - В. С.) до Боратынского опрокинулась на него <...> Одно опровержение печатается в Наблюд<ателе>, другое пишет Боратынский, но первое - слабо <...>'[74] П. Я. Ч а а д а е в, Сочинения, М., 1989, с. 530

Другой публикатор этого же письма зачеркнутые Тургеневым буквы (инициалы?) прочитал как 'К. Г.' и раскрыл их как 'К<нязь> Г<олицын>'[75] М. М а к с и м о в, По страницам дневников и писем А. И. Тургенева (Пушкин и А. И. Тургенев). - 'Прометей', т. 10, М., 1974, с. 385, - предположение явно ошибочное, и тем не менее без визуальной проверки этого письма Тургенева трудно решить, какие же именно буквы он написал, а вслед за тем зачеркнул, но тем не менее весьма вероятно, что если бы речь в данном случае шла о Хомякове, то Тургеневу едва ли нужно было бы скрывать его авторство (да и сам Хомяков, публикуя свое 'громовое опровержение', неужели пожелал бы остаться 'анонимом'?).

Что касается содержания статьи 'Несколько слов...', то, конечно, здесь приходится констатировать, что оно 'слабо' и недотягивает до уровня даже и не-'громового' опровержения. О совпадении отдельных мыслей статьи с положениями позднейшей славянофильской концепции Хомякова (Р. Темпест усмотрел в ней даже прообраз будущей хомяковской 'соборности') можно спорить бесконечно. Все-таки корректнее квалифицировать ее не как славянофильскую, а как написанную с позиций официальной идеологии того времени, носителем которой был в значительной степени митрополит Филарет, к вопросу об авторстве которого мы теперь и переходим.

'Статья сия, как слышно, сочинена Митрополитом Филаретом', - написал Цынский. Московский обер-полицмейстер - источник весьма 'компетентный'. Митрополит Филарет, как известно, литературы не чуждался, полемизировал с Пушкиным, был знаком со множеством писателей, иногда вступал в конфликты с властями... Все, что о нем известно, не исключает его авторства. Параллельных мест из писаний Филарета к статье 'Несколько слов...' можно подыскать не меньше, чем у Хомякова, и все же есть одно свидетельство Филарета, которое не должен оставить без внимания объективный исследователь.

Вот что писал митрополит Филарет архимандриту Антонию в письме от 6 ноября 1836 года: 'Статью Телескопа, оскорбительную для церкви и для России мне показали, ибо сего журнала я не имел и не читал. Правительство обратило внимание на сие безумие. Странно, что пропустил к напечатанию ректор университета. Мне казалось, возможным сие не иначе, как разве пропустил не читав; но некоторые говорят, что даже поправлял. Найдите и прочитайте лист 'Северной Пчелы', вышедший третьего дня. Тут есть хорошее противоядие против статьи Телескопа'[76] 'Русский архив', 1877, № 11, с. 316.

Двусмысленный оборот, употребленный Филаретом в начале приведенной выдержки из его письма, вполне оправдывает ту его характеристику, которую сформулировал Г. Флоровский на основании свидетельств современников митрополита: 'Вполне открытым был он только перед Богом, не перед людьми...'[77] Прот. Г. Флоровский, Пути русского богословия, Париж, 1937, с. 170

Все-таки: читал или не читал? Разумеется, читал. Ибо только прочитав 'Философическое письмо', можно расценить как противоядие против него отрывок из книги К. М. Базили 'Боспор и новые очерки Константинополя', напечатанный под заглавием 'Восток и Запад' 4 ноября 1836 года в 'Северной Пчеле'. Базили резко противопоставляет католический Запад, основанный на насилии, православной России, движимой любовью. Примерно так же расценивает соотношение России и Запада и автор 'Нескольких слов...'. Далее: письмо Филарета обнаруживает, что он весьма хорошо осведомлен в обстоятельствах поднявшегося вокруг 'Философического письма' шума, но явно не хочет, чтобы его адресат заметил эту его осведомленность. Если автором статьи 'Несколько слов...' действительно является Филарет, то вполне понятно, почему он - лицо духовное - пожелал принять участие в светском споре анонимно, возможно, что Тургенев знал об этом его желании, и тогда становится понятным, почему он вычеркивает его инициалы в своем письме, почему так 'глубоко' запрятывает оттиск его статьи в своей библиотеке, что его не могут найти несколько поколений исследователей.

Не меньшего внимания заслуживают и те многочисленные разночтения, которые обнаруживаются у нашего варианта статьи с вариантом, опубликованным Р. Темпестом. В частности, - и это прежде всего бросается в глаза, - в тексте 'Символа' отсутствуют все подстрочные примечания. Это можно объяснить, только допустив, что в руках у Цынского был оттиск статьи, предназначенной для публикации в 'Телескопе', а у А. И. Тургенева - в 'Московском наблюдателе' (где ее несколько сократили).

Ряд разночтений объясняются и ошибками 'нашего' писаря, который, по-видимому, плохо понимал смысл переписываемой им статьи. В публикации документа № 9 такого рода описки заключены в угловые скобки; следующее затем 'правильное' слово подобрано по смыслу или заимствовано из публикации Р. Темпеста и набрано курсивом. Отметить все остальные разночтения - подчас весьма существенные - в настоящей публикации, к сожалению, нет возможности.

Во всех документах публикуемого 'Дела...' максимально сохранены их грамматические особенности. Нумерация документов, как и следующие за номерами заглавия принадлежат публикаторам.

Из 9 документов, печатаемых в настоящем номере, №№ 2 (1-1 об.), 3 (4-4 об.), 5 (5-6), 7 (13), 8 (14) (в скобках указаны номера листов архивного дела) публикуются впервые; №№ 4 (7-7 об.), 6 (12-12 об.) впервые опубликованы с незначительными разночтениями М. К. Лемке ('Мир Божий', 1905, № 10, с. 132-133, 144-145, 147), № 1 (2-3) - в журнале 'Русский архив', 1885, № 1, с. 132-133; № 9 (15-17), как уже отмечалось, опубликован Р. Темпестом в журнале 'Символ', 1986, № 16.

ДЕЛО О ЗАПРЕЩЕНИИ ЖУРНАЛА 'ТЕЛЕСКОП' ЗА НАПЕЧАТАНИЕ 'ФИЛОСОФИЧЕСКИХ ПИСЕМ' ЧААДАЕВА И О ВЫЗОВЕ В С.-ПЕТЕРБУРГ ИЗДАТЕЛЯ НАДЕЖДИНА И ЦЕНЗОРА БОЛДЫРЕВА

В последне вышедшем № 15-м журнала Телескоп, помещена статья под названием: 'Философические письма', коей сочинитель есть живущий в Москве Г. Чеодаев. - Статья сия, конечно уже Вашему Сиятельству известная, возбудила в жителях Московских всеобщее удивление. - В ней говорится о России, о народе Русском, его понятиях, вере и истории с таким презрением, что непонятно даже каким образом Русский мог унизить себя до такой степени, чтоб нечто подобное написать. - Но жители древней нашей Столицы, всегда отличающиеся чистым здравым смыслом, и будучи преисполнены чувством достоинства Русского Народа, тотчас постигли, что подобная статья не могла быть писана соотечественником их, сохранившим полный свой рассудок, и потому, - как дошли сюда слухи, - не только не обратили своего негодования против Г. Чеодаева, но напротив изъявляют искреннее сожаление свое, о постигшем его расстройстве ума, которое одно могло быть причиною написания подобных нелепостей. - Здесь получены сведения, что чувство сострадания о несчастном положении Г. Чеодаева единодушно разделяется всею Московскою публикою. - В следствие сего ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ угодно, чтобы Ваше Сиятельство, по долгу звания Вашего, приняли надлежащие меры к оказанию Г. Чеодаеву всевозможных попечений и медицинских пособий. - ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО повелевает, дабы Вы поручили лечение его искусному медику, вменив сему последнему в обязанность, непременно каждое утро посещать Г. Чеодаева, и чтоб сделано было распоряжение дабы Г. Чеодаев не подвергал себя вредному влиянию нынешнего сырого и холодного воздуха; одним словом, чтоб были употреблены все средства к восстановлению его здоровья. - ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ угодно чтобы Ваше Сиятельство о положении Чеодаева каждомесячно доносили ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ.

Сообщая Вашему Сиятельству сию ВЫСОЧАЙШУЮ волю, имею честь быть с совершенным почтением и преданностию,

А. X. БЕНКЕНДОРФ - Д. В. ГОЛИЦЫНУ

О сей ВЫСОЧАЙШЕЙ воле я честь имею сообщить Вашему Сиятельству, покорнейше прося Вас, Милостивый Государь, сделать, во исполнение оной, зависящее от Вас распоряжение о вызове Г. Надеждина в С Петербург; чтож касается до запрещения журнала и вызова сюда Ценсора Болдырева, то о сем сделано уже нужное распоряжение Г. Министром Народного Просвещения.

Д. В. ГОЛИЦЫН - Л. М. ЦЫНСКОМУ (ЧЕРНОВОЕ)

Государь Император, рассмотрев в 15 Нумере издаваемого в Москве журнала Телескоп статью: Философические письма, Высочайше повелеть изволил: журнал сей запретить и вызвать в СПбург к ответу издателя оного Надеждина и Ценсора Болдырева.

Получив о сей Высочайшей воле от Графа Бенкендорфа отношение за № 3332, я рекомендую В[ашему] Пр[евосходительст]ву объявить Г. Надеждину, чтобы он немедленно приехал в С.Пбург, и явился к Графу Александру Христофоровичу Бенкендорфу; чтож касается до запрещения журнала и вызова в СПбург Ценсора Болдырева, то о сем сделано уже нужное распоряжение Г. Министром Народного Просвещения.

А. X. БЕНКЕНДОРФ - Д. В. ГОЛИЦЫНУ

ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР ВЫСОЧАЙШЕ повелеть соизволил взять у сочинителя известной Вашему Сиятельству статьи № 15 журнала Телескопа: Философические письма, Г. Чеодаева, все его бумаги без исключения и доставить их ко мне.

Так как Ваше Сиятельство изволите находиться здесь еще; а Г. Генерал от инфантерии Граф Толстой, после состоявшегося Высочайшего указа о вступлении Вашем в должность Московского Военного Генерал-Губернатора, не исправляет уже оной, то я приняв в соображение, что помянутая ВЫСОЧАЙШАЯ воля должна быть исполнена немедленно, поручил, для выиграния времени, привести оную в исполнение Г. Начальнику II-го Округа Корпуса Жандармов Г. Генерал-Майору Перфильеву; о чем поставляю долгом-Ваше Сиятельство уведомить.

Д. В. ГОЛИЦЫН - Л. М. ЦЫНСКОМУ (ЧЕРНОВОЕ)
Господину Московскому Обер-Полицмейстеру

В следствие сего предписываю Вашему Пр[евосходительст]ву распорядиться:

во-первых, чтобы командирован был к Г. Чеодаеву один Частный Штаб лекарь, из известных по познаниям своим в медицине, и вменено было ему в обязанность непременно каждое утро и даже раза два в сутки посещать Г. Чеодаева; ежели же окажется нужда в особенных для него пособиях, то в сем случае приглашать и Г. Доктора Саблера, известного по успехам его в лечении сумасшедших,

во-вторых, чтобы приняты были меры согласно Высочайшей воле, дабы Г. Чеодаев не подвергал себя вредному влиянию нынешнего сырого и холодного воздуха; одним словом, чтоб были употреблены все средства к восстановлению его здоровья.

И в-третьих, чтобы о положении Чеодаева каждомесячно представляли мне аккуратно сведения для всеподданнейшего доклада ГОСУДАРЮ ИМПЕРАТОРУ.

Л. М. ЦЫНСКИЙ - Д. В. ГОЛИЦЫНУ

Вчерашнего числа Г. Начальник 2-го Округа Корпуса Жандармов Генерал Перфильев объявил мне полученное им предписание от Г. Шефа жандармов Генерал Адъютанта Графа Бенкендорфа, основанное на ВЫСОЧАЙШЕМ ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА повелении, коим Его Сиятельство предписать изволил командировать надежного Штаб Офицера Корпуса Жандармов и при содействии местной Полиции отобрать у сочинителя Философских писем Г. Чадаева все бумаги какие у него окажутся и оные запечатав представить с надежным жандармом к Его Сиятельству, - приняв при том нужные предосторожности, чтобы он не мог чего нибудь из рукописей скрыть.

Во исполнение чего командированы были, со стороны Жандармов Подполковник Бегичев, а от моей Полицмейстер Полковник Брянчанинов, которые сего числа все находящиеся бумаги у Г. Чадаева опечатали законным порядком и доставили оные к Г. Перфильеву.

О чем Вашему Сиятельству честь имею донести

7. Л. М. ЦЫНСКИЙ - Д. В. ГОЛИЦЫНУ

При разговоре моем с Г. Надеждиным, он объявил что поводом к напечатанию Статьи философические письма в Телескопе было суждение многих лиц, которые ставят себя в просвещении на ряду с Европою, но он сею статьею хотел им доказать, что они ошибаются и находятся еще в таком положении, что не только не могут сравнится с Европейским просвещением, но их надо еще водить на помочах и что статью сию получил уже переведенную от сочинителя Философических писем Г. Чадаева, который желал ее поместить в его журнале.

Л. М. ЦЫНСКИЙ - Д. В. ГОЛИЦЫНУ

После статьи напечатанной в XV номере Московского телескопа под заглавием философические письма, поступила ныне в редакцию статья под названием: 'несколько слов о философическом письме напечатанном в XV книге телескопа'.

Статью сию представляя при сем в копии на усмотрение Вашего Сиятельства, я имею честь присовокупить, что как ныне издание телескопа запрещено, то оную статью предполагают напечатать в Московском наблюдателе.

Сей час я получил сведение, что статья сия вся уничтожена и не будет помещена в наблюдателе; корректурной же печатанной лист оной находится у меня.

Примечание: статья сия, как слышно, сочинена Митрополитом Филаретом.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ФИЛОСОФИЧЕСКОМ ПИСЬМЕ, НАПЕЧАТАННОМ В XV КНИГЕ ТЕЛЕСКОПА

Тебя удивила, мой друг, статья философические письма помещенная в 15 № Телескопа, тебя даже обидела она, ты невольно повторяешь: неужели мы так ничтожны в сравнении с Европой, неужели мы, в самом деле, <положа> похожи на приемышей в общей семье человечества? Я понимаю, какое грустное чувство поселяет в тебе эта мысль; успокойся, мой друг, эта статья писана не для тебя; всякое преобразование твоего сердца и твоей души было бы зло: ты родилась уже истинной христианкой, практическим существом той Теории, которую излагает Сочинитель Ф.П. для женщины, может быть, омраченной наносными мнениями прошедшего столетия. Ты давно поняла то единство духа, которое со временем должно возобладать над всем человечеством, ты издавна уже помощница его; (и потому то ты так радовалась встречая в религиозных словах Сочинителя Ф.П. подтверждение твоих понятий, во всем сходственных, но не столько отчетливых, потому что ты женщина). Я знаю как соблазняла тебя не христианская жизнь людей того общества, которое должно служить примером для прочих состояний. Ты устояла от соблазна не увлеклась на путь не имеющей цели жизни, - и теперь сама видишь, что на избранном тобою пути нельзя ни потерять, ни расточить земного блага; ибо избранный тобою путь есть стезя, на которой человек безопасен от хищничества и ласкательства, и по которой, со временем, должно идти все человечество. Для тебя не новость - уверенность во всем, во всем что касается до сердца и души, ты знала, что только неразрывный их союз составляет истинную жизнь, что сердце без разума - страсть, пламя пожирающее существование, что разум без сердца - холод оледеняющий жизнь. Для тебя не нужно было длинного ряда прославленных предков, чтобы понимать святые мысли. -

<Диэтетика> Диэтика души и тела есть истина давно известная у других народов, говорит сочинитель статьи 'а для нас она новость' замечает он; но кто ж тебе открыл эту истину, мой друг, открыл просто, как будто без влияния веков и людей? Кто же мог открыть кроме < Богослова > Бога-Слова? Нужно было только прежде всего верить, а потом исповедывать эту истину, во благо общее тела и духа!

Если ты уже постигла один раз истину и следуешь ей, то не думай, чтоб истину можно было совершенствовать; ее откровение совершилось один раз и навеки, и потому слова: 'сколько светлых лучей прорезало в это время мрак покрывавший всю Европу!' относятся только к открытиям, касающимся до совершенствования вещественной жизни, а не духовной; ибо сущность религии (не имеет форм она) есть неизменный вовеки дух света, проникающий все формы земные. Следовательно], мы не отстали в том отношении от других просвещенных народов; а язычество таится еще во всей Европе: сколько еще поклонников идолам рассыпавшимся в золото и почести. Что же касается до условных форм общественной жизни, то пусть опыты совершаются не над нами: можно жить мудро чужими опытами; зачем нам вдаваться в крайности: испытывать страсти сердца как Франция, охлаждаться преобладанием ума как Англия; пусть одна перегарает, а другая стынет; одна от излишних усилий может нажить аневризм, а другая от излишней полноты - паралич. Россия же при крепком своем сложении, умеренной жизнию может достигнуть до маститых веков существования, предназначенного народам.

Положение наше ограничено влиянием всех четырех частей света - и мы не ничто, как говорит сочинитель Ф[илософических] Щисем], но мы - центр в человечестве Европейского полушария, море, в которое еще стекаются все понятия. Когда оно переполнится истинами частными, тогда потопит берега свои истиной общей. Вот, кажется мне, то таинственное предназначение России, о котором беспокоится сочинитель статьи Ф[илософические] Письма]. Вот причина разнородности понятий в нашем Царстве.

И пусть вливаются в наш сосуд общие понятия человечества, в этом сосуде есть древний русский элемент (гнездо дрож[ж]ей), который предохранит нас от порчи (и будет способствовать к отстою и крепости).

Но рассмотрим подробнее некоторые положения сочинителя статьи Ф[илософические] Щисьма]. 'Народы живут только мощными впечатлениями времен прошедших на умы их и соприкосновением с другими народами; таким образом каждый человек чувствует свое собственное соотношение с целым человечеством' так пишет сочинитель и продолжает: 'Мы явились в мир как незаконнорожденные дети, без наследства, без связи с людьми, которые нам предшествовали, не усвоили себе ни одного из поучительных уроков минувшего'.

Сочинитель не трудился развертывать той метрической книги, в которой записано и наше рождение в числе прочих законнорожденных народов, иначе он не сказал бы этого. Он верно не видал записи и межевого плана земли, где отмечено родовое имение Славян и Руссов, отмечено на своем родном языке, а не на наречии? Если бы мы не жили мощными впечатлениями времен прошедших, мы не гордились бы своим именем, мы бы не смогли свергнуть с себя имя монголов, поклонились бы давно власти какого-нибудь Сикста V или Наполеона, признали бы между Адом и Раем чистилище, и наконец давно обратились уже в Ханжей, следующих правилу 'несть зла в прегрешении тайном'. Кому нужна такая индульгенция, тот не найдет ее в наших постановлениях Церкви.

Сочинитель идет от народа к человеку, а мы пойдем от человека к народу, рассмотрим сперва, что наследует от отца сын, внук, правнук и т. д.; потом что наследуют поколения.

Первое наследие есть имя, потом звание, потом имущество и наконец некоторый отблеск доброй славы предков; но эти все наследия, кроме звания постепенно или вдруг исчезают, если наследники не хранят и не поддерживают их: богатство проживается; лучи отцовской славы бледнее и бледнее отражаются на потомках, остаются только слова - Князь, Граф, Дворянин, Купец, Крестьянин, но, без поддержки, первые падают.

Нигде, никогда, ни один из великих людей не дал ряда великих потомков, то же сбылось и между народами, потомки греков не сберегли ни языка, ни славы, ни крови предков своих. Владыки-римляне обратились в рабов, а населившийся гонимыми всюду париями весь север Европы возвысился и образовал новую родословную книгу своей; сжег разрядные книги Индии, Рима и Греции.

Где же мощные впечатления прошедших времен? И нужны ли они для нравственного человека и для порядка его жизни? Чтоб распределить свое время, знать как употребить каждый его час, каждый день, чтоб иметь цель существования, нужны ли потомки и впечатления прошедшего?

Порода имеет влияние только в отношениях людей между собою: сравнение преимущества своего с ничтожеством других делает человека гордым, презрение трогает самолюбие и убивает силы, нерелигиозное состояние человека не требует породы, следов для чувства гордости и уважения нашего самим к себе, нам нужно родословие народа, а для религиозной России нужно только уважение ее к собственной религии, которой святость и могущество проходит так мирно чрез века (и не насильствует ничьей души).

Наше общество действительно составляет теперь разногласие понятий и всё так от того, что понятия передаются нам разномысленными[78] Приезжающими из Франции, Англии и Германии воспитателями, от того-то общество наше долженствующее подавать собою во всем пример прочим состояниям, настроено на разный лад, и эта расстроенность не кончится до тех пор, пока не образуется у нас достаточное число наставников собственных, достойных уважения и доверия родителей.

Таким-то образом чужие понятия расстраивали нас с своими собственными. Мы отложили заботу о совершенствовании всего своего, ибо в нас внушили любовь и уважение только к чужому, и это стоит нам нравственного унижения. Родной язык неуважен, древний наш прямодушный нрав часто заменяется ухищрением, крепость тела изнеживается - новость стала душой нашей, переимчивость овладела нами (какой же может быть порядок в обычаях и нравах), не сами ли мы разрываем союз с впечатлениями нашего прошедшего![79] Не сами ли мы пошли против своей природы, климата и возможностей! Мы заняты не совершенствованием себя, но [одно слово нрзб.] и сном Зачем вершины наши отрываются от подножий, зачем они часто живут как гости на родине, не только говорят, пишут, но и мыслят не по-русски? Отвечай мне, мой друг, на эти вопросы - истинны ли они! Отвечай, - нужны ли соколу павлиньи перья, чтоб быть также птицей божьей и исполнить свое предназначение в судьбе всего творения?

При разделении односемейности Европейской на Латинскую и Тевтоническую сочинитель несправедливо отстранил семью Греко-российскую, которая также идет в связи с прочим и можно сказать составляет средину между крайностями слепоты и ясновидения.

Было трое сильных владык в первых веках христианского мира: Греция, Рим и Север (мир тевтонический).

От добровольного соединения Греции и Севера родилась Русь; от насильственного соединения Рима с Севером родились Западные Царства. Греция и Рим отжили. Русь одна наследница Греции, у Рима много было наследников[80] На три духовных владычества и по сие время разделяют христианский мир, истина еще в трех видах: в образе вещественном католичества, в образе духовном протестантства, и в образе слияния вещественности с духовностью Греко-российской Церкви.. Следует решить в ком из них истина надежнее развивает идеи долга, закона, правды и порядка? Может быть одежда истины также должна сообразоваться с климатом, но сущность ее повсюду одна, ибо истекает из одного родника. Для нравственной нашей жизни мы можем пользоваться и правилами Конфуция, ибо заключения разума из опытов жизни повсюду одни и те же. Из всей разнородной пищи вкус извлекает только два первородных начала: сладкое и горькое.

Если нравственность повсюду одна, и мы подобно прочим народам, можем ею пользоваться, кто же побуждает нас предаваться совершенствованию только наружной жизни? Каждому человеку дано от Неба столько воли, что он может овладеть собою, остановить ложное свое направление, заставить себя обдумать жизнь, ввериться в вечное правило: Умерь себя и словом и делом, и соделаться лучшим без помощи предков, но с помощью опыта людей. Потоки блага текут также с вершины. 'Массы находятся под влиянием особого рода сил, развивающихся в избранных членах общества. Массы сами не думают, посреди их есть мыслители, которые думают за них, возбуждают собирательное разумение нации и заставляют ее двигаться вперед, между тем как небольшое число мыслит, остальное чувствует, и общее движение проявляется. Это истинно в отношении всех народов, исключая некоторые поколения, у которых человеческого осталось только одно лицо'.

Последние слова противоречат первым, ибо жизнь есть движение вперед, а в природе все движется вперед, во всех движениях природы есть начало и следствие. Как ни кажется справедливо положение сочинителя, однако ж если массу сравнить с сферой, состоящей из множества постоянно до единицы дробящихся сфер, то самому последнему существу нельзя отказать в том мышлении, из которого составляется мышление общее, высшее, приводимое в исполнение, - иначе масса была бы бездушный материал![81] Из которого зодчий ум строит здание для благоденствия Патрициев

Таким образом слова Г. Сочинителя 'где наши мудрецы, наши мыслители? Когда и кто думал за нас, кто думает в настоящее время?' сказаны им против собственного в пользу общую мышления. Оно отрицает этим собственную свою мыслительную деятельность.

Смотрите только на Запад, вы ничего не увидите на Востоке, смотрите беспрерывно на небо, вы ничего не заметите на земле. Положим, что мы 'отшельники в мире, ничего ему не дали', но что бы ничего не взяли у него, это логически несправедливо, мы заняли у него неуважение к самим себе, если согласиться с сочинителем письма.

И следственно, мы могли бы прибавить к просвещению общему, если бы смотрели вокруг себя, а не в даль; мы все заботимся только о том, чтоб следовать, догонять Европу. Мы точно отстали от нее всем временем монгольского владычества, ибо велика разница быть в покорности у просвещенного народа и у варваров. Покуда Русь переносила детские болезни, невольно покорствовала Истукану Ханскому и была между тем стеной, защищавшей христианский мир от магометанского, Европа в это время училась у Греков и у наследников их наукам и искусствам. Всемирное вещественное преобладание падшего Рима оснащалось снова в Ватикане, мнимо преображаясь в формы духовного преобладания; но это было новое насилие человечеству. Это преобладание было не преобладанием слова, а преобладание меча только скрытого. Россия устояла во благо общее - это заслуга ее.

Сочинитель говорит: 'Что делали мы в то время, как из жестокой борьбы варварства северных народов с высокою мыслию религии возникало величественное здание нового образования'.

Мы принимали от умирающей Греции святое наследие, символ искупления и учились слову; мы отстаивали его от нашествия Корана, и не отдали во власть Папы; сохраняли непорочную голубицу, перелетевшую из Византии на берега Днепра и припавшую на грудь Владимира.

Вечные истины, переданные нам на Славянском языке, те же каким следует и Европа, но от чего же мы не знаем его? Наше исповедание не запрещает как Бог Соломону постигать таинства вселенной и совершенствовать жизнь общую ко благу. Христианская религия нигде не имеет нужды управляться миром посредством предрассудков. Вечная истина святой религии не процветает; иначе она бы не была вечною, но более и более преобладает миром, более и более проясняет не себя, а людей - и тот еще идолопоклонник, кто не поклоняется долгу, закону, правде и порядку, а поклоняется золоту и почестям, боится своих идолов, и из угождения им готов забыть правоту.

Преобладание христианской религии не основывается на насилии и потому не поверхностная философия восставала против войн за веру и против костров, а истина самого христианства, и какой мир идей можно создать в сшибке мнений. Сшибка мнений свойственна только ученикам, в этих жарких спорах ложный силлогизм также может торжествовать, как меч в руках сильнейшего, но вместе и несправедливейшего. Истинное убеждение скромно удаляется от тех, которые его не понимают, не унижает себя раздором за мнения, - и потому, мне кажется, что религия в борениях Запада была только маской иных человеческих усилий; ибо религия не спрашивает человека, на каких условиях живет он в обществе: она уверена, что если образцы общественной жизни живут правдой, а не языческой себялюбивой хитростию, то из всех условий общества один и тот же вывод: долг, закон, правда, порядок..

Религия есть одно солнце, один свет для всех, но равно благодетельные лучи его не равно разливаются по земному шару, а соответственно общему закону вселенной. Согласуясь с климатом природы, у нас холоднее и климат идей; с крепостию тела у нас могут быть прочнее и силы души, - и мы не обречены к замерзанию. Природа дала нам средства согревать тело; от нас зависит беречь и душу от холода зла.

Этим хотел я кончить письмо мое; но не мог удержаться еще от нескольких слов в опровержение мнений, будто Россия не имеет ни истории, ни преданий, не значит ли это, что она не имеет ни корня, ни основы, ни русского духа, не имеет ни прошедшего, ни даже кладбища, которое напоминало бы ей величие предков. Надо знать только историю Солонов, чтоб быть до такой степени несправедливым.

Виновата ли летопись русского старого быта, что ее не читают? Не ранее ли века все настоящие просвещенные царства стали образовываться из хаоса варварства. В XII веке у нас христианский] мир уже процветал мирно, а в Западной Европе что тогда делалось? Овцы Западного Стада, возбужденные пастырем своим думали о преобладании; но (верно святые земли не им были назначены под паству; вера [не требует ни крови, ни гонений за веру; мечом не доказывают истины; Бог слова покоряет словом. Гроб господень не яблоко раздора. Он достояние всего человечества.

Таким же образом мнимо великое предприятие должно (было решиться. Мы не принимали в нем участия, и похвалимся этим. Мы в это время образовали свой ум и душу, и потому-то ни одно царство, возникшее из средних времен, [не представит нам памятников XII столетия, подобных слову Игоря, посланию Даниила к Георгию Долгорукому и многих других сочинений на славянском) языке даже IX и Х столетий. Есть ли у кого из народов Европейских, кроме шотландцев, подобные нашим легенды и песни, у кого столько своей родной души, откуда льются эти звонкие непостижимые по полноте чувств, голоса хороводов; прочтите сборник Кирилла Данилова древнейших народных преданий-поэм. У какого народа христианского есть Нестор? У [кого из народов есть столько ума в пословицах, а пословицы не есть ли плод опытной, давней народной жизни?

Еще оставалось бы высчитать тебе природные свойства и прижитые недостатки наших и прочих просвещенных народов взвесить их и по ним уже заключить: который из народов способнее соединить в себе могущество вещественное и духовное? Но это новый, обширный предмет рассуждения. Довольно против мнения - что мы ничтожны.

Публикация Л. САПОВОЙ, В. САПОВА.

1. Мих. Лемке, Николаевские жандармы и литература 1826- 1855 гг., СПб., 1909, с. 413.
2. См.: П. Я. Ч а а д а е в, Полн. собр. соч. и избранные письма, т. 1, М., 1991, с. 573, 757.
3. П. Я. Чаадаев, Полн. собр. соч...., т. 1, с. 537.
4. Цит. по: В. Вересаев, Гоголь в жизни. Систематический свод подлинных свидетельств современников, М., 1990, с. 187.
5. Т а м ж е, с. 188.
6. Цит. по: Н. В. Гоголь, Собр. соч. в 7-ми томах, т. 4, М., 1967, с. 479.
7. П. Я: Ч а а д а е в, Полн. собр. соч...., т. 1, с. 523.
8. Здесь и далее ссылки подобного рода означают номер документа публикуемого ниже 'Дела о запрещении журнала 'Телескоп'...'.
9. См.: В. В. С а п о в, Ученики Чаадаева. 1. Отречение доктора Ястребцова. - 'Новые идеи в философии. Ежегодник Философского общества СССР. 1991. Культура и религия', М., 1991, с. 156-157.
10. П у ш к и н, Поли. собр. соч. (Академическое), т. 13, письмо № 76.
11. Т а м ж е, письмо № 81.
12. Т а м же, письмо № 89.
13. Т а м же, письмо № 266.
14. П. В я з е м с к и й, Старая записная книжка, Л., 1929, с. 337.
15. А. Н. Meдушевский, Утверждение абсолютизма в России. Сравнительное историческое исследование, М., 1994, с. 5.
16. Клод Адриан Гельвеции, Сочинения в 2-х томах, т. 2, М., 1974, с. 9.
17. Н. В. Г о г о л ь, Собр. соч. в 7-ми томах, т. 6, М., 1967, с. 290-291.
18. Ставшее уже классикой чаадаеведения исследование американского ученого Р. Т. Мак-Налли называется 'Chaadayev and his Friends' (1971). Чаадаевские friends это- А. С. Хомяков, И. В. Киреевский…Друзья, знакомые, коллеги, доброжелатели - Действительно, так.
19. 'Изборник (Сборник произведений литературы древней Руси)', М., 1969, с. 31.
20. 'Пушкин в письмах Карамзиных 1836-1837 годов', М. - Л., 1960, с. 159.
21. '<...> Я уже с давних пор готовлюсь к катастрофе, которая явится развязкой моей истории. Моя страна не упустит подтвердить мою систему, в этом я нимало не сомневаюсь', - писал Чаадаев в конце 1835 года А. И. Тургеневу (П. Я. Ч а а д а е в, Поли. собр. соч...., т. 2, с. 101).
22. М. А. Д м и т р и е в, Главы из моих воспоминаний. - Отдел рукописей РГБ. Ф. 178. К. 8184. № 2, Л. 70.
23. 'Литературное наследство', 1935, т. 22-24, с. 9.
24. См.: М. Д. Э л ь з о н, Кем переведено 'Философическое письмо' (к истории закрытия 'Телескопа'). - 'Русская литература', 1982, № 1.
25. 'Мир Божий', 1905, № 9, с. 1.
26. Подробнее см. мою статью, указанную в прим. 9.
27. Из письма Н. И. Надеждина к В.Т. Белинскому от 12 октября 1836 года. - 'Литературное наследство', 1950, т. 56, с. 232.
28. Из письма А. И. Тургенева к П. А. Вяземскому от 18 октября 1836 года. - 'Остафьевский архив князей Вяземских', т. III, СПб., 1899, с. 333.
29. Из письма А. И. Тургенева к П. А. Вяземскому от 24 октября 1836 года. -Там же, с. 336.
30. Объявление о выходе 15-й книжки 'Телескопа' появилось в газете 'Московские ведомости' 3 октября 1836 года.
31. Ф. И. Б у с л а е в, Мои воспоминания, М., 1897, с. 19.
32. 'Дневник Ивана Михайловича Снегирева', т. I, M., 1904, с. 236.
33. М. И. Ж и х а р е в, Докладная записка потомству о Петре Яковлевиче Чаадаеве. - 'Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников', М., 1989, с. 99-100.
34. П. Я. Ч а а д а е в, Поли. собр. соч...., т. 2, с. 531. Мы не принимаем в расчет письмо Бенкендорфа Уварову от 19 или 20 октября 1836 года (там ж е, с. 528), так как считаем его датировку ошибочной: письмо не могло быть написано ранее 26 октября.
Тем не менее вопрос об инициаторе гонений на 'Телескоп' остается все-таки открытым. Вполне возможно, что Уваров, лично задетый статьей Чаадаева, считал, что инициатором ответной акции должен быть именно он. И не придержал ли он, попросту говоря, некоторые донесения Строганова именно с этой целью? О его личной задетости 'Философическим письмом' свидетельствуют, в частности, такие его слова: 'Если бы появилось в каком-нибудь журнале восхваление статьи, помещенной в № 15 Телескопа, мне не оставалось бы другого выхода, как надеть власяницу и принести публичное покаяние' (там же, с. 532).
Окончательно спор между Уваровым и Строгановым в деле антителескопской инициативы может быть разрешен лишь после тщательного изучения еще одного дела о запрещении журнала 'Телескоп', хранящегося в личном архиве С. С. Уварова в Отделе письменных источников Государственного Исторического музея (Ф. 17. Д. 39). Описание 'Дела из Уваровского архива', сделанное Д. И. Шаховским, см.: там же, с. 526. См. также: В. Э. Вацуро, М. И. Гиллельсон, Сквозь 'умственные плотины'. Очерки о книгах и прессе пушкинской поры, М., 1986, с. 180.
35. 'Мир Божий', 1905, № 10, с. 143.
36. 'Мир Божий', 1905, № 10, с. 142, Одновременно с 'докладом' Уваров направил Николаю I личное письмо, оба варианта которого (черновой и окончательный) опубликованы соответственно в: П. Я. Чаадаев, Полн. собр. соч...., т. 2, с. 528-530; 'Символ' (Париж), 1986, № 16, с. 122-123.
37. 'Литературное наследство', т. 22-24, с. 7 (фотокопия предписания).
38. Письма Ф. Ф. Вигеля и митрополита Серафима опубликованы в 'Русской старине', 1870, т. I, с. 163 и 292. Получив письмо Серафима, Бенкендорф написал на нем: 'ответить, что Государь и все благомыслящие люди совершенно разделяют его негодование; что журнал запрещен, цензор и издатель вызваны сюда для ответа, а сочинитель признан сумасшедшим' ('Мир Божий', 1905, № 10, с. 147).
39. Ф. Ф. В и г е л ь, Москва и Петербург. Письмо к приятелю в Симбирск. - 'Русский архив', 1893, П, № 8, с. 579.
40. Ф. Ф. В и г е л ь, Записки, т. 2, М., 1928, с. 162-164, 336; Николай Барсуков, Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 6, СПб., 1892, с. 77-78; Ф. Ф. В и г е л ь, Письмо гр. А. Д. Блудовой. - 'Сегодня. Альманах первый', М., 1926, с. 136-138; Ольга N. (С. В. Энгельгардт), Из воспоминаний. - 'Русский вестник', 1887, т. 191, № 10, с. 695-698. Обращаем внимание читателей на мало известную у нас книгу Ф. Ф. Вигеля, изданную анонимно на французском языке в Германии: 'Россия, захваченная немцами' ('La Russie envahie par les Allemands', Leipzig, 1844).
41. 'Мир Божий', 1905, № 10, с. 143.
42. Там же.
43. 'Мир Божий', 1905, № 10, с. 143-144.
44. М. И. Ж и х а р е в, Докладная записка..., с. 102. В оригинале слова Голицына - по-французски.
45. 'Русский вестник', 1887, № 10, с. 698.
46. М. И. Ж и х а р е в, Докладная записка..., с. 102
47. М. А. Дмитриев, Главы из моих воспоминаний. - ОР РГБ. Ф. 178. К. 8184. № 2. Л. 71. Герцен, также имевший дело с Цынским, рассказывает о нем в главе X 'Былого и дум'.
48. М. И. Ж и х а р е в, Докладная записка..., с. 103.
49. 'Остафьевский архив князей Вяземских', т. III, с. 336.
50. 'Мир Божий', 1905, № 10, с. 146.
51. А. В. Н и к и т е н к о, Дневник. В 3-х томах, т. 1, М., 1955, с. 188.
52. Р. Е. Т е р е б е н и н а, Записи о Пушкине, Гоголе, Глинке, Лермонтове и других писателях в дневнике П. Д. Дурново. - 'Пушкин. Исследования и материалы', т. VIII, Л., 1978, с. 261, 267.
53. 'Мир Божий', 1905, № 10, с. 145-146.
54. Ф. М. Достоевский, Поли. собр. соч. в 30-ти томах, т. XXIX, кн. 1, Л., 1986, с. 118 (Письмо к А. Н. Майкову от 25 марта/6 апреля 1870 года).
55. 'Мир Божий', 1905, № 10, с. 146.
56. Там же.
57. Там же.
58. 'Дневник Ивана Михайловича Снегирева', т. I, с. 236.
59. РГАЛИ. Ф. 546. Оп. 1. № 1. Л. 19.
60. А. В. Н и к и т е н к о, Дневник. В 3-х томах, т. 1, с. 188.
61. М. И. Ж и х а р е в, Докладная записка..., с. 56
62. П. Я. Ч а а д а е в, Полн. собр. соч...., т. 2. с. 294-295
63. См.: 'П. Я. Чаадаев на пути в Россию в 1826 году'. Публикация Д. Шаховского.- 'Литературное наследство', 1935, т. 19-21, с. 16-32; Б. М. Ф и х, П. Я. Чаадаев в Бресте. - 'История СССР', 1958, № 1. 134
64. М. И. Ж и х а р е в, Докладная записка..., с. 101
65. П. Я. Ч а а д а е в, Поли. собр. соч., т. 2, с. 112 (здесь письмо не датировано, но из дальнейшего изложения будет ясно, что оно могло быть написано только 29 октября).
66. 'Мир Божий', 1905, № 10, с. 147
67. А. И. Ту р г е н е в, Хроника русского. Дневники (1825-1826 гг.), М.-Л., 1964, с. 486.
68. 'Остафьевский архив князей Вяземских', т. III, с. 343
69. П. Я. Ч а а д а е в, Полн. собр. соч...., т. 2, с. 111-112
70. 'Символ' (Париж), 1986, № 16, с. 121-134
71. 'Очерки по истории русской журналистики и критики', т. I, Л., 1950, с. 376
72. М. И. Ж и х а р е в, Докладная записка..., с. 104
73. А. С. Хомяков, Сочинения в 2-х томах, т. 1, М., 1994, с. 575- 576
74. П. Я. Ч а а д а е в, Сочинения, М., 1989, с. 530
75. М. М а к с и м о в, По страницам дневников и писем А. И. Тургенева (Пушкин и А. И. Тургенев). - 'Прометей', т. 10, М., 1974, с. 385
76. 'Русский архив', 1877, № 11, с. 316
77. Прот. Г. Флоровский, Пути русского богословия, Париж, 1937, с. 170
78. Приезжающими из Франции, Англии и Германии
79. Не сами ли мы пошли против своей природы, климата и возможностей! Мы заняты не совершенствованием себя, но [одно слово нрзб.] и сном
80. На три духовных владычества и по сие время разделяют христианский мир, истина еще в трех видах: в образе вещественном католичества, в образе духовном протестантства, и в образе слияния вещественности с духовностью Греко-российской Церкви.
81. Из которого зодчий ум строит здание для благоденствия Патрициев

В. САПОВ