ТЕНЬ
Тень – точно шут за королевой.
Лишь королева с кресла встанет,
он по стене взлетит нелепо
и в потолок башкою грянет.
Хранит свои, наверно, боли
двумерный мир его. Наверно,
ему в тиши дворцовой скверно,
и об иной мечтал он роли.
Едва склонюсь я на перила,
бедняга выброситься рад.
Судьба во всем нас поделила,
да жаль – не поровну расклад.
Себе забрал он позы, страсти
с бесстыдным пафосом и пылом,
и знаки королевской власти –
всё, что самой мне не по силам.
Ах, как легко качну плечами
и вскину голову в короне,
с тобой, король мой, без печали
простясь, король мой, на перроне.
Король мой, это шут с откоса,
король мой, прянул под колёса.
(Перевод Анатолия Гелескула)
ФОТОГРАФИЯ 11 СЕНТЯБРЯ
Прыгнули вниз из горящего зданья –
один, два, несколько человек
выше, ниже.
Фотография их задержала при жизни,
а теперь сохраняет
над землёю к земле.
Каждый из них ещё цел,
со своим лицом
и кровью хорошо укрытой.
Времени ещё хватает,
чтобы волосы растрепались,
а из карманов повыпадали
ключи, мелкие деньги.
Они ещё витают в воздухе,
в пределах этого пространства,
которое как раз открылось.
Только две вещи я могу для них сделать –
описать их полёт
и не добавлять последней фразы.
Перевод Натальи Астафьевой
ТЕРРОРИСТ, ОН СМОТРИТ
Бомба взорвётся в баре в тринадцать двадцать.
Сейчас тринадцать шестнадцать.
Кто-то успеет войти,
кто-то успеет выйти.
Террорист переходит улицу.
Взрыв ему не опасен,
а видно всё, как в кино:
Женщина в жёлтой куртке, заходит.
Мужчина в тёмных очках, он выходит.
Парни, одетые в джинсы, о чём-то там говорят.
Тринадцать семнадцать четыре секунды.
Тот, кто пониже, — счастливчик, садится на мотоцикл,
а тот, кто повыше, заходит внутрь.
Тринадцать семнадцать и сорок секунд.
Проходит девушка, в волосах зелёная лента,
внезапно её заслоняет автобус.
Тринадцать восемнадцать
И девушки не видно.
Неужели она так глупа и вошла, или нет,
мы узнаем тогда, когда начнут выносить.
Тринадцать девятнадцать.
Никто не заходит.
Но вышел лысый толстяк.
Он ищет что-то в карманах и
в тридцать девять без десяти секунд
вернулся назад за никчёмной перчаткой.
Тринадцать двадцать.
Время, как оно тянется.
Уже, наверно, теперь.
Ещё не теперь.
Да, теперь.
Бомба, она взрывается.
Перевод Михаила Микляева
ДРУЗЬЯМ
Пространство
от земли до солнца
тесней,
чем от земли до сердца.
В пути от фальши и до правды
перестаём быть молодыми.
И всё огромней расстоянье
между страданьем и слезами.
На реактивные полёты,
зазоры звука и движенья,
глядим с усмешкой –
не в новинку.
На нашей памяти бывали
куда стремительней отлёты.
И до сих пор их отголосок
во сне срывает нас с постели.
Истошный крик:
«Мы невиновны!»
Чей крик? Распахиваем
окна.
Глухая ночь.
Крошатся звёзды,
как штукатурка
после залпа.
Перевод Анатолия Гелескула
ПРИЯТЕЛЯМ
Знаемые мои, рассеянные в пустыне
Между землею и звездами!
Мы потерялись в бездне
Между головой и ногами.
Расстоянье от жалости до слезы –
Все равно что между планетами нашей системы.
Продвигаясь от фальши к правде,
Перестаешь быть молодым.
Как смешны сверхзвуковые самолеты!
Можно подумать, щель тишины
Между их полетом и звуком –
Всемирный рекорд.
Были полеты и побыстрее.
Их опоздавший звук
Выцарапывает нас из подушек
И через много лет.
«Мы невиновны!!» – доносится крик снаружи.
Кто там кричит?
Бежим,
Открываем окна.
Крик обрывается. За окнами – звезды
Падают с неба. Так после пушечного залпа
Со стены сыплется штукатурка.
Пер. Марии Каменкович
* * *
Счастливая любовь. Разве это нормально,
Разве это серьёзно, разве это полезно –
Что миру от двоих людей,
Которые не замечают мир?
Возвышенные друг другом без всякой заслуги,
Первые встречные из миллиона, но уверенные,
Что так должно было случиться – в награду за что?
Ни за что;
Свет падает ниоткуда –
Почему именно на этих, а не на других?
Это несправедливо? Да.
Это разрушает бережно выстроенные правила,
Сбрасывает со счетов мораль? Разрушает и сбрасывает.
Взгляните на этих счастливых:
Если б они хоть немного маскировались,
Притворялись подавленными, поддерживая этим знакомых!
Послушайте, как они смеются – оскорбительно.
Каким языком говорят – слишком понятным.
А эти их церемонии,
Надуманные обязательства друг к другу –
Это похоже на заговор за плечами человечества!
Трудно даже представить, до чего бы дошло,
Если бы их примеру можно было бы следовать.
На что могли бы рассчитывать религии, поэзия,
О чём бы помнили, о чём забыли.
Кто бы хотел остаться собой.
Счастливая любовь. Разве это обязательно?
Такт и рассудок приказывают молчать о ней
Как о скандале из высоких сфер Жизни.
Дети прекрасно родятся и без её помощи.
Никогда не смогла бы она заполнить землю людьми,
Ведь она случается редко.
Пусть люди, не познавшие любви счастливой,
Утверждают, что нигде нет любви счастливой.
С верой в это легче им будет и жить, и умирать.
Перевод Надежды Никитиной
* * *
Кто-нибудь любит поэзию
Кто-нибудь, —
значит: не каждый.
Даже не многие, а меньшинство.
За исключеньем учащихся школ
и поэтов,
выйдет любителей этих на тысячу, может быть, двое.
Любит, —
как любят картошку с грибами,
и комплименты, закатов оттенки,
свой полушалок,
стоять на своем,
выгулять грузного пса перед сном…
Поэзию, —
что ж есть поэзия?
Сколько ответов
случалось услышать по поводу этому.
Счастье мое: все они легковесны,
иначе как мне слагать эти тексты.
1993
КОНКУРС МУЖСКОЙ КРАСОТЫ
Очень опрятен с макушки до пяток
в уборе оливково-голубоватом.
Чтоб стать самым первым среди претендентов,
готов он свернуться, как сдобный рулетик.
Нужно — напорист, упорен и ярок
застынет, как в схватке с громадным медведем;
а то — трех невидимых ягуаров
настигнет разящих ударов возмездие.
Нет равных ему в приседаньях, отжимах,
а мимика торса сравнима с лицом.
Овации в зале — он скромный, он милый…
Удачно подобран его рацион.
1962
АВТОРСКИЙ ВЕЧЕР
Муза, оваций мы не пожинаесм.
Мы не боксеры, увы, а поэты.
И тем не менее люди собрались, —
целая дюжина зрителей в зале! —
правда, здесь кто-то из-за непогоды;
кто-то из близких… Муза! Пора ли?
Дамы готовы млеть от восторга
весь этот вечер… — На матче боксерском!
Вот где достойные Дантова света
страсти. О, Муза! Куда нам до этого!
Быть не боксером. Быть, — ужас! — поэтом:
быть осужденным к хожденью в веригах.
За недостатком мускулатуры,
школьных учебников литературы
миру являем мы будущность.
Муза! Даже Пегасу это в обузу!
В первом ряду задремавший дедуля.
Снится бедняге: бабуля вернулась
из мира иного. И целую гору
ему приготовит оладий на сливках.
Прямо с огня! Вкусно! Жар так и пышет, —
не подгорели бы!.. Муза, мой выход…
1962
ВЕРСИЯ СОБЫТИЙ
Поскольку разрешалось выбирать,
мы выбор обосновывали долго.
Нам были неприятными тела,
в особенности — плоти разложенье.
Необходимость голод утолять
претила; также — деспотия
над организмом функции желез,
безвольное наследованье черт
характера.
Мир, где нам предстояло вскоре быть,
был в стадии вселенского распада:
там властвовали следствия причин.
И с ужасом, и с некоторой грустью
мы большинство
предложенных на выбор приватных судеб
отвергли.
Не обошлось
без каверзных вопросов: для чего
в мученьях мертвого рожать, и кто бы
по доброй воле согласился стать матросом
на яхте, обреченной не доплыть.
Об избавлении от смерти разговора
и не было, хотелось — без мучений.
Зато, как сильно
нас к себе влекла любовь.
И с оговоркой — чтоб не безнадежной.
Служенья музам мы старались избежать:
критерии прекрасного размыты,
а для шедевров характерна хрупкость.
Власть, знали, — зло для наделенных ею.
Быть этносом под игом власти — злее.
До овладевших массами идей,
до шествий факельных, до гибели народов
охочих не было,
но в данной череде
веков история без катаклизмов
никоим образом свершиться не могла.
Неисчислимо звезд за это время
успело вспыхнуть
и остыть успело.
И наступило время начинать.
В конце концов, устав от разговоров,
мы отобрали первых кандидатов
в первопроходцы, также — в лекаря;
в философы непризнанные,
в садоводы,
в артисты, в музыканты —
все они,
признаться честно, шансов не имели
на сотворенье избранной судьбы.
Необходимо стало еще раз
от самого начала все осмыслить.
Нас привлекал
предложенный десант
со стопроцентным
скорым возвращеньем.
Отрыв от вечности
откуда ни взгляни
однообразной и невозмутимой
впредь больше мог и не произойти.
Но цель свою
мы знали лишь извне;
познанья эти зыбкими казались.
Ну разве мудро было б воплощать
поверхностных решений совокупность?
Поэтому решили, что верней
не торопясь на месте оглядеться,
и действовать на месте сообразно
с реальным положением вещей.
Мы увидали Землю. Существа
отчаянные там уже ютились.
Растенья чахлые, невероятно, но
уверенные: их не вырвет ветер,
вцепились в скалы.
Маленький зверек
упорно норку рыл с непостижимым
для нас упорством, и еще — с надеждой.
О, как в сравненьи с ним казались мы
излишне осторожными, смешными!
Тогда же обнаружилось: редеют
ряды средь нас.
И мы пошли на свет;
то был огонь костра
разложенного прямо у крутого
реки реальной берега…
От костра поднялся кто-то,
но не нам навстречу,
а в поисках чего-то… Для костра?
1993
ОБЛАКА
Сноровистость и цепкость
нужны при описаньи облаков, —
мгновенья ока облакам
и тучам достаточно, чтоб измениться.
Характер их таков:
всегда не повторяться
оттенком, глубиной, расположеньем, формой.
Проворные, проносятся над тайным,
но не обременены облака памятью.
Поэтому бессмысленна попытка
звать облака в свидетели — не догнать.
Твердим мы: «Грузность туч…»
Мы, мы тяжеловесны. Самой земле сродни
мы кажемся им вечными.
Средь самых тяжких туч
надежнейшим из братьев сдается камень нам. А облака — кузинки,
живущие где-то в провинции и почти забытые.
Мы, люди, любим жить.
В небытие уходим неохотно, постепенно.
У облаков — иной расчет.
Их ждет
непрерываемый полет.
Им нет нужды за нами уходить;
заметным быть, чтобы по небу плыть.
1996
КОНЕЦ И НАЧАЛО
Порядок
сам собой не наступает
по окончании любой войны.
Порядок должен кто-то наводить.
Ведь должен кто-то
разбирать завалы,
чтоб по дорогам
трупы увозить.
Не даром должен вязнуть чей-то шаг,
в золе, грязи,
пружинах от матрасов,
стекляном бое
и тряпье кровавом.
Навесить двери,
окна застеклить
и стены подпереть
обязан кто-то.
Фотопортрет героя — на войне.
Здесь — без наград,
и из последних сил;
и годы, годы, годы.
Закатанные рукава
поистрепались,
но новые стоят мосты
и новые вокзалы.
Сметая утром
желтый палый лист,
припомнит кто-то,
как ужасно было;
и кто-то уцелевшей головой
ему кивнет: не дай Бог, повторится.
А рядом кто-то искренне зевнет.
Припомнит кто-то, под каким кустом
запрятаны остатки аргументов,
уже изрядно тронутые ржой;
и сдаст в металлолом без сожаленья.
Кто малолеткой ужас пережил,
и потому немного помнить может,
схоронит старших, чтобы уступить
все тем, кто вовсе
ничего не помнит.
На бруствере, где выросла трава,
укрывшая причины и итоги,
пусть ляжет кто-то,
глядя в облака,
и отдохнет, покусывая колос.
1993
ЧЕТЫРЕ ЧАСА УТРА
Час между днем и ночью.
С боку на бок.
Час тридцатилетних.
С петухами он сгинет, однако еще не сгинул.
Час, когда земля нас держит и не отпускает.
Час, когда веет холодом от погасших звезд.
Час а-если-по-нас-ничего-не-останется.
Тщетный час.
Глухой и пустой.
Дно суток.
Нет таких, кому хорошо в четвертом часу утра.
Может быть, мурашам хорошо в четвертом часу утра?
Что ж, поздравим их, мурашей,
но пусть поторопятся стрелки:
В пятом часу нам жить дальше.
Пер. Марии Каменкович
