Николай Бердяев

СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА

В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ

К пониманию нашей эпохи

Воспроизводится по изданию: Философия свободного духа. М.: Республика, 1994. Содержит: Философия свободного  духа. Я и мир объектов. Судьба человека в современном мире. Дух и реальность. 480 с. Тир.25 000. Примечания к этому изданию (источники цитат, предметный указатель).

1-е изд.: Судьба человека в современном мире. К пониманию нашей эпохи. Париж: YMCA-Press, 1934.

Номера страниц по этому изданию в прямых скобках, номер страницы предшествует тексту на ней.

К оглавлению

ГЛАВА IV

Аристократическое начало культуры и судьба интеллектуального слоя. Суд над христианством и искание новой духовности

1

Все говорят теперь о кризисе культуры и опасаются за ее будущее. Это стало общим местом. Кризис культуры социологически связан с тем, что всякой высокой культуре присуще аристократическое качественное начало, которое подвергается величайшей опасности от процесса демократизации и уравнения, от господства масс. Мы живем в эпоху плебейского восстания против всякого аристократического начала в культуре. Новые авторитарные государства в отношении к культуре носят решительно плебейский характер и означают господство количества над качеством. Античная греко-римская культура была аристократической по своему принципу, культурой поддержания и охранения качеств. Аристократической была и культура Ренессанса. Культура развивалась благодаря досугу, благодаря возможности проявить творческую избыточность, она предполагала неравенство. Культура никогда не существовала для всей массы человечества и никогда не была удовлетворением ее запросов и требований. Народность культуры совсем не означала соответствия уровню народных масс и исполнения ее заказов. Народность была выражением духа народа, гений мог его лучше выражать, чем масса. Но сейчас от культуры все более и более требуют, чтобы она была народной в смысле соответствия с запросами и требованиями народных масс. Это перерождает характер культуры и превращает ее в феномен другого порядка, которому нужно дать другое имя. Иногда этому феномену дают имя цивилизации, но терминология эта, конечно, условна. Господство масс и безличных количеств, принимающее то форму буржуазных демократий с диктатурой денег, всегда

[356]

скрытой и замаскированной, то форму авторитарных государств с открытой диктатурой вождей, ставит в очень тяжелое положение творческий культурный слой, культурную элиту. Эта культурная элита переживает смертельную агонию, ее моральное и ее материальное положение делается все более и более невыносимым. В демократии либеральной она зависит от капиталами от вульгарных вкусов толпы, в демократии авторитарной или коммунистической она зависит от диктатуры миросозерцания, от власти, претендующей организовать дух. Мы живем в эпоху "социального заказа". Социальный заказ масс определяет, чем должны быть культура, искусство, литература, философия, наука, даже религия. И нет социального заказа на высшую качественную культуру, на духовную культуру, на настоящую философию, на настоящее искусство. Социальный заказ существует главным образом на технику, на прикладное естествознание, на экономику, нет заказа на то, что связано с духом и духовностью. Духовная энергия переключается и направляется на предметы совсем не духовного порядка. Интеллектуальный культурный слой социально совсем не защищен, его существование лишено всякого материального базиса, он висит в воздухе и слишком часто чувствует свою ненужность, он принужден приспособляться, чтобы не провалиться окончательно в бездну. Положение инициаторов и творцов духовной культуры никогда не было легким, оно не было легким и нормальным и в ренессансную эпоху. Сплошь и рядом они творили неизвестно для кого, но творчество их сравнительно было свободно. Материально писатели, художники, музыканты, ученые зависели от меценатов. Но они жили в сложном, дифференцированном, не унифицированном обществе, они не подвергались диктатуре над духом и могли лавировать. Капитализм XIX века с его экономизмом и скрытой диктатурой денег исказил и деформировал чистоту культуры, приспособил ее к интересам буржуазных классов. Формально творцам культуры была предоставлена полная свобода, но материально они подвергались гнету, испытывали одиночество, непризнание, нужду. И многие из творцов культуры либеральной, буржуазной эпохи тосковали по культуре всенародной и "органической". Социальное одиночество творцов культуры есть характерное явление буржуазной эпохи. Этим одиночеством часто гордились и дорожили тем, чтобы оставаться в нем. Это одиночество иногда было групповым, одиночеством элиты. В средневековье, в Древней Греции культура была религиозной, всенародной, "органической". Эта всенародность была совсем иной, чем в наш демократический век, ибо массы жили в религиозно освященном иерархическом организме. Тогда не было такого разрыва между творцами культуры, между интеллектуальным слоем и всенародной жизнью. Это была культура социального заказа в благородном смысле слова, социального заказа, допускающего и предполагающего аристократическое, качественное начало культуры. Но этой культуре чужд был индивидуализм ренессансной и буржуазной эпохи, это была культура коллективная. Культура Древней Греции в гораздо большей степени была культурой социального заказа, чем это принято думать, искусство совсем не было "чистым", оно играло социально служебную роль. Греческая культура была всенародной и вместе с тем аристократической. Для прежних "органических" эпох характерно сочетание всенародности и органичности в культуре. В нашу эпоху, устремленную к коллективизму, все меняется. Масса приобщается к культуре. Это необходимо и справедливо. Массы не могут оставаться во тьме. В прошлом массы были приобщены к культуре через религию. Культура народного слоя была почти исключительно религиозной

[357]

культурой, и в ней происходило соединение народного слоя с аристократическим культурным слоем. Только религия обладает способностью делать такие соединения. Этой способностью не обладают философия, наука, просвещение, искусство, литература. Высокая качественная культура, лишенная религиозного базиса, неизбежно отрывается от всенародной жизни, и образуется уединенная культурная элита, чувствующая свою ненужность для народа. Гуманистическая культура никогда не была народной, она была культурой верхнего интеллектуального слоя, лишенного социального базиса. Справедливость демократизации, приобщающей к культуре огромные народные массы, имеет обратной своей стороной понижение качественного уровня культуры. Этот процесс означает не только, что массы повышаются в своем культурном уровне, что в них пробуждаются культурные потребности, но и что массы начинают господствовать над культурой и приспособлять ее к своему уровню. Культура в широком смысле притягивается к социальной обыденности жизни масс. Культура элиты еще более уединяется, делается рафинированной, в ней обнаруживаются признаки смерти, и ее представители получают вкус к смерти. Это есть декаданс в культуре, иссякание источников жизни. Другая часть культурных деятелей хочет спастись, приспособляется к массам, к их вкусам и запросам, пытается исполнить социальный заказ. Но самое существование культурной элиты, оторванной от всенародной жизни, делается все более и более ненужным и ненормальным. Она не имеет будущего. Этот кризис качественной культуры и эта печальная судьба интеллектуального слоя, по-видимому, безысходны вне духовной революции в мире, вне религиозного возрождения. Чисто культурное возрождение уже невозможно по возрасту мира, возможно лишь религиозное возрождение, которое только и в силах решить вопрос о соотношении между аристократическим и демократическим, личным и общественным началом в культуре.

Русский коммунизм и немецкий национал-социализм - диктатуры миросозерцания, диктатуры над духом. Поэтому культура коммунистическая и культура национал-социалистическая есть культура социального заказа. Это принимает уродливые формы в России и Германии. Деятели культуры задыхаются. Так осуществляется идея коллективной, всенародной культуры, о которой мечтали некоторые творцы культуры в конце XIX и в начале XX века - Р. Вагнер, у нас В. Иванов и символисты. Так преодолевается индивидуализм в культуре. Наступает конец Ренессанса, о котором я много раз писал. Есть ли в этом хоть какая-либо доля правды и можно ли этому противопоставлять старый индивидуализм и либерализм? Думаю, что есть большая доля правды и что нельзя этому противопоставлять индивидуализм и либерализм, которые совершенно выветрились и разложились. Верно понимание культурного творчества как служения сверхличной цели. Эгоизм интеллектуального слоя не может быть оправдан. Идея служения почти совершенно исчезла в ренессансную и либеральную эпоху. Но идея сверхличного служения не только не противоположна свободе духа, свободе творчества, но она реализуема лишь через эту свободу. Творческое служение есть служение вольное, оно не может быть уподоблено трудовой или воинской повинности. Диктатура над духом не только лишает творчество свободы, но она подкупает творцов культуры и требует от них предательства, располагает к сервилизму и заставляет исполнять из-под палки государственные заказы. Диктатура миросозерцания парализует совесть творцов, и лишь героическое сопротивление свободной совести может ей противостоять. Подкуп творцов культуры делается легким потому, что положение их стало и духовно, и материально

[358]

очень тяжелым, они были социально не защищены и превратились в безработных. Интеллектуальному слою грозит или гибель, исчезновение за ненадобностью, или превращение в послушных чиновников идеократического государства, практикующего диктатуру над духом. Высший культурный, интеллектуальный слой уже давно живет замкнутой, изолированной жизнью, оторванной от всякого широкого социального базиса, от жизни всенародной,. Произошло не только разделение, но и разрыв между теоретическим и практическим разумом, между интеллектом и действием, между "духом" и "материей". Это привело к бессилию и упадочности. Гуманизм, как основа европейской культуры, бессилен был восстановить единство и бессилен был поддержать культурный слой, когда начался космический ветер. Гуманизм не в силах устоять при процессах технизации жизни, вторжении масс, демократизации и пр. Как было уже сказано, он не может спасти аристократическое начало культуры и личной оригинальности. Единство пытаются утвердить грубые диктатуры, основанные на дегуманизации. Идея органической культуры и органического строя общества в XIX и XX веках есть идея романтическая, и возрастающая власть техники наносит ей непоправимые удары. Мир идет не к органическому, растительному единству, а к организованному, техническому единству. Но когда в происходящих космических и социальных процессах ставится вопрос о судьбе самого человека, о спасении человека, о борьбе против дегуманизации всей жизни, то мы неизбежно приходим к вопросу религиозному, к кризису духовному и к возникновению в мире новой духовности.

2

Совершается не только суд над историей, но и суд над христианством, над христианством в истории, над христианским человечеством. Христианство в истории было не только откровением Бога, но и созданием человека. И создание человека бывало хорошим, но бывало и плохим. Чистота откровения часто искажалась человеческой стихией, человеческим сознанием, в котором оно преломлялось. Грехи христиан в истории были велики и тяжки. Было выдумано неисчислимое количество ложных теофаний. Человеческое, слишком человеческое выдавалось за Божье. История христианства, история церкви есть богочеловеческий процесс, и в этом жизненном процессе, как и во всяком жизненном процессе, были процессы патологические, процессы распада. Свобода человека предполагает возможность неудач христианства в истории. Христианство, церковь не есть сам Бог, не есть сам Христос, хотя в них действует Бог, действует Христос. Христианство есть человеческая история, и в нем отражаются все противоречия человеческого существования. Христианство, христианское человечество проходило через все соблазны, соблазны мира сего, прикрывавшиеся священным. Падшая свобода действовала в христианской истории и выдавала себя за волю Божью. Суд над христианством есть суд над ложными теофаниями, ложными освящениями природного и исторического, несущего в себе черты падшести. Слишком многое относительное, недостойное было объявлено священным, табу. Процессы сакрализации природно-исторического, социального по своему происхождению взяли окончательно верх над преображением жизни, над профетическим началом в религиозной жизни. Суд над христианством в истории есть всегда суд профетический, и он предполагает возгорание профетического духа, обращенного к преображению, а не только к освящению. Суд над христианством есть

[359]

очищение, и он раскрывает путь для преображения жизни. Суд означает, что человек поставлен перед неприкрытыми, оголенными реальностями. И это хорошо. Падение многих исторических святынь может значить, что человек приближается к подлинной святыне, святыне святынь, приближается к Богу. Бог не нуждается в человеческом освящении. Он изначально свят. Для мира же святость Божья есть суд. Суд над историей есть также суд над христианством, ибо христианство есть часть истории и заразилось всеми противоречиями и соблазнами истории. Внутрь христианства, как явления человеческого, перенесли комплексы человеческой душевно-телесной жизни, раскрываемой и опознаваемой психопатологией, - садизм и мазохизм, истязание другого и истязание себя. Этот садизм и мазохизм отравил даже христианское учение, его печать можно узнать в учении о вечных адских муках. Тут нужен процесс духовного очищения. Суд над христианством происходит во всех областях человеческого существования, во всех областях человеческой культуры.-Это есть суд и над ложным монизмом и над ложным дуализмом, суд над крайним имманентизмом и над крайним трансцендентизмом, суд над обоготворением слабостей человека и над унижением достоинства человека. Мировой кризис есть суд сверху и снизу. В трагическом столкновении христианства и истории, которое не ново, которое вечно, христианство судит историю, но и история судит христианство. Суд истории над христианством есть обнаружение неудачи христианства в истории. Неудача христианства в истории значит, что не христианство победило историю, а история победила христианство. История судит христианство именно за то, что она, а не христианство победило. Но это поражение христианства обращается и в суд над историей. Неудача христианства и есть неудача истории. И сейчас это виднее, чем когда-либо.

Суд над христианством и христианами совершается прежде всего в вопросе социальном, который стоит в центре нашей эпохи. Бесспорно, отмена рабства и крепостного права, признание человеческого достоинства за каждым человеком, признание свободы совести и свободы духовной жизни - все это связано с тайными, подземными действиями христианства на человеческие души. Но христиане не осуществляли прямо правды в социальной жизни, они предоставляли это нехристианам. они слишком часто осуществляли неправду и несправедливость и согласовали высшие духовные ценности с интересами господствующих классов и существующего порядка. Христианство сумели сделать "буржуазным". Ныне совершается жестокий суд над "буржуазным" христианством, над всяким приспособлением христианства к человеческим интересам. Христиане создали очень тяжелые ассоциации, связанные с христианством, для трудящихся масс, они все сделали, чтобы антирелигиозная, безбожная пропаганда была легкой в среде рабочих. Задача создания более справедливого и человеческого социального строя попала в руки не христиан, а антихристиан. Божеское и человеческое было разорвано. С этим связан суд над христианством и в области моральной. Христианство слишком часто бывало античеловеческим, антигуманным, призывало к исполнению заповеди любви к Богу против заповеди любви к человеку. Христиане сделали ложные моральные выводы из учения о первородном грехе, отрицали творчество человека, считали полезными для греховного человека стеснение и страданье и защищали строй жизни, порождавший стеснения и страдания. Наибольшего извращения достигло учение о смирении и послушании, оно превратилось в требование смирения перед злом, послушания злу, отказа от собственной совести. Религия любви и милосердия превратилась в проповедь безжалостного и жестокого отношения к человеку. Была

[360]

совершена измена, измена в отношении к вечной идее Бога о человеке как своем образе и подобии и в отношении к откровению о Богочеловеке и богочеловеческой жизни. Происходит суд над христианством в культуре. Слишком часто, вследствие ложного истолкования аскетизма, христианство враждовало против культурного творчества, творчества в философии, науке, искусстве, технике. Культурное творчество, как и социальные реформы, с запозданием было санкционировано христианством. И человеческое творчество ушло от христианства, творческая инициатива выпала из рук христиан. Совершается суд и над христианской духовностью, над старым пониманием аскезы. Аскеза была понята как цель, а не как средство и стала враждебной жизни и творчеству, враждебной человеку. Монашеская аскеза часто вела к иссушению человеческого сердца, к любви отвлеченной, а не конкретной. И монашество, православное и католическое, переживает жестокий кризис. Нужна в мире совершенно новая форма монашества, порожденная новой духовностью. Христианская духовность слишком часто понималась как уход от мира и людей, как трансцендентный эгоизм, как нежелание разделить страдальческие судьбы мира и человека, она не была достаточно проникнута христианской любовью и милосердием, не заключала в себе человеческой теплоты. И мир восстал против духовности как против утонченной формы эгоизма и равнодушия к муке мира. Только новая возрожденная духовность может этому противостоять. Забота о жизни другого, ближнего, даже материальная телесная забота уже духовна. Хлеб для меня - материальный вопрос, хлеб для другого - духовный вопрос. Происходит суд над христианством и в отношении к жизни пола, к любви и браку. Господствующее христианское учение отрицало смысл любви и проклинало ее. И любовь, не в низменном, а в возвышенном смысле слова, начали утверждать вне христианства и против христианства. Была освящена буржуазно-мещанская семья с ее экономическим эгоизмом и замкнутостью. Но интимная жизнь любви от христианства ушла. Высший смысл любви был раскрыт провансальскими трубадурами, и ее защищала поэзия и литература. Христиане жили в этом отношении в разладе и дуализме. Пол, любовь, брак связывали с родом, а не с личностью, с устроением родовой жизни. И личность не могла этого вынести. Поразительна беспощадная строгость христианства в отношении к любви и необыкновенная снисходительность в отношении к собственности, которая санкционировалась в самых дурных своих проявлениях. Происходит суд и над христианским богословием, над удушливой рационализацией христианской истины и тайны, над искажением богословской мысли социальными внушениями, над перенесением дурных и греховных социальных отношений людей на самую божественную жизнь, на отношение между Богом и человеком. Богом и миром. Только творческая религиозная и философская мысль может произвести очищающую работу и защитить вечную истину христианства. Все замутнения и искажения христианства определялись тем, что трудно было человеку вместить полноту истины о Богочеловечестве. Человек то обращался к Богу, отвращаясь от человека, то обращался к человеку, отвращаясь от Бога. Но и тогда, когда он отвращался от человека, он впадал в свое дурное человеческое в своем обращении к Богу. Проблема христианской антропологии, религиозная проблема о человеке есть основная проблема нашей эпохи. Только полнота христианской истины в своей чистоте может бороться против дегуманизации, может предотвратить гибель человека. Мир попробовал утверждать человека против христианства и пришел к отрицанию человека. И вне христианства, вернее, вне Христа

[361]

нет спасения для погибающего человека. К христианству, возрожденному и обновленному, переходит теперь защита человека, человеческого достоинства, человеческой свободы, человеческого творчества, человеческих отношений между людьми. Только христианство может создать внутреннее общество, все социальные движения организуют лишь внешнее общество.

3

Мир находится не только в ужасном и нестерпимом экономическом и политическом положении, он находится прежде всего в нестерпимом духовном положении. Подвергается величайшей опасности самое существование духовной жизни, самая возможность ее существования. Мы живем в мире безумия. Не заметили, что человек стал безумен. От жадности к жизни, от любви к этому миру он потерял равновесие и опрокинут. Миром вновь овладел полидемонизм, от которого освободило человечество христианство. Дехристианизация привела к дегуманизации, дегуманизация привела к безумию, ибо внесла повреждение в самый образ человека. Человек открылся для всякого рода одержимости, для всякого рода демонии, им овладели демониакальные космические и социальные силы. И человек увидал свою свободу в том, чтобы окончательно подчиниться этим демониакальным космическим и социальным силам, слиться с ними. Современная дегуманизация ставит человека под знак одержимости и безумия. Характерны для нашего времени именно организованная одержимость и безумие. Когда дух перестает владеть душевным и телесным составом человека, то он теряет внутреннюю цельность и равновесие. Космические и социальные стихийные силы вторгаются внутрь человека и организовывают его через внушение. Вследствие этих внушений человек делается одержимым или элементарными космическими теллурическими силами земли, расы, народа, пола, или элементарными социальными силами экономических интересов, денег, класса, социальной группы, партии. Но духовно человек совершенно дезорганизован. Он потерял духовную сопротивляемость внушению и одержимости. Это есть потеря самого принципа личности, ибо личность есть дух, духовная сопротивляемость всякой демониакальной одержимости безличными космическими и социальными силами, работа духа над просветлением душевного и телесного состава человека. Современному коллективному безумию и одержимости, современному полидемонизму и идолатрии можно противопоставить лишь мобилизацию сил духа. Социальная организация сама по себе бессильна противиться хаотическому распаду мира и человека. Мир может превратиться в организованный и технизированный хаос, которому будут соответствовать самые страшные формы идолатрии и демонолатрии. Человеку вновь придется вернуться к единобожию или разложиться окончательно, распылиться на космические элементы, принудительно организованные в социальные коллективы. И человек будет разлагаться в два противоположных направления, в сторону животности и в сторону машинности.

В мире должна раскрыться новая христианская духовность. От этой духовности будет зависеть судьба мира и человека. Эта духовность не может быть отвлеченной, не может быть уходом от мира и человека. Она будет означать работу духа в мире и в человеке, над миром и над человеком. Новая духовность не может допустить рабства человека у космических сил и рабство у сил социальных и технических. Она призовет человека к царственному положению и к творческому делу в мире. Человек новой духовности не проклинает мир, не осуждает и не

[362]

анафематствует одержимых и идолопоклонствующих, он разделяет страдание мира, несет в себе трагедию человека, он стремится внести духовно, освобождающее начало во всю человеческую жизнь. Личность, духовно укрепленная и защищенная, не допускает растерзания ее силами этого мира, не допускает до сдержания ее демониакальными силами, но она не изолированна и не замкнута в себе, она раскрыта для универсального содержания, для всех сверхличных ценностей. Это очень сложная духовная проблема соотношения между личным и сверхличным, проблема выхода личности из себя в общении, который никогда не есть переход к безличному. Новая духовность есть не только путь от мира и человека к Богу, но и путь от Бога кумиру и человеку, не только восхождение, но и нисхождение, т. е. вмещение в полноте истины о Богочеловечестве, о богочеловеческой жизни. В старой духовности любовь к Богу часто бывала нелюбовью к человеку, отворачиванием от человека, проклятием миру. Избавление может принести лишь новая духовность, в которой любовь к Богу будет и любовью к людям, в которой свобода от власти мира будет также и любовью ко всему Божьему творению, в которой духовная жизнь человека будет не только искуплением, но и творческим делом в мире. Это предполагает не отрицание аскезы, а новое понимание аскезы, при котором она будет освобождена от жизневраждебных элементов, от того, что можно назвать религиозным нигилизмом. Христианство есть прежде всего религия любви и свободы. Но именно потому, что христианство есть религия свободы, будущее не детерминировано, не фатально ни в сторону зла, ни в сторону добра. Поэтому предстоит трагическая борьба. Новая духовность должна вновь гуманизировать человека, общество, культуру, мир. Но для христианства этот процесс гуманизации есть не исключительно человеческий, а богочеловеческий процесс. Лишь в Богочеловечестве, лишь во Христе и в теле Христовом может быть спасен человек. Иначе он будет растерзан демониакальными силами, он разложится окончательно от демонов ненависти и злобы, от одержимости и безумия. Проблеме человека принадлежит примат над проблемой общества и культуры. И человек берется тут не как отвлеченное духовное существо, не в одной своей внутренней личной жизни, а как целостное существо, как существо и социальное, и космическое. Для христианства в мире наступает новый день. Христианству может социально соответствовать лишь персоналистический социализм, соединяющий личность и общинный принцип. Пробил час, когда после страшной борьбы, после небывалой дехристианизации мира и изживания всех последствий этого процесса христианство предстанет в чистом виде. Тогда ясно будет, за что христианство и против чего христианство. Христианство вновь станет единственным и последним прибежищем человека. Ясно станет, когда произойдет очищение, что христианство за человека и человечность, за ценность и достоинство личности, за свободу, за социальную справедливость, за братство людей и народов, за просвещение, за просветление, за творчество новой жизни, и только христианство за это. Суд над христианством есть суд над изменой христианству, над извращением и загрязнением христианства, и правда этого суда есть правда суда над падшим миром и над его греховной историей. Но настоящее духовное возрождение в мире начнется, вероятно, лишь после того, как будут решены элементарные насущные вопросы человеческого существования для всех людей и народов, после того как будут побеждены горькая нужда и экономическое рабство человека. Тогда лишь может обнаружиться новая и более сильная манифестация Духа Святого в мире.

[363]