Александр Экземплярский

ВЕЛИКИЕ И УДЕЛЬНЫЕ КНЯЗЬЯ СЕВЕРНОЙ РУСИ В ТАТАРСКИЙ ПЕРИОД С 1238 ПО 1505 ГГ.

К оглавлению

II

ВЕЛИКОЕ КНЯЖЕСТВО МОСКОВСКОЕ

Василий Васильевич Темный р. 1416 ум. 1462

Василию Васильевичу было десять лет, когда умер отец его336. Легко было предвидеть, что у юного великого князя будут соперники в лице дядьев его, хотя бы он наследовал престол и в более зрелом возрасте: старинные понятия о старшинстве, по крайней мере, между самими князьями, еще не вполне были вытеснены новыми понятиями о престолонаследии. Борьбу предвидел еще сам умерший великий князь. Чтобы предупредить могущие возгораться после его смерти распри, с одной стороны, между его братьями и, с другой, его сыном - наследником, Василий Димитриевич, как мы видели, еще лет за 6 до своей кончины (в 1419 г.) хотел "привести в целование под Василья" брата своего Константина, который взглянул на это требование старшего брата, как на нововведениe и насилие с его стороны, и не дал присяги, за что и лишен был удела337. Что касается старшего дяди юного великого князя, Юрия Димитриевича, то Василий Димитриевич считал его, кажется, уже совсем неблагонадежным: в своей духовной грамоте он поручает сына своего опеке своей супруги, а последнюю вместе с сыном поручает попечениям, прежде всего, вел. кн. литовского Витовта и братьев Андрея и Петра Димитриевичей; но о Юрии нет в грамоте и помину, как и о Константине338. Юрий находил оправдание своим притязаниям на великокняжеский стол не только в старинных понятиях о старшинстве, но и в завещании отца своего. Димитрий Иванович Донской в своем духовном завещании, с целью устранить Владимира Андреевича Храброго от домогательства великокняжеского стола, сделал такую оговорку: "А по грехом отымет Бог сына моего князя Василья, а хто будет под тем сын мой, ино тому сыну моему княжь Васильев удел, а того уделом (т. е. уделом следующего за Васильем сына) поделит их моя княгиня"339. Здесь, как мы уже говорили выше, Димитрий Иванович имел в виду бездетную кончину Василия, который в то время еще не был женат; в противном случае он не сделал бы такого распоряжения, по которому детям Василия, если бы таковые явились, не оставалось бы ничего, никакого надела. Но Юрий основывался, очевидно, не на внутреннем смысле завещания, а на букве его, хотя, может быть, внутренне и сознавал всю неосновательность своих притязаний.

Тотчас после смерти Василия Димитриевича митрополит Фотий послал в Звенигород боярина своего - звать Юрия Димитриевича в Москву, конечно, как на погребение умершего брата, так, надобно полагать, и для присяги новому великому князю. Юрий, конечно, догадывался об этом, даже боялся, может быть, западни, а потому не только не явился в Москву, но и убрался от нее подалее, - он уехал в Галич, и здесь вполне обнаружились его явно враждебные Василию замыслы: из Галича он отправил в Москву послов, по выражению летописи, "с грозами" и требовал перемирия до Петрова дня. Это перемирное время он употребил на собрание рати; а когда эта работа была окончена, он стал готовиться к походу на Москву. Бояре и ближайшие советники Василия, в свою очередь, не дремали: они собрали огромное ополчение, при котором находились и остальные дядья великого князя, и пошли к Костроме. Юpий со всеми людьми своими бежал от этого ополчения в Нижний Новгород; за ним послан был в погоню Константин Димитриевич; Юрий ушел далее, за р. Суру, к которой подошел и Константин. Но последний не преследовал брата своего дальше по невозможности, будто бы, переправиться через реку и возвратился в Москву. По уходе Константина Юрий возвратился в Нижний Новгород, а отсюда пошел в Галич. Из Галича он отправил в Москву послов просить перемирия на год. Великий князь, посоветовавшись с митрополитом, матерью, дядьями и дедом Витовтом, а также и с боярами своими, в июне того же 1425 г. просил митрополита Фотия отправиться в Галич для заключения не перемирия, а мира. Юрий Димитриевич, говоря современным языком, при встрече митрополита хотел сделать внушительную для москвичей демонстрацию: он собрал из своих городов, сел и деревень множество людей и расположил их по загородной горе, где должен был ехать митрополит. Фотий, по въезде в Галич, пошел прямо в соборную церковь Преображения Господня помолиться, а после молитвы, вышедши из храма и окинувши взором громадное стечение народа, сказал Юpию: "Сыне, князь Юрьи! не видах столко народа во овчих шерстях, - вси бо бяху в сермягах". Юрий, замечает летописец, хотел похвастаться тем, что у него много людей, "святитель же в глумление сих вмени себе". Затем митрополит обратил к Юрию речь о мире, но тот мира не хотел, а настаивал только на перемирии. Фотий в гневе выехал из города, никому не дав благословения. Летописи передают, что тотчас по отъезде митрополита открылся мор на людей. В страхе от постигшего Божия наказания Юрий всел на коня и догнал митрополита за озером в селе Пасынкове (теперь Сынково) и со слезами умолил его возвратиться в город. Фотий благословил князя, город и граждан, и мор прекратился. Что же касается до заключения мира, то Юрий по этому делу послал к великому князю боярина своего Бориса Галицкого и еще Даниила Чешка, которые и докончали мир с великим князем. По мирному докончанью Юрий обязывался не искать великокняжеского стола самолично, а только через хана; и который из князей, по этому договору, будет пожалован в Орде великим княжением, тот и будет великим князем владимирским, В. Новгорода и всей Руси340.

Между тем Витовт начинает тревожить отчину великого князя, Псковскую землю. В 1426 г. он подошел к Опочке; с ним были, как передает летопись, земли: Литовская, Ляшская, Чешская и Волошская, а также и "татары его"; кроме того, у царя Махмета он выпросил двор его (вероятно, его личную стражу, конвой). Жители Опочки придумали хитрость: они сделали на пути к городу мост, который слабо держался на веревках вместо более прочных связей, а под мостом понабили множество кольев острыми концами вверх. Когда неприятель, ничего не подозревая, во множестве бросился через этот мост к городу, жители Опочки подрезали веревки: мост обрушился, враги падали на острые колья, а мнoгиe из них взяты были живыми, и с ними поступлено было даже для тогдашнего времени слишком грубо и варварски: в глазах Витовта с пленных сдирали кожу, "а у татар резаша...341 и в рот влагаху им наругающеся". Витовт отступил к г. Вороначу, где, по известию летописи, разразилась до того страшная гроза, что князь, держась за шатерный столб, постоянно выкрикивал: "Господи помилуй!" думая, что вот-вот разверзется земля и пожрет его. Тем временем псковичи послали посадника своего с боярами в Москву просить великого князя, чтобы он ходатайствовал о Пскове перед дедом своим Витовтом. Зимой бояре Василия Васильевича пришли в Псков и отсюда вместе с псковскими посадниками и боярами, захватив с собой пленненых литовцами псковичей, которых Витовт, уходя от Опочки, отдал на поруки псковским псковским посадникам, отправились к Витовту. Московские послы от имени великого князя говорили Витовту: "Что ради ты тако чинишь через докончание? Где было тебе быти со мною за един, и ты мою отчину воюешь и пусту творишь!" В то же время псковичи кланялись Витовту тремя тысячами рублей. Литовский князь, принимая во внимание ходатайство внука своего, взял только одну тысячу и ушел домой342. Это было уже в 1427 году. В следующем 1428 году псковичи просили себе князя у Василия, и к ним назначен был кн. Александр Федорович ростовский. Витовт, однако, не думал оставить в покое ни Пскова, ни Новгорода; он даже добился того, что Василий Васильевич целовал к нему крест на том, что не будет помогать ни Новгороду, ни Пскову343.

Выше мы уже говорили о заключенном дядей и племянником (Юрием и Василием) мире, по которому Юрий Димитриевич обязывался искать великое княжение не самолично, а через хана, т. е. отдать решение спорного дела на волю хана. Очевидно, такой мир был не прочен: можно было постоянно ожидать, что при таких условиях одна из сторон, на которой будет надежда на успех, постарается если не уничтожить, то смирить противника, не обращаясь к хану, решения которого московские князья давно уже трактовали как пустую формальность, нужную, может быть, для мелких князей и излишнюю для себя... Не было ли каких-нибудь угрожающих действий со стороны Москвы по отношению к Юрию? По крайней мере, ни тот, ни другой из князей, по заключении мира в 1425 году, не думал ехать к хану для решения спора о великокняжеском столе; напротив, Юрий, как будто вынужденный каким-то внешним давлением на него, в 1428 г. заключил с Василием невыгодный для себя договор, в котором он называется по отношению к племяннику младшим братом. По этому договору Василий Васильевич не вмешивается в удел Юрия, Галич и Вятку, а Юрий не вступается в отчину Василия: Москву, Коломну, а также Нижний Новгород, Муром и другие его примыслы, - также во владения младших братьев своих, чем их благословил отец или что они сами примыслили и примыслят; Юрий обязывается также не принимать к себе московских служебных князей, которые - в противном случае - лишаются своих отчин; великий князь, с своей стороны, обязуется боронить Юрия от врагов его и т. д.344

Последнее обязательство Василий Васильевич в следующем 1429 г. оправдал на деле. К Галичу подступили татары, но, не могши взять города, повоевали только окрестные волости; на Крещенье они подошли к Костроме и взяли ее; за ней взяли еще Плес и Лух и ушли назад Волгою. Услышав об этом, Василий Васильевич послал на татар Андрея и Константина Димитриевичей с воеводою Иваном Димитриевичем, которые гнались за татарами до Нижнего Новгорода, но, не настигши их, возвратились домой; другие же воеводы, Федор Константинович Добрынский и кн. Федор Давидович Стародубский-Пестрой, нагнали татар за Нижним Новгородом: часть последних была побита ими, другая - бежала, а полон их остался в руках победителей345.

В Литве в это время готовились к невиданному торжеству: в 1430 г. Витовт приглашал к ceбе в Троки соседних владетельных государей на пир, так как хотел тогда, по совету римского цезаря, возложить на себя королевскую корону. На пиру у Витовта были: великий князь Василий Васильевич с митрополитом Фотием, князья тверской и рязанский, князья одоевские, мазовские, хан перекопский, волошский господарь-изгнанник, послы греческого императора, великий магистр прусский, ландмаршал ливонский и польский король Ягайло. Польские магнаты, проведавши о намерениях Витовта, исполнение которых клонилось к обособленному от Польши, вполне самостоятельному существованию Литвы, всеми мерами старались расстроить планы хитрого литвина: они подняли против него папу, перехватили посольство к нему от римского императора в надежде отнять корону, которую, как они предполагали, император посылал с этим посольством Витовту и пр. После гомерических пиршеств, происходивших в Троках и Вильне, гости разъехались, а Витовт, благодаря энергичному противодействию его планам со стороны магнатов, не достиг желанной цели. В том же году он скончался, и литовский великокняжеский стол занял брат Ягайла, Свидригайло346.

Следующий 1431 год был годом беспокойным для Москвы вообще и для самого великого князя в частности. Неизвестно, по каким побуждениям в этом году великий князь посылал воеводу своего кн. Федора Давидовича Пестрого против волжских и камских болгар. Поход этот был удачен. Еще раньше этого похода Юрий Димитриевич прислал к великому князю мирную грамоту 1428 года вместе со складною грамотой347. Князьям-соперникам оставалось теперь только отправиться в Орду и отдать спорное дело на решение хана. В день Успения Пр. Богородицы, после молебствий и раздачи милостыни по монастырям, великий князь, отобедав на лугу против Симонова монастыря, отправился в Орду в сопровождении умного, ловкого и хитрого дипломата тогдашнего времени, боярина Ивана Димитриевича Всеволожского. Юрий отправился в Орду позднее, в конце первой половины сентября348. В Орде Василия и его боярина взял к себе доброжелатель их, враг Юрия, московский дарага Миньбулат349, который держал, в то время, галицкого князя в великой истоме. Но и у Юрия в Орде нашелся покровитель; это - ордынский князь Ширин-Тегиня, который силой взял Юрия у Миньбулата и ушел с ним на зимовку в Крым, обещая выхлопотать для него великокняжеский стол. Хитрый Всеволожский, пользуясь отсутствием Василиева соперника, пустил в ход все свое дипломатическое искусство, чтобы обеспечить успех за Василием Васильевичем. Он говорил ордынским князьям (Айдару, Миньбулату и другим): "Сей ли, господине, ваше печалование к царю и верное ваше слово о нашем государе великом князе, что не может царь ис Тегинина слова выступити мимо всех вас, но по его слову дати великое княжение князю Юpию; и коли царь по его слову так учинит, а в вас тогда что будет? князь Юрий князь велики будет на Москве, а в Литве князь велики побратим его Швитригайло, а Тегиня в орде и в царе волен, не млъви в вас". Такими словами Всеволожский, по выражению летописи, "яко же стрелою уязви сердца их" и добился того, что помянутые князья вынудили у хана приказ - убить Тегиню в случае попытки его ходатайствовать за Юрия. Весной 1432 г. Тегиня возвратился из Крыма и узнал об этом приказе от ханского постельничего, а потому и не решался предпринять хотя что-либо в пользу Юрия. Между тем Махмет приказал разобрать дело князей. Василий Васильевич искал великокняжеского стола "по отчеству и по дедству", а Юрий на основании летописцев (иначе, по старинным понятиям о старшинстве) и мертвой (духовной) грамоты отца своего. Для хана, при других обстоятельствах, доводы Юрия могли бы показаться весьма убедительными. Но здесь выручает Василия боярин Всеволожский; он так говорил хану и князьям его: "Государь вольный царь! ослободи молвити слово мне, холопу великаго князя. Наш государь великий князь Василей ищет стола своего великого княжениа, а твоего улусу, по твоему цареву жалованию и по твоим девтерем350 и ярлыком, а се твое жалование пред тобою; а господин наш князь Юрий Дмитреевич хочет взяти великое княжение по мертвой грамоте отца своего, а не по твоему жалованию, волного царя; а ты волен в своем улусе, кого въсхощешь жаловати - на твоей воли, а государь наш князь великий Василей Дмитреевич великое княжение дал своему сыну великому князю по твоему жалованию волнаго царя; а уже, господине, который год седит на столе своем, а на твоем жаловании, тебе, своему государю, волному царю, правяся, а самому тебе ведомо". Хану, как видно, понравилась льстивая речь Всеволожского: он отдал великое княжение Василию и приказал Юрию вести коня под его соперником (в знак покорности); но Василий Васильевич не хотел бесчестить дядю. Впрочем и хан не хотел слишком уж обидеть Юрия и придал к его отчине Дмитров, бывший удел Юриева брата Петра, умершего в 1428 г.351 Из Орды Василий Васильевич возвратился в Москву с царевичем Мансырь-Уланом, который, там же, в Москве, и посадил его на великом княжении352. Юрий возвратился в свой Звенигород, а отсюда пошел во вновь пожалованный ему Дмитров. Но опасаясь жить поблизости с великим князем, он вскоре ушел в Галич, а Василий Васильевич взял Дмитров за себя, выгнав из него Юриевых наместников353.

Ханское pешeниe спора между племянником и дядей, конечно, не могло удовлетворить последнего. Юрий, рано или поздно, раз решившись оспаривать права племянника, должен был, при благоприятных обстоятельствах, возобновить свои попытки занять великое княжение. Обстоятельства сложились так, что галицкий князь возобновил эти попытки ранее, чем, может быть, сам желал того.

Иван Димитриевич Всеволожский, благодаря которому дело Василия выиграно было в Орде, надеялся (как и сам Василий обещал это, будучи, кажется, еще в Орде), что за оказанные им услуги он породнится с великим князем: "о сем слово бысь с великим князем". Князья часто роднились посредством браков с своими боярами, так что нет ничего удивительного в том, что Всеволожский мечтал о родственных связях с великокняжеским семейством. Но мать великого князя, Софья Витовтовна, а может быть и сам Василий, не желали этого брака: их выбор падал на дочь Ярослава Владимировича, внучку Владимира Андреевича Храброго и Марии Голтяевой. Василий, в 1432 г., обручился с Ярославной, а в следующем 1433 г. февраля 8-го сыграна была свадьба. Оскорбленный Всеволожский в том же году ушел к дяде Василия, Константину Димитриевичу в Углич, отсюда - в Тверь, а из Твери - в Галич к Юpию Димитриевичу, которого начал подговаривать к войне с Василием. К этому присоединилась еще известная история с сыном Юрия Василием Косым, с которого, на брачном торжестве великого князя, Софья Витовтовна сорвала драгоценный пояс, некогда принадлежавший великокняжескому семейству и нечистыми путями перешедший в семью Юрия Димитриевича. Василий Косой с братом Димитрием Шемякой бежали из Москвы в Галич, ограбив по пути Ярославль. Юрий уже готов был к походу, когда его дети прибыли из Москвы. Великий князь узнал о намерениях дяди от своего ростовского наместника, Петра Константиновича, только тогда, когда Юрий с детьми и боярином Всеволожским был уже в Переяславле. При таких неожиданных обстоятельствах Василий Васильевич, естественно, не успел приготовиться к отпору врага, а потому послал к Юрию послов с предложением мира. Юрий, находившийся тогда у Троицкого монастыря, не принял предложения, главным образом, благодаря Всеволожскому, который "не дал о миру ни слова молвити", вследствие чего "бысь межи обоих бояр (т. е. Васильевых и Юриевых) брань велика и слова неподобныя", так что послы Василия возвратились в Москву "бездельнии", т. е. ничего не достигши354. Собравши, сколько можно было, ратных людей и московских жителей, Василий выступил навстречу дяде. В апреле 1433 г. дядя и племянник сошлись на берегу Клязьмы в 20 верстах от Москвы. Нестройные полки Василия не выдержали боя, а от простых жителей Москвы никакой помощи не было, "мнози бо от них пияни бяху, а и з собою мед везяху, чтоб пити еще".

Прибежав в Москву, Василий захватил с собою мать и жену и поспешно уехал в Тверь, а отсюда в Кострому. Юрий послал детей своих искать великого князя, и те сообщили отцу, где он находится. Тогда новый великий князь московский вместе с своими детьми сам пошел к Костроме и захватил там племянника. Василий Васильевич с плачем добил челом дяде своему, который, по представлению любимца своего, боярина Семена Морозова, не обращая внимания на сильный ропот Всеволожского и других бояр, дал племяннику в удел Коломну, куда, после прощального пира, богато одарив, и отпустил его со всеми его боярами. Василий, прибыв в Коломну, начал созывать к себе московских людей. Князья, бояре, воеводы, дворяне и слуги "от мала и до велика" начали отходить от Юрия к его племяннику, "понеже не любо им бысь всем на любовника княже-Юрьева, на Семена Морозова". Дети Юрия, Василий Косой и Димитрий Шемяка, видя, что от отца их все уходят, и считая виновником такого оборота дел боярина Морозова, не постеснялись убить последнего в самом дворце великокняжеском, в набережных сенях, и бежали в Кострому. Юрий же, видя непрочность своего положения в Москве, приглашал Василия на великокняжеский стол, говоря, что сам он уйдет в Звенигород. Пришедши в Москву, Василий взял мир с дядей. По мирному договору Юрий обязывался за себя и за младшего сына своего, Димитрия Красного, не принимать к себе и не дружить с двумя старшими сыновьями, не помогать им, возвратить Василию не только великое княжество во всей целости, но и г. Дмитров с ханскими на него ярлыками, вместо которого получал Бежецкий Верх, - а также возвратить все пограбленное и всех пленных, что было пограблено и взято в плен во время последних усобиц. На стороне Василия в этом договоре стояли: Константин Димитриевич, Иван и Михаил Андреевичи можайские и Василий Ярославич боровский. После того Юрий ушел в Звенигород, а отсюда - в Галич. Иван Всеволожский, по некоторым известиям, был схвачен, по приказанию Василия Васильевича, и казнен, а села его взяты в великокняжескую казну355. Василию Васильевичу теперь можно было направить силы в одну сторону, на Юрьевичей, так как с другими князьями, Иваном и Михаилом Андреевичами можайскими и Василием Ярославичем боровским, он находился в мире. Не теряя времени, великий князь в том же 1433 г. послал воеводу своего, кн. Юрия Патрикеевича, и двор свой к Костроме на детей Юрия, которые засели там с вятчанами и галичанами.

Бой произошел на берегах р. Куси; войска великого князя были побиты, а воевода взят в плен. Здесь оказалось, что Юрий Димитриевич нарушил договор, так как в этой битве участвовали и его полки. Василий Васильевич, желая наказать дядю за вероломство, с сильной ратью подступил к Галичу и сожег его, а людей увел с собой. Юрий бежал на Белоозеро, а по уходе Василия опять прибыл в Галич, куда звал и детей своих с вятчанами, готовясь идти на племянника. Весной 1434 г. (в Лазареву субботу) враги встретились в Ростовской области. Войска Василия опять были разбиты; сам он бежал в Новгород, куда прибыл, по некоторым летописным известиям, 1-го апреля и принят был с подобающею честию, а помогавший ему кн. Иван Андреевич можайский вместе с матерью своей бежал к тверскому князю, за которым была сестра его Анастасия. Из Новгорода Василий Васильевич посылал своего боярина Андрея Федоровича Голтяева в Тверь к кн. Ивану можайскому, прося его не отступать от него. "Господин государь, уклончиво отвечал Иван Андреевич: где ни буду, а везде семи твой человек; но чтоб и ныне вотчины не потеряти, да матка бы не скиталася по чужей отчине, а всегда есми твой". Но князь можайский видел хорошо, на которой стороне перевес, и, соблюдая свои личные интересы, ушел к Троицкому монастырю и пристал здесь к Юрию Димитриевичу. Отсюда союзники пошли к Москве. В среду на Светлой неделе (31-го марта; Пасха была 28-го марта) Юрий, без труда занявши Москву, овладел великокняжеской казной, пленил великих княгинь и отправил их в Звенигород. Между тем Василий Васильевич из В. Новгорода ушел через Мологу и Кострому в Новгород Нижний (по другим известиям - в Тверь), Юрий Димитриевич послал на него в Нижний Новгород детей своих, двух Димитриев, и великий князь, не видя возможности устоять против братьев, хотел уже бежать в Орду, как неожиданное обстоятельство остановило его. Будучи уже, по пути к Нижнему, во Владимире, Шемяка и Красный получили известие о внезапной кончине отца своего. Старший брат их, Василий Косой, извещая о смерти отца, извещал их и о своем здоровье и о занятии им великокняжеского стола. "Если Бог не восхотел, чтобы княжил отец наш, то тебя мы и сами не хотим", отвечали братья и пригласили из Нижнего Новгорода Василия Васильевича на великокняжеский стол. Князья, примирившись, все трое пошли к Москве; Василий Косой, покняживши один месяц, бежал через Ржеву в Новгород, а отсюда - в Кострому, разграбив по пути Бежецкий Верх и Заволочье. Таким образом, Василий Васильевич опять занял великокняжеский стол, давши Шемяке удел умершего дяди своего Константина Димитриевича, Углич и Ржеву, а брату его - Бежецкий Верх; но, по-прежнему, он удержал за собой Дмитров и удел Косого, Звенигород; кроме того, Шемяка обязался не вступаться в Вятку. Но старший Юрьевич не хотел уступать Василию: в следующем 1435 г. он двинулся из Костромы на великого князя с большими силами; января 6-го противники встретились между Ростовом и Ярославлем, у Косьмы и Дамианa, на р. Которосли. В жестокой битве Косой был побит и бежал в Кашин, откуда, собравшись с силами, пошел на заставу (гарнизон) великого князя к Вологде, где пленил Васильевых воевод, Федора Михайловича Челядню, Андрея Федоровича Голтяева и др., а также многих "дворян великаго князя". Пришедши от Вологды в Кострому, он призвал к себе вятчан, очевидно, намереваясь опять идти на великого князя, или ожидая нападения со стороны последнего. Великий князь, действительно, пошел к Костроме и остановился в углу, образуемом левым берегом Волги и правым - р. Костромы, которая, таким образом, разделяла врагов и не допускала их до битвы. Они заключили мир, по которому великий князь дал Василью Юрьевичу Дмитров; Косой признал Василия Васильевича старейшим братом, обязался не брать великого княжения, хотя бы его давали ему татары, - возвратить великокняжескую казну, взятую им при выезде из Москвы, и казну Константина Димитриевича; наконец, обязался не принимать к себе тех гостей-суконников, которые поднимали крамолу на великого князя и мать его и ушли, во время их распрей, из Москвы в Тверь356.

Но пока оставим Василия Косого и обратимся к Новгороду и Пскову и посмотрим, в каких отношениях был к ним Василий Васильевич.

Кажется, борьба с галицкими князьми заставляла великого князя делаться более уступчивым, по крайней мере - на словах, по отношению к Новгороду, чем его предшественники. Так, зимой 1435 года Василий Васильевич и представители Новгорода целовали крест на том, что великий князь отступается от Бежецкого Верха, от волостей на Ламском Волоке и на Вологде, а новгородцы отступаются от княжчин, где бы они ни были. При этом условленно было выслать с обеих сторон, в Петров день, бояр "на развод земли". Но великий князь в условленное время бояр не выслал, "ни отчины новгородскии нигде же не отводе новгородцем, ни исправы не учини"357. Что касается Пскова, то сношения его с великим князем, за рассматриваемое время, были только по поводу просьб псковичей о назначении к ним князя. В 1434 г. из Пскова выехал кн. Александр Федорович ростовский. В том же году в Псков прибыл из Литвы зять его, кн. Владимир Данилович. Через два года, т. е. в 1436 г., осенью туда же явился из Риги литовский подручный князь Иван Баба, кажется, в надежде остаться там. Но проживши здесь до половины зимы, он уехал к великому князю на службу. Зимой того же года в Псков приехал кн. Борис Васильевич, сын кн. Василия Семеновича Шуйского, и сказал, что он приехал наместником от великого князя (которому приходился троюродным братом), так что Владимир Данилович должен был уступить ему княжеский двор. Но, как видно, он почему-то не нравился псковичам, так как последние в том же году отправили к великому князю посольство с просьбой дать им в князья Владимира Даниловича. Просьба эта была удовлетворена, и князь Борис должен был выехать из Пскова, "занеже он пролгался". Не обманывал ли он псковичей, говоря, что приехал от великого князя? Или, может быть, он пролгался относительно Пскова, представляя псковские дела великому князю в ложном свете, о чем последний мог узнать от послов358?..

Выше мы сказали, что по миру, заключенному великим князем с Василием Косым на берегах Костромы, последний получил г. Дмитров, куда и отправился. Это было в 1435 г., в начале весны. Пробывши в Дмитрове месяц, Юрьевич, уже в следующем 1436 г., пошел в Кострому, а великому князю послал "розметныя" грамоты (грамоты о разорвании мира). Пробывши в Костроме до того времени, как установился зимний путь, Косой пошел в Галич, а отсюда в Устюг, который, после 9-недельной стоянки под ним, взял, тамошнего великокняжеского воеводу, кн. Глеба Ивановича Оболенского, и десятильника ростовского владыки повесил, многих устюжан перебил и перевешал. Между тем брат его Димитрий Шемяка, собираясь жениться, приехал в Москву звать великого князя на свою свадьбу. Великий князь, подозревавший Шемяку, и, как показывают последующия события, не совсем безосновательно, в соучастии с Косым, приказал схватить его и отправить в Коломну. Что же касается Косого, то он весной пошел от Устюга на великого князя; с ним были вятчане и двор Шемяки. Великий князь и шедшие с ним князья: меньшой из Юрьевичей, Димитрий Красный, кн. Иван Андреевич можайский и недавно прибывший из Пскова в Москву кн. друцкий Иван Баба, встретили Василия Косого в Ростовской области у св. Покрова на Скорятине. Косой, желая "искрасти" великого князя, употребил хитрость: он просил перемирия до утра следующего дня; великий князь согласился и, пользуясь этим временем, распустил свои полки по окрестностям, говоря современным языком, на фуражировку. Этим-то обстоятельством и воспользовался Косой: он двинул свои полки на великого князя, которого успели, впрочем, известить об этом. Василий Васильевич разослал гонцов по всем своим станам, а сам схватил трубу и начал давать сигналы к сбору. Полки его собрались и выступили навстречу неприятелю: войска Косого были разбиты и обращены в бегство; один из московских воинов, преследовавших неприятеля, узнал Косого, нагнал его и начал кричать о подмоге; на этот крик прискакал кн. Иван Баба, и Косой был взят живым; его привели к великому князю, который отправил его в Москву, где он вскоре был ослеплен. По прибытии в Москву, Василий Васильевич позвал к себе Шемяку, которому, во время похода на Косого, дозволено было свободно, но безвыездно и под присмотром, жить в Коломне. Великий князь теперь "пожаловал его", отпустил его в отчину его, заключив с ним новый договор, не отличающийся, впрочем, ничем от прежнего с ним договора359.

Вражда между двоюродными братьями на время прекратилась. Мы сейчас увидим даже, что Василий Васильевич употребляет Шемяку на ратные дела.

С 1428 г., когда татары нападали на Галицкую область (взяли Кострому, Плес и Лух), до 1437 г. включительно ордынцы не беспокоили московских владений. Но в 1438 г. великий князь сам бестактно поступил с выгнанным из Орды ханом и тем навлек на себя много бедствий. Осенью помянутого года хан Улу-Махмет, изгнанный из Орды братом своим Кичи-Махметом, пришел к русской границе и засел в г. Белеве. Василий Васильевич послал на него свои полки под предводительством Юрьевичей, Шемяки и Красного. По пути к Белеву ратные люди вели себя, как разбойники: грабили своих же, мучили людей, добиваясь от них пожитков, убивали скот и отправляли домой "и неподобная и скверная деяху". Улу-Махмет, при сравнительной малочисленности у него людей, не осмелился выступить против многочисленной московской рати; он отдавался на волю русских князей, - но те не приняли его предложения и на следующий день пошли к городу, около которого и произошел бой. Татары не выдержали боя и обратились в бегство; русcкиe преследовали их до самого города, а двое удальцов, кн. Петр Кузминский и какой-то Семен Волынец, увлеклись даже за татарами до половины города, но за это удальство поплатились головами. На другой день после этого боя хан выслал к русским князьям зятя своего и с ним несколько татарских князей, через которых предлагал сына своего Мамутека, а князья - своих детей в заложники и притом с обещанием, что, в случае занятия им ханского престола, он будет оберегать Русскую землю и, пока будет жив, не будет присылать на Русь ни за выходом, ни за чем-либо иным. Василий Иванович Собакин и Андрей Федорович Голтяев, высланные для переговоров, не согласились и на эти предложения; тогда татарские князья сказали русским воеводам: "Если не хотите этого, то посмотрите назад!" Те обернулись и увидели москвичей в беспорядочном бегстве. Дело в том, что литовский князь послал на помощь русским мценского воеводу Григория Протасьева, который, предавшись Улу-Махмету, советовал русским пока не вступать в бой с ханом, обещаясь быть с ними заодно, а сам, между тем, послал сказать Улу-Махмету, чтобы он напал на pуccкиe полки. Татары разбили русских и обратили в бегство: много пало людей, пали, между прочим: кн. Федор Тарусский, князь Андрей Стародубский, Иван Кузминский и др. Этот бой происходил 5-го декабря360.

Несмотря на эту победу, одержанную исключительно благодаря измене Протасьева, Махмет, конечно, не мог считать себя безопасным на русской границе, а потому через Мордовскую землю ушел к берегам Волги и остановился у Нижнего Новгорода. Отсюда-то, в 1439 г., он устремился на Москву. Великий князь не успел собрать полков, а потому ушел за Волгу, оставив в Москве кн. Юрия Патрикеевича. Июля 3-го Махмет подошел к Москве, стоял здесь десять дней, пожег посад, но города не мог взять. Наделавши под Москвой много зла, он пошел домой и по пути сжег Коломну361.

Теперь, пока Шемяка не предпринимал ничего против Москвы, а татары ушли восвояси, великий князь опять обратился к Новгороду. Мы видели, что в 1435 г. Василий Васильевич заключил с Новгородом договор, по которому отступался от захваченных его предшественниками новгородских волостей, а новгородцы отказывались от княжчин. Но великий князь был уступчив, кажется, потому, что, находясь в pacпpе с Юрьевичами, не мог направить сил своих исключительно в одну сторону. Что действительно уступчивым его заставила быть нужда, видно из того, что, по миновании опасности, угрожавшей со стороны Юрьевичей, он не думал исполнить договора. Несмотря, однако, на это, до ссоры дело не дошло. В 1437 г. великий князь посылал даже в Новгород кн. Юрия Патрикеевича, и новгородцы не оказали ему никакого противодействия362. Года четыре спустя после того (в 1441 г., зимой), без всякой видимой причины, Василий Васильевич "възверже нелюбовь на Великий Новгород": прислал к новгородцам складную грамоту и двинулся с ратью на Новгородскую землю. Из Торжка он послал поднимать и псковичей на Новгород. Псковичи не противоречили: сложили к Новгороду крестное целование и начали пустошить Новгородскую землю от литовского рубежа до немецкого на 300 верст в длину и на 50 в ширину, "и пакости сотвориша не мало", по выражению новгородского летописца. В этом походе участвовали и тверские рати под начальством двух воевод, Александра Романовича и Карпа Федоровича. Новгородцы, в свою очередь, вместе с заволочанами пустошили земли великого князя. Но не под силу было новгородцам бороться с сильным московским князем: под г. Демон, где стоял Василий Васильевич, они послали послов, - владыку Евфимия, посадников и бояр, - и купили мир за 8 тысяч рублей с обязательством давать оброки и пошлины по старине. Великий князь заключал договор как от себя, так и от псковичей. Новгородцы твердо держали мир и не поддавались искушениям. Так, в 1445 г. Казимир склонял их отложиться от великого князя на его сторону, но те не согласились363.

В следующем 1442 г., неизвестно по каким причинам, Василий Васильевич "взверже нелюбие" на Шемяку и пошел на него к Угличу; Шемяка бежал в Бежецкий Верх "и много волостям пакости сотвори". Отсюда он послал предложение новгородцам принять его на всей воле их. "Хочешь, князь, - приезжай к нам", отвечали новгородцы: "а не хочешь, - как тебе угодно". Вероятно, такой ответ не совсем понравился Шемяке, так как он не пошел в Новгород. Набравши около себя разного сброду, он пошел к Москве на великого князя. С ним был литовский князь Александр Черторижский, недавно убивший, совместно с братом своим Иваном, вел. кн. литовского Сигизмунда. На этот раз врагов успел примирить троицкий игумен Зиновий364. Только что упомянутый кн. Черторижский каким-то образом вошел в доверие великого князя, который, в неделю сыропустную 1443 г. (Пасха была 21-го апреля), отправил его своим наместником во Псков. Месяцев через пять (25-го августа) во Псков прибыли от Василия послы и "поручили" Псковское княжение Черторижскому, который по этому случаю целовал крест как к великому князю, так и ко Пскову365.

С того же 1443 г. великому князю попеременно приходится сталкиваться то с татарами, то с литвой. Зимой названного года в Рязанскую землю ворвались татары с царевичем Мустафой. Забравши большой полон, Мустафа ушел в степь и там продавал пленных тем же рязанцам. Зима этого года была снежная, холодная, с вихрями, - так что в открытом поле Мустафе трудно было держаться, почему он постарался примириться с рязанцами и перешел в Рязань на зимовку. Узнавши об этом, великий князь послал на татар сильную рать под воеводством кн. Василия Оболенского и Андрея Федоровича Голтяева. С этими воеводами шла и мордва на лыжах, потом к ним пристали рязанские казаки и толпы пеших ратных людей, также на лыжах, с сулицами, рогатинами, саблями, топорами и даже ослопами (дубинами). Рязанцы, между тем, постарались удалить Мустафу из города. Великокняжеская рать встретилась с татарами на р. Листани, и тут произошел отчаянный бой. Татары не могли действовать обледеневшими луками, но тем не менее живыми в руки врага не давались и отчаянно резались с русскими. Однако, последние взяли верх: много татар побито, много взято в плен; в числе убитых был и царевич Мустафа366.

Года через два (в 1445 г. после Крещенья) Махмет из Нижнего Новгорода (старого) ходил к Мурому, где находился сам великий князь, с которым были: Шемяка, Иван и Михаил Андреевичи можайско-верейские и Василий Ярославич боровский. Одна из летописей замечает, что тогда били татар по селам, а другая говорит, что против Махмета выступил великий князь, и тот "возвратися бегом в Новгород старой"; наконец, третья летопись говорит, что воеводы великого князя, который и сам выходил против хана, преследовали татар и побили их под Муромом, у Гороховца и в старом Нижнем Новгороде, куда бежал Махмет367. Как бы то ни было, татарам дан был надлежащий отпор. Великий князь, надобно полагать, находился в серьезном затруднении, так как со стороны татар он постоянно должен был ожидать набегов, на что указывает его пребывание то в Муроме, то во Владимире. Эти затруднения усиливались еще тем, что в том же 1445 г. против него начинает враждебно действовать Литва. Литовский князь, как мы уже упоминали об этом выше, старается, хотя и безуспешно, склонить Новгород на свою сторону368. Как бы в ответ на это, великий князь послал двух царевичей на литовские города: Вязьму, Брянск и др.; с огнем и мечом прошли эти царевичи едва не до самого Смоленска и возвратились с большим полоном. Литва не хотела оставаться в долгу: вел. кн. литовский послал свои войска к Можайску; в числе 7000 человек литовцы подходили к Козельску и Калуге, но ничего не могли сделать этим городам и ушли к Суходрову. Жители Можайска в количестве 100 человек с воеводой своим, кн. суздальским Андреем Васильевичем Лугвицей, вышли против литовцев; столько же собралось и жителей Вереи; наконец, 60 человек вышло из Боровска. Князья названных городов, Иван и Андрей Михайловичи и Василий Ярославич, как мы видели, помогали в то время великому князю против Улу-Махмета. Незначительные русские силы встретились с литовцами у Суходрова, где и произошел бой, в котором пал, между прочим, и Андрей Лугвица; много русских взято было в плен; литвы пало 200 человек369.

Зимой 1438 г., как мы видели, Улу-Махмет ушел из Белева к Волге; он взял в Нижнем старый город, иначе - старые укрепления, но не мог взять меньшего города - укрепления, построенного Димитрием Константиновичем, тестем Донского. Здесь засели и отсиживались от татар нижегородские воеводы, кн. Федор Долголядов да Юшка (Юрий) Драница. Прогнанные от Мурома, как уже выше сказано, в 1445 г., татары бежали опять к Нижнему, а великий князь через Суздаль и Владимир возвратился в Москву в великий пяток (в 1445 г. Пасха была 28-го марта). Вскоре в Москву пришло известие, что Улу-Махмет послал на великого князя сыновей своих, Мамутяка и Ягуба. Василий Васильевич с своими полками выступил навстречу им. В Юрьев "прибежали" к нему нижегородские воеводы, которые, находясь в осаде, доведены были голодом до крайности: зажегши город, они ночью бежали. Пробывши Петров день в Юрьеве, великий князь пошел к Суздалю. В это время к нему подошли князья: Иван Андреевич можайский, Михаил Андреевич верейский и Василий Ярославич боровский.

Июля 6-го князья остановились на р. Каменке близ Суздаля, недалеко от Евфимиева монастыря, и начали готовиться к бою. Вечер этого дня великий князь ужинал у себя и вместе с князьями и боярами пировал до глубокой ночи; в тот же вечер подоспели еще некоторые полки. На следующий день, 7-го июля, отслушавши заутреню, Василий Васильевич хотел еще немного "поопочинуть", как пришло известие, что татары вброд переходят р. Нерль. Полки великого князя приготовились к бою; но воинов было не много, около полутора тысяч, потому что не все еще собрались: так, например, не подоспел царевич Бердедат, ночевавший с 6-го на 7-ое июля в Юрьеве, а Шемяка ни сам не пришел, ни полков своих не послал. Татар же было три с половиной тысячи. В бою, неподалеку от Евфимиева монастыря, великокняжеские полки бодро ударили на татар и обратили их в бегство; часть великокняжеских ратных людей преследовала побежденных, но многие разбежались по месту побоища и начали грабить убитых. Это последнее обстоятельство испортило все дело: татары, заметив малочисленность преследующих, вдруг поворотили назад и ударили на русских; победа осталась за ними: израненный великий князь, князь Михаил Андреевич верейский и мн. др. князья и бояре живьем взяты были татарами; войска московские обратились в бегство; татары преследовали их и многих побили, многих взяли в плен. Царевичи-победители остановились в Евфимиевом монастыре, откуда послали одного татарина в Москву с известием о пленении великого князя, а в доказательство этого татарину дан был для предъявления великим княгиням снятый с Василия Васильевича крест-тельник. В Москве сделался страшный переполох: все думали, что татары придут в столицу, в которой искали спасения и жители окрестных селений. Сумятица усилилась еще потому, что 14-го июля (по Соф. 1-ой - 24-го) произошел пожар, истребивший, по преувеличенному, кажется, выражению летописей, весь город. В это смутное время великие княгини - мать и жена Василия - с семейством и своими боярами уехали в Ростов, многие жители также начали выезжать из города. Тогда черные люди, которым нечего было терять, принялись укреплять городские ворота; выезжавших из города брали, истязали и ковали в цепи. Волнение, наконец, улеглось и оставшиеся в столице жители начали сообща укреплять город и обстраиваться... Между тем татары, простоявши под Суздалем три дня, пошли мимо Владимира к Мурому, а отсюда - в Нижний Новгород. В конце августа (25-го) Махмет с детьми своими и со всей Ордой своей пошел к Курмышу, захватив с собой и пленников. Тогда же он послал к Димитрию Шемяке посла Бегича с известием о взятии великого князя в плен. Шемяка, воздавши большую честь послу, отправил с ним к хану дьяка Федора Дубенского, который должен был хлопотать о том, чтобы Василия не выпускали из плена. Бегич и Дубенский были уже в Муроме, как Махмету пришло в голову, что посол его убит Шемякой. Благодаря, кажется, этому обстоятельству, ускорилось освобождение великого князя из плена. Сентября 1-го 1446 г., будучи в Курмыше, Махмут и сын его Мамутек утвердили великого князя крестным целованием на том, что он даст за себя и других пленных окуп, и отпустили его в Москву, а с ним кн. Михаила Андреевича и др. в сопровождении послов с многочисленной татарской свитой. Через два дня по выходе из Курмыша великий князь послал в Москву Андрея Плещеева с сеунчем (известием) к великим княгиням и всем родным о своем освобождении. Между тем Бегич и Дубенский отправились из Мурома к Нижнему Окой, отпустив Плещку Образцова с конями своими берегом. Этот последний, встретившись на дороге с Плещеевым и узнавши от него об освобождении великого князя, догнал Дубенского и Бегича и передал им слышанную от Плещеева новость. Tе возвратились в Муром, где кн. Василий Иванович Оболенский схватил и заковал Бегича в цепи. Шемяка, узнавши об этом, бежал в Углич... Василий Васильевич, пробывши несколько времени в Муроме, через Владимир поехал в Переяславль, где его ожидали: мать, жена, сыновья - Иван и Юрий, - князья, бояре и пр. Ноября 17-го великий князь подъехал к Москве и остановился на Ваганкове (за городом), в доме матери своей, откуда, потом, переехал в город, в дом кн. Юрия Патрикеевича370.

Несмотря на счастливый оборот дел Василия Васильевича, враги его не успокоились. Шемяка всеми мерами старался очернить Василия и представить его врагом Руси и тех князей, которых он надеялся привлечь на свою сторону. С великим князем из плена вышло множество татарских князей и простых татар; многим из них он роздал в кормление города и волости. Этих, так сказать, татар-нахлебников великие князья приручали, ласкали и употребляли их против их же единоплеменников, и за такую политику, кажется, нельзя порицать московских князей. Но враги Василия воспользовались этим и указывали на раздачу волостей и городов татарским выходцам, как на оскорбление русских людей. Вероятно, народ был обременен налогами, к чему великого князя могло вынудить обязательство дать окуп Улу-Махмету. И этим враги Василия пользовались и мутили народы. Вот почему мы видим, что в Москве много было недовольных великим князем как между боярами, так и между гостями и даже чернецами; главным между ними выставляется какой-то Иван Старков. Шемяка прежде всего обратился к кн. Ивану можайскому и передал ему (в народе ли ходила такая молва, или сам Шемяка выдумал это, неизвестно), что великий князь выпущен из плена потому, что обещал на крестном целовании отдать Улу-Махмету Московское княжение и все pуccкиe города и волости других князей, а сам - сесть на Тверском княжении. Деятельными помощниками Шемяки выставляются здесь какие-то Константиновичи, - может быть, бояре его. К Шемяке и Ивану можайскому вскоре пристал и Борис тверской, которому они сообщили замыслы великого князя, хотя это известие, судя по последующим событиям и поведению Бориса, подвергается сомнению. Эти союзники следили через своих московских сообщников за каждым шагом Василия Васильевича, выжидая удобного случая для нападения на него. Случай такой скоро представился. Василий Васильевич, по примеру своих предшественников, вероятно, в благодарность за избавление из плена, собрался с детьми своими, Иваном и Юрием, поклониться живоначальной Троице и мощам преп. Сергия. Враги его находились в то время в Рузе, откуда ссылались с своими московскими единомышленниками. Узнав от последних, что Василий с небольшой свитой уехал в Троицкий монастырь, они изгоном бросились к Москве и 12-го февраля (1446 г.) взяли город, который отворили им их соучастники. Обе великие княгини были схвачены, казна великого князя и матери его захвачена, великокняжеские бояре были переловлены, а казны их разграблены, ограблены были и многие из граждан. В ту же ночь Шемяка отправил в Троицкий монастырь своего соучастника, кн. Ивана можайского, со многими его и своими людьми. В следующий день, во время литургии, когда великий князь был в церкви, к Троице прискакал какой-то Бунко с известием, что Шемяка и кн. можайский идут на великого князя. Но Василий не поверил Бунку, как прежде еще перебегавшему на сторону Шемяки, приказал прогнать его с монастырского двора, неподалеку от которого его даже побили сторожевые ратные люди. "Сии смущают нас, говорил Василий Васильевич по поводу известия Бунка, а яз с своею братьею в крестном целовании, то како может быти тако?" Тем не менее, он послал к Радонежу сторожевых людей. Князь можайский, чтобы благополучно пробраться к Троице, употребил хитрость: изготовлено было множество саней с рогожами и полостями, под которыми скрывалось по два вооруженных ратника, а третий, при каждых санях, должен был идти сзади, как будто извозчик за обыкновенным возом. Когда эти возы минули великокняжескую стражу, вооруженные ратники повыскакали из саней и напали на сторожевых людей, которым невозможно было спастись хотя бы бегством, так как лежал везде глубокий снег. Когда великий князь сам убедился в истине известий Бунка, когда враги его уже подошли к монастырю, он бросился в конюшню, но наготове не было ни одного коня, так что ему пришлось скрыться в Троицкой каменной церкви, где его запер пономарь.

Прежде всех на монастырский двор прискакал один из Константиновичей, советников Шемяки, Никита, а потом и сам кн. Иван можайский, который спрашивал, где находится великий князь. Услышав знакомый голос, Василий Васильевич сказал: "Брате! помилуйте мя, не лишите мя зрити образа Божиа и пречистыя Матери Его и всех святых Его; не изыду из монастыря сего и власы главы своея зде остригу". После этого он сам отомкнул двери храма и с иконой вышел к кн. можайскому, которому напомнил об обоюдном крестном целовании на том, чтобы не мыслить друг другу лиха. Князь Иван сказал, что над ними самими учинится лихо, если они пожелают лиха ему, великому князю; "но се творихом, продолжал кн. можайский, христианства ради и твоего окупа: видевше бо се татари пришедшии с тобою облегчат окуп, что ти царю давати". Великий князь, поставив икону на место, с горьким плачем начал молиться; князь же Иван, выходя из церкви, приказал Никите Константиновичу взять его. "Поиман еси Богом и великим князем Дмитреем Юрьевичем", сказал Никита великому князю, когда тот, по окончании молитвы, спросил, где брат его, князь Иван. "Да будет воля Божия!" сказал вел. князь на слова Никиты. В простых санях Василия отвезли в Москву. Но враги его, в увлечении, забыли про детей его, которые укрылись на монастырском дворе. Они, с оставшимися при них людьми, в ту же ночь бежали к Юрьеву, в село Боярково, к кн. Ивану Ряполовскому, который, вместе с братьми своими, Семеном и Димитрием, и со всеми людьми своими бежал в Муром и здесь затворился с детьми Василия. Между тем, 14-го февраля Василия привезли в Москву и посадили на Шемякином дворе, а 16-го февраля, ночью, ослепили его и вместе с вел. кн. Марией отослали в заточение в Углич, а мать его, Софью, отправили в Чухлому. Чтобы придать законную силу своим действиям и поступкам, враги Василия, перед ослеплением его, исчисляли вины его; "чему еси, говорили они, татар привел на Русскую землю и городы дал еси им и волости подавал еси в кормление? а татар любишь и речь их паче меры без милости, а злато и сребро и имение даешь татаром". Такие обвинительные пункты были выставлены со стороны Шемяки. Нельзя не заметить, что когда он привлекал на свою сторону других князей, то выставлял другую вину великого князя: его обязательство отдать хану великое княжение и княжения других князей. Между тем, приверженцы Василия Васильевича, кн. Василий Ярославич боровский, Василиев шурин, и кн. Семен Иванович Оболенский бежали в Литву, а дети боярские и вcе люди московскиe били челом Шемяке и приведены к крестному целованию. Не хотел только присягать воевода Федор Басенок, и Шемяка приказал заковать его в цепи. Но Басенок сошелся с своим приставом и вместе с ним бежал в Коломну, где некоторое время скрывался у своих приятелей, а потом, привлекши на свою сторону многих людей, пограбил с ними Коломенский уезд и ушел в Литву, к Василию Ярославичу. Этот последний получил от вел. кн. литовского в вотчину Брянск, Гомей, Стародуб, Мстиславль и др. места. Первый из названных городов он отдал кн. Оболенскому и Басенку... Но возвратимся к Москве. Непрочность Шемяки на великокняжеском столе сказалась в первые же дни его княжения: все негодовали на него, желая видеть на великокняжеском столе Василия, и не только негодовали, "но и на самого мысляху", - так что когда Шемяка узнал о том, что дети Василия заперлись в Муроме, то сам боялся забрать их, а призвал к ceбе рязанского (и муромского) епископа Иону и, обещая дать ему митрополию, а также освободить Василия Васильевича и дать ему "отчину... доволну", просил отправиться в Муром и взять детей Василиевых под свое святительское ручательство в их безопасности ("на свой патрахель"). Епископ отправился в Муром и передал князьям Ряполовским желание Шемяки. Ряполовские на совете пришли к тому заключению, что лучше положиться на слова святителя, чем ожидать, когда их с княжичами Шемяка возьмет силой. Они сказали епископу, что исполнят требование Шемяки, но только "без крепости" не отпустят детей великого князя, а потому владыка должен взять их в соборной Рождественской церкви "у Пречистые с пелены на свой патрахель". Так и сделали. Это означало, что владыка ручается, своим святительским саном, за безопасность принимаемых им детей великого князя. Иона с детьми Василия прибыл 6-го мая в Переяславль, где тогда находился Шемяка. Последний принял княжичей с притворною лаской, звал к себе на обед и одарил их, а на третий день, в сопровождении того же епископа Ионы, отправил их в Углич к отцу в заточение. Братья Ряполовские, видя коварство Шемяки, начали придумывать средства к освобождению великого князя. К ним в той же мысли пристали: кн. Иван Вас. Стрига, Ив. Ощера с братом Бобром, Юшка Драница, Семен Филимонов с детьми, Русалка, Руно и многие другие боярские дети. Они условились собраться под Угличем в полдень Петрова дня. Семен Филимонов явился вовремя, а Ряполовские принуждены были уйти за Волгу к Белоозеру, так как Шемяка узнал об их замыслах. Последний с Углича послал за ними со множеством людей Василья Вепрева и Федора Михайловича, которые должны были соединиться при устье Шексны. Федор не подоспел вовремя к Вепреву, и последнего Ряполовские побили на устье Мологи, а потом обратились к устью Шексны на Федора, который бежал от них за Волгу. После этого Ряполовские пошли по Новгородской земле в Литву и пришли в Мстиславль к Василью Ярославичу боровскому, к которому потом явились еще многие из бывших и не бывших в сообщничестве с Ряполовскими. Они начали побуждать боровского князя к освобождению углицкого узника371.

Между тем, Шемяка, видя, что от него многие бегут, вместе с кн. Иваном Андреевичем можайским созвал совет из владык и бояр, которым предложил на решение вопрос о том, освобождать или держать Василия Васильевича в заточении. Владыка Иона, занимавший уже митрополичий двор, укорял Шемяку в том, что он ввел его в грех и срам - сделал его лжецом и неправду учинил с великим князем, которого должен был освободить из заточения. Шемяка решился освободить Василия и дать ему отчину. - В следующем 1447 г. он, в сопровождении духовного клира, отправился в Углич и, "каяся и прощаяся", 15-го сентября освободил великого князя, который, напротив, во всем винил самого себя: в том, что он был клятвопреступником перед старейшею братьею своею и перед всем христианством, которое изгубил и еще хотел изгубить до конца; почему и достоин "главныя казни" (смертной). Шемяка в честь Василия и его семейства устроил пир, на котором присутствовали епископы, бояре и дети боярские, щедро одарил его и отпустил в данную ему отчину, Вологду. - Не долго побывши в Вологде, Василий Васильевич собрался со всеми своими приближенными в Кириллов монастырь будто бы накормить, по тогдашнему обычаю, монастырскую братию и раздать милостыню. Здесь игумен Трифон со всею братиею благословил его и детей его на великое княжение, - а чтобы не смущалась совесть князя-слепца, настоятель монастыря сказал ему: "Тот грех на мне и на моей братии головах, что еси целовал крест и крепость дал князю Дмитрию". Услышавши об этом, бояре, дети боярские и мнoгиe простые люди начали перебегать от Шемяки к Василию Васильевичу, который из монастыря пошел не в Вологду, а в Тверь, снесшись по этому поводу с тамошним князем. Борис Александрович с честью принял Василия и одарил его; затем последовало обручение семилетнего Василиева сына Ивана с пятилетней дочерью Бориса, Марией... И сюда, в Тверь, продолжали стекаться приверженцы Василия. В то же время и из Литвы шли его приверженцы. Василий Ярославич, не зная еще об освобождении великого князя, сговорившись с князьями Ряполовскими, кн. Иваном Стригой, кн. Семеном Оболенским, Басенком и др., назначил сборный пункт в Пацыне, откуда решено было идти к Угличу. Семейства свои они оставили пока в Литве. Но вскоре они узнали, что Василий свободен и находится в Твери, а потому решили прямо идти на Русь. Около Ельны с ними повстречался отряд татар, и едва не произошло схватки. Оказалось, что с татарами шли дети Махмета, Касим и Ягуб, также на выручку великого князя: русские и татары соединились и продолжали путь вместе... Шемяка и Иван можайский стояли тогда на Волоке. Пользуясь этим обстоятельством, Василий Васильевич послал в Москву изгоном боярина Михаила Плещеева с немногими людьми, которые незаметно прошли мимо полков Шемяки и подошли к Москве. Это было в ночь на Р. Хр. В ту пору в Кремль к заутpeнe проехала вдова кн. Василия Владимировича углицкого Ульяна через Никольские ворота, которые, после проезда ее, остались незапертыми. Плещеев воспользовался этим обстоятельством и проник в город. Наместник Шемяки, бывший тогда у заутрени, бежал; но наместника кн. Ивана можайского поймали и заковали; близких к Шемяке и кн. Ивану людей хватали, грабили и ковали, а граждан привели к крестному целованию на верность вел. кн. Василию. Город начали укреплять. Между тем, сам великий князь пошел к Волоку. Узнавши о взятии Москвы и о том, что к Василию отовсюду сбираются простые и ратные люди, Шемяка и его сообщник бежали в Галич, отсюда - в Чухлому, а из Чухломы, захвативши с собой Василиеву мать, ушли в Каргополь. Великий князь, преследуя Шемяку, остановился под Угличем, куда пришел и Василий Ярославич, а Борис тверской прислал пушки. Взявши Углич, Василий Васильевич пошел к Ярославлю, под который пришли и дети Махмета. Отсюда Темный послал к Шемяке боярина Василия Федоровича Кутузова с просьбой об освобождении Софии Витовтовны, а сам пошел в Москву, куда прибыл ¬17-го февраля. Обсудивши с боярами эту просьбу, Шемяка отпустил Васильеву мать с боярином своим Михаилом Федоровичем Сабуровым, который не возвратился к Шемякe, а остался служить Василию. В следующем 1448 г. Шемяка перебрался в Галич. Василий выступил против него и остановился в Костроме. После переговоров через послов, Юрьевич дал великому князю "проклятыя" грамоты, по которым клялся не иметь к великому князю, детям его и всему великому княжению никакого лиха. Примирившись, Василий пошел с Костромы в великий четверг и, отпраздновавши в Ростове первый и второй дни Пасхи (24-го и 25-го марта), прибыл в Москву на Фоминой нeделе372.

Но возвратимся немного назад, чтобы сказать несколько слов о договорах великого князя с удельными за последние два года, о чем не было говорено в своем месте как потому, что неудобно было прерывать нити рассказа, так и потому, что некоторые договоры трудно приурочить к определенному времени.

Ко времени после последнего занятия Василием Москвы относится договор его с Иваном можайским373. Договор трактует об обоюдной дружбе как между ними, так и между детьми их, о немщении со стороны великого князя за прежнюю вражду и о забвении последней. В свидетели этого договора они призывают Бога и святых угодников Его, а в посредники - кн. Бориса тверского с супругой его, Михаила Андреевича можайского и Василия Ярославича боровского. Около того же времени Иван можайский вместе с другими удельными князьями участвовал в договоре великого князя московского с вел. кн. рязанским Иваном Федоровичем374. К описываемому времени относятся договоры Василия Васильевича и с другими князьями, как-то: с Василием Ярославичем боровским и Михаилом Андреевичем верейским (можайским). Но мы не будем здесь указывать на содержание этих договоров, так как это сделано в биографиях названных князей; скажем только, что боровский и верейский князья стояли на стороне великого князя и свято исполняли договоры с ним, хотя почему-то в 1456 г. Василий и приказал схватить и заточить в Угличе князя боровского.

Теперь возвратимся к прерванной нити рассказа.

Мы видели, что в 1448 г. в Костроме Шемяка заключил мир с Василием и дал на себя проклятые грамоты. Об этом упоминает и владыка Иона в своем окружном послании о посвящении его в митрополиты. Говоря о заключенном князьями мире, он советует князьям, боярам и всем христианам бить челом великому князю о жалованьи, как ему Бог положит на сердце. "А если не станете бить челом, продолжает митрополит, и от того прольется кровь христианская, то вся эта кровь взыщется от Бога на вас". Но Шемяка, в следующем же 1449 г., уже нарушил клятву: с большим войском он двинулся на Кострому, куда прибыл в день Пасхи, 13-го апреля, - долго бился под этим городом с ратными людьми Василия, но безуспешно, потому что в Костроме с кн. Ив. Вас. Стригой и Ф. Басенком была сильная застава (гарнизон), двор великого князя, дети боярские. С митрополитом Ионой, епископами, братьями и татарскими царевичами великий князь выступил против клятвопреступника; войска пришли в село Рудино, около Ярославля, на правой стороне Волги. Шемяка переправился также на правую сторону. До битвы, впрочем, дело не дошло. Иван можайский, бывший с Шемякой, перешел на сторону Василия, который дал ему, впридачу к Можайску, Бежецкий Верх, и, кажется, это обстоятельство заставило Шемяку также примириться с Василием. Бежецкий Верх отдан был Ивану можайскому еще в 1447 г., но, вероятно, вскоре по чему-либо отобран был от него375. В следующем 1450 г., неизвестно по каким побуждениям, великий князь опять выступил против Шемяки с большими силами, с которыми, в конце января, подошел к Галичу. Шемяка стоял с своим войском на прилежащей к городу гopе, окруженной оврагами. Василий, остановившись в некотором расстоянии от города, послал к Галичу свои войска под главным воеводством кн. Вас. Вас. Оболенского и татарских царевичей, которые подступили к городу 27-го января. При всем неудобстве местности (овраги), по которой приходилось пробираться, московские войска, обстреливаемые с городских стен, взобрались на гору, и начался бой. Много воинов Шемяки легло на месте, многие из более знатных взяты живьем, а сам Шемяка едва спасся бегством в Новгород. Великий князь, после молебствия по случаю победы, отправился в город, умирил граждан и, оставив в Галиче своих наместников, уехал в Москву, куда прибыл в половине февраля, на масляной неделе376.

Великому князю, не раз обманутому Шемякой, приходилось, во что бы то ни стало, как-нибудь отделаться от него. Но его отвлекали татарские дела. Еще в 1448 году казанский царь Мамутек, сын Улу-Махмета, отце- и братоубийца, послал всех своих князей воевать отчины великого князя, Муром и Владимир. Против них выходил тогда 10-летний сын Василия Иван. В 1449 г. татары Седи-Ахмета, хана Синей или Ногайской орды, доходили до р. Похры, пленили жену кн. Василия Оболенского и, вообще, много зла учинили христианам. Этих татар преследовал царевич Касим, отнявший у них русский полон377. В следующем 1450 г. татары пошли по направлению к Рязанской земле. Великий князь, бывший тогда в Коломне, выслал против них того же Касима с татарами и воеводу Беззубцова с коломенской ратью, которые встретили врагов у р. Битюга, побили их и обратили в бегство378. Серьезнее было нападение татар в следующем 1451 г. Великий князь неожиданно получил известие, что на Москву идет сын Седи-Ахмета, царевич Мазовша. Не успевши собрать всех ратей, он пошел к Оке с наличными немногочисленными полками; на пути он узнал, что Мазовша уже невдалеке от Оки, а потому воротился в Москву, пославши с своими полками кн. Ивана Звенигородского с тем, чтобы он по возможности задержал быструю переправу татар через Оку. Кн. Звенигородский, однако, струсил и воротился с дороги назад, но иным путем, а не по следам за великим князем... Василий Васильевич, встретивши Петров день в Москве, с старшим сыном Иваном поехал к Волге, оставив в Москве в осаде мать свою, митр. Иону, сына Юрия и множество бояр и детей боярских, - а жену свою с малолетними детьми, по известию некоторых летописей, отправил в Углич. Июля 2-го татары подошли к Москве и зажгли окружные посады. Тогда стояла засуха, а потому огонь сильно и быстро разошелся; от сильного жара в самом городе загорелись церкви; от дыму ничего нельзя было видеть; граждане впали в уныние. Татары хотя и подступали к городу, но неудачно... Пожар, наконец, затих, и дым развеялся. Тогда граждане стали выходить из города и биться с татарами в открытом поле. Но вот, в одну ночь, по известиям некоторых летописей, татары услыхали в городе шум: думая, что это пришел сам великий князь, они бежали так поспешно, что побросали на дороге все тяжелые вещи и полон. Получив от матери известие об отступлении татар, великий князь возвратился в Москву, слушал молебны и утешал граждан, говоря им: "Это случилось по моим грехам. Но вы не унывайте! пусть каждый из вас ставит хоромы на своих местах, а я рад жаловать вас и дать вам льготу"379.

Несмотря на это беспокойное время, на набеги татар и крамолу Шемяки, обычные государственные дела шли своим порядком, и об них, как об обычных, летописцы ничего не говорят: если бы эти дела приняли иной оборот, они не преминули бы отметить это в своих трудах.

Отношения к другим князьям, кроме Шемяки, были так же обычны. Кажется, к которому-нибудь из двух последних только что описанных годов, а может быть к двум предшествующим им годам, нужно отнести договор великого князя с Иваном Васильевичем Горбатым. Еще раньше, в 1446 г. (?), троюродные братья его, внуки Кирдяпы, Василий и Федор Юрьевичи, заключили договор с Шемякой, по которому, "когда Бог даст ему (Шемяке) достать свою отчину великое княжение", он отберет у кн. Ивана можайского Суздаль (Нижний, Городец и даже Вятку) с правом непосредственных сношений с Ордой. Теперь Иван Горбатый, после того как договор Юрьевичей решился сам собой, заключает с великим князем также договор, по которому обязуется не заключать мира с Шемякой и отдать великому князю взятые у Крымского хана старые ярлыки на Нижегородское и Суздальское княжения. Великий князь с своей стороны жалует ему Городец... Был договор и с Михаилом Андреевичем верейским. По договору 1447 г. июня 19-го великий князь, между прочим, не берет с вотчины Михаила дани в продолжение двух лет; по новому же договору от 1-го июля 1450 г. князь верейский обязывается давать ордынский выход380. Но возвратимся к прерванному нами рассказу. Шемяка, бежавший после поражения 27-го января 1450 г. в Новгород, вовсе не думал успокоиться. В декабре 1452 г. великий князь получил известие, что Юрьевич пошел к Устюгу. Отпраздновавши Рождественские праздники, Василий Васильевич 1-го января выступил из Москвы; пробывши день Крещения в Троицком монастыре, он продолжал путь к Ярославлю. Здесь он разделил войска на два отряда: прямо к Устюгу он отправил кн. Василия Ярославича боровского и своих бояр, двор свой, кн. Семена Ивановича Оболенского, Федора Басенка и др.; второй отряд с великокняжеским сыном Иваном пошел на р. Кокшенгу, а сам великий князь пошел в Кострому, откуда послал в помощь сыну царевича Ягуба. Шемяка, узнавши об этом, сжег только Устюжский посад и бежал. Между тем второй отряд побрал городки Шемяки, доходил до устья Ваги и Осинова Поля, "землю ту всю пусту поплениша" и воротился с большим полоном. Шемяка с Двины бежал в Новгород и здесь скоропостижно скончался 18-го июля 1453 г. от яда. Кто был виновником этого дела, столь противного, по выражению нашего историографа, вере и нравственности, осталось неизвестным; участвовал ли в нем сам великий князь - также неизвестно, - но известно, что он весьма обрадован был вестью о смерти своего врага: подьячий Беда, привезший эту весть в Москву (23-го июля), был пожалован в дьяки381.

Итак, беспокойного, но энергичного врага великого князя не стало; с этой стороны у него руки были, так сказать, развязаны. Теперь он смелее мог действовать по отношению к другим князьям. Прежде всего он, естественно, направил свои удары на сподвижника Шемяки "за его, как выражаются летописи, неисправление". Как видно из письма митр. Ионы к епископу смоленскому, это неисправление состояло в том, что можайский князь не являлся на помощь великому князю при двукратном нашествии Седи-Ахметовых татар, несмотря на обращенные к нему просьбы митрополита. Кстати заметим, что это письмо или послание имело и специальную цель. Василий опасался, чтобы Иван можайский не вздумал подбивать против Москвы короля, с которым, как замечает послание, великий князь желал братства, любви и прочного доброго житья. Потому-то митрополит и говорит епископу смоленскому: "Благословляю тобе, своего сына, чтобы еси того поберегл, чтобы как от того кн. Ивана в вотчине великаго князя пакости не было... А сыну нашему пану Михаилу канцлерю говори, чтобы также о том поберегл, как сам ведает..." Иван Андреевич не думал о сопротивлении: услышав, что на него идет великий князь, он с семейством и со всеми приближенными своими бежал в Литву. Можайск присоединен был к Москве, и в нем великий князь оставил своих наместников382.

Теперь великий князь обратил свое внимание на Великий Новгород. Впрочем, ему нужно было еще разделаться с набегом татар. В 1455 г. к Оке пришел сын Седи-Ахмета Салтан. Иван Васильевич Ощера, стоявший недалеко от берега Оки с коломенской ратью, боялся вступить в бой с царевичем, и татары свободно переправились через реку, безнаказанно грабили и пустошили край, и с большим полоном пошли обратно. Тогда великий князь выслал против них своих детей, Ивана и Юрия, а потом и сам выступил. Но Федор Басенок предупредил их: нагнал хищников, побил их и отнял у них полон383.

Причины неудовольствия великого князя на Новгород заключались в том, что последний принимал к себе недругов Василия. Так, он принял к ceбе Шемяку, который там и помер. Митрополит Иона, в своей переписке по этому поводу с новгородским владыкой, настаивал на том, между прочим, чтобы Шемяка прислал к великому князю посла с челобитьем и чистосердечным раскаянием в своем преступлении против старшего брата. Шемяка, действительно, присылал в Москву с своим боярином грамоты, но "с великою высостию", а о преступлении своем ничего даже и не упоминал. Новгородский владыка объяснял радушный пpиeм Шемяки в Новгороде старым обычаем, по которому всякий князь, пpибегaвший под кров св. Софии, принимался с почетом; выставлял также на вид, что митрополит и сам называл Шемяку своим сыном. Иона, выставляя на вид вины и злодеяния Шемяки, не только отказывался от признания его своим сыном, но и заявлял, что вместе с ним, митрополитом, все владыки и все русское священство считают Шемяку отлученным от Божией церкви384. Другой князь, не ужившийся с Москвой и, следовательно, неприятный ей, перешел, в половине июня 1455 г., из Пскова в Новгород, - это - Василий Васильевич Гребенка, кн. суздальско-шуйский. Недовольный своим уделом и вообще положением своего дома, он уехал сначала в Новгород, а потом, в 1448 г., переехал во Псков; в 1455 г., как сказано, он опять переехал в Новгород... Великий князь отослал в Новгород "грамоты взметныя" и выступил в поход в феврале 1456 г. В Волок собрались к нему все князья и воеводы, долженствовавшие принять участие в походе; сюда же явился новгородский посадник с челобитьем, чтоб великий князь пожаловал: на Новгород не шел бы и гнев свой отложил бы. Но Василий челобитья не принял. Вступивши в Новгородскую землю, он послал кн. Ивана Васильевича Стригу-Оболенского и Федора Басенка на Русу, граждане которой, не ожидая столь быстрого прибытия низовской рати, не успели вывезти или припрятать своих пожитков, так что московские воеводы должны были отправлять приобретенную добычу в свою землю с ратными людьми. Ратных людей осталось здесь, и с воеводами и с детьми боярскими, весьма небольшое число, менее двухсот. А между тем из Новгорода наступала пятитысячная рать. На совете воеводы порешили выступить против этой рати, так как, - говорили они, - воспользовавшись добычею, они сами отпустили с ней ратных людей, сами же и должны, следовательно, выходить из такого критического положения. Притом же, говорили они, если не биться с новгородцами и не пасть в бою, то все равно придется погибнуть за вину от своего государя. Место для битвы было весьма неудобно: враждующие стороны разделялись плетнем и снежными суметами. Московские воеводы, заметив, что на новгородцах очень крепкие доспехи и что, поэтому, их трудно будет одолеть, порешили стрелять по коням, а не по всадникам; кони, вследствие этого, начали беситься и метаться в разные стороны, а неискусные и необученные военному делу всадники, вооруженные длинными копьями, которыми не умели владеть, падали с коней и этим производили необыкновенное замешательство; наконец, новгородцы ударились в бегство, a московские воеводы преследовали их по пятам. Тут пойман был, между прочим, посадник Михаил Туча. В полон много нельзя было брать по малочисленности московской рати, из которой, говоря современным языком, нельзя было отряжать большого конвоя к пленным. Новгород пришел в уныние, когда прибежали туда остатки разбитой рати... Раздался вечевой колокол, собрались новгородские власти и граждане, но никто не знал, с чего и речь начать; наконец, как будто пьяные, говорили то, что придет в голову: одни - одно, другие - другое. Верх взяла мысль - просить владыку, чтобы отправился к великому князю с челобитьем. Архиепископ хотя и заявлял, что за преступление новгородцев ему нельзя и на очи показаться великому князю, - тем не менее, видя, в какой беде находится его паства, отправился с посадниками, тысяцкими и житьими людьми: посетил, по обычаю, сначала князей и бояр московских и просил их ходатайствовать за Новгород пред великим князем; наконец, допущен был на очи самого великого князя. Василий Васильевич, послушав челобитья богомольца своего, а также братьев и бояр своих, взял с новгородцев "за свою истому" около 10,000 новгородских серебряных рублей кроме того, что дано было новгородцами братьям и боярам великого князя. После этого в Новгород посланы были бояре, которые привели новгородцев к крестному целованию. Договор Новгорода с великим князем, заключенный в Яжолбицах (120 в. от Новгорода), содержит в себе зачатки того, что послужило потом к падению новгородской самостоятельности. Новгородцы отступались для великих князей, Василия Васильевича и Ивана Васильевича (который объявлен соправителем отца в 1450 г.), от приобретенных ими ростовских и белозерских земель; обязывались платить черный бор, отменить вечевые грамоты, новгородскую печать заменить печатью великого князя, не вмешиваться в княжеские усобицы, не принимать к себе князей: можайского и сына Шемяки, Ивана Димитриевича Шемякина с детьми их, а также матери и зятьев последнего; не принимать никаких лиходеев великого князя, откуда бы они ни явились385.

В том же 1456 г. великий князь одержал две весьма важных, так сказать, бескровных победы. В начале июля он приказал схватить кн. боровско-серпуховского, Василия Ярославича, который, как мы видели, находясь в родстве с Темным, был всегда ему предан и верен даже в безвременье его. Что за причина была такой черной неблагодарности великого князя, из летописей не видно. Степенная книга говорит, но глухо, что он взят "за некую крамолу". Другое бескровное завоевание великого князя, относимое летописями к тому же году, это - отдача вел. кн. рязанским Иваном Федоровичем как Рязанского княжества, так и сына-наследника в опеку Василия Васильевича, который постарался взять будущего рязанского князя в Москву, под предлогом воспитания, поручив Рязанское княжество ведению своих наместников386.

Если Василий Васильевич старался поставить Новгород в такое положение, которое соответствовало бы его очевидным стремлениям к единодержавию; если он с тою же целью старался уничтожить таких князей, которые несомненно были преданы ему, не говоря уже о князьях-недругах его, то мог ли он равнодушно смотреть на самостоятельную Вятку, родную дочь Великого Новгорода, тем более, что она так недавно была в руках московского князя, который отдавал ее Юpию галицкому? И вот, в 1458 г. Василий Васильевич посылает кн. Ивана Васильевича Горбатого, Григория Перхушкова и других на Вятку. Поход этот, однако, был неудачен, что зависело от корыстолюбия воевод: летописи говорят, что Перхушков "у вятчан посулы поимал да им норовил". Вот почему воеводы и не взяли Вятки. Великий князь все-таки не хотел бросить намеченной цели: в 1459 г. он послал на Вятку других воевод: кн. Ивана Юрьевича Патрикеева, Ивана Ивановича и кн. Димитрия Ряполовского. Эти воеводы взяли Орлов и Котельнич, долго держали в осаде Хлынов, так что, наконец, вятчане "добили челом на всей воле великаго князя"387.

В том же 1459 г. опять напомнили о себе татары Седи-Ахметовой орды: они подошли к Оке. Великий князь выслал против них сына своего Ивана, который отбил хищников от берега. В следующем 1460 г. татары опять приходили на Рязанскую землю: хан Большой Орды Ахмат, сын Кичи-Ахматов, остановился на Рясьском поле, а к Рязани подошли Юсуф и Темир. Однако татар побили и заставили обратиться в бегство388.

Но перейдем опять в противоположную сторону, к северо-западу.

Мы видели, что с Новгородом Василий Васильевич разделался довольно решительно и даже круто; видели такие условия мира с новгородцами, которые должно считать предвестниками падения Господина Великого Новгорода и всех вольностей его. Не так поступал великий князь с младшим братом Новгорода, Псковом. В отношениях к последнему великий князь проявлял большую мягкость и желание удовлетворить нередко обращаемые к нему просьбы псковичей. Даже то обстоятельство, что псковичи посылали войско свое в помощь Новгороду в 1456 г., не навлеко на них дурных последствий, что могло бы быть, если бы хоть сколько-нибудь хотелось великому князю смирить Псков и поставить его в более подчиненные отношения к себе. Вероятно, великий князь не считал Псков ни в каком случае опасным и считал возможным справиться с ним, когда ему заблагорассудится. К Новгороду же, как представлявшему собой более солидную политическую силу, Василий не мог относиться безразлично, а потому при всяком удобном случае старался ослабить его. Зато и новгородцы, как сейчас увидим, если не все, то мнoгиe питали к нему злобу. - В 1460 г. января 20-го Василий Васильевич приехал в Новгород с сыновьями своими, Юрием и Андреем большим, по выражению некоторых летописей, "миром", т. е. просто посетить свою отчину, В. Новгород, и поклониться его святыне. К этому другие летописи добавляют, что он приехал "о всех своих управах", что вероятнее: с специальною религиозною целью московские князья, обыкновенно, ездили поближе, в Троицкий монастырь. О приезде великого князя в Новгород услыхали псковичи, - у которых все начало зимы 1460 г. проходило в драках с немцами и взаимных опустошениях собственных земель, - и послали в Новгород к великому князю послов бить ему челом "о жалованьи и о печаловании своея отчине" и говорить: "есмя приобижени от поганых немець и водою, и землею, и головами, и церкви Божия пожжени от поганых на миру и на крестном целовании". В то же время послы должны были вручить великому князю в дар 50 рублей, а также просить его, чтобы он дал им своим наместником, псковским князем, кн. Александра Васильевича Черторижского. Великий князь согласился на последнюю просьбу с тем условием, чтобы Черторижский целовал крест ему, великому князю, и детям его на том, что он зла им не будет ни хотеть, ни мыслить. Черторижский не хотел дать такой присяги и, несмотря на просьбы псковичей, не остался у них и уехал в Литву, а в Псков Василий Васильевич послал сына своего, Юрия, который, с соизволения отца, удовлетворил просьбу псковичей - дал им в качестве псковского князя, а великокняжеского наместника, кн. Ивана Васильевича Оболенского-Стригу. Василий Васильевич, пробывши в Новгороде шесть недель, выехал обратно в Москву 1-го марта. Одна из летописей (Соф. 2-я) передает факт, случившийся в Новгороде вскоре по приезде туда великого князя. Если известие этой летописи достоверно, то передаваемый ею факт указывает на то раздражение новгородцев, которое возбудил в них великий князь походом 1456 г. Вот этот факт. По приезде великого князя новгородцы собрались к св. Софии по звону вечевого колокола и совещались об убиении Василия и детей его. Этот кровавый замысел не приведен в исполнение, благодаря только владыке Ионе, который, явившись на вече, указал им на все безрассудство их предприятия: старший сын великого князя, по словам владыки, услышавши об участи отца и братьев, возьмет рать у царя (т. е. хана) и разорит всю Новгородскую землю... Трудно заподозрить это известие в неправдоподобии. Хотя другие летописи ничего подобного не передают, а многие из них, напротив, говорят, что Василий принят был с любовию, - но, во-первых, одна из них, говоря о прибытии Василия в Новгород, добавляет: "а новгородцы во сторожи жиша"; во-первых, по некоторым летописям тогда же какие-то "шилники" хотели убить Федора Басенка; в-третьих, в Новгороде, несомненно, много было граждан, озлобленных на Василия за отнятие им у Новгорода некоторых прав по договору 1456 года389. - Между тем, вскоре по отъезде великого князя, в Новгород прибыли немецкие послы для заключения перемирия на пять лет. Псковичи и новгородцы отправили послов к великому князю с целью доложить о просьбе немцев. Василий Васильевич дал свое согласие. В то же время из Пскова почему-то выехал великокняжеский наместник, кн. Иван Стрига. Псковичи отправили с ним послов к великому князю с дарами и челобитьем о том, чтобы он печаловался о них, - и Василий дал им наместника в лице кн. Владимира Андреевича, сына Андрея Александровича, кн. ростовского. Хотя кн. Владимир послан был во Псков "не по псковскому прошению, ни по старине", тем не менее, псковичи приняли его "с любовию"390.

В предпоследний год своей жизни Василий Васильевич, неизвестно по каким побуждениям, собрался в поход на Казань и был уже во Владимире, как к нему явились казанские послы, и был заключен мир, неизвестно, впрочем, на каких условиях391. В год смерти Василия, т. е. в 1462 г., дворяне боровского князя Василия Ярославича задумали высвободить своего князя из заточения и на этом целовали друг к другу крест. Но замысел их открылся, и великий князь приказал казнить их "казнью незнаемою": бить кнутом, отсекать руки, резать носы, а иным отсекать головы392. Это было последним деянием великого князя.

Василий Васильевич разболелся сухотною болезнию и приказал жечь на разных местах тела трут - обыкновенное тогдашнее врачебное средство против названной болезни, как видно из тогдашних лечебников, так называемых "Добропрохладных вертоградов". Сверх ожидания, на теле образовались раны, которые начали гнить. Предвидя скорый конец жизни, великий князь хотел принять иноческий чин, но его удержали от того. Он скончался 27-го марта393.

Василий Васильевич был женат, с 1433 г.394, на Марье Ярославовне (ум. в мон. с именем Марфы в 1484 г.), дочери Ярослава Владимировича, князя боровско-серпуховского, и от этого брака имел детей: Юрия старшего, Ивана, Юрия младшего, Андрея старшего, Семена395, Бориса, Андрея младшего и дочь Анну, бывшую в замужестве за Василием Ивановичем, вел. кн. рязанским.

Старший сын Василия умер младенцем, а потому великокняжеское достоинство переходило ко второму сыну, Ивану. Василий Васильевич по собственному опыту знал, что даже и у законного наследника, по новому порядку престолонаследия (от отца к старшему сыну), утвердившемуся и в сознании народа, честолюбивые родичи могут оспаривать престол, опираясь на старый порядок престолонаследия (чтобы только иметь предлог), или просто - на силу, - а потому, чтобы его наследник избежал возможных честолюбивых искательств со стороны своих родичей, еще при жизни своей объявил Ивана великим князем и своим соправителем, так что все грамоты и даже устные повеления исходили от двух великих князей. Эта мера могла иметь и практическое значение: народ еще при жизни Василия привыкал смотреть на сына его Ивана, как на великого князя.

Так как Василий, уничтожая уделы и вольные общины, сознательно стремился к единодержавию и, следовательно, хорошо видел, что его преемнику в этом направлении остается сделать весьма немного, то он постарался дать ему и все средства к тому, - по крайней мере, к такому заключению можно придти, основываясь на его духовном завещании: вместе с великокняжеским достоинством и собственным жребием на Москве и селами Добрятинским и Васильцевым, считавшимися неотъемлемою принадлежностью каждого великого князя, он назначает ему самый обширный удел. Вот что входило в этот удел: Коломна, Владимиp, Переяславль, Кострома, Галич, Устюг, Вятка, Суздаль, Нижний Новгород, Муром, Юрьев, Великая Соль, Боровск, Суходол, Калуга, Алексин и множество московских сел. Замечательно, что Владимир, этот символ великокняжеской власти для предшественников Василия, теперь отходит на второй план. Еще в самом начале княжения Василия у него оспаривают великокняжеское достоинство и занимают Москву, а не Владимир. Нельзя не заметить еще, что Суздаль, Устюг и Вятка в завещаниях прежних великих князей не упоминаются. Второму сыну, Юрию, даны: Дмитров, Можайск, Серпухов, Медынь и Хотунь; Андрею большому: Углич, Устюжна, Рожалов, Кистьма, Бежецкий Верх и Звенигород; Борису: Ржев, Волок, Руза; Андрею меньшому: Вологда с Кубеной и Заозерьем и некоторые костромские волости; великой княгине, жене своей: в пожизненное владение Ростов с тем, чтобы ростовские князья и при ней ведали то, что ведали при нем, великом князе; далее - Нерехта; кроме того, ей дана в полную собственность купля его: городок Романов и Усть-Шексны396.

Иван III Васильевич p. 1440 ум. 1506

He будем говорить о том, что княжение Ивана III было блестяще, что с него, как выражается наш историограф, "история наша приемлет достоинство истинно государственной, описывая уже не бессмысленные драки княжеские, но деяния Царства, приобретающего независимость и величие" и пр. Скажем только, что княжение Ивана III есть как бы продолжение княжения Василиева и дальнейшее развитие идеи единодержавия. А потому прямо приступим к изложению течения дел, начавшихся еще при Василии и непрерывно продолжавшихся по смерти его397.

Мы видели, что Василий Васильевич, по просьбе псковичей, послал к ним в князья, а своим наместником, кн. Владимира Андреевича, на которого они не указывали. Псковичи хотя и с честию приняли его, по не ужились с ним: в сентябре 1462 г. они показали ему путь. "А иныя люди, замечает летопись, на вечи с степени съпхнули его". Летопись так объясняет это изгнание великокняжеского наместника: "он приеха не по псковской старине, псковичи не зван, а на народ не благ". Владимир Андреевич поехал в Москву жаловаться на псковичей. В начале зимы и псковичи отправили в Москву послов просить ceбе князя. Великий князь три дня не пускал этих послов к себе на очи. Только после больших хлопот послам удалось представиться государю, который смягчился и обещал дать такого князя, какого они выберут, - но в таком случае псковичи должны были прислать с боярином своим грамоту о том в Москву. В 1463 г. в Москву прибыл боярин с грамотой, в которой псковичи просили ceбе кн. Ивана Александровича Звенигородского, который и приехал в Псков в начале апреля. Мало того, летом великий князь прислал во Псков воеводу своего, кн. Федора Юрьевича, на помощь против немцев. Последние, после удачных действий русских войск, стали просить мира. Любопытно, что при этом упоминается о каких-то пошлинах, долженствовавших идти великому князю от дерптского епископа: "тогда же и о пошлинe великих князей (т. е. говорили), что в Юрьеве, а то пискупу великому князю давати по старине". Пepeмиpиe взято было на 9 лет. Новгородцы, замечает летопись, хотя их и много просили псковичи, не оказали помощи ни словом, ни делом... Псковичи, как известно, старались освободиться от Новгорода не только в политическом, но и в церковном отношении. Политической самостоятельности Псков уже достиг, но церковной у него еще не было: он зависел в этом отношении от новгородского владыки. Равнодушие Новгорода к Пскову во время войны последнего с немцами сильно, кажется, подогрело в псковичах желание обособиться от Новгорода и в церковном отношении. Отправка послов в следующем 1464 г. к великому князю с грамотою имела целью столько же то, что прежде всего выставлялось на вид, сколько и желание псковичей выхлопотать для Пскова своего отдельного владыку. Послом отправлен был какой-то шестник Исак с грамотой, в которой псковичи, выражая великому князю благодарность за оказанную им против немцев помощь, добавляют, что с этой целью они хотели отправить к великому князю посольство из посадников и бояр, но не сделали этого из опасения, что новгородцы не пропустят посольства. Великий князь выразил только удивление, как можно думать, чтобы его отчина - Новгород могла это сделать. В другой грамоте псковичи просят великого князя, чтобы он пожаловал свою отчину Псков: велел бы своему богомольцу, митр. Феодосию, поставить во Псков владыку и притом родом псковича. "То есть дело велико, хотим о том с своим отцем гораздо мысли", отвечал великий князь. В конце января псковичи отправили в Москву послов, по слову великого князя, вручив им 50 рублей в дар последнему; послы эти должны были благодарить великого князя за помощь против немцев и повторить просьбу об отдельном для Пскова владыке. В последней просьбе отказано было на том основании, что в Пскове никогда не было владыки, так что псковичи должны были возвратить новгородскому архиепископу воды, земли и все оброки, которые они удержали было за собой в надежде иметь своего владыку. При этом великий князь главному послу, посаднику Максиму, подарил верблюда398.

Теперь посмотрим, в какие отношения стал Иван Васильевич к князьям в начале своего княжения.

Мы видели, что вел. кн. рязанский Иван Федорович пред смертию поручил блюсти Рязанское княжество и своего наследника, 8-летнего сына Василия, еще отцу Ивана Васильевича. Темный взял рязанского княжича вместе с сестрой его Феодосией в Москву, а в Рязанскую землю послал своих наместников. Княжич, конечно, воспитывался в желательном для московского князя направлении. Таким образом, в политическом отношении великий князь московский мог иметь сильное влияние на Рязань; он мог бы даже, пользуясь случаем, присоединить ее к Москве, но, вероятно, естественное чувство уважения к памяти покойного рязанского князя, так доверчиво отнесшегося к князю московскому, должно было до времени удерживать Ивана Васильевича от решительного шага. Притом же, надобно было, так сказать, расчистить путь, чтобы сделать этот шаг. Политическое влияние Москвы на Рязань, положенное воспитанием в Москве рязанского княжича, упрочено было еще браком этого княжича на сестре великого князя московского, Анне. Брак состоялся 28-го января 1464 г. На той же неделе молодая чета уехала в Переяславль. Но Ивану Васильевичу, кажется, желательно было иметь влияние на Рязань и в церковном отношении. По крайней меpе, когда рязанский княжич был еще в Москве, в Рязань поставлен был епископом казначей митрополита Давид, который, во всяком случае, сильно должен был тяготеть к Москве399. С тверским князем Михаилом Борисовичем, шурином своим, и его родичами, а также с Михаилом Андреевичем верейским, заключены были договоры вскоре по занятии Иваном Васильевичем великокняжеского стола. Великий князь признает Михаила Борисовича равным ceбе братом; оба обязуются владеть своими княжествами по старым рубежам, помогать друг другу против татар, Литвы, Польши и немцев, не принимать к себе удельных князей, враждебных которой-либо из договаривающихся сторон; великий князь московский не вступается в дом св. Спаса и не принимает от хана ни Твери, ни Кашина. Михаил Андреевич верейский по договорам считается младшим братом не только по отношению к великому князю, но и к самым младшим братьям последнего; договаривающиеся обязуются не заключать ни с кем мира без общего согласия; владеть своими землями по старым рубежам и пр. Михаил Андреевич возвращает великому князю волости, полученные им от Василия Васильевича: Вышгород, Плеснь и др.400

В 1467 г. Иван Васильевич, по обстоятельствам, должен был обратить внимание на восток - на Казань и Черемису. В названном году казанские князья тайно звали служебного (московского) царевича Касима на царство Казанское, где был Ибрагим. По просьбе Касима великий князь отпустил с ним своих воевод, кн. Ивана Юрьевича Патрикеева и кн. Ивана Васильевича Стригу-Оболенского, которые и выступили в поход 14-го сентября. Предводители надеялись врасплох подступить к Казани, но на левом берегу Волги, на месте переправы, их поджидал уже царь Ибрагим, который не допустил их переправиться через реку. Возвращение войск назад было черезвычайно грустное: осень была холодная и дождливая; чувствовался сильный недостаток в фураже и съестных припасах, так что с голоду кони падали, а ратники даже и в постные дни ели мясо, что, при тогдашних строгих отношениях к соблюдению постов, могло быть только в самом крайнем, самом безвыходном положении. Потерь в людях, впрочем, не было. По уходе московских войск, татары не медля бросились изгоном на Галич, но захватили только небольшой полон, потому что граждане "сидели в осаде"; притом же великий князь заблаговременно распорядился рассылкой застав (гарнизонов) в города: Муром, Нижний Новгород, Кострому и Галич401. В ту же осень великий князь послал кн. Семена Романовича с своими полками на Черемису, которая хотя и управлялась своими князьками, но подвластна была царю казанскому. Полки, 6-го декабря 1468 г., выступили из сборного пункта - из Галича - и пришли в Черемисскую землю только через месяц, потому что приходилось идти лесами, "без пути", как выражается летописец, и притом в страшный холод. Пришедши в Черемисскую землю, войска истребляли все, чего нельзя было взять с собой; все предавали огню и мечу; доходили едва не до самой Казани, и потом воротились домой, по выражению летописи, поздорову. В то же время нижегородцы и муромцы, по приказу великого князя, воевали нагорную и низовую стороны Волги, "горы и бараты" (?), как сказано в летописи; нижегородская застава ходила на Волгу, разбила казанцев и пленила князя Хозюм-Бердея, которого привела к великому князю. Кн. Стрига-Оболенский, в том же году, выгнал казанских татар из Костромской области; он преследовал их до р. Унжи, но не мог настичь; эти татары взяли и сожгли в верховьях р. Юга городок Кичменгу, а на Вербной неделе нападали на Костромские волости. Кн. Даниил Холмский побил отряд казанских татар около Мурома; эти татары после Пасхи безнаказанно набегали на окрестности Мурома, и повторили свой набег уже летом, но за это поплатились. Великий князь, за три недели до Великого поста, еще до нападения татар на Кичменгу, задумал сам идти на Казань и был уже во Владимире, как ему дали знать, что в Москву приехал писарь Яков (государственный секретарь), посол от польского короля Казимира. Иван Васильевич приказал ему ехать в Переяславль, куда и сам отправился вместе с сыном. Посол, неизвестно зачем приезжавший, скоро был отпущен402.

В конце Страстной недели великий князь возвратился из Владимира (отпустивши посла, он приехал сюда из Переяславля) в Москву. После Пасхи (17-го апреля) он послал многочисленные войска на Каму. Полки из разных городов соединились на Вятке под Котельничем; здесь присоединились к ним и вятчане, которые, прослышав, что на них идут казанцы, возвратились к Вятке, оставив из своих при московских полках только 300 человек. Действительно, казанцы подступили к Вятке, граждане которой, не будучи в состоянии сопротивляться им, передались на сторону царя Ибрагима. Между тем, воеводы великого князя повоевали Черемису по р. Вятке, вышли в Каму, пошли на низ и все повоевали до Тамлуги; побили гостей, у которых много взяли товару, ходили до Татарского перевоза и - опять повернули вверх, воюя казанские места; входили воевать и в Белую Воложку (р. Белая). К той же реке подошли и конные татары в количестве 200 чел.; оставив коней у Черемисы, они пошли в судах вверх по Каме. Между тем, воеводы, плывя обратно в Каму, Черемису повоевали, коней татарских посекли и пошли далее по Каме за татарами, которых настиг и побил воевода Иван Руно, вышедший в поход с казаками. Отсюда воеводы пошли на великую Пермь и к Устюгу и воротились к великому князю с большим татарским полоном403.

В следующем 1469 г. предпринят был новый поход на Казань. На Фоминой неделе (Пасха была 22-го апр.) выступили войска под главным воеводством Константина Александровича Беззубцева. В этом ополчении были дети боярские от всей земли - из всех городов, из всех вотчин: коломенцы, муромцы, владимирцы, суздальцы, дмитровцы, можайцы, угличане, ярославцы, ростовцы, костромичи и др.; из Москвы пошли сурожане, суконники, купеческие люди и др. с отдельным воеводой, кн. Петром Васильевичем Оболенским-Нагим. Все эти рати пошли реками, к которым были ближе: Москвой, Клязьмой, Окой и Волгой, и сошлись в Н. Новгороде. К Устюгу великий князь послал воеводу кн. Даниила Васильевича Ярославского с своими боярскими детьми, а из Вологды туда же пошел с вологжанами воевода кн. Андрея Васильевича (меньшого), Семен Пешак-Сабур. Между тем, как главные силы уже собрались в Н. Новгороде и начали военные дeйcтвия, северная рать, о которой мы только что упомянули, подошла к Вятке. Воеводы именем великого князя приглашали вятчан идти на казанского царя. "Изневолил нас царь, отвечали вятчане, и право свое есмя дали ему, что нам не помогати царю на великаго князя, ни великому князю - на царя". Казанский посол, бывший в то время в Вятке, дал знать своему царю, что от Вятки под Казань идет судовая рать, но не большая. Между тем, главный воевода Беззубцев получил от великого князя грамоту, в которой Иван Васильевич приказывает самому воеводе с главными силами стоять в Нижнем Новгороде, а воевать казанские места по обеим сторонам Волги воевода мог отпускать только охотников, причем запрещено было подходить к самой Казани. Воевода собрал ратников и объявил им волю великого князя. "Все хотим на окаянных татар за святыя церкви и за своего государя великаго князя Ивана и за православное христианство!" закричали ратные люди. Охочих набралось столько, что воевода остался в Нижнем Новгороде с самым малым количеством войска. Охотники отслужили молебен в Старом Новгороде за великого князя и его воинство и пустились в путь; по дороге они служили молебен еще у св. Николая, причем каждый по своему достатку раздавал милостыню. Но в предстоящих действиях необходимо было единство, а Беззубцев не назначил им воеводы, почему ратные люди сами избрали общим воеводой Ивана Руно. Эта рать пришла под Казань 21-го мая. Вышедши из судов, войска пошли под Казань, когда татары еще спали: с криком, под звуки труб, ратники бросились на посады и начали избивать татар; иные грабили, другие забирали полон, при чем освободили полоняников из Москвы, Рязани, Литвы, Вятки, Устюжны, Перми и др. городов; вокруг всей Казани были зажжены посады; многие из жителей сдавались в плен, а многие запирались с своим богатством в мечетях ("в храмех своих") и там погибали в пламени. Когда посады сгорели, усталые ратники отступили от города и переехали на Коровничий остров, где стояли семь дней.

Сюда прибежал из Казани один из русских пленников и сообщил, что царь Ибрагим, на ранней заре, придет на них со всей землей своей: с Камской, Сыплинской, Костяцкой, Беловоложской, Вотяцкой и Башкирской, по воде и по суше. Тогда воеводы отделили молодых людей с большими судами и приказали им стать на острове Ирихове и не ходить в узкое место Волги, а сами приготовились к обороне; те не исполнили приказания и - вышли на судах в узкое место; татарская конница начала стрелять по ним, но молодежь отстрелялась; судовая же татарская рать пошла на главные, хотя и не многочисленные силы, - но татары были отбиты и преследуемы до Казани. Из-под Казани воеводы возвратились на Ирихов остров к большим судам, куда прибыл из Нижнего Новгорода и главный воевода Беззубцев, узнавали, что, вопреки приказу великого князя, рати подступали к Казани. Отсюда Беззубцев послал к великому князю с известием о случившемся под Казанью, а также, по повелению великого князя, послал к Вятке наказ, чтобы вятчане шли к Казани ратью, на что давалось им сроку три с половиной недели. Теперь вятчане отговаривались уже не тем, чем перед князем Ярославским: "Когда пойдут под Казань, сказали они, братья великаго князя, тогда пойдем и мы". Беззубцев ждал три с половиной недели и ничего не дождался; ждал еще столько же, но ни от великого князя воевод (кн. Ярославского и Сабура), ни от вятчан вестей не было; а в корме для конницы уже чувствовался недостаток: они шли "изгоном", а потому не могли захватить с собой достаточно корму. Оставалось идти назад, в Нижний Новгород. Так и сделали. - На другой день по уходе с о-ва Ирихова, воеводы встретили вдову Касима, Ибрагимову мать, которая сообщила им, что великий князь отпустил ее со всем добром и с честию к сыну и что уже никакого лиха между ними не будет, а будет только добро. Это-то обстоятельство, вероятно, и заставило великого князя отдать, как мы видели уже, приказ не подступать к Казани... Воеводы, между тем, прибыли на Звенич остров и в следующий воскресный день, отслушавши литургию, только что хотели садиться за обед, как на них напали казанцы; московские ратники прогнали их на противоположный берег, с которого конные татары, в свою очередь, заставили русских отплыть к своему берегу, куда опять устремились судовые татары и - опять были отбиты. В таких стычках прошел весь день. Но возвратимся к той рати, которая шла от Вятки к Казани... Получивши ложное известие от одного татарина, что Беззубцев ушел из-под Казани, заключивши мир с Ибрагимом, кн. Ярославский с устюжанами поплыл из Камы к Нижнему Новгороду. Истинное положение дел открылось только тогда, когда он увидел, что перед Казанью Волга была заграждена татарскими судами. Но, волей-неволей, несмотря на громадное неравенство сил, русские решились пробиться сквозь татарские суда. Битва была жаркая: резались не на живот, а на смерть; схватывались руками и бились, душили друг друга в объятиях, как в рукопашном бою. Тут особенно отличился кн. Василий Ухтомский: он бегал по связанным судам с ослопом (дубиной), и уложил множество татар. Много полегло русских, но не менее и татар, - все-таки устюжане пробились в открытую реку и приплыли в Н. Новгород. Отсюда они били челом великому князю о жалованьи: два раза великий князь присылал им по золотой деньге, но эти деньги они отдавали бывшему с ними попу Ивану, чтобы он молился Богу о государе и его воинстве; в третий раз великий князь прислал им разных съестных и др. припасов: муки, масла, стрел, луков и пp. - Bсe эти походы нельзя назвать удачными по их результатам: положительного из них ничего не вышло, так как дело ограничивалось только обоюдным истреблением людей и опустошением земель. Вероятно, в надежде достигнуть более существенных результатов, великий князь, весной 1470 г., опять послал на Казань судовую рать. В этом походе участвовали братья великого князя, Юрий и Андрей большой и Василий Михайлович верейский; с ними шли воеводы: Иван Юрьевич Патрикеев, Даниил Димитриевич Холмский и Федор Давидович. К Казани князья подошли сентября 1-го: татары вышли из города и - произошла небольшая стычка, после которой казанцы бежали и заперлись в городе, a pуccкиe окружили Казань и отняли воду. Только тогда Ибрагим заговорил о мире и добил челом на всей воле великого князя. Но из летописей не видно, в чем заключалась эта воля; правда, Ибрагим должен был выдать всех русских пленников, взятых казанцами в последние 40 лет404.

Одним из самых важнейших дел княжения Ивана III было присоединение Великого Новгорода к Московскому княжеству наравне и одинаковых правах с другими присоединенными к Москве княжествами. Предшественник Ивана дал почувствовать новгородцам, к чему ведет их разномыслие с великим князем и неисполнение воли последнего. Новгородцы ясно должны были видеть, что стремление великих князей к уничтожению новгородских вольностей чем далее, тем более будет усиливаться. Нужно было искать исхода: или помириться с требованиями великого князя московского и рано или поздно слиться с Москвой, или искать средств к сохранению своих вольностей. Одними собственными средствами Новгород, разумеется, не мог противостоять Москве: нужно было искать сильного союзника. Ни тверской, ни - тем более - рязанские князья не могли ему помочь уже только по своим отношениям, в каких они находились к московскому князю; большая часть уделов присоединена к Москве - здесь тоже нельзя было искать опоры; братья великого князя сидели пока смирно на своих уделах... Куда же обратиться? Под боком был сильный, сравнительно, сосед - король польский и великий князь литовский; к нему-то партия, не желавшая подчинения Москве, и обратилась. Но была другая партия, тянувшая к Москве. От вражды этих двух партий нестроение в Новгороде еще более усилилось, особенно к концу 70-х годов. Все предвещало Новгороду что-то недоброе: суеверный народ вполне убежден был в этом последнем - на это указывали знамения: сильная буря сломила крест на св. Софии; на двух гробах явилась кровь; у Спаса на Хутыне корсунские колокола сами звонили; в женском монастыре великомуч. Евфимии из очей пр. Богородицы на иконе слезы исходили... Но возвратимся к политическим событиям. Итак, в Новгороде было две партии, московская и литовская; но так как последняя была сильнее, то "грубости" против великого князя чинились без cтecнeний. Эти грубости летопись начинает перечислять с того, что новгородцы вообще отступили от старины: перестали держать имя великих государей-князей честно и грозно; дела господарского по земле не исправляли, пошлин не отдавали; земли и воды, от которых, по старине, по суду отступились в пользу великого князя, опять забрали себе, и людей на этих землях приводили к крестному целованию на имя Господина Великого Новгорода. Дерзость этой партии, наконец, дошла до того, что наместникам и великокняжескому послу "лаяли и безчествовали", и, вообще, над людьми великого князя чинили насилия; на землях, порубежных с великокняжескими, отчинам братьев великого князя и их людям "многу пакость чинили". Наконец, и это самое важное, противная Москве партия хотела отдаться королю Казимиру, государю латинской веры, а это значило изменить православию. В Москве, конечно, очень хорошо знали об этом, но Иван Васильевич, - хотя и не надеялся на исправление Новгорода до окончательного подчинения его Москве, - тем не менее, счел за нужное сначала подействовать на новгородцев мерами вразумления: великий князь писал новгородскому владыке о том, что польский король еще отцу его Василию не однажды предлагал принять митрополита Григория, а ему, владыке, самому известно, откуда пришел этот Григорий и кем поставлен: "он пришел из Рима, от папы, и поставлен в Рими же бывшим цареградским патриархом Григорием, который повиновался папе с осьмаго собора"; далее великий князь напоминал владыке о том, что он, владыка, дал московским митрополитам (Ионе, Феодосию и Филиппу) обет - не приступать к Григорию, не отступать от митрополита московского; наконец, Иван Васильевич предупреждает владыку, что если Григорий начнет подсылать к нему или к новгородцам с какими-нибудь речами или письмами, то чтоб он, владыка, поберегся и внушил своим духовным детям, чтоб они не верили Григорьеву посланию и речей его не слушали. И к новгородцам великий князь обращался с увещаниями, чтоб "никоторого лиха не учинили... жили бы по старине", - но не исправлялась его отчина - Новгород Великий! - Приехал в Москву посол от Новгорода, посадник Василий Ананьин, и правил великому князю посольство о своих новгородских земских делах, а о грубости и неисправленьи новгородском "ни единого слова покорна не правил", и на вопрос бояр об этом так отвечал: "О том В. Новгород не мне приказал, об этом мне не наказано". Великому князю "велми грубно стало", что новгородцы о своих земских делах хлопочут перед ним, бьют ему челом, а о своих грубостях забывают. Все-таки он весьма сдержанным показал себя и теперь: он приказал Ананьину сказать отчине его, великого князя: "Исправьтесь, моя отчина, сознайтесь, а в земли и воды мои, великаго князя, не вступайтесь, - имя мое, великаго князя, держите честно и грозно по старине, а ко мне посылайте бить челом по докончанью: вас, свою отчину, жаловать хочу и в старшие держу". С этим он и отпустил посла, "возвещая своей отчине, что ему уже не в истерп, боле того им терпети не хочет их досады и непокорьства". Но великий князь хорошо видел, что Новгород зашел чересчур далеко, что отчина его разнуздалась, и не было надежды, чтобы она исправилась от увещаний, - а потому послал сказать псковичам, что если новгородцы не исправятся, то они, псковичи, были бы готовы идти с ним на Новгород. Псковичи известили об этом новгородцев.

Между тем, 8-го ноября 1471 г. умер новгородский владыка Иона. Через несколько дней по его кончине в Новгород прибыл испрошенный у Казимира князь Михаил Олелькович. В то же время новгородцы бывшего у них князя Василия Шуйского-Гребенку послали на Двину, в Заволочье, в заставу, опасаясь нападения на эту землю великокняжеских ратей. С прибытием Олельковича партия литовская хотя и усилилась, тем не менее, московских наместников не тревожили, и относительно нареченного владыки дело пошло по старине. На место Ионы избран был Феофил, архиепископский ризничий, и его нужно было посвятить: обратились не в Литву, а в Москву. Посол Никита Савин просил митр. Филиппа и мать великого князя печаловаться пред последним, чтобы великий князь дал опас на проезд в Москву для посвящения вновь избранному на место Ионы Феофилу: великий князь гнев свой к новгородцам отложил и опасные грамоты дал. Между тем, в Новгороде Олелькович приступил к делу: он, по сказанию одной летописи, предлагал Mapфe Борецкой, вдове посадника Исаака, стоявшей во главе литовской партии, одного пана в женихи, с которым она могла бы от имени Казимира заправлять всеми делами Новгородской земли. Олелькович, впрочем, не долго пробыл в Новгороде (с небольшим 4 месяца): в ту же зиму он ушел в Киев, где умер княживший там брат его Семен. По дороге он пограбил Русу и все места новгородские до самой литовской границы. Но и с отъездом его партия литовская продолжала действовать энергично: к ней пристал архиепископский ключник Пимен, один из бывших кандидатов на архиепископскую кафедру; когда жребий пал на Феофила, Пимен все-таки не терял надежды быть архиепископом: так как он заведывал архиепископской казной, то имел теперь возможнось распоряжаться ей по своему усмотрению: он много передал денег Mapфe на привлечение людей в свою партию, а также и на пропаганду по избранию его в архиепископы, - его не стесняло то обстоятельство, что уже выбран Феофил. Этот последний непременно хочет ехать на поставление в Москву. Но есть еще митрополит, в Kиеве. Пимен и говорил Mapфe и ее клевретам: "меня хоть в Киев пошлите, я и туда поеду на поставление". Но, должно быть, уж чересчур грубо и нахально действовал Пимен, и притом нарушая старину, по которой избранный жребием считался указанным от Бога: Пимена схватили и мучили, казну его разграбили и, кроме того, с него взыскали еще 1000 рублей. Между тем, нареченный архиепископ, воздерживая новгородцев от их увлечений и не видя с их стороны исправления, хотел уйти в свою монастырскую келью, но новгородцы не пустили его, хотя, в то же время, продолжали свое дело. В эту-то пору и пришло известие от псковичей о том, что им приказано быть наготове в случае надобности к походу на Новгород. Это еще более раздражило литовскую партию: новгородская голь, подкупленная приверженцами Литвы, кричала на вечах: "За короля хотим!", а в приверженцев Москвы, когда те начинали говорить, бросала каменья. С королем Казимиром заключен был договор, по которому Новгород сохраняет все свои вольности. Великий князь еще раз хотел вразумить новгородцев, - он послал к ним Ивана Федоровича Товаркова с такими речами: "чтобы отчина его от православья не отступали, а лихую бы мысль у себе из сердца отложили, а к латыньству бы не приставали, а ему бы челом били да к нему исправилися; а он, великий государь, жалует вас и в старине держит". Митрополит, в свою очередь, также посылал в Новгород увещательную грамоту. Но все было напрасно!.. Великий князь собрал совет, на котором решено было смирить Новгород оружием.

Прежде всего Иван Васильевич послал на Двину, в Заволоцкую землю, на новгородские пригороды и волости, воевод своих Василья Федоровича Образца и Бориса Матвеевича Слепого-Тютчева с устюжскими, вятскими и вологодскими ратями; в конце мая в Новгород послана была разметная грамота, а псковичам приказано было сложить к Новгороду крестное целование; воеводой к псковичам назначен кн. Шуйский. В собственно Новгородскую землю великий князь отправил прежде всего (за неделю до Петрова поста) десятитысячную рать с воеводами Даниилом Димитриевичем Холмским и боярином Федором Давидовичем; он приказал им идти к Русе и по дороге все предавать огню и мечу; ратям братьев своих приказал идти из своих вотчин разными путями к самому Новгороду; кн. Ивану Стриге приказано идти с царевичевыми татарами вверх по Мсте. В Москве, на время похода, великий князь оставлял сына Ивана, брата Андрея меньшого и царевича Муртозу, сына Мустафы, с его князьями и казаками, "на что ся где пригодит ему на каково дело"; с собой он брал братьев: Юрия, Андрея большого и Бориса, а также Михаила Андреевича верейского с сыном его Васильем и Касимова сына, царевича Даньяра, с его князьями и казаками; наконец, брал дьяка своей матери, Степана Бородатого, знатока летописей, на случай если бы пришлось обличать новгородцев в их изменах и неправдах. - Иван Васильевич выступил из Москвы 20-го июня, а 23-го был уже в Волоке; на Петров день он пришел в Торжок; сюда прибыли и воеводы тверского князя, кн. Юрий Андреевич дорогобужский и Иван Никитич Жито; сюда же пришли псковские послы с извecтиeм, что псковичи сложили к Новгороду крестное целование; великий князь приказал псковичам немедленно выступать в поход... Между тем к Новгороду ни откуда не являлось помощи: Казимир занят был своими делами; обращались к Ордену, но напрасно; надежда на то, что пути к Новгороду, - особенно весной и летом, - от множества рек, озер, болот и лесов - непроходимы, также не осуществилась: лето 1471 года было до того сухое, что реки обмелели, болота высохли, так что московские рати нигде не встречали препятствий. По дороге московские воины все пленили, все предавали огню и мечу; только татарам, как иноверным, великий князь запретил брать в плен жителей, так как походу придавался до известной степени характер религиозный... Когда московские передовые рати уже далеко проникли в Новгородскую землю, новгородцы отправили к великому князю посла просить опасу, но в то же время против передового московского войска выслали рать. Князь Холмский и Федор Давидович, опустошив все по пути к Русе, сожегши эту последнюю, пошли далее и остановились на Коростыне между Ильменем и Русою. Не ожидая нападения новгородцев, москвичи вели себя беспечно. Вдруг появилась новгородская рать, и московские полки, наскоро вооружившись, быстро двинулись навстречу новгородцам, и многих из них побили, а многих взяли живьем; этим последним резали носы, уши, губы, и в таком виде отпускали в Новгород; забранные у новгородцев доспехи бросали в реку или жгли. После этой битвы воеводы опять повернули к Pуcе, где встретили более сильную новгородскую рать, пришедшую р. Полою; но и эта рать была побита, о чем послано было известие к великому князю с Тимофеем Замыцким.

От Русы воеводы пошли было к Демону, но великий князь приказал им идти за Шелонь на соединение с псковичами, а под Демоном приказал стоять кн. Михаилу Андреевичу верейскому с сыном его Василием. Между тем новгородцы, узнавши о поражении своих ратей, не пали духом: отправив к великому князю другого посла, посадника Луку Клементьевича, они организовали новую рать, тысяч в тридцать, против Даниила Холмского и Федора Давидовича; конница пошла сухим путем, а пехота - озером в р. Шелонь. Враги встретились на берегах Шелони 14-го июля: сначала происходили незначительные перестрелки с берега на берег и перебранки; новгородцы, по известиям некоторых летописей, вели себя гордо, посылали ругань на счет московского войска и даже "на самаго государя великаго князя словеса некая хульная глаголаху, яко пси лаяху". Нечто подобное могло быть, потому что, надеясь на свою многочисленность, новгородцы могли думать, что московское войско, при своей сравнительной ничтожности, не посмеет даже в бой вступить. Несмотря, однако, на неравенство сил, московские воеводы решились на битву: быстро москвичи перебрались на другую сторону реки и ударили на новгородцев; новгородские воины, в числе которых находились такие люди, которые не имели никакого понятия о ратном деле, как гончары, плотники и пр., не умея владеть оружием, пришли в страшное замешательство, суетились, как пьяные, не знали, что делать, и, наконец, обратились в беспорядочное бегство, бросая по дороге копья, щиты и доспехи; они бежали и тогда, когда уже их перестали преследовать: им все слышался победный ясак (лозунг) великокняжеских ратников: "Москва! Москва!" Новгородцы многих потеряли в этой битве: многие пали на месте сражения, мнoгиe потонули в Шелони, 1700 человек взято в плен. Невероятно только, будто с московской стороны убит только один. Между трофеями, доставшимися великокняжеским воеводам, была и договорная грамота Новгорода с королем польским и тот, кто писал эту грамоту. Как первую, так и второго отправили к великому князю с боярским сыном Иваном Васильевичем Замятней. Великий князь находился тогда в Яжолбицах. Воеводы извещали его о решительной победе над новгородцами. Теперь Холмский свободно шел далее до самой немецкой границы, до Наровы. В то же время Демон сдался Михаилу Андреевичу верейскому. - Из Яжолбиц великий князь 24-го июля пришел в Русу и здесь, возмущенный полученной им договорной грамотой Новгорода с Казимиром, "всполеся на лукавыа новгородци" и решился строго наказать взятых в плен в Шелонской битве. Там сложили свои головы: сын Марфы Димитрий Исакович Борецкий, недавно возведенный великим князем в сан московского боярина и бывший посадником, - Василий Губа, Еремей Сухощок и др. Некоторые из посадников, тысяцких, бояр и житьих людей, как Василий Казимер и 50 его лучших товарищей, отосланы в оковах в Москву, а оттуда в Коломну в тюрьму; иных разослали по разным отрядам войск ("по станом"), где их "в крепости зело держаша"; "мелких людей" приказано отпускать в Новгород.

Отсюда великий князь двинулся к устью Шелони, на Ильмень, куда прибыл 27-го июля. - Между тем от воевод, посланных на Двину, получено было известие, что кн. Василий Шуйский-Гребенка, соединившись с заволоцкими, двинскими и корельскими людьми, бился с ними на воде и на суше, но войска его были разбиты и сам он, еле живой от ран, взят был своими людьми и поспешно увезен в Холмогоры (откуда потом он ушел в Новгород); земля Двинская приведена была под руку великого князя. В то же время оставленный в Москве Андрей меньшой задумал попользоваться в этой войне добычей: он послал с Вологды воеводу своего Семена Федоровича Сабура на р. Кокшенгу: Сабур повоевал мнoгиe погосты и села и возвратился домой с большим полоном. - Победы великокняжеских войск сплотили на этот раз всех новгородцев "во едину мысль": сначала они думали еще сопротивляться, несмотря на страшное поражение их ратей на Шелони; они ждали посла, отправленного к Казимиру через Ливонию, но посол, возвратившись, заявил, что магистр ордена не пропустил его в Литву; ко всему этому открылась измена: некто Упадыш заколотил железом 55 пушек, за что и был казнен. Все-таки новгородцы думали сопротивляться: выжгли окрестные посады, церкви, монастыри, учредили бессменную стражу и т. п. На их беду, от многочисленного стечения в город окрестных жителей, почувствовался сильный недостаток в съестных припасах; народ винил тех, которые прогневали великого князя; самые приверженцы Литвы пали духом. Наконец, как уже сказано, все пришли "во едину мысль": отправили к устью Шелони, к великому князю, нареченного архиепископа, архимандритов, игуменов и многих лучших людей ходатайствовать за Новгород: послы сначала просили бояр, эти - братьев Ивана Васильевича, чтобы ходатайствовали за Новгород; допущенные к великому князю, они молили его: "Смилуйся о своей отчине, уложи своего гнева, меча своего поуйми, огнь в земли угаси, грозы своее утиши, землю свою, господине, поукроти, старины в земли не изруши, дай света видети, безответных людей пожалуй, смилуйся, как ти Бог положить на сердци". Братья великого князя также печаловались за Новгород, и по их печалованью великий князь "гнев свой (с) сердца им сложил, и нелюбие свое им отдае, и меч свой унял и грозу свою в земли удержал"; пленных отпустил без окупа, "а войнам и грабежам учинил дерть и погреб всему" (все предано забвению). По мирному договору новгородцы должны были уплатить великому князю за свою вину 15,500 новгородских рублей (около 80 пудов серебра), которые должны были быть выплаченными в разные сроки, от 8-го сентября до Пасхи; возвратить прилегающие к Вологде земли: берега Пинеги, Мезени, Немьюги, Выи, Поганой Суры, Пильи горы, места, уступленные Василию Темному, а потом отнятые ими; обязались платить великому князю "черную дань", а митрополиту - судную пошлину, - ставить архиепископов только в Москве, не сноситься с польским королем и Литвой, не принимать к cебе князя можайского, сыновей Шемяки и Василия боровского, отменить вечевые грамоты, верховную судебную власть оставить за великим князем, не составлять судных грамот без утверждения великого князя. Иван Васильевич, по этому договору, утвержденному крестным целованием, возвратил Новгороду Торжок и последние завоевания в Двинской земле. Вслед за тем новгородцы должны были примириться и с псковичами...

Угостивши Феофила и его спутников, великий князь отпустил их и тогда же послал в Новгород боярина Федора Давидовича для приведения граждан к присяге. Устроивши таким образом дела, великий князь возвратился в Москву 1-го сентября; свои семейные, бояре и граждане, наконец митрополит с духовенством перед Кремлем встречали великого князя при радостных кликах. Распуская рати, Иван Васильевич несколько задержал царевича Даньяра: честил и дарил его, так как у него новгородцы убили 40 татар "в загове", и, наконец, отпустил его в Мещеру. Братья великого князя: Юрий, Андрей и Борис разъехались по своим отчинам "велии ополонившеся, и людие их, серебром, и конми и порты". Точно так же и Михаил Андреевич верейский с сыном Василием возвратился прямо в свою отчину, тоже "велми ополонившеся", кроме того, что с г. Демона он взял окуп в 100 новгородских рублей. Месяца через три с небольшим (в декабре) в Москву приехал Феофил и был посвящен в архиепископы. По окончании обряда, он с амвона смиренно просил великого князя об освобождении томящихся в оковах знатных новгородцев, и просьба его была удовлетворена405.

Новгород, как известно, на востоке владел громадными землями, каковы Вятка и Пермь (древняя Биapмия). Самоуправления в этих землях он не нарушал, так как oни важны были для него, главным образом, в торговом отношении. Но теряя мало-помалу свою самостоятельность, Новгород терял и свои колонии. Мы видели, что Василий Васильевич, смирив в 1456 г. Новгород, в следующие два года направлял удары свои на новгородскую колонию - Вятку, которую и покорил. Теперь сын его, еще болee смиривши Новгород, устремляется также на другую колонию Новгорода, на Пермь, действуя как будто по плану и примеру отца. Пермская земля была важна по меновой торговле драгоценными мехами; кроме того, она богата была так называемым закамским серебром, из-за которого ссорился с новгородцами Иван Калита... Из договора 1471 г. видно, что Пермь была в числe новгородских владений, хотя в церковном отношении зависела от Москвы. Но Ивану Васильевичу нужно было подчинить ее Москве и в политическом отношении. При заключении договора в 1471 г. Пермь, в числе других новгородских волостей, складывает крестное целование к Новгороду и переходит к великому князю. Но пермичи, кажется, предпочитали почему-то Новгород Москве, и таким образом последней приходилось брать этот край с оружием в руках. В 1472 г. за пермичами оказалось "неисправление" - они обидели чем-то некоторых москвичей, и великий князь ухватился за этот случай: зимой названного года он послал на Пермь воеводу Федора Пестрого, который, пришедши к устью Черной реки на Фоминой неделе, отправился далее на плотах до селения Афаловского, а отсюда на конях - к г. Искору, отпустивши другого воеводу, Гавриила Нелидова, на низ: на Урос, Чердынь и Почку, на тамошнего князя Михаила. Не доходя до Искора, Пестрой встретился с пермичами на р. Колве, разбил их и взял в плен воеводу их Качаима; затем взяты были Искор и др. города с их воеводами. На устье Почки (впадающей в Колву) Пестрой срубил городок и засел в нем с пленными. Так же успешно шли дела и у Нелидова. Из срубленного городка Пестрой и Нелидов привели всю Пермскую землю под власть великого князя; отсюда же Пестрой отправил в Москву и знаки побед своих: кн. Михаила, плененного Нелидовым, воевод, 16 сороков соболей, соболью шубу, почти 30 поставов сукна, три панцыря, шлем и две булатных сабли406.

В связи с делами новгородскими было нашествие на Русь, в том же 1472 г., хана Ахмата.

Как мы видели, готовясь к борьбе с Иваном Васильевичем, новгородцы возлагали большие надежды на помощь Казимира. Но Казимир, к несчастию их, сам был занят делами на западе по поводу избрания сына его на чешский престол. Тем не менее, польский король, для отвлечения Ивана Васильевича от Новгорода, хотел поднять на Москву татар: он послал в Орду бывшего у вел. кн. московского в холопах Кирея, из литовских татар, который перебежал к Казимиру и пользовался особенным его доверием. Еще в конце 1470 г. он отправлен был к хану с дарами; там он успел подарками привлечь на свою сторону ханских вельмож, пресмыкался перед ханом, - оговаривал московского князя, побуждая его идти на Москву с Ордой - с одной стороны, между тем как польский король пойдет с другой. Но неспокойное положение дел в самой Орде не дозволяло хану сделать решительного шага: целый год он держал Кирея, кочуя верстах в пятидесяти от Сарая, который в это время разграблен был вятчанами. Между тем как Иван Васильевич уже рассчитался с Новгородом, Ахмат отправил с Киреем своего посла к Казимиру с известием, что он немедленно начнет войну с московским князем407. Действительно, 30-го июля 1472 г. Ахмат двинулся к русской границе, ведя с собой и московского посла, Григория Волнина, присланного к нему великим князем для мирных переговоров. Иван Васильевич отправил пока к Оке боярина Федора Давидовича с коломенской ратью, Даниила Холмского, кн. Оболенского-Стригу и братьев своих. Не доходя до русской границы, хан оставил своих жен, а также старых, больных и малолетних, и, продолжая путь к литовской границе, подошел к г. Алексину408. Узнавши об этом, великий князь и сам с царевичем Даньяром отправился в Коломну... В Алексине воеводой был Семен Беклемишев. Так как город не успели привести в оборонительное положение - там не было ни пушек, ни самострелов, ни пищалей, - то великий князь приказал распустить осаду (гарнизон). Между тем как Беклемишев в это время хлопотал о посуле от алексинцев, которые давали ему пять рублей, а он требовал шестого для жены, - татары неожиданно подступили к городу: воевода бежал с женой и слугами за Оку; татары бросились за ним, но не успели перехватить его. В это время на берег Оки пришел Василий Михайлович Удалой, кн. верейский, с небольшим отрядом и так успешно повел дело, что татары не могли перебраться через Оку. Вскоре подошли сюда с большим количеством войск кн. Юpий Васильевич - из Серпухова, брат его Борис - с Козлова брода со всем двором своим, а вслед за ними пришел с великим полком великого князя воевода Петр Федорович Челяднин. Не успевши переправиться через Оку, Ахмат приказал идти на приступ к городу; но тут много погибло татар. Несмотря на то, что у алексинцев не было никаких средств к оборонe, они решились защищаться до смерти, а потому когда татары зажгли город, они предпочли лучше погибнуть в пламени своих жилищ, нежели отдаться в руки врага. С болью на сердце смотрели с другой стороны Оки князья и ратные люди на гибель города и граждан его, но помочь им не могли, потому что в этом меcте Ока очень глубока и переправа через нее была невозможна. Между тем множество русских полков и особенно князь Юрий Васильевич своей особой ("понеже бо имени его трепетаху") навели на татар и самого Ахмата некоторый страх, тем более, что последние от своих соплеменников, служивших великому князю, узнали, что на берег собрались еще не все войска: князь великий с большими силами стоит под Ростиславлем, царевич Даньяр с татарами стоит в Коломне, кн. Андрей Васильевич большой с царевичем Муртозой, сыном царя казанского, стоит в Серпухове. Кроме того, Ахмат опасался, чтобы татарские царевичи, служащие великому князю, не напали на Орду и не забрали бы в полон его цариц. Эти обстоятельства заставили хана бежать от Алексина. Есть еще извecтиe, что в войске Ахмата открылась моровая язва, и это обстоятельство заставило его удалиться в свои улусы. Ушел и великий князь. Он прибыл в Москву 23-го августа и вскоре отправился в Ростов, куда, ради безопасности, уехала его мать перед приходом к Алексину Ахмата, и там заболела. В сентябре Иван Васильевич, как и младшие братья его, возвратился из Ростова в Москву к похоронам брата Юрия Васильевича... Конечно, вследствие того, что Казимир поднимал на Русь Ахмата, хотя сам и не выступал против великого князя, в 1473 г. послана была рать к Любутску, которая повоевала только окрестные волости, но городу ничего не сделала. Жители Любутской волости отплатили за этот набег москвичей тем, что напали на кн. Семена Одоевского, который и был убит в бою... Что касается Ахмата, то, кажется, с достоверностью можно сказать, что с лишком через год после его прихода к Алексину между ним и Иваном Васильевичем был заключен мир: летописи передают, что летом 1474 г. из Орды пришел в Москву Никифор Басенков с послом от Ахмата, Каракучуком; с последним была свита из 600 человек, которых - по замечанию летописи - кормили, как это обыкновенно бывало с посольствами; кроме того, с послом пришло 3200 купцов с конями и разными товарами; коней было с ними 40,000 голов409.

Мы только что упомянули о смерти Юрия, - он скончался 12-го сентября 1472 г. Юpий Васильевич женат не был, а потому в духовном завещании своем, отказав некоторые движимые вещи матери своей, братьям и cecтpам, княгине рязанской Анне, не сделал никакого распоряжения относительно городов своего удела: Дмитрова, Можайска и Серпухова. Великий князь взял эти города себе и тем, естественно, возбудил в братьях зависть. Чтобы несколько успокоить их, он дал Борису Вышгород, Андрею меньшому - Тарусу, а Андрея Васильевича углицкого, кажется, более всех недовольного старшим братом, успокоила мать, дав ему свой городок Романов. Для того, чтобы старшие по нем братья, Андрей и Борис, не претендовали в будущем на удел или на долю в уделе Юрия, великий князь, в этом смысле, заключил с ними договоры в 1473 году410.

В отношениях великого князя к Орде так же, как и к западной Европе, небезосновательно приписывают важное значение женитьбе его на греческой царевне Софии, дочери морейского деспота Фомы Палеолога, племяннице последнего греческого императора Константина Палеолога. Так как этот брак состоялся в год нашествия Ахмата, то, следуя хронологическому порядку изложения событий, мы и перейдем к изложению этого акта, важного не только в жизни Ивана III, но и Руси вообще.

В 1467 г. апреля 22-го скончалась первая супруга Ивана Васильевича, "христолюбиваа, добраа и смиреннаа" Марья Борисовна, дочь Бориса Александровича, вел. кн. тверского. То обстоятельство, что покойница распухла до того, что покров опущенными к низу краями едва не достигал до самого тела, подало повод к толкам о том, что великая княгиня умерла от "смертнаго зелия"411. Узнали, что Наталья, жена дьяка Алексия Полуектова, "печалованием" которого ярославские князья отдали свои вотчины412 великому князю (в 1463 г.), посылала с женой подьячего пояс великой княгини к какой-то бабе (конечно, знахарке). Великий князь до того "восполеся" за это на Полуектова, что шесть лет не пускал его к ceбе на глаза. Года через два по смерти великой княгини началось сватовство великого князя. Почин в этом деле принадлежал папе, который надеялся, при посредстве этого брака, распространить свою духовную власть и на Московское государство. В 1469 г. февраля 11-го в Москву приехал из Рима грек Юрий от кардинала Виссариона с письмом, в котором предлагались великому князю услуги - устроить брак его с царевной Софией. В письме говорилось, что искателями руки этой царевны были, будто бы, король французский и герцог миланский, но София отказала им из преданности к православию. Великий князь взял "словеса cиa в мысль", посоветовался с митрополитом, матерью и боярами и 8-го марта отправил к папе Павлу и кардиналу Виссариону фрязина Ивана, бывшего в Москве монетчиком, который должен был посмотреть царевну. Посол передал папе и кардиналу то, что ему наказано было. Царевна согласилась на брак, и Иван фрязин отпущен был папой, который наказал послу, чтобы великий князь прислал за царевной бояр своих, для которых выданы были опасные грамоты на проезд в Рим и обратно. Января 17-го 1472 г. великий киязь отправил того же Ивана фрязина в Рим, где должно было совершиться обручение, причем посол должен был представлять лице жениха, т. е. великого князя. Фрязин возвратился в Москву с портретом царевны ("царевну на иконе написану принесе"). В то же время в Москву прибыл другой фрязин, Антон, с письмом от папы Павла II, который уведомлял великого князя, что послы его за царевной Софией могут беспрепятственно ходить по землям католическим, т. е. зависящим в церковном отношении от папы. Великий князь отправил к папе посла, который прибыл туда в мае месяце, а июня 24-го София уже выехала из Рима в сопровождении кардинала Антония и большой свиты из греков. Через Любек на корабле София прибыла, 21-го сентября 1473 г., в Ревель (Колывань), откуда выехала 1-го октября и 11-го того же месяца через Дерпт прибыла в Псков. Пробыв здесь несколько дней, София отправилась в Новгород, откуда выбыла в Москву в конце октября. Везде будущую великую княгиню встречали торжественно, угощали, дарили, как, например, в Пскове, где ей подарили 50 рублей. В начале ноября София подъезжала к Москве, где великокняжеский двор находился в некотором смущении: дело в том, что перед сопровождавшим царевну кардиналом несли крыж (католичесий крест) на высоком древке, каковое обстоятельство могло смущать православный народ. Великий князь советовался по этому поводу с матерью, боярами и братьями: одни говорили за, другие - против этой церемонии. Иван Васильевич послал спросить об этом митрополита, и этот последний заявил, что даже близко к городу нельзя подпускать легата в преднесении крыжа, что если легат, предшествуемый крыжем, войдет в одни ворота, то он, митрополит, выйдет из города в другие. Великий князь послал к легату боярина Федора Давидовича с требованием, чтобы тот спрятал крест; легат сначала не хотел было исполнить этого требования, но скоро уступил: крест положен был в сани. Более противился в данном случае Иван фрязин, которому в Риме оказаны были большие почести, почему и он хотел, чтобы на Руси точно так же оказаны были почести папе и его послу. Но требование великого князя было исполнено. Ноября 12-го Софья въехала в Москву, и в тот же день совершен был обряд венчания. Затем легат приступил к выполнению конечной цели своего посольства - привлечению Московского государства к унии. На рассуждения по поводу соединения церквей митрополит выставил какого-то книжника Никиту Поповича; впрочем, с легатом говорил и митрополит, но особенно помянутый Никита. По известиям летописей легат был в большом затруднении во время спора и, в конце концов, сказал: "Со мною нет книг", другими словами - он отказался от прений413. Брак на греческой царевне имел весьма чувствительное влияние на Русь: с одной стороны, завязались более частые сношения с Западной Европой, откуда выходят на Русь разные мастера и художники, - с другой стороны - понятия о верховной власти, как самодержавной и как хранительнице чистоты православия, как бы преемственно переходят от греческих императоров на великого князя московского.

В связи с приездом Софии в Москву находится дело грека Тревизана. Иван фрязин, при первом возвращении из Рима на Русь через Венецию, сказался в последней великим московским боярином, почему и был любезно принят венецианским дожем, Николаем Троно. Этот последний, зная о близких отношениях Москвы к татарам, задумал отправить через Москву посла к хану Золотой Орды, которого хотел склонить к нападению на турецкого султана. Венецианский посол, Иван Тревизан, должен был вручить великому князю грамоту и дары от дожа и просить себе проводника к хану Ахмату. Но Иван фрязин уговорил посла не давать ни грамоты, ни даров великому князю, обещая, что и без великого князя он устроит все, что тому нужно для путешествия в Орду. А между тем он представил великому князю Тревизана, как венецианского купца и своего племянника. Обман их скоро открылся, и великий князь приказал заковать Ивана фрязина в цепи и сослать в Коломну, жену и детей его взять под стражу, а Тревизана предать смертной казни. Едва могли умолить великого князя легат и бывшие с ним греки, чтобы он пощадил посла и снесся по этому делу с венецианским дожем. Тревизан, тем не менее, до времени содержался под стражей во дворе Никиты Васильевича Беклемишева. Узнавши об участи своего посла, венецианский дож просил великого князя освободить Тревизана и отправить его к хану, снабдив всем необходимым для путешествия. Иван Васильевич исполнил просьбу дожа и известил его об этом через посла Семена Толбузина, который, между прочим, имел поручение вывезти из Венеции искусного зодчего. Зодчий вывезен был в лице Аристотеля Фиоравенти, который предпочел Poccию Турции, куда Магомет II звал его для постройки султанских палат414.

Но возвратимся к северо-западной окраине Руси и посмотрим, что делается там.

Новгородцам пока не приходило на ум сделать какую бы то ни было попытку в смысле устранения влияния великого князя на Новгород; Псков хлопотал о церковной автономии415, - но великий князь постоянно устранял эти попытки. Мы видели, что в 1463 г. Иван Васильевич удовлетворил просьбу псковичей относительно наместника; мало того: давши им в наместники, по их желанию, кн. Ивана Звенигородского, великий князь послал к ним еще воеводу кн. Федора Юрьевича на помощь против немцев; потом мы видим этого Федора Юрьевича уже наместником в Пскове. Но он не ужился с псковичами. Псковская летопись причиной неудовольствия псковичей на Федора Юрьевича выставляет то обстоятельство, что он "сам преже нача на Псков к великому князю засылати грамоты, а сам над Псковом творячи силно". Псковичи припомнили, как великий князь часто говаривал послам их: "кой будет вам наместник от мене вам князь надобе, а яз вам не стою; а того бы есте не безчествовали, которой у вас будет начнет творити силно, то яз ведаю, а вас свою отчину жалую". И вот, 18-го февраля 1472 г. псковские послы: посадник Никита Ларионович и бояре, Василий Созов и Юрий Иванович, отправились в Москву бить челом великому князю о своих старинах, просить к ceбе наместником кн. Ивана Стригу-Оболенского. Узнавши об этом, кн. Федор Юрьевич на другой день по отъезде послов вышел на вече, сложил с себя крестное целование и выехал из Пскова. Псковичи, "всего того не радя", послали, однако, вслед за ним посадника, детей боярских и соцких с хлебом, вином и медом, чтобы проводить его честно. Федор Юрьевич, добравшись до границы, насильственно перетащил псковских посланных за рубеж, отнял у них коней, ограбил их и отпустил едва не нагими, "забыв добра псковского и крестного целования". Весной возвратились из Москвы пcковские послы и передали Пскову такой ответ великого князя: "яз князь великой вас, свою отчину, о всеи жалую, коего от мене к себе наместником, а к себе князем хотите, толко ко мне своего боярина с листом пришлите; а что князь Иван Стрыга, а тот мне здесе у себе надобе". В конце того же года псковичи опять отправили посла к великому князю, который, по случаю приближения к русской границе хана Ахмата, находился в Коломне, куда и прибыл псковский посол 1-го августа. Он должен был, по наказу, просить в наместники кн. Ивана Бабича, или кн. Ярослава Стригу, брата Ивана Стриги, а также доложить и о том, что рижский магистр присылал посла для назначения срока съезда, который назначен был на 8-ое сентября. Великий князь, которому Бабич нужен был для ратных дел, назначил наместником во Псков кн. Ярослава, а на немецкий съезд - боярина Андрея Тимофеевича416. Дела с немцами, однако, запутывались, и псковичи опять послали к великому князю гонца с той же просьбой о князе-наместнике. Наконец, 19-го февраля 1473 г. Ярослав Васильевич приехал в Псков, где встречен был с подобающей честью и посажен на княжении, целовав крест "на всех старинах псковских". После Петрова дня съезд немецких и псковских уполномоченных состоялся, но хорошего от этого съезда не вышло ничего: уполномоченные разъехались, "управе не учинивше никоея же, толко сами стерлися и по волостем христиане". Конец 1473 и начало 1474 г. прошли в ссылках псковичей с великим князем, у которого они просили помощи против немцев. В Псков пришел, 30-го ноября 1474 г., с войсками московский воевода, кн. Даниил Димитриевич Холмский. До его прихода в Псков уже прибыло несколько ратей, и послe прихода его также все еще подходили к Пскову другие войска; пришли, по летописным известиям, князья из 22 городов, как-то: из Ростова, Дмитрова, Юрьева, Костромы и др., так что Пскову было "притужно от них исперва велми: начата бо они чинити над псковичи силно"; начались грабежи, тем более, что в состав низовых войск входило много татар. Вскоре, однако, благодаря усилиям кн. Холмского, эти беспорядки прекратились, так как доставка провианта для войск и фуража для конницы приняли правильное течение. Что касается немцев, то они, в виду громадных сил, пришедших на помощь Пскову, поспешили заключить мир, и кн. Даниил Холмский 30-го декабря выехал из Пскова. Великий князь ожидал из Пскова больших послов, конечно, с благодарностью за оказанную им помощь, но вместо того в Москву прибыл простой гонец, Григорий Бородин, "бити челом на его (великого князя) жалованьи и на печаловании". Этим псковичи и думали ограничиться; но 8-го апреля Бородин привез псковичам "нелюбовь и гнев" великого князя именно за то, что не были присланы большие послы. Вследствие этого 19-го мая к великому князю отправился сам наместник, кн. Ярослав Васильевич, с тремя посадниками и боярами ото всех концов; им дано было 100 рублей поминку для великого князя; но этих послов великий князь "с подворья спровадил", на очи свои не пустил и дару не принял, так что они, простояв пять дней в поле в шатрах, воротились в Псков 23-го июня без всякого ответа. Однако вслед за послами в Псков пригнал великокняжеский гонец с приказом, чтобы псковичи немедленно отправили послов к великому князю. На этот раз псковичи отправили других троих посадников и бояр с 150 р. поминку. Этих послов Иван Васильевич принял и сказал им: "Рад семи отчину свою по старине417 держати, аже ми положите прежних князей великих грамоты пошлинныя". Ноября 13-го 1475 г. в Псков возвратился кн. Ярослав Васильевич "и нача у Пскова просити и суд держати не по псковской старине, на ссылку вдвое, езды имати, и по пригородам его наместником княжая продажа имати обоя, такоже и денги наместничи". Псков отрядил двух посадников с грамотами к великому князю, который, рассмотрев эти грамоты, сказал послам: "то грамоты не самых князей великих, и вы бы есте то все князю Ярославу освободили, чего у вас ныне просит". Весной в том же году псковичи через посла били челом великому князю и говорили, что требования кн. Ярослава несогласны с стариной, что так им нельзя жить418. Великий князь отвечал, что для решения этого вопроса он пришлет своего посла. Между тем для псковитян вскоре представился случай к более близким и скорым сношениям с великим князем: Иван Васильевич собрался в Новгород "миром"... "на суд и на управу", оставив в Москве сына своего Ивана.

Октября 22-го 1476 г. великий князь выехал из Москвы. Начиная с Волочны, куда он прибыл 5-го ноября, на всех более или мeнеe видных пунктах (станциях) его встречали новгородцы: в Волочне некоторые из новгородцев принесли великому князю жалобы "на свою же братью"; в Рыдыне великого князя встретил новгородский архиепископ с архимандритами, игуменами и новгородскими властями и поднес ему дары; словом, шествие великого князя в Новгород, по изображению летописей, было весьма торжественное. Ноября 21-го Иван Васильевич въехал в Новгород и остановился на Городище; все монастыри и монастырские дворы около города заняты были сопровождавшими великого князя ратными людьми. Владыка распорядился доставкой "кормов" для двора великого князя, - но последний оскорбился тем, что архиепископ отрядил для этого дела людей незначительных, и не хотел брать кормов. Тогда владыка приказал заведывать доставкой съестных припасов своему наместнику, попросил прощенья у великого князя через бояр, и великий князь нелюбье отложил: кормы стал брать. В тот же день, т. е. 21-го ноября, владыка приглашал великого князя "хлеба ести к себе", - но тот "не пожаловал его", а 22-го ноября у самого великого князя были на обеде: владыка, кн. Василий Шуйский, степенный посадник, мнoгиe из старых посадников, тысяцкие и бояре. В тот же день на Городище пришли многие жалобщики как новгородские, так и из ближайших к Новгороду мест: одни - просить приставов, чтобы не быть ограбленными ратными людьми великого князя, - другие с жалобами на своих же братьев новгородцев. Кроме того, по известиям некоторых летописей, долженствовали быть жалобы и на более важных представителей города, так как "люди житии и моложнии сами его призвали на тыя управы, что на них насилье держат как посадники и великие бояре". Но великий князь, кажется, не хотел вдруг озадачить новгородцев и не скоро взялся за разбор жалоб: ноября 23-го Иван Васильевич въехал в Новгород и встречен был владыкой со всем освященным собором и властями города; слушал в храме Софии молебен и литургию, потом был у владыки, от которого принял дары и после обеда, в сопровождении архиепископа, воротился на Городище. С 24-го ноября к великому князю начинают приходить с разными целями разные люди, как посадники, тысяцкие, житьи люди и пр.: одни - опять с жалобами, другие - "лице его видети" и т. п. Ноября 25-го к нему пришли главные жалобщики. Надобно заметить, что после 1471 г. партийные страсти в Новгороде еще не улеглись: приверженцы Литвы утесняли не только простой народ, но и более видных представителей Новгорода, которые клонились на сторону Москвы; так, степенный посадник Василий Ананьин со многими боярами, как Селезневы, Телятев, Моисей Федоров, родственники которых, в первый поход великого князя на Новгород, были или казнены, или сосланы на "Низ", как, например, приверженцы Литвы, Афанасьевы, напали с своими людьми на Славкову и Никитину улицы, пограбили их и перебили многих людей; а Памфил, староста Федоровской улицы, с двоими из вышепомянутых бояр, напал на двор бояр Полинарьиных, перебил их людей, а имения пограбил на 500 рублей. Теперь эти обиженные явились с жалобами к великому князю. Иван Васильевич, давши жалобщикам приставов, обратился к владыке Феофилу, тут же бывшему с посадниками и боярами, с предложением - передать Великому Новгороду, чтоб и он дал своих приставов "на тех насилников".

На суде, в присутствии владыки и старых посадников, жалобы оказались справедливыми, и великий князь, оправив жалобщиков, приказал схватить обвиненных бояр вместе с степенным посадником Ананьиным и посадить "за приставы", а менее виновных отдать на поруки в 1500 рублях. Этих последних взял на поруки архиепископ. Далее великий князь приказал схватить Афанасьевых, отца с сыном, потому что они советовали Новгороду отдаться за Казимира. Владыка приезжал, 28-го ноября, на Городище к великому князю хлопотать об освобождении главных виновников, но Иван Васильевич, указав владыке на их крамолы, в тот же день приказал отправить их в Москву. Декабря 1-го владыка опять ходатайствовал уже за второстепенных преступников, взятых им на поруки, - и великий князь удовлетворил просьбу владыки: от казни их освободил с обязательством уплатить истцам убытки в количестве 1500 руб. и великокняжеские судные пошлины. Затем с 4-го по 19-ое декабря почти ежедневно устраивались у знатных новгородцев для великого князя пиры, на которых хозяева подносили ему богатые подарки; те из новгородской знати, у которых великий князь не успел побывать на пиру, приносили ему подарки на Городище. Подарки эти состояли из денег (напр. корабельники или двойные червонцы), золотых кубков, рыбьих зубов, сукна, вина, меда, яблоков, винных ягод и пр. Но не только знатные новгородцы, - даже купцы, житьи люди и многие из "людей молодших" приносили ему дары. Великий князь, с своей стороны, отдаривал "коему ждо по достоинству: от дорогих порт (одежд), и от камок, и кубки, и ковши серебряные, и сороки соболей, и кони". Между прочим отметим из поднесенных великому князю два подарка: а) новоизбранный степенный посадник Фома Курятник и тысяцкие поднесли ему от всего Великого Новгорода 1000 рублей; б) между многочисленными подарками от владыки, данными им в разное время, отметим следующий: 16-го января владыка пришел к великому князю "с челобитьем, с половиною волостей владычних и с половиною земли от шти монастырей"; но великий князь взял только земли 6-ти монастырей, а "иные монастыри пожаловал, земли у них не взял: они-де убоги, земли у них мало". В один из пиршественных дней (12-го января) к Ивану Васильевичу явился посол от шведского короля с подарком, состоявшим из бурого жеребца, и с челобитьем о возобновлении с Новгородом перемирия, срок которому истек. Великий князь, угостив посла (Орбана, племянника шведского короля Стена-Стура), приказал владыке и В. Новгороду возобновить перемирие на несколько лет. Наконец, после более чем девятинедельного пребывания в Новгороде, Иван Васильевич (26-го января) выехал в Москву. Тяжело было это гощение великого князя с его многочисленной свитой Великому Новгороду и Новгородской земле! "Было от них силно (насилие), говорит летописец, много христиан пограблено по дорогам и по селам и по монастырем и числа края нет, такоже и владыке и посадником и всему Новгороду кормом и даровы и всему сполу числа же края нет, колико золота и серебра вывозе от них"419.

Оставим на короткое время дальнейшие события, касающиеся Новгорода, и возвратимся к событиям псковским.

Мы видели, что псковичи хлопотали о назначении к ним вместо кн. Ярослава другого наместника; они говорили, что с Ярославом им "не мощно жити". Это было весной 1475 г. Тогда великий князь обещал прислать в Псков посла своего для управы. Но вот, до Пскова дошел слух (в самом конце ноября 1476 г.), что великий князь в Новгороде. Немедленно из Пскова отправилось к Ивану Васильевичу посольство из четырех посадников, нескольких бояр и детей боярских с подарком в 50 рублей. Великий князь, приняв дар, сказал послам, что отпустит их, когда к нему явится кн. Ярослав. В половине декабря последний приехал и, несмотря на то, что Псков на вече дал ему в дар 20 рублей, чтобы он ударил челом великому князю за Псков, только жаловался на псковских посадников и на псковичей. Иван Васильевич ответил послам, что пришлет в Псков вместе с кн. Ярославом своих послов "о всех своих делех у (в) срочныя дни". Последние 1-го января, действительно, явились и передали Пскову волю великого князя: "чтобы есте которое будете преступили пред князем Ярославом, и вы бы есте ему челом добили, тако же бы есте князю Ярославу денгу наместничю освободили, и езды вдвое, и продажи по пригородом наместником имати княжия, и нивнии судове по старине, судити всякая конная, и изгородное прясло, и коневая валища, а не учинити тако, ино ведает государь ваш великой князь; а нас прислал к вам с князем Ярославом в пять дней от вас и семо и тамо съездити". Воля великого князя была исполнена: кн. Ярославу на вече дали за все сполна 130 рублей и обязались исполнить все, чего требует великий князь. Посольство вместе с кн. Ярославом отправилось в Новгород известить великого князя об исполнении его воли. Иван Васильевич, между прочим, благосклонно заметил псковским представителям, что посланным от него нужно верить во всем так же, как и ему самому420.

После такого исхода дела Ярослав, естественно, начал еще круче поступать с псковичами: последние 15-го июня отправили послов в Москву с "жалобною грамотою" на кн. Ярослава, вместо которого они просили кн. Ивана Александровича Звенигородского, а кн. Ярослав - жаловались псковичи - "над всем Псковом чинит насилие великое", как и его наместники по пригородам и волостям. Иван Васильевич обещал прислать, по этому делу, своего посла "да хочет - великий князь - с своею отчиною с Псковом суд творити своим послом по его засылным грамотам, а не по своим старинам, как его прародители держали свою отчину Псков". При таких условиях псковичи должны были ожидать, что проиграют дело. И вот, 27-го августа они отправили в Москву других послов просить себе - за смертию князя Звенигородского - кн. Ивана Бабича, "кой нам люб", говорили они. Между тем с наступлением нового года (2-го сентября 1477 г.) в Пскове поднялось волнение, какого не бывало ни при одном князе. Это волнение произошло вследствие столкновения княжеской дворни с псковичами по самому незначительному случаю и дошло до кровавой схватки. На другой день, "вече поставя и князю Ярославу отрекшеся", начали выпроваживать князя из Пскова, и о всем случившемся послали к великому князю грамоту. Последнее обстоятельство поставило псковичей в нерешительное положение: им хотелось и выпроводить кн. Ярослава, но нужно было и выждать великокняжеского ответа на грамоту. Ярослав не выезжал, "а псковичи его и проводят и не проводят еще". И та, и другая сторона ждет возвращения посла. Наконец, 20-го сентября из Москвы приехали два боярина с дьяком. Ответ великого князя был таков, что Ярослав - прав, так как он и теперь жалуется, как жаловался в бытность великого князя в Новгороде, между тем как тогда псковичи на него не жаловались. В заключение послы требовали выдачи людей, осужденных по пригородам, в противном же случае, - говорили они, - великий князь сам все исправит. Что касается кн. Ярослава, то великий князь оставляет его на псковском столе. Долго московские бояре добивались выдачи им тех людей, которых наместники Ярослава поковали без суда, а псковичи самовольно расковали. Последние не выдавали своих братьев, находя их правыми; что же касается того, что Ярослав остается у них на столе, то они решили опять послать о том послов к великому князю, а с князем Ярославом, - говорили они, - жить им нельзя, если он будет чинить им такие же насилия. Не лучше Ярослава поступали и сами послы: на рубеже они ограбили провожатых, избили их и отняли у них деньги. Псковские послы должны были ехать во Владимир, так как великий князь находился тогда в этом городе. Но продержав три дня, великий князь отослал их в Москву, где опять пришлось им ждать четыре недели. Этим послам великий князь сказал, что так как псковичи сами нападали на двор его наместника, кн. Ярослава Васильевича, то из старины выступили они, псковичи, а не он, великий князь. В январе послы возвратились в Псков, а в феврале Ярослав получил от великого князя грамоту с приказом, чтоб ехал в Москву с своей женой и со всем двором и никого не оставлял во Пскове. В конце февраля Ярослав, сложив крестное целование, выехал из Пскова. До рубежа псковичи должны были доставлять ему кормы. Но этот "злосердый" князь, чтобы изубыточить псковичей, на 40 верстах ночевал пять ночей. Мало того: 18 приставов, которые доставляли ему кормы, на последнем стане он приказал схватить и перевязать, мучил их и взял с собой в Москву. Вслед за Ярославом, в начале марта, отправились в Москву пcковские послы, которые просили себе князя и били челом о насильственно взятых Ярославом приставах. Великий князь удовлетворил их просьбу - приставов приказал освободить, а о псковских делах прислать своих послов; в то же время он принял 100 руб. поминку от Пскова и отпустил послов с честию и дарами. Летописи замечают, что во время пребывания псковских послов в Москве, кн. Ярослав ни разу не бывал на очах великого князя. В Псков назначен был наместником кн. Василий Васильевич Шуйский, один из тех, на которых указывали сами псковичи. Такой крутой поворот в отношениях великого князя к псковичам и благосклонный прием, которого удостоились пcковскиe послы, надобно, кажется, объяснить тем, что великий князь готовился в это время окончательно свести счеты свои с Новгородом421.

После первого похода на Новгород, откуда главные виновники новгородских возмущений, главные противники великого князя, приверженцы короля Казимира, были в оковах выведены на "Низ", в Москву приезжал (в марте 1476 г.) владыка Феофил с боярами и бил челом за новгородских "поиманных бояр", которые "сидят" на Коломне и в Муроме. Великий князь дары от архиепископа принял, пригласил его со всей его свитой к себе на обед, дал ему "отпускной пир", - но просьбы его не исполнил, виновных бояр не отпустил422.

При общей неурядице, при неопределенности юридических отношений в Новгороде естественным кажется то обстоятельство, что многие новгородцы стали предпочитать домашнему (в Новгороде) суду суд великокняжеский. И вот, в противность прежним договорам, по которым великий князь не мог судить новгородца "на Низу", т. е. в Москве, в последнюю стали являться из Новгорода жалобщики.

В конце февраля 1477 г. в Москву приехал посадник Захария Овинов за великокняжеским приставом; с ним было много новгородцев, из которых одним он должен был отвечать (на их иски против него), а на других искать. Это было до того необычайным явлением, что летописец невольно заметил по этому поводу: "а того не бывало от начала, как и земля их стала и как великие князи учали быти от Рюрика"... Вскоре потом пришли в Москву и другие посадники, житьи люди, поселяне, черницы, вдовы "и все преобижени" в качестве или истцов, или ответчиков. Наконец, в марте владыка Феофил и весь Великий Новгород отправили к великому князю послов, Назара Подвойского и вечевого дьяка Зaxapию; при челобитьи эти послы, по показанию летописей, намеренно назвали великого князя не Господином, как бы следовало по вековечному обычаю, а Государем. Апреля 24-го великий князь отправил в Новгород посла спросить, какого государства хотят новгородцы, т. е. не желают ли они иметь великого князя, как государя самодержавного, единственного законодателя и судью? Новгородцы сказали послу, что они "с тем... не посылывали". Еще послы не успели выехать из Новгорода, как там поднялся мятеж: боярин Василий Никифоров, оговоренный вышепомянутым Овиновым в том, что, будучи в Москве, присягал великому князю на Великий Новгород, был изрублен на вече; сам Овинов, - за то, что судился в Москве, - брат его Козьма и некоторые другие также были убиты. Новгородцы, по выражению летописи, "возбеснеша, яко пиянии", и начали опять кричать, что они хотят быть за королем423. Впрочем, московских послов держали в чести, а ответ дали им в том смысле, что они великих князей государями не зовут, что суд великокняжеским наместникам на Городище - по старине, что тиунам великого князя у них не быть и что двора Ярослава они не дают; в заключение они говорили, что великие князья могут казнить тех, которые будут обманно, без их ведома называть великого князя государем, а у себя таких людей они сами будут казнить. Но великому князю, конечно, давно уже хотелось быть новгородским государем, а потому он и не думал упустить удобного случая привести в исполнение заветную мысль. Узнавши от своих послов и преданных ему посадников о новгородской смуте, Иван Васильевич представил новгородцев митрополиту, матери и боярам клятвопреступниками: "Я не хотел у них государства, они сами с этим присылали ко мне, говорил великий князь, - а теперь заперлися в том и положили на нас ложь". Посоветовавшись с матерью, братьями и боярами, он стал готовиться к походу на Новгород. Он послал просить помощи у тверского князя Михаила; в Псков послал Григория Волнина поднимать и псковичей. Прослышав об этом, новгородцы отправили к великому князю одного из уличанских старост просить об опасной грамоте для послов; но этого старосту приказано было задержать в Торжке. 30-го сентября 1478 г. Иван Васильевич послал в Новгород складную грамоту, а 9-го октября, оставив в Москве сына Ивана, выступил в поход на новгородцев "за их преступление казнити их войною". Вместе с великим князем шел брат его Андрей меньшой; царевич Даньяр должен был идти через Клин и Тверь к Торжку, в который шел и сам великий князь через Волок, где обедал у брата своего Бориса. Сюда явился от тверского князя боярский сын отдавать кормы по тверской отчине, а на следующую станцию явился князь Андрей Борисович Микулинский, через которого тверской князь приглашал Ивана Васильевича к себе "хлеба ести". Октября 19-го великий князь прибыл в Торжок, где ожидали его новгородские посланцы с челобитьем об опасных грамотах; тут же два новгородских боярина просили его о принятии их на службу, 23-го октября Иван Васильевич выехал из Торжка, распорядившись, каким полкам какими путями идти к Новгороду. Новгородских опасчиков он приказал везти за собой. К концу пути стали опять являться новгородцы с просьбами о приняли их в службу: так, просился на службу посадник Григорий Тучин и из житьих новгородцев Адриан Савельев.

Ноября 8-го, в Еглине у Спаса, великий князь допустил на свои очи опасчиков, которые при челобитье об опасной грамоте для владыки назвали его Государем. Опас им дан. Через два дня после того явился новый опасчик от владыки и всего Великого Новгорода и также бил челом об опасе, причем и этот назвал великого князя Государем. Иван Васильевич через дьяка Далматова отвечал, что опас дан уже прежним посланцам. Не доходя 120 верст до Новгорода, на Полинах, великий князь урядил полки, где которому быть, и отсюда отпустил своих воевод к Новгороду с приказанием занять Городище и монастыри, так как он опасался чтобы новгородцы не пожгли их. 21-го ноября великий князь остановился у Николы в Тухоле и отсюда послал во Псков к наместнику своему, кн. В. В. Шуйскому, сказать, чтобы он с псковичами выступал на Новгород и дальнейших приказаний ожидал по прибытии на устье Шелони. Ноября 23-го, когда Иван Васильевич был в Сытине, в 30 верстах от Новгорода, явились послы, владыка Феофил с посадниками и житьими. Владыка так бил челом: "...меч бы свой унял еси и огонь утолил... Да что, господине государь, восполелся еси на бояр на новгородских и на Москву свел еси их из Новагорода первым своим приездом, и ты бы, господине государь князь велики, пожаловал - смиловался, тех бы еси бояр отпустил в свою отчину в Великий Новгород..." Затем в том же тоне били челом посадники и житьи люди, а после них отдельно посадник Лука Федоров. Великий князь, не отвечая на их челобитье, пригласил их к себе в тот же день "ecти". На следующий день послы были у великокняжеского брата, Андрея меньшего, с дарами и били ему челом, чтобы он печаловался за них перед великим князем; затем опять были у великого князя и били ему челом, чтобы пожаловал, велел бы поговорить с своими боярами. На "говорке" каждая категория новгородских послов предъявляла свои желания, которые в совокупности сводятся к следующему: чтобы государь нелюбье отложил, меч свой унял, взятых им новгородских бояр отпустил; чтобы ездил в В. Новгород (через три) на четвертый год и брал по 1000 рублей; чтобы приказал производить суд своему наместнику с посадником в городе, а чего они не смогут управить, то государь сам чинил бы управу, когда приедет на четвертый год; чтобы позывов на Москву не было, - великокняжеские наместники владычних и посадничьих судов не судили бы; чтобы "мукобряце" (?) великого князя отвечали по искам новгородцев не на Городище, как они делают, а в городе перед наместником и посадником, как это они делают по своим искам на новгородцев. Последняя просьба высказана житьими людьми. Не отвечая пока послам, великий князь в тот же день (24-го ноября) повторил прежнее приказание своим воеводам - идти к Новгороду и занять Городище и все близ города монастыри, - а на следующий день он неопределенно указал послам через бояр вообще на неисправление к нему новгородское и в частности на то, что новгородцы, назвав его и сына его государями, отреклись потом от этого и тем положили ложь на них, великих государей. В заключение ответа кн. Иван Юрьевич сказал от имени великого князя: "Въсхощет нам, великим князем, своим государем, отчина наша Великий Новгород бити челом, и они знают отчина наша, как им нам, великим князем, бити челом"... Послы, испросив пристава, отправились в Новгород, а великий князь, не теряя времени, с братом Андреем меньшим перешел по льду Ильменя к Новгороду и остановился у Троицы на Паозерье, в трех верстах от города. Сюда подошел кн. Василий Михайлович верейский, а 29-го ноября пришел и Борис Васильевич волоцкий. Здесь Иван Васильевич распорядился, где каким полкам стоять, а 30-го ноября приказал воеводам отпустить по половине людей в окрестности за кормами для коней и за съестными припасами, но с тем, чтобы к 11-му декабря все были на своих местах. Отсюда же великий князь послал и к псковскому наместнику с приказанием, чтобы псковичи немедленно шли к Новгороду. Новгородцы, хотя у них и не было союзников, решились защищаться: укрепили деревянной стеной самую слабую сторону города по обоим берегам Волхова, а последний заградили судами, клятвенно обязавшись все стоять за один. Великий князь видел, что много будет потери в людях, если брать Новгород приступом, а потому решился держать город в осаде, чтобы голодом принудить новгородцев к сдаче, а между тем, чтобы его людям не было недостатка в съестных припасах, псковичи, по его приказу, должны были доставлять в его стан муку, рыбу и пр., и выслали также купцов для продажи московским ратным людям разных товаров.

В Новгороде, между тем, не было единодушия в гражданах: меньшинство хотело биться с великим князем, а большинство желало покориться ему. Вероятно, вследствие этого несогласия 4-го декабря опять явился к великому князю владыка Феофил с посадниками и житьими людьми и от всего В. Новгорода просил, чтобы государь "меч бы свой унял и огнь утолил, а кровь бы крестьянская не лилася..." Посадники и житьи просили позволения говорить с боярами, но последние сказали им то же самое, что и в первый раз. С этим послы и ушли. Между тем к великому князю подошли еще ратные люди: царевич Даньяр и кн. Андрей Васильевич большой с тверским воеводой, кн. Михаилом Федоровичем Микулинским. Декабря 5-го к великому князю опять явились прежние послы и в присутствии троих братьев Ивана Васильевича повинились в том, что они действительно наказывали Назару да дьяку Захару называть его, великого князя, государем, а потом заперлись в этом. Великий князь приказал ответить послам, что если они сознались в своей вине и спрашивают, какому государству его, великого князя, быть в его отчине - Новгороде, то быть этому государству такому же, как на Москве. Послы просили позволения возвратиться в город и подумать о полученном ими ответе. Вскоре после того к Новгороду подошло псковское войско, а Аристотель, по приказу великого князя, навел мост через Волхов на судах. Декабря 7-го, как назначено было, послы явились с речами, в которых выражали следующие желания новгородцев: а) чтобы великокняжеский наместник производил суд вместе с степенным посадником; б) чтобы дань давать с сохи по полугривне; в) чтобы в пригородах были наместники, а суд был бы по старине; г) чтобы великий князь не выводил людей из Новгородской земли; д) чтобы не вступался в боярские земли; е) чтобы не было позывов (к суду) на Москву и, наконец, ж) чтобы не брал новгородцев на службу (военную) в Низовскую землю, а по повелению государей они будут оберегать свои новгородские границы. Великий князь через тех же бояр отвечал, что так как он уже сказал, какому его государству быть в Новгороде и новгородцы признали его государем, то как же они теперь указывают ему, как ему управлять? Какое после того будет государство его? Послы отвечали, что они не чинят урока государству своих государей, но что они не знают "низовской пошлины", как государи держат свое государство в Низовской земле. Великий князь объявил через бояр, какому государству его быть в Новгороде, а именно: вечевому колоколу не быть, посаднику тоже, - а все государство держит великий князь; великий князь хочет иметь волости и села, как и в земле Московской; древние великокняжеские земли, неправо присвоенные новгородцами, отныне будут составлять собственность великого князя. Но и великий князь, в свою очередь, из Новгородской земли людей обещает не выводить, в вотчины боярские не вступаться и суд оставить по старине. Шесть дней новгородцы думали об этом государстве; наконец, 14-го декабря явились к великому князю послы и просили того, что уже дано было Новгороду; но в то же время, боясь, что их обманут, просили, чтобы великий князь целовал крест, в чем им было отказано; просили, чтобы целовали крест бояре или будущий наместник, и в этом было отказано; просили, наконец, об опасной грамоте, но и в этом было отказано. Когда узнали об этом в Новгороде, то многие опять решились защищать свободу и положить свои головы за св. Софию. Но то была минутная вспышка: благоразумие взяло верх, и все успокоились... Послы оставались в московском стане до конца декабря, а между тем новгородский воевода, кн. Василий Шуйский-Гребенка, сложил крестное целование к Новгороду, в котором жил после того два дня (а новгородцы, боясь великого князя, не смели и слова сказать ему); потом он перешел на службу к великому князю, который принял его с почетом и, по некоторым известиям, дал ему Нижний Новгород. Наконец, 29-го декабря послы выразили желание, чтобы они, если уж им отказано в крестоцеловании, "своего государя жалованье от уст его слышали сами без высылок" (бояр). Великий князь лично заявил им о своем жалованьи, и послы, поклонившись, вышли от него. Но бояре великого князя догнали их и передали им, что великий князь требует волостей и сел, с чем можно было бы ему держать свое государство в Новгороде.

После некоторых требований со стороны князя и обоюдных уступок, Иван Васильевич взял десять волостей владычних, половину монастырских и все Новоторжские, кому ни принадлежали бы они. Что касается дани, то великий князь согласился брать один раз в год по полугривне с сохи (= 3 обжам, обжа = пашущему на одной лошади) как в новгородских волостях, так и на Двине и в Заволочье, на всяком, обрабатывающем землю. Великий князь удовлетворил также просьбу новгородцев о том, чтобы они сами собирали дань и отдавали, кому он прикажет, а не писцы и данщики его, которые обыкновенно очень притесняют народ. Затем великий князь приказал очистить для себя Ярославов двор и привести всех новгородцев к присяге по наперед составленной и просмотренной новгородцами присяжной записи, причем великокняжеские бояре взяли словесное обещание с новгородцев - не мстить как своим собратьям, находящимся в службе великого князя, так и помогавшим последнему псковичам; решение споров с псковичами о землях возлагалось на наместников; пригороды, заволочане и двиняне отныне должны целовать крест на имя великих князей, не упоминая о Новгороде. - Января 18-го новгородские бояре, дети боярские и житьи люди били челом великому князю о принятии их к себе в службу, а через два дня (20-го января) Иван Васильевич послал в Москву гонца к матери, митрополиту и сыну Ивану с известием, что он привел Великий Новгород "в всю свою волю и учинился на нем государем, как и на Москве". Января 22-го Иван Васильевич назначил наместниками в Новгород боярина кн. Ивана Васильевича Стригу и брата его Ярослава, приказав им "стати на своем дворе великого князя Ярославле", сам же пока не хотел въезжать в Новгород, потому что там был мор на людей, и только 29-го января он с троими братьями своими и Василием верейским слушал в храме Софии литургию, после которой отправился опять на Паозерье и здесь, с теми же братьями, владыкой, новгородскими боярами и многими житьими обедал "да и пил с ними"; тут же принимал и дары от владыки. Затем, 1-го февраля великий князь приказал схватить купеческого старосту Марка Панфильева, на следующий день - Марфу Борецкую с ее внуком Васильем Федоровым, отец которого умер в муромской тюрьме, - потом - пять человек из житьих, и приказал отправить их в Москву, а имения их отписать на себя. Наконец, Иван Васильевич приказал кн. Ивану Стриге отобрать у новгородцев все докончальные грамоты их с князьями литовскими и королем польским, и крестоцеловальную грамоту их против него, великого князя, и прибавил к прежним наместникам еще двоих: Василья Китая и Ивана Зиновьева. Перед отъездом своим (17-го февраля) великий князь еще раз слушал литургию у св. Софии, угощал обедом владыку, бояр и житьих и принимал дары от первого. Марта 5-го (1478 г.) Иван Васильевич, по известиям литовских летописей, с 300 возов "перел, злата и сребра и камений многоценных", прибыл в Москву, а за ним привезен был и вечевой колокол, этот символ новгородской вольности, "и вознесли его на колокольницу на площади (Успенский собор) с прочими колоколы звонити"424. Так рушилась навсегда вольность Господина Великого Новгорода!..

От Новгорода теперь нам придется отвлечься на несколько времени в противоположную сторону.

Мы видели, что войны с Казанью не имели почти никаких положительных результатов. Только последний поход 1470 г. был удачнее предыдущих: Ибрагим добил челом великому князю на всей воле его. Последующие события указывают, однако, на то, что Ибрагим тяготился отношениями к великому князю и ждал только удобного случая к разрыву с ним. Случай этот, хотя и обманувший казанского царя, скоро представился. По некоторым летописным известиям, еще ранее похода Ивана III на Новгород и в начале самого похода Ибрагим уже делал нападения на Вятку425. В 1478 г., когда великий князь был еще в Новгороде, в Казань пришло ложное известие, что великий князь Новгорода не взял, что новгородцы разбили его войска и что он сам-четверт, израненный, бежал от Новгорода. Ибрагим хотел воспользоваться этим и двинул войска свои на Вятку426; но, получив верные известия о падении В. Новгорода, приказал войскам возвратиться домой, и те с такой поспешностью пустились в обратный путь, что побросали даже котлы с готовившимся в них кушаньем. Великий князь не хотел оставить этой дерзости безнаказанной и в том же году двинул на Казань многочисленную рать под начальством воевод, Василия Образца (судовая рать) и Бориса Слепца (он же Тютчев). Рать прибыла к Kaзани в мае месяце, и воеводы начали готовиться к приступу, - но сильная буря с дождем заставила их отодвинуться к Волге. Между тем, вятчане и устюжане пустошили берега Камы и забирали жителей в полон. Ибрагим вынужден был бить челом великому князю и заключить с ним мир на всей воле его427.

Года через два после того, большую тревогу произвело в Москве известие о походе хана Золотой Орды на великого князя. - Мы видели, что после первого нашествия Ахмата (в 1472 г.) между Москвой и Ордой состоялось нечто похожее на заключение мира: мы говорили, что в 1474 г. с Никифором Басенком приходил из Орды в Москву Ахматов посол Каракучук, а в 1476 г. приходил другой посол, Бочука, с свитой в 50 человек; с ним было до 550 гостей с конями и разным товаром428. С этим послом великий князь отправил в Орду своего посла, Бестужева, но что ему поручено было, не знаем. Все это указывает на мирные отношения между Москвой и Ордой, - но к 1480 г. эти мирные отношения рушились. Какие же были причины этого? По некоторым известиям, мало, впрочем, вероятным, хан прислал в Москву послов с требованием дани; великий князь, в ответ на это требование, взял басму (изображение хана в виде куклы, а по другим - нечто вроде портрета) или, как выражается Казанская летопись, "приемь Басму лица его и поплевав на ню", изломал ее, бросил на землю и растоптал ногами; затем приказал убить послов, кроме одного, которому наказал передать хану, что с ним будет поступлено так же, как с басмою и послами, если будет беспокоить его, великого князя. Едва ли Иван Васильевич, вообще весьма осторожный, мог так поступить, особенно ввиду того, что Ахмат еще не так был слаб, что сам великий князь - это сейчас увидим - по приближении хана к русской границе, как будто струсил и растерялся. Другие более достоверным признают иное известие, по которому Иван Васильевич решился порвать узы с лишком двухвекового рабства под влиянием Софии, указывавшей ему на оскорбительную зависимость от степных варваров429. Но есть еще известия, по которым Ахмат двинулся на Москву по подстрекательству Казимира, и эти известия, нам кажется, должны считаться несомненными. Не надобно забывать, что борьба Москвы с Литовско-Польским государством особенно усилилась с Ивана III, борьба на жизнь и на смерть: дело шло о том, какому из двух родственных племен господствовать на северо-востоке Европы!.. Казимиру, как и всякому польско-литовскому государю, желательно было ослабить Москву и подчинить ее себе; но ему не удалось в данное время отбить для себя Новгород от Москвы, и он старается поднять хана, чтобы одновременно напасть на Русь с двух сторон. Хан согласился, и летом 1480 г. выступил в поход. Союзникам сулило успех и то обстоятельство, что великий князь был в то время во вражде с своими братьями, Андреем углицким и Борисом волоцким430. Заслышав о приближении Ахмата, Иван Васильевич отправил в Серпухов сына своего Ивана, брата Андрея меньшего - в его удел Тарусу, а прочих князей и воевод распределил на разные пункты по берегу Оки, куда, по условию с Казимиром, должен был идти хан. Но узнавши о таких распоряжениях московского князя, хан направился к литовской границе, намереваясь вторгнуться в Московскую землю через р. Угру. Однако великий князь предупредил его: он приказал сыну и брату поспешить к Калуге и стать на левом берегу Угры, и те прежде татар заняли перевозы и броды; сам же великий князь, подчиняясь советам некоторых приближенных к нему бояр, приказавши сжечь городок Каширу, оставил войско на берегу Оки и с кн. Федором Палецким отправился обратно в Москву, где находились "в осаде": мать его, инокиня Марфа, кн. Михаил Андреевич верейский, кн. Иван Юрьевич Патрикеев, московский наместник, с дьяком Васильем Мамыревым, - митрополит Геронтий и умный и энергичный владыка ростовский Вассиан. К ним-то, по некоторым известиям, и поехал Иван Васильевич "на совет и думу". Из приближенных великого князя одни не советовали ему стоять на границе, указывая на пример отца его, попавшего в плен казанским татарам в суздальском бою; советовали, напротив, удалиться на север, указывая на пример Димитрия Донского, удалившегося, при нашествии Тамерлана, в Кострому. На этом настаивали его любимцы - бояре, Иван Васильевич Ощера и Григорий Андреевич Мамон; дpугиe же, и преимущественно владыка Вассиан, настаивали на том, что великий князь должен находиться при войске. В народе также слышался явный ропот на трусость Ивана Васильевича: так, когда великий князь приехал (30-го сентября) с Оки в Москву на совет с блюстителями последней, - отдав приказание кн. Даниилу Холмскому, чтобы он, по первому требованию из Москвы, ехал туда с великокняжеским сыном Иваном Ивановичем, - народ, перебиравшийся в столицу из окрестных посадов и селений в осадное сиденье, явно выражал свой ропот на то, что великий князь предает его татарам, что он разгневал царя неплатежом дани, а теперь выдает ему народ свой. Вассиан прямо назвал Ивана "бегуном". "Дай семо вои в руку мою, говорил владыка, коли аз, старый, утулю лице против татар!" Поэтому, замечает летописец, великий князь жил не в городе (Москве), а в Красном сельце, "бояся гражан мысли злые - поимания". Иван Васильевич послал к сыну приказ, чтобы он немедленно явился в Москву, - но тот не хотел отъехать от войска.

Когда великий князь приказал Даниилу Холмскому силой взять молодого князя и доставить в Москву, - тот не решился употребить насилия: он хотел подействовать увещаниями. "Лучше здесь мне умереть, чем ехать к отцу", отвечал княжич на эти увещания. Он, действительно, не лишним был при войске: так, вскоре ему удалось отбить татар от переправы через Угру. - При том настроении массы и приближенных к великому князю лиц, в каком мы видели их сейчас, Ивану Васильевичу неудобно было бездействовать и скрываться в Красном сельце, а потому, готовясь отправиться к войску, после двухнедельного пребывания в Красном, он сделал распоряжение относительно защиты некоторых городов: приказал Полиевкту Бутурлину и Ивану Кике перевести в осаду: дмитровцев - в Переяславль, а московские отряды ("московских строев") - в Дмитров. Тогда же охранители Москвы успели убедить Ивана Васильевича примириться с братьями, чему, видимо, он и сам был рад. 3-го октября, приняв благословение от митрополита, великий князь поехал к войску, но с небольшим отрядом остановился далеко от главного места действия, в Кременце (на р. Луже, в 30 верстах от Медыни), а остальное войско отпустил на Угру... Между тем как сын и младший брат великого князя, а также воеводы, успешно отбивали татар от берега реки, сам Иван Васильевич не мог действовать энергично, так как находился под влиянием приближенных к нему бояр, "слушающи злых человек сребролюбец, богатых и брюхатых, и предателей хрестьяньскых, а норовников бесерменьскых". Под влиянием этих предателей он попытался вступить в переговоры с ханом: отправил к нему боярина Товаркова с дарами и челобитьем, "прося жалованья, чтобы отступил прочь, а улусу бы своего не велел воевати". Хан даров не принял, сказав, что он пришел наказать своего улусника за то, что тот не ездит в Орду и уже девять лет не платит дани; к этому царь прибавил, что если Иван сам приедет к нему, то ему оказана будет милость. Но Иван Васильевич, опасаясь коварства, не поехал к Ахмату. Тогда последний требовал к себе сына или брата, наконец - Никифора Басенка, бывшего раз в Орде и понравившегося татарам за то, что он много давал даров. Ни того, ни другого великий князь не исполнил. Между тем в Москву дошли слухи о советах "злых бояр" и сношениях великого князя с Ахматом. Тогда митрополит и троицкий игумен Паисий посылают великому князю грамоты, в которых убеждают его постоять за христианство; но особенно красноречивое послание отправил к нему владыка Вассиан. Эти послания возымели свою силу: великий князь решился постоять за христианство. Ахмату, которого московские полки успешно отбивали от берега, оставалось только делать угрозы: "Даст Бог зиму на вас, говорил он, и реки все станут, ино много дорог будет на Русь". Между тем, в Кременец пришли из Великих Лук братья великого князя, который принял их с любовью и, по некоторым известиям, ("во всю волю их дался", т. е., надобно полагать, согласился на вcе, предложенные ими, условия примирения. Силы великого князя, таким образом, увеличивались (есть известие, что на Угре были и тверские полки), но он действовал по-прежнему нерешительно и как будто боялся угроз хана. 29-го октября, когда Угра уже стала, он приказал сыну, брату Андрею меньшому и воеводам отступить к Кременцу, откуда намеревался отступить еще далее, к Боровску, и там дать битву татарам. Это распоряжение привело в ужас ратных людей, и они, полагая, что татары перебрались через Угру, в беспорядке бежали к Кременцу. Кажется, в это время великий князь распорядился, чтобы жена его с казной отправилась на Белоозеро, а потом, если Москва будет взята, далее - "к морю-океану".

Между тем, Ахмат, видя, что берег опустел, предположил, что неприятель готовит ему засаду, уступая берег и тем вызывая его на битву, и бежал сам от Угры 11-го ноября. По пути отступления (через Серенск, Мценск и пр.) он пустошил волости своего союзника, Казимира. Один из сыновей Ахмата, Амуртоза, при отступлении забрался было в московские волости. Великий князь послал на него всех троих братьев своих. Амуртоза, поймав одного русского, посредством пытки хотел узнать от него что-то о великом князе. Когда тот сказал, что великий князь очень близко, Амуртоза немедленно бежал... Некоторые летописи правдоподобнее передают причину отступления Ахмата от наступившей сильной стужи, между тем как "бяху татарове наги и босы, ободралися". Кроме того, от хана не укрылось, вероятно, и то, что силы великого князя, по примирении с братьями, увеличились, между тем как Казимир не являлся к нему... Ахмат, распустивши уланов, сам с награбленной в Литве добычей ушел кочевать к устьям Дона. Хан Шибанской или Тюменской орды (откуда произошли потом князья Тюменские), прельщенный этой добычей, погнался за Ахматом, напал на него сонного и собственноручно убил его (это было уже в 1481 г. в начале января), о чем известил великого князя московского. Иван Васильевич, убедившись, что Ахмат удалился в свои улусы, возвратился в Москву, "и возрадовашася и возвеселишася вси люди"... Но почему же к Ахмату не явился на помощь Казимир? - Еще лет за восемь до нашествия Ахмата великий князь завел сношения с крымским ханом Менгли-Гиреем, чтобы пользоваться Крымской ордой в борьбе с Золотой Ордой и Казимиром; и тот и другой часто пересылались посольствами: между ними завязалось нечто в роде дружбы. Перед нашествием Ахмата между ними заключен был договор, по которому великий князь обязался заодно действовать с ним против Ахмата, раз выгонявшего Менгли-Гирея из Крыма, а крымский хан должен был заодно действовать с великим князем против Казимира. По этому договору Менгли-Гирей, при нашествии Ахмата, напал на Подолию и тем отвлек Казимира от его союзника. Не можем не привести здесь еще одного известия, довольно правдоподобно указывающего на причину удаления Ахмата от Угры. В руках Ивана Васильевича были два соперника Менгли-Гиреевых, два брата его, Нордоулат и Айдар, бывшие прежде в Литве, о которых великий князь говорил своему другу, что держит их у себя для того, чтобы не дать им способов вредить ему; на самом же деле Иван Васильевич мог пользоваться ими, как орудием против Менгли-Гирея, если бы это понадобилось. Одного из этих братьев, Нордоулата, и звенигородского воеводу, кн. Василия Ноздроватого, великий князь послал с небольшим отрядом по Волге на Орду, где, как он узнал, оставались только ханские жены, дети и старики. Царевич и кн. Ноздроватый счастливо добрались до Орды, взяли Батыев Юрт, награбили много добычи и с большим полоном пошли назад; они могли бы вконец разорить Орду, но Обуяз, улан Нордоулата, стал представлять последнему, что Орда - их общая мать, что губить ее вконец не следует, что она уже довольно наказана ими431. Так пало более чем двухвековoe иго монгольское, пало в силу такого, а не иного сцепления обстоятельств, пало, можно сказать, роковым образом!..

Выше мы сказали, что новгородская вольность окончательно пала. Но могли ли новгородцы вдруг порвать всякую связь с прошлым, с прежними своими убеждениями и легко помириться с новым порядком вещей, с новым положением? Только с наростанием новых поколений могло наступить спокойное отношение к такому положению, в которое они поставлены были силою обстоятельств. Символ их вольности, вечевой колокол звонил уже в Москве с прочими московскими колоколами и, конечно, собирал народ, но не на вече. Однако память о вольности жила в сердцах новгородцев и без этого звона. Новгородцы опять начинают сноситься с Казимиром, мечтая о возврате утраченной вольности. Казимир, с своей стороны, сильно желал если не уничтожить, то обессилить Москву, и вот, он изыскивает для того средства, прибегая за помощью к хану и папе. Как видно, новгородцы надеялись на успех, потому что восстановили прежние формы правления. Иван Васильевич тайно узнал от своих приверженцев о сношениях новгородцев не только с Казимиром, но и с немцами. В 1480 г. октября 26-го, еще до нашествия Ахмата, великий князь, предупреждая против себя коалицию, отправился в Новгород "миром", взявши с собой только тысячу человек, - а между тем сыну своему он приказал собирать войска и поспешно идти за собой. Хотя для собирания войск мог быть выставлен и резонный предлог, так как немцы одолевали тогда Псков, - тем не менее, по пути к Новгороду всюду расставлены были заставы, чтобы до Новгорода не дошла весть о формировании большой рати. Но новгородцы прослышали об этом, укрепили город и решились не пускать к себе великого князя, который узнал об этом, будучи уже в Бронницах. Здесь Иван Васильевич дождался полков своих и в самом начале декабря подступил с ними к Новгороду, где было много приверженцев его, которые и начали перебегать к нему. Вскоре новгородский владыка прислал к великому князю за опасной грамотой, - но последний сказал, что он сам опас для невинных, и требовал, чтобы ему отворили ворота, - но последние отворены были только после продолжительной пальбы из орудий по городу; навстречу великому князю вышли: владыка, посадник, тысяцкие, старосты пяти концов, бояре и множество народа; все пали ниц и просили прощения. "Даю мир всем невинным, не бойтесь ничего!" сказал великий князь и, по обычаю, пошел в храм св. Софии. В этот день было схвачено и пытано 50 человек главных виновников. Тогда же великий князь узнал и об участии владыки в новгородской смуте и о сношениях братьев своих с новгородцами. 19-го января владыка был взят и 24-го того же месяца отправлен в Москву и помещен в Чудовом монастыре, где через шесть лет умер; казна его отписана была на великого князя. Затем 100 главных заговорщиков преданы были смертной казни и 100 семей детей боярских и купцов отправлены в Московскую землю и расселены по разным городам432. Узнавши о прибытии Ивана Васильевича в Новгород, псковский наместник, кн. Василий Васильевич Шуйский, и пять посадников с боярами от концов, отправились к великому князю с подарком в 65 рублей; декабря 25-го эти послы возвратились в Псков, а 30-го прибыли туда послы великого князя. В то же время немцы изгоном напали на Вышгород, многих из жителей побили и многих повели в полон, а город зажгли. Это было в самом начале января, а в конце того же месяца немцы напали на Гдов и пожгли вокруг него все волости и посады, но города не взяли. Псковичи отправили в Новгород гонца к великому князю с просьбой о помощи против немцев. Иван Васильевич послал к ним воеводу кн. Андрея Никитича Ногтева-Оболенского со многими силами, который с успехом выходил на немцев, но вскоре после похода из-за чего-то разгневался на псковичей и, только раздражив немцев, со всеми полками ушел в Москву, несмотря на усердные просьбы псковичей остаться у них. По его отъезде немцы смелее стали нападать и пустошить Псковскую землю; опять нападали на Изборск и близко подходили к самому Пскову. Между тем Ноготь-Оболенский прибыл в Москву с победными трофеями: он привез с собой много добра "и головами чюди и чюдак и робят много множество без числа".

Великий князь, будучи еще в Новгороде, получил известие от сына, что братья его, Борис волоцкий и Андрей углицкий, замышляют отступить от него. Братья еще давно были в обиде на великого князя за то, что по смерти бездетного Юрия Васильевича он взял удел его ceбе, ничего не дав из него им. Еще тогда, т. е. в 1474 г., могла возгореться вражда между братьями, если бы не вступилась в дело мать, которая примирила сыновей. Тогда Иван Васильевич Борису дал Вышгород, Андрею меньшому - Тарусу, а Андрею углицкому мать дала свой городок Романов433. В настоящее же время поводом к ссоре послужило то обстоятельство, что великий князь, в противность договорам, требовал от Бориса выдачи кн. Оболенского-Лыка, который, будучи лишен наместничества в Великих Луках за лихоимство, перешел от великого князя к Борису волоцкому434. При нашествии Ахмата, как уже было замечено выше, братья примирились, и Андрей углицкий получил значительную часть удела, принадлежавшего Юpию Васильевичу, именно Можайск, а Борису даны были села, принадлежавшие Василью Ярославичу серпуховскому435. Вскоре по уходе Ахмата великий князь заключил с братьями договоры, о которых подробно мы говорили в своем меcте436.

Июля 10-го 1481 г. умер бездетный Андрей меньшой Васильевич. Кажется, этот князь, бывший во время ссоры старших братьев на стороне великого князя, видел, что как бы он ни распорядился своим уделом, во всяком случае последний должен будет перейти к великому князю, а потому, для предупреждения недоразумений и ссор между братьями, завещал свой удел старшему брату, тем более, что в разное время по разным обстоятельствам и особенно по платежам ордынского выхода он задолжал Ивану Васильевичу, если верно известие летописей, 30,000 рублей - сумма громадная для того времени. Таким образом, к великому князю переходили: Вологда, Кубена, Заозерье и пр.; детям его отказаны были разные драгоценные вещи, а Василию Ивановичу (будущему великому князю), кроме того, еще село Тонинское. Что же касается братьев, Андрея углицкого и Бориса волоцкого, то первому он дал село Раменейце, а второму - Ясеневское близ Москвы437.

Опасность со стороны московского князя грозила не только удельным князьям Московской земли, бывшим в полном подчинении Москве, но и самостоятельным великим княжествам, каковы Рязанское и Тверское. Рязанское княжество было в таком положении, что представляло из себя, так сказать, только тень самостоятельного княжества438, - но Иван Васильевич, по известным уже нам отношениям Москвы к Рязани, не хотел трогать последней, как бы предоставляя присоединение к Москве своему преемнику. Тверь была почти в таком же положении. Хотя родственные отношения московского князя с тверским были и очень близки, тем не менее, они не могли взять перевеса над государственными соображениями, над идеей объединения Руси.

Еще в год вступления своего на престол Иван Васильевич заключил договор с тверским князем Михаилом Борисовичем; договор этот, можно сказать, ничем не отличается от прежних подобных договоров между Москвой и Тверью: оба князя за себя и за своих преемников взаимно обязываются не принимать от татар: московский - "дом св. Спаса, отчину князей тверских, Тверь и Кашин", тверской - "отчину великого князя московского, Москву и В. Новгород"; кроме того, тверской князь обязывается не сноситься с детьми Шемяки, с можайским и боровским князьями, бежавшими в Литву, и ни с которым великокняжеским братом, который "загрубит" великому князю; оба договаривающиеся обязываются также быть заодин на татар, ляхов, Литву и немцев и, вообще, на всякого общего недруга, - не вступаться в отчины тех князей, которые будут отъезжать от одного к другому439. Из Москвы княжеских отъездов не было, - но из Твери в Москву были: так, в 1476 г. в Москву переехало много бояр и детей боярских; потом в 1485 г., когда уже готов был обнаружиться между Москвой и Тверью полный разлад, к великому князю московскому приехали на службу: Андрей микулинский, получивший Дмитров, и Осип дорогобужский, которому дан был Ярославль. В то же время много тверских бояр отъехало на московскую службу, "не терпяще обиды от него, великого князя (Ивана III), о землях", соприкасавшихся с московскими: при порубежных спорах великий князь московский всегда старался оправить своих бояр и обвинить, хотя бы и в ущерб справедливости, тверских. Конечно, тверские бояре переходили к московскому князю в полной надежде, что он будет блюсти их земельные интересы, как блюл до сих пор таковые же интересы природных московских бояр440.

После только что упомянутого договора (1462 г.) никаких неприязненных столкновений между Москвой и Тверью не было. Но вот, Новгород окончательно присоединен к Москве, и Тверь, таким образом, оказалась окруженною с трех сторон владениями московского князя. Тверской князь мог, конечно, видеть, к чему стремится Иван Васильевич, мог предвидеть, что рано или поздно покушение со стороны Москвы будет и на Тверь. Ему необходимо было заручиться сильным союзником, а таковым мог быть один только великий князь литовский и король польский Казимир. К нему-то, в 1483 г., и обратился тверской князь и заключил с ним договор, "поднимая, по словам летописи, его (Казимира) войною на Ивана Васильевича", чем нарушал договор с последним. Чтобы этот договор теснее соединил договаривающихся, тверской князь сватался к внучке Казимира441. В Москве узнали об этих сношениях, и Иван Васильевич сложил с себя крестное целование к Михаилу Борисовичу "за его неисправление". В 1485 г. московская порубежная рать, по приказу великого князя, начала пустошить Тверскую землю. Из Литвы не приходила помощь, а один тверской князь не мог бороться с Москвой и потому послал к Ивану Васильевичу епископа с боярами "и доби ему челом на всей воли его". По заключенному после того договору, тверской князь считается по отношению к великому князю московскому и его старшему сыну младшим братом и приравнивается к удельному князю Андрею Васильевичу, обязывается без думы и ведома великого князя московского не ссылаться и не заключать договоров ни с Казимиром и его детьми, ни с каким бы то ни было лицом, которое будет королем польским и великим князем литовским, а также не принимать к себе и не сноситься с детьми князей: можайского, галицкого и боровского; если литовский князь пришлет к нему с чем-нибудь, то он обязан дать знать о том в Москву; наконец, в случае, если тверскому князю надобно будет отправлять в Орду послов, то он должен это делать по думе с ними, великими князьями московскими. Михаил Борисович торжественно перед послом московским сложил крестное целование к Казимиру. Михаилу приходилось или покориться неизбежной участи - ждать, когда неминуемо Тверь поглощена будет Москвой, или сделать еще попытку - опереться на Литву. В таком положении Михаил Борисович начал опять ссылаться с великим князем литовским. Но из Москвы зорко следили за действиями тверского князя: тверской гонец с грамотой к Казимиру схвачен был москвичами. Иван Васильевич укорял тверского князя в измене, "велми поношая ему", как говорит летопись. Перепуганный Михаил отправил в Москву владыку Baccиaнa бить челом великому князю, но последний не принял челобитья; другое посольство, во главе с князем Михаилом Димитриевичем Холмским, также не было принято великим князем. Иван Васильевич, приказав новгородскому наместнику идти со всеми силами к Твери, и сам выступил в поход 21-го августа 1485 г.: к Твери он подошел 8-го сентября; 11-го сентября ночью Михаил бежал из города, а 12-го владыка Вассиан, князья, бояре и земские люди приехали в стан великого князя с покорной головой. Сентября 15-го Иван Васильевич въехал в Тверь и слушал обедню у св. Спаса. Многих князей и бояр великий князь свел в Москву "и у себя пожаловал, в боярех учинил" и вотчины их утвердил за ними своими грамотами, так что положение их, как вотчинников, становилось теперь более прочным. Тверь он отдал сыну своему Ивану, назначив наместником в нее боярина Василия Федоровича Образца-Добрынского442. Впоследствии (в 1492 г.) тверские земли переписаны были "по-московскы в сохи"443.

Но возвратимся несколько назад, к Пскову и Новгороду. Мы видели, что в 1480 г., когда Иван Васильевич был в Новгороде, псковичи просили у него помощи против одолевавших их немцев. К ним послан был тогда кн. Андрей Никитич Ногтев-Оболенский, с которым псковичи углублялись внутрь Ливонии, сожгли на pеке Эмбахе г. Костер, в котором взяли несколько пушек; подступали к Дерпту, осаждали его и возвратились домой с богатою добычей. Но князь Оболенский, по какому-то неудовольствию на псковичей, вскоре уехал в Москву с своими полками, вследствие чего немцы ободрились и начали действовать наступательно, а, между тем, псковский наместник, Василий Шуйский, не предпринимал против них ничего и только пьянствовал и грабил граждан. Августа 20-го немцы подступили к Пскову. Хотя войско их состояло большею частью из неопытных в ратном деле крестьян, - но громадность его привела псковичей в ужас: многие бежали, хотел бежать и кн. Шуйский, но граждане удержали его; вели переговоры с магистром о мире, но напрасно; наконец, для ободрения себя, они обнесли вокруг городских стен одежду патрона своего, св. Довмонта, и действительно ободрились. Между тем, немцы на судах, вооруженных пушками, подплыли к берегу и пальбой хотели зажечь город: тогда псковичи дружно ударили на них, смяли их в реку, в которой многие из немцев потонули, а остальные ночью ушли от города. Псковичи ожидали нового нападения, а потому обратились за помощью не к великому князю, который тогда готовился к отпору Ахмата, а к братьям его, бывшим с ним в ссоре и вышедшим из своих уделов в Новгородскую землю. Великий князь, счастливо отделавшись от хана, узнал о враждебных действиях ордена, и потому приказал своим новгородским наместникам со всеми новгородскими силами прибыть в Псков к 6-му января, а из Москвы послал туда воевод, кн. Ярослава Васильевича Оболенского и кн. Ивана Булгака, которые прибыли в Псков ¬11-го февраля. Соединенные силы тремя путями пошли в Немецкую землю, взяли города Тарваст и Вельяд (Феллин?), вообще попленили и пожгли немецкую землю от Юрьева (Дерпт) до Риги, а "Лотыголу и чухнов... овых изсекоша, овых пожгоша"; многие из последних бежали в леса, но там перемерзли, потому что зима в этот год (1481 г.) была черезвычайно сурова, а "снег человеку в пазуху". Успехом своим pуccкиe обязаны отчасти и беспечности божиих дворян, как летописи называют рыцарей: не ожидая нападения, "без страха и без боязни погании живяху, пива мнози варяху", замечает летописец. В 1482 г. в Новгород прибыли немецкие послы с челобитьем к наместникам великого князя и псковским посадникам; здесь заключен был мир на десять лет и договор скреплен крестным целованием. В том же году, в августе месяце, послы магистра просили у псковского князя Ярослава Васильевича и посадников "пути к Москве", куда и ездили, но "не вемы, чего деля", говорит одна летопись; кажется, однако, и тут дело шло о мире; по крайней мере, в 1483 г. великий князь посылал новгородских бояр под Ругодив (Нарва), где заключен был мир с немцами на 20 лет. Есть еще известие, что послы великого князя ездили к ливонскому магистру в Кесь (Венден), - но, говорит летопись, "не вемы о чем"444.

Ярослав Васильевич Оболенский, прибывший в Псков в качестве воеводы, кажется, тогда же остался в нем и наместником; но положительных известий нет о том, когда именно он заменил собой Василия Шуйского, данного псковичам в наместники в то время, когда Иван Васильевич собирался окончательно свести счеты с Новгородом. Псковичи жаловались на Шуйского, как человека грубого и нетрезвого, который много чинил грубостей всей Псковской земле. Однако и при Ярославе не было спокойнее: в 1483 г. псковичи вдруг возмутились, разрушили дворы у шести посадников и др. лиц, а в 1484 г. смерды отказались исполнять обычные работы для города; троих из смердов посадили в тюрьму. Причиной этих волнений были самовольные действия Ярослава и посадников: так, без ведома псковичей они написали и положили в ларь новую грамоту; тогда псковичи написали "мертвую грамоту" на посадников, т. е. объявили их подлежащими смертной казни; одного из посадников, действительно, убили на вече всем Псковом. Само собою разумеется, что в Москве это не могло понравиться, и вот, когда в конце 1484 г. прибыли из Пскова послы к великому князю о том, чтоб он держал отчину свою по старине, Иван Васильевич с гневом приказал: смердов освободить, посадников откликать и имение их отпечатать, а у князя Ярослава просить прощения. Только в таком случае великий князь обещал принять их челобитье. Когда послы на вече объявили ответ государя, черные люди не поверили; отправили других послов, которые возвратились с таким же ответом, - но и этим послам не поверили, подозревая, что они так действуют по наущению посадников, сбежавших в Москву. В Москве, действительно, проживали три псковских посадника, которых великий князь отпустил с последним посольством (1486 г.), строго наказав псковичам, чтоб они не смели "над ними шкоты (вреда) никоея же учинити". В Пскове поднялось волнение: посадники, бояре и житьи хотели исполнить волю государя, а черные люди противились. Считая себя правыми и потому не боясь прогневить великого князя, эти последние отправили в Москву двух гонцов из молодых (незначительных) людей, через которых они хотели сказать великому князю, что учинят с смердами и посадниками так, как он укажет, а потом пришлют больших послов с челобитьем. Но эти гонцы убиты были разбойниками в Тверской земле. В 1485 г. псковичи отправили в Москву посадников и бояр с челобитьем; но великий князь на их челобитье "с великою опалкою" сказал: "ежели вынете из ларя грамоту мертвую, что на посадников записали и ту грамоту пришлете ко мне, и смердов отпустите и животы их отпечатаете, то я хочу вас жаловать, как пригоже, ежели вы нам добьете челом". На этот раз псковичи в точности исполнили приказание великого князя. Это было уже в 1486 г. Вскоре потом кн. Ярослав Васильевич, посадники и бояре отправились в Москву к великому князю с подарком в 150 рублей и с челобитьем "о своей проступке, что били смердов". Великий князь пожаловал псковичей, "нелюбку" отдал и приказал "по всей старине жити". Но замешательства во Пскове с этим не кончились еще. Одному попу случилось читать у наровских смердов грамоты, и в числе последних ему попалась та, по которой смерды "из веков вечных" обязаны были давать дань князю и Пскову и исполнять урочные работы. Псковичи ничего не знали об этой грамоте, а смерды утаили ее, почему и не исполняли урочных работ, - великому же князю они представили дело не в истинном свете, истину извратили. Один смерд вырвал эту грамоту у попа и скрыл ее, а псковичи схватили того смерда и посадили под стражу. Вследствие этого начались волнения, жалобы на наместников кн. Ярослава (сидевших по пригородам) и даже на него самого. Посадники и весь Псков, собрав сведения об обидах, причиненных князем и его наместниками, написали "грамоты многы обидныа" и отправили с ними в Москву послов из посадников и бояр, которые сообщили великому князю и о смерде, скрывшем грамоту, прибавив, что этот смерд и теперь у них "на крепости". Великий князь, "ярым оком възрев", сказал послам: "Давно ли яз вам о смердах вины отдах? и ныне на то же наступаете!" Иван Васильевич не принял ни одной жалобы на Ярослава, сказав, что по этому делу он пришлет в Псков своих бояр. Послы возвратились домой с этим ответом 8-го июля445.

Что касается Новгорода, то надобно заметить, что испытания для него еще не кончились. Говоря выше о делах новгородских, мы остановились на известиях о взятии владыки Феофила в Москву и заключении его в Чудовом монастыре. В 1483 г. владыка отказался от новгородской кафедры, почему и освобожден был из заключения, но по приказу великого князя все-таки должен был оставаться в том же монастыре, где вскоре и скончался (1485 г.). На его место в том же 1483 г. по старинному новгородскому обычаю, избран был посредством жребия Сергий, старец Троицкого монастыря, и рукоположен в архиепископы сентября 4-го. В Новгороде, по-видимому, еще продолжалась оставшаяся от недавно порушенной старины борьба двух партий, - по крайней мере, только этим и можно объяснить некоторые явления в жизни Новгорода, случившиеся по избрании нового владыки. В 1484 г. до великого князя дошел оговор одних новгородцев на других: одни других оговаривали в сношениях с польским королем. Великий князь послал в Новгород схватить оговоренных человек до тридцати, больших и житьих людей, и дворы их разграбить. В Москве пытали их, но они ни в чем не сознавались, а когда должны были идти на виселицу, то просили друг у друга прощения в том, что при пытках невольно клепали один на другого. Узнавши об этом последнем, великий князь приказал заковать их и посадить в тюрьму, а жен и детей их послать в заточение. В то же время схвачены и ограблены были и некоторые другие из новгородских граждан, известные по прежним своим сношениям с Литвой. В том же году и новопоставленный владыка Сергий должен был оставить новгородскую кафедру. Местные летописцы говорят о притеснении им игуменов и священников и вообще о высокомерии его, как приехавшего из Москвы к плененным и угнетенным гражданам и т. п.; другие говорят, что новгородцы не хотели покоряться ему, потому что "не по их он мысли ходит"; как москвич, Сергий, конечно, не мог сочувствовать тайным стремлениям новгородцев; по третьим, наконец, известиям, Сергий хотел открыть и посмотреть мощи архиепископа Моисея, строителя Архангельского монастыря на Сковородке: когда священник, которому Сергий приказывал открыть гробницу, заметил, что открывать святителя подобает только святителю же, первый с гордостию сказал: "кого сего смердовича и смотрите!" С тех пор "приде на него (т. е. на Сергия) изумление": он сделался как бы помешанным, и его, как больного, отвезли в Троицкий Сергиев монастырь. Как бы то ни было, а на место Сергия избран был и 9-го декабря того же 1484 г. поставлен Чудовский архимандрит Геннадий446. Вероятно, чтобы изгладить из памяти новгородцев всякие воспоминания о прежней вольности и сделать население Новгорода более устойчивым, крепким Москве, Иван Васильевич прибегнул к мере бессердечно крутой, но в высшей степени действительной: он постепенно переводил более видных новгородцев в Московскую землю, а на место их переселял москвичей. Так, в 1487 г. он перевел из Новгорода во Владимир 50 семей лучших новгородских гостей; в 1488 г. приказал привести в Москву более 7000 новгородских житьих людей за то, что они хотели убить наместника, Якова Захарьевича; в следующем 1489 г. более тысячи бояр, житьих людей и гостей перевел в московские города: в самую Москву, во Владимир, Муром, Нижний Новгород, Переяславль, Юрьев, Ростов, Кострому и др., а на место их послал из Москвы и других городов многих лучших московских людей, гостей и детей боярских447.

Если в Новгороде Иван Васильевич сумел, хотя и с некоторыми трудностями, побороть старые традиции пресловутой новгородской вольности, - сумел, можно сказать, в корне уничтожить все, чем жил и хвалился Господин Великий Новгород, то тем легче ему было справиться с отпрыском новгородской вольности, детищем Новгорода Вяткой, которая дышала тем же новгородским духом. Мы видели, что еще Василий Димитриевич присоединил Вятку к своим владениям и что некоторое время она принадлежала галицким князьям, но по отдаленности еще сохраняла свое старое устройство. Василий Васильевич пpисоединил к Москве, между прочим, Галицкий удел, - но Вятка хотя и была частью этого последнего, однако не хотела повиноваться Москве. Поход князя Ряполовского на Вятку был безуспешен, благодаря корыстолюбию воевод; другой поход окончился покорением Вятки. Но в 1468 г. в Вятскую область вступили казанцы, и устрашенные жители, не крепко связанные с Москвой, признали над собой власть царя Ибрагима448, почему в следующем 1469 г. и отказались участвовать в походе на Казань, между тем как участвовали в походе на Новгород. Очевидно, вятчане, при отдаленности Москвы и близости Казани, более боялись последней и не хотели раздражать ее. История 1469 г. повторилась и в 1485 г.: вятчане отступили от великого князя во время похода московских войск к Казани, почему на Вятку и отправлен был воевода Юрий Шестак-Кутузов. Но Кутузов примирился с вятчанами и ушел обратно. Мир, кажется, был не искренним: по крайней мере, есть известиe, что в 1486 г. вятчане нападали на Устюг; воеводой тогда был у них какой-то Костя, который предводительствовал ими по неволе, почему в удобный момент ушел от них в Осиновец, а отсюда - в Москву. Для вразумления вятчан митрополит два раза писал к ним увещательные грамоты, в которых указывал на их "грубости", на их неxpистиaнскиe поступки и неисправление по отношению к великому князю; грозил закрытием церквей, - ничто не помогало! Иван Васильевич, 11-го июня 1489 г., когда Казань уже покорилась ему, отправил на вятчан 16-тысячную рать, которою предводительствовали воеводы Даниил Щеня и Григорий Морозов. В половине августа они подступили к Хлынову. Вятчане, лучшие люди, вышли к воеводам с челобитьем: просили не воевать Вятской земли, обещаясь покориться великому князю на всей его воле, давать ему дань и служить. Воеводы требовали от всех жителей присяги и выдачи головами главных крамольников: Аникиева, Лазарева и Богодайщикова; вятчане просили сроку подумать об этом: два дня они думали, а на третий отказали в выдаче помянутых лиц. Тогда воеводы начали готовиться к приступу: приказали обнести город плетнями, плетни обмазать смолой и обложить березовой корой. Только после этого вятчане надумали выдать крамольщиков. Здесь для уничтожения духа вольности и более опасного слития этого края с Москвою употреблены были те же средства, какие употреблены и по отношению к Новгороду: отсюда вывели в Московскую землю лучших земских людей и купцов с их семействами; земских людей поселили в Боровске и Кременце, а купцов - в Дмитрове; остальных жителей привели к присяге; Аникиев и его товарищи были биты кнутом и повешены. Вместе с вятчанами в Москву привезены были и apскиe князья (вотяцкие), но великий князь пожаловал их, отпустил их в их землю, конечно, как уже подвластных ему449.

Дела вятские по внешности находились или вытекали из отношений Москвы к Казани: мы видели сейчас, что удар со стороны Москвы пал на Вятку, благодаря тому обстоятельству, что вятчане не хотели участвовать в походе московских воевод на Казань. Было уже говорено, что в 1478 г., в то время, когда Иван Васильевич разделывался с Новгородом, Ибрагим, обманутый ложным слухом о поражении великого князя, послал свои войска на Вятку, но вскоре должен был добить челом великому князю на всей его воле. Но это примирение со стороны Ибрагима было неискренне. По крайней меpе, в летописях находим извеcтиe, что в 1482 г. Иван Васильевич сам выступил в поход против Казани, и, конечно, не без причины. Он остановился во Владимиpе, а вперед послал войска, при которых находился, между прочим, и Аристотель с пушками. Эти войска остановились в Нижнем Новгороде, куда Ибрагим прислал послов с челобитьем. Тем и кончился этот поход450.

Постоянно повторявшиеся вторжения в Московскую землю и грабежи казанцев заставляли московское правительство изыскивать средства к устранению этих вторжений и грабежей и вообще стать твердой ногой на восточной окраине, в высшей степени важной в торговом отношении. Поэтому дальновидные московские князья еще в лице первых своих представителей, а также и местные нижегородские князья старались утвердиться в низовьях Оки, расширить там свои владения на счет мордвы, для чего привлекали сюда русский элемент дарованием разных льгот. Так, например, Константин Васильевич нижегородский "повеле русским людям селиться по Оке, Волге, Кудьме (приток Волги) и на мордовских жилищах, где кто похощет". Являлись, поэтому, такие люди, как Тарас Петров. Этот богатый нижегородский купец купил у своего князя в вотчину себе шесть сел на р. Сундоваке (приток Волги с правой стороны) и населил их разными татарскими полоняниками, которых сам же выкупал из плена451. Но эти средства, сами по себе целесообразные, медленно подвигали дело вперед. Нужно было подчинить Казань, а для этого сначала необходимо было иметь влияние на казанские дела. При существовании в Казани сильной аристократии, там всегда много было партий, а следовательно московским князьям всегда можно было так или иначе вмешаться в тамошние дела. - В 1486 г. Ибрагим скончался. После него осталось несколько сыновей, из которых старший Алегам был от первой жены, а следующий за ним по старшинству, Магмет-Аминь - от другой. Около этих сыновей образовалось по партии, из которых каждая, естественно, желала видеть на Казанском царстве своего представителя. Партия Алегама была сильнее: его поддерживали ногаи, и он занял престол отца, что не по душе было Ивану Васильевичу. Тогда Магмет-Аминь, руководимый своей партией, уехал в Москву к великому князю, назвал его своим отцом и просил помощи в борьбе его с Алегамом. Надобно заметить, что мать Магмет-Аминя, Нурсалтан, по смерти Ибрагима сделалась женой Менгли-Гирея, крымского хана, друга и верного союзника Ивана Васильевича. Разумеется, что вдруг невозможно было ничего предпринять в пользу Магмет-Аминя, и великий князь ограничился пока только тем, что дал ему в поместье город Каширу. Впрочем, Ивану Васильевичу не пришлось долго ждать повода ко вмешательству в дела казанские: в 1485 г. казанские вельможи, сторонники Магмет-Аминя, извещали великого князя, что они "воюют" с своим царем, который, зазвав их к себе на пир, хотел всех их перерезать, вследствие чего они и убежали "в поле". При этом противники Алегама несколько иначе объяснили отъезд Магмет-Аминя в Москву, чем этот последний: они говорили, что отпустили в Москву царевича с тем, чтобы он возвращен был к ним в случае, если Алегам будет "с ними чинить лихо". Впрочем, все тут приводилось и приходило к одному знаменателю... Иван Васильевич отправил под Казань воевод своих, князей: Даниила Димитриевича Холмского, Александра Васильевича Оболенского, Семена Ивановича Ряполовского и Семена Ивановича из ярославских князей; вслед за ними отпущен был и Магмет-Аминь. К этому ополчению должны были пристать и вятчане, но, как мы уже видели, они отказались, почему и послана была на Вятку сильная рать, которая окончательно заставила вятский край покориться Москве452... Алегам выступил против московских воевод, бился с ними, но должен был бежать и затвориться в городе. Воеводы осадили Казань, но осада медленно вела к цели, потому что оставшийся вне города князь Алгазый часто нападал на москвичей. Наконец, его удалось оттеснить за Каму, после чего Алегам уже не мог держаться в Казани, выехал из города и отдался воеводам великого князя. Это было в июле 1487 года. - Таким образом, Иван Васильевич посадил на Казанском царстве Магмет-Аминя "из своей руки". Алегам с женой сослан был в Вологду, - остальные члены семьи - мать, братья и сестры - в Карголом, на Белоозеро, а крамольные князья и уланы казнены в Москве453. Насколько подручничество Аминя Москве выражалось практически и, так сказать, дипломатически, видно из официальных документов. В официальных бумагах царь казанский и великий князь московский называют друг друга братьями: "Великому князю Ивану Васильевичу всея Руси, брату моему, Магмет-Аминь царь челом бьет", - "Магмет-Аминю царю, брату моему, князь великий Иван челом бьет" - так начинаются грамоты подручника и патрона. Но в самом содержании бумаг со стороны великого князя встречаются желания, обращенные к Магмету, которые выражены в тоне повелительном. Таким образом, влияние Москвы, хотя и не надолго, но утвердилось в Казани. Кажется, ногайская партия в Казани была очень сильна: юный казанский царь просил в Москве позволения жениться на дочери ногайского хана. Тут уж очень ярко проглядывает подручничество казанского царя великому князю московскому. Это подручничество и влияние Москвы еще рельефнее выражаются в том, что в Казани является русский представитель, Федор Киселев, который собирает с подданных Аминя пошлины в казну московского князя. Пошлины по преимуществу взимались натурою: конями, овцами, различными мехами, медом и т. п. При этом сборщик, естественно, мог брать и лишнее, на что бывали даже и жалобы: так, Магмет-Аминь жаловался однажды великому князю на Киселева, что этот последний взял в Цивильске с одного тамошнего жителя лишних три кади меду, коня, корову и пр.454

В свое время мы еще вернемся к делам казанским, а теперь обратимся к делам более семейного характера, но тем не менее черезвычайно важным и в государственном отношении в смысле объединения северо-восточной Руси, в смысле централизации власти.

Действуя медленно и осторожно в делах внешней политики, Иван Васильевич держался той же тактики и в политике внутренней, хотя порой, по обстоятельствам, допускал и более решительные меры. Мы уже видели, как он воспользовался достоянием брата своего Юрия, как перешел к нему удел младшего брата, Андрея меньшого. Если он так действовал по отношению к родным братьям, то тем более не мог иначе действовать к более дальним родственникам. Из последних оставался только двоюродный дядя его, Михаил Андреевич верейский, о котором и будем теперь говорить.

Еще в начале своего княжения (в 1463 г.) Иван Васильевич заключил с Михаилом Андреевичем договор, выгодный для обеих сторон. Но уже в 1465 г. потребовалось заключить новый договор, по которому - вероятно, вследствие давления со стороны великого князя - верейский князь уступал своему двоюродному племяннику пожалование вел. кн. Василия Васильевича - Вышгород "с волостьми, путьми и селы". Что в данном случае великий князь до некоторой степени вынуждал дядю на уступку Вышгорода, об этом говорит уже то одно обстоятельство, что Иван Васильевич старается показать в договоре, что Михаил Андреевич действует по собственным побуждениям или по собственному почину: "ты, мой брате, - говорится в договоре, - тое моее отчины отступился мне сам со всем с тем, как тя был пожаловал отец мой, князь великий, да и яз, князь велики". Этого еще мало было для Ивана Васильевича: в том же году заключен был новый договор, по которому Михаил Андреевич должен был считаться моложе всех братьев и сыновей великого князя. Ивану Васильевичу, как видно, хотелось так или иначе присоединить Верейский удел к Москве. В 1482 г. апреля 4-го между ними заключен был договор, по которому Иван Васильевич, по смерти верейского князя, получает в свое владение Белоозеро с волостями, принадлежавшее Михаилу Андреевичу455. Последний безропотно покорялся горькой участи, а великий князь выжидал только случая, чтобы окончательно порешить с Верейским уделом, и случай такой скоро представился. В октябре 1485 г. Елена Степановна, дочь молдавского господаря, вступившая в брак с сыном великого князя Иваном Ивановичем в 1482 г.456, родила сына Димитрия. По этому случаю Иван Васильевич хотел подарить своей невестке некоторые из тех драгоценных вещей, которые принадлежали первой жене его, Марии тверской. Но эти вещи отданы были Софьей Фоминичной в приданое племяннице ее Mapии, греческой царевне, вышедшей в 1480 г. за сына Михаила Андреевича, Василия. Иван Васильевич в гневе приказал отобрать у последнего все приданое первой жены своей и даже "хотел его (Василия Михайловича) и со княгинею поимати". Но молодая чета бежала в Литву. У великого князя теперь был благовидный предлог еще сильнее налечь на верейского князя: за вину его сына он отобрал у Михаила Андреевича отчину его: Ярославец, Белоозеро и Верею, но потом возвратил их ему в пожизненное владение, обязав Михаила новым договором457, по которому весь Верейский удел, по смерти Михаила, переходит к великому князю. По этому же договору Михаил Андреевич обязывается не ссылаться с своим сыном "некоторою хитростию". Вскоре, а именно в 1485 г., несчастный старик скончался. В своей духовной грамоте он говорит, что отдает "свою отчину господину и государю великому князю Ивану Васильевичу всея Руси"458.

Из родных братьев своих Иван Васильевич в особенности недолюбливал Андрея Васильевича углицкого, может быть, потому, что он, пользуясь особенною любовью матери, вел себя самостоятельнее других братьев по отношению к старшему брату. Мы уже видели, что мать проявляла особенное участие к этому Андрею. Но в 1485 г. июля 4-го Мария Ярославна скончалась459, и последняя связь, еще несколько единившая братьев в их взаимных отношениях, порвалась. В следующем 1486 г., по завоевании Твери, Иван Васильевич заключил новые договоры с братьями; по этим договорам братья обязывались не вступаться в уделы: Верейский, Дмитровский, Тверской и в Вологду, принадлежавшую Андрею Васильевичу меньшому, и не сноситься с Литвой, с изменником Михаилом Борисовичем, беглым князем тверским, с Новгородом и Псковом460. Вообще, великий князь стал по отношению к братьям более прежнего недоверчив. Андрей Васильевич мог догадываться, что рано или поздно ему придется поплатиться своим уделом, а может быть и свободой, и потому должен был видеть единственное спасение в бегстве из Московской земли. В 1488 г. боярин Андрея Васильевича Образец "скоромоли" своему князю, что Иван Васильевич хочет схватить его. Перепуганный Андрей хотел тайно бежать из Москвы, но, одумавшись, обратился к кн. Ивану Юрьевичу Патрикееву с просьбой узнать, зачем великий князь хочет схватить его. Иван Юрьевич хотя и в большой силе был при дворе, но отказался от исполнения такого щекотливого поручения. Тогда Андрей лично явился к брату за объяснением. Иван Васильевич "клятся ему небом и землею и Богом силным Творцем всея твари, что ни в мысли у него того не бывало". По розыску оказалось, что великокняжеский боярский сын, Мунт Татищев, "сплоха пришед пошутил" с Образцом относительно его князя, а Образец, бывший в немилости у Андрея, желая подслужиться, передал последнему эту плохую шутку Татищева. Великий князь приказал предать Татищева торговой казни и вырезать язык, но митрополит "отпечалова его"461. В 1491 г. в мае месяце в Москву пришла весть, что ордынские цари, Сеид-Ахмет и Шиг-Ахмет, идут на друга великого князя, крымского хана Менгли-Гирея. Иван Васильевич послал на ордынцев воевод своих, кн. Петра Оболенского и кн. Ивана Оболенского же Репню, а также царевича Сатылгана (Салтагана), Нордоулатова сына, Менгли-Гиреева племянника; в этот же поход по приказанию великого князя и казанский царь Махмет-Аминь должен был послать свое войско; князьям Борису и Андрею Васильевичам, братьям великого князя, также приказано было послать своих воевод. Но Андрей углицкий не исполнил этого приказания, и в следующем году 20-го сентября, когда он приехал в Москву и посетил великого князя, последний приказал схватить его и заключить в Москве на казенном дворе, а детей его отправить в заключение в Переяславль462. Таким образом и Углицкий удел присоединен был к Москве.

Казимир, занятый делами чешско-венгерскими на западе, где шла борьба между сыном его, Владиславом чешским, и венгерским королем Матвеем, не мог открыто действовать против Москвы, но не упускал удобного случая возбуждать против нее Орду и Новгород. Мы видели, что при нашествии Ахмата он должен был действовать против Москвы совместно с последним, но отвлечен был в сторону. В 1482 г., когда к великому князю перебежал от Казимира кн. Федор Иванович Бельский, в Москву приезжал из Литвы один пан, через которого митрополит извещал великого князя, что у него, митрополита, польский король отнял много вещей, которые он вез из Царяграда ему, великому князю. Но тогда Иван Васильевич, отпуская посланца-пана, которого почему-то долго держал, сказал ему, что из-за этого не приходится воевать с королем. Но в том же году великий князь посылал в Крым Михаила Кутузова, который должен был поднимать хана на Казимира. Вследствие этого посольства, в 1484 г., "по слову вел. кн. Ивана Васильевича", Менгли-Гирей взял и сожег Киев "за неисправление королевское, что приводил царя Ахмата... на великаго князя", взял большой полон и вообще "землю учини пусту Киевскую". Из награбленной добычи он прислал великому князю золотой дискос и потир из Софийского собора. Есть известие, что в том же году Казимир поставил в Смоленске заставу из 10,000 ратных людей, вероятно, в виду заметного тяготения подручных ему князей к Москве и вообще вследствие заметно угрожающего положения, какое принял по отношению к Литве Иван Васильевич. Но великий князь сам ничего не предпринимал против Литвы, хотя, как мы сейчас видели, он мог действовать против нее не только с севера, но и с юга. Хотя опустошение Киева и тамошней святыни и оскорбило москвичей, но Иван Васильевич, преследуя политические цели, через особого посла благодарил хана, напоминая ему, что и он, с своей стороны, старается сделать ему угодное: так, он содержит, не без убытка для казны, братьев его, Нордоулата и Айдара, и готов помогать ему против Золотой Орды. Вскоре, действительно, великому князю пришлось оказать помощь своему другу. Хан Муртоза, в 1485 г., от жестокой стужи пришел из донских степей к Тавриде со своим улусом. Менгли-Гирей захватил его в плен и разбил еще улус другого ордынского князя, Темира. Но этот последний на следующее лето, в рабочую пору, напал на Тавриду, освободил Муртозу, едва не захватил в плен самого Менгли-Гирея и с большою добычей ушел в степи. Великий князь немедленно отправил войска на улусы Ахматовых сыновей; крымские пленники, которых отбили у них московскиe воеводы, были отосланы к Менгли-Гирею463.

Отношения между московским и литовским государствами находятся в связи с их отношениями к татарам, особенно золотоордынским и крымским. Каждый из представителей помянутых государств старался привлечь на свою сторону того или другого хана и посредством его действовать во вред своему противнику. Мы сейчас сказали, что Менгли-Гирей сжег, в 1484 г., Киев "по слову" великого князя. В том же году в Крым отправлен был кн. Ноздроватый с таким наказом: "беречь накрепко, чтоб царь с королем не заключал мирнаго договора" (не канчивал). Такой же наказ дан был, в 1486 г., другому послу, боярину Семену Борисовичу, с прибавлением, чтобы он, посол, если царь спросит о сношениях великого князя с королем, отвечал, что "послы между ними ездят о мелких делах порубежных, а гладкости никакой и мира господарю нашему великому князю с королем нет". Затем посол должен был говорить хану, чтоб он послал людей своих на королеву землю, потому что он недруг и ему, хану, и великому князю. А если Менгли-Гирей скажет, что он идет на короля, - а великий князь идет ли? - то отвечать так: "Захочешь свое дело делать, пойдешь на короля, - сделаешь доброе дело, когда дашь об этом знать господарю моему, то он с тобой один человек на короля; и твое дело и свое делает, как ему Бог поможет" и пр.464

Поводы к столкновениям с Литвой часто подавали мелкие пограничные князья, находившиеся в подручничестве или Москвы, или Литвы. Между этими князьями возникали споры большею частию из-за границ земельных владений, а иногда и просто бывали обоюдные набеги с целью грабежа. Так, однажды, посол Казимира жаловался, что подручные Москве князья Одоевские нападают на князей Мезецких, Глинских, Кроменских, Масальских, что люди кн. Ивана Михайловича Воротынского, перешедшего с своею отчиною, в 1490 г., от Казимира к великому князю, нападают на литовские владения, что король еще не выпустил его из присяги и записи. Послу отвечали, что Мезецкие князья первые начали нападать, что Одоевские только мстили за нападение их, что Воротынский сам бил челом великому князю о принятии его в службу, что он сложил присягу перед королем через своего человека, а потому в Москве не понимают, как это король слугу великого князя называет своим. В том же году на службу великого князя перешли: кн. Димитрий Федорович Воротынский, кн. Иван Михайлович Перемышльский и кн. Иван Белевский. Великий князь через посла Григорья Путятина извещал об этих переходах Казимира, но последний заявил, с своей стороны, что не выпускает из подданства ни князей Воротынских, ни Белевского князя, - указывал на то, что Димитрий Воротынский перешел с "дольницей" (долей, уделом) брата своего, кн. Семена, всю казну последнего взял себе, бояр и слуг его всех захватил и насильно привел к присяге на службу свою. Иван Васильевич отвечал на это, что князья Одоевские и Bopотынские, как то известно было его предкам, великим князьям, да и литовским великим князьям, служили на обе стороны с отчинами, и теперь эти старые слуги приехали служить к ним, великим князьям, на Москву... Случалось и так, что одни из князей-родичей служили Москвe, другие - Литве, как было с кн. Одоевскими. Одоевские князья - Семеновичи, служившие Москве, засели отчину Федора Ивановича Одоевского, схватив мать его, когда сам он был в отсутствии. Король извещал об этом великого князя. Такая же история случилась и с помянутыми сейчас князьями Белевскими, Андреем и Иваном Васильевичами, из которых последний перешел на службу в Москву, взяв себе отчину брата Андрея, а третьего брата, Семена, насильно заставил целовать крест на том, что он не будет служить королю. Относительно Одоевских Иван Васильевич сказал, что у них идет спор о вотчине, о большом княженьи по роду, по старейшинству, что на большом княженьи должен быть слуга его, великого князя московского, Иван Семенович, - а потому король велел бы урядиться Федору с братом, кому из них пригоже быть на большом княжении; в противном случае великий князь, для улажения этого дела, пошлет своего боярина, а король пусть пошлет своего пана. Чем кончилось это дело - неизвестно465. Относительно Бельского, по летописям, известно следующее: в 1482 г. в Литве был мятеж: захотели отчичи Ольшанский, Олелькович и Федор Бельский "отсести от великого князя Литовской земли по реку Березыню"; намерение их открылось, и король казнил Ольшанского и Олельковича, а Бельский бежал в Москву, не успев захватить жены своей, с которой венчался накануне бегства. Она была схвачена и, несмотря на то, что Иван Васильевич требовал ее, ее не отпустили. Бельский получил от великого князя г. Демон и Мореву466. Впоследствии его постигло несчастие. Есть известие, что король Казимир подослал в Москву, как бы на службу к великому князю, кн. Лукомского, которого приводил к крестному целованию на том, чтобы великого князя московского "убити, или окормити зелием, да и зелие свое с ним послал, и то зелие у него (Лукомского) выняли". Кн. Лукомский и замешанный в его дело латинский толмач, поляк Матиас, в 1493 г. были казнены вместе с братьями Селевиными, которые подверглись казни за переписку с Александром Казимировичем. При расследовании этого дела кн. Лукомский оговорил кн. Федора Ивановича Бельского в намерении его бежать в Литву. Справедлив или не справедлив был этот оговор, но Бельского сослали в Галич467...

Переходы князей из Литвы в службу московского князя продолжались. В 1492 г. перешел кн. Семен Федорович Воротынский, о котором мы уже упоминали, "с своими отчинами". Этот Семен Федорович, едучи в Москву, "засел на его (великого князя) имя" Серпейск и Мещовск. Между тем 25-го июня того же 1492 г. скончался Казимир, и польский престол занял старший сын его Альберт, а литовский - младший, Александр Казимирович. Августа 30-го великий князь отправил к Менгли-Гирею Константина Заболоцкого, с советом хану - воспользоваться благоприятным временем и отмстить сыновьям Казимира за козни отца, тем более, что волжская орда кочевала далеко на востоке и не было, следовательно, оснований опасаться нападения ее на Крым. Другого посла, Ивана Плещеева, великий князь отправил к молдавскому воеводе Стефану, вероятно, с такими же предложениями. И с московской стороны начались неприятельские действия: кн. Федор Телепня-Оболенский разорил Мценск и Любутск; другие воеводы взяли и сожгли Мосальск, пленив многих жителей, наместников и князей; наконец, завоеваны были Хлепен и Рогачев. Александру Казимировичу, как видно, не под силу была борьба с московским князем: он желал мира. В 1493 г. в Москву прибыло посольство из Литвы, во главе с паном Станиславом Глебовичем, который извещал великого князя о смерти Казимира и о занятии литовского престола сыном его Александром, в то же время он требовал удовлетворения за разорение Мценска и других городов. Послу отвечали, что разорение Мценска было только возмездием за грабежи литовцев. На пиру у кн. Ивана Юрьевича Патрикеева, уже довольно подпивши, Станислав Глебович завел речь о сватовстве, о браке Александра Казимировича и дочери великого князя. Но так как он был нетрезв, то не получил никакого ответа. На следующий день он заявил, что литовские сенаторы желают этого брака; но что ему тайно приказано разведать, как смотрит на это дело великий князь. Послу дали понять, что прежде, чем говорить о сватовстве, надобно достигнуть искреннего, вечного мира между обоими государствами. - Посол уехал, а враждебные действия со стороны Москвы продолжались. Выше мы говорили уже, что Семен Федорович Воротынский, едучи к великому князю на службу, засел города Серпейск и Мещовск. Услышав об этом, литовские воеводы отняли эти города обратно. Великий князь послал сильные московские и рязанские рати, которые взяли Серпейск и Опаков; Мещовск сдался. Жители этих городов приведены были к крестному целованию, а сидевшие там знатные литовцы и смольняне взяты в плен, приведены в Москву и разосланы по разным городам в заточение. Другие воеводы посланы были под Вязьму, взяли этот город, а вяземских князей и панов привезли в Москву. Иван Васильевич князей пожаловал "их же вотчиною Вязмою" и приказал им служить ему, великому князю. В то же время к великому князю на службу перешел кн. Михаил Романович мезецкий, да "изымав приводе с собою дву братов", кн. Семена и кн. Петра. Двух последних великий князь послал в заточение в Ярославль, а Михаила пожаловал его же отчиною и приказал служить ему, великому князю468.

Но оставим на время Литву и хотя кратко укажем на другие стороны деятельности Ивана Васильевича, на другие факты из его княжения, имевшиe место до и во время последних столкновений с Литвой.

Нет никакого сомнения, что княжение Ивана Васильевича было в высокой степени блестяще, и потому только при нем западная Европа более серьезное внимание обращает на дикую Mocковию. Иван Васильевич меняется посольствами с разными государствами, не только европейскими, но и восточными, азиатскими. В летописях и официальных документах за последние годы жизни Ивана Васильевича мы постоянно встречаемся с известиями о прибытии и отбытии каких-нибудь иностранных послов и о частых московских посольствах в чужие края. Для краткости скажем вообще, что эти посольства касались или просто одной вежливости, оказываемой сильному и славному своими делами соседу, любви и дружбы, как тогда говорили, или практических целей, как договоры против каких-нибудь врагов, которые имелись у договаривающихся лиц, или, наконец, эти посольства, вместе с тем и другим, касались еще и чисто семейных дел, как брачные союзы. Но московский князь особенное внимание обращал еще на совершенное почти отсутствие в Московской земле таких людей, как разного рода ремесленники, мастера и художники, и с целью приобретения таких людей часто отправлял послов в западную Европу.

В 1486 г. в Москву приезжал с письмами от императора Фридриха рыцарь Поппель, но без всякого особенного поручения, единственно из любопытства. Он принят был подозрительно: его считали шпионом Казимира. Однако, из Москвы он выбрался благополучно. Через два года он вновь явился в Москву уже в качестве посла от императора Фридриха и сына его, римского короля Максимилиана, с грамотой (помеченной 26-го декабря 1488 г.) и принят был ласково. При первом свидании с московскими боярами он говорил, между прочим, о том, что после первого путешествия своего в Москву он разубедил своего императора и германских князей в заблуждении, будто великий князь московский - данник Казимира, и убедил, напротив, в том, что великий князь во всех отношениях сильнее Казимира; передавал, что император желает быть союзником великого князя и предлагает брак своего племянника Альбрехта, маркграфа баденского, с одной из дочерей великого князя, Еленой или Феодосией. Великий князь передал через дьяка Курицына, что по этому делу послан будет посол к императору. Далее Поппель говорил, чтобы великий князь запретил псковитянам вступаться в земли ливонских немцев, состоящих под покровительством императора. На это отвечали ему, что, владея собственными землями, псковичи в чужие земли не вступаются. Перед отъездом Поппель еще раз был у великого князя, который лично слушал его в набережных сенях. Посол, передавая слух, будто великий князь требовал себе от папы королевского достоинства, говорил, что только император может это сделать, и предлагал по этому делу свои услуги, прося только сохранять все это в тайне, иначе ему плохо будет от короля польского, если он узнает о том. Поппелю отвечали на это, что великий князь наследовал власть свою от предков и поставление имеет от Бога, а от иной власти ничего такого не хотел и не хочет... Иван Васильевич, в свою очередь, отправил в немецкую землю послом грека Юрия Траханиота, которому поручил уверить императора в искренней дружбе к нему великого князя и условиться о взаимных дружественных посольствах. Что касается сватовства, то Юрий должен был говорить, что предлагаемый брак не приличен для русского государя, брата древних греческих царей, что великий князь может выдать дочь разве за наследника императора, сына его Максимилиана. Кроме того Юрию поручено было принимать в русскую службу разных художников и мастеров. С этою последнею целью еще в 1488 г. великий князь посылал греков Ралевых в Рим, Венецию и Милан. В 1490 г. Ралевы возвратились: они привезли с собой из Венеции лекаря, мистра Леона, родом жидовина, а также мастеров стенных, палатных, пушечных и серебряных. Леона, впрочем, вскоре по приезде его в Москву, постигла горькая участь: поручившись великому князю головой своей в том, что он вылечит занемогшего ломотою в ногах наследника московского престола, Ивана Младого, Леон не оправдал своего ручательства и через шесть недель по кончине своего пациента всенародно казнен. Еще прежде Леона, в 1485 г., подобной же участи подвергся другой лекарь, немец Антон, уморивший своими лекарствами великокняжеского любимца, Давьярова сына. Этот Антон выдан был родственникам умершего, которые зарезали его под Москворецким мостом, что навело страх и на других иностранцев, как, например, на Аристотеля, который хотел уехать из Poccии, но Иван Васильевич разгневался на это и приказал заключить его в доме, хотя вскоре простил его...

Но возвратимся к посольству Трахониота. Он принят был императором ласково и любезно и возвратился в Москву 16-го июля 1490 г. вместе с послом от императора, Юрием Делатором. Не задолго перед тем скончался венгерский король Матвей Корвин, враг Казимира, бывший в дружбе с Иваном Васильевичем с 1482 г.; на его место венгерские паны хотели избрать Владислава чешского, Казимирова сына, между тем как Максимилиан, сын Фридриха, считал себя законным наследником Матвея. Переговоры о браке дочери великого князя с Максимилианом не привели ни к чему, между прочим, по недостатку полномочий, данных Делатору, зато заключен был договор (1490 г. августа 6-го) между императором и великим князем, по которому договаривающиеся обязываются помогать друг другу в случае неприязненных столкновений кого-либо из них с королем польским. С Делатором отправлены были в Немецкую землю тот же Траханиот и дьяк Кулешин для представления и утверждения крестным целованием помянутого выше договора со стороны Максимилиана. Наши послы возвратились в Москву опять с Делатором, при котором великий князь также должен был утвердить договор крестным целованием. На этот раз посол просил от имени императора, между прочим, не обижать Ливонии и Швеции и взять первую под свое покровительство, на что выражена была готовность великого князя, но о Швеции в ответе великого князя не сказано было ни слова. Что касается брака, то относительно этого предмета вышло недоразумение. До императора дошел слух, что в предшествовавшее посольство посол его вместе с послом московским на пути из Москвы в Немецкую землю потонули, а потому он не мог знать, согласен или не согласен великий князь на брак. Между тем, германские князья побуждали императора женить сына на бретанской княжне, и император уступил их настойчивым требованиям. Но когда он узнал, что послы живы, что брак мог бы состояться, то огорчился и до последнего времени жалеет о столь знаменитой невесте. Великий князь удовлетворился этим объяснением. Делатор выехал из Москвы 12-го апреля 1492 г., а 6-го мая великий князь вновь отправил в Германию Траханиота и дьяка Михаила Яропкина, которым наказано было тайно разузнать о положении дел в Венгрии и об отношениях Максимилиана к соседним государствам, а также тайно разузнать и о браке Максимилиана, и в случае возможности возобновить сватовство. Послы возвратились в Москву в июле 1493 г., но не видно, чтобы это посольство имело кaкиe-нибудь практические результаты469. В то же время (1490-1492 г.) великий князь сносился с сватом своим, господарем молдавским (волошским) Стефаном, на дочери которого в 1482 г. женился наследник московского престола, Иван Иванович Младой. Предметом этих сношений были, между прочим, дела польские470. В 1491 г. приходил, для заключения союза с великим князем, из Чагатайской орды посол, богатырь Урус, от господствовавшего там султана Гуссейна, правнука второго Тамерланова сына Омара471. В следующем 1492 г. в Москву прибыло другое восточное посольство из единоверной нам Иверской земли (Грузии) от тамошнего князя Александра - просить покровительства великого князя (против Персии). Называя себя холопом последнего, князь Александр в чисто восточном вкусе делает такое обращение к великому князю в своем письме: "Темным еси свет зеленого неба, звезда еси, християнская еси надежа, веры нашие крепости всесветлый Государь, всем еси государем прибежище, всем еси государем закон, бедным еси подпора и бесерменом еси надея, законной земли грозный Государь, всем еси князем справедливая управа, всем князем вышний князь, земли еси тишина, обетник еси Николин"472... В следующем 1493 г. Иван Васильевич сам посылал послов, грека Мануила и Даниила Мамырева, в Венецию и Милан. Эти послы возвратились в 1494 г. с иностранными мастерами: стенным, палатным, пушечным и др.473 В мае того же 1493 г. в Москву прибыло посольство от Конрада, князя мазовецкого, бывшего тогда во враждебных отношениях к сыновьям Казимира. Эта вражда сама собой указывала на естественный союз Конрада с князем московским, к которому он и прислал посла Ивана Подосю, варшавского наместника, сватать за него одну из дочерей великого князя. Иван Васильевич хотя и находил этот брак выгодным для своей политики, но не торопился с ним, а хотел сначала заключить с Конрадом договор о вспоможении, какое даст мазовецкий князь против Казимировичей, и о назначении для будущей супруги его вена: великий князь хотел, чтобы дочь его, по выходе за Конрада, имела в собственном владении некоторые города и волости в Мазовии. Для заключения этого договора Иван Васильевич отправил в Мазовию послов, но неизвестно, с чем возвратились наши послы. Сношения эти не имели никаких последствий, вероятно, как справедливо предполагает наш историограф, от перемены обстоятельств474. Наконец, к тому же 1493 г. относится начало сношений Москвы с Данией. Датский король Иван находился в приязненных отношениях с польским королем Казимиром, а потому, когда, в 1492 г., московские послы к германскому императору, Трахониот и Яропкин, ехали через Данию в Любек, они подверглись в Дании некоторым неприятностям, что делалось, конечно, в угоду польскому королю. Но неприязненные отношения Дании к Швеции, с которой и великий князь московский приходил в частые неприязненные столкновения, указали датскому королю на естественный союз его с Москвой, - и вот, в июле 1493 г., в Москву прибыл посол из Дании "о братстве и любви": договор был заключен. В том же году великий князь отправил в Данию своих послов, Димитрия Ралева и дьяка Зайцева, которые "привели короля к целованию на докончальных грамотах, и грамоты розняша"475.

Мы не говорим подробно о сношениях Ивана Васильевича с Менгли-Гиреем, потому что один только перечень посольств занял бы много места: достаточно заметить, что союз и дружба их направлены были против Литвы и Золотой Орды. Другой союзник на юге был господарь молдавский Стефан, с которым великий князь часто сносился и даже, как мы видели, породнился. Но в этих союзах, кроме политических интересов, Иван Васильевич видел еще интересы торговые: московским купцам выгодно было вести торговлю в Азове и Кафе. Так как последняя управлялась константинопольскими пашами, то великому князю невольно приходилось сделать шаг к сближению с султаном. По торговым делам с Кафой ему помогал Менгли-Гирей; но многого он, как зависимый от султана, сделать не мог. Ивану Васильевичу нужно было выжидать такого случая к сближению с главой правоверных, от которого не ронялось бы его достоинство. Такой случай представился. Паши султана в Белгороде имели однажды разговор с великокняжеским дьяком Федором Курицыным и в разговоре упомянули о желании султана жить в дружбе с великим князем; Иван Васильевич поручил Менгли-Гирею разведать об этом деле, и последний получил от Баязета II такой ответ: "ежели государь московский тебе, Менгли-Гирею, брат, то будет и мне брат"; затем представился самый удобный случай для Ивана Васильевича завязать сношения с султаном. Pуccкиe купцы перестали ездить в Азов и Кафу, потому что им причиняли там обиды; Кафинский паша обвинял в этом перед султаном Менгли-Гирея, и последний обратился к Ивану Васильевичу с просьбой оправдать его в глазах Баязета: великий князь отправил к султану письмо, в котором обвинял в насилиях азовских и кафинских чиновников его, почему русским купцам и запрещено было им, великим князем, ездить во владения султана; в конце письма великий князь напоминал, что отец Баязета, Магомет II, был государь великий и славный, что он хотел отправить послов с дружеским приветствием к нему, великому князю, но, по воле Божией, его намерение не исполнилось... "Для чего же не быть тому ныне?" в заключение спрашивает великий князь и выражает надежду на получение от султана ответа. Письмо это писано 31 августа 1492 г. Друг великого князя, Менгли-Гирей, старался укрепить дружбу между Иваном Васильевичем и султаном. Но последний долго медлил ответом московскому князю. В 1497 г., когда великий князь узнал, что к нему послан был султаном посол, который почему-то не доехал до Москвы, то сам решился отправить в Константинополь посла, дьяка Михаила Андреевича Плещеева, который должен хлопотать перед султаном о том, чтобы русским купцам было безопасно и свободно торговать во владениях султана. Менгли-Гирей снабдил Плещеева рекомендательными письмами и провожатыми. Наказ, данный великим князем послу, исполнен был в точности, но грубо и шероховато, почему посольство это и имело не совсем благоприятные результаты. Так, Плещееву наказано было, чтобы он, изъявляя султану и сыну его Магмеду Шиходзе, кафинскому султану, дружбу великого князя, для соблюдения достоинства этого последнего, правил поклон стоя, а не на коленях, чтобы говорил единственно с султаном, а не с пашами и пр. Гордость московского посла удивила весь двор султана. Хотя паши обходились с ним ласково, но он относился к ним высокомерно: так, не хотел ехать к ним на обед, не взял даров их и денег, назначенных ему на содержание, и гордо заявил, что он будет говорить только с султаном. Тем не менее, султан исполнил все, о чем просил его великий князь относительно торговли русских купцов в его владениях, и ласково отпустил Плещеева. В письме к Менгли-Гирею Баязет как бы с сожалением говорит, что русский государь, с которым он желал быть в любви, прислал к нему какого-то невежду; что он не посылает своих людей на Русь, опасаясь, как бы их не оскорбили там: в виду этого, султан предоставляет сношения с великим князем сыну своему, кафинскому султану. Впрочем, в письме к самому Ивану Васильевичу Баязет не жаловался на его посла и называл последнего добрым мужем, конечно, из любезности. В 1499 г. великий князь, отправляя грека Димитрия Ралева в Венецию, послал и к Баязету и сыну его Алексия Голохвастова с любезными письмами. С Голохвастовым рекой Доном отправилось и много купцов в Азов. Цель этого посольства состояла в том, чтобы исходатайствовать московским купцам некоторые льготы по торговле в султанских владениях. Голохвастов возвратился уже в 1500 г. с послом от кафинского султана476. Здесь же отметим, что в том же 1499 г. в Москву приходил посол из Шемахи, где господствовал тогда султан Махмут, уже независимый от Персии, от которой зависели его предшественники, и потому желавший находиться в сношениях с соседними независимыми государями. На любезные и ласковые речи его посла в Москве отвечали тем же, но дальше этого сношения с Махмутом не пошли477.

Что же, к чему повели все эти сношения? К прочному, долговременному ни к чему они не привели и имели только временное политическое значение и временную славу княжения Ивана III. Только в одном отношении они пережили свое время - в отношении развития на Руси ремесл и искусств: из западной Европы вывозили в Москву разных ремесленников и художников, у которых - нет сомнения - русские люди могли кое-чему понаучиться. Искусством этих выходцев-иноземцев Иван Васильевич пользовался в разных областях прикладных знаний: в строительном искусстве, литейном, в горном деле и пр. Не будем указывать на все случаи, где прикладывались к делу европейские знания; укажем только на один, весьма важный в то время для великого князя, по горному делу... Драгоценные металлы в старой Руси добывались посредством внешней торговли вообще и в частности - посредством меновой торговли с сибирскими народцами. Так называемое закамское серебро, известное еще вольным новгородцам, давно уже было забыто потому ли, что истощились источники его, или потому, что с падением Новгорода пала торговля с помянутыми народцами, - неизвестно. В княжение Ивана III, когда предпринимались значительные постройки, собирались громадные ополчения, происходили сношения с иностранными дворами, - когда требовалось немало денег на дары и благовидные подкупы разных лиц для достижения известных целей, казна должна была сильно истощаться, должен был чувствоваться сильный недостаток в драгоценных металлах. А между тем, по слухам знали, что земли около Каменного Пояса (Уральского хребта) изобилуют такими металлами, и вот - два немца, Иван и Виктор с Андреем Петровым и Василем Болтиным, отправлены были на Печеру искать серебряной руды. Эти рудознатцы возвратились в Москву в 1492 г. и сообщили, что в вотчине великого князя, на р. Цильме, они нашли серебряную и медную руду на пространстве десяти верст. Важность этого открытия очевидна сама собою478. Лет семь спустя после этого открытия русские проникли даже за самый Каменный Пояс и завоевали Югорскую землю, богатую серебром. Еще в 1465 г., по некоторым известиям479, устюжанин Василий Скряба с толпой удальцов ходил за Каменный Пояс воевать Югру и привел в Москву двух тамошних князьков. Великий князь, взяв с этих последних присягу в подданство, отпустил их, обложив Югру данью. Но за отдаленностью это завоевание было непрочно. В 1483 г. Иван Васильевич опять посылал воевод, которые победоносно прошли Печерский край и Каменный Пояс и углубились в Югорскую землю. Югорские князья опять присягнули великому князю на подданство, - но результат был почти такой же, как и после первого завоевания. Окончательно же Югра покорена была в 1491 г. Князь Семен Курбский, Петр Ушатов и Заболоцкий- Бражник с пятью тысячами устюжан, двинян и вятчан приплыли к Печере и заложили на берегу реки крепость; 21-го ноября они пошли на лыжах к Каменному Поясу и, с неимоверными усилиями побеждая природу, перебрались через хребет, спустились в равнину, куда явились князья югорские и обдорские с предложением мира и вечного подданства московскому государю. Одну часть князей воеводы заставили дать "роту" (присягу) по их вере, а другую, как и большой полон, отправили в Москву, куда и сами прибыли перед Пасхой480.

Теперь опять возвратимся к делам литовским.

Мы видели уже, что попытка устроить брак Александра Казимировича с дочерью Ивана Васильевича пока была оставлена и неприятельские действия Москвы против Литвы продолжались; видели также, что литовский князь через своего шпиона хотел, как выражались тогда, извести великого князя московского. Конечно, это не могло настроить Ивана Васильевича на мирный лад по отношению к Литве, и он не переставал побуждать своего друга Менгли-Гирея воевать последнюю. В 1493 г. у крымского хана был посол Александра Казимировича, кн. Глинский, с требованием, чтобы Менгли-Гирей уничтожил построенный им на Литовской земле г. Очаков, стоивший хану 150,000 алтын. Хан, в угодность Ивану Васильевичу, задержал Глинского, а сам вторгся в литовские владения, выжег окрестности Чернигова, но за разлитием Днепра возвратился в Перекоп. Между тем, Очаков разорен был литовцами. Менгли-Гирей жаловался на это великому князю и говорил, что из дружбы к нему он не взял от Александра 13,500 червонцев за литовских пленных, которые литовский князь предлагал ему через султана, что он и опять готов воевать против Александра. Действительно, Менгли-Гирей продолжал тревожить Литву набегами. Александру, владевшему только Литвой, трудно было бороться одновременно с князем московским, ханом крымским и господарем молдавским, который, при посредстве Ивана Васильевича, заключил союз с Менгли-Гиреем. В силу необходимости Александр желал прочного мира. В Москву приходили литовские послы, вслед за которыми великий князь отправил в Литву дворянина Загряского, который должен был объявить Александру, что вотчины князей Воротынских, Белевских, Мезецких и Вяземских входят в состав Московского государства, а потому литовский князь не должен вступаться в них; при этом Иван Василевич в верющей грамоте, данной Загряскому, называл себя по обычаю государем всей Руси. Загряскому отвечали, что по этому делу в Москву отправлены будут послы, которые, действительно, 29-го июня того же 1493 г. явились и именем своего князя требовали, чтобы Литве возвращены были все литовские земли, захваченные русскими в последнее время; изъявили также негодование на то, что великий князь присваивает себе новый и высокий титул, - называет себя государем всей Руси; в заключение послы передали воеводе Ивану Юрьевичу желание Александра начать переговоры о вечном мире. Бояре отвечали послам, что вышепомянутые князья всегда были слугами князя московского, что Литва завладела ими только благодаря невзгодам, постигшим некогда Русь, но что теперь уже другие времена, - что великий князь в грамотах ничего не пишет высокого. Июля 8-го послы уехали, а 16-го сентября один из них возвратился в Москву за опасной грамотой для великих литовских послов. Эти последние прибыли в Москву в январе 1494 г. для заключения мира; после некоторых споров и уверток и с той и с другой стороны, пришли к следующему соглашению: Вязьма, Тешилов, Рославль, Венев, Мстиславль, Таруса, Оболенск, Козельск, Серенск, Новосиль, Одоев, Воротынск, Перемышль, Белев, Мещера оставались за Москвой; Смоленск, Любутск, Мценск, Брянск, Серпейск, Лучин, Мосальск, Дмитров, Лужин и другие места по р. Угру - за Литвой; кpoме того, литовский князь обещал признавать титул великого князя московского, как государя всей Руси, если он не будет требовать Kиeвa. С этими же послами решено было и дело о браке: 6-го февраля совершено было обручение, причем место жениха заступал один из послов, Станислав Гастольд; на следующий день литовские послы присягнули в верном соблюдении мирного договора; на том же целовал крест и великий князь. По этому договору оба государя, как и дети их, обязуются жить в вечной любви и помогать друг другу во всяком случае, - владеть своими землями по старым рубежам; литовский князь не должен принимать к себе тех князей, которые отошли от Литвы к Москве, а также великих князей рязанских, остающихся на стороне великого князя московского, который сам будет решать спорные дела их с Литвой; великий князь московский должен освободить двух князей мезецких, сосланных им в Ярославль; в случае обид между московскими и литовскими подданными, высылаются и с той и с другой стороны судьи на границы, литовский князь никуда не должен отпускать из Литвы Михаила тверского, сыновей кн. можайского, Шемяки, кн. боровского, верейского, а если они уйдут, то не принимать их к ceбе обратно и пр. Кроме того, литовские послы дали слово, что Александр обяжется не принуждать будущую супругу свою к перемене веры. Послы три раза были приглашаемы к великокняжескому столу. Февраля 11-го, прилично одаренные, они выехали из Москвы, а 18-го апреля в Вильну приехали московские: Василий и Семен Ряполовские, Михаил Яропкин и дьяк Федор Курицын. Александр присягнул и разменялся мирными договорами, причем дал грамоту относительно вероисповедания будущей супруги своей, но в этой грамоте упомянул, между прочим, что если Елена сама захочет принять римскую веру, что это будет ее воля. Иван Васильевич сильно разгневался на это и дело о браке едва не остановилось, 6-го января 1495 г. в Москву прибыло великое литовское посольство, во главе которого стоял виленский воевода, кн. Александр Юрьевич. На посольскую речь Иван Васильевич, в приличном случаю ответе, заметил, между прочим, что Александр должен помнить условие, чтобы Елена ни в каком случае не переменяла закона. 13-го января великий князь слушал литургию в Успенском соборе со всем своим семейством и боярами; по окончании службы он позвал литовских послов к церковным дверям и вручил им невесту. В Дорогомилове Елена прожила два дня вместе с матерью; брат ее, Василий, угощал здесь панов роскошным обедом; великий князь также два раза приезжал к своей дочери и в последний приезд вручил ей памятную записку, в которой напоминает ей, что она не должна ходить в латинскую божницу; раз или два, впрочем, позволил из любопытства посетить божницу или латинский монастырь, но не более. Во главе свиты будущей княгини литовской стоял кн. Семен Ряполовский, которому тайно наказано было требовать, чтобы Елена венчалась в православной церкви и притом в русской одежде; наказано было также, чтобы Елена при венчании на вопрос епископа о любви ее к Александру отвечала: "люб ми, и не оставити ми его до живота никоея ради болезни, кроме Закона; держать мне греческий, а ему не нудить меня к римскому". По пути в Вильну невесту встречали в городах с подобающею честью; сам Александр со всеми радными панами встретил ее за три версты от Вильны. Перед венчанием соблюдены были все pуccкиe обычаи: расплетение косы, осыпание хмелем и пр. Венчание совершали в церкви св. Станислава латинский епископ и православный священник Фома; после венчания Александр торжественно принял московских бояр. Начались веселые пиры, но вместе с тем открылись и взаимные неудовольствия...

Еще во время сватовства Александр присылал в Москву послов с жалобами на обиды, причиненные русскими литовцам; по этому делу в Москве обещана была управа. Но великий князь особенно недоволен был тем, что Александр называл его в грамотах только великим князем, а не государем всей Руси. Весной приехал в Москву маршалок Станислав с брачными дарами, причем жаловался на молдавского господаря Стефана, разорившего г. Бряславль; жаловался и на послов Московских, кн. Ряполовского и Михаила Русалку, которые, будто бы, на обратном пути из Вильны в Москву грабили литовцев; требовал, наконец, чтобы отозваны были pуccкиe, служащие при Елене, которая для услуг имеет достаточно и своих подданных. Великий князь обещал примирить Стефана с зятем своим, но изъявил негодование на то, что ни православному, ни митрополичьему наместнику в Вильне, архимандриту Макарию, не позволено было венчать Елену; Иван Васильевич выражал неудовольствие и на то, что Александр не соглашался построить для Елены домовую православную церковь и удаляет от нее всех русских. Великий князь, по уходе Станислава, послал в Вильну гонца с двумя письмами, из которых одно было обыкновенное, а другое - с тайным наказом, чтобы Елена не держала около себя людей латинской веры и не отпускала от себя русских бояр, во главе которых стоял кн. Василий Ромодановский, приехавший в Вильну вместе с женой своей. Переписку с отцом Елена должна была хранить в тайне. Впрочем, Елена, обязанная известными отношениями к отцу, не нарушала и прав супруга и иногда отстаивала перед отцом интересы своего нового отечества. Так, когда до Вильны дошел слух, что Менгли-Гирей идет на Литву, она вместе с мужем писала отцу, прося его защиты; о том же писала и матери. По отношению к Менгли-Гирею Иван Васильевич находился теперь в несколько щекотливом положении: брак Елены состоялся без ведома крымского хана, и с кем? С литовским князем, против которого и хан, и московский князь договаривались воевать заодно. Извещая Менгли-Гирея об этом браке, Иван Васильевич уверял хана в своей неизменной дружбе к нему и предлагал ему помириться с Литвой. Хан справедливо укорял великого князя в том, что он сделал такое дело - без ведома его, что он, хан, напротив, никогда не изменял великому князю в дружбе. Впрочем, Менгли-Гирей клялся все-таки умереть верным союзником Ивана Васильевича и готов был заключить мир с Литвой, только бы Александр вознаградил его за убытки, понесенные им в войне. Великий князь писал Александру, что если Менгли-Гирей не согласится на мир, то Москва будет помогать Литве против ее врага, но требовал, чтобы Александр выполнил то, о чем прежде уже были переговоры: чтобы построена была домовая церковь для Елены, чтобы последнюю не принуждали носить польское платье, чтобы титул московского князя прописываем был весь и чтобы жена Бельского была отпущена в Москву, куда бежал муж ее. С своей стороны Иван Васильевич отозвал из Вильны своих бояр, которых Александр почему-либо считал вредными для себя. Но под теми или другими благовидными предлогами Александр не хотел исполнить ни одного из требований Ивана Васильевича. К этим огорчениям со стороны зятя присоединилось еще новое: султан, по просьбе великого князя, строго запретил притеснять московских купцов в своих владениях и отправил в Москву посла с дружественными уверениями, - но Александр не пропустил их через свои владения, извещая своего тестя, что турецкие послы никогда не ездили в Москву через Литву, что он не пропустил их, так как они могли быть и лазутчиками. В то же время литовский князь, по совету окружавших его панов, хотел дать в удел младшему брату своему Сигизмунду Киевскую область. Иван Васильевич, бескорыстно желая зятю добра, через Елену предостерегал его от опасности, могущей произойти от раздвоения власти, между тем как Александр винил тестя в том, что он вмешивается в его дела; Иван Васильевич в письмах к Елене спрашивал, почему муж ее не хочет жить с ним в любви и братстве, и получил от зятя ответ, что он поступает так потому, что тесть завладел многими городами и волостями литовскими, что он, великий князь, не устроил мира между ним, Александром, с одной стороны, и ханом крымским и господарем молдавским - с другой. Жалобы эти были неосновательны, так как после договора с Александром Иван Васильевич не захватывал ни волостей, ни городов литовских. Это упрямство Александра повело к тому, что великий князь московский продолжал сношения с Менгли-Гиреем в прежнем духе. 11-го сентября 1496 г. к крымскому хану отправлен был боярин, князь Звенец, через которого Иван Васильевич извинялся перед ханом, что за худым путем он не известил его вовремя о сватовстве Александра, и просил забыть все прошлое; мир с Литвой оставлял на волю хана и говорил, что если князь литовский окажется кому-нибудь из них врагом, то они вместе пойдут на него. Тогда же великий князь посылал и к Стефану и писал ему, вероятно, о том же. В 1497 г. великий князь литовский и брат его Альбрехт, король польский, хотели идти на Стефана войной; Иван Васильевич через посла требовал, чтобы Александр "докончания своего не рушал, а на свата на Стефана ратью не ходил". Вследствие этого Александр возвратился из похода, но своих князей с войсками все-таки послал на помощь к брату своему481.

Но обратимся к другим соседям Москвы, и прежде всего к ливонцам и шведам, и посмотрим, в каких отношениях Иван Васильевич, за последнее время, находился с ними.

В 1492 г. великий князь приказал заложить против Нарвы, на Девичьей горе, новую крепость, которую назвал по своему имени - Иван-городом. Конечно, это не могло понравиться ливонским немцам, это беспокоило их и было, кажется, причиной того, что они продолжили мир с Москвой еще на десять лет482. Вскоре после того в Ревеле, по известию одного немецкого историка, сожгли одного русского, который уличен был в каком-то гнусном преступлении; ревельские граждане говорили тогда соотечественникам сожженного, что за такое преступление они сожгли бы даже и самого князя их. Эти безрассудные слова, по тому же историку, переданы были Ивану Васильевичу, который до того разгневался, что изломал трость свою, бросил ее на землю и, взглянув на небо, грозно произнес: "Бог суди мое дело и казни дерзость"483. Pуccкиe источники несколько иначе передают этот эпизод. В 1495 г. Иван Васильевич отправил в Новгород дьяка Василия Жука и Даниила Мамырева к наместникам с приказанием учинить расправу с немецкими гостями из Колывани (Ревеля), "их в тюрму посажати, и товар их справадити к Москве, и дворы их гостиные в Новегороде старые и божницы отняти" за то, что колыванцы причинили "новгородским гостям многия обиды и поругания, а иных людей живых в котлех вариша"; кроме того, они чинили поругание и послам московским, ходившим в Рим и Фряжскую землю. Великий князь решился на эту меру после того, как ливонское правительство не исполнило его требования - выдать ему ревельский магистрат. Немецких гостей находилось тогда в Новгороде 49 человек из Гамбурга, Любека, Люнебурга и других городов западной Европы. Это обстоятельство встревожило всю Германию. Ливонские немцы, "познав свою вину и неправду пред великим князем", обратились к нареченному зятю Ивана, кн. Александру, с просьбой, чтобы он "печаловался тестю своему за их преступление и неправду". Послы от Александра, от великого магистра и от семидесяти немецких городов прибыли в Москву ходатайствовать за Ганзу и требовать освобождения немецких купцов. Более года прошло, как немецкие гости томились по тюрьмам; наконец, великий князь смиловался, освободил их (уже в 1496 г.). Это обстоятельство совершенно убило немецкую торговлю, так как немецкие купцы боялись после того ездить в Новгород484.

Некоторые, между прочим, думают, что великий князь поступил так с немецкими гостями в угоду датскому королю, который находился в неприязненных отношениях к Ганзе. Неизвестно, насколько это справедливо, но знаем, что в то время король датский и великий князь московский заключили какой-то союз. Датскому королю важно было иметь союзника и против шведов. Кажется, благодаря помянутому союзу, в том же 1496 г. великим князем посланы были под Выборг воеводы: Даниил Щеня, боярин Яков Захарьевич и кн. Василий Федорович Шуйский. Еще раньше этого (в конце 1495 г.) Иван Васильевич посылал во Псков гонца с требованием, "чтобы отчина Псков послужила (ему) на Свею, на немцы". Впрочем, русские войска не могли взять города и ограничились только тем, что на несколько десятков верст вокруг опустошили селения. Но этим великий князь не хотел удовольствоваться: в том же 1496 г. он сам поехал в Новгород с сыном Юрием и внуком Димитрием, оставив в Москве при Софии старшего сына Василия. В Новгороде архиепископ и граждане торжественно встретили его крестным ходом, "яко же бо лепо государьству их... и бысть тогда радость велика о приезде его". После молебна и литургии у св. Софии, великий князь со всей своей свитой обедал у apxиeпископа. Между тем, московские воеводы, по его приказу, опять ходили на шведов; поход был удачен: воеводы возвратились с большим полоном. После этого похода, по некоторым летописным известиям, Иван Васильевич уехал в Москву, кажется, потому, что его туда требовали казанские дела. Но далее те же известия передают, что по его приказанию московские воеводы ходили в Каянскую землю "на десять рек". Князьям Ушатым, которых послал туда великий князь, били челом те обитатели Каяни, которые жили по р. Лименге - били челом "за великаго князя" и вместе с воеводами приезжали в Москву их представители, которые клялись быть подданными великого князя московского. Шведы не хотели остаться в долгу: в 70-ти легких судах они приплыли в Нарову из Стокгольма и взяли Ивангород. Князь Юрий Бабич, сидевший в городе, при их приближении ушел, а воеводы, Иван Брюхо и Гундоров, стоявшие неподалеку, не хотели почему-то помочь городу. Шведы, не надеясь по отдаленности удержать крепость за собой, предлагали ее ливонцам, которые, однако, отказались от нее. Шведы ушли, захватив с собой 300 пленников. От этой войны выиграл, кажется, один только датский король, который, после войны, объявлен был и королем Швеции. Само собою разумеется, что король Дании и Швеции за оказанную ему великим князем любезность платил тем же; полагают даже, что он отдал Ивану Васильевичу некоторые места в Финляндии, и в таком случае перемена посольствами в 1500 и 1501 гг. должна была иметь целью утверждение границ между обоими государствами485.

У других соседей Москвы, восточных, положение дел было смутное. Царь казанский, Магмет-Аминь, держался по отношению к великому князю, как его присяжник. Но своею жестокостью и угнетениями он возбудил против себя народ и вельмож: последние вошли в тайные сношения с царем Шибанской орды Мамуком, которого приглашали к себе. Магмет-Аминь извещал Ивана Васильевича, что на него идет Мамук, что князья казанские чинят ему насилие, и просил помощи. Великий князь послал к нему воеводу кн. Ряполовского с сильною ратью, вследствие чего Мамук удалился от Казани, а недовольные царем казанские князья бежали к нему. Когда опасность миновала, Магмет-Аминь отпустил Ряполовского, а Мамук, пользуясь этим, опять подступил к Казани и выгнал оттуда Аминя, который бежал в Москву. Это было в 1497 г. Великий князь принял и держал его "честью". Между тем Мамук оказался едва ли не хуже Магмет-Аминя: отнимал у купцов товары, у вельмож - богатства их; главных доброжелателей своих, предавших ему Казань, посадил в тюрьму. Казанцы ждали только удобного случая отделаться от него, и этот случай скоро представился: Мамук пошел на Арск, но городка этого не взял, а возвратиться в Казань не мог, так как жители хотели встретить его с оружием в руках. Он вынужден был удалиться восвояси. Тогда казанские вельможи отправили в Москву послов бить челом великому князю, чтоб он пожаловал их - "нелюбки и вины" их отдал, но Аминя не посылал бы к ним, а дал бы им второго Ибрагимова сына, Абдыл-Летифа (Менгли-Гиреева пасынка). Великий князь отправил в Казань кн. Семена Даниловича Холмского и кн. Федора Палецкого, которые возвели Абдыл-Летифа на царство Казанское и заставили граждан присягнуть великому князю в верности "по их вере". Чтобы удовольствовать и Магмет-Аминя, великий князь пожаловал его Каширою, Серпуховом и Хотунью и отпустил его из Москвы486.

В то же время среди этих, так сказать, внешних беспокойств, проявилось, и весьма сильно, беспокойство домашнее, семейное. По смерти старшего сына Ивана Васильевича, Ивана Младого, который считался и прописывался в официальных документах, как и отец, великим князем, неизбежно представлялся вопрос, кто будет преемником великого князя: внук ли его Димитрий, сын Ивана Младого, или следующий за Иваном сын, Василий Иванович? Не замедлили образоваться сторонники одного и другого: большая часть бояр и сам великий князь стояли скорее на стороне Димитрия, - бояре потому, между прочим, что Елену окружали чисто pуccкиe люди, между тем как София окружена была выходцами-греками. Дело не стало и за подпольными интригами. В августе 1497 г. в Москву приезжала великая княгиня рязанская Анна, сестра Ивана Васильевича, который в сопровождении всего семейства встретил ее за городом с великим почетом. В Москве Анна пробыла до Крещенья; здесь устроился брак ее дочери с кн. Федором Ивановичем Бельским, после чего она поторопилась отъездом. Великий князь отпустил ее "с великою честью и с многыми дары". Вскоре по отъезде ее (в 1498 г.) "по дьяволскому навожению и лихих людей совету восполеся" великий князь на сына своего Василия и на супругу свою. Приближенные Василия и главным образом дьяк Федор Стромилов, сведавши о намерении Ивана Васильевича объявить своим наследником внука Димитрия, советовали Василию уехать из Москвы, захватить государеву казну в Вологде и на Белоозере и над князем Димитрием "израду учинить". Это дошло до великого князя, который, как уже сказано, "восполеся гневом" и "в той спалке" приказал казнить советников своего сына: дьякам Стромилову и Гусеву, кн. Ивану Палецкому-Хрулю и Скрябину, на Москве-реке, отсекли головы; Афанасию Яропкину и Поярку - ноги, руки и головы; мнoгиe дети боярские посажены были в тюрьму; к Василию приставлена была стража. Гнев великого князя не миновал и Софию за то, что к ней приходили "бабы с зелием"; после обыска, этих баб приказано было ночью утопить в р. Москве. С этого времени Иван Васильевич с женою "нача жити в брежении": вероятно, он подозревал Софию в умысле на жизнь Димитрия487. Итак, Елена и ее доброхоты, кн. Иван Юрьевич и Семен Ряполовский, торжествовали. Вскоре (февраля 4-го) Иван Васильевич торжественно короновал Димитрия в Успенском соборе по особо составленному для того чину, в первый раз упоминаемому летописями во всей подробности. Но торжество Елены и Димитрия было непродолжительно: через год после венчания (в 1499 г.) Иван Васильевич изменился к лучшему в своих отношениях к супруге и сыну. К сожалению, летописцы не объясняют этой перемены; они передают только, что великий князь снова приказал рассмотреть это дело, и нашел, что тут были козни друзей Елены, что он обманут. Иван Юрьевич с двумя сыновьями и зятем, кн. Семеном Ряполовским, обвинены были в крамоле и осуждены на смертную казнь. Несмотря на то, что отец Ряполовского спас некогда Ивана Васильевича от преследования Шемяки, ему отрубили голову на р. Москве 5-го февраля; происхождение (праправнук Ольгерда), родство с великокняжеским домом (родной племянник Василия Темного), заслуги и ходатайство митрополита Симона и других архипастырей спасли Ивана Юрьевича Патрикеева и сыновей его: Иван Юрьевич и старший сын его, боярин Василий Косой, постриглись в монахи, а меньшой сын Иван Мынинда остался в доме под стражей. Теперь роли Софии и Елены переменились: хотя Димитрий назывался и считался еще наследником, но отношения великого князя к нему и матери его становились холоднее. Старшего сына Василия великий князь назвал государем, великим князем Новгорода и Пскова, с известием о чем в Псков отправлен был посол. Псковичам это не понравилось. Они отправили в Москву посадников и бояр бить челом великому князю, чтобы он держал отчину свою по старине, чтобы государем их был тот князь, который царствует на Москве. "Чи не волен яз в своем внуке и в своих детех?" с гневом сказал великий князь послам: "кому хочу, тому дам княженство!" Двоих из посадников он приказал посадить "в костер", а остальных отпустил, не послав поклона своей отчине. Между тем, еще до возвращения послов из Москвы, во Псков приехал apxиeпискoп Геннадий, но псковичи не дозволили ему совершать богослужения до возвращения послов из опасения, что он будет молиться за неугодного им князя Василия Ивановича. Через другое посольство псковичи просили освободить заключенных посадников, но великий князь не уважил этой просьбы и приказал сказать Пскову, что "за боярином все будет указано". Действительно, вскоре во Псков прибыл боярин Чеботов с поклоном от великого князя, который приказал сказать, что он держит отчину по старине. Посадники были освобождены488 уже в следующем 1500 г.

Но всего более Ивана Васильевича заботили дела литовские. В отношениях к литовскому князю, только раздражавшему великого князя московского своими придирками, дело явно клонилось к разрыву. В Москву стали приходить вести о том, что православие в Литве начинают теснить, православных принуждают к латинству: в 1500 г. пришло извеcтиe, что Александр вопреки договору принуждает свою супругу принять католичество. Великий князь отправил к Александру посла с требованием, чтобы относительно закона он оставил Елену в покое. Конечно, литовский князь отрицал взводимое на него обвинение; сама Елена даже писала отцу, что она живет с супругом в мире и согласии и ничего не терпит в деле вероисповедания. Но Иван Васильевич получал об этом известия и с другой стороны: так, в том же 1500 году кн. Семен Иванович Бельский прислал к Ивану Васильевичу челобитье о принятии его в службу, потому что в Литве "пришла великая нужа о греческом законе"; при этом Бельский сообщал великому князю, что и дочь его Елену принуждают к католичеству. Бельский принят был, и по этому делу Александр прислал в Москву запрос, на который Иван Васильевич отвечал, что "взял князя Семена и с вотчиною тое для нужа, что их нудит (Александр) приступити к римскому закону"; при этом великий князь приказал сказать Александру, чтобы он не принуждал к латинству не только Елену, но и всех, исповедующих греческий закон, - в противном случае он всех будет принимать к себе и стоять за них. По той же причине и в том же 1500 году к великому князю перешли в подданство кн. Семен Иванович Можайский и кн. Василий Иванович Шемякин, из которых первый владел Черниговом, Стародубом, Гомелем и Любечем, а второй - Рыльском и Новгородом-Северским. Иван Васильевич принял их и послал к литовскому князю Телешева объявить ему об этом и сказать, чтобы он не вступался в отчины этих князей; в то же время Телешев должен был вручить Александру розметную грамоту. Таким образом, между Москвой и Литвой последовал полный разрыв. Хотя Александр прислал в Москву посла для переговоров, но наши войска под предводительством бывшего царя казанского уже вступили в Литву и брали города: Мценск и Серпейск сдались добровольно; затем взят был Брянск, - епископ и наместник брянские отправлены были в Москву. Семен Можайский и Василий Шемякин Ивановичи встретились с московскими полками, присягнули великому князю и начали действовать вместе с москвичами; к ним присоединились еще князья Трубчевские. Воевода Яков Захарьевич вскоре взял Путивль, пленил там кн. Богдана Глинского с женою и занял всю Литовскую Русь от Калужской и Тульской губерний до Киевской; другой боярин, Юрий Захарьевич, вошел в Смоленскую землю и взял Дорогобуж. Против русских выступил с литовцами известный кн. Константин Острожский. Иван Васильевич прислал в Дорогобуж кн. Даниила Щеню с тверской силой, приказав ему предводительствовать большим полком, а Юрию Захарьевичу - сторожевым; последний оскорбился, не желая быть в зависимости от кн. Даниила, но Иван Васильевич уладил это дело. Оба воеводы остановились на берегу Ведроши близ Дорогобужа; 14-го июля произошла кровопролитная битва; долго исход ее казался сомнительным: и та и другая сторона держались крепко; наконец, тайная засада, устроенная московскими воеводами, решила битву: литовцы обратились в бегство; тысяч восемь легло их на месте, многие утонули в реке; Константин Острожский с некоторыми знатными панами попался в плен. Июля 17-го великий князь получил известие об этой победе от гонца Михаила Андреевича Плещеева, "и бысть тогда радость велика на Москве". Князя Острожского посредством угроз заставили присягнуть на подданство великому князю московскому; воеводы наши были обласканы великим князем. В то же время новгородские, псковские и великолуцкие полки, под предводительством (только номинальным) племянников великого князя, Ивана и Федора Борисовичей волоцких, разбили литовцев близ Ловати и взяли Торопец. Ивану Васильевичу хотелось завершить победы над литовцами взятием Смоленска: два раза он посылал под Смоленск сына своего Димитрия (в 1500 и 1502 гг.), но походы были неудачны489.

Еще при самом начале войны Иван Васильевич извещал Менгли-Гирея о своем предприятии. Хан крымский не замедлил: его сыновья в августе начали пустошить Литву. Московский князь поднимал на Литву и Стефана молдавского. Александр, в таких критических обстоятельствах, начал укреплять города: Витебск, Полоцк, Оршу, Смоленск; старался примириться с молдавским господарем и Менгли-Гиреем, сносился с ханом Золотой Орды, нанимал войска в Польше, Богемии, Венгрии, Германии и заключил союз с Ливонией. Магистр ордена Плеттенберг требовал помощи от имперского сейма и ганзейских городов. Но Александр, как видно, мало надеялся на свои силы, и в 1501 г. в Москву прибыли послы от братьев его, королей польского и венгерского, и от него самого с предложением мира. Решено было для этого ждать прибытия в Москву больших послов. Между тем, Александр молчал, а немецкие ратные люди, нанятые им, грабя его же подданых, сталкивались с московскими отрядами. Великий князь решился продолжать войну. Сын его Василий с новгородским наместником, кн. Семеном Романовичем, должен был из Новгорода напасть на северную часть Литвы; кн. Семен Стародубский и Василий Шемякин и др. одержали победу над литовцами близ Мстиславля, положив на месте около семи тысяч неприятеля, и возвратились в Москву с большим полоном. Союзник Александра Плеттенберг приказал схватить в Дерпте русских купцов и заключить в тюрьму и начал пустошить Псковскую землю. Воеводы великого князя 27-го августа 1501 г. были разбиты им близ Изборска. Псковичи вооружались, а магистр ордена, между тем, пустошил селения по берегу р. Великой и 7-го сентября сжег Остров. Московские воеводы стояли неподалеку, но не смели вступить в битву, а между тем литовцы подступили к Опочке, по взятии которой хотели соединиться с ливонцами и идти на Псков. К счастию псковичей, в ливонском войске открылась опасная болезнь (кровавый понос), и Плеттенберг удалился, удалились и литовцы. Великий князь хотел отмстить за это Ливонии: во второй половине октября кн. Даниил Щеня с князем Пенком все опустошил вокруг Дерпта, Нейгаузена и Мариенбурга. Долго рыцари сидели в крепостях; наконец, ночью выступили против московских полков и хотя бились храбро, но не выдержали напора русских и бежали. Они потом отплатили разорением предместья Ивангорода. Между тем, в следующем 1502 г. хан Золотой Орды выступил, в надежде на помощь литовскую, против Менгли-Гирея. Великий князь подал последнему помощь. Впрочем, на этот раз дело кончилось ничем; но вскоре Менгли-Гирей совершенно истребил остатки Шиг-Ахметовой орды. Этот хан еще сносился с великим князем московским, надеясь при его помощи удержаться в Орде, но вскоре, не имея пристанища в своем улусе, попал в Киев, где коварно взят был своими союзниками-литовцами под стражу и умер в Ковне в неволе490.

В то же время по делам казанским едва не порвалась дружба великого князя с Менгли-Гиреем. Мы видели, что казанские вельможи выпросили себе в цари у Ивана Васильевича Абдыл-Летифа (Менгли-Гиреева пасынка), которого великий князь и поддерживал. В 1499 г. Летифу угрожал шибанский царевич Агалак. Из Москвы послано было в Казань войско с кн. Федором Бельским: Агалак ушел в свои улусы, и Бельский возвратился, а в Казани, для защиты царя, остались воеводы, кн. Михаил Курбский и Лобан Ряполовский, которым вскоре (в 1500 г.) пришлось отражать от Казани ногайских мурз, Ямгурчея и Мусу, покушавшихся изгнать Абдыл-Летифа. Года через два с небольшим (в 1502 г.) великий князь отправил в Казань кн. Василья Ноздроватого и Ивана Телешова схватить Абдыл-Летифа за его неправду, как сказано в летописи. В чем состояла эта неправда, неизвестно. Царь казанский взят был, доставлен в Москву, откуда великий князь приказал отправить его на Белоозеро в заточение, а в Казань послал опять Магмет-Аминя. Менгли-Гирей оскорбился и просил Ивана Васильевича, извинив безрассудную молодость Летифа, или отпустить его, или наградить поместьем; при этом хан писал, что если великий князь не исполнит его просьбы, то союз их уничтожится. Великий князь, боясь отпустить Летифа, дал ему приличное содержание и тем удовлетворил своего друга, так что Менгли-Гирей не переставал, в угоду Ивану Васильевичу, тревожить Александра, тогда уже не только вел. кн. литовского, но и короля польского. Сыновья хана с 90,000 войском в августе 1502 г. опустошили окрестности Луцка, Турова, Бряславля, Люблина и др. городов включительно до Кракова491.

К апрелю (11-го) того же 1502 г. относится известие о том, что великий князь положил опалу на внука своего Димитрия и мать его Елену, запретил поминать их на ектениях и литиях, называть Димитрия великим князем, и приказал посадить их "за приставы". Летописи не указывают на причины этой немилости, которых, может быть, нужно искать в каких-нибудь новых происках Елены. Через два дня, апреля 14-го, Иван Васильевич пожаловал сына своего Василия, по благословению митрополита Симона посадил его на великое княжение Владимирское и Московское. Вследствие этого, несмотря на посредничество Менгли-Гирея, дружба между князем московским и Стефаном молдавским порвалась492.

Между тем, военные действия против Литвы не прекращались. Мы уже говорили, что сын великого князя Димитрий два раза ходил под Смоленск, последний раз - в 1502 г. В декабре того же года Семен Стародубский и Василий Шемякин опять ходили на Литву; городов хотя они и не завоевали, но сильно опустошили землю. Союзник Александра, магистр Ливонского ордена, разорил Изборск и подступил к Пскову, ожидая помощи от Литвы. Хотя литовская помощь и не являлась, однако Плеттенберг начал осаду Пскова. На помощь псковичам шли воеводы, кн. Даниил Щеня и Василий Шуйский. Стычки были кровопролитные; недостатка в мужестве не было ни с той, ни с другой стороны. Но результаты никому не были полезны. Александр видел, что борьба с Москвой ему не под силу и желал мира. Посредником между обоими государями явился папа Александр VI, который прислал в Москву посла; он и кардинал его писали Ивану Васильевичу, что все христианство приведено в ужас завоеваниями турок, что христианским государям надобно соединиться и изгнать их; приглашали московского князя примириться с вел. кн. литовским и королем венгерским и вместе с ними и другими государями западной Европы идти на турок. В то же время был посол и от брата Александрова Владислава, который просил опасной грамоты для литовских послов в Москву. Иван Васильевич, с своей стороны, указывал на вероломство Александра, который наводил на Русь ливонских немцев и хана Золотой Орды. Впрочем, великий князь сказал, что он рад стоять за христианство и дозволяет явиться в Москву королевскому посольству. Польские послы, прибыв в Москву, требовали, чтобы великий князь возвратил Александру всю отчину его, все завоеванные русскими города в Литве. Иван Васильевич не только отверг это требование, заявив, что завоеванные города искони были русскими, но сказал еще, что будет добывать от Литвы и Киев с Смоленском и другиe города. Вместо вечного мира заключили на шесть лет перемирие, причем великий князь из уважения к зятю возвратил Литве несколько волостей и приказал новгородскому и псковскому наместникам заключить перемирие с Ливонией также на шесть лет, а с Швецией не хотел иметь никаких переговоров. К такому же перемирию Иван Васильевич приглашал и Менгли-Гирея, но только для вида: тайно он внушал ему, что лучше продолжать войну, что время перемирия нужно употребить на укрепление за собой завоеванных литовских городов и пр.493.

Незадолго до кончины великого князя была сыграна свадьба (в 1505 г.) старшего сына его Василия, женившегося на дочери дворянина Юрия Сабурова, Соломонии. Во время свадебных торжеств в Москву пришло известие об измене присяжника великого князя, казанского царя Магмет-Аминя: побуждаемый своей женой, вдовой Алегама, он задумал отложиться от Москвы. В конце июня (24-го) на Казанскую ярмарку наехало много московских купцов. Московского посла и купцов схватили; многих убили, многих ограбили, а иных удалили в ногайские улусы. Мало того, Магмет-Аминь, вооруживши 40,000 казанцев и призвавши еще 20,000 ногайцев, вторгся в Русь, осадил Нижний Новгород и выжег всe окрестные посады. Воеводой в Нижнем был Хабар Симский с небольшим числом воинов. В этом критическом положении он освободил из тюрьмы 300 литовских пленников, взятых в Ведрошской битве, роздал им оружие и именем великого князя обещал им свободу, если они постоят против татар. Литовцы храбро исполнили поручение: Магмет-Аминь бежал восвояси, а литовцы действительно были освобождены и отпущены домой с дарами494.

Еще под 1503 годом встречаем в летописях заметки, что великий князь начинает "изнемогати". Но он держался еще года три и скончался 27-го октября 1506 г., причем летописи замечают, что он был на государстве 43 года и семь месяцев, а от роду имел 66 лет и 9 месяцев. Тело его погребено было в новой церкви Архангела Михаила495.

Иван Васильевич женат был дважды: а) на княжне тверской, Марии Борисовне, от которой имел сына Ивана, и б) на Софии Фоминичне, дочери морейского деспота Фомы, от которой имел детей: Василия, Юрия, Димитрия, Семена и Андрея, и дочерей: Елену, Феодосию, другую Елену и Евдокию.

Младшие сыновья Ивана Васильевича хотя и получили уделы, но не могли считаться владетельными князьями, так как не имели атрибутов князей независимых: не имели права чеканить монету, объявлять войну, заключать мир и т. п.

Согласно нашей задаче - дать, по возможности, полные биографическиеe очерки великих и вообще владетельных князей северо-восточной Руси за татарский период Русской Истории, мы исполнили, в настоящем томе, свое дело, насколько у нас хватило сил и уменья, относительно великих князей, и, по обычаю, должны бы сделать заключение к этой части нашего труда. Но заключения могут быть разнообразны, потому что выбор их должен быть целесообразным труду; а так как наша цель состоит в том, чтобы исполнением предположенной задачи дать справочную книгу, то мы и заключаем настоящие очерки не каким-либо общим историко-философским обобщением, а тем, что ближе к нашей цели: мы предлагаем в заключение

Хронологический список великих князей в преемственном порядке наследования ими великокняжеского стола

1. Ярослав Всеволодович с 1238 ум. 1246 г.496

2. Святослав Всеволодович 1246-1248 г.

3. Михаил Ярославич Храбрый ум. 1248 г.

4. Андрей Ярославич 1248-1252 г.

5. Александр Ярославич Невский 1252 ум. 1263 г.

6. Ярослав Ярославич тверской 1263 ум. 1272 г.

7. Василий Ярославич костромской 1272 ум. 1276 г.

8. Димитрий Александрович переяславский 1276-1281 г.

9. Андрей Александрович городецкий 1281-1283 г.

10. Димитрий Александрович (во второй раз) 1283 ум. 1294 г.

11. Андрей Александрович (во второй раз) 1294 ум. 1304 г.

12. Михаил Ярославич тверской 1304 ум. 1318 г.

13. Юрий Данилович московский 1319-1322 г.

14. Димитрий Михайлович тверской 1322-1326 г.

15. Александр Михайлович тверской 1326-1327 г.

16. Иван Данилович Калита московский 1328 ум. 1341 г.

17. Семен Иванович Гордый 1341 ум. 1353 г.

18. Иван Иванович (Кроткий) 1353 ум. 1359 г.

19. Димитрий Константинович суздальско-нижегородский 1359-1363 г.

20. Димитрий Иванович Донской 1363 ум. 1389 г.

21. Василий Димитриевич 1389 ум. 1425 г.

22. Василий Васильевич Темный 1425-1433 г.

23. Юрий Димитриевич галицкий 1433 ум. 1434 г.496а

24. Василий Темный (во второй раз) 1434 ум. 1462 г.

25. Иван III Васильевич, при котором пало Монгольское иго, 1462 ум. 1506 г.