К оглавлению С. А. Желудков. Серия писем К. А. Любарскому
(30.07.1974 – 10.09.1974) Письмо от 30.07.1974 (из серии писем) Свящ. С. А. Желудков – К. А. Любарскому Глубокоуважаемый Кронид Аркадьевич! Приношу Вам сердечную благодарность за письмо. Мне совестно – Вы так тревожитесь, что причините мне боль. Нет, поверьте, Ваше драгоценное письмо причинило бы мне только радость – если бы не боль при мысли о Вашей скорбной судьбе. Благодарю Вас за корректную орфографию величайшего из слов и его местоимений. Вообще полемической вежливости надо у Вас поучиться. Чтобы не пропустить ничего, я буду отвечать Вам последовательно по тексту вашего письма. Ответ мой будет в нескольких письмах. С приветом и наилучшими пожеланиями... 30.7.74 Письмо от 31.07.1974 (из серии писем) А. Желудков – К. А. ЛюбарскомуГлубокоуважаемый Кронид Аркадьевич! Мне очень не по себе в описанном Вами «мире атеиста». У меня острое чувство подавленности, несвободы. Почему это мне запрещается подумать о физической Вселенной «извне», почему я должен обязательно принять как аксиому, как догму, что действительность заключается только в физической Вселенной? И даже если говорить пока только о ней – почему запрещается иметь понятие о Высшем Интеллекте? Когда ученый открывает закон природы и мы восхищаемся его интеллектом – как же тут не подумать о Высшем Интеллекте, который «установил» эти столь премудрые законы? Как согласиться, что для этого не требовалось никакого ума? Эйншейн написал (цитирую по выписке из книги К. Зелинга): «Моя религия – это глубоко почувствованная уверенность в существовании Высшего Интеллекта, Который открывается нам в доступном познанию мире». Правда, он тут же назвал себя «пантеистом», в чем был уже догматизм. Но столь же догматично и отрицать само это естественное понятие о Высшем Интеллекте. Или вот эта Ваша декларация, что «мир творит сам себя»: для меня это – совершенно мистическое выражение, в котором я не чувствую мистической правды. Правда же рациональная заключается в том, что одинаково непостижимы для обычного нашего разума оба предположения – что мир сотворен и что мир не сотворен. Вы подчеркиваете: «Мир, который мы наблюдаем, ведет себя так, как если бы Бога не было». Но позвольте заметить: в понятие «поведение мира» разве не входит и религиозный опыт человечества? Пусть он выражен не на языке науки; но объявлять его иллюзорным – это значило бы решать вопрос догматически. Верующий может возразить, что связи Бога и мира бесконечно таинственны – невидимы для науки. Бог – это не предмет, не «новая сущность» для естествоиспытателя. Бог выше всякой сущности и всякого определения. Если бы Бога не было, то и ничего бы не было. И вместе с тем мы можем уверенно догадываться, что вмешаться в «поведение мира» насильственно – для Бога значило бы разрушить свой мир, свой замысел свободного мира... Если представить эти доводы на суд агностика – он должен будет признать их уважительными. Я думаю, что «вопрос о Боге» должен всегда оставаться под знаком вопроса – в принципиальной нерешаемости. Продолжение следует. 31.7.74. Письмо от 01.08.1974 (из серии писем) А. Желудков – К. А. Любарскому† Глубокоуважаемый Кронид Аркадьевич! Продолжая изучение мира атеизма, я обращаюсь к его ценностной, как Вы выражаетесь – нравственной характеристике. Вероятно, Вы не будете возражать, если в целом Ваше мировоззрение определить как оптимистический безбожный гуманизм. «Высшая ценность – Человек». Какой Человек? Конечно, Вы имеете в виду не белокурую бестию. Везде по тексту Вашего письма видно, что критерий ценности для Вас – «нравственность». Если Вы разрешите, можно перевести это на общий язык нашего разговора так: духовная красота. В гуманизме христианском, в Христианстве веры духовная красота называется святостью и ей принадлежит верховное владычество над всем бытием. Идеал человечности для нас – Христос, Сын Божий. В таинственной общности с Ним все мы, каждое лицо человеческое, надеемся на Вечную жизнь. С такими идеями христианства я вхожу в мир гуманизма безбожного – и что же я здесь вижу: я вижу, что духовная красота, идеальная человечность здесь поругана, повержена в прах. Христос умер и не воскрес, и все мы приговорены к вечной погибели. Говорят, что пусть мы умрем – зато будущие поколения возрадуются чему-то на наших могилах. Но еще праведный Иов надеялся: «Мои глаза, не глаза другого, увидят Его»... Нам предлагается верить, что глаза другого увидят за нас что-то уж такое хорошее, чего и описать невозможно. Но увидят они то же самое, что и мы – свою смерть. Где же этот Человек с большой буквы, высшая ценность бытия? Оказывается, что его нет – что это только обозначение суммы нулей, суммы смертей личного существования. А без личности нет и человечности. И даже обходя проблему личности, говоря о человечестве только собирательно, даже только физически: «Если нет Бога, нет Вечности – то нет и человечества. Ибо вот – ив Вечности его нет, и на земле его нет, на земле только дежурное, в свою очередь исчезающее поколение. А все человечество оказывается суммарно не на земле, а в земле – этой нашей общей могиле. Есть ли нравственный смысл в этом царстве смерти? Только один пример. Вот человек страдает за правду, страдает вполне бескорыстно, не ожидая себе никакой Вечности, – и это в высшей степени нравственно, прекрасно. Но то, что он не увидит Вечности, будет уничтожен – это в высшей степени безнравственно, чудовищно безобразно, и с этим я никак не могу примириться. Я готов бываю иногда примириться с моим личным уничтожением, но с уничтожением Христа я не могу примириться. И с Вашим уничтожением я не могу примириться. Такой мир не достоин существования, выражаясь на Вашем языке – это мир безнравственный. Итак, я имел основание, воображая себя в мире атеизма, испытывать чувство ужаса, сознание абсурда человеческого существования. Но вот, я читаю – Вы не унываете, Вам интересно жить, радостно жить... Правильно поступаете. Ибо и я-то ведь только воображал себя в мире ужаса и абсурда. С точки зрения верующего я думаю, что у Вас – очень здоровая душевная конституция, и в оптимизме Вашем действует природная и сверхприродная сила Вашей человечности. 1.8.74. Письмо от 02.08.1974 (из серии писем) А. Желудков – К. А. Любарскому† Глубокоуважаемый Кронид Аркадьевич! Далее в Вашем письме Вы обращаетесь к критике религии – и здесь Ваши соображения весьма актуальны для нас, верующих. Мы находимся, как это можно назвать, в «теоретическом кризисе» Христианства веры. Говорю это в нестрашном смысле – в кризисе усовершенствования и развития. То, что на Западе так кощунственно, нелепо называют «смертью Бога», в действительности есть отмирание негодных религиозных представлений. «Бога мировая война убила», – говорит кто-то в романе «Тихий Дон». Фактически же войны и все наши беды XX века убили не Бога, а убили в нас ложное представление о Боге, что Он будто бы всем этим повседневно распоряжается и во всем этом виноват... Кто-то из протестантов на Западе писал, что нам следовало бы на некоторое время вообще воздержаться от употребления самого этого слова «Бог» – чтобы освободить его от наших привычных ложных и пошлых ассоциаций. Другой кто-то выразился в том смысле, что на обычном понятийном языке говорить о Боге нельзя, что так мы способны сказать о Нем только глупости... Увы, о современных движениях христианской мысли мы узнаем только вот так отрывочно из сообщений примитивной антирелигиозной литературы. Наши условия таковы, что в лучшем случае мы оказываемся способны заново изобрести велосипед. По всей вероятности так надо сказать и о столь радостной для меня идее Церкви доброй воли, а может быть и о ее графической символизации (действительно похожей на велосипедное колесо). Изобретение это имеет прямое отношение к тому, что Вы пишете о независимости религии и морали. Я слишком необразован, чтобы критически рассмотреть Ваши биологические идеи о происхождении морали и библейских Десяти заповедей. Покажу это специалисту. От себя только замечу, что глубоко неверно называть ветхозаветные заповеди Христианством. В исторических же примерах и житейских наблюдениях Ваших – сущая правда. Один мой приятель писал так, что если бы ему случилось попасть на необытаемый остров, он предпочел бы иметь товарищем все-таки верующего, чем атеиста. Он рисковал жестоко ошибиться. Смотря какой верующий и какой атеист. Имею великую честь лично знать людей героически высокой нравственности – академик, генерал, литераторы, врачи, математики, физики, столь быстро освоившие юриспруденцию: и вот – почти все они называют себя атеистами. Но нельзя отрицать и той правды, что все такие наблюдения – только моментальные фотоснимки, по которым нельзя выносить однозначных суждений. Наши предки живы не только «на том свете» – они живут в нас самих, душа уходит корнями в глубины рода. Прекрасные цветы нравственности тех, кто называет себя атеистами, взошли на почве христианской семьи и христианской культуры. Грандиозный эксперимент антирелигиозного воспитания еще только в самом начале. Не знаю, как относитесь Вы к Достоевскому: кое-в чем конкретном он очень ошибся, но ведь многое он и предчувствовал в принципе абсолютно верно. И вот, он написал: «Если Бога нет, то все позволено». А в записную книжку внес для памяти: «Без Христианства же человечество разложится и сгниет»... Есть отдаленно похожее суждение о. Пьера Тейар де Шардена – почти не помню слов, передаю смысл так, как я его понял: если Человек не будет иметь личного бессмертия в Вечности – он должен будет «забастовать», отказаться возглавлять Эволюцию. Итак, вопрос остается неясным. Обратимся далее к Вашей критике религиозных идей страха Божия и загробного воздаяния. Еще в IV веке святитель Григорий Богослов писал: «Мне известны три степени в спасаемых: рабство, наемничество и сыновство. Если ты раб – то бойся побоев. Если наемник – одно имей в виду: получить. Если стоишь выше раба и наемника, даже сын – то стыдись Бога как Отца. Делай добро, потому что хорошо повиноваться Отцу. Хотя бы ничего не надеялся получить – угодить Отцу само по себе награда» (слово 40)... Как похоже это на то, что Вы пишете. Три ступени духовного восхождения и три мотива: у раба – страх, у наемника – плата, у сына – любовь. Идея страха и воздаяния в священном Писании имели не абсолютное, а исторически-воспитиательное значение. По выражению Н. А. Бердяева, так преломлялся свет Откровения в темной природно-исторической среде человечества. Например, сравните образы: «Бог» первых страниц Библии, Который испугался, что люди достроят башню до небес и смешал их языки – и Бог Христианства, Который так возлюбил людей, что Сам сошел с небес и стал Человеком... И в дальнейшей истории, уже в самом Христианстве, совершилось и совершается развитие религиозного сознания. В XIII веке прославленный Фома Аквинат додумался написать, что блаженством праведных в раю будет наслаждение от созерцания мучений грешников... А сегодня мы читаем об этом с чувствами недоумения и возмущения. Так просветляется и очищается религиозная мысль. В последнем примере особенно явственно видно, как (опять это мысль того же Философа) люди проэцируют на религиозные представления собственную свою бесчеловечную жестокость. Но позвольте обратить Ваше внимание, что идеи страха и воздаяния имеют также и нравственно-положительное значение. Бывает очень светлое чувство великого уважения – нравственного страха, например, перед родителями. Или боязнь оскорбить, опечалить любимого человека. Почему нельзя в этом смысле без всяких кавычек бояться Бога? И в идее воздаяния есть глубокий нравственный смысл, – это ведь идея справедливости. Опять вспоминаю мир атеизма: несправедливо и безнравственно будет, если за святую жизнь человек получит лопух на могиле... А в идее ада – великая истина: это не воздаяние извне, ад мы сами создаем себе здесь и уносим в Вечность. Гоголь писал о воспоминаниях – «страшилищах». А какое воспоминание у Пушкина! Вот это ад! У Достоевского в поучении старца Зосимы ад – не внешнее воздаяние, а внутреннее свободное переживание. Известно, что Достоевский читал творения преподобного Исаака Сирина (VI в) и, может быть, Вам будет интересно, что этот святой писал об аде. «Говорю же, что мучимые в геенне поражаются бичем любви. И как горько и жестоко это мучение любви! Ибо ощутившие, что согрешили против любви, терпят мучение, большее всякого приводящего в страх мучения: печаль, поражающая сердце за грех против любви, страшнее всякого возможного наказания. Неуместна человеку такая мысль, что грешники в геенне лишаются любви Божией. ...Но любовь силою своею действует двояко: она мучит грешников, как и здесь случается другу терпеть от друга, и веселит собою соблюдших долг свой. И вот, по моему рассуждению, таково есть геенское мучение: оно есть раскаяние». Итак, в идее ада – великая истина свободной духовной жизни, и идея эта делает честь человеку, который способен так мучиться. Избавление от страшилищ, способность принять прощение – это «будущее чудо» есть одна из главных надежд Христианства. Продолжение следует. Примите сердечный привет. 2.8.74. Письмо от 03.08.1974 (из серии писем) А. Желудков – К. А. Любарскому† Уважаемый Кронид Аркадьевич! Идея покорности Богу особенно Вас возмущает. Но прошу Вас выслушать и ее защиту. В известном письме к брату А. П. Чехов одобряет смирение перед Богом. И почему это, скажу я, мы должны непременно скандалить, бунтовать против Бога? У нас достаточно примеров, когда человек бунтует против Бога – и покоряется всякой мерзости в себе и снаружи. Бунтовать против Бога – это значит бунтовать против Святыни, против Любви, против Красоты, против Свободы... Да, против Свободы – ибо истинная воля Божия в том и состоит, чтобы человек был свободен. Это опять слова названного раньше христианского Философа. О, если бы люди покорялись Богу – не знали бы они никакого тоталитаризма. Вы только отчасти правы в том, что ложно понятая идея покорности Богу освящала покорность властям человеческим. Упомянутый Философ указал, что наоборот – люди на образ Бога переносили свои социальные категории господства и власти. Вижу необходимость рассмотреть вопрос с этим трудным изречением апостола Павла о властях. Вот оно в контексте: «Всякая душа да повинуется властям предержащим: ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению: а противящиеся сами навлекут на себя осуждение. Ибо начальствующие страшны не для добрых дел, а для злых. Хочешь ли не бояться власти? Делай добро, и получишь похвалу от нее. Ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь злое – бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга, отмститель в наказание творящему злое. И потому надо повиноваться не только из страха наказания, но и по совести»... Весь этот текст – одно из самых ясных указаний священного Писания на то, что нельзя воспринимать священное Писание безрассудно, законнически-абсолютно. Кто-то остроумно заметил, что и диавол в пустыне употребляет священные тексты, искушая Господа. Евангелия, апостольские послания – это не гранит и не бронза, это живое слово, сказанное в конкретных обстоятельствах живой истории. Вот как было сказано и это: «Отдавайте кесарю то, что принадлежит кесарю, и Богу – то, что принадлежит Богу». Вы цитируете только первую половину фразы, а она произнесена вместе со второй в ответ на злую провокацию, и звучало это примерно так: платите языческому государству налоги, но не отдавайте ему душу!... Душа, совесть – вот предел повиновения мирской власти. Когда апостолы (другие, еще без Павла) были приведены в Синедрион и выслушали запрещение продолжать проповедь о Христе – они ответили, что должны повиноваться Богу более, нежели человекам. Нет сомнения, что это же в подобной ситуации сказал бы и апостол Павел – автор трудного текста. Выходит, что текст не имеет абсолютного значения, которое ему приписывают. Вероятно, он был направлен против тогдашних анархистов. Апостол писал это римлянам, и можно догадываться, что за словами «власти» и «начальники» он имел в виду римскую милицию. Подставьте это слово в текст – и откроется его подлинный смысл. Да, милиция может иметь и относительно-положительное, нравственное значение: она охраняет общественный порядок, защищает жителей от разбойников и сопливых террористов, обеспечивает первую степень свободы – свободу ходить по улицам... Продолжение следует. 3.8.74. Письмо от 06.08.1974 (из серии писем) А. Желудков – К. А. Любарскому† Глубокоуважаемый Кронид Аркадьевич! Я отвечаю Вам последовательно по тексту Вашего письма, но у Вас ведь наверное нет его копии. Поэтому я буду кратко напоминать Вам, о чем шла у Вас речь. Сейчас я перечитываю то место, где Вы писали о сходстве мышления религиозного с мышлением тоталитарных идеологий. Тому и другому Вы противопоставляете мышление научное, основанное на праве сомнения во всем. Евангельский прообраз научного мышления – апостол Фома. Если прообраз, то я приглашаю Вас вникнуть в его подлинное содержание. Евангельское сказание приводит нас к моменту, когда Воскресший Христос предлагает Фоме удостовериться в Воскресении именно тем способом, как тому раньше хотелось – вложить руку в раны на теле Христа... Фома не делает этого. «Отвечал Фома, и сказал: Господь мой и Бог мой»... Потрясенный своим опытом религиозным, Фома отказывается от научной его проверки. Апостол Павел писал: «Видимое временно, Невидимое вечно». Глубокое различие (не противоречие, а различие) между мыслью научной и мыслью религиозной в том, что первая направлена на видимое, а вторая – на Невидимое. Но есть и аналогические элементы науки и религии. Позвольте познакомить Вас с современником, в личности которого совмещается служитель религии и человек науки (биолог, врач). Это русский митрополит в Лондоне Антоний (Блюм). Лет восемь тому назад в академических лекциях он говорил о проблеме религиозных сомнений и в связи с этим проводил аналогии познания научного и религиозного. К сожалению, не имею текста, передаю содержание в кратчайшем виде так, как оно мне усвоилось. Наука основана на опыте – и религия тоже основана на опыте, только на опыте особого рода, – на опыте мистическом, религиозном. В науке сомнения обязательны, это ее метод – и в религиозном мышлении резонные сомнения могут иметь положительный, «творческий смысл», – говорил он. Сомнениями исправляются условности нашего восприятия абсолютной Истины, которая открывается нам в религиозном опыте. Поэтому – «не бойтесь сомнений!»... Это был призыв оригинальный, смелый, но лектор имел на него особое личное право, потому что у него был свой самый подлинный религиозный опыт. В этих же лекциях, а также в интервью он рассказывал историю своего обращения. В ранней юности он был атеистом – и притом атеистом уверенным, озлобленным. Однажды ему пришлось поневоле присутствовать на лекции о Христианстве, которую читал какой-то известный православный богослов. Лекция, говорит он теперь, была весьма неудачна, она его возмутила и, придя домой, он взял у матери книгу Евангелий, спросил – какое самое короткое, и принялся читать, – с тем, чтобы окончательно убедиться в негодности Христианства и больше уж к этому вопросу никогда не возвращаться. Читал он третью или четвертую главу по Марку – и вдруг ощутил невидимое, но как нельзя более для него реальное, живое присутствие Христа. Это перевернуло все. «Он имел одно виденье, непостижное уму». Он уверовал – изучил и принял церковное Христианство. А потом, будучи уже врачем, тайно принял монашество. Должно иметь в виду, что митрополит Антоний – человек очень достойный, можно доверять его искренности. Вот единичный пример религиозного познания. Потрясающий мистический опыт – а затем приобщение к сродному ему ранее собранному общему опыту Христианства веры. Этот ранее собранный, соборный опыт запечатлен в священном «предании» – в Писании, в символах веры, в литургике, в учительстве, в искусстве. Случай митрополита Антония – явление крайне редкое. У нас, христиан обыкновенных, как правило – личный опыт мистических переживаний весьма беден, ничтожен. Но мы приобщаемся к соборному опыту Христианства, его сопереживаем, чувствуем его целостную правду. Такова наша личнособорная «вера». Теперь я нарисую символическое изображение – как представляется религиозному сознанию вся полная Реальность бытия: «Видимое временно. Невидимое вечно». В заштрихованном сегменте – видимое, его и только его изучает наука. Это только «часть» (разумеется, не в пространственном значении) всей таинственной Полноты бытия. Проникнуть из видимого в Невидимое, из времени в Вечность средствами обычного познания невозможно. Только религиозная интуиция в своих символах отображает Невидимое – и притом только в его самом общем принципиальном значении. Что сказал бы об этом рисунке ученый агностик? Он ответил бы: изучаю только видимое, об остальном (и есть ли оно) ничего не знаю – ничего утверждать или отрицать не могу. Но не так рассуждает догматический атеизм. Только видимое, только временное – и больше ничего нет. И быть не может. Запрещается самая мысль о возможности сверхприродного, сверхразумного бытия. Запрещаются сомнения в догме атеизма. Одобряются сомнения верующих насчет религии, а сомнения в догме атеизма запрещаются безусловно. Мне представляется, что по сравнению с суждениями верующего и агностика это суждение нравственно недостойно. Вы спросите: почему же, ведь и в религиозном сознании есть непререкаемые догмы и запрешены сомнения. А вот почему. Дело в том, что религиозное сознание так о себе и говорит, что оно основано не на научном, а на мистическом опыте, на некоей положительной интуиции о Невидимом. Поэтому религиозное сознание имеет моральное «право на догму». А сознание антирелигиозное такого морального права не имеет, потому что претендует на «научность». В науке же догма – ругательное слово. Кстати, и в Христианстве понятие «догмата» должно быть пересмотрено (мы часто называем догматом то, что не является догматом). И сомнения в христианском сознании уже не запрещаются. В дополнение к тому, что известно о выступлении митрополита Антония, надо сказать следующее. Прежние церковные учители, осуждая сомнение, имели в виду «со-мнение» религиозное – двоемыслие, двоедушие, духовную травму, катастрофу. Но есть сомнения интеллектуальные, которые непременно (и поскорее) должны быть решены, – именно для того, чтобы не получилось двоемыслия. Некто правильно сказал мне однажды, что для современного человека «подавить» в себе разумное сомнение – значило бы тем самым уже признать свое поражение, побежденность сомнением. Сомнение, загнанное в подвал сознания, будет там гнить, отравляя душу. Нет – Истина не боится сомнений. Мы должны спокойно, без паники рассмотреть всякое сомнение. Либо оно окажется недоразумением – исчезнет. Либо оно справедливо – и тогда надо соответственно исправить, улучшить наши прежние представления по данному вопросу. Либо будет разумно обоснована принципиальная нерешаемость вопроса, – и тогда успокоится интеллектуальная совесть. Извините, я понимаю, что Вам это ни к чему – что это могло бы представить интерес только для верующих. Но так уж вот получается, что в критике религии вы пользуетесь привычными мнениями, которые уже устарели и в этом я Вас должен исправить. Прошу прощения – я упустил поздравить Вас с половиною срока. От всей души: да будет вторая половина намного короче. Да исполнится эта надежда. 6.8.74. Письмо от 08.08.1974 (из серии писем) А. Желудков – К. А. Любарскому† Глубокоуважаемый Кронид Аркадьевич! Как тяжело, как грустно читать Ваше сообщение о нас, христианах веры, оказавшихся в контрольной ситуации. И особенно – о новых, при Вас уверовавших христианах. «Судьба поставила чистый эксперимент» – и вывод Ваш ясен: религиозность снижает нравственность человека. Рассуждая о феномене Ивана Грозного, один мой приятель написал, что этот «православный» государь не только не был христианином, но даже (как и некоторые другие злодеи, знаменитые и безвестные) не был и человеком. Оставляя в стороне проблему «нечеловеков», я воспользуюсь этим примером в одном отношении. Если Ганди можно назвать христианином «анонимным», то Ивана надо назвать христианином «только номинальным». Приходится учредить этот термин, чтобы объяснить себе явление, которое Вы описали. Недавно я слышал рассказ о священнике, который служит в Эстонии в беднейшем пустом храме. Кругом неверующие и протестанты, никто в церковь к нему не ходит. Но, рассказывают, стоит только в разговоре с любым тамошним жителем вспомнить о нем, назвать его имя – как лицо собеседника оживляется и как-то заметно светлеет. «Тако да просветится свет ваш пред человеки»... Оглядываясь на себя, мы, христиане веры, должны признать, что только очень немногие из нас могли бы получить такую оценку по этому «признаку света». Все мы, остальные христиане веры, должны быть названы христианами только номинальными. Такова действительность, это и открылось в Ваших очень трудных условиях, где все проверяется. Плохо наше дело. А когда само обращение в христианскую веру прямо сопровождается у человека отчуждением от ближних, очерствением души – тут я откровенно скажу, что вижу в этом признак душевного заболевания. Некто рассказывал мне, что где-то не так давно совещались психиатры – на тему: как отличать подлинно-религиозные мистические состояния от болезненной мании религиозности. И нашли безошибочный критерий: поведение субъекта в практической жизни. Здоровая мистика сказывается в деятельной доброте. Сожалею, что не записал рассказ обстоятельно. «По плодам их узнаете их». Апостол Павел писал христианам: «Испытывайте себя – в вере ли вы?» Известная классическая схема преподобного аввы Дорофея: окружность, в центре – Бог, радиусы – жизни людей. Чем ближе к Богу – тем ближе к людям. А если ты далек от людей, не любишь людей – не обольщайся: значит, далек ты и от Бога. «Как страшно – веровать и не любить!» (из наставлений о.Алексия Мечева, весьма почитаемого московского священника, † 1925). «Черствый христианин» – это невыносимое сочетание слов. Где-то я читал, как один баптист рассказывал в собрании, что когда он стал христианином, то даже кот домашний у него почувствовал это... Именно это время обращения к вере бывает особенно благодатно. А то, что вы описываете, есть болезнь, дискредитация Христианства. Правду сказать, и агрессивный православный шовинизм представляется мне явлением психической ненормальности. Что же касается неясного упоминания Вашего о социальной пассивности верующего человека, то тут я должен оговориться, что иногда она бывает, на мой взгляд, нравственно оправдана. Проблема не может быть здесь конкретно описана. 8.8.74. Письмо от 10.08.1974 (из серии писем) А. Желудков – К. А. Любарскому† Глубокоуважаемый Кронид Аркадьевич! В Вашем ответе Паскалю Вы написали, что «проверить документы» всех религий – «на это не хватит ни жизни, ни сил. Тут уже нужен другой образ: не знакомиться с документами на право наследства, а перерывать огромный архив, в котором, возможно, находятся такие документы, а возможно и нет. А ведь пока я разрываю архив, я мог бы возделывать свой виноградник! По-моему, ситуация именно такова». Я выписал эти Ваши слова, чтобы Вы перечитали их и убедились, что теоретически прав-то все же Паскаль. Надежды человека на Вечность – только в религии. Отказаться от изучения предмета, такого предмета по мотиву трудности – недостойно исследователя. В этом решении тайно присутствует уже сделанный выбор: Вы уже решили, что документы могут быть только фальшивы, что не может быть у человека надежды на Вечность. Решение теоретически ложно, но оно сопровождается решением практически трудиться в осуществлении достойной жизни здесь, во времени. Трудиться – даже и без надежды на вечность. И это практическое решение вызывает восхищение. Ведь вот так «без документов», бескорыстно «возделывать свой виноградник» – это и значит на деле зарабатывать право на Вечность. Возвращаясь к «теории», я должен признаться, что Ваше соображение о необходимости уж если изучать, то изучать не только Христианство, но и другие религии, – соображение это привело меня в некоторое замешательство. А ведь и я не изучал других религий – почему же отдал предпочтение Христианству? Только потому, что это первая религия, которую я узнал, религия родного народа?... Проверяя себя, я нахожу, что нет – не только это. В Христианстве мне открылось такое переживание идеи Святого Бога, которое представляется мне оптимальным. Это – абсолютно; выше этого, драгоценнее этого ничего уже быть не может, таково мое ощущение. Поэтому меня как-то не интересуют другие религии. По пословице – от добра добра не ищут. Но я говорил уже, что все религии истинны в том, что у них есть общего с Христианством – в идее Святого Бога. Особенная же оптимальность, а следовательно и истинность Христианства – в идее Божественной человечности. Для Вас, гуманиста, это может представить особенный интерес. Вот, позвольте, может быть, Вы не читали или забыли – я приведу здесь случайно сохранившуюся у меня маленькую выписку из одной книги уже названного в этих письмах христианского Философа. «...Мое религиозно-философское миросозерцание может быть, конечно, истолковано, как углубленный гуманизм, как утверждение предвечной человечности в Боге. Человечность присуща Второй Ипостаси Святыя Троицы, в этом реальное зерно догмата. Человек есть существо метафизическое. Этого моего убеждения не может пошатнуть низость эмпирического человека. Мне свойствен пафос человечности. Хотя я убежден и убеждаюсь все более и более, что человеку мало свойственна человечность. Я теперь часто повторяю: «Бог человечен, человек же бесчеловечен». Вера в человека, в человечность, есть вера в Бога, и она не требует иллюзий относительно человека»... А в христианском Символе веры – художественный образ: Христос, Вечный Человек на небесном престоле восседает одесную Бога, Отца. Термин «анонимные христиане» не я придумал, он обозначает феномен великого, священного значения. Конечно, называть так кого-либо можно только в третьем лице. Продолжение следует. С глубоким сочувствием 10.8.74. Письмо от 12.08.1974 (из серии писем) А. Желудков – К. А. Любарскому† Глубокоуважаемый Кронид Аркадьевич! Далее Вы цитировали реферат – что должен быть какой-то высший смысл, когда сильному человеку не дается откровения религиозной веры. И Вы продолжали: «Я тоже думаю, что такой смысл есть. И поскольку направление развития человечества – желаемое и действительное – в сторону увеличения числа людей сильных (духовно, речь идет и у Вас и у меня, конечно, не о сверхчеловеках), то каковы же исторические перспективы веры? И если принять Вашу концепцию свободного мира (все же, вопреки Вашим заверениям, мало отличающуюся от концепции деистов), если принять (на минуту) концепцию Верховной воли и Создателя, то не придем ли мы к выводу, что Бог не хочет, чтобы люди были верующими. Когда они росли, Он давал еще им подпорку, но теперь, скажет Он, вы взрослые, перестаньте же цепляться за материнскую юбку. Ведь вы – люди!». Так Вы написали. Мой ответ Вам приходится начать с опровержения. Вы неправильно меня поняли, я имел в виду конкретные случаи арелигиозности сильного человека, а не то, что будто бы вообще религия есть удел только слабых. Мы знаем факты глубокой религиозности чрезвычайно сильных, великих людей. Да вот, например, наш известный Писатель *. Относительно же Вашего утверждения, что число духовно сильных людей будет по ходу истории непременно увеличиваться, – относительно этого утверждения я должен сказать, что не могу к нему присоединиться. Я преклоняюсь пред духовной силой Вашего оптимизма, но такое его выражение приводит меня в недоумение. Каковы «исторические перспективы веры»? Не сомневаюсь, что Церковь веры пребудет до скончания века – до конца земной истории человечества. Всегда будут люди, слабые и сильные, которым откроется мистическая правда Христианства. Только здесь, в Церкви веры хранится подлинная, единственная Надежда человеческого существования. Другое дело, что по всей видимости уже не будет «массового» (ужасное слово) исповедания Христианства веры. Это уже было в Византии, в Средние века на Западе, в царской России... Это была грандиозная дискредитация Христианства. Евангельские пророчества о земной Церкви в конце истории весьма пессимистичны. Истинное, фактическое торжество веры совершится, совершается за историей – в бесконечно таинственном Воскресении всех. К сожалению, у меня нет сейчас текста реферата и я не могу догадаться, какие выражения могли быть причиной второго недоразумения. Нет, Христианство веры не имеет ничего общего с концепцией деистов. Говоря о Христианстве, нужно сразу же отказаться от самого этого слова «концепция». Христианство сверхразумно, оно не может быть выражено концептуально. На языке понятий здесь неизбежны прерывность и кажущиеся противоречия мысли. Мир отделен от Бога – и Бог присутствует в мире. Для верующего человека Бог всегда может быть таинственно ему близок, – и это зависит от веры, от свободы самого человека. Я недостоин говорить о мистическом опыте и буду пользоваться чужими словами – чувствуя, сопереживая их правду. В мистическом дневнике француженки Г. Босси († 1955) есть запись, где Бог говорит: «Я уподобляюсь робкому человеку – Мне нужно, чтобы вы сделали первый шаг»... Когда верующий человек стремится к Богу – тогда, только тогда и Бог приближается к человеку. Искренность же веры выражается в практике жизни. «Истинно уверовать свойственно душе мужественной» (преподобный Нил Синайский). «Героя создает случай, праведника – ежедневная доблесть» (не помню, кто это сказал). Тот, кто проявляет ежедневную доблесть, тот молится Богу Живому «как искренний друг» (выражение преподобного Исаака Сирина). Истинно верующий человек может просить даже чуда. «Ожидай великого от Бога, и делай великое для Бога» (Вильгельм Карей). Бог бесконечно далек, трансцендентен миру – но вот таинственная правда, выраженная где-то у Шиллера: «Божество вы в вашу воспримите волю – и Оно сойдет к вам с мирового трона». Поэтому нельзя так говорить, что Бог «не хочет» нашей свободной веры. Но правильно будет сказать, что Бог действительно не хочет принудить нас к признанию Его рационально-обязующими доказательствами. В этом смысле верно сказано, что возможность атеизма есть откровение о человеческой свободе. «Бога нет» – действительно «нет» для обычных, в частности и научных средств познания. Но Бог есть в благодатно-свободном религиозном опыте человека. И Бог есть в глубине нашего существования – в свободе нашего выбора, как Святыня, Совесть, Любовь, Красота, – как идеальная, во Христе Божественная человечность. Здесь, на этой земле, никакого другого откровения Бога не будет! Вот в таком смысле, если б осмелился, составил бы я, вместо Вашего, обращение Бога к свободным людям. Упомянул бы еще о невежественном человеке, который поклонялся Богу, пока думал, что это Он распоряжается громами и молниями. А как узнал невежественный человек, что это «электричество» – то изменил своему Богу. Поклонялся Силе – и изменил Святыне! Как это низко. Это – про «мужиков», забывших Бога. Зато – слава тем, кто сохраняет верность поклонения Святому Богу в этом видимом Его унижении. Это про наших церковных женщин. И тайное благословение от Господа тому, кто любит Его и страдает за Него без надежды. Продолжение следует. Сердечный привет, мысленно я часто с Вами 12.8.74. * А. И. Солженицын (примечание 1977 г.) Письмо от 15.08.1974 (из серии писем) А. Желудков – К. А. Любарскому† Глубокоуважаемый Кронид Аркадьевич! Начинаю с покаяния – прошу прощения за «мужиков» в моем прошлом письме. Напрасно я обругал их, они не виноваты – ведь так их учили. Желая побольше прославить Бога как Силу, невольно дискредитировали Святыню. Избыток благочестия, когда думают, что Бог Самолично всем распоряжается, ведет прямой дорогой к атеизму. Так у нас хваленая мужицкая «простая вера» что-то уж очень быстро сменилась на мужицкий нигилизм. Нельзя целиком винить в этом и бывшее церковное учительство. Ибо кризис учения о Боге продолжается и сегодня во всем мире. Названный раньше христианский Философ писал: «...Нам говорили, что Бог присутствует во всем. Но присутствие Бога невозможно найти в чуме и холере, в убийствах, в ненависти и жестокости, во зле и тьме. Ложное учение о Промысле вело к рабьему преклонению перед силой и властью, к апофеозу успеха в этом мире, в конце концов к оправданию зла. Этому противоположно трагическое чувство жизни. Бог присутствует в свободе, в любви, в истине и правде, в красоте. И перед лицом зла и неправды Он присутствует не как судия и каратель, а как оценка и как совесть. Бог и есть Тот, к Кому можно уйти от ужасов, безобразий, жестокостей мира»... Мне представляется, что философ прав. Но когда в житейском разговоре пробуешь высказать мысль, что стихийное бедствие или мучительная смерть ребенка – не от Бога, что это поражение Бога, временное торжество мирового зла, – то встречаешь недоверие со стороны своих же христиан православных. Смотрите, вот я откровенно рассказываю Вам о наших трудностях и проблемах. Они как-то не задевают глубинной сущности Христианства. Конечно, оно переживет этот свой современный учительный кризис. Как? По всей вероятности, мы просто признаем принципиальную нерешаемость многих вопросов. В заключение Вашего письма Вы указывали, что нас должно сблизить главное – общие оценки, общая мораль и Вы приглашали ко взаимному уважению. Да, поразительно это таинственное духовное единство людей доброй воли. Я наблюдаю, как разнятся эстетические вкусы даже у очень культурных людей; а некоторые, как я, и вовсе не способны по-настоящему оценить красоту поэзии, музыки, живописи... Но когда мы видим прекрасный или безобразный поступок – в этой оценке все мы единодушны. Есть у нас общий Идеал духовной красоты, есть и пребывает невидимый Центр символического круга. Мы ведем с Вами этот разговор из разных, можно сказать – из диаметрально-противоположных секторов. Пусть (как я думаю) в Ваших умственных построениях Вы ошибаетесь; но как нельзя более ясно я понимаю и то, что душевно, фактически Вы гораздо, гораздо ближе меня к Центру. Заканчивая письмо. Вы в глубоко трогательных выражениях просили у меня прощения – будто бы Вы меня огорчили. Что Вы, что Вы! Я Вам так благодарен. Общение с Вами для меня благотворно. Я уверен, что и всякий, кто прочитает Ваше письмо, проникнется к Вам симпатией и уважением. Удивительное явление: антирелигиозное письмо оказывает религиозное действие. Не сердитесь – я не пытаюсь против воли зачислить Вас по моему ведомству. Это Ваше ведомство – вера в человека. Но и для нас, христиан, человечность в ее идеальной сущности имеет религиозное значение. Христос – Человек, и там, где проявляется истинная человечность, мы видим Божественный свет. Перечитывая мои письма – смущаюсь, что не мог достойно представительствовать от имени святого Христианства. Может быть, я посоветуюсь, попрошу помощи у людей более знающих – и тогда еще Вам напишу. 15.8.74. Письмо от 19.08.1974 (из серии писем) А. Желудков – К. А. Любарскому† Глубокоуважаемый Кронид Аркадьевич! Послал Вам ответ в десяти письмах. А у Вас – когда-то у Вас появится еще возможность написать мне! Покорнейше прошу Вас – не лишайте очереди родных и друзей. Для меня, для нашей темы Вы можете повседневно записывать заметки, размышления: а потом, когда придет моя очередь – прямо в таком виде и перешлете. Я же буду пока заполнять этот перерыв в одностороннем порядке. Не оценили Вы моего реферата. Пусть плохое исполнение – но тема, идея ведь замечательная. Впрочем, понять это могли бы только христиане веры. К ним собственно и обращен реферат. Вашему же сектору адресовано только приглашение переименоваться в агностиков. По этому поводу хочу привести одну сохранившуюся у меня цитату. Мне кажется, она близка Вам по духу, хотя Вы вероятно не согласитесь с суждением автора о науке. Не удивляйтесь – это Поль Бурже, из предисловия к роману «Ученик». Обращение к молодому современнику: «...В наше время смятенного сознания и противоречивых учений держись, как за ветвь спасения, за слово священного Писания: «познавайте древо по плодам его». Есть одна реальность, в существовании которой ты не можешь сомневаться, ибо ты ею обладаешь, ты ее ощущаешь, ты ею живешь каждую минуту: это твоя душа. Среди идей, теснящихся вокруг тебя, имеются такие, которые делают эту душу менее способной любить, менее способной желать. Считай достоверным, что такие идеи ложны в чем-то одном, хотя бы они казались тебе очень возвышенными, хотя бы их украшали чары наилучших талантов. Питай и воспитывай в себе две великие добродетели, две силы, вне которых нет ничего, кроме червоточины сегодня и агонии завтра: любовь и волю. Современная наука, искренняя, скромная признает, что за пределами ее анализа простирается область непознаваемого. Старик Литтрэ, бывший почти святым, великолепно говорит об этом океане таинственного, ударяющем в наш берег, – океане, который мы видим перед собой, который реально нам представляется и, однако, пуститься по которому мы не можем, не имея для этого ни лодки, ни парусов. И тем, кто скажет тебе, что за этим океаном таинственного зияет пустота, пропасть мрака и смерти, имей мужество ответить: «ВЫ НЕ ЗНАЕТЕ...» Агностик так и говорит: мы не знаем. Он может прибавить, что лично у него нет религиозной веры в Бога. Не так поступает атеист. Он провозглашает: мы знаем, что Бога нет. А по существу это ведь значит: мы веруем, что Бога нет. Зачем Вам такая компания?... Агностик – мирное и точное слово. И я продолжаю думать, что для агностика, если это искренний, глубокий человек – для агностика возможна религиозная надежда. С сердечным приветом 19.8.74. Письмо от 10.09.1974 (из серии писем) А. Желудков – К. А. Любарскому† Глубокоуважаемый Кронид Аркадьевич! На днях я побывал в другом городе и беседовал о Вашем письме – отклике на мой реферат – с моим другом Б... Это молодой человек абсолютной искренности и высокой культуры. Его суждения представляют для нашей темы особенный интерес, потому, что в свое время он сам побывал в Вашем мире атеизма, хорошо его знает. К сожалению, в настоящее время он очень занят – написать ничего не успел. Передаю пока только самое общее содержание его рассуждений в самом кратком виде, как я их понял, своими словами. Б. говорил, что его поразило страшное несоответствие уровней: вопросы, которые ставит себе человек – и ответы, которые Вы ему предлагаете. Спрашивает человек, личность в своем полном достоинстве. Спрашивает: в чем Смысл и Надежда человеческого существования? Истинный Смысл, подлинная Надежда. Ответ, который Вы ему предлагаете: весь смысл существования, вся надежда личности в том, чтобы исчезнуть навеки, предварительно поработав несколько лет в научном учреждении. Апостол Павел написал: «Скорбь и теснота всякой душе человека, творящего злое». Человек согрешил, его мучает совесть. «В уме, подавленном тоской, теснится тяжких дум избыток»... Человек испытывает ужас от сознания своей подлости, неутолимое раскаяние в непоправимом поступке. Откуда в нас этот таинственный внутренний голос, ничем неподкупная совесть? Вы отвечаете: ничего тут нет страшного, ничего священного, ничего таинственного – просто это сигнал отклонения от нормы поведения, выработанной методом проб и ошибок для сохранения биологического вида. Такие Ваши ответы Б. назвал унижением человеческого достоинства – унижением, тем более удивительным в устах достойнейшего человека. Вы – гуманист, а сводите человека, личность с ее абсолютными запросами на роль всего только научного сотрудника в институте. Это – разные уровни. Человек без Бога оказывается недостаточно человеком. Мораль без Бога оказывается аморальной. Б. говорил еще и о ненаучности некоторых Ваших высказываний. Надеюсь, что он найдет все-таки время, сам обо всем этом напишет. Главный его вывод: Ваше мировоззрение не соответствует богатству Вашей личности. † В том городе я побывал в больнице у другого моего знакомого В. У него – опухоль мозга, уже были две операции... Страшные боли. В промежутках он говорит: «ничего, все хорошо». Мне сказал: «радуюсь, что страдаю я, а не Таня (жена), не дети, не друзья». Жена с утра до вечера дежурит у больничной постели – вот уже третий месяц. Оба они недавно приняли Христианство – и вот, находятся в испытании такой великой, невместимой скорби. В больнице я мысленно сравнивал судьбу Вашу и В. С какой радостью он принял бы взамен своего Ваше несчастье. Хотя и Вам бывает очень, очень трудно – но у Вас есть ведь надежда относительно благополучно завершить этот Ваш подвиг. С таким пожеланием сердечно Вас приветствую. 10.9.74. |
