ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

Полное собрание сочинений Св. Иоанна Златоуста в двенадцати томах.

ТОМ ПЕРВЫЙ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

КНИГА О ДЕВСТВЕ.

(окончание, гл. 42-84)

  42. Он не сказал: даю совет, как человек, которому вверено благовестие, как удостоенный быть проповедником язычников, как такой, кому вручено начальство над вами, как учитель и руководитель; но как? - Яко помилован, говорит он, утверждая меньшее; ибо быть только верным менее, нежели быть учителем верных. Он даже прибавляет еще другое уничижение. Какое? Не говорит: как сделавшийся верным; но яко помилован верен быти. Не думайте, что только апостольство, проповедничество и учительство суть дары Божии, но даже самая вера произошла у меня по Его милости. Не потому, что я был достоин, я удостоился веры, говорит он, но только потому, что я был помилован; а милость - по благодати, а не по заслуге: так что если бы Бог не был в высшей степени милосерд, то я никогда не мог бы сделаться не только апостолом, но и верным. Видишь ли признательность и сокрушенное сердце раба, который не приписывает себе никакого преимущества пред прочими, но даже о том, что было общим у него с учениками, о вере, говорит, что она не его, а дар милости и благодати Божией, выражая этими словами как бы следующее: не считайте недостойным принять от меня совет, ибо и Бог не признал меня недостойным Своей милости; впрочем, это только совет, а не повеление; я советую, а не узаконяю; никакой закон не запрещает представлять и предлагать что-нибудь полезное для каждаго, в особенности, если это делается по просьбе слушателей, как напр., теперь по вашей; мню убо, говорит, сие добро быти (ст. 26). Видишь, какая скромная и чуждая всякой власти речь. Можно было бы сказать так: если Господь не заповедал девства, то и я (не заповедаю), но советую и увещеваю вас стремиться к этому, ибо я ваш апостол; - подобно тому, как он сказал им дальше: аще иным и несмь апостол, но обаче вам есмь (1 Кор. IX, 2). Здесь же не говорит он ничего такого, но употребляет слова с большою скромностию, вместо: советую - совет даю, вместо: как учитель, - яко помилован от Господа верен быти; и как будто этого было недостаточно, чтобы сделать речь смиренною, он, начав с совета, снова умаляет власть, не просто предлагая его, но и приводя причину: ибо, говорит, мню сие добро быти за настоящую нужду (1 Кор. VII, 26). Когда он говорил о воздержании, то не сказал: мню, и не привел никакой причины, а просто сказал: добро им есть, аще пребудут якоже и аз; здесь же: мню добро быти. Это он делает не потому, чтобы сомневался относительно этого предмета, - нет, - но потому, что желает все предоставить суду слушателей; ибо советник не тот, кто решает своими словами, но тот, кто все предоставляет суду слушателей.

  43. О какой же нужде он говорит здесь? Об естественной ли? Нет; потому что во-первых, если бы он говорил об этой нужде, то, упомянув о ней, он сделал бы противное тому, чего хотел; ибо желающие вступить в брак непрестанно ссылаются на нее; во-вторых, он не назвал бы ея настоящею: она не теперь только, но издревле прирождена роду человеческому, и была прежде более тяжелою и необузданною, но по пришествии Христа и с преуспеянием добродетели сделалась удобопреодолеваемою. Итак не о ней он говорит, но подразумевает другую (нужду) разнообразную и разнородную. Какая же это? Извращение дел житейских. Наступает такое смятение, такая тяжесть забот, такое множество обстоятельств (в жизни), что вступившие в брак против воли весьма часто принуждены грешить и заблуждаться.

  44. Сначала была предложена не такая степень добродетели, но было позволено и отмщать обидевшему, и отвечать порицанием порицающему, и заботиться о богатстве, и давать неложную клятву, и выкалывать око за око, и ненавидеть врага, и не запрещалось ни наслаждаться, ни гневаться, ни разводиться с женой и жениться на другой. Мало этого, закон позволял даже иметь двух жен в одно время, и вообще было большое снисхождение в этом и во всем другом. Но после пришествия Христова путь сделался гораздо теснее не только потому, что от нашей власти была отнята эта невыразимая и великая свобода во всем вышесказанном, но и потому, что даже такую жену, которая часто уговаривает и принуждает нас против воли во многих грехах, нужно иметь всегда при себе, а разводиться желающий может тогда, когда она будет обличена в прелюбодеянии. И не только поэтому добродетель трудно исполнима для нас, но и потому, что, если живущая с нами имеет сносный характер, множество забот о ней и о детях не позволяет нам даже на малое время взглянуть на небо, производя как бы постоянное головокружение, возмущающее и потопляющее нашу душу. Смотри: муж желает вести частную, безопасную и спокойную жизнь; но видя, что окружающия его дети и жена требуют многих издержек, он против воли бросается в омут общественных дел. Как только он попадает в него, то нельзя сказать, сколько представится ему поводов грешить: гневаться, клясться, браниться, мстить, притворяться, многое делать из лести, многое - из ненависти. Как же можно вращающемуся в таком омуте и желающему отличиться в нем не запятнать себя грязью многих грехов? Если кто обратит внимание и на домашния дела, то найдет такия же и еще большия затруднения от жены; здесь нужно заботиться о многом, в чем муж сам по себе не нуждается: это в том случае, когда жена скромна и тиха; если же она своенравна, упряма и невыносима, то это мы назовем уже не только затруднением, но наказанием и мучением. Как же будет в состоянии итти путем к небу, требующим ног свободных и легких и души бодрой и благоукрашенной, тот, кто имеет столь тяжелое бремя, связан такими узами и постоянно влечется вниз этою цепью, т. е. злобой жены?

  45. Но какое (может быть) благовидное возражение многих, когда мы изложили все это? Следовательно, скажут, будет удостоин большей чести тот, кто будет добродетелен при таких затруднениях. Какой, почтеннейший, и за что? За то, скажешь, что он в браке подвергается большему бремени. Но кто принуждал его принимать на себя такую тяжесть? Если бы он вступил в брак во исполнение заповеди и невступление в брак было нарушением закона, то это возражение было бы благовидно; если же он, имея власть не подвергаться игу брака, добровольно, без всякаго принуждения, пожелал навлечь на себя такия затруднения, что подвиг добродетели стал для него весьма тягостным, то, это нисколько не касается Подвигоположника; ибо Он заповедал успевать только в одном, в борьбе с диаволом, и достигать победы над злом; а успевает ли кто в этом женясь, наслаждаясь и имея много забот, или подвизаясь и бедствуя и ни о чем другом не заботясь, Ему до этого нет дела. Он говорит, что способ победы и путь, ведущий к победе, должен быть свободным от всего житейскаго; если же ты хочешь воинствовать и бороться, имея жену, детей и все связанныя с этим дела, надеясь иметь успех одинаковый с теми, которые не связаны ничем подобным, и чрез это удостоиться большаго удивления, то мы, - хотя бы ты упрекнул нас в большой гордости, - теперь сказали бы тебе, что тебе невозможно достигнуть высоты, одинаковой с теми; а конец и время раздачи венцов хорошо убедят тебя тогда, что безопасность гораздо лучше пустого честолюбия, и лучше повиноваться Христу, нежели суете собственных суждений. Христос говорит, что для добродетели недостаточно нам отказаться от всей собственности, если мы и себя самих не возненавидим; а ты говоришь, что можешь одержать победу, привязавшись ко всему этому. Но, как я сказал, тогда ты хорошо узнаешь, каким препятствием для добродетели бывает жена и заботы о жене.

  46. Почему же, скажут, служащую препятствием Бог назвал помощницею (мужа)? Сотворим ему, говорит Он, помощника по нему (Быт. II, 18). Но и я тебя спрошу: какая же помощница та, которая лишила мужа такого благополучия, извергла его из дивнаго пребывания в раю и ввергла в смятение настоящей жизни? Это свойственно не помощнику, а только злоумышленнику. От жены, говорится (в Писании), начало греха, и тою умираем вси (Сирах. XXV, 27); и блаженный Павел говорит: и Адам не прелстися: жена же прелстившися, в преступлении бысть (1 Тим. II, 14). Какая же помощница та, которая подвергла мужа смерти? Какая помощница та, чрез которую сыны Божии, или лучше все тогдашние обитатели земли, вместе с зверями, птицами и всеми прочими живыми существами погибли в потопе? Разве не она намеревалась погубить праведнаго Иова, если бы он не был крепким мужем (Иов. II)? Разве не она погубила Сампсона (Суд. XVI)? Разве не она устрояла, чтобы весь народ еврейский служил Ваал-Фегору и был поражен руками своих братьев (Чис. XXV)? Кто в особенности предал диаволу Ахава (3 Цар. XXI, 25), а еще раньше - Соломона со всею его мудростию и славою (XI, 4)? И доселе часто (жены) не склоняют ли своих мужей к оскорблению Бога? Не поэтому ли мудрый муж говорит: мала есть всяка злоба противу злобе женстей (Сирах. XXV, 21). Но почему же, скажут, Бог изрек: сотворим ему помощника по нему? Слово Бога, конечно, не ложно. И я не скажу этого, - нет, - она создана для этого и по этому, но не пожелала остаться при собственном достоинстве, равно как и муж ея. Бог сотворил его по образу и по подобию Своему; сотворим, говорит Он, человека по образу Нашему и по подобию (Быт, I, 25), так же, как сказал: сотворим ему помощника; но по сотворении человек вскоре погубил и то и другое. Он не сохранил подобия (ибо, как мог сохранить, предавшись постыдной страсти, склонившись на обольщение и не победив в себе желание наслаждения?), а потому невольно был лишен и достояния образа; ибо Бог не малой части господства лишил того, который был страшен для всех как владыка, и стал непризнательным рабом после оскорбления Господа, сделав его презренным для подобных ему рабов. Сначала он был страшен для всех зверей: Бог привел к нему всех их, и ни один не посмел причинить ему зла или козни, видя блистающий в нем царский образ; когда же он помрачил грехом эти черты, то Бог лишил его и этого господства. Как чрез то, что человек не господствует над всем земным, а некоторых даже боится и страшится, не делается ложным изречение Божие: и обладайте зверми земными (Быт. I, 28) (ибо сокращение власти произошло не от давшаго ее, но получившаго): так и козни жен в отношении к мужьям не ослабляют слов: сотворим ему помощника по нему; - она произошла для этого, но не осталась при этом. Кроме того можно сказать и то, что она оказывает свою помощь к устроению настоящей жизни, к рождению детей и к обузданию естественной похоти; но когда уже не будет времени ни для настоящей жизни, ни для деторождения, ни для похоти, то для чего напрасно ты здесь упоминаешь о помощнице? Если ту, которая в состоянии содействовать только в малых делах, станет кто-либо иметь сотрудницей в делах великих, то не только не получит никакой пользы, но свяжет самого себя заботами.

  47. Что же мы, спросят, скажем Павлу, который говорит: что веси, жено, аще мужа спасеши (1 Кор. VII, 16) и следовательно признает ея помощь необходимою и в духовных делах? И я с этим согласен: я не отстраняю ея совершенно от содействия в духовном; - да не будет! - но я говорю, что она совершает это тогда, когда не занимается брачными делами, а, оставаясь женщиною по природе, достигает добродетели блаженных мужей. Она может помогать мужу не украшениями своими, не роскошью, не просьбами к мужу о выдаче денег, не пышностию и расточительностию, но когда, став выше всего настоящаго и отпечатлев в себе жизнь апостольскую, будет оказывать большую кротость, большую скромность, большое презрение к деньгам и терпеливость; тогда она будет в состоянии поддержать его, когда скажет: имеюще же пищу и одеяние, сими доволни будем (1 Тим. VI, 8), когда будет оправдывать такое любомудрие делами и, посмеваясь над смертию телесною, считать за ничто настоящую жизнь, когда всю славу этой жизни будет признавать, согласно с пророком, за цвет травный (Иса. XL, 6). Таким образом, жена может спасти мужа не тем, что сопрягается с ним, как жена, но своею евангельскою жизнию, что делали многия женщины и без брака. Так Прискилла, приняв Аполлоса, говорится (в Писании), руководила его по всему пути истины (Деян. XVIII, 26). Хотя теперь это невозможно, но женщины могут оказывать такое же усердие и пожинать такие же плоды. Женщина, как я сказал выше, обращает мужчину не потому, что она жена его, - иначе ничто не препятствовало бы тому, чтобы никто из имеющих верующую жену не оставался неверующим, если сообщество и сожительство устрояют это дело. Но бывает не так, вовсе не так: напротив должно оказывать великое любомудрие и терпение, посмеваться над брачными делами и поступать так постоянно, вот что содействует спасению души сожителя; если же жена будет непрестанно заниматься женскими делами, то она не только не принесет ему никакой пользы, но и повредит. Даже и в таком случае это - одно из весьма трудных дел. Послушай, что говорит (апостол): что бо веси, жено, аще мужа спасеши (1 Кор. VII, 16)? Такой вид вопроса - мы обыкновенно употребляем в речи о том, что редко случается. Что же он говорит дальше? Привязался ли еси жене? не ищи разрешения. Отрешился ли еси жены? не ищи жены (ст. 27). Видишь ли, как он постоянно делает переходы и в своем увещании часто совмещает оба предмета? Как в словах о браке он вставил слова о воздержании, возбуждая по временам слушателя, так и здесь он снова вставляет слова о браке, давая слушателю отдых. Он начал с девства, но прежде чем сказать что-нибудь о нем, тотчас перешел к речи о браке; ибо слова: повеления не имам, - суть слова позволяющаго и вводящаго брак. Потом перейдя к девству и сказав: мню сие добро быти, и заметив, что постоянное повторение его названия производит нелегкое впечатление на нежный слух, он не говорит о нем непрерывно; но, приведши достаточную причину облегчения подвигов девства, т. е. настоящую нужду, не решается и теперь опять назвать девство, а что? Добро человеку тако быти, говорит и не продолжает речи об этом, но прервав и остановив ее, прежде чем открылась трудность (девства), снова вставляет слова о браке и говорит: привязался ли еси жене? не ищи разрешения. Если бы это не так, если бы он не хотел предложить здесь утешение, то было бы излишне советующему девство разсуждать о браке. Потом он снова переходит к девству, но и здесь не называет его собственным именем, а что? Отрешился ли еси жены? говорит, не ищи жены. Впрочем не бойся: он не определил и не узаконил этого; слово о браке опять стоит близко, отклоняя этот страх и вещая: аще ли же и оженишися, не созрешил еси (1 Кор. VII, 28). Но и не падай теперь; Он снова привлекает тебя к девству, о чем и хочет сказать в словах, поучающих, что вступившие в брак будут иметь великую скорбь плоти. Как лучшие и добрые врачи, намереваясь дать горькое лекарство, или сделать отсечение, или прижигание, или что-либо подобное, не делают всего вдруг, но, всегда давая в промежутках отдых больному, таким образом исполняют остальное; так и блаженный Павел не изложил совета о девстве без остановки, целостно и непрерывно, но постоянно прерывая его словами о браке и прикрывая трудность его, сделал свою речь кроткою и удобоприемлемою. Для этого и допущено разнообразное смешение слав. Достойны разсмотрения и следующия слова: привязался ли еси жене? не ищи разрешения. Это не столько совет, сколько указание на затруднительность и безвыходность из этих уз. Почему он не сказал: имеешь ли жену? - не оставляй ея; живешь ли вместе? - не разставайся, а назвал сожительство узами? Он указывает этим на трудность дела. Так как все прибегают к браку, как легкому делу, то он показывает, что вступившие в брак нисколько не отличаются от связанных (узами); ибо здесь куда влечет один, туда необходимо следовать и другому, или если возмутится один, то вместе с ним погибнет и другой. А что, скажет (жена), если муж склонен к слабостям, а я хотела бы воздерживаться? Тебе необходимо следовать за ним: приятная цепь брака, наложенная на вас, принуждает тебя поступать так и против воли привлекает к тому, который изначала связан с тобою; если же ты будешь противиться и уклоняться, то не только не освободишься от уз, но и подвергнешься крайнему наказанию.

  48. Та, которая воздерживается против воли мужа, не только лишится награды за воздержание, но и даст ответ за его прелюбодеяние, и ответ более строгий, чем он сам. Почему? Потому, что она, лишая его законнаго совокупления, низвергает его в бездну распутства. Если она не имеет права делать это и на короткое время без его согласия, то какое прощение может получить она, постоянно лишая его этого утешения? Но что, скажешь, может быть тяжелее этой необходимости и угрозы? И я говорю тоже самое. Для чего же ты подвергаешь себя такой необходимости? Это должно было обдумать до брака, а не после брака. Посему и Павел, сказав о необходимости вследствие уз, говорит об освобождении. После слов: привязался ли еси жене? Не ищи разрешения, он прибавляет: отрешился ли еси жены? Не ищи жены. Он делает это для того, чтобы ты, наперед ясно разсмотрев и узнав тягость супружества, легче принял слово о безбрачии. Аще ли же и оженишися, не согрешил еси: и аще посягнет дева, не согрешила есть (1 Кор. VII, 28). Вот чем ограничивается великая заслуга брака: тем, что за него не осуждаются, а не прославляются; последнее принадлежит девству, а вступивший в брак должен довольствоваться сведением, что он не согрешил. Почему же, скажут, ты советуешь не искать жены? Потому, что однажды связанному (браком) не следует разрывать его, ибо это влечет за собою много скорбей. Итак, скажи мне, неужели от девства мы получим только ту пользу, что избежим здешней скорби? Кто же решится принять на себя такой подвиг, ожидая за такие труды получить одно только это воздаяние?

  49. Что говоришь ты? Призывая меня сражаться с демонами (яко несть наша брань к крови и плоти - Еф. VI, 12), повелевая противостоять естественному неистовству, убеждая совершать подвиги с плотию и кровию наравне с безплотными силами, ты упоминаешь только о земных благах и о том, что мы не будем иметь скорби, происходящей от браков? В самом деле, почему апостол не сказал так: если дева и вступит в брак, то не согрешит, но лишит себя венцов за девство, многих и неизреченных даров? Почему он не перечислил благ, предлежащих им после борьбы, как оне пойдут во сретение Жениха, как получат блестящие светильники, как с большою славою и смелостию войдут в брачный чертог вместе с Царем, как будут блистать больше всех близ Его престола и седалищ царских? Об этом он не сделал и краткаго упоминания, но как выше, так и ниже упоминает об освобождении от житейских неприятностей. Мню, говорит он, сие добро быти, и вместо того, чтобы сказать: в виду будущих благ, говорит: за настоящую нужду. Далее опять сказав: и аще посягнет дева, не согрешила есть и умолчав о небесных дарах, которых она лишила себя, говорит: скорбь плоти имети будут таковии. И это он делает не только доселе, но и до конца, и опуская указание на будущия блага, снова приводит ту же причину: время, говорит, прекращено есть, и вместо того, чтобы сказать: „я желаю, чтобы вы блистали на небесах и явились гораздо славнее вступивших в брак'', он и здесь продолжает говорить: хощу же вас безпечальных быти (1 Кор. VII, 32). Так поступает он не только в этом месте, но и беседуя о перенесении обид, употребляет тот же способ увещания. Сказав: аще алчет враг твой, ухлеби его; аще ли жаждет, напой его (Римл. XII, 20), заповедав такое дело, повелев преодолевать потребность природы и бороться с таким невыносимым пламенем, он в словах о наградах умолчал о небе и небесном, и указал воздаяние за это во вреде для оскорбителя: сие бо творя, говорит, углие огненное собираеши на главу его (Римл. XII, 20). Для чего же он употребляет такой способ увещания? Не по неведению и незнанию, как можно склонить и убедить слушателя, но потому, что он больше всех людей отличался этою добродетелию, т. е. способностию убеждать. Откуда это видно? Из сказаннаго им. Где и каким образом? Он беседовал с коринфянами (мы сначала разберем сказанное им о девстве), в которых он не судил ведети что, точию Иисуса Христа, и сего распята (1 Кор. II, 2), с которыми он не мог говорить, как с людьми духовными, и питал их еще молоком, ибо они были плотскими, за что и упрекал их в этом послании: но ниже еще можете ныне, говорил он, еще бо плотстии есте и по человеку ходите (1 Кор. III, 2. 3). Посему он побуждает их к девству и отклоняет от брака земными благами, видимыми и осязательными. Он хорошо знал, что людей малодушных, низменных и приверженных еще к земле, можно скорее привлечь и поощрить земными (благами). Почему, скажи мне, многие из людей невежественных и грубых и в маловажном и в важном деле без страха клянутся Богом и нарушают клятву, а не решатся начать клятву головою своих детей? Хотя нарушение той клятвы и наказание за все гораздо больше, чем за последнюю, но они все-таки скорее употребляют первую клятву, чем вторую. Так и относительно помощи бедным на них не столько действуют слова о царстве небесном, хотя бы часто повторяемыя, сколько надежда на что-нибудь полезное в здешней жизни или для их детей или для них самих. Они тогда особенно склонны к такому попечительству, когда надеются получить облегчение от продолжительной болезни, избежать опасности, достигнуть какой-либо власти и начальства. И вообще оказывается, что большинство людей скорее убеждается тем, что близко пред ними. Что больше действует на их чувства, то скорее побуждает их к добрым делам и сильнее устрашает в дурных. Посему и (Павел) так говорил коринфянам, и римлян побуждал к перенесению обид настоящими (благами). Слабая и оскорбленная душа не так легко отбросит яд гнева, если услышит о царстве (небесном) и получит отдаленныя надежды, как тогда, когда будет ожидать наказания обидевшему. Итак, желая пресечь корень злопамятности и пока успокоить гнев, он приводит то, что было действительнее для утешения обиженнаго, не лишая его назначенной награды в будущем времени, но стараясь пока вывести его каким бы то ни было образом на путь любомудрия и открыть двери к примирению, ибо самое трудное дело - приступить к началу подвига, а по вступлении труд бывает уже не так велик. Но Господь наш Иисус Христос не так поступает, беседуя как о девстве, так и о перенесении обид: беседуя о первом, Он указывает на царство небесное: и суть скопцы, говорит он, иже исказиша сами себе, царствия ради небеснаго (Матф. XIX, 12); когда же Он увещевает молиться за врагов, то, не сказав ничего о вреде для обидевших и не упомянув о горящих угольях, но, предоставив говорить все это к людям малодушным и низменным, побуждает к этому высшими (благами). Какими же? Да будете, говорит, сынове Отца вашего, иже есть на небесех (Матф. V, 45). Смотри, сколь великая награда, потому что слушателями Его были Петр, Иаков, Иоанн и сонм прочих апостолов; посему Он и побуждал их духовными наградами. И Павел сделал бы тоже самое, если бы речь его относилась к подобным людям; но так как он говорил к коринфянам, весьма несовершенным, то он и указывает им на ближайшие плоды трудов, чтобы они охотнее приступили к упражнению в добродетели. Посему и Бог награждал иудеев, не упоминая о царстве небесном, земными благами; а за дурныя дела угрожал не геенною, но несчастиями в этом веке: голодом, язвою, болезнями, войнами, пленом и тому подобным; ибо люди плотские скорее этим удерживаются, и этого более боятся, и менее заботятся о невидимом и ненастоящем. Поэтому и Павел останавливался больше на том, что особенно могло подействовать на их грубость. Кроме того, он хотел показать и то, что некоторыя другия добродетели, возлагая на нас много трудов, все плоды собирают в будущем времени, а девство, при самом подвижничестве в нем, доставляет нам не малое воздаяние, освобождая нас от таких трудов и забот. Вместе с тем он предложил еще нечто третье. Что же? То, что это дело должно считаться в числе не невозможных, но весьма возможных. Он делает это, очень пространно объясняя, что брак имеет весьма много неудобств, как бы так обращаясь к кому-нибудь: это дело тебе кажется обременительным и трудным; но я потому самому и предлагаю тебе приняться за него, что оно весьма легко, так как доставляет нам гораздо менее забот, нежели брак; аз же вы щажду, говорит он, и не хочу, чтобы вы имели скорби, потому и не желаю, чтобы вы вступали в брак. Какую же скорбь? - может быть, скажет кто-нибудь; напротив, мы находим, что брак доставляет большое удовольствие и наслаждение; и во первых, удовлетворение страсти со всею свободою, без причинения какого-либо насилия природе, не мало служит к облегчению; а потом и остальная жизнь освобождается от уныния и нечистоты и бывает полна приятностей, веселия и радости; ибо люди, угождающие плоти роскошным столом, нежными одеждами, мягкою постелью, постоянными омовениями, благовониями, вином, нисколько неуступающим благовониям, и многими другими и различными излишествами, вследствие брака доставляют ей большое наслаждение.

  50. Все это непозволительно; брак же обыкновенно доставляет нам только свободу совокупления, а не наслаждение. Свидетель этого блаженный Павел, который говорит так: питающаяся же пространно, жива умерла (1 Тим. V, 6). Так он говорит о вдовах; послушай же, что он говорит и о вступивших в брак. Жены во украшении лепотном со (всяким) стыдением и целомудрием да украшают себе, не в плетениих, ни златом, или бисерми, или ризами многоценными, но (яко) подобает женам обещавающимся благочестию, делы благими (1 Тим. II, 9. 10). И не только здесь, но и в других местах, как может всякий видеть, он много говорит о том, чтобы у нас совершенно не было заботы ни о чем подобном. Но что я говорю о Павле? Он говорил это тогда, когда было время высшаго любомудрия и была великая благодать Духа. И Амос, обращаясь с речью к младенцам - иудеям, у которых позволялось и наслаждение, и роскошь, и, так сказать, все излишнее, послушай, как сильно укоряет предающихся наслаждению: горе, приходящии в день зол, приближающиися и прикасающиися субботам лживым, спящие на одрех от костей слоновых, и ласкосердствующии на постелях своих, ядущии козлища от паств, и телцы млеком питаеми от среды стад; плещущии ко гласу пищалей, аки стояща мнеша, а не яко бежаща; пиющии процеженое вино, и первыми вонями мажущиися (Амос. VI, 3-6).

  51. Итак, как я сказал выше, наслаждаться совершенно не дозволяется; но, если бы даже ничего такого не запрещалось, а все дозволялось, есть так много другого, равнаго этому по своей печали и скорби, и даже многочисленнее и больше в такой степени, что мы нисколько не чувствуем приятности (брака) и всякое наслаждение от него исчезает.

  52. Если кто по природе ревнив или предался этой страсти по какому-нибудь несправедливому предлогу, то, скажи мне, что может быть злосчастнее такой души? Сравнивая войну и бурю с такой семьей, ты можешь найти здесь верное пособие: все полно печали, подозрения, несогласия и смятения. Одержимый этим неистовством нисколько не лучше бесноватых или больных сумасшествием: так часто он бросается, отступает и раздражается на всех, и безпрерывно вымещает свой гнев на людях, просто присутствующих и ни в чем неповинных, будет ли то раб, или сын, или кто другой. Всякое удовольствие исчезает и все наполняется унынием, скорбию и неудовольствием; остается ли он дома, идет ли на площадь, отправляется ли путешествовать, повсюду это горе сопровождает его, возбуждая и раздражая его душу хуже всякаго рожна и не давая покоя; ибо эта болезнь обыкновенно производит не только уныние, но и невыносимое раздражение. Каждое из них уже само по себе достаточно для погубления одержимаго им; если же они вместе нападут на него, удручая его постоянно и не давая отдыха даже на короткое время, то скольких смертей это тяжелее? Назовет ли кто крайнюю бедность, неизлечимую болезнь, огонь, железо, он не укажет ничего равнаго этому. Только те, которые сами испытали, хорошо знают это, а никакими словами невозможно выразить чрезмерность этого горя. Когда кто вынуждается постоянно подозревать ту, которую любит больше всего и за которую с удовольствием готов отдать душу свою, то какое утешение может облегчить его? Нужно ли ему идти ко сну, или взяться за пищу и питие, - стол покажется ему наполненным больше ядовитыми веществами, нежели яствами; на постели же он не будет иметь покоя ни на малое время, но будет безпокоиться и вертеться, как бы на горячих угольях. Ни общество друзей, ни забота о делах, ни страх опасностей, ни избыток удовольствий, ни что либо другое не может отвлечь его от этой бури; но сильнее всех радостей и печалей эта буря овладевает его душою. Имея в виду это, Соломон говорит: жестока яко ад ревность (Песн. Песн. VIII, 6), и еще: исполнена бо ревности ярость мужа ея, не пощадит в день суда, и не изменит ни единою ценою вражды, ниже разрешится многими дарми (Притч. VI, 34, 35). Неистовство этой болезни таково, что скорбь от нея не проходит даже после отмщения причинившему ее; часто многие, уничтожив прелюбодея, не в силах были уничтожить своего гнева и уныния; а есть и такие, которые, убив своих жен, продолжали гореть в этом огне также или даже более. В таких бедствиях проводит жизнь муж, когда даже нет вернаго повода; а жалкая и несчастная жена мучится больше мужа. Когда она видит, что тот, кто должен быть утешением среди всех скорбей и от кого надлежало ожидать покровительства, относится к ней зверски и враждебнее всех, то куда она может обратиться, к кому прибегнуть, где найти избавление от зол, когда гавань для нея закрыта и полна тысячи утесов? Тогда рабы и служанки обращаются с нею оскорбительнее мужа; этот род людей вообще склонен к подозрению и неблагодарности; когда же они получат более смелости и увидят, что господа их несогласны между собою, то находят в их вражде не мало поводов к своему безстыдству. Тогда им можно со всею смелостию выдумывать и сочинять все, что захотят, и увеличивать подозрение своими клеветами. Душа, раз уже зараженная этою злою болезнью, легко верит всему и, равно открывая свой слух для всех, не может отличить клеветников от неклеветников, и даже ей кажутся более достоверными слова тех, которые увеличивают подозрение, нежели тех, которые стараются уничтожить его. От этого наконец жене бывает необходимо бояться и опасаться рабов и их жен не менее, чем своего супруга и, уступив им свое место, самой занять их положение. Когда же она может не проливать слез? Какую ночь, какой день, какой праздник она может проводить без стенаний, сетований и рыданий? Угрозы, оскорбления и злословия (преследуют ее) постоянно то от мнимооскорбленнаго мужа, то от гнусных рабов; осторожности, предосторожности и все исполнено страха и трепета. Подсматриваются не только ея входы и выходы, но и слова, и взгляды и стоны разведываются с большою тщательностию, так что ей необходимо или быть неподвижнее камней и все переносить молчаливо и постоянно сидеть в своей комнате хуже узника, или, если желает, говорить, плакать и выходить, и за все подвергаться отчету и суду этих негодных судей, т. е. служанок и множества рабов. Пусть будет, если угодно, среди этих зол несчетное богатство, роскошный стол, толпы рабов, знатность происхождения, величие власти, большая слава, знаменитость предков; вообще, не опусти ничего из того, что, повидимому, делает настоящую жизнь завидною, но тщательно собрав все, противопоставь этой печали, - и ты даже не увидишь проявления какого-либо удовольствия от всего этого, но оно исчезнет, как обыкновенно угасает малая искра, попав в огромное море. Так бывает, когда ревнует муж; если же эта страсть овладеет женою (что бывает нередко), то ему будет легче, нежели жене, а на эту несчастную падет еще больше горя; потому что она не может пользоваться тем же оружием против подозреваемаго. Кто согласится, по приказанию жены, сидеть постоянно дома? Кто из слуг осмелится наблюдать за господином, не опасаясь тотчас быть вверженным в пропасть? Итак, она не может ни утешать себя этими средствами, ни высказывать свой гнев словами, но однажды или дважды, может быть, муж перенесет ея негодование; если же она будет постоянно продолжать свои упреки, то он скоро научит ее, что лучше молча переносить все и страдать. Все это бывает при подозрениях; если же действительно случится такое горе, то никто не исхитит жены из рук оскорбленнаго (мужа), и он, при помощи благоприятствующих ему законов, приведет свою возлюбленную в судилище и погубит; муж же по законам избегает наказания, которое предоставляется высшему и Божественному суду. Но этого недостаточно для утешения несчастной; ей предстоит подвергнуться медленной и жалкой смерти от чар или отрав, которыя приготовляют распутныя женщины. Бывали и такие случаи, когда не было надобности и в этих отравах для огорченных женщин, но сами оне предупреждали и погибали от сильнаго горя. Таким образом, если бы даже все мужчины прибегали к браку, женщинам не надлежало искать его; ибо оне не могут сказать, что у них бывает такая сила похоти, а большую часть бедствий от брака пожинают оне, как то доказала эта речь. Что же, скажут, разве это бывает во всех браках? Не во всех бывает, а от девства всякаго далеко и очень далеко. Вступившая в брак, если и не впадет в несчастие, то подвергнется ожиданию этого несчастия; намеревающаяся вступить в общение с мужем не может вместе с этим общением не ожидать и не опасаться бед; девственница же избавлена не только от этих горестей, но и опасения. Это бывает (скажут) не во всех браках. Я и не говорю этого, но если не бывает этого, то бывает многое другое; если кто избегнет и последняго, то не может избегнуть всего вообще. Но подобно тому, как бывает с терниями, приставшими к одеждам проходящаго около терновничных оград, когда он повернется, чтобы отцепить одни, то покрывается многими другими: так и в брачных делах - избежавший одного вновь поражается другим, уклонившийся от этого попадает на третье, и вообще невозможно найти брака, свободнаго от всякаго неудовольствия.

  53. Но, если угодно, оставив неприятности, представим и разберем теперь то, что в браке кажется вожделенным, и что многие часто, или лучше сказать, все желают получить. Что это? То, чтобы бедному, низкому и презренному, взять жену от людей великих, сильных и владеющих большим богатством. Но мы найдем, что и это завидное состояние сопряжено с несчастиями не меньшими, как и то неприятное. Род человеческий вообще склонен к надменности, а женщины настолько более, насколько оне слабее; поэтому оне больше предаются этой страсти; а когда есть много поводов к надменности, то уже ничто не может удержать их; как пламень, охвативший какое-нибудь вещество, так и оне поднимаются на невыразимую высоту, извращают порядок и ниспровергают все. Такая жена не позволяет мужу оставаться на месте главы, но, по своему высокомерию и безумию свергнув его с этого места и низведши на принадлежащее ей - на место подчиненнаго, сама делается главою и повелительницею. Что может быть хуже этого безпорядка? Я умалчиваю об укоризнах, оскорблениях и неприятностях, которая несноснее всего.

  54. Если же кто скажет (я слышал многих говоривших это, когда происходили подобные разговоры): была бы только она богата и зажиточна, а переносить и укрощать ея высокомерие нисколько не трудно. Если кто так говорит, то, во-первых, он не знает, что это весьма трудно; во-вторых, если это случится, то принесет не малый вред; потому что подчинение ея мужу по необходимости, со страхом и с насилием, тяжелее и неприятнее, нежели подчинение его полной ея власти. Почему? Потому что это насилие изгоняет всякую дружбу и удовольствие; если же не будет дружбы и любви, а вместо этого страх и принуждение, то какое значение будет иметь брак?

  55. Все это бывает тогда, когда жена богата; если же случится, что она ничего не имеет, а муж богат, то она будет служанкою, а не женою, свободная сделается рабою, и потеряв принадлежащую ей свободу, станет в положение нисколько не лучше купленных рабов; но захочет ли муж распутствовать, или пьянствовать, или привести на самое ложе ея множество распутных женщин, она должна все терпеть и допускать, или уйти из дома. И не только это ужасно, но и то, что при таком расположении мужа, она не может свободно приказывать ни рабам, ни служанкам, но принуждена делать и терпеть все так, как бы живя среди чужих, пользуясь не принадлежащим ей и сожительствуя скорее с господином, чем с мужем. Если же кто захочет взять жену из равных себе, то опять равночестность нарушается законом подчинения, тогда как равномерность имуществ располагает ее равняться с мужем. Что же можно сделать, когда всюду такия неудобства? Не выставляй на вид те очень немногие и редкие браки, которые избежали этого; о вещах нужно судить не по редким исключениям, а по всегдашним явлениям. В девстве трудно быть этому, или лучше сказать, невозможно, а в браках трудно не быть этому.

  56. Если в счастливых, повидимому, браках происходят такия неприятности и несчастия, то что сказать о таких, которые признаются несчастными? Жена боится не одной только своей смерти, хотя она должна однажды умереть, и заботится не об одной душе, хотя имеет одну душу, но боится за мужа, боится за детей, боится за их жен и опять за детей, и чем больше корень пускает ветвей, тем больше умножаются ея заботы; если у каждаго из них случится или недостаток в деньгах, или телесная болезнь, или что-нибудь другое нежелательное, то ей нужно мучиться и печалиться не меньше самих страждущих. Если они все умрут прежде нея, то для ней невыносимое страдание; если одни останутся, а другие скончаются преждевременною смертию, и тогда для ней не будет чистаго утешения; потому что страх за живых, постоянно потрясающей душу, бывает не легче печали об умерших и даже, если можно сказать нечто удивительное, еще тяжелее. Время смягчает скорбь об умерших, а заботы о живых неизбежно остаются всегда, или прекращаются только смертию. Если же мы не имеем сил для перенесения собственных страданий, то какую жизнь проводить будем мы, поставленные в необходимость оплакивать несчастия других? Многия, нередко происходящия от знаменитых родителей и воспитавшияся в большой роскоши, были выдаваемы за кого-нибудь из весьма знатных мужей, а потом вдруг, прежде наслаждения счастием, от какой-нибудь опасности, как бы от бури или налетевшаго ветра, погибали, подвергшись ужасам кораблекрушения, и те, которыя наслаждались до замужества безчисленными благами, вследствие брака впадали в крайнее несчастие. Но это, скажут, бывает не со всеми и не всегда. От всех это недалеко (повторяю опять то же), но одни испытали это на себе, а те, которые избежали такого опыта, страдали от ожидания того же. Между тем всякая девственница выше такого и испытания и ожидания.

  57. Впрочем, оставив это, если угодно, теперь разсмотрим то, что естественно сопряжено с браком и чего никто волею или неволею не может избежать. Что же это? Муки чревоношения и рождения и воспитание детей. Или лучше, начнем речь выше и изложим то, что предшествует браку, по возможности, ибо в точности знают только те, которые испытали это. Настало время сватовства, и тотчас являются безпрерывныя и разнообразныя заботы: какого (дочь) получит мужа, не низкаго ли по происхождению, или безчестнаго, или самолюбиваго, или лживаго, или гордаго, или дерзкаго, или ревниваго, или мелочнаго, или глупаго, или порочнаго,или грубаго, или слабаго. Хотя не со всеми выходящими замуж необходимо случается все это, но необходимо подумать и позаботиться обо всем; так как суженый еще неизвестен, и надежда еще сомнительна, то душа всего боится и опасается и размышляет обо всем этом. Если же кто скажет, что она может радоваться, ожидая противнаго, то пусть знает, что нас не столько утешают надежды на лучшее, сколько печалят ожидания худшаго. Радость бывает только тогда, когда кто наверно ожидает добраго; а дурное, хотя бы только было воображаемо, тотчас смущает и безпокоит душу. Как у невольников душа не может быть спокойною от неизвестности о будущих господах, так и у девиц во все время сватовства душа уподобляется обуреваемому кораблю, пока родители ежедневно одних принимают, другим отказывают; вчера одержавшаго верх сегодня перебивает другой жених, а этого опять вытесняет иной. Случается, что пред самыми дверьми брака обнадеженный жених уходит с пустыми руками, а неожиданному родители отдают свою дочь. И не только женщины, но и мужчины имеют тогда тяжкия заботы. О последних можно и разведать все, а как узнать нравы и наружность той, которая постоянно держится внутри дома? Это во время сватовства; а когда настает время брака, то безпокойство увеличивается, и удовольствие преодолевается опасением, как бы в этот же вечер она не оказалась неприятною и с большими против ожидания недостатками. Для той, которая сначала нравилась, сносно быть впоследствии презираемою; а которая с самаго, так сказать, перваго шага покажется неприятною, та когда потом может понравиться? Не говори мне: а что, если она окажется благообразною? Даже и в этом случае она не избавляется от заботы. Многия, весьма блиставшия телесною красотою, не могли привлечь к себе своих мужей, которые, оставив их, предавались другим, гораздо худшим их. Когда окончилась и эта забота, тогда является другое неудовольствие при отдаче приданаго; тесть не с охотою отдает то, что назначил в приданое; жених, хотя спешит получить все, но принужден требовать уплату с почтением, а жена, пристыженная отсрочкою уплаты, краснеет пред мужем более всякаго неисправнаго должника. Но оставлю это теперь. Когда окончилась и эта забота, тотчас является опасение безчадия, и напротив того - забота о многочадии; но так как ничего такого еще не видно, то с самаго начала они тревожатся заботами о том и другом. Если она тотчас сделается беременною, то опять - радость со страхом (ибо ни одно из удовольствий брака не бывает без страха), со страхом того, чтобы от преждевременных родов зачатое не потерпело вреда, а зачавшая не подверглась крайней опасности. В течение продолжительной беременности женщина бывает несмелой, как виновница рождения. Когда же наступит время родов, тогда чрево, столько времени обремененное, разверзают и как бы расторгают муки рождения, которыя одни могут достаточно затьмить все удовольствия брака. Вместе с тем ее безпокоят и другия заботы. Жалкая и скорбная женщина, хотя уже сильно измученная прежними страданиями, не менее того боится, чтобы ребенок не вышел поврежденным и уродливым вместо правильнаго и здороваго, и чтобы не был женскаго пола вместо мужескаго. Это томление возмущает женщин тогда не менее мук рождения; ибо не только за то, чего оне бывают причиною, но и за то, в чем оно не служат причиною, оне боятся мужей, и за последнее не меньше, чем за первое, и не обращая внимания в этой буре на собственную безопасность, безпокоятся, чтобы не произошло чего-нибудь неприятнаго для мужа. Когда дитя явилось на землю и произнесло первой крик, то следуют новыя заботы, о сохранении и воспитании его. Если оно будет с хорошими природными качествами и склонно к добродетели, то родителям опять безпокойство, чтобы дитя не потерпело какого-нибудь зла, чтобы не умерло преждевременною смертию, чтобы не впало в какой-нибудь порок. Ибо не только из дурных делаются хорошими, но из хороших делаются дурными и порочными. Если случится что-нибудь неожиданное, то печаль родителей будет невыносимее, чем если бы это произошло с самаго начала; если же все хорошее будет поставлено прочно, то у них всегда остается опасение перемены, потрясая их душу и лишая значительной части удовольствия. Но, (скажешь), не у всех брачных бывают дети. Этим ты указываешь еще и на другую причину уныния. Итак, если (брачные) всегда, - есть ли у них дети, или нет, хороши ли они, или дурны, - бывают удручены разными печалями и заботами, то можно ли назвать брачную жизнь наиболее приятною? Далее: если супруги живут во взаимном согласии, (является) опасение, чтобы наступившая смерть не разрушила их удовольствия; а лучше сказать, это уже не только страх и ожидаемое бедствие, но неизбежная необходимость. Никто не может указать, чтобы оба (супруги) умирали когда-либо в один день; если же этого не бывает, то оставшемуся необходимо переносить жизнь, которая гораздо хуже смерти, жили ли они вместе долго, или мало. Тот, чем больше испытал, тем больше имеет горя, ибо большая привычка делает разлуку невыносимою, а этот, прежде чем вкусить и насладиться любовию, лишился ея в самом разгаре страсти, почему испытывает тем более скорби, и таким образом оба, по противоположным причинам, подвергаются одинаково тяжким скорбям. А что сказать о случающихся иногда разлуках, о далеких путешествиях, о происходящих от этого томлениях, о болезнях? Но как, скажут, это относится к браку? И от этой причины весьма часто многия (жены) заболевали; огорчившись и раздражившись то от гнева, то от уныния, оне получали сильныя горячки. Если в присутствии (мужа) оне не терпят ничего такого, но постоянно наслаждаются его ласками, то вследствие его отсутствия подвергаются этим страданиям. Впрочем, оставим все это, и ни в чем не будем обвинять брак, и однако мы не можем защитить его от одной вины. От какой же? От той, что он здороваго человека повергает в состояние нисколько не лучшее больного и причиняет ему уныние такое же, как лежащему в болезни.

  58. Не будем, если угодно, говорить обо всем этом и предположим на словах невозможное; допустим, что брак имеет все вообще блага: многочадие, добрых детей, богатство, у жены целомудрие, красоту, благоразумие, согласие, жизнь до глубокой старости; пусть будет при этом и знатность происхождения и величие власти и не тревожит общая естественная слабость - опасение перемены всего этого, пусть будет удалена всякая причина уныния, всякий повод к заботе и безпокойству, и ни другая какая-либо причина, ни преждевременная смерть не расторгает брака, но пусть оба они умирают в один день, или, что гораздо приятнее, пусть останутся у них наследниками дети, и похоронят обоих родителей вместе в глубокой старости. Какой же будет конец? С какою пользою от этих многих удовольствий они отойдут туда? Оставить много детей, наслаждаться с хорошею женою роскошью и всеми другими благами, которыя я сейчас исчислил, и достигнуть глубокой старости, какую все это может нам принести пользу на том судилище в виду вечных и истинных благ? Никакой. Все это тень и сновидение. Если же от этого мы не можем получить никакой пользы в ожидающих нас и не имеющих конца веках, и никакого иметь утешения, то наслаждавшийся этим должен будет стать наравне с теми, которые не наслаждались. Так, если бы кто в продолжение тысячи лет в одну только ночь увидел приятное сновидение, то и о нем мы не сказали бы, что он имеет какое-либо преимущество пред тем, кто не наслаждался таким видением. Впрочем, этим я еще не выразил всего, что хотел; ибо здешния блага не столько отличаются от тамошних, сколько сновидения от действительности, но гораздо больше; и не так настоящий век относится к будущему, как одна ночь к тысячи лет, но и здесь разница гораздо больше. Дела же девственницы не таковы, но она отходит туда с великим богатством; впрочем, начнем изследование об этом выше.

  59. Нет ей нужды разведывать о женихе, не боится она и какого-нибудь обмана. Бог - не человек, Владыка - не раб. Такова разница между женихами; посмотри еще, на каких условиях здесь вступают в брак. Ни невольники, ни десятины земли, ни столько-то и столько-то талантов золота, но небеса и небесныя блага - подарки такой невесте. Притом другая вступившая в брак боится смерти, как по иным причинам, так и потому, что смерть разлучает ее с супругом, а девственница даже желает смерти и тяготится жизнию, поспешая видеть Жениха лицом к лицу и насладиться тою славою.

  60. Не может причинить ей вреда ни житейская бедность, как это бывает в другом браке, но делает ее еще более любезною для Жениха, как претерпевающую эту бедность добровольно, ни происхождение от незнатных родителей, ни недостаток телесной красоты, ни другое что-либо подобное. Что я говорю об этом? Если даже она будет не свободною, и это не может повредить ей при сватовстве: достаточно иметь прекрасную душу, чтобы получить первенство. Ей не предстоит бояться ревности, не предстоит мучиться завистию к другой женщине, как сопрягающейся с более славным мужем; потому что нет никого, не только подобнаго или равнаго ея Жениху, но даже хотя мало приближающагося к Нему; в другом же браке, если которая будет иметь и очень богатаго и весьма знатнаго мужа, всегда может найтись другая, имеющая еще более знатнаго, а превосходство большаго не мало уменьшает удовольствие обладания менее превосходным. Но (скажут) большая роскошь и обилие золота, одежд, столовых и других вещей может прельщать и привлекать душу. А много ли женщин наслаждаются этим? Большая часть людей живет в бедности, горестях и трудах; если же некоторыя пользуются такими благами, то очень немногия и редкия, и те против воли Божией: как мы доказали в вышесказанном, Он никому не дозволяет наслаждаться этим.

  61. Впрочем, предположим на словах, что роскошь дозволяется и что ни пророк, ни Павел не осуждают украшающихся женщин. Какая польза от множества золотых вещей? Ничего иного, кроме зависти, заботы и немалаго страха; ибо владеющия ими тревожатся заботами не только тогда, когда эти вещи положены в ящичек или когда наступает ночь, но и когда надевают их в дневное время, оне также испытывают безпокойство и даже худшее. И в банях, и в церквах являются женщины, которыя похищают их; а часто и без последних носящия золотыя вещи, подвергаясь стеснению и толчкам от толпы, не замечают, как теряется какая-нибудь из их золотых вещей. Таким образом многия женщины не только таких вещей, но даже более ценных ожерелий, украшенных драгоценными камнями, лишались просто вследствие того, что эти вещи оторвавшись терялись.

  62. Но пусть не будет и этого опасения; пусть устранена будет и эта забота; какая от того польза? Другой, скажут, увидит и будет восхищаться. Но не тою, которая украшена, а самыми украшениями, ее же часто и осудит за это, как украшающуюся ими не по достоинству. Если она красива, то вредит природной красоте; ибо множество украшений не дает ей выказаться вполне, закрывая большую часть ея самой; если же она некрасива и безобразна, то покажет себя еще более отвратительною. Безобразие, всегда являющееся в своем виде, оказывается только таким, каково оно есть; а когда его окружает блеск камней или красота какого-нибудь другого вещества, то безобразие достигает большей степени. Чернота тела кажется чернее в сравнении с блеском жемчужины, сверкающей как бы во мраке; уродливость лица представляется гораздо хуже от цветной одежды, которая не допускает зрителей смотреть на лицо в собственном его виде, но в сравнении с изящною красотою изделий, от чего оно еще более посрамляется. Золото, разсыпанное по одежде, пестрота разных изделий и всякия прочия украшения, подобно доблестному, сильному и здоровому ратоборцу, повергающему больного, изнуреннаго и голоднаго, побеждая наружность лица увешанной ими, привлекают внимание зрителей к себе самим и заставляют больше над ней смеяться, а им оказывать большее удивление.

  63. Не таково украшение девства. Оно не безобразит облекающуюся в него; потому что все оно не телесное, а духовное; и потому, если она некрасива, оно тотчас изменяет безобразие в изящную красоту; если же она красива и блестяща, то придает ей еще более блеска. Ни камни и золото, ни драгоценность одежд и дорогие разнообразные цвета красок, и ничто иное из подобных тленных вещей не украшает душ, но вместо этого - посты, священныя бдения, кротость, скромность, бедность, мужество, смиренномудрие, терпение, презрение всех вообще предметов настоящей жизни. Взор девственницы так прекрасен и привлекателен, что на него с любовию взирают безплотныя силы и Господь их, - так чист и проницателен, что может созерцать, вместо телесных, безтелесныя красоты, - так незлобив и кроток, что не озлобляется и не враждует даже против непрестанно обижающих и оскорбляющих, но и на них смотрит приятно и ласково. Ее облекает такая благопристойность, что даже распутные стыдятся, краснеют и сдерживают свое безстыдство, когда пристально посмотрят на нее. Как служанка, служащая порядочной женщине, необходимо и сама делается такою же, хотя бы и не желала этого; так и плоть такой любомудрой души необходимо сообразует и собственные порывы с ея движениями. У нея и глаз, и язык, и осанка, и походка и вообще все имеет отпечаток внутренняго благоустройства; и как драгоценное миро, хотя бы заключено было в сосуде, наполняя воздух своим благовонием, доставляет удовольствие не только стоящим в том же месте и вблизи, но и всем стоящим поодаль, так и благоухание девственной души, разливаясь по ея чувствам, проявляет находящуюся внутри ея добродетель, которая, налагая на все чувства золотую узду благопристойности, удерживает всех этих коней в полной исправности и не дозволяет ни языку говорить что-нибудь неблагозвучное и нестройное, ни глазу смотреть безстыдно и подозрительно, ни слуху воспринимать какия-нибудь непристойныя песни. Она заботится и о ногах, чтобы оне не выступали безпорядочно и неестественно, но имели походку неизысканную и безыскусственную; отвергнув украшения в одеждах, она постоянно располагает и лице не расплываться от смеха, и даже слегка не улыбаться, но всегда являться степенным и строгим, всегда готовым к слезам и никогда - к смеху.

  64. Услышав о слезах, не подразумевай здесь какого-нибудь огорчения; эти слезы доставляют такое удовольствие, какого не имеет смех здешняго мира. Если не веришь, то послушай Луку, который говорит, что апостолы, приняв побои, идяху радующеся от лица собора (Деян. V, 40, 41), хотя не таковы естественныя последствия побоев; ибо обыкновенно они производят не удовольствие и радость, а скорбь и страдания. Не таково естественное действие побоев, но вера во Христа такова, что она побеждает даже природу вещей. Если побои за Христа доставили удовольствие, то что удивительнаго, если производят тоже и слезы за Него? Посему Он тот самый путь, который назвал тесным и скорбным, потом называет игом благим и бременем легким (Матф. VII, 13. XI, 30). Этот подвиг по свойству своему столь труден, но по ревности и благим надеждам совершающих его он делается весьма легким. Посему можно видеть, что по узкому и скорбному пути избравшие его идут с большею бодростию, нежели по широкому и пространному, не потому, чтобы они не встречали скорбей, но потому, что они выше этих скорбей, и не терпят от них ничего такого, что обыкновенно терпят другие. И эта жизнь (девственниц) имеет печали, но в сравнении с брачными, их нельзя и назвать печалями.

  65. Скажи мне, испытывает ли девственница во всю свою жизнь что-нибудь подобное тому, что испытывает, так сказать, ежегодно, вступившая в брак, терзаясь муками и воплями при родах? Сила этих мук такова, что, когда божественное Писание желает иносказательно выразить плен, голод, язву и невыносимыя бедствия, то называет все это муками рождения. Это самое и Бог назначил жене вместо наказания и проклятия, то есть, не самое рождение, но рождение с такими трудами и муками. В болезнех, сказал Он, родиши чада (Быт. III, 16). Девственница же стоит выше этих мук и проклятия; Тот, кто освободил (нас) от клятвы законныя (Гал. III, 13), освободил и ее от этого.

  66. Но (скажут) приятно нестись по площади на лошаках. Это - только одно лишнее тщеславие, не приносящее никакого удовольствия; как мрак не лучше света, как быть связанным не лучше, чем развязанным, как нуждаться во многом не лучше чем не нуждаться ни в чем, так и не пользующаяся собственными ногами не лучше (пользующихся). Я опускаю те затруднения, которыя неизбежно испытываются при этом. Ей можно выходить из дома не тогда, когда она захочет, но часто, когда настоятельная нужда требует выхода, она принуждена оставаться дома, подобно нищим, у которых отсечены ноги и которые не могут двигаться. Если муж даст лошакам другое назначение, тогда является уныние, ссора и упорное молчание; если же сама она, не предвидя будущаго, сделает тоже самое, забыв о муже, то навлекает его гнев на себя и постоянно терзается укоризнами от него. Сколько лучше было бы, пользуясь своими ногами (на это их нам и дал Бог), не подвергаться таким неприятностям, чем, по склонности к роскоши, иметь столько мучений, скорби и уныния! И не одне эти причины удерживают ее дома, но если случится болезнь ног, у обоих ли лошаков или у одного из них, бывает тоже самое; также, когда случится отправить их на пастбище (а это бывает ежегодно и на много дней), то опять ей необходимо оставаться дома, как связанной и не выходить из дома, хотя бы даже была необходимая надобность. Если же кто скажет, что она чрез это избавляется от множества встречных и не бывает обязана показываться и стыдиться пред каждым из знакомых, тот, мне кажется, совершенно не знает, что устраняет и что навлекает на женский пол стыд. Это зависит не от того, показывается ли она или скрывается, но последнее от внутренней душевной гордости, а первое от целомудрия и скромности. Посему многия, не имея этой ограды и ходя среди толпы по площади, не только не навлекли на себя осуждений, но даже возбуждали во многих удивление их целомудрию, и своею осанкою, и походкою, и простотою одежды обнаруживая свет внутренней благопристойности; а многия, и сидя внутри, навлекли на себя дурную славу; потому что можно и скрывшейся, более показывающихся, обнаружить для желающих свою гордость и надменность.

  67. Но, может быть, приятна толпа служанок? Ничего нет хуже этого удовольствия, сопряженнаго с такими заботами; о каждой из них, в случае ея болезни или смерти, нужно безпокоиться и скорбеть. Но если это может быть сносно, то гораздо неприятнее тревожиться ежедневно, исправляя их нерадивость, прекращая неисправность, пресекая неблагодарность и останавливая всякие другие их пороки; а всего хуже то, - что обыкновенно случается при множестве прислуги - если в толпе этих служанок окажется благообразная. Это непременно должно случиться при множестве их; потому что богачи стараются иметь не только многих, но также и красивых служанок. Если какая-нибудь из них будет блистать (красотой); то привлечет ли она к себе господина любовию, или будет не больше, как предметом восхищения, для госпожи одинаково бывает прискорбно уступать ей если не в любви, то в телесной красоте и внимании других. Итак, если то, что у них считается славным и радостным, причиняет такия скорби, то что сказать о печальном?

  68. Девственница же не испытывает ничего такого; жилище ея свободно от безпорядка, и всякий шум далек от него; внутри его, как в тихой пристани, господствует молчание, и еще важнее молчания - безмятежность в ея душе, которая не занимается ничем человеческим, но постоянно беседует с Богом и неуклонно взирает на Него. Кто измерит это удовольствие? Какое слово изобразит радость души, так настроенной? Никакое; одни только те, которые полагают свою радость в Господе, знают, как велика эта радость и насколько она превосходит всякое сравнение. Большое количество серебра (скажут), всюду видимое, доставляет глазам большое наслаждение. Но не гораздо ли лучше взирать на небо и оттуда почерпать гораздо большее удовольствие? Насколько золото лучше олова и свинца, настолько небо светлее и блестящее золота и серебра и всякаго другого вещества; притом это созерцание свободно от забот, а то соединено с великим безпокойством, что всегда причиняет большой вред вожделениям. Но ты не хочешь взирать на небо? Тебе дозволительно смотреть на серебро, находящееся на площади. К сраму вам глаголю (1 Кор. VI, 5), словами блаженнаго Павла, что вы так преданы страсти к деньгам! Не знаю, что и сказать: меня при этом очень затрудняет недоумение, и я не могу понять, почему весь, так сказать, род человеческий, имея возможность наслаждаться чем-нибудь легко и свободно, не находит в том удовольствия, а утешается больше всего заботами, безпокойствами и хлопотами? Почему людей не так радует серебро, лежащее на рынке, как лежащее дома? Между тем первое блестит светлее и избавляет душу от всякой заботы. Потому, скажешь, что то не мое, а это мое. Следовательно, удовольствие доставляется корыстолюбием, а не самым серебром; если бы было последнее, то одинаково можно было бы им наслаждаться и там. Если же ты скажешь, (что оно приятно) по своей пользе, то стекло гораздо полезнее; это могут сказать и сами богачи, большею частию приготовляющие чаши из этого вещества; хотя они, увлекаясь роскошью, употребляют на это и серебро, но наперед влагают внутрь стекло, а потом снаружи окружают его серебром, показывая этим, что первое приятнее и пригоднее для питья, а второе служит только гордости и излишнему тщеславию. Что же вообще значит "мое'' и "не мое"? Когда я тщательно вникаю в эти слова, то усматриваю, что это только пустыя слова. Многия еще при жизни не могли удержать это серебро, ускользнувшее из их власти, а те, у кого оно оставалось до конца, при смерти волею-неволею лишились обладания им. Что слова: „мое и не мое" только пустые звуки, это можно сказать не только по отношению к серебру и золоту, но и к баням, и к садам, и к домам. Пользуются ими все вообще, а считающиеся владельцами их имеют только то преимущество пред другими, что заботятся об них. Они только пользуются ими, а другие после многих забот получают тоже самое, что те - без забот.

  69. Если же кто восхищается большою роскошью, например, множеством битаго мяса, избытком выпиваемаго вина, изысканностию печений, искусством трапезников и поваров, толпою сотрапезников и гостей, тот пусть знает, что состояние богачей при этом нисколько не лучше состояния самих поваров. Как последние боятся господ, так господа боятся званных (гостей), чтобы не быть осужденными за что-нибудь из приготовленнаго ими с большим трудом и издержками. В этом они равняются с поварами, а в другом даже превышают их; потому что боятся не только хулителей, но и завистников. Часто у многих от таких пиров зарождалась зависть, которая успокаивалась не прежде, как подвергнув их крайним опасностям. Но (скажут) приятно кушать много и часто. Нет, от этой роскоши происходят головныя боли, разстройство желудка, одышка, затмение в глазах, обмороки, умопомрачение и другия худшия болезни. И о если бы эта неумеренность и вред от нея ограничивались только однодневными неприятностями! Нет, большая часть неизлечимых болезней начинается от этих пиршеств; подагра, чахотка, истощение, паралич и многия другия еще тягчайшия болезни, внедрившись в теле, удручают его до последняго издыхания. Какое же можно найти удовольствие, вознаграждающее за все эти бедствия? Какую суровую жизнь не предпочтет каждый, чтобы избежать всего этого?

  70. Не такова умеренность, но она далека от всех этих зол, и способствует здоровью и благополучию. Если даже кто ищет удовольствия, то при ней он получит его больше, чем при роскоши; и во-первых от того, что она доставляет здоровье и избавляет от всех тех болезней, из которых каждая сама по себе способна затмить и даже совершенно уничтожить всякое удовольствие, а во-вторых - от самой пищи. Каким образом? Причиною удовольствия бывает аппетит; а аппетит возбуждается не пресыщением и избытком, но нуждою и недостатком (пищи). Он всегда бывает не на пирах богачей, но у бедных, лучше всякаго трапезника и повара прибавляя к приготовленной пище много меда. Богатые едят, не чувствуя голода, и пьют, не имея жажды, и ложатся спать прежде, нежели придет к ним сильная нужда во сне; бедные же не прежде приступают ко всему этому, как настанет потребность, чем более всего возвышается удовольствие. Почему, скажи мне, Соломон называет сон раба сладким, говоря так: сон сладок работающему, аще мало или много снесть (Екк. V, 11)? Потому ли, что ложе его мягко? Но рабы большею частью спят на земле или на соломе. Или от свободы? Но они не владеют ни малейшею частию времени. Или от досуга? Но они находятся постоянно в трудах и заботах. Что же делает для них сон приятным, как не то, что они прежде почувствуют нужду в нем и потом предаются ему? А богатые, если ночь не застанет их погрузившимися в сон от опьянения, по необходимости постоянно страдают безсонницею, вертятся и томятся, лежа на мягких постелях.

  71. Можно было бы еще показать на неприятность, и вред, и срам в тех болезнях, которыя происходят (от роскоши) в душе гораздо более и хуже, чем в теле. Она делает людей изнеженными, женоподобными, дерзкими, тщеславными, невоздержными, надменными, безстыдными, раздражительными, жестокими, подлыми, корыстолюбивыми, низкими, и вообще неспособными ни к чему полезному и необходимому; умеренность же производит все противоположное этому. Но теперь надобно обратить речь на другой пример; прибавив это одно, потом мы опять займемся апостольскими словами. Если кажущееся радостным исполнено таких зол, и навлекает такой поток болезней на душу и тело, то что сказать о печальном, например о страхе пред начальниками, о нападениях народа, о кознях клеветников и завистников, что в особенности окружает богачей, от чего и жены еще больше должны страдать, не имея сил переносить таких превратностей мужественно?

  72. Что я говорю о женах? И сами мужья жалким образом страдают от этого. Кто живет умеренно, тот не боится никакой перемены; а кто роскошествует в этой невоздержной и разсеянной жизни, тот, если ему придется по какому-нибудь несчастию или принуждению подвергнуться бедности, скорее умрет, нежели вынесет такую перемену, как не приготовленный и не привыкший к этому. Посему блаженный Павел и говорил: скорбь же плоти имети будут таковые, аз же вы щажду. Затем далее он говорит: время прекращено есть прочее (1 Кор. VII, 28, 29).

  73. Как это, - может быть, скажет кто-нибудь, - относится к браку? Даже очень относится к нему. Если он ограничивается настоящею жизнию, а в будущей ни женятся, ни посягают (Марк. XII, 25); настоящий же век приходит к концу и воскресение уже при дверях, то теперь время не браков и не приобретений, но скудости и всякаго любомудрия, которое будет нам полезно там. Как дева, пока остается дома с матерью, много заботится о детских вещах и о лежащем в ящичке, поставленном ею в кладовой, и ключ сама держит при себе и всем распоряжается, и столько заботится о сохранении малых и пустых вещей, сколько управляющие великими делами; а когда нужно выходить замуж, и время брака заставляет ее оставить родительский дом, тогда она, отрешившись от малага и ничтожнаго, по необходимости начинает заботиться об управлении домом и множеством имущества и рабов, об угождении мужу и о другом важном более прежняго: так и вам, достигающим совершеннаго и мужескаго возраста, должно оставить все земное, эти поистине детския игрушки, и помышлять о небе, блеске и всей славе тамошней жизни. Ибо и мы обручены Жениху, Который желает от нас такой любви, чтобы мы для Него отказались, если нужно, не только от малозначительных и ничтожных земных благ, но и от самой души. Итак если нам должно отправляться туда, отрешимся от этих ничтожных забот; и переходя из беднаго дома в царский чертог, мы не стали бы заботиться о глиняных сосудах, дровах, рухляди и других бедных домашних вещах. Перестанем же теперь заботиться о земном; время уже призывает нас к небу, как и говорил блаженный Павел в послании к римлянам: ныне бо ближайшее нам спасение, нежели егда веровахом. Нощь прейде, а день приближися (Римл. XIII, 11, 12). И еще: время прекращено есть прочее, да имущии жены, якоже не имущии будут (1 Кор. VII, 29). К чему же брак для тех, которые не будут наслаждаться браком, но будут наравне с безбрачными? К чему деньги? К чему имущества? К чему все житейское, когда пользование им уже не благовременно и несвоевременно? Если те, которые должны явиться в ваше судилище и подвергнуться ответственности за свои преступления, при приближении назначеннаго дня отказываются не только от жены, но и от пищи, и питья, и всякой заботы, а думают об одном только оправдании; то тем более нам, имеющим предстать не пред каким-нибудь земным судилищем, но пред небесным престолом, чтобы отдать отчет в словах, делах и помышлениях, должно отрешиться от всего, и от радости, и от печали по настоящим благам, и заботиться только о том страшном дне. Аще кто, говорит (Господь), грядет ко Мне и не возненавидит отца своего, и матерь, и жену, и чад, и братию, и сестер, еще же и душу свою, не может Мой быти ученик. И иже не носит креста своего, и в след Мене грядет, не может Мой быти ученик (Лук. XIV, 26, 27); а ты безпечно предаешься привязанности к жене, смеху, наслаждению и роскоши? Господь близ: ни о чемже пецытеся (Филип. IV, 6); а ты безпокоишься и печешься о деньгах? Наступило небесное царство; а ты занимаешься домом, пиршествами и другими удовольствиями? Преходит образ мира сего (1 Кор. VII, 31); для чего же ты мучишься мирскими делами, не постоянными, но скоропреходящими, не заботясь о постоянном и неизменном? Не будет ни брака, ни мук рождения, ни удовольствия и совокупления, ни изобилия денег, ни заботы о приобретении, ни пищи, ни одежды, ни земледелия и мореплавания, ни искусств и домостроительства, ни городов и домов, но - некоторое иное состояние и иная жизнь. Все это немного спустя погибнет. Это означают слова: преходит образ мира сего. Зачем же мы, как бы намереваясь оставаться здесь на все веки, с таким усердием заботимся о делах, которыя мы часто должны оставлять раньше наступления вечера? Зачем мы избираем тягостную жизнь, когда Христос призывает нас к спокойной? Хощу же вас, говорит (апостол), безпечалных быти. Не оженивыйся печется о Господних (1 Кор. VII, 32).

  74. Почему же ты, желая, чтобы мы были без забот, сам налагаешь на нас новую заботу? Это - не забота, равно как и скорбь о Христе не есть скорбь, не потому, чтобы здесь изменялась природа вещей, но потому, что добровольность переносящих все это с удовольствием побеждает самую природу. Кто заботится о том, чем он не может наслаждаться долгое, а часто и короткое время, тот справедливо может назваться заботящимся; а тот, кто может собирать плодов больше своих забот, совершенно справедливо может считаться в числе не заботящихся. Кроме того, между тою и другою заботами такое различие, что последняя в сравнении с первой даже не может считаться заботою: столько она легче и удобнее той. Все это мы выразили предыдущими словами: не оженивыйся печется о Господних, а оженивыйся печется о мирских (1 Кор. VII, 32, 33); но последний проходит, а первый остается. Разве это одно не достаточно показывает превосходство девства? Насколько Бог выше мира, на столько забота о Нем лучше мирской. Почему же (апостол) дозволяет брак, который связывает нас заботами и отвлекает от духовнаго? Потому, говорит он, я и сказал: да имущии жены якоже неимущии будут, чтобы уже связанные или имеющие быть связанными, каким-либо другим образом ослабили свои узы. Если нельзя разорвать уже надетыя узы, то сделай их более сносными; ибо возможно, если мы захотим, освободиться от всего излишняго и не навлекать на себя по собственной безпечности забот еще больше, чем сколько их приносит самое дело.

  75. Если же кто хочет яснее знать, что значит, имея жену не иметь ея, то пусть посмотрит на неимеющих ничего и распявшихся (для мира), как они живут. Как же они живут? Они не нуждаются покупать ни множества служанок, ни золотых вещей и ожерелий, ни светлых и больших домов, ни такого-то и такого-то количества десятин земли, но, оставив все это, заботятся только об одной одежде и пище своей. И имеющий жену может вести себя согласно такому любомудрию. Сказанное выше не лишайте себе друг друга (1 Кор. VII, 5), сказано только о совокуплении; в этом он повелевает следовать друг за другом и не оставляет им власти над собою; а в чем должно держаться другого любомудрия, напр. в одежде, в пище и во всем прочем, в том один не подчинен другому, но мужьям можно, - хотя бы жена и не хотела, - отказаться от всякой роскоши и удручающаго множества забот; и жене также нет никакой необходимости против воли украшаться и заботиться об излишнем. Это и справедливо; потому что та похоть естественна и поэтому простительна и один (из супругов) не властен лишать в этом другого без его воли; а страсть к роскоши, расточительности и безполезным заботам не зависит от природы, но происходит от безпечности и высокомерия. Посему (апостол) и не повелевает вступившим в брак подчиняться друг другу в этих делах, как в тех. Таким образом слова: имея жену не иметь ея, означают то, чтобы мы не принимали на себя излишних забот, происходящих от капризов и изнеженности жен, но прилагали столько забот, сколько требуется для одной преданной нам души и притом расположенной жить любомудро и скромно. А что он хочет сказать именно это, он сам объяснил, присовокупив: и плачущиися якоже неплачущии и радующиися о приобретениях, якоже нерадующиися (Кор. VII, 30); ибо не радующиеся не будут заботиться и о приобретении и не плачущие не станут бояться бедности и отвращаться от умеренности. Таково значение слов: имея жену не имея ея, т. е. пользоваться миром, но не злоупотреблять им. А оженивыйся печется о мирских (1 Коринф. VII, 33). Хотя забота бывает и там и здесь, но здесь она суетна и напрасна, или лучше сказать ведет к печали и скорби [скорбь же плоти имети будут таковии (1 Кор. VII, 28)], а там - к неизреченным благам; почему же нам не избрать лучше первой заботы, которая не только получает столь многия и великия воздаяния, но и по свойству своему легче последней? О чем заботится незамужняя? О деньгах ли, слугах, домоправителях, полях и прочем? За поварами ли она наблюдает, за ткачами и прочею прислугою? Нет; ничто из этого не приходит ей на ум, но только об одном она заботится, чтобы благоустроить свою душу, украсить этот святой храм (1 Кор. III, 17), не плетением волос, или золотом, или жемчугом (1 Тим. II, 9), не притираниями и раскрашиваниями, или другими трудными и обременительными способами, но - святостью по телу и духу. А посягшая, говорит (апостол), печется како угодити мужу (1 Кор. VII, 34). Весьма мудро он не стал перечислять самыя дела и не сказал, что переносят жены для угождения мужьям, и телом и душою, тело притирая, посыпая пылью и подвергая другим мучениям, а душу наполняя низостию, лестию, притворством, малодушием и другими излишними и безполезными заботами, но, намекнув на все это одним словом, предоставил подумать об этом совести слушателей. Показав таким образом преимущество девства и превознесши его до самаго неба, он опять возвращается к речи о дозволенности брака, постоянно опасаясь, чтобы кто-нибудь не стал считать это повелением. Посему он не удовольствовался прежними увещаниями, но сказав: повеления Господня не имам; и аще посягнет дева, не согрешила есть, опять здесь говорит: не да сило вам наложу (1 Кор. VII, 25, 28, 35).

  76. Кто-нибудь может при этом справедливо придти в недоумение, почему апостол, выше назвав девство освобождением от уз и сказав, что он советует его для нашей пользы, чтобы мы не имели скорбей и были без забот, так как он щадит нас, и всем этим показав легкость и удобоносимость его, вдруг говорит: не да сило вам наложу (1 Кор. VII, 35). Что же это значит? Не девство он назвал петлею, - нет, но принятие этого блага с насилием и принуждением. И на самом деле так. Все, что принимает кто-либо по принуждению и против воли, хотя бы оно было весьма легким, бывает несноснее всего и давит нашу душу мучительнее петли. Посему он и сказал: не да сило вам наложу; то есть: я предложил и показал все блага девства, но и после всего этого предоставляю вам избрание его и не влеку к добродетели против вашей воли; я посоветовал это, не желая причинить вам скорбь, но - чтобы благопристойное служение (Богу) не нарушалось житейскими делами. Посмотри и здесь на мудрость Павла, как он с просьбами соединяет увещания и с позволением - совет. Сказав: не принуждаю, но увещеваю, он прибавляет: благообразию и благоприступанию (1Кор. VII, 35), показывая этим превосходство девства и ту пользу, какая происходит от него для нас в богоугодной жизни. Ибо жене, опутанной житейскими заботами и всюду развлекаемой, нельзя быть благоприступающею (к Господу), так как весь ея труд и досуг раздробляется на многое, т. е. на мужа, заботы по дому и все прочее, что обыкновенно влечет за собою брак.

  77. А что, скажешь, если и девственница станет заниматься многим и иметь житейски заботы? Нет, этим ты исключил бы ее из сонма девственниц, потому что недостаточно только не вступать в брак, чтобы быть девственницею, но необходима и чистота душевная; под чистотою же я разумею не только воздержание от порочной и постыдной похоти, украшений и разсеянности, но и свободу от житейских забот; если же этого нет, то какая польза в чистоте телесной? Как ничего не может быть постыднее воина, бросившаго оружие и проводящаго время в пьянстве, так ничего не может быть непристойнее девственниц, связанных житейскими заботами. Так и те пять дев имели светильники и подвизались в девстве, но не получили от этого никакой пользы, а остались вне дверей затворенных и погибли. Девство потому и хорошо, что оно отклоняет всякий повод к излишней заботе и доставляет полный досуг для богоугодных дел; так что, если этого нет, оно бывает гораздо хуже брака, нося в душе терние и заглушая чистое и небесное семя.

  78. Аще ли же кто безобразити о деве своей непщует, аще есть превозрастна и тако должна есть быти: еже хощет да творит: не согрешает, аще посягнет, говорит (апостол) (1 Кор. VII, 36). Что говоришь ты: еже хощет, да творит? Как ты не исправляешь извращеннаго понятия, но дозволяешь вступать в брак? Почему ты не сказал: кто находит непристойным для своей девицы (оставаться так), тот жалок и несчастен, считая укоризненным столь дивное дело? Почему ты, оставив это предположение, не посоветовал ему удерживать свою дочь от брака? Потому что, говорит он, эти души были слишком слабы и привязаны к земле; а при таком настроении их нельзя было вдруг внушать им учение о девстве. Кто до такой степени привязан к мирским делам и восхищается настоящею жизнию, что даже после такого увещания считает постыдным то, что достойно небес и уподобляется ангельской жизни, тот как мог бы принять совет, привлекающий его к этому? И удивительно ли, что Павел так поступил касательно дела позволеннаго, когда он делает тоже самое касательно запрещеннаго и противозаконнаго? Укажу на пример. Иметь осторожность в пище, принимать одну и отвергать другую, было свойственно слабости иудеев; однако и между римлянами были подверженные этой слабости; он же не только не обвиняет их со строгостию, но делает еще нечто, более того; оставив согрешавших, он укоряет тех, которые хотели препятствовать им: ты же почто осуждаеши брата твоего (Римл. XIV, 10)? Между тем он не сделал того же, когда писал колоссянам, но с великою властию обращается к ним и любомудрствует так: да никтоже убо вас осуждает о ядении, или о питии, и еще: аще умросте со Христом от стихий мира, почто аки живуще в мире стязаетеся; не коснися, ниже вкуси, ниже осяжи; яже суть вся во истление употреблением (Колос. II, 16. 20. 21. 22). Почему же он так поступает? Потому что эти были сильны, а римляне еще нуждались в большой снисходительности, и он ожидал, пока вера окрепнет в их душах, опасаясь, чтобы с преждевременным истреблением плевел не вырвать с корнями и растений здраваго учения. Поэтому он и не осуждает их прямо, и не оставляет без осуждения, но касается их незаметно и прикровенно, в осуждении других; ибо словами: своему Господеви стоит и падает (Римл. XIV, 4), он повидимому заграждает уста укоряющему (другого), но на самом деле влияет на душу этого последняго, показывая, что предпочитать то или другое (из пищи) свойственно не твердым и не стоящим непоколебимо, но еще колеблющимся, находящимся в опасности пасть, если не устоят. Таким же образом он поступает и здесь вследствие великой слабости укоряемых. Он не явно нападает (на обличаемаго), но похвалами тому, кто соблюдает свою девицу, наносит ему сильный удар. Что же говорит он? А иже стоит твердо сердцем своим (1 Кор. VII, 37). Это сказано для противопостановления с тем, кто легко и скоро колеблется, не умея ходить твердо и стоять мужественно. Потом заметив, что этого слова достаточно для влияния на душу такого человека, смотри, как он опять прикрывает речь, приводя причину не слишком достойную порицания. Сказав: а иже стоит твердо сердцем своим, он присовокупил: не имый нужды, власть же имать, хотя последовательнее было бы сказать: кто стоит твердо и не находит этого дела непристойным. Так как это было бы слишком разительно, то вместо этого он употребляет другое выражение в его утешение, предоставляя ему лучше ссылаться на такую причину. Не так тяжело удерживать кого-нибудь от дела нуждою, как стыдом: первое - касается души слабой и жалкой, а последнее - испорченной и неумеющей правильно судить о качестве дел. Впрочем говорить это еще было не время: даже по настоятельной нужде не следует препятствовать желающей быть девственницей, но должно мужественно стоять против всего, что препятствует этому прекрасному стремлению, как говорит Христос: иже любит отца или матерь паче Мене несть Мене достоин (Матф. X, 37). Когда мы принимаем что-либо благоугодное Богу, то всякий, препятствующий этому, есть враг и неприятель, кто бы он ни был, отец или мать. Павел же, снисходя к несовершенству слушателей, написал следующее: а иже стоит твердо, не имый нужде, (1 Кор. VII, 37); и не остановился на этом, - хотя не имый нужды, и власть имеяй означают одно и тоже, - но обширною речью и безпрестанным повторением позволений утешает слабый и низменный ум, присоединяя далее и другую причину: иже разсудил есть в сердце своем (1 Кор. VII, 37). Ибо недостаточно быть свободным, чтобы только за это не подлежать ответственности, но когда кто избрал и разсудил, тогда он поступает хорошо. Потом, чтобы ты не заключил из такой великой снисходительности, что нет никакого различия (между тем и другим делом), он опять излагает различие между ними, хотя с осторожностью, излагает в (ясных) словах: темже и вдаяй браку (свою деву) добре творит и не вдаяй, лучше творит (1 Кор. VII, 38). А на сколько лучше, он не объяснил опять по той же причине; если же ты хочешь знать, то послушай Христа, Который говорит: ни женятся, ни посягают, но яко ангели Божии на небеси суть (Матф. XXII, 30). Видишь ли различие, на какую высоту девство вдруг возносит смертнаго, когда оно есть истинное девство?

  79. Чем, скажи мне, отличались от ангелов Илия, Елисей и Иоанн, эти истинные любители девства? Ничем, кроме того, что они были облечены смертною природою; а во всем прочем, если точно изследовать это, они окажутся нисколько не хуже тех; даже и этот самый кажущийся недостаток много служит к похвале их. Какое мужество, какое любомудрие было у тех, которые, живя на земле и подчиняясь необходимости смертной природы, могли достигнуть такой добродетели! А что их сделало такими девство, ясно из следующаго; если бы они имели жен и детей, то не так легко поселились бы в пустыне, не стали бы презирать домов и всего житейскаго; а теперь, освободившись от всех этих оков, они жили на земле, как на небе; не нуждались ни в стенах, ни в кровле, ни в постеле, ни в трапезе, ни в чем ином подобном, но вместо кровли им было небо, вместо постели - земля, вместо трапезы - пустыня; и то, что для других кажется причиною голода, безплодие пустыни, это самое тем святым доставляло изобилие. Они не нуждались ни в виноградных лозах, ни в точилах, ни в посевах, ни в жатве, но источники, реки и озера доставляли им обильное и приятное питье, а трапезу одному из них приготовлял ангел, чудесную и необыкновенную и более обильную, чем обычно у людей: одного хлеба, говорится (в Писании), было достаточно на четыредесять дней (3 Цар. XIX, 6-8); а другого часто питала чудотворная благодать Духа, и не только его одного, но чрез него и других (1 Цар. IV, 41-44). Иоанн же, лишше пророка, больше котораго не воста в рожденных женами (Матф. XI, 3), не нуждался даже в человеческой пище: не хлеб, вино и масло поддержали жизнь его тела, но акриды и дикий мед. Видишь ли ангелов на земле? Видишь ли силу девства? Оно устроило, что облеченные плотию и кровию, ходившие по земле, подчиненные необходимости смертной природы, во всем поступали так, как безплотные, как уже достигшие неба, как получившие безсмертие.

  80. Для них все было излишним, не только то, что действительно излишне: роскошь, богатство, власть, слава и ряд прочих подобных сновидений, но и то, что кажется необходимым: жилища, города и искусства; вот что значит благообразие и благоприступание (1 Кор. VII, 35),вот добродетель девства! Удивительно и многих венцов достойно - преодолевать ярость страстей, сдерживать беснующуюся природу; но поистине удивительным это бывает тогда, когда притом будет такая жизнь; само по себе это слабо и недостаточно для спасения достигших этого. Свидетелями нам могут служить те, которая и ныне упражняются в подвиге девства: оне настолько отстоят от Илии, Елисея и Иоанна, насколько земля от неба. Как устранив благообразие и благоприступание, ты подорвешь самую силу девства, так соединяя его с превосходною жизнью, ты будешь иметь корень и основание блага. Как тучная и плодоносная земля питает корень, так превосходная жизнь возвращает плоды девства, или лучше сказать, крестная жизнь есть и корень и плод девства. Она умащала тех доблестных мужей на дивные подвиги, разсекая все узы их, и делая их способными на свободных и легких ногах, как бы на крыльях, возлетать на небо. Где нет ни угождения жене, ни заботы о детях, там очень легко является нестяжательность; а нестяжательность приближает к небесам, освобождая нас не только от страха, забот и опасностей, но и от прочих неудобств.

  81. Тот, кто не имеет ничего, презирает все, как бы обладая всем, и имеет великое дерзновение пред начальствующими, властителями и даже самим украшенным диадимою. Кто презирает богатство, тот, простираясь далее, будет легко презирать и смерть; а став выше этого, он будет дерзновенно говорить со всеми, не опасаясь и не страшась никого. А тот, кто занят богатством, есть раб не только богатства, но и славы и почестей настоящей жизни, и всего вообще житейскаго. Поэтому Павел и назвал сребролюбие корнем всех зол (1 Тим. VI, 10). Девство же имеет достаточную силу изсушить этот корень и вложить в нас другой лучший, производящий все доброе: свободу, дерзновение, мужество, пылкую ревность, горячую любовь к небесному, презрение всего земнаго. Так рождается: благообразие и благоприступание.

  82. Но что умничают многие? Патриарх Авраам, говорят, и жену имел, и детей, и богатство, и стада, и пастбища, а при всем этом, Иоанн, как Креститель, так и евангелист, тот и другой девственники, и Павел и Петр, отличавшиеся воздержанием, желали быть в лоне его. Кто сказал это тебе, почтеннейший, какой пророк, какой евангелист? Сам, говорят, Христос. Видя великую веру сотника, Он сказал: яко мнози от восток и запад приидут и возлягут со Авраамом и Исааком и Иаковом (Матф. VIII, 11). Вместе с ним блаженствовавшаго и Лазаря видел богатый (Лук. XVI). Но какое отношение имеет это к Павлу, Петру и Иоанну? Лазарь не Павел и не Иоанн, и мнози от восток и запад не составляют сонма апостолов, так что эти ваши слова излишни и напрасны. Если же ты хочешь точно знать награды апостолам, то послушай, что говорит Сам имеющий даровать их: сядете на двоюнадесять престолу, судяще обеманадесять коленома Исраилевома (Матф. XIX, 28). Здесь нет ни Авраама, ни сына его, ни внука его, ни лежащаго на лоне его, но гораздо высшее достоинство; последние сядут судить потомство первых. И не в одном этом видно различие, но и в том, что участи Авраама сподобятся многие; мнози, говорит (Господь), от восток и запад приидут и возлягут со Авраамом, и Исааком и Иаковом; а этих престолов не получит никто, кроме одного сонма святых апостолов. Еще ли, скажите мне, вы будете воспоминать о стадах, пастбищах, браках и детях? Что же, говорят, если многия из девственниц после многих подвигов желают переселиться туда? Я скажу еще больше: многия из девственниц не достигнут ни того лона, ни меньшаго, но пойдут в самую геенну. Это показывают девы, оставшияся вне брачнаго чертога (Матф. XXV, 12). Отсюда не следует ли, что брак равен девству, или даже девство хуже его? Твой пример представляет девство хуже (брака). Авраам, живший в браке, находится в покое и наслаждении, а девственницы - в геенне; по вашим словам остается сделать такое заключение. Но это не так; нет: девство не только не хуже, но гораздо лучше брака. Почему? Потому, что не брак сделал таким Авраама, и не девство погубило тех несчастных (дев); но другия добродетели души прославили патриарха, и другие пороки жизни предали дев огню. Тот и в брачной жизни старался совершать добрыя дела девства, т. е. благообразие и благоприступание, а оне, и избрав девство, ниспали в круговорот жизни и в заботы, свойственныя браку. Что же, скажут, препятствует и ныне вместе с браком, детьми, богатством и всем прочим сохранить это благоприступание? Во-первых то, что ныне уже нет равнаго Аврааму, и даже хотя мало приближающагося к нему; он, имея богатство и жену, больше подвизающихся в нестяжательности презирал богатство и больше девственников воздерживался от удовольствий. Эти каждый день пламенеют страстию, а он так погашал этот огонь и не предавался никакому пристрастию, что не только удержался от наложницы, но и отпустил ее из дома, чтобы уничтожить всякий повод к ссоре и несогласию: теперь не очень легко это найти.

  83. Кроме этого, - я и теперь скажу то, что говорил вначале: от нас требуется не такая степень добродетели, как от них. Теперь нельзя быть совершенным, не продав всего, не отказавшись от всего, не только от денег и дома, но даже от души своей (Матф. XI), а тогда еще не была указана такая строгость. Что же, скажут, разве мы теперь живем строже, чем патриарх? Мы должны (так жить), и это заповедано нам, но мы не живем, и потому далеко отстаем от того праведника; а что нам предлежат большие подвиги, это всякому известно. Посему и Ноя Писание не просто прославляет, но с некоторым прибавлением: Ное, говорит, человек праведен совершен сый в роде своем, Богу угоди (Быт. VI, 9), не просто совершенный, но в то время; ибо много видов совершенства, которые определяются различными временами. С течением времени бывшее некогда совершенным, потом становится несовершенным. Например, некогда был совершен тот, кто жил по закону; сотворивый та, сказано (в Писании), жив будет в них (Лев. XVIII, 5); а Христос, пришедши, показал, что это совершенное - несовершенно; аще не избудет правда ваша паче книжник и фарисей, не внидет в царствие небесное (Матф. V, 20). Тогда только убийство считалось жестоким, а теперь и один гнев и злословие могут вовлечь в геенну; тогда наказывалось только прелюбодеяние, а теперь даже безстыдный взгляд на жену не освобожден от наказания; тогда только клятвопреступление было от лукаваго, а теперь и клятва: лишше же сего от неприязни есть, говорится (в Писании) (Матф. V, 37); от людей того времени не требовалось ничего больше, как любить любящих, а теперь это великое и дивное дело так несовершенно, что, по исполнении его, мы ничем не превосходим мытарей.

  84. Почему же неодинаковая предстоит награда за одне и те же добродетели для нас и для ветхозаветных, но мы, если желаем получить одинаковое с ними, должны оказать большую добродетель? Потому, что теперь излилась великая благодать Духа и великий дар пришествия Христова; благодать сделала (людей) из младенцев мужами совершенными. Как мы от наших детей, когда они сделаются юношами, требуем гораздо больших доблестей, и за что в детском возрасте мы прежде хвалили их, мы уже не восхищаемся тем же, когда они станут мужами, но требуем от них другого, гораздо большаго; так и Бог в первые времена требовал не великих дел от человеческаго рода, как находившагося в младенческом состояния. Когда же он услышал пророков и апостолов и получил благодать Духа, то Бог возвысил степень добродетелей, и это справедливо. Он назначил и большия воздаяния и гораздо более светлыя награды; уже не земля и земныя блага, но небо и блага, превосходящия ум, предстоят праведникам. Итак не безразсудно ли возмужавшим оставаться при прежнем младенчестве? Тогда природа человеческая разделялась сама в себе, и была непримиримая борьба; разсуждая о ней, Павел так говорит: вижду же ин закон во удех моих противу воюющ закону ума моего, и пленяющ мя законом греховным сущим во удех моих (Римл. VII, 23). А теперь этого нет; немощное бо закона, в немже немоществоваше плотию, Бог Сына Своего посла в подобии плоти греха и о гресе осуди грех во плоти (Римл. VIII, 3). За это, воздавая благодарность, Павел говорит: окаянен аз человек! Кто мя избавит от тела смерти сея? Благодарю Бога Иисусом Христом (Римл. VII, 24, 25). Посему мы справедливо наказываемся за то, что, сделавшись свободными, не хотим идти наравне со связанными; или лучше сказать, если мы будем поступать одинаково с ними, и тогда не освобождаемся от наказания. Тем, которые наслаждаются глубоким миром, должно достигать гораздо больших и славнейших трофеев, нежели тем, которые сильно удручены войною. Если мы будем вращаться около денег, роскоши и жен и заботиться о делах, то когда же мы будем (совершенными) мужами, когда будем жить духовно, когда будем заботиться о Господнем? Неужели по исходе отсюда? Но тогда уже время не трудов и подвигов, а венцов и наказаний. Тогда и девственница, если не будет иметь масла в светильниках, не сможет получить его от других, но останется вне чертога (Матф. XXV); и если кто явится одетым в грязное одеяние, не сможет вышедши переменить одежду, но будет ввержен в огонь геенский (Матф. XXII); если даже будет просить самого Авраама (Лук. XVI), уже не достигнет никакого успеха. Когда наступит определенный день (суда), поставлено будет седалище, возсядет Судия, потечет река огненная (Дан. VII, 10), и потребуется отчет в делах наших, тогда уже нельзя будет нам получить разрешение грехов, но волею-неволею мы будем привлечены к должному наказанию за них. И тогда никто не может умолить за нас, но если бы даже кто-либо имеющий дерзновение, равное с великими и дивными мужами, как Ной, Иов, Даниил, стал умолять хотя бы за сыновей и дочерей своих, не достигнет успеха; грешникам необходимо будет подвергнуться вечному наказанию, равно как праведникам удостоиться наград. А что ни тем, ни другим не будет конца, это объявил Христос, сказав, что как жизнь будет вечною, так вечным будет и наказание. Когда Он одобрил стоявших по правую сторону и осудил стоявших по левую, то прибавил: идут сии в муку вечную, праведницы же в живот вечный (Матф. XXV, 46). Посему всячески нужно все благоустроять здесь, и имеющему жену быть как не имеющему, а действительно не имеющему вместе с девством упражняться и во всякой другой добродетели, чтобы по исходе отсюда не рыдать нам тщетно.