|
|
|
Уровень самоубийств (на 100 тыс. жителей) составлял в 1803 г. - 1,7; 1829 - 2,6; 1838 - 2,9. Доля смертей в результате самоубийства в общем количестве умерших колебалась от 0,06% в 1831 и 1841 гг., до 0,09% (1827, 1828, 1834 - 1838, 1840 гг.). Для сравнения во Франции в 1831 г. уровень самоубийств составил 6,4, а доля смертей от самоубийств достигла 0,2% (в 1836 г. соответственно 6,9 и 0,3%). Разумеется самоубийства неравномерно распределены в пространстве (по территории страны) [20, с. 20 – 26]. Повышенное число и уровень самоубийств наблюдались в двух столичных городах.
Уровень самоубийств в 1838 г. составлял в С.-Петербурге - 5,1, в Москве - 5,7 (здесь и далее уровень самоубийств приводится в расчете на 100 тыс. населения). Самые высокие показатели самоубийств за 30 – 40-е гг. прошлого столетия отмечались в Минской губ., С.-Петербурге, Волынской, Подольской губ. и в Эстландии (перечислены в порядке убывания уровня), самые низкие - в Вологодской, Саратовской, Оренбургской губ. (перечислены в порядке возрастания уровня). Доля женских завершенных самоубийств, по неполным данным, составила в 1821 - 1822 гг. - 21%, 1844 – 1846 гг. - 23%, 1870 – 1874 гг. - 25%, 1875 - 1880 гг. - 25,5%, 1881 - 1890 гг. - 29%, 1891 - 1899 гг. - 32% [20, с. 41; 21, с. 14–16]. Сравнительно низкий уровень женских самоубийств К.Веселовский объясняет пластичностью женщин и обращенностью их души внутрь себя в отличие от мужчин, которые находятся в борьбе с миром и самими собой [20, с. 39]. Вместе с тем доля женских самоубийств постепенно возрастает. В 40-е гг. XIX в. максимальное число самоубийств приходится на возраст 21 - 28 лет, далее 28 - 35 лет, 14 - 21 год, 60 - 70 лет. Впрочем, это не полные данные [20, с. 41]. Сезонное распределение самоубийств в 30-е - 40-е гг. вполне соответствует закономерности, выявленной еще Дюркгеймом: весенне-летний пик (60% в 1844 - 1846 гг., 55% в 1831 г.) при осенне-зимнем минимуме (зимой 1831 г. - 19,8%, в 40-е гг. - 18,4%). По способам самоубийств первое место занимает самоповешение (1831 г. - свыше 79% общего числа, 1844 - 1846 гг. - свыше 81%), далее с большим отрывом следуют: применение огнестрельного оружия (соответственно около 9% и около 8%), с помощью холодного оружия (более 8%, около 7%), утопление (3,1 - 3,2%), отравление (0,6 - 0,5%), падение с высоты (0,3%), применение угарного газа (0,03%) [20, с. 54–55]. Количество семейных суицидентов почти в два раза превышает число холостых (1841–1844), а неграмотных в 8,1 раза больше грамотных (1834–1844). Начало XX в. в России отмечено политическим кризисом, ростом протестных (“революционных”) акций. К сожалению, динамику самоубийств в эти годы мы можем проиллюстрировать лишь на примере столичных городов [21, с. 8; 22, с. 15].
Еще выше уровень самоубийств в Одессе (1913 г. – 33; 1914 г. – 27). Снижение уровня самоубийств в 1915–1917 гг. – результат вступления страны в мировую войну. Годы политического кризиса, “реакции” губительно сказываются на молодом поколении. Доля молодежи в возрасте до 30 лет среди самоубийц возросла до 62,6% в Санкт-Петербурге (1906 - 1910), 73,9% в Москве (1908 - 1909), 74,7% в Одессе [23, с. 57]. В целом досоветская Россия относилась к числу стран с невысоким количеством и уровнем самоубийств (так, например, уровень завершенных самоубийств в 60 - 70-е гг. прошлого столетия составляет в Англии и Уэльсе порядка 7,0; в Бельгии - 6,6; Норвегии - 7,6; Швеции - 8,5; Франции - 15; а в Дании - около 27 [1, с. 55]). Самоубийства в России в 20-е гг. Благодаря усилиям М.Н.Гернета, в 20-е гг. в рамках Центрального статистического управления (ЦСУ) СССР был образован Отдел моральной статистики, учитывающий, помимо прочих проявлений девиантного поведения, самоубийства. Из нескольких выпусков, подготовленных отделом, и трудов самого Гернета мы получаем уникальную по своей полноте и аналитическим возможностям информацию [11; 21; 24; 25; 26]. Общие сведения о самоубийствах в Российской Федерации за 1923-1926 гг. представлены в табл. 17 [24, с. 8]. Хотя, как и следовало ожидать, количество самоубийств в России увеличивается, однако это происходит во всем мире, и Россия продолжает пока оставаться в числе стран с невысоким уровнем суицидального поведения. Так, в 1921–1925 гг. уровень завершенных самоубийств составлял: Англия и Уэльс - 9,4; Австрия - 27,3; Бельгия - 18; Венгрия - 27,9; Германия - 22,3; Голландия - 6,2; Дания - 14,1; Италия - 8,4; Норвегия - 5,8; Финляндия - 12,4; Франция -19,5; Швеция - 14,6; Швейцария - 23,5 и т.п. В СССР уровень самоубийств в 1925 г. - 8,6, в 1926 г. - 7,8. Таблица 17
Относительно быстрее растут самоубийства в столицах (табл. 18 [21, с. 13; 22, с. 15; 24, с. 8]). Таблица 18
Как явствует из приведенных данных, Санкт-Петербург (Петроград) быстро и остро “отреагировал” на Октябрьский переворот 1917 г. и последующие катаклизмы. В Москве “суицидальная реакция” наступает несколько позднее (с 1922 г.). Доля женских самоубийств составила в 1923 г. - 36,5%, в 1924 г. - 35,7, в 1925 г. - 32,5%, в 1926 г. - 29,5%. В 1924 г. доля женских самоубийств в Англии и Уэльсе - 29%, в Дании - 28, в Италии и Голландии свыше 26%. Половозрастное распределение самоубийств представлено (на примере 1926 г.) в табл. 19 [24, с. 11]. Таблица 19
Обращает на себя внимание очень высокий уровень самоубийств молодежи (возрастные группы 20 - 24 года, 25 - 29 лет, 18 - 19 лет). Отмечается более высокий уровень суицида горожан, особенно в российских столицах, по сравнению с сельским населением. Общий уровень самоубийств в 1926 г. в Москве и Ленинграде составил 41,8 среди мужчин, 19,5 среди женщин, в других городах соответственно 26,4 и 11,0, в сельской местности - 7,3 и 2,4. Среди способов добровольного ухода из жизни (1926) первое место по-прежнему занимает повешение - 49,7%, далее следуют: с помощью огнестрельного оружия - 23,9%, отравление - 14,6, утопление - 4, с помощью холодного оружия и путем попадания под транспорт - по 3, падение с высоты - 0,5, иное - 2% [24, с. 39]. При этом городские женщины предпочитают отравление (оно выходит на первое место среди других способов), а мужчины и сельские жительницы - повешение. В 20-е гг. подтверждается весенне-летний пик самоубийств (свыше 57%), максимум их приходится на июнь, минимум - в январе. По дням недели в городах наиболее “суицидогенны” понедельник и среда, самый благополучный день - воскресенье, в сельской местности максимум самоубийств приходится на воскресенье и понедельник. Гипотетически можно связать такое недельное распределение (максимум - в понедельник) с похмельным синдромом. В течение суток число самоубийств увеличивается от утра (4 - 9 час. – минимум) к ночи (23 - 3 час.) – вечеру (16 - 21 час.) с максимумом днем (10 - 15 час.). Самоубийства в России после Второй мировой войны. Общие сведения о зарегистрированных самоубийствах в СССР, России [13; 27] и в Санкт-Петербурге [28, 29] представлены в табл. 20. Понятно, что данные по СССР приводятся до года его распада. К сожалению, мы не располагаем официальными сведениями по России и Петербургу до 80-х гг. Однако основные тенденции динамики завершенных самоубийств прослеживаются вполне определенно. В 1965 г. - период хрущевской “оттепели” - уровень самоубийств в СССР не очень высок и соответствует среднеевропейским показателям. Затем начинается рост количества и уровня самоубийств, достигая максимума (29,7 в СССР, 38,7 в России, 24,2 в Петербурге) в 1984 г. - пик “застоя”, оказавшегося столь губительным для людей. В 1984 г. Россия вышла на одно из первых мест в мире по уровню самоубийств (после Венгрии) среди стран, дающих сведения во Всемирную организацию здравоохранения (ВОЗ) о количестве умерших и причинах их смерти. Как видим, уровень самоубийств служит более надежным показателем социальной ситуации, чем воспоминания о дешевой колбасе и водке. Таблица 20
С первого года горбачевской перестройки сокращается уровень самоубийств, достигая минимальных показателей в 1986 (СССР, Россия), 1987 (Петербург) гг. У людей появилась надежда на улучшение удушливой атмосферы экономической, политической, социальной стагнации. Однако эйфория продолжалась недолго. С 1988 г. начинается медленный, постепенный рост самоубийств с последующим резким скачком в 1992 г. (на 17% в России и на 12% в Петербурге). В 1993 г. в России уровень самоубийств (38,1) почти достигает “рекордного” показателя 1984 г. (38,7), и Россия делит с Эстонией (38,1) 4-5 места в мире (после Латвии - 42,3, Литвы - 42,1 и Венгрии - 39,8). А показатели 1994 и 1995 гг. (свыше 40) оказываются экстремальными (выше 40 фиксировался уровень только в Венгрии в 1980-1989 гг.). В 1994 г. Россия (41,8) выходит на второе место в мире (после Литвы - 45,8) [12]. Доля смертей в результате самоубийств в общем количестве умерших составила: 1990 г. - 2,4%, 1991 г. - 2,3, 1992 г. - 2,6; 1993 - 2,6, 1994 г. - 2,7%. Сто пятьдесят лет назад этот показатель в России равнялся 0,06 - 0,09%. Единство судеб определяло относительно общий характер трендов добровольного тотального ухода из “лагеря” [15, с. 98 – 103]. Таблица 21
Для Болгарии, Венгрии, Польши, так же как и для СССР – России, характерно значительное возрастание уровня самоубийств с середины 50-х гг. до 80-х гг. (по мере “упрочения социализма”?) с максимумом в 1983 – 1986 гг., затем некоторое снижение показателей и новый рост с 1989 и в 1992 – 1993 гг. ГДР лишь изредка представляла сведения о смертности в ВОЗ. Однако данные за имеющиеся годы (1965 г. - 28,5; 1977 - 1978 гг. - 36,2; 1989 г. - 25,8) вполне отвечают вышеназванным тенденциям. Лишь в Чехословакии тренд носит сглаженный характер с тенденцией к постепенному снижению уровня самоубийств. Румыния (так же как “социалистические страны” Юго-Восточной Азии - Вьетнам, Северная Корея) не давала сведений о смертности в ВОЗ, и мы располагаем лишь данными за 1992 г. (11,6). Заметим, наконец, что в республиках бывшего СССР прослеживается рост уровня самоубийств в “постперестроечное” время: за период с 1988 по 1993 г. в Казахстане с 17,0 до 23,5, в Латвии с 23,1 до 42,3 (в 1994 г. - 40,6), в Литве с 26,6 до 42,1 (в 1994 г. - 45,8), в Эстонии с 24,3 до 38,1, а в 1994 г. - 40,9 (при этом с 1984 по 1988 г. уровень самоубийств снижался с 32,9 до 24,3 [29]); в Белоруссии с 1989 по 1993 г. наблюдался рост с 21,7 до 28,0. Соотношение женских и мужских завершенных самоубийств в России близко к мировым: 1:3, 1:4. Однако, за последние годы темпы роста самоубийств мужчин превышают темпы роста женских самоубийств, в результате чего доля последних составила: 1988 г. - 24,9%, 1989 г. - 22,5, 1990 г. - 22,4, 1991 г. - 21,6, 1992 г. - 19,7, 1993 г. - 18,0, 1994 г. - 16,8%. Очевидно, это свидетельствует, во-первых, об относительно больших психотравмирующих нагрузках на мужчин, а во-вторых, о большей пластичности и адаптивности женщин к условиям социального бытия. Об этом же говорит и увеличивающийся разрыв в ожидаемой продолжительности жизни мужчин (1987 г. - 65 лет, 1994 г. - 58 лет,) и женщин (1987 г. - 75 лет, 1994 г. - 71 год) [27]. Среди покушавшихся на свою жизнь доля женщин, по данным региональных исследований, существенно выше. Возрастная структура завершенных самоубийств в России в рассматриваемый период в целом соответствует мировым тенденциям (в отличие от начала века, когда необычайно высок был уровень самоубийств молодежи): возрастание уровня самоубийств с возрастом до группы 50 - 59 лет, небольшое снижение среди 60 - 69 летних и вновь рост для группы старше 70 лет (подробнее см.: [15, с. 105 – 109]). При этом, разумеется, возможны некоторые отклонения. Так, у женщин в некоторые годы отсутствует снижение уровня самоубийств в возрасте 60–69-летних, а у мужчин в 1994 г. наблюдается рост суицида в старшей возрастной группе (70 лет и старше). В 1996 г. отмечается самый высокий за предшествующие десять лет показатель самоубийств у мужчин в возрасте 20–24 лет (72,9 на 100 тыс. человек соответствующего пола и возраста). Приведем в качестве типичного возрастное распределение уровня самоубийств в 1993 г. (табл. 22) [27, с. 36]. Таблица 22
Нельзя не отметить очень высокий суицидальный риск мужчин зрелого возраста (30 - 59 лет). Возрастная структура покушавшихся на свою жизнь существенно иная: наиболее высокие показатели, по данным региональных исследований (А.Амбрумова, С.Бородин, Я.Гилинский, А.Михлин, Л.Смолинский и др.), среди возрастных групп 20 - 24 года и моложе 20 лет. Очевидно, повышенная импульсивность молодых, их незакаленность в житейских бурях быстрее приводят к эмоциональным поступкам, включая суицидальные, но в силу тех же обстоятельств и “стихийности” покушения, чаще всего не завершаются летальным исходом. Еще недавно многие исследователи отмечали относительно более высокий уровень самоубийств в России среди горожан. Однако статистика последних лет свидетельствует об обратном. Так, в 1986 г. уровень завершенных самоубийств (на 100 тыс. соответствующей группы населения - городского, сельского) составлял среди горожан 21,2, среди сельского населения - 27,5, т. е. на 29,7% больше [31, с. 75]. В 1987 г. уровень самоубийств в городах - областных центрах различных регионов России был представлен следующим образом (в порядке убывания): самый высокий уровень (23,4) в Восточно-Сибирском регионе, далее следуют Северный (22,4), Уральский (22,3), Дальневосточный (21,7), Западно-Сибирский (21,2), Прибалтийский (21,1), Поволжский (20,9), Волго-Вятский (18,0), Центральный (16,6), Северо-Западный (15,5), Центрально-Черноземный (14,7), Северо-Кавказский (10,6) [31, с. 78]. В 1994–1996 гг. коэффициент смертности от самоубийств среди сельского населения превысил 50, для городского населения колеблется от 35,4 до 37,9 (на 100 тыс. населения). Статистика не дает ответа на вопрос о роли иных социально-демографических факторов в генезисе социального поведения. Наши и московские исследования 70 - 80-х гг. [9; 32, с. 109–112] позволяют обозначить некоторые тенденции. Наличие семьи - в целом антисуицидальный фактор. Уровень самоубийств среди несемейных, одиноких обычно выше. С другой стороны, семейные конфликты могут сами стать поводом трагического выбора. Эта двойственная роль семьи (без семьи - плохо, плохая семья - еще хуже) проявляется в мотивации суицидальных актов. По данным А.Амбрумовой (Москва) и Я.Гилинского, Л.Смолинского (С.-Петербург), выявлены: высокий процент самоубийств по мотивам, связанным с одиночеством или же семейным конфликтом; преобладание мотивов, зависящих от конфликтов в семье; более значимый для мужчин мотив конфликтности в семье при более значимом для женщин мотиве одиночества. Среди суицидентов преобладают лица с относительно невысоким образовательным уровнем и относительно низким социальным статусом (рабочие, безработные, неработающие и неучащиеся). К группам повышенного суицидального риска относятся также военнослужащие срочной службы (до 70% всех самоубийств в армии приходятся на первый год службы), заключенные (60% всех самоубийств в течение первых трех месяцев и в последние месяцы перед освобождением), офицеры в отставке и лица, вышедшие на пенсию. Очевидно, наиболее “суицидоопасен” не столько определенный (пусть низкий) статус, сколько его изменение, утрата положения, занимаемого в обществе (“комплекс короля Лира”). Отметим, наконец, что результаты наших исследований вновь подтвердили закономерность сезонного распределения самоубийств: весенне-летний максимум при осенне-зимнем минимуме [9; 33]. Сохранились российские тенденции, относящиеся к способу ухода из жизни: на первом месте - самоповешение, на втором - отравление (с несколько более высокими показателями у женщин), далее следует применение холодного оружия, падение с высоты, применение огнестрельного оружия (у мужчин) и утопление (у женщин). По сравнению с XIX в. сократилась роль огнестрельного оружия, однако в последнее время его значение как способа самоубийства вновь возрастает. Самоубийство в системе индикаторов социального благополучия/ неблагополучияДавно было замечено, что суицидальное поведение служит важным и тонким индикатором социального, экономического, политического состояния общества [8 и др.]. Нам кажется, что проанализированные выше сведения о самоубийствах в России XIX - XX вв. лишь подтверждают этот тезис. Издавна убийства и самоубийства рассматриваются как взаимосвязанные показатели социального благополучия /неблагополучия. Предлагается рассматривать сумму уровня убийств и самоубийств как интегральный индикатор уровня социальной патологии [31]. Тогда, например, уровень социальной патологии увеличился в России с 1980 по 1993 г. с 34,1 (9,7 + 24,4) до 68,7 (30,6 + 38,1), т. е. более чем в два раза за пять лет. Для сравнения – уровень социальной патологии за те же годы уменьшился в Австрии с 25,5 (24,4 + 1,1) до 22,6 (21,3 + 1,3), в Дании с 28,2 (27,0 + 1,2) до 23,5 (22,3 + 1,2), в Канаде с 28,2 (27,0 + 1,2) до 23,5 (22,3 + 1,2), во Франции с 21,9 (20,9 + 1,0) до 21,3 (20,3 + 1,0) и т. п. Мы попытались применить частное от деления уровня убийств на уровень самоубийств в качестве одного из возможных социальных показателей, характеризующих как степень социального благополучия/неблагополучия, так и классифицирующий индикатор степени “цивилизованности” - “социальности”, заимствуя терминологию А.Зиновьева [34, с. 127 – 128]. При этом мы исходили из того, что, во-первых, убийства и самоубийства суть два проявления агрессии. Во-вторых, оба эти явления социально обусловлены и имеют относительно низкую латентность. В-третьих, оба социальных феномена представляются наиболее экстремальными способами “разрешения” социальных и личностных конфликтов. В-четвертых, самоубийство служит более “цивилизованной” и достойной человека реакцией, нежели убийство. Нам кажется весьма примечательным, что обнаруживается некая печальная преемственность высокого (и все увеличивающегося) показателя “социальности” (нецивилизованности) в России последних лет (табл. 23) и удивительного для Европы XIX в. превышения количества и уровня самоубийств над самоубийствами в России еще в 1825 - 1831 гг., а также в славянских землях Австрии (Далмация, Иллирия, Семиградская область) [20, с. 35–36]. Впрочем, это уже предмет специальных самостоятельных исследований. Таблица 23
Напомним, что в 1992–1994 гг. соотношение уровеней смертности от убийств и самоубийств составлял: в Австрии - 0,06; в Болгарии - 0,26; в Дании - 0,05; в Нидерландах - 0,12; в Норвегии - 0,08; в Польше - 0,18; в Финляндии - 0,12; во Франции - 0,05; в Швеции - 0,08; в Японии - 0,04. Высок этот показатель в США - 0,85, Мексике - 7,52, Пуэрто-Рико - 2,72. Рост уровней убийств и самоубийств в России, резкое (более чем в два раза за пять лет) увеличение и значения интегрального показателя социальной патологии, и индикатора цивилизованности-социальности лишний раз свидетельствуют о глубочайшем и всестороннем (тотальном) кризисе современной России, заставляя еще и еще раз задуматься о причинах происходящего и путях выхода из кризиса (если это еще возможно). ЛитератураДюркгейм Э. Самоубийство: Социологический этюд. М., 1994. | ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
  |