Яков Кротов. Богочеловеческая история. Вспомогательные материалы.
Эдвин Шнейдман
К оглавлению
Часть III
НЕКОТОРЫЕ АСПЕКТЫ САМОУБИЙСТВА — САМОУБИЙСТВО В КОНТЕКСТЕ ИСТОРИИ ЖИЗНИ
Глава 5
ИСТОРИИ ЖИЗНИ САМОУБИЙЦ
Факты сами по себе могут быть весьма интересными. Однако их следствия порой оказываются гораздо более значительными. Например, в начале моей профессиональной карьеры (это было в 1969 году), будучи сотрудником исследовательского Центра по изучению поведения человека в Стэнфорде, я был весьма удивлен тем, что смог из группы в 30 человек выявить 5 потенциальных самоубийц за несколько лет до того, как эти трагедии произошли на самом деле. Этот факт, будучи примечательным сам по себе, приобрел в моих глазах особый смысл, породив целый ряд вопросов и мыслей. Если самоубийцу можно выявить задолго до того, как он отважится на этот поступок, то не означает ли это, что самоубийство тесным образом связано с его историей жизни? Возможно, эти люди уже заранее обречены на трагедию и не в состоянии изменить свою судьбу? Является ли суицид по самой своей природе заложенным в человеке от рождения? Так ли неизменна судьба человека? И в какой степени она подвержена изменениям? Возможно ли сделать хоть что-то для предотвращения самоубийств? И если такая возможность есть, то почему же ничего не было предпринято в каждом конкретном случае?
Мои находки 1969 года в Стэнфорде были малой частью гораздо более широкой исследовательской программы, называвшейся "Программа Термана по изучению одаренных детей", получившей затем всемирную известность. Она была связана с именем американского ученого Льюиса Термана (1877—1956), который еще перед началом первой мировой войны работал профессором психологии Стэнфордского университета*
Teman L.M. Genetic Studies of Genius. Vol. 1. Stanford: Stanford University Press, 1925. Исследование одаренных детей (Исследование Термана) получило свое продолжение в раде дальнейших работ в этой области, выполненных Терманом, Оденом, Сирсом, Хасторфом и др. — Примеч. автора.
. Он впервые перевел на английский язык французский тест по исследованию интеллекта Бине— Симона и стандартизировал его, сделав репрезентативным для американских детей. Таким образом, подготовленный в 1916 году тест получил название Шкалы интеллекта Стзнфорд—Бине. В ней впервые было введено понятие интеллектуального коэффициента (или коэффициента умственного развития, IQ), выводимого из отношения интеллектуального (умственного) возраста к хронологическому (биологическому) возрасту. Впоследствии этот метод исследования интеллекта в течение многих лет являлся наиболее распространенным тестом в Америке*.
* Льюис Терман в дальнейшем продолжал перерабатывать шкалу Бине (1937). Ее варианты получили название Стзнфордсккх ревизий теста Бине. В отношении приоритета введения термина "intelligence quotient" — IQ (коэффициент интеллекта) существуют данные, что он впервые был введен в 1914 году немецким психологом В.Штерном, а Л.Терман употребил это понятие, работая над тестом Бине—Симона (1916). — Примеч. редактора.
По ходу исследования личный интерес Льюиса Термана сосредоточился на детях с высокими показателями интеллектуального коэффициента, то есть на особенно способных и одаренных. Он полагал важным выяснить: что представляют собой эти дети, а также что происходргг с ними, когда они взрослеют и далее на протяжении всей жизни?
Стремясь получить ответы на эти вопросы, Льюис Терман с группой сотрудников в 1921 году приступил к широкомасштабному лонгитюдному исследованию. Вначале они обратились с просьбой к учителям школ штата Калифорния отобрать среди учеников первых классов наиболее способных. Они провели тестирование этих детей, и те из них, чей интеллектуальный коэффициент оказался выше 140 (наиболее одаренные составили 1%), были отобраны для этого долговременного изучения. Всего в группе оказалось 1528 детей, причем число мальчиков и девочек было приблизительно одинаковым. В течение многих последующих лет регулярно проводились опросы родителей, учителей и самих исследуемых. Через определенные промежутки времени каждый исследуемый, пожелавший сотрудничать, заполнял специальный опросник. В итоге на основании полученных результатов была опубликована серия серьезных книг под впечатляющим названием "Генетические исследования гениальности". Эта работа с исследуемыми продолжается и по сей день, большинству из оставшихся в живых уже перевалило за 80, и потому естественно, что их число сократилось до нескольких сотен. Следует отметить, что данная программа выделяется среди немногих проводящихся в мире лонгитюдных исследований наибольшей лояльностью исследуемых.
Когда Л.Терман в 1921 году начинал это исследование, у населения и даже среди педагогов бытовало мнение, что очень одаренные дети в большинстве своем болезненны, плохо приспособлены к жизни и эксцентричны в своем поведении — можно сказать, невротичны. Достоверные эмпирические данные, полученные Л.Терманом, свидетельствовали как раз о противоположном. Фактические результаты, касающиеся одаренных детей, указывали на то, что, по сравнению со сверстниками, большинство из них отличались лучшими показателями развития и физического здоровья и были признанными лидерами. То, что человеческий организм представляет собой единое целое, является аксиомой, поэтому если гены и судьба проявляют щедрость и наделяют счастливчика одаренной психикой, то обычно они к этому прибавляют еще и более гармоничный скелет и крепкое сердце. Результаты исследования, проведенного исследовательской группой Л.Термана, коренным образом изменили в педагогике все устоявшиеся мнения об одаренных детях и привели к созданию усложненных учебных программ, открытию специальных школ для одаренных детей и, помимо всего прочего, к объективному, более уважительному отношению к ним со стороны окружающих. Вот так оказалось, что неординарный ум, крепкое тело и хорошо приспособленная к жизни личность являются вполне совместимыми в одном человеке.
Одаренные дети проявили себя с лучшей стороны и по мере взросления. В группе исследуемых не было обнаружено ни одного гения (достигавшего, например, уровня Леонардо да Винчи, Исаака Ньютона, Чарльза Дарвина, Бертрана Рассела или Альберта Эйнштейна), однако из их числа вышло невероятно большое (в сравнении с общей популяцией) число юристов, врачей, профессоров и деканов университетов, писателей, процветающих бизнесменов и светил Голливуда (не актеров), деятельность которых в Калифорнии отразилась в жизни двух поколений. Почти все их имена внесены в справочник "Кто есть кто" и многие хорошо известны в своих кругах, однако никто из них не достиг мировой известности.
Важно также отметить, что в зрелом возрасте у исследуемых этой группы практически не встречалось случаев психозов, отмечалась (по сравнению с общей популяцией аналогичного возраста) более низкая частота разводов, меньший уровень алкоголизма, более низкая частота госпитализаций в связи с неврозами и незначительная выраженность показателей острого психического и социального неблагополучия. Из 1528 человек только один был арестован в связи с совершенным уголовным преступлением (растратой денег фирмы). Общий показатель смертности также оказался ниже, иными словами, в каждом конкретном возрастном промежутке в живых оставался больший процент лиц из исследуемой группы, чем среди лиц в общей популяции. Вместе с тем, число самоубийств в этой группе оказалось выше, чем в населении в целом; к 1970 году 28 из 1528 человек совершили самоубийства. Это было значительно выше, чем в общей популяции (12 на 100 000 населения).
В 1969 году благодаря помощи профессора Роберта Сирса у меня появилась возможность ознакомиться с конфиденциальными материалами по исследованию Термана. Профессор Сире, который сам был одним из обследуемых в этой программе, в то время работал научным сотрудником в исследовании Термана. (Моя связь с этой программой после смерти в 1987 году доктора Сирса продолжалась при содействии профессора Альберта Хастдорфа.) Среди упоминавшихся 28 человек, совершивших самоубийство, были пятеро мужчин, которые в возрасте приблизительно 55 лет один за другим, в течение двухлетнего промежутка времени, покончили с собой одним и тем же способом — застрелились. Я решил провести детальное исследование каждого человека из этой небольшой группы. В соответствии с разработанным планом, я предполагал сравнить материалы, касавшиеся историй жизни 30 человек: 15 — живых, 10 — умерших от естественных причин и 5 — погибших в результате самоубийства. В предоставленных мне документах — личных делах исследуемых — были отражены только биографические данные и факты, покрывавшие период времени до 1964 года: в них не входило все то, что произошло с этими людьми за последние пять лет до начала моей работы. Кроме того, материалы были отредактированы таким образом, чтобы из них не было понятно, жив ли этот человек в настоящее время или умер. Комплекты документов по каждому случаю высылались мне по одному и в случайном порядке. На каждого человека я составлял подробную карту истории жизни (по методу, предложенному Адольфом Майером)*,
* Адольф Майер (1866—1950) — видный американский психиатр швейцарского происхождения. С 1902 года работал в Психиатрическом институте Нью-Йорка, впоследствии — директор Психиатрической клиники Университета Джона Гопкинса. Является основоположником теории психобиологии. Под влиянием психоанализа Майер полагал, что причины психических заболеваний часто коренятся и вытекают из разнообразных патологических личностных реакций, свидетельствующих о дезорганизации поведения человека. Эти реакции, в свою очередь, свидетельствуют о регрессии на филогенетически более ранний уровень, когда они носили защитный характер. Майер подчеркивал важность изучения биографии человека, необходимого для целостного понимания личности больного. В соответствии с его представлениями, клиническое психиатрическое обследование должно обязательно включать следующие компоненты: 1) определение мотивов и побуждений, двигающих человеком при обращении к психиатру, с акцентированием внимания на текущих жизненных обстоятельствах человека, вытекающих из его предшествующей жизни; 2) определение конкретных личностных черт и особенностей реагирования на внешние обстоятельства; 3) тщательное изучение соматического, неврологического, генетического и социального статуса и их соотношения с личностными факторами; 4) дифференциальный диагноз; 5) формирование плана лечения, характерного для каждого конкретного случая. Психобиологическая теория относилась к симптомам психических болезней как к компенсаторным феноменам, то есть реакциям личности. Одним из первых А. Майер уделил немалое внимание превенции психических расстройств, в том числе психозов. Приведенная далее история жизни Натали отражает психобиологический подход А.Майсра к изучению нервно-психических расстройств. — Примеч. редактора.
в результате чего получались большие стопки печатных листов — с датами и колонками для записи событий, происходивших параллельно. Затем я анализировал соответствующую историю жизни. В каждом конкретном случае мне приходилось рассматривать жизнь человека в хронологическом порядке, стараясь упорядочить предоставленные материалы и принять во внимание связанные между собой сплетения обстоятельств. В результате я довольно близко познакомился с каждым человеком, естественно, только по документам. По ходу работы в уме и на бумаге я стремился провести оценку страданий и летальности у каждого исследуемого в различные периоды жизни.
По истечении года работы (перед отъездом из Центра в Стэнфорде и возвращения в Университет Лос-Анджелеса) я подготовил для профессора Сирса следующий меморандум:
Проведенный мною анализ, а возможно и характер самих предоставленных данных, не позволяют с уверенностью сказать, какие именно пять человек были самоубийцами. Самое большее, что я в состоянии сделать, исходя из субъективной оценки душевной боли и летальности у каждого из исследуемых — это выделить 11 человек, у которых можно было бы заподозрить наличие суицидальных тенденций, и составить их список в порядке убывания вероятности этих проявлений. Меня бы очень удивило, если бы самоубийство совершил кто-либо из оставшихся 19 человек. Вот список, начиная с человека, выявившего наибольшие суицидальные тенденции ...
При сопоставлении составленного мной списка с реальными фактами оказалось, что человек под № 1 в моем перечне на самом деле совершил суицид, № 2 также покончил с собой, № 3 был жив, № 4, 5 и 6 тоже свели счеты с жизнью, № 7 и 9 были живы, а № 8, 10 и 11 — умерли от естественных причин. Статистически, вероятность отбора даже четырех из пяти самоубийц по чистой случайности (в соответствии с теорией вероятности) равнялась 1 к 1131 (в то время как в моем списке присутствовали все пять). Из этого можно заключить, что в предъявленных мне материалах со всей очевидностью были приведены вполне различимые признаки — предвестники — грядущего самоубийства: их следовало просто внимательно поискать.
Одним из самых поразительных открытий, к которому я пришел, оказалось то, что закономерности жизни, согласующиеся с суицидальным исходом в возрасте 55 лет, стали уже различимы для меня — на основании моих рабочих записей, — раньше, чем я дошел до тридцатилетнего возраста моих исследуемых. Перед тем, как привести описание этих предвестников, мне хочется поделиться своими клиническими впечатлениями от основных общих черт, которые характеризуют эти пять самоубийств: отец, даже если он отсутствует, определяет начальный поворот жизни в сторону самоубийства, школа и работа (и чувства собственной неполноценности и хронической безнадежности) усиливают эти тенденции, а супруга может либо помочь от него спастись, либо, наоборот, играет роль стимула к совершению самоубийства.
Предвестники же, обнаруженные мною в записях, были следующими:
Предвестники в раннем детстве. В целом для всех лиц, склонных к суициду, взаимоотношения в детстве с отцом оказались более значимыми, чем с матерью, они были болезненными или напряженными, кроме того, в них присутствовало (явное или скрытое) отвержение. Среди прочих документов, касавшихся одного из исследуемых, который покончил с собой в возрасте 55 лет (его отец был крупным фабрикантом мебели), я нашел следующую записку школьного учителя (подростку в то время было 14 лет): "Родители этого мальчика расходятся во мнениях: мать является сторонницей его обучения в колледже, однако отец считает, что дальнейшая учеба в колледже ничего не даст человеку, который впоследствии займется бизнесом. Мальчик не проявляет особой деловой хватки и практицизма. Скорее, он относится к прирожденным теоретикам. Идеи он предпочитает материи". Отец же в своем письме профессору Терману именовал сына "глупым".
Лица, достигшие наименьшего успеха. В 1968 году одна из сотрудниц программы Термана, Мелита Оден, опубликовала монографию, посвященную сравнению 100 исследуемых, которые добились наибольшего успеха, со 100, достигшими наименьших результатов в жизни. Трое из самоубийц относились ко второй группе, и никто из них не относился к добившимся наибольшего успеха. В свою очередь, я провел отдельное исследование, посвященное группе юристов, вышедших из участников программы Термана, которые были независимо оценены как достигшие наибольшего либо наименьшего успеха в карьере. По моей просьбе специалисты, ознакомившись с их биографиями, подобрали прилагательные, которые наиболее полно описывали черты характера этих людей. В итоге юристы, добившиеся самого большого успеха в своей профессиональной деятельности, характеризовались как честолюбивые, способные, умелые, конкурентоспособные, добросовестные, удовлетворенные, справедливые, умные, открытые, здравомыслящие, ответственные, спокойные, сдержанные, искренние, искушенные в жизненных делах и утонченные. К юристам, достигшим наименьших результатов в профессиональной сфере, были подобраны следующие определения: осторожные, добросовестные, склонные к оборонительной позиции, подавленные, неудовлетворенные, фрустрированные, одинокие, замкнутые, ответственные, ранимые. Только две черты в этих двух группах оказались общими — добросовестные и ответственные. Остальные же характеристики юристов, успехи которых оказались незначительными, в какой-то мере описывали черты личности человека, потенциально склонного к суицидальному поведению.
Негативные предвестники. Наличие определенных негативных признаков в достаточно раннем возрасте (например, до 20 лет), очевидно, имеет связь с последующей склонностью к самоубийству в этой группе. К ним относятся алкоголизм, суицидальные угрозы, гомосексуализм, явное ухудшение успеваемости, случаи депрессивных состояний, неврастении (нервного истощения, характеризующегося повышенной утомляемостью), браки, завершившиеся разводом, заболевания органов дыхания (например, бронхиальная астма, эмфизема легких). В качестве примера стоит привести следующий случай.
Когда ему было семь лет, мать писала о нем: "Обычно он следует линии наименьшего сопротивления". В то же время учительница обнаруживала у него стремление превзойти других, высокий интеллект и оригинальность мышления; и вместе с тем слабую волю, низкий уровень оптимизма и искренности. Она отмечала, что, хотя его семья слыла "благополучной", он часто был подвержен хандре и унынию. Когда ему исполнилось восемь лет, мать заявила, что у него сильная воля, и он любит делать все по-своему, легко справляется с учебой и получает отличные оценки. А когда ему исполнилось 10 лет, родители развелись. В 12-летнем возрасте учитель охарактеризовал его как не очень старательного ученика, работающего вполсилы и ленящегося работать головой. В 16 лет он окончил школу со средними результатами. Не поступил в колледж. В двадцать лет он стал художником и вскоре женился. Демобилизовавшись после окончания военной службы, во время которой принимал участие в боевых действиях второй мировой войны, он долго не мог найти работу. Жена характеризовала его как незрелого, ветреного, безответственного, расточительного и сумасбродного. Она оставила его из-за многочисленных связей с посторонними женщинами, хотя, по ее словам, и была привязана к нему. Она называла его импульсивным, романтичным и ненадежным. После тридцати он некоторое время работал художником-оформителем. Профессору Терману он писал: "Я похож на ложку дегтя в бочке меда вашей группы". Если принимать во внимание только критерий доходов, то его жизнь представляла собой чередование взлетов и падений. Он погиб в возрасте 55 лет.
Решающая роль супруги (супруга). Чтение материалов, посвященных супружеским отношениям, привело меня к мысли, что поведение жены или мужа может являться одним из важнейших аргументов в принципиальном решении вопроса о жизни и смерти. Основываясь на 30 изученных мною случаях, можно было прийти к заключению, что враждебно настроенная, не оказывающая поддержки и активно конкурирующая жена может косвенным образом сыграть провоцирующую роль в суицидальном поведении супруга. (Полагаю, что то же самое можно сказать и о мужьях женщин, потенциально склонных к самоубийству.) Особенно мне в этом плане запомнился один из исследуемых, который охотно участвовал в программе профессора Термана и регулярно писал ему. Впоследствии он женился на болтливой, эгоцентричной, активно конкурировавшей с ним, расторопной молодой женщине. Она перехватила инициативу в переписке и сама начала писать Терману длинные письма о подробностях своей запланированной диссертации, которую она намеревалась защищать в совершенно другом университете. При этом ее муж просто напрочь исчез из документов — она как бы поглотила его полностью. Я сказал себе: "Да, однако! Влип, и очень серьезно", и без особых сомнений включил его в список самоубийц. И это оказалось верным. Естественно, в его жизни были и другие предвестники, указывавшие на возможную суицидальную угрозу.
Используя более глубокий и, следовательно, более теоретический уровень анализа, можно отметить что в жизни этих самоубийц отмечались: элементы эмоционального отвержения в детстве и подростковом возрасте, несоответствие между уровнями притязаний и достижений, ранняя (проявившаяся еще в детстве) неустойчивость поведения. На еще более глубоком и, соответственно, более умозрительном уровне рассуждений можно прийти к заключению, что одаренный человек, имеющий суицидальные наклонности, полагает, что отец никогда не любил его, и на протяжении всей жизни он безуспешно символически ищет эту любовь. В конце концов он надеется обрести ее магическим образом, а заодно и избавиться от душевной боли, вызванной своей отверженностью, одним-единственным действием — искуплением. В личности этих одаренных людей, решившихся на самоубийство, недоставало интернализованной фигуры одобряющего их отца, которая (как и здоровое сердце), очевидно, необходима для долгой жизни. Мелита Оден в своей книге писала, что "магическая комбинация", обусловливающая достижение успеха в жизни одаренными людьми, отнюдь не выглядит простой. Я только могу добавить, что и формула самоубийства не отличается простотой, представляя собой комбинацию очевидных и скрытых компонентов. Ни один из факторов, взятых в отдельности, не является достаточным для совершения этого трагического поступка, хотя разъедающее воздействие невыносимой психической боли более всего подходит для такой ключевой роли. В жизни самоубийцы сосуществуют многие компоненты, но в суицидальной ситуации приводящие к смерти негативные элементы берут верх над факторами естественными, нормальными и поддерживающими жизнь современного человека.
До сих пор мы говорили лишь о мужчинах, участвовавших в исследованиях по программе Термана. А вот случай женщины, Натали, которая в возрасте 40 лет покончила с собой, отравившись барбитуратами. На этот раз я не проводил "слепого" изучения истории ее жизни по неполным документам; в отличие от предыдущих случаев, до того, как заглянуть в папку с документами, я уже знал, что она совершила самоубийство. Далее я постараюсь пересказать эту печальную историю в хронологическом порядке, так, как она представала передо мной по мере знакомства с документами.
Обстоятельства ее рождения описывались как совершенно нормальные. До 4 месяцев она находилась на грудном вскармливании. В раннем детстве спала хорошо и развивалась без каких-либо отклонений от нормы.
В пять с половиной лет она начала посещать уроки танцев. Отмечено, что занималась очень охотно и проявляла хорошие способности. Когда ей было шесть лет, мать сообщила в письме своей подруге, что дочь "...очень любит стихотворения Эдгара Геста". Там же она писала: "Я призываю на помощь весь свой здравый смысл и стремлюсь как можно лучше отвечать на все ее вопросы, она ведь растет смышленым ребенком и отлично все понимает. Мне не приходится как-либо заставлять ее учиться, она всегда проявляет интерес к тому, что знают ее старшие приятели. Она сама активно стремится к новым знаниям".
Когда Натали исполнилось шесть лет и она поступала в первый класс, ее интеллект исследовали с помощью теста Стэнфорд—Бине. Полученный результат оказался очень высоким, общий интеллектуальный коэффициент был равен 153, что позволило отнести ее к детям с чрезвычайно высокими способностями. И все же она не смогла справиться с одним из заданий теста: "Вчера полицейские обнаружили труп девушки, расчлененный на 18 частей. Они посчитали, что она совершила самоубийство. Что в этом не соответствует действительности?". Ее совсем не провидческий ответ звучал следующим образом: "Она ни за что не стала бы себя убивать!". Несмотря на это, психолог отметил ее живой и ясный ум.
Очень важное событие произошло в жизни Натали, когда ей исполнилось семь лет: ее отец оставил семью. Будучи уже взрослой (в 35-летнем возрасте), она с заметной грустью отметила: "После своего ухода отец совершенно не навещал меня, разве что однажды".
В материалах истории ее жизни имеется справка о медицинском осмотре, проведенном школьным врачом, когда ей было восемь лет. В ней указывается, что она выглядела "несколько нервной и раздражительной". В школьных документах также отражено, что с 11 лет у нее изменилась фамилия, поскольку ее мать официально развелась и вторично вышла замуж. Учительница характеризовала Натали в это время ее как "...понятливого и логично мыслящего ребенка, который часто доставляет своей семье приятные неожиданности". Она также отмечала "...ее удивительные вежливость и такт".
В заметках, касающихся ее 12-летнего возраста, есть несколько записей. В то время у нее появились частые головные боли и ей были выписаны очки. В этот период у нее начались месячные. В 7 классе она была отличницей и хотела после окончания школы продолжать учебу в колледже. Кроме того, она намеревалась стать танцовщицей. Ее классный руководитель отмечала, что, несмотря на свои исключительные способности, она "...избегает возможности лидерства". Примерно в это же время сама девочка писала, что ее новый отчим относится к ней с заботой и добротой.
Натали окончила школу и в самом деле поступила в колледж, но не окончила его. В колледже у нее установились доверительные и устойчивые отношения с ее преподавателем — профессором Термином. Он превратился для нее в любимого наставника, с которым она поддерживала переписку в течение многих лет. По ее собственным словам, в 25 лет, оказавшись "неудачным секретарем", она поставила перед собой "предельную цель" — "быть преуспевающей хранительницей домашнего очага". (Напомню, что это произошло в 1930-е годы, во времена Великой депрессии.) Она вышла замуж и почти сразу же забеременела. В последующие два года, перебираясь с места на место, они с мужем поменяли жительство в пяти различных городах Америки. Она писала: "Трудно удовлетворить свои интересы, оставаясь на одном и том же месте".
Далее в записях возникает пробел длиной в пять лет. К 30 годам она была уже матерью двух детей. Как явствовало из ее письма, у нее в то время появилась "...сильная склонность к тревожности и чрезмерной нервности". Ее муж злоупотреблял спиртными напитками. В состоянии ее телесного и психического здоровья произошли драматические перемены. В одном из своих писем она сообщала, что ее утомляемость временами становится настолько сильной, что она оказывается "...не в силах даже вымыть окна". Также она предъявляла жалобы на острую боль в боку, которую лечащий врач объяснял "невротическими тенденциями". Она писала, что "постоянно испытывает чувство усталости, ее просто измучил упадок сил, и ее жизнь в браке является очень несчастливой".
Сохранилось ее письмо к профессору Терману, написанное в возрасте 35 лет, свидетельствующее о душевной боли:
Первые двадцать пять лет моей жизни мне даже не приходилось думать о том, что в этом мире встречаются какие-либо трудности или проблемы; однако после этого в моей жизни не происходило практически ничего хорошего, быть может, за исключением моих двух чудесных деток и отличных отношений с матерью. Практически все время я только и делала, что завершала борьбу с одними трудностями и переходила к попыткам справиться с остальными, тем временем совершая одну грубую ошибку за другой. С мужем мы постоянно ссоримся. Уже, наверное, тысячу раз я намеревалась с ним развестись, но далеко не уверена, что это исправит существующее положение вещей. Мы оба выросли в неполных семьях и слишком любим наших детей. Очень часто он приходит домой навеселе. На выпивку тратится уйма денег. А на счета он просто отказывается смотреть, цедя сквозь зубы: "А что же ты сама не сэкономила деньги?" Мне не с кем поговорить. Я чувствую себя загнанной в угол. А тут еще около года назад в течение одного месяца младший брат матери и мой ближайший сосед покончили с собой...
В том же письме она вспоминает об отце:
Я обожала его, но издали. Мимолетные встречи не приносили мне удовлетворения. Он был очень ярким человеком, но, как бы там ни было, я не очень-то была ему нужна. Он живет лишь в 20 минутах ходьбы от меня, но за последние два года зашел к нам всего однажды, да и то только на несколько минут.
В другом письме, написанном спустя год, она рассказывает о своих детях:
Наши малыши — просто прелесть, но старшенькая по-прежнему неустанно грызет ногти и постоянно дерется с младшей сестренкой. Она, наверное, является порождением моего эгоизма.... Ну вот, я излила свои чувства, и мне стало немного стыдно. В душе я никогда не сомневалась, что смогу стать счастливым, раскованным и полезным человеком. Однако и теперь, чтобы достичь этих качеств, нужно еще так много времени!
Спустя три года, когда ей исполнилось 39 лет, Натали оставила мужа. В своем очередном письме она объяснила, что ее побудил решиться на это "...его злобный нрав, эгоизм и пьянство". Через девять месяцев они официально развелись. А спустя еще четыре месяца, когда развод был подтвержден окончательно (а ее бывший муж повторно женился), она погибла, покончив жизнь самоубийством. Всю свою жизнь она безуспешно боролась со своей потребностью быть принятой отцом.
Она оставила три предсмертные записки.
Бывшему свекру (сохранены знаки препинания оригинала):
Папочка — никто не мог бы проявить по отношению ко мне больше доброты и благородства, чем Вы — Я уверена, что Вам никогда не удастся понять меня — и простить — У мистера Доркуса имеется копия моего завещания — Все поровну — несколько личных ценных для меня вещей — браслет, обручальное кольцо, бриллиант Налы — Пожалуйста, проследите, чтобы кто-нибудь приходил и убирал у нас — Пусть Боб постарается сразу же забрать детей — я не хочу, чтобы они все это видели — Вы так добры, милый мой папочка.
Бывшему мужу.
Боб — Я постоянно допускаю уйму ошибок в воспитании наших девочек — Им обязательно нужен кто-то авторитетный, поскольку с каждым днем с ними все прибавляется забот — Они очень любят тебя — Нэнси ужасно скучает по тебе и не понимает, что же случилось — Я знаю, ты создал для себя совершенно новую жизнь, но прошу тебя, выдели в ней место и для девочек, ни в коем случае не бросай их — Бери их с собой, даже если будешь куда-нибудь уезжать — Ведь это ненадолго, всего на несколько лет — Бетти уже почти подготовлена к самостоятельной жизни — но Нэнси отчаянно нуждается в тебе. Ей необходима твоя помощь. Она искренне уверена, что ты ее не любишь, а ведь ее нужно подтолкнуть к тому, что в жизни важно добиться чего-то, чтобы она потом могла уважать себя — Пока Нэнси не слишком страдает — но, увы! Какое же будущее ждет наших детей, если они последуют той же дорогой, что и я в последние годы — Барбара кажется мне доброжелательной, приветливой и спокойной, и я молю . Бога только о том, чтобы она хоть в какой-то мере все поняла и проявила доброту к моим девочкам — Ведь им нужны двое счастливых людей, а не страдающая, во всем запутавшаяся мать — Я оставляю немного денег, их лучше истратить с пользой для детей, чем на очередные пилюли для меня и посещения врачей — Боже мой, как бы мне хотелось, чтобы все сложилось иначе, но будь хоть ты счастлив, и молю тебя — оставайся с нашими девочками — И еще одно — будь добр к своему отцу — он сделал все, что мог, желая помочь мне — Он очень любит внучек и будет правильно, если они смогут почаще видеться с ним — Натали.
Дочерям:
Мои дорогие — Вы обе — самое прекрасное, что было у меня в жизни — Постарайтесь простить меня за то, что я сделала — с отцом вам будет жить гораздо лучше. Конечно, на какое-то время ваша жизнь станет тяжелее — но зато потом все устроится на долгие годы — Наверное, я вас совсем запутала — Уважение и любовь — это почти одно и то же — помните об этом — ну, а самое главное — это уважение к себе — А добиться его можно только занимаясь своим делом и встав на собственные ноги — Бетти, постарайся помнить о тех счастливых временах и будь добра к Нэнси. Пообещай, что позаботишься о благополучии сестры — Я вас очень люблю — но просто не могу выдержать тех трудностей, которые может принести будущее.
Ее записка бывшему мужу представляет собой болезненное теа culpa*.
* Меа culpa (лат.) — моя вина (слова из католической покаянной молитвы).
Она принимает всю вину на себя и уговаривает его — человека, который безудержно пил и жизнь с которым была практически невозможной — проявить заботу о детях, просит, чтобы новая мачеха и он стали для ее девочек устойчивой и любящей семьей. Ну, а своим родителям, жившим порознь неподалеку от нее, она вовсе не оставила никаких записок.
Записка Натали, адресованная детям, полна противоречий и несоответствий. Ее логически подразумеваемые доводы мечутся между противоречащими друг другу утверждениями, и в этих судорожных колебаниях не удается рассмотреть и тени какого бы то ни было разрешения ситуации. Она фактически подразумевает следующее: вы будете жить с отцом и должны его любить; я знаю, что вы не сможете полюбить отца, но вы должны его уважать. Затем на основе свободной ассоциации, связанной со словом "уважать", она утверждает (совсем неубедительно), что уважение и любовь — это почти одно и то же. Если же этот довод не покажется убедительным (а так оно и есть), то детям следует, по крайней мере, уважать себя. Логика здесь, конечно, страдает. Так и дальше. Она советует своим детям, чтобы в будущем они твердо стояли на ногах, но при этом поясняет, что цель ее ухода из их жизни состоит в том, чтобы они имели возможность соединиться с отцом — так же, как ей хотелось бы воссоединиться со своим собственным.
Какими же глубоко скрытыми нитями душевной боли определяется этот поступок? Читая о ее жизни, особенно о взаимоотношениях с отцом, можно выявить злокачественное начало ее отказа от себя, от собственного Я. В конечном счете она настолько обезумела от душевной боли, что оказалась готова отдать все, пойти на любые жертвы, включая собственную жизнь, лишь бы добиться возвращения того потерянного чувства отцовской любви, которое она когда-то испытала в детстве.
По сути, своим самоубийством она вторично разыграла драму ранних лет своей жизни — горячее желание, чтобы родители остались вместе и любили ее — и этой символической жертвой, вместо того, чтобы дать своим детям целостную семью, она самым травматическим способом лишила их матери. Ее стремления — быть близкой к отцу, любить и быть любимой, символически воссоединиться со своими детьми в счастливой семье — так же не осуществились в смерти, как не были реализованы и в жизни.
Я считаю, что важные перемены в личности человека, формирование которой начинается с детства, вполне возможны как в подростковом периоде, так и в зрелом возрасте, и, по-видимому, не имеют каких-либо возрастных ограничений. Парадоксально, но опыт моей работы с двумя совершенно различными категориями людей — вернувшимися после длительных военных действий, где вся обстановка граничит с психотической и наполнена разнообразными непредвиденными опасностями, и депрессивными больными, нуждавшимися в психотерапии, у которых небезопасным являлось лишь домашнее окружение — свидетельствует о том, что значительные положительные перемены их состояния действительно очень вероятны, особенно с помощью психотерапии, хотя, естественно, достигаются не во всех случаях.
Глава 6
ПОТРЕБНОСТЬ В ПРИНАДЛЕЖНОСТИ: ИСТОРИЯ КАСТРО РЕЙЕСА
Кастро Рейсе родился в Соединенных Штатах в семье выходцев с островов Карибского бассейна. Однажды он попытался застрелиться весьма необычным способом. Для этой цели ему каким-то образом удалось достать армейский автоматический пистолет сорок пятого калибра, в котором используются пули со смещенным центром тяжести. Довольно трудно представить себе в точности, какими именно были его конкретные действия — я никогда не расспрашивал его об этом детально во время наших бесед (мне не казалось это существенным). Очевидно, он поднес пистолет к лицу справа и нажал на курок. Тот сразу же разрядился двумя очередями. Пули прошли насквозь, повредили лицо, вырвав немало зубов, большую часть языка, носа, скуловой кости и выбив правый глаз. Все совершилось за доли секунды. Лицо превратилось в сплошное кровавое месиво, однако "гудящий" мозг остался нетронутым, за исключением появления неизгладимых воспоминаний о новой, невиданной доселе боли.
Особенности этого покушения в значительной мере отражали прихотливые, порой странные черты личности Кастро Рейеса. В то время он жил в маленьком городке на юго-западе Соединенных Штатов. Его отличал необычайно ясный ум и большие способности (говорили, что он наделен Божьим даром). Испанским языком он не владел, но был не по годам начитан и образован. Настоящий самоучка, он серьезно изучал в числе других предметов древнюю историю, в частности много знал о Римской империи и ее цезарях. Стоит прибавить еще и следующие обстоятельства: его мать отличалась неуравновешенным характером, отца он никогда не знал и ему почти не с кем было поговорить — он был интеллектуально изолированным и социально одиноким. Обладая привлекательной наружностью и немалой физической силой, он с раннего возраста был склонен идти к намеченной цели кратчайшим путем, чем дальше, тем больше бросая вызов общественным устоям. Например, у него сложилась устойчивая репутация бисексуала, и это в среде, где в то время господствовал запрет на подобные формы поведения.
Когда меня вызвали проконсультировать его примерно через неделю после случившегося, я работал в медицинском центре в должности профессора танатологии. По телефону молодой врач потерянно воскликнул: "Мы просто замучились с этим больным!" Из разговора создалось впечатление, что пациент — "юноша латиноамериканского происхождения", по всей видимости, либо болен шизофренией, либо страдает умственной отсталостью. Цель предполагавшейся терапевтической работы состояла в том, чтобы сделать его более покладистым. Персонал отмечал порывистые движения, похожие на попытку ударить медицинскую сестру, делавшую ему инъекцию. В то время его лицо было полностью забинтовано и он находился наедине с собой в кромешной тьме.
Зайдя в палату, я подошел к койке, прокашлялся и сказал, что хотел бы помочь ему. С собой у меня был лист бумаги и несколько шариковых ручек. Может быть, нам удастся пообщаться таким образом? Вот так и началось наше знакомство. Через несколько недель с левого глаза была снята повязка и он смог нормально писать. Одной фразы оказалось достаточно, чтобы я оценил его прекрасное владение языком (правилами грамматики и правописания) и его отчасти высокопарный, временами напыщенный стиль изложения. И, конечно же, поразительный запас слов! Да, его никак нельзя было назвать слабоумным! Кроме того, несмотря на несомненное смятение и серьезные психологические проблемы, у него не было явных признаков шизофрении. Хотя при желании и можно было бы подумать о том, что психиатры называют "гиперидеаторной прешизофренией". Однако основным веским доказательством отсутствия психоза служила его готовность к взаимоотношениям со мной, основанным на доверии к психотерапевту. Мы договорились о времени наших ежедневных встреч, и могу не кривя душой сказать, что мы оба с нетерпением ждали назначенного часа.
В самом начале обсуждение вопросов "личного свойства" казалось нежелательным, поэтому я решил просто поддерживать с ним общение (я говорил, а он писал) на тему, затрагивавшую одну из значимых для него областей — историю императорского Рима. Готовясь к встречам с ним, я кое-что почитал о Цезаре, Августе, Калигуле, Нероне и некоторых других, и если бы вы стали свидетелями одного из этих начальных психотерапевтических сеансов, то подумали бы, что попали на занятие по истории древнего мира где-нибудь в колледже, либо что психотерапевт несколько повредился в рассудке. Но для меня эта тема была разменной монетой, создавшей зону общих интересов. Он думал, что ему по счастливой случайности попался доктор, осведомленный по части его основного увлечения — истории Древнего Рима. А я считал, что этим питаю его потребность в аффилиации, фрустрация которой, по Люему мнению, довела его до столь экстремального поступка.
Кастро не являлся сиротой в обычном смысле этого слова; скорее, он был "человеком, сорванным с места". Он был невольным отщепенцем ("изоляционистом" — по Г.Мелвиллу*)
* "...На "Пекоде" тоже почти все были островитяне, так сказать, изоляционисты, не признающие единого человеческого континента и обитающие каждый на отдельном континенте своего бытия" — Примеч. автора. (Г.Мелвилл "Моби Дик". Гл. 27. С. 166. — Примеч. редактора.)
— в его домашнем окружении не существовало человека, с которым он мог бы поговорить. У него имелись секреты, которые ни с кем нельзя было обсудить. Больше всего на свете он жаждал найти близкого человека. У него была жгучая потребность принадлежать к какой-либо группе людей, с кем-нибудь подружиться.
Эта глава в основном написана в эпистолярном жанре. Почти целиком она состоит из его записей, — числом более 200, — сделанных в больнице, а также писем, которые он мне присылал из дому. Фатальные повреждения зубов, языка и потеря нижней челюсти сделали его речь невнятной. Но зато как потрясающе он писал!
Происшествие
Через несколько недель после своей попытки уйти из жизни Кастро написал о том, что происходило в первые ужасные мгновения после выстрела.
Первым, я помню, был громадный взрыв света, нечто, подобное фейерверку, окруженному ярким сиянием. За этим последовал бешеный приступ боли. Я совершен- но не в состоянии наглядно описать боль, испытанную мною в тот момент. Ее можно только вновь представить. Сама мысль о том мгновении порождает у меня боль. Вообразите, что вашу руку или ногу перемалывают в мясорубке, а вы находитесь в полном сознании на протяжении всего этого ужасного, кровавого действа. Лежа там, на месте происшествия, я думал, что вот-вот умру. И поэтому боль была для меня прекрасной. Она превращалась в войско, сражавшееся на стороне смерти, чтобы уничтожить мою жизнь, которая, я чувствовал, уходила из моего тела пульсирующими волнами, по мере того, как его оставляла кровь. После вспышки света я уже ничего не видел. Все поглотила тьма.
Позже я попросил его подробно описать события, предшествовавшие тому, что мы с ним теперь по обоюдной договоренности называли "происшествием". Он представил мне отчет на 16 страницах, выдержки из которого приведены ниже.
Я перестал справляться с работой. Хозяин сообщил, что уволит меня, если я срочно не найду напарника. Однако, как назло, я никого не мог найти. Мне также не удавалось уговорить Мариона остаться со мной. Я совершенно утратил аппетит. В то время я очень мало спал — лишь один-два часа за ночь. Через силу я отрабатывал казавшуюся нескончаемой смену в ресторане и плелся домой лишь затем, чтобы подвергнуться очередным нападкам со стороны человека, который всегда был во всеоружии придирок и недовольства в мой адрес... Как-то я решил помолиться перед алтарем, но и там не смог обрести покоя. Мысли о том, что же мне делать, не покидали меня. Казалось, я предпринял уже все, что мог, но, тем не менее, продолжал тонуть. Я провел в церкви, в поисках решений, долгие часы, но мои усилия были тщетными, в ответ я слышал лишь тихий шорох ветра. Помню свой последний вопрос: "Что творится со мной? Неужели это конец? Ответь!" И вдруг явственно услышал: "Жди". Я покинул церковь с готовым ответом.
Теперь решение стало очевидным. Умереть. На следующий день сосед предложил купить у него пистолет. Я так и поступил. Первая мысль, пришедшая при этом мне в голову: как все в комнате будет испачкано после выстрела из него. С этого дня я начал прощаться с людьми. Я, конечно, ничего им не говорил, прощание было молчаливым. В воскресенье я сходил на мессу. И все еще не мог принять окончательного решения. В тот же день я попрощался с сестрой и больше к ней не ходил. Тогда же начал соблюдать пост и практически не спал по ночам. Марион все еще оставался со мной, продолжая кричать на меня, но мне удавалось как-то не слышать этого, отключив в своем мозгу его голос. Один за другим я постепенно отключал все каналы, связывавшие меня с внешним миром. Так, музыка, которую передавали по радио, казалась лишь отзвуком искаженных мелодий. План задуманной мною вечеринки для двоих был разработан во всех деталях, и были сделаны необходимые приготовления. Сколько бы мы ни ссорились с Марионом, но я все же мог называть его своим другом. И им он останется навсегда. Однако я решил сделать тот вечер памятным для него на всю оставшуюся жизнь, до самого последнего мгновения.
Ближайшие перед происшествием дни смешались у меня в голове. Мое сознание было сосредоточено на одной-единственной цели. Даже в компании, куда меня пригласили развлечься, душой я не был с приятелями. Мои мысли были лишь о том, что скоро все это кончится. Они текли своим чередом и лишь некоторые всплывали на поверхность сознания. Мне больше никогда не придется бороться. Смертью я достигну того, о чем мечтал в эти последние дни жизни. Наконец, обрету покой, к которому так долго стремился — в этом заключались последние капли надежды. Я был твердо уверен, что не хочу видеть новые дни. Я сражался во многих битвах. И война, в которой я так долго участвовал, в итоге привела меня к полному и окончательному поражению.
Я не мог сдаться на милость всему тому, что ожидало меня впереди. Я был окружен армией своих страхов. И на сей раз совершенно не видел выхода из этой западни, не имел никакого плана избавления. Моя армия жизни с её ресурсами, интендантским обеспечением, финансами и офицерским корпусом планов достижения успеха и
стремления к жизни была наголову разгромлена и понесла полное поражение. Я походил на генерала, оставшегося в одиночестве на поле проигранной битвы в окружении врагов и их приспешников: страха, ненависти, самоуничижения и одиночества. Демоны в душе уговаривали меня, как это на самом деле легко — сдаться. Однако я всегда полагал, что следует владеть ситуацией и не терять над ней контроль. Поскольку я остался совершенно один, то предпочитал умереть, но не капитулировать. Хотя бы сохранить остатки собственной чести и достоинства. Но не сдаваться ни за что! Так как война была проиграна, я решил совершить сеппуку*.
Смерть поглотила меня задолго до того, как я нажал на спусковой крючок. Я был заперт внутри себя и только ожидал последнего удара. Мир перед моими глазами, казалось, погибал вместе со мной. И оставалось только нажать на кнопку, чтобы покончить с ним. Я чувствовал себя ослабевшим, душевно поверженным и неспособным продолжать бой. Рано или поздно наступает время, когда все вокруг меркнет, вещи теряют свой блеск и исчезают последние лучи надежды. Тогда я и предал себя в руки Смерти.
В этом описании без труда опознаются уже известные нам красноречивые признаки: душевная боль, фрустрированные потребности, когнитивное сужение, изоляция, спутанная логика и глубокая безнадежность.
В одной из ранних записок, написанных в больнице, Кастро Рейес рассказывал:
Как-то ночью я вышел на часок из дома. Вокруг не было никого, и я уселся в халате прямо на ступеньках. Было прохладно. Светила полная луна, и по небу плыли серебристые облака. Дул легкий ветерок. Сидя на ступеньках и расслабившись, я долго вглядывался в звезды. Когда смотришь в ночное небо над собой, в душу нисходит полный покой. Появляется возможность для ничем не нарушаемой медитации. Это созерцание напоминает о том, сколь мал человек в сравнении со всей Вселенной.
Эти строки напомнили мне одну из самых необычных предсмертных записок, которые мне довелось видеть. Она вырезана на стволе кипариса, растущего неподалеку от живописного водопада Кегон на озере Цуд-зендзи в Японии. Это место и сама надпись хорошо там известны многим, даже школьникам. Ее вырезал Ми-сао Фудзимура, который покончил с собой, бросившись в водопад, 25 лет от роду (в том же возрасте, когда Кастро предпринял попытку застрелиться) почти столетие тому назад, точнее, в 1903 году. Знакомые перевели мне ее:
Чувства, пережитые на вершине скалы у водопада Кегон: Мир слишком велик и история слишком долга, чтобы их могла оценить такая кроха, как существо ростом в пять футов... Истинная природа всего сущего выходит за рамки понимания. Я решил умереть с этой мыслью... Теперь, на вершине скалы, я больше не испытываю тревоги.
В записке Мисао заключено больше чувства единения с природой, а у Кастро содержится больше мыслей о своем Я. Тем не менее, сравнение ничтожности размеров невротических переживаний человека с величием Млечного Пути кажется всеобщим опытом, порождающим смирение у любого наблюдателя звезд, как на Западе, так и на Востоке. И я считаю, что это только подтверждает универсальность и вездесущность душевной боли.
Семья
Вспомним первые строки романа Л.Н.Толстого "Анна Каренина": "Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему". Семья Кастро состояла из матери, отца, который навсегда исчез, отчима, поступившего аналогичным образом, старшей сестры, которую он страстно обожал, и младшего брата, которого всей душой ненавидел. "Мои предки, — писал он, — были выходцами из Италии, испанских Пиренеев, Шотландии, Ирландии, среди них встречались индейцы племени апачей и даже пираты Карибского моря. Всякой крови понемногу. Поэтому я думаю, что лучше всего говорить о моем романо-индейском происхождении". И действительно, у него были густые черные как смоль волосы, темные брови и смуглая кожа.
Из письма:
Мне нравится стиль Ваших бесед со мной. Хотя Вы говорите откровенно и прямо, но при этом не повышаете голос и не обсуждаете тех вещей, которые могли бы причинить боль. Как бы мне хотелось, чтобы со мной в детстве и юности разговаривали именно таким образом. Тогда, мне кажется, я бы вырос другим человеком, а то ведь в детстве я очень боялся матери. Частенько опасался, что она изобьет меня. Ей никогда не приходило в голову разговаривать со мной спокойно. Она вечно орала. Тех взглядов и знаний, которыми я сейчас владею, я добился в основном сам... И несмотря на все сложности, с которыми мне приходилось сталкиваться, полагаю, что все же добился определенных успехов в самовоспитании. Были некоторые черты в характере, которые я пытался развивать. Хотелось бы знать, насколько мне это удалось, и был ли в этих усилиях какой-то смысл. Я ненавижу своего младшего брата, но имею в виду под этим совсем не то, что обычно подразумевают, употребляя такие слова, другие люди. Я по-настоящему ненавижу его. У меня нет к нему совершенно никаких теплых чувств. Если бы он умер, я бы искренне радовался его смерти. Ведь он не только похитил у меня многое из того, что имело особенную ценность, но и постоянно подпитывал материнский гнев в отношении меня. Короче говоря, он причинил мне море пакостей. Одно время я пытался хоть чуть-чуть полюбить его, но так и не нашел совершенно ничего, что могло бы мне, пусть отдаленно, в нем понравиться. Как человек он мне просто отвратителен.
Из другого письма:
Теперь о днях моей юности, до той поры, как мне все окончательно наскучило. Помню, что я никогда подолгу не бывал счастлив.... Когда я пошел в школу, мне практически ни с кем не удавалось познакомиться. Мать запрещала нам с сестрой водиться с теми, кого она называла "босяками". У нас дома, конечно, была своя игровая площадка, но, тем не менее, мы оба чувствовали себя очень одинокими. <...> Припоминаю одно из самых замечательных поучений матери: "Не вздумайте равнять себя с этой шпаной, они не вашего круга. Дома у вас есть совершенно все, что нужно. А на улице не случается ничего, кроме лишних неприятностей". <...> И поскольку нам с сестрой не с кем больше было играть, мы постоянно держались друг дружки и никогда не ссорились. Она всегда была для меня очень близким человеком. И нас часто принимали за близнецов. <...> Когда мне исполнилось пять лет, в доме появился отчим, его звали Феликс. Этот человек в семье попытался занять место, оставленное моим отцом двумя годами раньше. Жаль только, что я так и не решился спросить у него, как можно подружиться с ребятами в школе. Там я считался тихоней, у меня не водилось близких приятелей, и я предпочитал проводить время в компании девочек. Ведь именно к этому меня приучили дома. И все же у меня сохранялось отзывавшееся тоской желание быть похожим на других мальчишек. Но я совершенно перестал ценить в себе те черты, которые другие считали достоинствами. Например то, что я нравился девочкам. Это было немудрено, ведь я охотно общался, играл с ними и никогда не дрался. В то время у меня появилась одна привычка. Мне нравилось прикасаться к людям. Когда мне удавалось познакомиться с новым человеком, то первым делом я засыпал его словами, стараясь установить какие-то отношения. Я не знал принятых в обществе правил общения, в частности того, чего не следует позволять себе с людьми, например, можно ли дотрагиваться до них руками. Мне просто очень хотелось получить новый и понятный для меня опыт прикосновений, что было естественно при том недостатке контактов с незнакомыми людьми, который я испытывал. <...> Примерно тогда же Феликс устроился на новую работу — он должен был ухаживать за фруктовым садом, принадлежавшим одному владельцу отдаленного ранчо. Мы переселились на это ранчо и жили там в полном уединении, ближайшие соседи обитали на расстоянии мили от нас, но зато в нашем распоряжении оказалось 100 акров земли. Местность, окружавшая нас, была на редкость пустынной. Из окна моей спальни виднелись простиравшиеся до самого горизонта безлюдные владения хозяина ранчо. <...> В семь лет я пережил самый худший день своей жизни, когда появился на свет мой сводный брат. Я могу совершенно откровенно заявить, что возненавидел его с самого момента рождения. И по сей день я продолжаю испытывать ту же ненависть, чувствуя, что мне следовало бы убить его еще много лет назад. Школа, где я учился, была очень маленькой. Каждый ученик имел свою отдельную кабинку. Именно там я научился многое делать собственными руками, но моим настоящим родным домом стала Природа. Наш дом стоял на пригорке. К востоку от него начинались горы, спускавшиеся террасами, внизу простирались леса. Мы с Феликсом часто ходили на охоту. Он научил меня стрелять. Дедушка тоже часто привечал меня. Сейчас его уже? нет в живых. Но именно он сделал то кольцо, с которым я не расстаюсь до сих пор. Он был для меня образцом в жизни. <...> Мне казалось, что круглый год я живу в летнем лагере. Одно было плохо — я не мог никому показать мои владения, мои земли и ручьи. Мне поручали выполнять посильную работу — обходить территорию в сопровождении собак и проверять, не сломан ли где-нибудь забор. Позже я научился водить трактор, а затем и грузовик. То время моей жизни было очень счастливым. Я любил все то, что окружало меня. О таком мог только мечтать любой мальчишка. Ведь двор, на котором я играл, был несравненно больше, чем у всех ребят вместе взятых. Горы составляли его переднюю часть, долина служила задним двором, ну а еще были леса и реки! В определенном смысле, все это было нашим. Контракт, заключенный с Феликсом, практически являлся пожизненным, при условии рачительного-ухода за садом, своевременного сбора и сдачи урожая хозяину. Вот так мы и жили, в тиши и уединении — наша семья, наши животные, наш дом. Даже звезды казались мне моими собственными. В те далекие времена я чувствовал себя в полной безопасности и никоим образом не беспокоился о завтрашнем дне. И все же темные тучи перемен в конце концов настигли нас. Этого дня я не забуду никогда. Однажды среди ночи мать разбудила всех нас. Она искала Феликса. Но он исчез, как в воду канул. Мы искали его несколько дней подряд, но так и не нашли — он просто уехал и бросил нас на произвол судьбы. Последовавшие перемены были весьма плачевными. Мы не могли больше оставаться на ранчо и были вынуждены переехать. Опять последовала смена школы, и вновь я остался без друзей. Мы стали быстро катиться вниз по социальной лестнице. Мать подыскала новое жилье, но оно оказалось самым худшим из всех, где мне приводилось жить до тех пор. Вдобавок мою любимую сестру отослали жить к бабушке. До этого времени слово "бедность" у меня связывалось только с другими людьми. От одной только мысли о ней меня коробило, поскольку во мне укоренилось представление, что все бедняки в чем-то ниже меня. Как же можно иметь с ними дело? Всю мою предшествовавшую жизнь меня ограждали от общения с простыми, бедными людьми, и теперь одна только мысль о том, что мы стали похожими на них, поначалу порождала во мне отвращение. Даже школа, которую я до тех пор посещал, не была общедоступной. В ней проводились индивидуальные уроки и занятия в небольших группах, а учебная программа порядком опережала обычную школу. Да, никогда раньше мы не жили в подобных условиях. Мы стали частью простонародья. <...> В это время я начал очень интересоваться историей древних культур. Особенно картами, отражавшими события тех лет. Тогда я лелеял мечту стать учителем истории, особенно истории древних войн. Я подбирал книги по военной истории Европы и был поглощен фактами из жизни и идеями великих людей. Подробнейшим образом я изучал биографии Цезаря, Карла Великого и Наполеона. Меня приводило в восторг возрождение культур и наций. Я бы с удовольствием делал доклады перед всем классом, но у меня тогда были проблемы с заиканием, и этот дефект речи начисто лишал меня такой привлекательной возможности. Иногда заикание становилось настолько сильным, что я не мог произнести до конца даже самого короткого предложения. Но особенно дирекции школы не нравилась мое поведение вне ее стен. Войны, которые мы устраивали на площадке для игр, были "притчей во языцех". Однако на школьной площадке родилась новая "нация" — моя, и, подобно всем хулиганам, те, кто принадлежал к ней, начали теснить более слабых.
Во время одного из своих пребываний в больнице Кастро написал мне о своей матери и о проблеме «прикосновений».
Как подсказывает мне память, очевидно, существовало такое время, когда прикосновения других людей не вызывали у меня отрицательных чувств. Позднее мое негативное отношение привело к серьезным трениям с матерью. Еще будучи ребенком, я обнаружил, что не переношу, когда ко мне кто-нибудь прикасается. При этом до сих пор у меня сохраняется чувство, что прикосновения нарушают мою неприкосновенность, и надо мной совершается насилие. Естественно, это не должно было иметь отношения к матери. Но тем не менее, именно таким образом я реагировал, если она хотела обнять меня или просто приблизиться, чтобы проявить свою любовь, которая, увы, не была слишком крепкой. Я оказывался совершенно не в силах совладать с охватывающим чувством, которое и сейчас остается неизменным. И в те редкие мгновения, когда мама хочет выразить свои чувства, я тотчас отстраняюсь и ощущаю сильное раскаяние, увидев обиду на ее лице и слезы в глазах. Огорчив ее, я начинаю ненавидеть себя за то, что совершенно не могу удержаться, чтобы не отстраняться от нее. А ведь на самом деле мне очень хочется, чтобы она обняла меня и ощутила ту любовь, которую я в действительности испытываю к ней. И еще более удручает меня то, что сейчас эти минуты проявления нашей обоюдной привязанности остались далеко в прошлом. Ну, а что касается остальных, то избегая их прикосновений, я не испытываю какого бы то ни было раскаяния. Я полагаю, что раз я не дал такого разрешения, то подобные действия с их стороны с полным правом можно считать насилием. С другой стороны, воспоминания, связанные с тем, как я впервые пошел в школу, подсказывают, что в то время именно я первым притрагивался к окружающим. Это составляло неотъемлемую часть моего общения. Я ощущал, что нуждаюсь в том, чтобы прикоснуться к собеседнику. Причины этого желания остаются для меня загадкой. Однако стоит отметить, что в школе я трогал преимущественно девочек с длинными волосами, носивших красивые платьица. И, конечно же, всегда получал жестокие нагоняи от учителей. Между тем, они толком так и не объяснили мне тогда, почему это является плохим поступком, а просто заявляли, что этого делать нельзя. Как и полагалось, вслед за долгой и шумной «проработкой» обычно следовало суровое наказание. То и дело я ощущал «прелесть» директорских розог. Таким образом, можно сказать, что в меня буквально впилась мысль о том, что прикасаться к другим людям отвратительно. Следует еще принять во внимание, что это убеждение не осознавалось мной, а скорее находилось в подсознании. Но из него логически вытекало, что поскольку притрагиваться к другим дурно, то это же самое можно отнести и к прикосновениям других людей ко мне. Этот вывод совершенно не оставлял места для тех, кто с любовью тянулся ко мне. И в первую очередь, конечно, для матери. В конце концов, поскольку я никогда не углублялся в эту «проблему», так и не придя к ее разрешению, она осталась во мне навсегда, как незаживающая гноящаяся рана, со временем все больше дававшая о себе знать — по-видимому, в силу разных причин, а не только из-за издевательского отношения учителей в школе. Возможно, ее корни скрывались еще глубже, в моем далеком прошлом, покрытые мраком забвения. Но после случившегося происшествия я всерьез обдумывал эту «проблему» и стал работать над ее разрешением теперь, в дни долгожданного мира между мной и матерью. Я внес желаемые изменения в наши взаимоотношения. И это сыграло действенную роль в излечении ран, нанесенных взаимными обидами, которые отягощали нас долгие годы. Лежа здесь, на больничной койке, я все же нахожу успокоение в мысли о том, что дома все хорошо и она любит меня. Но самое главное состоит в том, что она знает и о моей любви. <…> Я в который раз написал письмо матери. И надеюсь, что на этот раз получу ответ. Я очень о ней скучаю. У меня внутри все болит. Я чувствую себя отрезанным от семьи. Однако на этом я должен сегодня остановиться. Как писал Шекспир: «За Цезарем ушло в могилу сердце. Позвольте выждать, чтоб оно вернулось»*.
* Шекспир В. Юлий Цезарь. Акт 3. Сцена 2 // Шекспир В. Поли. собр. соч.: В Ют./ Пер. с англ. М.Зенкевича. М.: Лабиринт; Алконост, 1994. Т. 4. С. 158.
Секс, любовь и наркотики
13 лет. Познакомился с Викторией Олоччи, подружились, впервые попробовал марихуану. Девочке я нравлюсь, но отношения не идут дальше "переглядок".
14 лет. Лето провел в одиночестве, готовясь к наступающему учебному году. Приобрел еще больше Знаний. Сестра познакомила меня с Долорес, ставшей моей первой девушкой. Вступили в сексуальные отношения. <...> Примечательным воспоминанием в том году стала для меня новая красивая учительница мисс Глейс, двадцати восьми лет. По моей просьбе она начала заниматься со мной индивидуально для подготовки к выпускным экзаменам. Это породило сплетни о нашей сексуальной связи, которой на самом деле не было. Но эти разговоры прервали наши чисто дружеские отношения.
16 лет. Вышел фильм "Звездные войны". За лето я ходил на него 57 раз. <...> Родилась моя племянница Беверли Энн. Я горжусь своей сестрой. Она — чистейший алмаз моей души. <...> Как-то я заснул на уроке истории. В наказание учитель потребовал, чтобы я ответил перед всем классом о Великой Французской революции и Наполеоне. Он был очень удивлен, когда я легко справился с рассказом об этом, причем намного подробнее, чем даже он сам. Потом я признался ему, что наполеоновские времена являются одной из моих любимых тем. Больше он меня не трогал. <...> Прием наркотиков (кокаина) возрос у меня по крайней мере до двух унций в неделю.
17 лет. Успешно ездил в город, покупая там марихуану по одной цене и сбывая ее почти вдвое дороже. Я неплохо справлялся с этой задачей, совершая весьма выгодные сделки. <...> Моя машина раньше была полицейской и благодаря каким-то особым приспособлениям могла развивать необычайную скорость. Я любил быструю езду, меня охватывало приятное возбуждение, когда на загородных шоссе я разгонялся до 115 миль в час. Если я хотел избежать встреч с полицией, то мне требовалось лишь выключить фары и как можно быстрее промчаться миль 70. Я спускал до 100 долларов за ночь на кокаин, кутил и развлекался. <...> В мой день рождения ко мне пришла Луэлла, и именно тогда мы познали Любовь, а не только секс. Настоящую Любовь. Думаю, она получила все, чего хотела, после этого я попросил ее не тревожить меня дня три, чтобы разобраться в истинных аспектах своих сердечных чувств. Я пошел к своей божнице и провел там три дня в посте. Я понял, что это свершилось. Когда я вернулся к Луэлле, то почувствовал, что испытываю к ней Любовь, а не страсть. Мы стали еще ближе друг другу.
18 лет. Этот день рождения памятен мне больше всего своим размахом и экстравагантностью. Празднование началось в пятницу и завершилось в понедельник. Я купил 7 бочонков своего любимого пива, достаточно кокаина и марихуаны, чтобы вся компания совершенно за-балдела. В начале планировалось, чтобы пришли только приглашенные, но эта затея не удалась, и появлялись все новые и новые люди. Я купил еще 2 фунта марихуаны и поставил ее открыто на стол, чтобы каждый брал сколько хотел. В качестве подарков мне досталось много наркотиков, в том числе шесть доз ЛСД. А еще в эту вечеринку мне предложили себя 5 девушек, две из которых оказались девственницами. Так что подарков было много. Праздник практически превратился в оргию.
Примечания, сделанные в настоящем. Что вижу я в зеркале своей души: отщепенца, который изо всех сил старается отличиться от других сверстников. Скромности нет и в помине. Я необычайно эгоцентричен. Обожаю совершенство. Люблю историю и, если бы мог, стал бы частью тех давно ушедших дней. Ненавижу невежество и людей, лишенных здравого смысла. Мне нравятся красивые блондинки. Я люблю искусство, отдавая предпочтение не живописи или ваянию, а музыке и литературе — тем видам искусства, в которых более всего являет себя душа творца. Мне хотелось бы проникнуть в тайны времени, если бы удалось отыскать верный курс для своего корабля. Мне нравится все мягкое и изящное, например розы. Я не слишком люблю деньги сами по себе, но мне нравится то, что можно купить на них; люблю пристанища своей фантазии, куда при желании можно быстро укрыться; обладаю двойственной натурой и такой же наружностью. У меня есть броня, которая защищает меня и создает маску, демонстрирующую окружающим лишь то, что я хочу. Я люблю все, что сильно возбуждает. Внутри меня существует целый мир, живущий по собственным законам — Вселенная, где я король и властелин. Тем не менее, и внутри есть области, настроенные против меня, мои враги, зоны зла. Именно оттуда начинаются баталии, иногда мне и самому хочется войны. А временами наступает покой и удовлетворение. Я ищу возбуждающих впечатлений, нисколько не заботясь о последствиях. Просто хочу ощутить возбуждение. Мне бы хотелось странствовать от звезды к звезде и творить свою собственную реальность. Я хотел бы воспарить в небеса и очутиться рядом с Богом. | Мне бы хотелось остановить время и предотвратить не- счастья. Хорошо бы сочинять музыку. А потом наблюдать, как ноты разлетаются по воздуху в виде звуков. Я хотел бы оставить свой уникальный след в истории. <...> Я люблю детей. Они рождают во мне желание заботиться и защищать их. Это покровительственное отношение у меня не ограничивается детьми. Я распространяю его на всех, кого знаю. Иногда мои чувства бывают слишком сильными. Любовь имеет для меня несомненно большее значение, чем секс. Я жажду любви, а не люблю ради вожделения. Я существую, и в то же самое время не существую. Ведь моя жизнь еще не завершена, когда я закрываю на миг глаза, это мгновение проходит. И я чувствую себя маленькой каплей воды в безбрежном море.
В одной из первых работ, посвященных гомосексуализму у мужчин, Эвелин Хукер, профессор Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, обнаружила, что частота испытывающих проблемы гомосексуалистов и гетеросексуалов приблизительно одинакова, и это же относится к хорошо адаптированным гомосексуалистам и гетеросексуалам. Кастро Рейес был несчастлив в сексуальных отношениях, иными словами, он был бисексуалом, у которого не ладились близкие, интимные взаимоотношения с людьми.
Спешу добавить, что у меня в запасе нет готовой теории возникновения той или иной сексуальной ориентации у взрослых; следует ли ее корни искать в генетической предрасположенности, количестве мужских и женских гормонов, раннем жизненном опыте, полоролевой модели поведения или в чем-то еще. Это не та область, в которой мои утверждения могли бы быть авторитетными. С моей точки зрения, гомосексуализм соотносится с самоубийством лишь постольку, поскольку способен порождать душевную боль. Если гомосексуализм не вызывает у человека страданий, то для пред мета нашего обсуждения он не имеет никакого значения.
Кастро написал мне довольно много писем и запи сок, касавшихся этой проблемы в целом, о порожденных ею сложностях в повседневной жизни, а также о трудностях, возникавших во взаимоотношениях с тем или иным его близким другом.
Ниже приводятся три выдержки из его писем и записок, посвященных этой драматической теме.
Я снова спокоен. Сегодня посмотрел в окно и обнаружил, что идет дождь. Я очень люблю дождь. Я думаю о каплях, стекающих по стеклу, и о шуме дождя. Они услаждают мои чувства и кажутся прекрасными. <...> Еще целых два дня остается до следующей операции. И у меня есть желание сделать шаг вперед. Я вспомнил о двух книгах, к которым хочется вернуться и перечитать. Это "Моби Дик" и "Граф Монте-Кристо". Два выбранных мною романа можно вместе озаглавить как "Одержимость и месть". Я чувствую тягу к приключениям. <...> Я вспомнил еще кое о чем, что можно было бы включить в список моих драм. Впервые очнувшись в отделении интенсивной терапии ближайшей больницы, я подумал: "Не получилось". Мне не удалось даже покончить с собой. Но мои сердце и душа были разбиты. И еще я подумал о том, где сейчас Джим. Ненавидел ли он меня теперь? Еще до того как это случилось, он наверняка догадывался, что я нездоров. И даже приложил руку к моему саморазрушению, прорвав последнюю линию обороны. Тогда мне нужно было, чтобы кто-то был рядом со мной. Но он обернулся против меня так же, как другие. И мы находились в состоянии войны. Хотя в самом конце я уже не отбивался. Более того, моим последним желанием было остаться его другом. И я устроил последнюю вечеринку только для нас двоих. Я искренне хотел сохранить нашу дружбу. Перед происшествием я оставил ему записку: "До самого конца я называл тебя другом, и им ты останешься для меня навсегда". Я надеюсь, что эти слова всегда будут пламенеть в его душе... Мне хотелось, чтобы люди, чьих жизней я коснулся, помнили меня и все то, что я дал им. В каком-то смысле я подарил им часть самого себя.
Временами мне казалось, что он просто не в силах оставить тему самоубийства и гомосексуализма. Вот другое письмо, пришедшее ко мне спустя два года после предыдущего.
Корни того, как все сложилось в моей жизни, уходят глубоко. Это — осколки скорби, отчаяния, депрессии и, конечно, любви. Все они берут начало от одной стихии, которая носит имя Джим. Это не просто человек, это мировосприятие. Я начну, как и следует начинать, с самого начала, когда я познакомился с Джимом, первым из множества других Джимов. До встречи с этим тринадцатилетним подростком я не знал в своей жизни настоящей любви. Конечно, у меня до этого были девушки, но они не трогали моего сердца. До встречи с ним оно было пустым и тосковало о том, кто полюбил бы меня именно так, как мне хотелось. Никогда до той поры я не чувствовал себя желанным для другого человека. А теперь рядом со мной был этот милый, привлекательный паренек, который любил меня. И я искренне поверил, что на этот раз обрел счастье. Мне ни за что не хотелось, чтобы наши отношения когда-то прекратились. Он в самом деле был моей первой любовью. Даже сейчас, оглядываясь назад, я чувствую, что все еще люблю его. Но, как и многое в моей жизни, это счастье длилось недолго.
Один человек, называвший меня другом, решил поставить свои интересы превыше наших отношений. Пока я находился в больнице, он буквально похитил моего парня. Хотя я узнал об этом значительно позже, но тем не менее это случилось. Впервые в моей жизни возникла ситуация, которую я был не в состоянии взять под контроль. Я ничего не мог поделать с тем, что произошло. Оказались безрезультатными и наши разговоры о том, как тяжело я переживаю разрыв. Меня охватила удручающая тоска. Я не видел никакого выхода. У меня вырвали мою любовь. И тогда я впервые решился на самоубийство. Мне до смерти не хотелось наблюдать то, что происходило прямо перед моими глазами. Однако первая попытка не удалась. И тогда я вновь попытался завоевать Джима, но и это у меня не вышло. Тем временем другие жизненные стихии, которыми до сих пор я пренебрегал, захватили меня, и я с головой погрузился в работу. Казалось, у меня не должно было оставаться ни минуты времени на воспоминания о Джиме. Но, тем не менее, я думал о нем ежедневно, и до сих пор эти мысли чуть ли не каждый день посещают меня. Через несколько месяцев он связался со мной. И мы на несколько недель возобновили наши встречи, но затем Билл снова позвал его, и он вернулся к нему. Я почувствовал, что меня используют в чужих целях. Не зная, как разрешить ситуацию, я часто плакал по ночам и отвратительно спал.
Возможно, он никогда не любил меня, но я-то уж точно любил его. Именно это и играло для меня самую важную роль. Я открыл ему свое сердце, а он раздавил его. С тех пор я больше никогда так опрометчиво не раскрывал его. Я дал себе клятвенное обещание, что никому больше не позволю причинить мне такую сильную боль. Если бы эту боль и обиду позволено было измерить, то я обозначил бы ее числом, равным 100%. И до сих пор мне больно думать о нем и о том, что когда-то было между нами. С тех пор любовные взаимоотношения более не затрагивали существа моей жизни. Следующим Джимом, появившимся на ее сцене, стал Джим Боксер. Хотя мы и были любовниками, но ничего похожего на отношения с первым Джимом между нами не возникло. Очевидно, именно недостаток чувств привел к тому, что мы довольно быстро расстались. С тех пор к имени Джим у меня появилось какое-то мистическое отношение. Когда я слышу или произношу это имя, у меня появляется некое странное чувство. Что-то вроде легкой бередящей дрожи. Если по радио передают песню о любви, я тотчас вспоминаю о нем. Оно стало для меня как бы священным и, видимо, поэтому я вообще утратил способность вступать в какие-либо взаимоотношения. Ну, а потом я встретил еще одного Джима. И снова явственно прозвучало это имя. Вот еще один момент, который, очевидно, мне следовало бы упомянуть — это то, что у каждого из этих Джимов были светлые волосы и голубые глаза.
Джима Кука я нашел через Форда. Он был и остается для меня очень близким и верным другом. Мои "голубые" друзья, естественно, сочли его моим любовником. Он не был им, но я не опровергал слухи. Для меня стало очень важным, чтобы в моей жизни присутствовал Джим, неважно, в какой роли. В фантазиях я представлял его своим любовником и вел себя с ним так, будто это было правдой. Однажды я рассказал ему о своей жизни и этих фантазиях. И он отнесся к этому без каких-либо особых эмоций. Внешне у нас были свидания и мы почти во всем вели себя как любовники, за исключением секса. Как-то я даже признался ему в любви. Однако он никогда не соглашался на интимные отношения между нами, будучи сторонником гетеросексуальной ориентации, и ничего подобного между нами никогда не случалось. Мало-помалу я стал считать такое положение вещей приемлемым. Ведь он носил имя Джим, а у меня с уст срывались слова "я люблю тебя". В свою очередь, Джим Кук свел меня с Джимом № 4, фамилия которого была Тафт. С ним у нас установились сексуальные контакты, но я и на этот раз не смог полюбить его так, как ему хотелось. Сила моей любви к каждому из этих последующих Джимов никогда не достигала 100%, но в каждого из них я чуточку влюблялся, очевидно, ради его имени.
Когда появился Джим № 5, фантазия начала преобладать над реальностью. Его фамилия была Рипли. Как и у Джима Кука, у него была обычная сексуальная ориентация, но на этот раз я ему ни в чем не признался, хотя и обращался с ним как со своим любовником. В мире моих грез он им и являлся. Мои "голубые" приятели тоже посчитали его моим партнером, а однажды я сам сказал им об этом. Ведь у меня был Джим, которому я мог наедине с собой признаваться в любви. И о котором я мог сказать: "Сегодня я иду к Джиму на свидание". Однако каждый раз, когда я целиком входил в роль, отношения наши становились натянутыми, и скоро мы расстались. Ведь те, кому не ведома мужская любовь, так и не могут понять очевидного. За исключением, разве что, Джима Кука. Ведь в конце концов я в него влюбился, хотя так и не смог, как хотелось, получить его целиком. Но поскольку я намеревался сохранить его дружбу, у меня не было оснований заявлять свои требования. Таким образом, между нами никогда не было интимных отношений. Когда ему исполнился 21 год, он решил поступить на службу в военно-морской флот. И я очутился перед новой дилеммой. Рядом со мной не было Джима.
Однако не прошло и двух дней после его отъезда, как я познакомился с Джимом Влитом, моим последним Джимом. Тем самым, с которым я жил, когда случилось происшествие. Проблема присутствия Джима была разрешена. Но его сексуальная ориентация тоже оказалась обычной, что, впрочем, как и в предыдущих случаях, не мешало мне относиться к нему как к любовнику. Он же просто считал меня своим близким другом. И это было истинной правдой для нас обоих. У меня же дополнительными мотивами, крепившими наши отношения, были имя, которое он носил, и его наружность, особенно цвет глаз и волос. В то время я стал увеличивать прием ЛСД. Однажды вечером, направляясь куда-то с Джимом № 6, я случайно встретил Джима № 1. Он проявил желание встретиться со мной. И, естественно, я никак не мог допустить, чтобы мой нынешний партнер узнал об этом. Мы встретились позже. И я признался ему, что встретил нового Джима. Почти тотчас мне стало ясно, что я питаю к нему все те же сильные чувства. До этого мне казалось, что время излечило меня, но я ошибся.
Могут возникнуть правомерные вопросы, не написано ли это человеком, чей ум одурманен наркотиками и алкоголем? Не является ли запись отражением навязчивых или сверхценных идей? Не следует ли думать о загадочном сверхидеаторном скачке в его психике? Самому Кастро так и не удалось до конца разобраться во всех этих жизненно важных для него вещах — дружбе, любви, прикосновениях, что значит поступать хорошо, а к чему в обществе относятся плохо. Он не переставал сожалеть о том, что во время учебы в начальной школе отчим так и не научил его общаться со сверстниками.
Но его сексуально-ролевая идентификация, преодолев период некоторой спутанности в душе и теле, в конце концов прояснилась. Случилось так, что однажды женщина стала заигрывать с ним и это вызвало у него глубокое возмущение.
Мне еще не приходилось упоминать о происшествии, случившемся 18 июня. В то время я гостил у сестры. Она пригласила гостей на пикник. В их числе была одна девушка, ее подруга. Она немного выпила и стала оказывать мне повышенное внимание. Я очень удивился. Решил, что это связано со спиртным. Но, очевидно, это было не так, ибо теперь каждый день она искала повода встретиться со мной. Мне это совершенно не нравилось и даже здорово раздражало. Ведь мои взгляды были направлены совсем в другую сторону. Не знаю, стоит ли это рассматривать как тест на сексуальную ориентацию, но ее интерес вызывал у меня чувство неловкости. Особенно то, что она проявляла в этом излишнюю активность. Я уверен, рядом со мной ей не было места. И вдобавок, я не переношу такой назойливости.
Однажды я поинтересовался у Кастро, не сохранилось ли его фотографий, снятых до происшествия — вполне резонно было думать, что они есть, — и нет ли у него желания показать их ответственному за его пластические операции хирургу. "Нет", — отрезал он. Он не хотел, чтобы реконструированное лицо имело хотя бы отдаленное сходство с его былой наружностью. Он писал: "У многих ли людей существует возможность обладать парой идентичностей? Двумя различными жизнями на протяжении одного отпущенного срока?". Ранее он упоминал про Инь и Ян. А также замечал в письме, что их с его любимой сестрой — самым лучшим другом, которого он знал в своей жизни — иногда принимали за близнецов. Очевидно, Кастро был скрытой "двойной личностью" (Doppelganger), одной из частей которой каким-то образом оказалась хорошенькая девушка.
Властность
В сложной личности Кастро была одна любопытная черта, проявлявшаяся в стремлении к манипулированию, контролю, доминированию над другими, которое, однако, никогда открыто не переходило в садизм. Очевидно, на бессознательном уровне эта черта была связана каким-то образом с латентным гомосексуализмом. Временами это выражалось в мелочных, подспудных попытках установить контроль над жизнью других людей. Удовольствие, испытывавшееся при этом Кастро, казалось, исходило не только от самого акта манипуляции, но и от осознания того, что человек, которого он использовал в своих целях, не понимал, что именно он, Кастро, проявлял свою власть над ним. В фантазиях ему нравилось принимать на себя роль советника короля, главного администратора при премьер-министре, помощника главаря мафиозной группировки. Полнота власти — и никакой ответственности.
В одном из своих писем он писал о временах средней школы:
Большинство воспоминаний о школьных годах до сих пор очень дороги мне. Когда я учился в школе, то принимал активное участие во многих начинаниях. <...> Одной из моих наиболее влиятельных обязанностей было членство в Совете президента школы. Мы определяли политику среди школьников. Попечительский совет полагал, что сами ученики могут лучше, чем взрослые, разобраться в делах сверстников. <...> Индивидуальные прошения представлялись Сенату школы, который проводил по ним, голосование и пересылал их в Совет для ратификации. Нас было четверо, не считая президента. Я отвечал за разрешение споров, касавшихся драк, курения в помещениях и порчи школьного имущества. Президент принимал участие в голосовании только в случае равного количества голосов "за" и "против". Его работа представлялась мне очень скучной. Сам же я явно предпочитал "правление из-за спинки трона", и почти всегда добивался всего что мне хотелось, в пределах Ученического Регламента. <...> Это было для меня очень легко. Например, я мог намекнуть сенатору, что если мне не понравится его политика, то его кандидатуру не выдвинут на следующих выборах. Президенту клуба можно было пригрозить временным отстранением того или иного его члена. С каким-то членом Совета достигалось негласное соглашение, что если он выступит с поддержкой моего предложения, то в другой раз я проголосую за него. Таким образом, я оказался в самом завидном положении, которым только можно было обладать в ученическом коллективе.
Через несколько недель он написал:
Вы когда-нибудь видели Акрополь? Слово "полис" означает "город". Нью-Йорк является мегаполисом. Я читал немало мифов о Дельфах. Мне доводилось серьезно изучать историю Древней Греции и Рима. <...> Я много размышлял о царе Пирре, о том, как он одержал победу, но как много при этом потерял. Больше всего мне хотелось быть похожим на Цезаря. Мне нравится его стиль: "Пришел, увидел, победил". Полагаю, что завоеватель всегда должен сначала как можно скорее отрубить у змеи голову, а лишь затем, на досуге, если пожелает, расчленить и ее тело. Я знаю, когда следует проявлять мягкость и высочайшее снисхождение, но есть случаи, в которых стоит показать себя гордым и неприступным. Мне кажется, что чаще всего я проявляю себя в первой из этих ипостасей.
На следующий день он вновь написал мне:
В моем мировоззрении существует множество аспектов, но моя главная цель заключается в том, чтобы быть единственным и полновластным верховным властителем в каждой из конкретных областей моей жизни. Но то, каким образом я ее осуществлю, полностью зависит от противника. Если мне придется совершить 10 отвратительных поступков для достижения цели, я пойду на них. Естественно, застраховавшись от возможного серьезного возмездия. Мне кажется, что я провожу жизнь, как шахматный матч. Разделяю и властвую, сметаю тех, кто оказывается на моем пути. Не ведаю пощады. Стравливаю друзей между собой, искореняя таким образом оппозицию моему правлению. Хотя у меня есть много друзей в различных сферах, именно я являюсь бесспорным лидером. Так что вполне можно сказать, что если какой-либо человек станет внезапно для меня препятствием, то для своего круга он умрет. Я настраиваю людей друг против друга, плету между ними сети предательства. Раскрываю перед всеми слабые стороны своего врага. Час милосердия может пробить, но не ранее, чем я усмотрю в этом какую-то выгоду для себя. Вот, к примеру: Оскар и Уильям были друзьями. <...> В конечном счете, он стал подчиняться мне сверх всякого разумения. Я охотно воспользовался возникшими преимуществами. И полностью взял контроль над ним и его жизнью. И он никоим образом не возражал. Таким образом, этот случай показывает один из неограниченных способов нападения, к которым я охотно прибегал. Однако теперь, оглядываясь назад, я размышляю о чувствах Оскара и о том, как зло играл ими. Но тогда они не представляли для меня никакого значения. Мне виделась только победа.
Какая бы стихия вражды не бушевала в душе Кастро, он неизменно обращал те чувства, которые поначалу испытывал в отношении других, вовнутрь, против себя — так, будто внимательно штудировал перед этим труды последователей Фрейда. Основоположники психоанализа утверждали, что самоубийство прежде всего является проявлением бессознательной враждебности и злости, направленной внутрь самого человека, против интернализованного образа отца, к которому переживается двойственное отношение, любовь и ненависть одновременно; иногда эти чувства переносятся на привлекательного и пользующегося очевидными преимуществами брата. Какое-то время тому назад я на звал такой вид суицида убийством, развернутым на 180°, подразумевая под этим, что для некоторых людей, испытывающих гнев, самоубийство является приемлемой альтернативой убийству. Тот же гнев, но в более мягкой форме, присутствует и у Кастро. Эта стихия гнева составляла одну из самых темных сторон его личности и, как я полагаю, была одной из важных cоставляюших причин его гибели.
Бесплодная пустыня, одиночества
Страдание лишь наполовину представляет собой душевную боль, а другую его часть составляет пребывание наедине с этой болью. Для некоторых людей самоубийство выражает чувство полного одиночества. Внутренние противоречия личности Кастро пролегали между его потребностями в автономии, неприкосновенности, конфиденциальности и независимости с одной стороны, и стремлениями к дружбе и принадлежности, — с другой. В течение своей жизни он не сумел разрешить их. На интеллектуальном уровне ему вполне доступно было различать страсть, любовь, секс, эрос и агапэ*,
* Агапэ (греч.) — любовь, в античной и христианской традиции понимаемая как всеобъемлющая, всепронизывающая и всепроникающая основа человеческого бытия. — Примеч. редактора.
однако в своем юношеском сердце он так и не смог овладеть потребностью в дружеских отношениях. Основная трудность состояла в том, что когда он странствовал между звездами или беседовал с Богом, ему совершенно не нужно было, чтобы кто-нибудь еще находился рядом; он даже и представить себе не мог спутника по таким путешествиям. И в то же время его мучило одиночество. Вновь и вновь в письмах ко мне он возвращался к этому чувству.
Внутри себя я словно возвел крепостную стену для обороны. Но от чего? Она напоминает стену, окружающую мой дом. Стену из непробиваемой брони. Вероятно, это было делом всей моей жизни. И те части моего внутреннего Я, которые все еще удается увидеть людям, мелькают в разломах, образовавшихся в ней в результате причиненных разрушений, или появляются на мгновение во впадинах ее недостроенных участков. Настанет день, когда я завершу свою цитадель, но я совершенно не предусмотрел в своих строительных планах дверей. Ведь они делают возможным вторжение извне и нарушение внутреннего покоя. Но во что же я превращусь, очутившись за этой непроницаемой стеной? Казалось, внутри крепости я должен процветать, наслаждаясь знаниями и мудрос тью. Ведь когда она будет возведена до конца, никто не сможет проникнуть в мою твердыню уединения. Но, увы, все эти планы порождают лишь упадок сил и одиночество. <...> Теперь внутри меня длится новая война. Что-то подталкивает меня снова попытаться, а другой голос напоминает, что может произойти в этом случае. Мудрость подсказывает: вол медлителен, но земля терпелива. Мне кажется, что война завершится тем, что стены моей цитадели все же будут достроены. Тогда я поднимусь на них и взгляну сверху на земли, море людей, и приму решение — предпринять ли вылазку, ведущую к новым отношениям, или же вечно защищать себя и свою твердыню. <...> Не знаю, надолго ли сохранится у меня чувство безопасности в том положении, в котором я оказался, но в настоящее время в моей жизни наступили мир и покой. Надеюсь, Вы скоро напишете мне. Я буду с нетерпением ждать вестей от Вас. <...> Помогите мне. Ведь у меня нет готовых ответов. Я не знаю другого человека, который понимал бы меня, зная, через что я прошел. Пожалуйста, отзовитесь скорее. Ко мне должен вернуться контроль над собой, мне нужно найти выход. R.S. V.P.*
* R.S.V.P. (фр.) — "Просьба ответить на приглашение" (надпись на пригласительной карточке, по начальным буквам Repondcz S'il Vous Plait — соблаговолите ответить). — Примеч. редактора.
<...> Я молю Вас о помощи. Моя душа больна. И мне очень необходимы Ваши приветливые слова, мудрые советы. Даже если временами помощь не доставляет удовольствия, все равно она оказывается с искренними добрыми намерениями. Прошу Вас, отзовитесь на мою беду. Как Вы предлагаете мне выплыть из этого наиболее бурного из всех времен? Я чувствую себя, будто стою на перекрестке, и один путь ведет вверх, к свету, другая же дорога — в пропасть, в кромешное одиночество, к отчаянию, порожденному бесконечной пустотой закрытой души, отрезанной не только от реальности, но и от меня самого. Пожалуйста, помогите мне, пока еще есть время. Наставьте меня. К кому же еще я могу обратиться?
Получив это письмо, я немедленно позвонил Кастро. Выяснилось, что душевный кризис возник из-за осложнений в отношениях с его нынешним любовником, и я предпринял все возможное, чтобы снять напряжение.
Затем возник перерыв в нашей переписке,
Я должен попросить прощения за то, что долго не писал Вам, но мне пришлось потратить уйму времени, чтобы привести в порядок свою домашнюю жизнь. Мне действительно кажется, что между нашей последней встречей и сегодняшним днем пролегла пропасть. С тех пор, как я возвратился домой, странное чувство одиночества не покидает меня, хотя обстоятельства остались прежними. Вероятно, произошло новое рождение моих чувств. Я очень тоскую по устойчивым дружеским отношениям. Днем стараюсь справиться с тоской тем, что постоянно чем-то занимаюсь. Ну а по ночам ничто не мешает призракам прошедшей любви приходить ко мне, чтобы напомнить, насколько я в самом деле одинок...
...И очередная горькая записка, написанная во время поступления в больницу для очередной операции:
Я всегда ненавидел порванные корни. Друзья, которые у меня есть сейчас и были раньше, всегда оказывались временными. Отношения с ними всегда продолжались меньше, чем мне того хотелось. Когда они прерывались, я остро чувствовал потерю чего-то важного. У меня никогда не было постоянного друга. Если кто-нибудь и оставался рядом со мной подольше, то отношения рано или поздно становились деструктивными. Мне неведомы были способы их укрепления. Поэтому я всегда чувство вал одиночество.
Даже когда у меня заводились друзья, мне из-за моих проблем никогда не хватало на них времени. Мне самому нужно было время на раскрепощение своего внутреннего Я, с тем чтобы отогнать от себя одиночество. Так продолжалось до самого дня происшествия.
Я в целом немногого боюсь в жизни. Большинство из моих страхов относятся к сфере чувств, а не связаны с чем-то материальным. Боязнь одиночества была одной из самых сильных стихий в моей душе. Смерть как таковая мне не страшна. Ведь она совершенно определенно при ходит к каждому человеку в свой час. Мне кажется, что мой страх смерти слишком приближается к тому, что называется "смертью при жизни". И вместе с тем я совершенно не переношу одиночества и постоянно пытаюсь преодолеть его. Мой страх, прежде всего, состоит в том, что поражение в этом стремлении так или иначе настигнет меня, подобно злому року. И именно эта мысль гнетет меня по сей день.
Потребность в принадлежности и дружбе
Противоядием от одиночества является дружба и аффилиация. Наиболее очевидная альтернатива жизни в изоляции (которая не представляет никакого интереса даже для злого Рока) — это любовь к другим людям (но при этом возникает серьезный риск, что их может похитить судьба, а от вас потребуется немалый эмоциональный выкуп). Бедняга Кастро! Он ни с кем не был душевно близок, никого по-настоящему не знал.
С самого начала нашего знакомства я считал, что основным мотивом поведения Кастро была потребность в аффилиации и дружбе, а вторым по значимости — стремление к доминированию, неприкосновенности, сочувствию и пониманию. Более всего он нуждался в том, чтобы пребывать в обществе людей, близких ему по духу. Дружба являлась темой, чаще других возникавшей в его письмах. Он всей душой стремился к ней и тосковал без нее. Фрустрация этой потребности была наиболее значимой для него. Именно из-за нее он и погиб.
Как нам уже известно, психологическая теория потребностей была разработана Генри Мюрреем. В своей работе "Исследование личности" он определил потребность в аффилиации как "положительный тропизм к людям". В каком-то смысле она является противоположностью нарциссизма, представляющего собой потребность в принадлежности, обращенную внутрь себя. В Кастро нетрудно разглядеть выраженный нарциссизм —
то, что придавало ему твердость и независимость — так же, как нетрудно увидеть и податливую, тоскующую часть его потребности в аффилиации. Вот что пишет о ней Г.Мюррей:
Аффшиация: проявляется в стремлении сблизиться и с удовольствием взаимодействовать или обмениваться с близким Другим; понравиться и завоевать привязанность катексированного*
* В ходе жизни индивид формирует то или иное отношение к объектам среды, которые могут помочь или помешать его стремлению удовлетворить свои потребности. Описывая это явление, З.Фрейд говорил, • что объекты приобретают положительный катексис, если удовлетворяют потребности индивида в восстановлении утраченного равновесия, или отрицательный катексис, если мешают удовлетворению потребностей. Положительный катексис указывает на то, что поддерживает жизнь, отрицательный — на опасность, ослабление поддержки или даже смерть. Объекты, наделенные позитивным катексисом, человек стремится присвоить, подобно юноше, стремящемуся жениться на объекте своей любви. То, что наделяется отрицательным катексисом, подлежит уничтожению или исчезновению из поля зрения. — Примеч. редактора.
Другого; сохранять отношения и оставаться лояльным к другу; иметь товарищей со сходными интересами; принадлежать к группе людей и создавать дружеские отношения; избегать причинения боли и успокаивать недоброжелателей; дружелюбно беседовать, делиться информацией, рассказывать истории, обмениваться чувствами; доверять, делиться секретами; общаться, разговаривать, звонить по телефону, писать письма. Целью потребности в аффилиации является создание приносящих взаимное удовольствие устойчивых отношений гармоничного взаимодействия и обмена с другими людьми: человеком равным себе, младшим воспитанником, учеником или учителем.
Можно увидеть, что отношение Кастро ко мне являлось проекцией, переносом, обыгрыванием и переживанием его потребности в аффилиации. Многие письма, которые он мне писал, начинались со слов "Друг мой", а завершались припиской "Ваш друг". Через несколько месяцев после происшествия он писал:
Те дни были наполнены душевной смутой, которую и словами-то полностью не опишешь. Они были наполнены людьми, которые, перекрикивая шум, взывали ко мне именно тем словом, которое требовалось больше всего: "ДРУГ!" Часто они высоко несли этот символ своего благородства, с гордостью демонстрируя его мне. Но во многих случаях этим они лишь пытались скрыть свое предательство и расставленные сети стремления к личной выгоде.
Кастро напоминал мне стихотворение Эдвина Арлингтона Робинсона "Мех горностая", а также интересную книгу Де Ружмона "Любовь в западном мире" — любопытное исследование средневековых и современных традиций романтической и куртуазной любви3. С моей точки зрения, Кастро почти безнадежно следовал романтической традиции — с ее склонностью к преувеличенным и драматизирующим коллизиям — и насыщал свои собственные фантазии определенными гиперболическими и мифическими образами. Они звучали и в его очаровательной, хотя и излишне чувствительной прозе, и в его навязчивой тяге к светловолосым, голубоглазым мужчинам, носящим одинаковое имя-талисман.
В ходе изложения его истории я воздерживался (и до сих пор стою на этой позиции) от того, чтобы навешивать на него ярлыки. Но называя вещи своими именами, очевидно следует отметить, что он отличался выраженными психопатическими чертами характера. Психоза, конечно, у него не было; можно сказать, что у него наблюдался своеобразный синдром Дон Кихота, волшебника Мерлина или трубадура, неустанно перебирающего струны своей гитары. Как бы там ни было, я совершенно убежден в одном — он был исключительно интересным, удивительно обаятельным и совершенно уникальным человеком.
Печальный постскриптум
На пятом году нашего знакомства был период длиною в несколько месяцев, когда мы не переписывались. Я счел, что у него все обстоит благополучно (ведь наступает момент, когда пациента пора оставить в покое) и что я встречусь с ним, когда он очередной раз поступит в больницу для продолжения реконструктивных операций. Но однажды я был совершенно поражен известием, что его не стало; он погиб от огнестрельного ранения в голову — ровно через пять лет, почти день в день после своей первой попытки. Ему только исполнилось тридцать лет.
Через несколько недель после случившегося я получил письмо от врача-психиатра, работавшей в том отдаленном районе, где он проживал. Она писала:
Он встретил юношу по фамилии Хардинг и полюбил его больше всего на свете, без него он не видел смысла в жизни. Покой ему был нужен больше жизни, хотя и жизнь он тоже любил. Он постоянно фиксировался на мыслях о смерти, и в течение нескольких лет обыгрывал ь их. Он замечал, что когда-нибудь закончит начатое дело, но только ему самому известно, когда это произойдет. После его смерти обнаружилось, что Хардинг нередко избивал его. У него часто появлялись синяки, которые он объяснял тем, что неловко упал.
Кастро похудел и ослабел. У него не было рта и нижней челюсти, на протяжении пяти лет после попытки застрелиться он не употреблял твердой пищи. (Его ежедневный рацион составляла жидкая питательная смесь "Изокал", которую он вливал через трубку в отверстие, сделанное на животе в области желудка.) Бицепсы и мышцы груди, которые раньше были крепкими и хорошо развитыми, теперь атрофировались. Он был телесно слаб, измучен физической болью и вдобавок истощен эмоционально. Однако хуже всего оказалось то, что он еще раз переживал ссору, отвержение и одиночество — так, как это случилось в его жизни пять лет назад. И на этот раз выстрел оказался смертельным.
В промежутке между этими двумя выстрелами Кастро подвергся нескольким пластическим операциям, в ходе которых у него были взяты кожные лоскуты и костные трансплантанты для реконструкции нижней челюсти и лица. Я знаю, что он дни и ночи страдал от мучительных болей в бедре и груди, откуда брались участки кости, хряща и кожи.
Однажды, возвратившись домой после одной из многих операций, он писал:
Мужество, которое я должен проявлять и проявляю каждый день, доказывает, что оно и раньше существовало во мне. Оглядываясь на свое прошлое и размышляя о том, чего я мог добиться в жизни, я начинаю понимать, что действительно был способен на эти достижения. Ведь теперь все они кажутся такими простыми в сравнении с теми испытаниями, которые я переношу сегодня. Я не жалуюсь на то, что для меня наступили тяжелые времена. Но мне было бы интересно знать, сколько людей, будучи на моем месте, смогли бы перенести то, что мне уже довелось и то, через что еще предстоит пройти. <...> Когда возвращаешься домой, то всегда испытываешь душевное облегчение. Ну, на этом я кончаю и с нетерпением жду Вашего ответа. Желаю Вам крепкого здоровья и благополучия. Ваш друг.
Однажды в День Ветеранов я приколол к лацкану пиджака маленькую орденскую планку, свидетельствующую о медали за боевые заслуги, полученной мной в молодости, во время второй мировой войны, в которой я участвовал в чине капитана. Кастро увидел ее и восхитился. Тогда я сходил в магазин, где продавали военные товары, и приобрел ему такую же планку, а на следующий день вручил ему в качестве награды за мужество, проявленное при лечении в больнице.
Разумеется, немало людей в больнице и по месту жительства работали с Кастро и стремились ему помочь. В их число входила лучшая бригада пластической ре конструктивной хирургии, медицинские сестры, социальные работники, работники специализированных агентств, штатные сотрудники правительственных учреждений и Института Брайля, словом, много хороших людей. За исключением редких случаев, когда с ним бывало трудновато (и в этом его можно легко понять), несмотря на массивное повреждение лица, он оставался обаятельным и привлекательным, а в некоторых случаях даже очень трогательным. Все, кто знал его при жизни, были очень опечалены его смертью. Эта глава посвящается его памяти.
