ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

Том 1 кн. 2

ПРОТИВ АНОМЕЕВ.

Полное заглавие этого слова следующее: "о непостижимом и о том, что даже снисхождение Божие невыносимо для серафимов".

СЛОВО ТРЕТИЕ.

  ТРУДОЛЮБИВЫЕ земледельцы, видя безплодное и негодное дерево, препятствующее трудам их и вредящее нежным растениям и твердостию корня и густотою, старательно вырубают его. Часто и ветер, подувший откуда-нибудь, помогает им в этой работе; устремляясь на ветви дерева и сильно потрясая его, он сокрушает и повергает его на землю, и таким образом много облегчает труд земледельцев. Так как и мы посекаем дерево дикое и негодное - ересь аномеев, то помолимся Богу о ниспослании нам благодати Духа, чтобы она, устремившись сильнее всякаго ветра, исторгла с корнем эту ересь, и тем облегчила труд наш. Как земля, запущенная и не возделываемая руками земледельцев, часто произращает из недр своих дурныя травы, множество терния и дикия деревья, так и душа аномеев, пустая и незанятая упражнением в Писаниях, сама по себе и из себя произрастила дикую и негодную ересь. Этого дерева ни Павел не насаждал, ни Аполлос не напоял, ни Бог не возращал, а насадила его неуместная пытливость умствований, напоила горделивая надменность и возрастила страсть тщеславия. Нам нужен пламень Духа, чтобы не только исторгнуть, но и сжечь этот корень. Призовем же Бога, ими хулимаго, а нами прославляемаго, и помолимся, чтобы Он и языку моему даровал большую силу, и ум мой разверз для яснейшаго раскрытия предмета речи. Весь труд наш для Него и для Его славы, или лучше, для собственнаго нашего спасения. Богу никто не может ни порицанием повредить, ни славословием доставить большую славу, но Он всегда остается в своей славе, не возвеличиваясь от славословий и не умаляясь от хулений; и те из людей, которые прославляют Его по достоинству, - впрочем никто не может прославлять Его по достоинству, а только по своей силе, - получают себе пользу от этого славословия; те же, которые хулят и уничижают Его, вредят собственному спасению. Изречение: вергаяй камень на высоту, на главу свою вергает, сказал некто о богохульниках (Сир. XXVII, 28). Как тот, кто бросает в высоту камень, не может пронзить вещества неба и даже докинуть до высоты его, но принимает удар на собственную голову, потому что камень обратно летит на бросившаго; так точно и тот, кто хулит блаженное Существо Божие, никогда не может нисколько повредить Ему, - ибо Оно столь велико и высоко, что не доступно ни для какого вреда, - но сам изощряет меч на свою душу, оказываясь неблагодарным Благодетелю. Призовем же самого Бога неизреченнаго, неуразумеваемаго, невидимаго, непостижимаго, побеждающаго силу человеческаго языка, превосходящаго понятие смертнаго ума, неизследимаго для ангелов, незримаго для серафимов, непостижимаго для херувимов, невидимаго для начал, властей, сил и вообще для всякой твари, а познаваемаго только Сыном и Святым Духом. Знаю, что будут осуждать слова мои за дерзновение, с которым я сказал, что Он непостижим и для вышних сил; а я при этом буду осуждать их великое безумие и гордость. Дерзко - не то, когда говорят, что Создатель выше разумения всех тварей, но когда утверждают, что Непостижимаго для вышних сил могут изъяснить и обнять своими слабыми умами те, которые пресмыкаются внизу и столь далеко отстоят от тех существ. Впрочем, если я не докажу того, что обещал, то по справедливости могу подвергнуться обвинению в дерзости; но если вы и после того, как я докажу, что Бог непостижим для вышних сил, еще будете спорить и утверждать, будто вы познали Его, то каких пропастей, каких стремнин будете достойны вы, хвалящиеся точным знанием Незримаго для всех безтелесных сил?

  2. Итак, приступим теперь к самым доказательствам, обратившись пред речью опять к молитве; потому что самое упражнение в молитве может доставить нам доказательство в пользу искомаго. Призовем же Царя царствующих и Господа господствующих, единаго имеющаго безсмертие и живущаго во свете неприступном, Его же никтоже видел есть от человек, ниже видети может, Ему же честь и держава вечная, аминь (1 Тим. VI, 15. 16). Это не мои слова, а Павловы; ты же обрати внимание на благочестие души его и укоренившуюся в ней любовь. Вспомнив о Боге, он позволил себе приступить к изложению учения не прежде, как воздал Ему должное, заключив речь славословием. Если память праведнаго с похвалами (Притч. X, 7), то тем более воспоминание о Боге - с благохвалением. То же Павел делает и в начале посланий; часто, начиная послание и вспомнив о Боге, он не прежде приступает к учению, как воздав Ему должное славословие. Послушай, как говорит он в послании к Галатам: благодать вам и мир от Бога отца нашего и Господа Иисуса Христа, давшаго себе по гресех ваших, яко да избавит нас от настоящаго века лукаваго, по воли Бога и Отца, Ему же слава во веки аминь (Гал. I, 3-5). И еще в другом месте: Царю же веков нетленному, невидимому, единому премудрому Богу честь и слава во веки, аминь (1 Тим. I, 17). Но, может быть, он делает так только в отношении к Отцу, а в отношении к Сыну не так? Послушай, как он и в отношении к Единородному делает то же самое; сказав: молилбыхся сам аз отлучен быти от Христа по братии моей, сродницех моих по плоти, он присовокупил: ихже всыновление и завети, и законоположение, и служения, и обетования, от нихже Христос по плоти, сый над всеми Бог благословен во веки, аминь (Римл. IX, 3-5). Как Отцу, так и Единородному он сначала воздал славословие, а потом и приступил к продолжению речи; потому что слышал слова Христа: да вси чтут Сына, якоже чтут Отца (Иоан. V, 23). А чтобы вы убедились, что самая молитва может доставить нам доказательство, теперь и представим это. Царь царствующих, говорит он, и Господь господствующих, един имеяй безсмертие и во свете живый неприступнем (1 Тим. VI, 15, 16). Здесь остановись и спроси еретика, что значит: во свете живый неприступнем, и обрати внимание на точность выражений Павла. Не сказал он: сущий светом неприступным, но: во свете живый неприступнем, дабы ты знал, что если жилище неприступно, то гораздо более живущий в нем Бог. Это сказал он не для того, чтобы ты подразумевал жилище и место у Бога, но чтобы ты с большим убеждением признал непостижимость Его. Притом не сказал: во свете живый непостижимом, но: неприступнем, что гораздо больше непостижимости. Непостижимым называется то, что хотя изследовано и найдено, но остается непонятным для ищущих его; а неприступное - то, что не допускает и начала изследования и к чему никто не может приблизиться. Например, непостижимым называется то море, в котором погружаясь водолазы, даже спускающиеся в далекую глубину, не могут достигнуть конца, а неприступным называется то, чего и в начале невозможно ни искать, ни изследовать.

  3. Что ты скажешь на это? Для людей, скажешь, Он непостижим, но не для ангелов, не для вышних сил. Итак ты ангел, скажи мне, и принадлежишь к сонму безтелесных сил? Разве ты не человек и не одной со мною природы, или ты забыл и о своей природе? Положим, что Бог неприступен только для людей, хотя этого не прибавлено, и не сказал Павел: для людей во свете живый неприступнем, а для ангелов не в неприступном; однако, если угодно, допустим это; но ты сам разве не человек? Хотя бы Он и не был неприступным для ангелов, как это относится к тебе, который состязаешься, изследуешь и утверждаешь, что Его существо постижимо для человеческой природы? А чтобы ты убедился, что Он неприступен не только для людей, но и для вышних сил, послушай, что говорит Исаия; когда же я называю Исаию, то привожу изречение Духа; ибо пророк вещает все по внушению Духа. И бысть в лето, в неже умре Озиа царь, видех Господа сидяща на престоле высоце и превознесенне, и серафими стояху окрест Его, шесть крил единому и шесть крил другому, и двема убо покрываху лица своя, двема же покрываху ноги своя (Иса. VI, 1. 2). Почему, скажи мне, они покрывают лица и ограждаются крыльями? По чему же иному, как не потому, что не могут выносить блеска и лучей, исходящих от престола? Между тем они созерцали еще не самый света безпримесный и не самую сущность чистую, но созерцаемое ими было только снисхождением. Что такое снисхождение? То, когда Бог является не так, как Он есть, но показывает Себя столько, сколько имеющий созерцать Его способен к этому, приспособляя явление лица к немощи созерцающих. А что это было снисхождение, видно из самых слов: видех, говорит пророк, Господа седяща на престоле высоце и превознесенне; но Бог не сидит, потому что это положение свойственно только телам; и на престоле, но Бог не объемлется престолом, потому что Божество неограниченно. Однако серафимы не могли сносить и снисхождения, хотя стояли близко: серафимы стояху окрест Его. По тому самому они и не могли взирать, что были близко; впрочем, словом окрест не место означается, но этим словом Дух Святый благоволил показать, что серафимы находятся ближе нас к существу Божию, однако и они не могут созерцать Его; поэтому пророк и говорит: и серафимы стояху окрест Его, означая этим не место, но близостию по месту выражая, что они ближе нас к Богу; ибо мы не так знаем непостижимое, как небесныя силы, насколько оне чище и мудрее и прозорливее человеческой природы. Как нестерпимость солнечных лучей не столько известна слепому, сколько зрячему, так и непостижимость Божию не столько знаем мы, сколько оне; ибо как велико отличие слепого от зрячаго, таково же различие между нами и ими. Таким образом, слыша слова пророка: видех Господа, не предполагай, что он видел самое существо Его, но только снисхождение, и притом темнее, нежели вышния силы, так как он не мог видеть столько, сколько херувимы.

  4. Но что я говорю об этом блаженном Существе, когда для человека невозможно без страха взирать и на существо ангельское? Чтобы вы убедились в справедливости этого, я представлю вам человека, друга Божия, имевшаго великое дерзновение по мудрости и праведности и прославившагося многими другими совершенствами, святого Даниила. Когда я скажу, как он изнемогал, ослабевал и падал при появлении ангела, то никто пусть не думает, будто он испытывал это по причине своей греховности и нечистой совести; но, если несомненно душевное его дерзновение, то ясно обнаруживается в том немощь природы. Даниил постился три седмицы дней, хлеба вожделеннаго не ел, и мясо и вино и сикера не входили в уста его, и мастию не мазался (Дан. X, 3). Когда же душа его, сделавшись посредством поста легче и духовнее, стала более способною к принятию явления, тогда он и увидел видение. Что же говорит он? Воздвигох очи мои, и видех, и се муж облечен в ризу льняну, т. е. в одежду священную, и чресла его препоясана златом светлым, тело же его аки фарсис, лице же его аки зрение молнии, очи же его аки свещы огнены, и мышцы его и голени аки зрак меди блещящияся, глас же словес его аки глас народа. И видех аз един явление, а мужи иже со мною не видеша, но ужас великий нападе на них, и отбегнуша в страсе, и не оста во мне крепость, и слава моя обратися в разсыпание (Дан. X, 5-8). Что значит: слава моя обратися в разсыпание? Даниил был благообразный юноша, но страх при появлении ангела так изменил его, как изменяются обмирающие, произвел великую бледность и уничтожил здоровый цвет и всю свежесть лица его; почему он и говорит: обратися слава моя в разсыпание. Когда возница испугается и выпустит вожжи, то все лошади несутся стремглав, и самая колесница опрокидывается; так обыкновенно бывает и с душею, когда ею овладевает страх и ужас; испугавшись и как бы опустив вожжи своего влияния на каждое из телесных чувств, она оставляет эти члены свободными, и они, не сдерживаемые ея силою, падают и изнемогают, как случилось тогда и с Даниилом. Что же ангел? Он поднял его и сказал: Данииле, мужу желаний, разумей в словесех сих, яже аз глаголю к тебе, и стани на стоянии своем, яко ныне послан есмь к тебе (Дан. X, 11). Он встал в трепете. Когда же опять ангел стал говорить ему и сказал: от дне, в оньже подал еси сердце твое еже трудитися пред Богом, услышана быша словеса твоя, аз же приидох в словесех твоих (ст. 12), то он снова упал на землю, как случается с обмирающими. Обмершие, пробудившись, пришедши в себя и увидев, что мы держим их и окропляем лице их холодною водою, часто опять обмирают на руках наших; так случилось и с пророком. Душа его от страха не могла снести даже вида явившагося (небеснаго) сослужителя своего и вынесть этого света, смутилась и порывалась освободиться от уз плоти, как бы от каких оков; но он еще удержал ее. Пусть выслушают это те, которые изследуют Владыку ангелов. Даниил, который смущал глаза львов и в человеческом теле имел силу выше человеческой, не вынес присутствия небожителя, но повергся бездыханным: обратися, говорит он, утроба моя в видении моем, и дыхание не оста во мне (ст. 16. 17). А те, которые столь далеки от добродетели этого праведника, хвалятся, что они со всею точностию познали самое Существо высочайшее, начальное и сотворившее мириады этих ангелов, из которых даже одного созерцать Даниил не имел силы.

  5. Но обратим речь к прежнему предмету и покажем, что Бог недоступен взорам и вышних сил, даже и в своем снисхождении. Почему, скажи мне, серафимы ограждаются крыльями? Этим своим действием они возвещают апостольское изречение: во свете живый неприступнем (1 Тим. VI, 16), и не только они, но и высшие их - херувимы. Серафимы стоят вблизи, а херувимы служат Богу престолами; это сказано о херувимах не потому, чтобы Бог нуждался в престоле, а чтобы отсюда ты уразумел достоинство этих сил. Послушай, что говорит о них и другой пророк: и бысть слово Господне ко Иезекиилю, сыну Вузиеву, при реце Ховар (Иезек. I, 3). Иезекииль стоял тогда при реке Ховар, а Даниил при реке Тигре. Когда Бог намеревается показать рабам своим какое-нибудь дивное видение, то выводит их из городов на место удаленное от шума, чтобы душа не развлекалась ничем, ни видимым, ни слышимым, но, наслаждаясь спокойствием, вся занялась созерцанием видения. Что же видел он? Се облак, говорит он, грядяше от севера, и свет окрест, и огнь блистаяйся, и посреде его яко видение илектра, и свет в нем, и посреде подобие четырех животных: сие видение их, подобие человека в них. И четыри лица единому, и четыри крила единому. И высота бяше им, и страшны были, и плещы их исполнены очес, окрест четырем, и подобие над главою их яко твердь, яко видение кристалла страшное, простертое над главою их свыше, и крила их комуждо два, прикрывающе телеса их. И над твердию яко видение камене сапфира, и подобие престола на нем, и на подобии престола подобие якоже вид человечь сверху. И видех яко видение илектра, от видения чресл и выше и от видения чресл даже до долу, видение огня, и свет его яко видение дуги, егда есть на облацех в день дождя (Иезек. I, 4-6, 18-28). И после всего этого пророк, желая показать, что ни он сам, ни небесныя силы не приближались к чистому Существу, говорит: сие видение пододие славы Господни (Иез. II, 1). Видишь ли и там и здесь снисхождение? Однако и эти силы закрывают себя крыльями по той же причине, хотя оне суть мудрейшия, разумнейшия и чистейшия силы. Откуда это видно? Из самых названий их. Как ангел называется так потому, что возвещает людям повеления Божии; и архангел называется так потому, что начальствует над ангелами, так и те небесныя силы носят названия, показывающия нам их мудрость и чистоту; и как вообще крылья показывают высоту естества, - Гавриил представляется летящим не потому, чтобы у ангела были крылья, но чтобы ты знал, что он является человеческому роду из высочайших мест и вышних обителей, - так и у них крылья означают не что иное, как высоту естества их. Итак, крылья означают высоту естества, престол - то, что на них почивает Бог, глаза - прозорливость, присутствие близ престола и непрестанное славословие Бога - неусыпность и бодрость; точно также и названия одних означают мудрость, а других - чистоту. Что значит: херувим? Полное ведение. А что - серафим? Пламенныя уста. Видишь ли, как названия выражают и чистоту и мудрость? Если же те, которые обладают полным ведением, не могут ясно созерцать даже снисхождения Божия, а имеют частное знание, как говорит Павел: от части разумеваем, и зерцалом, и в гадании (1 Кор. XII, 12); то какое было бы безумие - считать для себя известным и явным то, что и для них незримо?

  6. Я желал бы теперь доказать, что Бог непостижим не только для херувимов и серафимов, но и для начал, и властей и всякой сотворенной силы; но ум наш утомился, не от обилия, но от страшнаго содержания предметов речи. Душа трепещет и ужасается, долго занимаясь вышними созерцаниями. Низведем же с небес и успокоим ее, объятую ужасом, обратившись к обычному утешению. В чем это утешение? В молитве о том, чтобы страждущие этою болезнию когда-нибудь выздоровели. Если нам повелено умолять Бога о больных, о находящихся в рудниках и в тяжком рабстве и одержимых (демонами), то не гораздо ли более (нужно молиться) о таких людях? Нечестие хуже демона; неистовство бесноватых может быть прощено, а эта болезнь не имеет никакого оправдания. Вспомнив о молитве за бесноватых, я хочу сказать нечто вам, возлюбленные, для искоренения тяжкой болезни в церкви; странно было бы, - врачуя посторонних с таким усердием, оставить без внимания собственные члены. Какая же эта болезнь? Невыразимое множество народа собралось теперь и с таким вниманием слушает речь, а в самый страшный час я часто ищу его и не вижу и сильно воздыхаю, что, когда беседует сослужитель ваш, вы показываете великое усердие и напряженную ревность, теснитесь друг пред другом и остаетесь до конца; когда же предстоит явиться Христу в священных таинствах, то церковь бывает пуста и безлюдна. Достойно ли это прощения? Чрез такое нерадение вы лишаетесь всех похвал, заслуженных ревностию к слушанию. Кто из вас не осудит и меня, видя, что плод слушания так скоро у вас пропадает? Если бы вы усердно внимали сказанному, то доказывали бы свою ревность делами; а если по выслушании тотчас уходите, это служит доказательством того, что не усвоили ничего из сказаннаго и не приложили к сердцу; ибо, если бы сказанное было внедрено в душах, то оно конечно удержало бы вас в церкви и возбудило бы в вас большее благоговение к страшным таинствам. А теперь, как бы выслушав какого-нибудь игрока на кифаре, вы удаляетесь без всякой пользы, как только умолк говорящий. Но какое слышится от многих холодное оправдание? Молиться, говорят, могу я и дома, а слушать беседу и учение дома невозможно. Ошибаешься ты, человек; молиться конечно можно и дома, но молиться так, как в церкви, где такое множество отцев, где единодушно возсылается песнь к Богу, дома невозможно. Ты не будешь так скоро услышан, молясь Владыке у себя, как молясь с своими братьями. Здесь есть нечто большее, как то: единодушие и согласие, союз любви и молитвы священников. Для того и предстоят священники, чтобы молитвы народа, как слабейшия, соединясь с их молитвами сильнейшими, вместе с ними восходили на небо. С другой стороны какая может быть польза от беседы, когда с нею не соединяется молитва? Прежде молитва, а потом слово; так говорят и апостолы: мы же в молитве и служении слова предудем (Деян. VI, 4). Так и Павел поступает, в начале посланий совершая молитву, чтобы свет молитвы предшествовал учению, как свет светильника. Если ты приучишь себя молиться с усердием, то не будешь иметь нужды в наставлении сослужителей твоих, так как Сам Бог без всякаго посредника будет озарять ум твой. Если же молитва одного имеет такую силу, то гораздо более - молитва с народом; у последней больше силы и гораздо больше дерзновения, нежели у молитвы, совершаемой дома и наедине. Откуда это видно? Послушай, что говорит сам Павел: иже от толикия смерти избавил ны есть, и избавляет, нань же и уповахом, яко и еще избавит, споспешествующым и вам по нас молитвою, да от многих лиц, еже в нас дарование, многими благодарится о нас (2 Кор. I, 10, 11). Так и Петр избежал темницы: молитва же бе прилежна бываемая от Церкве к Богу о нем (Деян. XII, 5). Если же Петру помогла молитва церкви и извела из темницы этот столп (церкви), то как ты, скажи мне, пренебрегаешь ея силою и какое можешь иметь оправдание? Послушай и самого Бога, Который говорит, что Его умилостивляют благоговейныя молитвы многих. Так, оправдываясь пред Ионою по поводу тыквеннаго растения, Он говорит: ты оскорбился еси о тыкве, о ней же не трудился еси, не воскормил еси ея: Аз же не пощажду ли Ниневии, града великаго, в немже живут множайшии, нежели дванадесять тем человек (Ион. VI, 10, 11). Не напрасно Он ссылается на множество жителей, но чтобы внушить тебе, что единодушная молитва имеет великую силу. Это я хочу объяснить вам и из человеческой истории.

  7. Лет десять тому назад некоторые, как вы знаете, были обличены в стремлении к тираннии. Один из вельмож, обвиненный в этом преступлении, с веревкою в устах был веден на смерть [1]. Тогда весь город сбежался на конское ристалище, вывели и рабочих из мастерских, и весь народ, сошедшись вместе, избавил от царскаго гнева человека осужденнаго и недостойнаго никакого помилования. Так, желая смягчить гнев земного царя, вы все стеклись с детьми и женами; а намереваясь умилостивить Царя небеснаго и избавить от Его гнева не одного человека, как тогда, и не двоих, троих или сто, но всех грешников вселенной и освободить одержимых демоном из сетей диавола, неужели вы будете оставаться вне церкви и не стечетесь все вместе, чтобы Бог, воззрев на ваше единодушие, и тех освободил от наказания и вам простил грехи? Если в это время ты будешь находиться на рынке, или дома, или в необходимых занятиях, то неужели не разорвешь все эти узы сильнее всякаго льва, и не придешь к общей молитве? Какую же, скажи мне, возлюбленный, ты будешь иметь в таком случае надежду на спасение? Не люди только одни здесь страшно взывают, но и ангелы припадают к Владыке и архангелы молятся. Самое время благоприятствует им, самое жертвоприношение содействует. Как люди, взяв масличныя ветви, потрясают их пред царями, напоминая им этими ветвями о милости и человеколюбии; так точно и ангелы, представляя вместо масличных ветвей самое тело Господне, умоляют Владыку за род человеческий, и как бы так говорят: мы молимся за тех, которых Сам Ты некогда удостоил такой любви Своей, что предал за них собственную Свою душу; мы изливаем моления за тех, за которых Сам Ты пролил кровь; мы просим за тех, за которых Ты принес в жертву Свое тело. В это время диакон вводит и одержимых (демонами), повелевая им только наклонить голову и таким положением тела совершать моление, так как им не позволительно молиться вместе с общим собранием братий. Поэтому он и вводит их, чтобы ты, сжалившись над ними, над их несчастием и безгласностию, по собственному дерзновению ходатайствовал за них (пред Богом). Итак, зная все это, будем стекаться в этот час, чтобы привлечь милость и обрести благодать и благовременную помощь. Вы похвалили сказанное, приняли увещание с великим шумом и рукоплесканием; но чтобы вам выразить эти похвалы мне и делами, вот наступает время для выражения послушания: после увещания последует молитва. Такой я ищу похвалы, такого рукоплескания - посредством самых дел. Убеждайте же друг друга стоять так, как стоите; а кто уклонится от порядка, того старайтесь удержать, чтобы, получив двойную награду, и за собственное усердие и за попечение о братьях, вы могли с большим дерзновением изливать моления, и умилостивить Бога, и получить здешния и будущия блага, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава и держава во веки веков. Аминь.

СЛОВО ЧЕТВЕРТОЕ.

О непостижимом.

  ДОКАЗАВ раньше, что Бог непостижим для людей, и даже для херувимов и серафимов, можно было бы оставить этот предмет и не продолжать более; но так как наша ревность и заботливость клонится не к тому только, чтобы заградить уста противников, но и к тому, чтобы более научить вас, возлюбленные, то коснемся опять того же предмета и продолжим речь. Занятие этим предметом и вам сообщит более познаний, и нам доставит славнейшую победу, истребив остаток (ереси), какой мог еще удержаться. Так и вредныя растения надобно не только срезывать сверху (иначе они снова выростают от корней, находящихся внизу), но и вырывать их из самых внутренних недр земли и выбрасывать открытыми на солнечный зной, чтобы они скорее засохли. Итак, я словом возведу вас опять на небо, не для того, чтобы испытать и изследовать (небесное), но чтобы уничтожить неуместную любознательность тех, которые не знают самих себя и не хотят знать пределов человеческой природы. Для этого я весьма обстоятельно показал вам, как для праведника было невыносимо явление не только Бога, но и ангелов; излагая вам всю эту историю, я неоднократно замечал, как блаженный Даниил бледнел, трепетал и находился в состоянии, не лучшем состояния обмирающих, когда душа порывается расторгнуть узы плоти. Как ручной и смирный голубь, живущий в каком-нибудь домике и испуганный чем-нибудь, в страхе взлетает к потолку и старается вылететь чрез окна, чтобы освободиться от испуга, так точно и душа этого блаженнаго мужа старалась выйти из тела, всячески порывалась вон и вышла бы, отлетела и оставила бы тело бездушным, если бы ангел не поспешил тотчас же избавить ее от смущения и не возвратил опять в собственное ея жилище. Это я говорил тогда для того, чтобы эти люди, узнав, как велико различие между ангелом и человеком, и вразумившись превосходством небожителя, отстали от своего безумия в отношении к Господу. Праведник, имевший такое дерзновение, не мог смотреть на ангела; а они, столь далекие от его добродетели изследуют не ангела, но Самого Владыку ангелов. Даниил укротил ярость львов, а мы не можем одолевать даже лисиц; тот расторг пополам дракона и дерзновением пред Богом победил природу зверя, а мы боимся и малейших пресмыкающихся; тот остановил царя, свирепствовавшаго подобно льву, и явившись укротил гнев Навуходоносора, устремившийся против толпы иноплеменников сильнее всякаго пламени, и озарил светом все сокровенное. Но и этот просветитель, увидев пришедшаго к нему ангела, был объят ужасным мраком. Какое же оправдание будут иметь те, которые усиливаются постигнуть блаженное естество Божие? Но на этом я не остановил тогда своей беседы, а возвел речь и к мудрым силам, сказав о том, как оне отвращают свои взоры, закрываются крыльями, выпрямляют свои голени, непрестанно славословят, равно как и о том, что всем этим безтелесныя силы обнаруживают свое изумление и ужас. Чем оне мудрее, чем ближе нас к неизреченному и блаженному Существу, тем более нас знают непостижимость Его; потому что высшая степень мудрости производит высшую степень благоговения. Я сказал вам, что такое неприступное, сказал, что оно значит гораздо более, чем непостижимое, присовокупил и причину, состоящую в том, что непостижимое оказывается непостижимым после изследования, а неприступное не допускает и приближения и начала изследования, приведши пример моря. Заметил я, что Павел не сказал о Боге: будучи светом неприступным, но: во свете живый не приступнем (1 Тим. VI, 15); а если жилище неприступно, то тем более - живущий в нем Бог. Это говорил Павел не для того, чтобы ограничить Бога местом, но чтобы точнее выразить непостижимость и неприступность Его. Указал я и на другия силы, на херувимов, и сказал, как над ними являлась твердь, кристалловый камень, подобие престола, вид человека, илектр, огонь, дуга; и после всего этого пророк сказал: сие видение подобие славы Господни (Иезек. II, 1). Во всем этом я показал вам снисхождение Божие, которое однако невыносимо и для вышних сил.

  2. Не напрасно я повторяю это, но потому, что считаю себя вашим должником в том, что обещал вам, и хочу узнать с точностию, что я заплатил и что еще осталось. Так поступают и должники при уплате займа: взяв расписку, где записан весь счет, и показав своим заимодавцам, они уплачивают остальное. Посему и я, раскрыв память нашей души, как бы книгу, и указав словом, как бы перстом, на преподанное, перехожу теперь к остальному. Что же осталось? Осталось доказать, что ни начала, ни власти, ни господства, ни какая-либо другая сотворенная сила не имеет точнаго понятия о Боге. Есть и другия силы, которых мы не знаем и по именам. Представьте же безумие еретиков: мы не знаем даже имен рабов, а они изследуют самое существо Владыки. Есть ангелы и архангелы, престолы и господства, начала и власти; но не одни эти сонмы существуют да небесах, а безконечныя полчища и неизчислимыя племена, которых не может изобразить никакое слово. Откуда же известно, что кроме этих сил есть много других, которых мы не знаем и по именам? Павел, сказав о первых, упоминает и о вторых, выражаясь о Христе так: Посадил Его превыше всякаго начальства и власти и силы и всякаго имене, именуемаго не точию в веце сем, но и во грядущем (Ефес. I, 21). Видите ли, что есть некоторыя имена, которыя будут известны там, а теперь неизвестны? Поэтому Павел и сказал: не точию в веце сем именуемыя, но и во грядущем. И удивительно ли, что они не имеют точнаго понятия о существе (Божием)? Это доказать нисколько не трудно; так как и о многих из дел домостроительства Божия не знают вышния силы, начала, власти, господства. А это я докажу словами апостола, что некоторыя из них вместе с нами узнали о делах домостроительства Его, о которых раньше нас не знали, и не только узнали вместе с вами, но и чрез нас. Во инех родех не сказася, говорит апостол, якоже ныне открыся святым Его апостолом и пророком, быти языком снаследником и стелесником и спричастником обетования Его, - а обетования даны были иудеям, - благовествованием, ему же бых аз Павел служитель (Ефес. III, 5-7). Откуда же видно, что вышния силы узнали об этом только ныне? Приведенныя слова относятся к людям. Послушай. Мне меншему всех святых, говорит апостол, дана бысть благодать сия, во языцех благовестити неизследованное богатство Христово (ст. 8). Что значит: неизследованное? То, что не может быть найдено, и не только не может быть найдено, но даже и изследываемо. Пусть эти (еретики) опять послушают, как часто и непрерывно он бросает в них стрелы. Если богатство неизследимо, то как может быть не неизследимым Податель богатства? И просветити всех, что есть смотрение тайны сокровенныя в Бозе, да скажется ныне началом и властем церковию многоразличная премудрость Божия (ст. 9, 10). Слышишь ли, что небесныя силы узнали все это теперь, а не прежде? Что замышляет царь, того не знает щитоносец. Да скажется ныне началом и властем церковию многоразличная премудрость Божия. Посмотри, какая честь оказана человеческому роду: вместе с нами и чрез нас вышния силы узнали тайны Царя. Но откуда видно, что апостол говорит здесь о небесных силах? Началами и властями он называет иногда и демонов: несть наша брань к крови и плоти, но к началом и ко властем и к миродержителем тмы века сего (Еф. VI, 12). Не о демонах ли и здесь говорит он, что они тогда узнали об этом? Нет, он говорит о вышних силах; сказав: началом и властем, он присовокупил: на небесных. Эти начала и власти - небесныя, а те начала и власти поднебесныя, поэтому он называл последних и миродержителями, выражая, что небо для них недоступно и что всю свою власть они обнаруживают в здешнем мире.

  3. Видишь ли, что небесныя силы узнали это вместе с нами и чрез нас? Но теперь я поведу речь в уплату долга и покажу, что существа Божия не знают ни начала, ни власти. Кто говорит об этом? Уже не Павел, не Исаия, не Иезекииль, но другой святой сосуд, сам сын грома, возлюбленный ученик Христов Иоанн, возлежавший на персях Господних и почерпавший из них божественныя струи. Что же говорит он? Бога никтоже виде нигдеже (Иоан. I, 18). По истине - сын грома: издал голос громче трубы, который может пристыдить всех прекословящих. Однако обратим внимание и на то, что, повидимому, противоречит этому. Что, скажи мне, вещаешь ты, Иоанн? Бога никтоже виде нигдеже? Что же нам думать, когда пророки говорят, что они видели Бога? Так Исаия говорит: видех Господа седяща на престоле высоце и превознесенне (Иса. VI, 1); также и Даниил: зрях, дондеже престоли поставишася, и Ветхий денми себе (Дан. VII, 9); и Михей: видех Господа Бога Израилева, седящаго на престоле своем (3 Цар. XXII, 19); и еще другой пророк: видех Господа, стояща на жертвеннице, и рече (ми): порази очистилище (Амос. IX, 1). И много можно собрать таких свидетельств. Как же Иоанн говорит, что Бога никтоже виде нигдеже? Нужно знать, что он говорит о точном понятии и ясном видении. А все, виденное пророками, было снисхождением, и никто из них не созерцал чистаго существа Божия, как видно из того, что каждый из них созерцал Бога различным образом. Бог есть существо простое, не сложное и не имеющее образа; а они все видели Его под различными образами. Это также объявляет Бог чрез другого пророка, и удостоверяя, что пророки видели не чистую сущность, говорит: Аз видения умножих и в руках пророческих уподобихся (Ос. XII, 10); не самую сущность Мою показывал Я, говорит Он, но снисходил приспособительно к немощи созерцавших. Притом Иоанн говорит не о людях только, что Бога никтоже виде нигдеже; это известно было и из вышесказаннаго, т. е. из пророческаго изречения, в котором говорится: Аз видения умножих и в руках пророческих уподобихся, и из ответа, даннаго Моисею; именно, когда Моисей желал видеть Бога лицем к лицу, то Он сказал ему: не узрит человек лице Мое, и жив будет (Исход. XXXIII, 20). Таким, образом это уже было известно нам и не подлежало сомнению. Итак, не об одном нашем роде, но и вышних силах говорит Иоанн: что Бога никтоже виде нигдеже: поэтому он и указывает на Единороднаго, как на учителя этого догмата. Чтобы кто-нибудь не сказал: откуда это известно? - он присовокупляет: Единородный Сын сый в лоне Отчи, той исповеда (Иоан. I, 18), приводя достовернаго свидетеля и учителя этого догмата. Если бы он хотел объяснить нам изречение Моисеево, то излишне было бы говорить, что Единородный исповедал это; не сказал бы он: Единородный, той исповеда, потому что еще прежде, нежели произнес это Иоанн, наученный Единородным, возвестил нам о том же пророк, наученный Богом. А так как Иоанн хотел открыть нам нечто большее сказаннаго прежде, именно то, что и вышния силы не видят Бога, то он и приводит учителем Единороднаго. Под видением же здесь разумей знание; у безтелесных сил нет ни зрачков, ни глаз, ни ресниц; но что у нас видение, то у них знание. Таким образом, когда ты слышишь, что Бога никтоже виде нигдеже, разумей то, что никто не познал Бога по существу, во всей точности. И когда услышишь о серафимах, что они закрывали глаза и отвращали взоры, и о херувимах, что они делали то же самое, не думай, что у них есть глаза или зрачки: - это принадлежности тел; - но веруй, что чрез это пророк указывает на их знание. Когда пророк говорит, что они не могли видеть снисходящаго Бога, то разумеет не что иное, как то, что они не могут воспринять ясного знания о Нем и точнаго постижения, и не дерзают пристально смотреть не только на чистое и совершеннейшее существо, но и на самое снисхождение Его. А пристально смотреть значит знать. Поэтому Евангелист, признавая, что человеческой природе несвойственно знать это, и что Бог непостижим даже для вышних сил, выставляет нам учителем этого догмата Самого седящаго одесную Бога и знающаго это в точности. Притом он не просто сказал: Сын, хотя и этого слова было бы достаточно для того, чтобы заградить уста безстыдных; ибо как много называвшихся христами, но истинный Христос один, и много называвшихся господами, но Господь один, и много называвшихся богами, но Бог один; так многие называются и сынами, но Сын один, и прибавка члена (o) достаточно может показать преимущество Единороднаго. Однако евангелист не удовольствовался этим, но сказав: Бога никтоже виде нигдеже, присовокупил: Единородный Сын, сый в лоне Отчи, той исповеда. Сначала он сказал: Единородный, а потом: Сын; потому что многие по общности этого названия уничтожают Его славу, почитая Его одним, из многих (сынов), так как название Сын есть общее всем. Посему апостол сначала поставил название: Единородный, как принадлежащее Ему исключительно, собственно, и несвойственное никому другому, чтобы ты был уверен, что и то общее название (Сын) не есть общее, но Его собственное, исключительное и никому другому не свойственное так, как Ему.

  4. Чтобы пояснить сказанное мною, я раскрою то же самое полнее. Название сын принадлежит и людям, принадлежит и Христу, но нам не собственно, а Ему собственно; название же единородный принадлежит только Ему, никому другому не принадлежит даже и несобственно. Итак, чтобы из названия, не принадлежащаго никому, кроме Его одного, ты заключил, что и другое название, принадлежащее многим, есть Его собственное, апостол сначала сказал: Единородный, а потом: Сын. Если же для тебя недостаточно и этого, говорит он, то я приведу еще третье (понятие), хотя простое и человеческое, однако такое, которое может и пресмыкающихся по земле возвести к мысли о славе Единороднаго. Какое же это? Сый в лоне Отчи. Выражение простое, но достаточное для означения близости, если мы будем понимать его богоприлично. Как слыша о престоле и сидении одесную, ты представляешь не престол, не место и не очертание, но под названием престола и общением в сидении разумеешь одинаковость и равенство чести; так и слыша о лоне, представляй не лоно и не место, но под названием лона разумей близость и дерзновение Сына в отношении к Родившему. Пребывание в лоне гораздо яснее, нежели сидение одесную, открывает и изображает нам близость Его к Родившему; потому что ни Отец не мог бы иметь Сына в своем лоне, если бы Он был не одного и того же с Ним существа, ни Сын не перенес бы пребывания в лоне Отчем, если бы существо Его было ниже. Посему, так как Сын и Единородный, пребывающий в лоне Отчем, в точности знает все Отчее, то Евангелист и употребил эти слова, чтобы представить точное знание Сына об Отце; потому что речь была о знании; а если это не так, то для чего упомянуто лоно? Если Бог не есть существо телесное, как и действительно Он не таков, и если приведенное выражение не указывает ни на сродство, ни на близость к Родившему, то оно поставлено без причины и напрасно, не доставляя нам никакой пользы. Но оно поставлено не напрасно, - нет, Дух ничего не вещает напрасно, а показывает близость Сына к Отцу. Евангелист, изрекая ту великую истину, что и вышния твари не видят Бога, т. е. не знают Его в точности, и желая представить достовернаго учителя этой истины, употребляет приведенныя слова, чтобы ты верил во всем Ему, как Сыну, как Единородному и как пребывающему в лоне Отчем, и ни в чем уже не сомневался. Если бы никто не оказался столь безстыдным, чтобы спорить, то я сказал бы, что это слово доказывает и вечность. Как в словах, сказанных Моисею: Аз есмь сый (Исход. III, 14), мы разумеем вечность; так и в этом изречении: Сый в лоне Отчи, можно разуметь вечное существование Сына в лоне Отца. Итак, всем этим у нас доказано, что существо Божие непостижимо для всякой твари; затем остается доказать, что только Сын и Дух Святый знают Его со всею точностию. Но, отлагая это до другой беседы, чтобы множеством сказаннаго не обременить памяти, я опять предложу обычное увещание. Какое же у нас было обычное увещание? Пребывать в непрестанной молитве трезвенным умою и бодрственною душою. Беседуя и прежде об этом, я видел во всех готовность к послушанию; посему странно было бы, обличая безпечных, не хвалить исправных. Итак, я хочу сегодня похвалить вас и воздать вам благодарность за послушание. А эта благодарность будет состоять в том, что я объясню вам, почему та молитва бывает прежде прочих, и для чего диакон повелевает тогда вводить бесноватых и одержимых злым неистовством и наклонять им головы. Для чего же он делает это? Демонское обладание составляет узы тяжкия и мучительныя, узы крепчайшия всякаго железа. Как в то время, когда выходит судья и намеревается сесть на возвышенном месте, темничные стражи выводят из здания всех содержимых в темнице и помещают их за решетками и занавесами судилища, неопрятных, нечистых, обросших волосами, одетых в рубища; так точно, по установлению отцов, в то время, когда Христос имеет явиться в таинствах и как бы сесть на возвышенном месте, приводятся бесноватые, как бы какие узники, не для того, чтобы они отдали отчет в преступлениях, как те узники, и подверглись наказанию и мучению, но чтобы в присутствии народа и всего города внутри (храма) совершались о них общия молитвы, чтобы все единодушно умоляли о них общаго Владыку и с сильным воплем просили помиловать их.

  5. Прежде я обличал тех, которые не остаются на такую молитву и проводят это время вне храма; теперь же я хочу обличить находящихся внутри храма, не за то, что они находятся внутри, но за то, что они, оставаясь здесь, бывают нисколько не лучше пребывающих вне, разговаривая между собою в столь страшное время. Что делаешь ты, человек? Видишь, сколько твоих братьев как бы в узах стоят около тебя, и разговариваешь о предметах посторонних? Неужели одного вида их недостаточно, чтобы поразить тебя и расположить к состраданию? Брат твой - в узах, а ты - в безпечности? Какое же, скажи мне, может быть прощение тебе, столь безчувственному, столь безчеловечному, столь жестокому? Как ты не боишься, чтобы в то время, когда ты разговариваешь, предаешься безпечности и разсеянности, какой-нибудь демон, выскочив оттуда и нашедши твою душу праздною и пустою, не вошел безпрепятственно в дом твой, увидев его оставленным без дверей? Не следует ли в этот час всем вместе проливать источники слез, всем смотреть плачущими глазами и во всей церкви происходить сетованиям и воздыханиям? После приобщения таинств, после принятия бани возрождения, после сочетания со Христом, этих агнцев волк успел похитить из стада и удержать их у себя; а ты, видя такое несчастие, не плачешь? Достойно ли это прощения? Ты не хочешь сострадать брату? По крайней мере страшись за себя самого и бодрствуй. Если бы ты увидел горящим дом своего соседа, то скажи мне, хотя бы этот сосед был злейшим из всех твоих врагов, не побежал ли бы ты гасить пожар, опасаясь, чтобы огонь, распространяясь далее, не дошел и до твоих дверей? Точно также разсуждай и о бесноватых; демонское обладание есть жестокий пламень и пожар. Смотри, чтобы демон, пролагая себе дорогу, не занял и твоей души, и, когда заметишь его присутствие, с великим усердием прибегни ко Владыке, чтобы демон, увидев душу твою пламенною и бодрствующею, признал твой ум недоступным для себя. Если он увидит тебя разсеянным и безпечным, то скоро вселится в тебя, как в пустое жилище; а если увидит тебя внимательным, бодрствующим и стремящимся к небесам, то не дерзнет даже смотреть на тебя. Итак, если ты презираешь братьев, то побереги по крайней мере себя самого, и загради лукавому демону вход в твою душу. А ничто так обыкновенно не ограждает вас от нападения, как молитва и усердное прошение. Это именно и повелевает всем диакон, когда говорит: прости станем добре; и это установлено не напрасно и не без причины, но для того, чтобы мы возвышали пресмыкающиеся по земле помыслы, чтобы, отвергнув разсеянность, происходящую у нас от забот о предметах житейских, могли представить душу свою прямо стоящею пред Богом. А что это справедливо, и что слово это относится не к телу, а к душе, и повелевает исправлять ее, можем узнать и от Павла, который употребил это выражение в том же смысле. В послании, обращаясь к людям павшим и отчаявшимся под бременем несчастий, он говорил: ослабленныя руки и ослабленная колена исправите (Евр. XII, 12). Что же мы скажем? Неужели он говорит о руках и коленах телесных? Нет, он беседует не с скороходами и не с борцами, но убеждает этими словами возстановить силу внутренних помыслов, ослабевшую от искушений. Представь, близ кого ты стоишь, с кем будешь призывать Бога: с херувимами! Подумай, с кем вместе ты ликуешь, и этого достаточно будет для возбуждения в тебе бдительности, когда вспомнишь, что ты, облеченный телом и связанный плотию, удостоен прославлять общаго всем Владыку вместе с безплотными силами. Итак, никто с разсеянною душею пусть не участвует в этих священных и таинственных песнопениях, никто пусть не имеет в себе житейских помыслов в такое время, но, изгнав из души все земное, переселив всего себя на небо и как бы стоя близ самаго престола славы и воспаряя вместе с серафимами, пусть каждый возносит всесвятую песнь Богу славы и величия. Для того и повелевается нам стоять добре в это время; ибо стоять добре значит не что иное, как стоять так, как следует человеку стоять пред Богом, со страхом и трепетом, с трезвенною и бодрственною душою. А что и это изречение относится к душе, объясняет также Павел, когда говорит: тако стойте о Господе, возлюбленнии (Фил. IV, 1). Как стрелок, желая метко пускать стрелы, прежде всего заботится о своем положении, старается стать прямо против цели и тогда начинает пускать стрелы; так и ты, намереваясь стрелять в злую голову диавола, сначала позаботься о состоянии своих помыслов, чтобы, приняв прямое и удобное для себя положение, успешно пускать в него стрелы.

  6. Это о молитве. Но так как диавол придумал, кроме нерадения в молитвах, еще некоторое другое весьма прискорбное зло, то нужно заградить для него и этот вход. Какое же зло придумал лукавый демон? Видя, что вы соединены как бы в одно тело и слушаете проповеди с великим усердием, он не посмел подослать кого-нибудь из своих слуг, чтобы их советами и внушениями отвлечь вас от слушания, так как знал, что никто из вас не допустит таких советников; но он вмешал в вашу толпу каких-то разбойников и карманных воров и настроил их похищать у многих, часто собирающих сюда, завязанное в их кошельках золото; это случалось здесь нередко и со многими. Итак, чтобы этого не было и чтобы потеря денег со временем не погасила ревности к слушанию, если многие будут подвергаться этому, я прошу и убеждаю всех вас, чтобы никто не входил сюда, имея при себе золото; ваше усердие к слушанию не должно служить для них поводом к злодеянию, и получаемое вами удовольствие от пребывания здесь не должно отравляться кражею денег. Диавол устроил это не для того, чтобы сделать вас бедными, но чтобы потеря денег, тяжко огорчая вас, отвлекала от ревности к слушанию. Так и Иова он лишил всего имущества не для того, чтобы сделать его бедным, но чтобы отклонить его от благочестия. Диавол заботится не о том, чтобы отнимать деньги (он знает, что деньги - ничто),- но чтобы лишением денег вовлечь душу в грех; и если он не в состоянии будет сделать этого, то будет считать себя неуспевшим ни в чем. Итак, когда он отнимает у тебя золото или при помощи хищников, или каким-нибудь другим способом, ты, возлюбленный, зная его намерение, прославь Владыку; тогда ты приобретешь более, чем потерял, и нанесешь врагу двойной удар, - тем, что не огорчился, и тем, что возблагодарил (Бога). Если он увидит, что потеря денег сокрушает тебя и побуждает роптать на Владыку, то никогда не перестанет делать тоже; а если увидит, что ты не только не хулишь создавшаго тебя Бога, но и благодаришь Его при каждом случающемся бедствии, то перестанет подвергать тебя искушениям, поняв, что искушение бедствиями служит для тебя поводом к благодарности и приготовляет тебе светлейшие венцы и большия награды. Тоже было и с Иовом. Когда диавол, отняв у него имущество и поразив его тело, увидел его приносящим благодарение (Богу), то не посмел более приступать, но потерпел постыдное и решительное поражение и отступил, сделав подвижника Божия более славным. Зная это, будем и мы бояться только одного - греха, а все прочее переносить мужественно, хотя бы постигла нас потеря имущества, или телесная болезнь, или неуспех в делах, или оскорбление, или клевета, или какое-нибудь другое бедствие; все это не по свойству своему таково, что не только не повредит нам, но может принести нам величайшую пользу, если мы будем переносить это с благодарностию, и доставит нам большия награды. Ты знаешь, что и Иов после того, как увенчался всякими венцами терпения и мужества, получил вдвойне все потерянное. А ты получишь все не вдвойне и не втройне, но во сто крат больше, если будешь переносить несчастие мужественно и наследуешь жизнь вечную, которой да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава ныне и всегда и во веки веков. Аминь.

СЛОВО ПЯТОЕ.

О непостижимом.

  ЕСЛИ кто намеревается говорить о предмете обширном, который требует продолжительных разсуждений и вполне разъясняется не в один, два или три дня, но в более продолжительное время, тот должен, по моему мнению, предлагать учение уму слушателей не все вдруг и за один раз, но разделить целое на многия части и чрез такое раздробление сделать бремя речи легким и удобоприемлемым. Наш язык, и слух, и каждое из наших чувств имеют свою меру, законы и назначенные им пределы, и если кто решается когда-нибудь преступить эти пределы чувств, то лишается и присущей им силы. Что приятнее света, скажи мне? Что радостнее солнечных лучей? Однако это приятное и радостное становится неприятным и тягостным, когда действует на глаза наши чрез меру. Для того Бог и определил после дня следовать ночи, чтобы она, приняв утомленные глаза наши, сомкнула веки, усыпила зрачки, успокоила ослабевшую у нас зрительную силу и сделала ее способнейшею к созерцанию следующаго дня. Поэтому бодрствование и сон, противоположные друга другу, при умеренности одинаково приятны, и, называя приятным свет, мы называем приятным также и сон, разлучающий нас со светом. Так неумеренное всегда тягостно и неприятно, а умеренное приятно, полезно нам и отрадно. Посему и я, продолжая речь о непостижимом уже четвертый или пятый день, и сегодня не намерен окончить ее, но, предложив вам, возлюбленные, умеренную беседу об этом, думаю опять дать отдохновение уму вашему. На чем же мы ранее остановили речь? Необходимо продолжить ее с того места; потому что учение следует в непрерывном порядке. Тогда мы говорили, что сын грома сказал: Бога никтоже виде нигдеже: Единородный Сын, сый в лоне Отчи, той исповеда (Иоан. I, 18). Сегодня надобно узнать, где исповедал это сам Единородный Сын Божий. Отвеща Иисус иудеям, говорит евангелист, и рече: не яко Отца видел есть кто, токмо сый от Бога, сей виде Отца (Иоан. VI, 43, 46). Здесь опять видением Он называет знание. Сказал не просто: никто не знает Отца, и замолчал, чтобы кто-нибудь не подумал, что это говорится только о людях; но желая показать, что ни ангелы, ни архангелы, ни вышния силы (не знают Отца), Он объяснил это прибавлением; ибо сказав: не яко Отца видел есть кто, Он присовокупил: токмо сый от Бога, сей виде Отца. Если бы Он сказал просто: никто, то многие из слушателей, может быть, подумали бы, что это сказано только о нашем роде; а теперь, сказав: никто, и прибавив: токмо Сын, этим прибавлением Единороднаго Он исключил всякую тварь. Неужели, скажут, Он исключил и Духа Святаго? Нет, так как Дух не есть часть творения. Слово никто всегда употребляется для исключения одной только твари. Равным образом, когда говорится об Отце, то не исключается Сын, и когда говорится о Сыне, то не исключается Дух. А чтобы здесь показать, что слово: никто сказано не для исключения Духа, но для изъятия твари, послушаем, как о том же самом знании, которое приписывается одному Сыну, говорит Павел в беседе с Коринфянами. Что же говорит он? Кто бо весть яже в человеце, точию дух человека живущий в нем? Такожде и Божия никтоже весть, точию Дух Божий (1 Кор. II, 11). Как здесь слово: никто не исключает Сына, так и изреченное Христом слово: никто не исключает Духа Святаго. Отсюда очевидна истина сказаннаго. Если бы в словах: никто не видел Отца, токмо сый от Бога, исключался Дух, то напрасно Павел говорил бы, что как человек знает находящееся в нем самом, так и Дух Святый с точностию знает сущее в Боге. В таком же смысле употребляется и слово един, оно имеет одинаковое с тем значение и силу. Смотри: един, говорит апостол, Бог Отец, из Него же вся, и един Господь Иисус Христос, Имже вся (1 Кор. VIII, 6). Если наименование Отца единым Богом, исключает Сына из Божества, то и наименование Сына единым Господом исключает Отца из господства; но Отца не исключают из господства слова: един Господь Иисус Христос, следовательно и Сына не исключают из Божества слова: един Бог Отец.

  2. Если же опять скажут, что Отец называется единым Богом потому, что Сын, хотя и есть Бог, но не такой Бог, как Отец; то из тех самых положений, которыя допускают еретики (а мы не сказали бы этого), следовало бы, что Сын называется единым Господом потому, что Отец, хотя есть и Господь, но не такой Господь, как Сын. Если же последнее нечестиво, то и первое неосновательно. Напротив, как выражение: един Господь не исключает Отца из истиннаго господства и не приписывает господства одному только Сыну; так и выражение: един Бог не исключает Сына из истиннаго, существеннаго и совершеннаго Божества, и не показывает, что оно принадлежит только Отцу. А что Сын есть Бог и такой же Бог, как Отец, оставаясь впрочем Сыном, это видно из самаго прибавления. Если бы имя Бог принадлежало только Отцу и не могло указывать нам на другую Ипостась, кроме одной нерожденной и первой Ипостаси, для которой одной оно было бы собственным и отличительным именем, то излишне было бы прибавлено слово Отец; тогда достаточно было бы, сказать един Бог, и мы поняли бы, о ком говорится. Но так как имя Бог есть общее для Отца и Сына, и сказав: един Бог, Павел не определил бы, о ком он говорит, то ему нужно было прибавить: Отец, чтобы показать, что он говорит о первой и нерожденной Ипостаси, так как название Бог не могло именно на нее указывать, потому что оно есть общее у Отца с Сыном. Одни из этих имен суть общия, а другия собственныя; общия употребляются для того, чтобы показать безразличие существа, а собственныя для того, чтобы означить свойство Ипостасей. Имена: Отец и Сын суть собственныя имена каждой Ипостаси; а имена Бог и Господь - общия. Итак поставив общее имя: един Бог, апостол должен был прибавить и собственное имя, чтобы ты знал, о ком он говорит и чтобы нам не впасть в безумие (еретика) Савеллия. А что имя Бог не больше имени Господь, и имя Господь не меньше имени Бог, видно из следующаго. Во всем Ветхом Завете Отец непрестанно называется Господом. Господь Бог твой, говорится, Господь един есть (Втор. VI, 4); и еще: Господу Богу твоему поклонишися, и тому единому послужиши (Втор. VI, 13); и еще: велий Господь наш и велия крепость Его, и разума Его несть числа (Псал. CXLVI, 5); и еще: да познают, яко имя тебе Господь, ты един вышний по всей земли (Псал. LXXXII, 19). А если бы имя Господь было меньше имени Бог и недостойно этого существа, то не следовало бы говорить: да познают, яко имя тебе Господь. Также, если бы имя Бог было больше и досточтимее имени Господь, то не следовало бы Сыну, Который, по их мнению, менее Отца, называться именем, принадлежащим Отцу, таким, которое было бы собственным именем одного только Отца. Но это не так, не так. И Сын не менее Отца, и имя Господь не ниже имени Бог. Посему Писание и употребляет эти названия безразлично и об Отце и о Сыне. Вы слышали, что Отец называется Господом; теперь мы покажем вам, что и Сын называется Богом. Се дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя ему Еммануил, еже есть сказаемо: с нами Бог (Ис. VII, 14; Матф. I, 2). Видишь ли, что и Отцу принадлежит имя Господь, и Сыну имя Бог? Как там сказано: да познают, яко имя Тебе Господь; так и здесь говорится: нарекут имя ему Еммануил. И еще: отроча родися нам, сын и дадеся нам и нарицается имя его: велика совета Ангел, Бог крепкий, властелин (Ис. IX, 6). Обрати внимание на благоразумие и духовную мудрость пророков. Чтобы, сказав просто: Бог, не внушить мысли, будто они говорят об Отце, они сначала упоминают о домостроительстве, так как, конечно, не Отец родился от Девы и был отроком. И другой пророк говорит о Нем таким же образом: сей Бог наш, не вменится ин к Нему (Варух. III, 36). Но о ком он говорит это? Не об Отце ли? Нет; потому что и он, послушай, как упоминает о домостроительстве. Сказав: сей Бог наш, не вменится ин к Нему, он присовокупил: изобрете всяк путь хитрости, и даде ю Иакову отроку своему и Израилю возлюбленному от Него: по сем на земли явися и с человеки поживе (ст. 37. 38). А Павел говорит: от нихже Христос по плоти, сый над всеми Бог, благословен во веки, аминь (Рим. IX, 5); и еще: всяк блудник, или лихоимец не имать достояния в царствии Христа и Бога (Ефес. V, 5); и еще: явления великаго Бога и Спаса нашего Иисуса Христа (Тит. II, 13). Так же называет Его и Иоанн, изрекая: в начале бе Слово, и Слово бе к Богу и Бог бе Слово (Иоан. I, 1).

  3. Так, скажут, но ты покажи и те места, где Писание, упоминая о Сыне вместе с Отцем, называет Отца Господом. А я покажу не только это, но и то, что Писание и Отца называет Господом и Сына Господом, также называет Отца Богом и Сына Богом, поставляя вместе оба имени. Где же можно найти это? Христос, беседуя некогда с иудеями, говорит: что вам мнится о Христе? Чий есть Сын? Глаголаша Ему: Давидов. Глагола им: како убо Давид духом Господа Его нарицает, глаголя: рече Господь Господеви моему: седи одесную Мене (Матф. XXII, 42-44)? Вот Господь и Господь. Хочешь ли знать, где Писание говоря Об Отце вместе с Сыном, называет их Богом и Богом? Послушай пророка Давида и апостола Павла, которые показывают нам это. Престол твой, Боже, в век века, жезл правости, жезл царствия твоего: возлюбил еси правду и возненавидел еси беззаконие: сего ради помаза тя, Боже, Бог твой елеем радости паче причастник твоих (Псал. XLIV, 7, 8). И Павел также привел это свидетельство в словах: ко ангелом своим глаголет: творяй ангелы своя духи: к Сыну же: престол Твой, Боже, в век века (Евр. I, 7, 8). Но скажут, почему же, в упомянутом месте (1 Кор. VIII, 6) Павел назвал Отца Богом, а Сына Господом? Там он сделал это не напрасно и не без причины, а потому, что у него была речь к язычникам, страдавшим многобожием. Чтобы они не могли сказать ему: обвиняя нас за то, что мы признаем многих богов и многих господ, ты сам подлежишь тому же обвинению, когда говоришь о богах, а не о Боге; поэтому Павел, снисходя к их немощи, называет Сына другим именем, имеющим одинаковую силу. А что это истинно, для убеждения я прочитаю это место повыше, и вы ясно увидите, что сказанное не есть моя догадка. О идоложертвенных же вемы, яко вси разум имамы: разум убо кичит, а любы созидает: о ядении же идоложертвенных вемы, яко идол ничто же есть в мире и яко никто же Бог ин токмо един (1 Кор. VIII, 1-4). Видишь ли, что он говорит это, обращаясь к тем, которые признавали многих богов? Аще бо и суть глаголемии бози мнози, или на небеси или на земли (опять он возстает против них), яко же суть бози мнози и господие мнози, т. е. так называемые боги; но нам един Бог Отец, из Него же вся, и един Господь Иисус Христос, Имже вся (ст. 5, 6). Для того он и присовокупил слово: един, чтобы они не подумали, будто опять вводится многобожие; он назвал Отца единым Богом, не исключая Сына из Божества, равно как и Сына назвал единым Господом, не исключая Отца из Господства, но исправляя недостаток слушателей и не желая подавать им какого-либо повода к заблуждению. Это было причиною и того, что пророки не ясно и открыто, но темно и редко возвещали иудеям о Сыне Божием. Едва только избавившись от многобожнаго заблуждения, иудеи снова подверглись бы той же болезни, если бы опять услышали о Боге и Боге. Посему пророки везде непрестанно говорят, что Бог един, и несть разве Его (Втор. IV, 35; Иса. XLV, 5, 21), говорят, не отвергая Сына, - да не будет, - но желая исцелить немощь иудеев и отклонить их от мысли о многих и мнимых богах. Итак когда ты услышишь слова: един и несть иного и другия подобныя, то не унижай славы Троицы, но из этих выражений заключай о разстоянии между Ею и тварию; ибо в другом месте сказано: кто бо разуме ум Господень (Иса. XL, 13. Римл. XI, 34)? А что здесь также не отрицается разумение ни в Сыне, ни в Духе, это объяснено уже сказанным ранее, когда мы приводили в свидетельство слова: кто бо весть яже в человеце, точию дух человека живущий в нем? Такожде и Божия никтоже весть, точию Дух Божий (1 Кор. II, 11): Также и Христос говорит: никтоже знает Сына, токмо Отец, ни Отца кто знает, токмо Сын (Матф. XI, 27). Так и в следующих словах: не яко Отца видел есть кто, токмо сый от Бога, сей виде Отца (Иоан. XI, 46). Сказав, что он знает Отца с точностию, Христос вместе с тем привел и причину, почему Он знает. Какая же эта причина? Бытие от Него; а доказательством бытия от Него служит опять то, что Он знает Отца с точностию; ибо потому Он знает Отца совершенно, что имеет бытие от Него; признаком же бытия от Него служит совершенное знание Его. Никакое существо не может хорошо знать высшаго существа, хотя бы между ними было и малое разстояние. Послушай, что говорит пророк об ангелах и человеческом роде, как не велико различие между ними. Сказав: что есть человек, яко помниши его, или сын человечь, яко посещаеши его, он присовокупил: умалил еси его малым чим от ангел (Псал. VIII, 5, 6). И однако, так как несомненно есть между ними некоторое разстояние, хотя и малое, мы не знаем с точностию существа ангелов и не можем узнать его, сколько бы ни размышляли о нем.

  4. Но что я говорю об ангелах, когда мы не знаем хорошо, или вернее, нисколько не знаем даже сущности нашей души? А если те будут спорить, будто знают ее, то спроси, что такое душа по существу: воздух ли, или дыхание, или ветер, или огонь? Они скажут, что душа не есть ни одна из этих вещей, потому что все оне телесны, а душа безтелесна. Итак они не знают ни ангелов, ни собственных своих душ, а утверждают, будто знают с точностию Владыку и Создателя всего? Что может быть хуже такого безумия? Но для чего я говорю: что такое душа по существу? Даже и того нельзя сказать, как она находится в нашем теле. Что можно сказать об этом? То ли, что она распростирается по составу тела? Но это нелепо; потому что это свойственно телам; а к душе это не относится, как видно из того, что часто и по отсечении рук и ног она остается целою и нисколько не сокращается от искажения тела. Или она не находится во всем теле, а сосредоточена в какой-нибудь его части? В таком случае прочия части необходимо должны быть мертвыми; потому что бездушное совершенно мертво. Но и этого сказать нельзя. Таким образом то, что душа существует в нашем теле, мы знаем, а как она существует, этого не знаем. Познание о ней Бог сокрыл от нас для того, чтобы сильнее заградить нам уста, удержать нас и заставить оставаться внизу, а не любопытствовать и не изследовать того, что выше нас. Впрочем, чтобы нам не доказывать этого соображениями разума, мы опять обратимся к Писанию. Не яко Отца видел есть кто, говорит (Господь), токмо сый от Бога, сей виде Отца (Иоан. VI, 46). Что же из этого? - скажут, - этим изречением еще не приписывается Сыну совершенное знание. То, что тварь не знает Отца, Он выразил в словах: не яко Отца видел есть кто, и то, что Сын знает Его, Он также выразил в прибавлении: токмо сый от Бога, сей виде Отца; но что он знает Отца совершенно и так, как самого Себя, это еще не доказано. Можно думать, скажут, что вполне не знает Его ни тварь, ни Сын, и что Сын, хотя имеет понятие об Отце более ясное, нежели тварь, но также несовершенное. То, что Он видит Отца, каков Он есть, и знает Его, Он сказал; а что Он знает Его совершенно и так, как самого Себя, этого еще не объявил. Но хотите ли, я докажу и это Писаниями, и именно изречением самого Христа? Послушаем, что говорит Он к иудеям: якоже знает мя Отец, и Аз знаю Отца (Иоан. X, 15). Какого еще хочешь ты знания совершеннее этого? Спроси возражающаго: совершенно ли Отец знает Сына и точно ли имеет всякое знание о Нем, так что ничто не сокрыто от Него касательно Сына, но Ему принадлежит полное знание? Да, скажет он. Итак, когда ты услышишь, что и Сын знает Отца так, как Он - Сына, не ищи больше ничего, когда знание их совершенно одинаково. Тоже самое выражает Он и в другом месте, когда говорит: никтоже знает Сына, токмо Отец, ни Отца кто знает, токмо Сын, и ему же аще волит Сын открыти (Матф. XI, 27). А открывает Он об Отце не столько, сколько Сам знает, но сколько мы вмещаем. Так поступает не только Христос, но даже Павел, который говорит своим ученикам: не могох вам глаголати яко духовным, но яко плотяным, яко младенцем о Христе: млеком вы напоих, а не брашном: ибо не у можасте (1 Кор. III, 1, 2). Но, скажут, он говорил это только коринфянам. А что, если я докажу, что он знал и нечто другое, чего не знал никто из людей, и умер, зная это один из всех людей? Где же сказано об этом? В послании к Коринфянам, где он сам говорит: слышал неизреченны глаголы, ихже не леть есть человеку глаголати (2 Кор. XII, 4). И однако тот самый, который слышал тогда неизреченны глаголы, ихже не леть есть человеку глаголати, имел знание частное и гораздо меньшее будущаго. Сам он, сказав то, сказал и это: от части разумеваем, и от части пророчествуем, и еще: егда бех младенец, яко младенец глаголах, яко младенец мудрствовах, яко младенец смышлях, и еще: вижу ныне яко зерцалом в гадании, тогда же лицем к лицу (1 Кор. XIII, 9-12). Из этого открывается нам вся лживость еретиков; если самое существо неведомо не в том, что оно существует, а в том, каково оно, то было бы крайне безумно давать ему название. Даже если бы оно было известно и познано, и тогда нам было бы не безопасно самим от себя давать наименование существу Владыки. Если Павел не осмелился дать названия вышним силам, но сказав, что Бог посадил Христа превыше всякаго началства и власти и силы, и всякаго имене именуемаго не точию в веце сем, но и во грядущем (Ефес. I, 21), и научив нас, что есть такия названия сил, которыя мы узнаем только в будущем, не дерзнул сам заменить их другими и даже изследовать их, то какого прощения, или какого оправдания могут удостоиться те, которые дерзают поступать так в отношении к существу Владыки? Если самое существо (Божие) неведомо, то надобно удаляться от них, как от сумасшедших. То, что Бог не рожден, известно; а что это название есть название Его существа, этого не сказал никакой пророк, не открыл никакой апостол, никакой евангелист. И это вполне понятно, потому что не зная самаго существа, как они могли бы назвать его по имени?

  5. Но что я говорю о божественных Писаниях, когда эта нелепость так очевидна и беззаконие так велико, что даже язычники, уклонившиеся от истины, никогда не дерзали сказать что-нибудь подобное? И из них никто не осмелился определить Божественное существо и выразить его одним названием. И что я говорю о Божественном существе, когда они, разсуждая о природе безтелесных существ, даже ея не определили надлежащим, образом, но предлагали некоторое темное изображение и описание ея, а не определение? А как еще умничают еретики? Таким образом, говорят они, ты не знаешь того, что почитаешь? На это совсем не следовало бы даже отвечать после того, как из Писаний доказано, что невозможно знать Бога в Его существе; но так как я говорю не по вражде, а для их исправления, то теперь докажу, что не знают Бога не те, которые не знают Его существа, а те, которые усиливаются познать это существо. Скажи мне: если бы два человека спорили между собою о знании величины неба, и один из них говорил бы, что человеческим глазом невозможно обнять его, а другой утверждал бы, что все небо можно измерить пядию руки, то кому из них мы приписали бы знание величины неба, тому ли, кто утверждает, будто знает, сколько в нем пядей, или тому, кто признает свое незнание? Если же тот, кто отступает пред величиною неба, оказывается более знающим эту величину, то как мы не будем относиться с таким же благоговением к Богу? Не крайнее ли это безумие? От нас требуется только знать, что Бог существует, а не изследовать Его существа, о чем послушай, как говорит Павел: веровати же подобает приходящему Богу, яко есть (Евр. XI, 6). Также и пророк, осуждая некоторых в нечестии, осуждает не за незнание того, что такое Бог, но за непризнание того, что Бог существует: рече, говорит он, безумен в сердце своем: несть Бог (Псал. XIII, 1). Итак, если этот безумец оказывается нечестивым не потому, что не знает существа Божия, а потому, что не признает бытия Божия, то для благочестия довольно признавать, что Бог существует. Но у них придумано и некоторое другое возражение. Какое же? Сказано, говорят они, что дух есть Бог (Иоан. IV, 24). Но разве этим, скажи мне, определяется существо Его? Кто может допустить это, если он хотя сколько-нибудь приближался к дверям божественных Писаний? На таком основании можно было бы сказать, что Бог есть огонь; как написано, что Бог есть дух, так же написано, что Бог огнь поядай есть (Евр. XII, 29); а в другом месте, - что Он есть источник воды живы (Иер. II, 13); и не только можно было бы сказать, что Бог есть дух, источник и огонь, но и душа, и ветер, и ум человеческий, и многое другое, гораздо более неуместное; не нужно перечислять все и подражать их безумию. Название дух означает многое; например - нашу душу, как говорит Павел: предати таковаго сатане, да дух спасется (1 Кор. V, 5); и ветер, как говорит пророк: духом бурным сокрушиши их (Псал. XLVII, 8). Тем же именем называется и духовное дарование: самый дух, говорит апостол: спослушествует духови нашему (Римл. VIII, 16); и еще: помолюся духом, помолюся же и умом (1 Кор. XIV, 15). Так же называется и гнев, как говорит Исаия: не ты ли был еси помышляя духом жестоким убити я (Иса. XXVII, 8)? Духом называется и помощь Божия: дух лица нашего помазанный Господь (Плач. Иер. IV, 20). Всем этим, по их мнению, был бы у нас Бог, и слагался бы из всего этого. Но чтобы нам не пустословить, выставляя на вид не нуждающееся в опровержении, окончим теперь речь против них и всецело обратимся к молитве; и чем более они оказывают нечестия, тем более мы будем просить и молиться о них, чтобы они когда-нибудь оставили свое безумие. Сие бо приятно пред Спасителем нашим Богом, иже всем человеком хощет спастися и в разум истины приити (1 Тим. II, 3, 4).

  6. Итак не перестанем совершать о них моления. Молитва есть оружие великое, сокровище неоскудевающее, богатство никогда неистощаемое, пристань безмятежная, основание спокойствия; молитва есть корень, источник и мать безчисленных благ и могущественнее царской власти. Бывает иногда, что облеченный диадимою страдает горячкою и лежит на постели в воспалении, а около него стоят врачи, копьеносцы, слуги, военачальники, но ни искусство врачей, ни присутствие друзей, ни услужливость рабов, ни множество лекарств, ни драгоценность убранства, ни изобилие богатства, и ни что другое человеческое не может облегчить постигшей его болезни. Если же войдет кто-нибудь, имеющий дерзновение пред Богом, и только коснется его тела, и вознесет о нем чистую молитву, то вся болезнь исчезает, и таким образом, чего не могли сделать богатство, множество прислужников, опытное искусство и величие царской власти, то часто могла совершать молитва одного беднаго и нищаго. Впрочем я говорю о молитве не пустой и разсеянной, но возносимой с усердием, из души скорбящей и сердца сокрушеннаго. Такая молитва восходит к небу; как вода, пока течет по ровной местности и имеет большой простор, не поднимается к верху, а когда руки водопроводчиков снизу задержат и стеснят ее, то она быстрее всякой стрелы устремляется в высоту, так точно и душа человеческая, пока пользуется большою свободою, развлекается и разсеевается, а когда низменныя обстоятельства стеснят ее, то она, выдержав хорошее испытание, возносит горе чистыя и усердныя молитвы. А чтобы тебе убедиться, что молитвы, совершаемыя в скорби, скорее могут быть услышаны Богом, послушай, что говорит пророк: ко Господу, внегда скорбети ми, воззвах, и услыша мя (Псал. CXIX, 1). Возбудим же свою совесть, опечалим душу памятию о грехах, опечалим не для того, чтобы стеснить ее, а для содействия тому, чтобы она была услышана, чтобы она трезвилась, бодрствовала и достигала до самых небес. Ничто так не отгоняет безпечности и разсеянности, как скорбь и печаль; она отвсюду сосредоточивает душу и обращает ее к самой себе. Кто так скорбит и молится, тот после молитвы может испытать в своей душе великое удовольствие. Как сгустившияся облака сначала делают воздух мрачным, а низпустив обильный дождь и излив всю влагу, оставляют воздух чистым и светлым; так точно и печаль, пока скопляется внутри, помрачает наш ум, а когда разрешится словами молитвы и соединенными с нею слезами, и выйдет извнутри вон, то оставляет в душе великую ясность, так как в душу молящагося входит, как некоторый луч, помощь Божия. Между тем какая у многих холодная отговорка? Я не имею дерзновения, говорят они, я стыжусь и не могу открыть уста. Это - сатанинская стыдливость, это - прикрытие безпечности; этим диавол хочет затворить для тебя двери, ведущия к Богу. Ты не имеешь дерзновения? Но великое дерзновение, великая польза в том и состоит, чтобы считать себя не имеющим дерзновения; равно как стыд и крайняя опасность - считать себя имеющим дерзновение. Если ты имеешь много заслуг и не знаешь за собою ничего худого, но считаешь себя имеющим дерзновение, то всякая молитва твоя не действительна; если же ты носишь в совести великое бремя грехов и при этом признаешь себя последним из всех, то ты будешь иметь великое дерзновение пред Богом, хотя еще нет смиренномудрия в том, чтобы грешник считал себя грешником. Смиренномудрие состоит в том, чтобы, сознавая за собою много великаго, ничего великаго о себе не думать, чтобы, уподобляясь Павлу и имея возможность сказать: ничесо же в себе свем, в то же время говорить: но ни о сем оправдаюся (1 Кор. IV, 4), и еще: Христос Иисус прииде грешники спасти, от нихже первый есмь аз (1 Тим. I, 15). В том и состоит смиренномудрие, когда кто, будучи высоким по заслугам, смиряет сам себя в уме. Впрочем Бог, по неизреченному Своему человеколюбию, не отвергает от Себя и принимает не только смиренномудрствующих, но и тех, которые искренно исповедуют грехи свои, - бывает милостив и благ даже и к таким людям. А чтобы тебе убедиться, какое великое благо - не мечтать о самом себе ничего великаго, представь в уме две колесницы, из которых в одну запряги праведность и высокомерие, а в другую грех со смиренномудрием, и ты увидишь, что колесница греха опередит праведность не собственною силою, но силою, сопряженнаго с ним смиренномудрия; а колесница праведности отстанет, не по немощи праведности, но по тяжести и громадности высокомерия. Как смиренномудрие своею превосходною высотою преодолевает тяжесть греха и быстро восходит на небо, так высокомерие, по своей великой тяжести и громадности, может пересилить и превыспреннюю праведность и легко увлечь ее вниз.

  7. А что первая колесница бывает быстрее последней, вспомни о фарисее и мытаре. Фарисей впряг вместе праведность и высокомерие, и говорил так: Боже, хвалу тебе воздаю, яко несмь, якоже прочие человецы, хищницы, неправедницы, или якоже сей мытарь (Лук. XVIII, 11). О безумие! Его высокомерие не удовольствовалось сравнением со всем родом человеческим, но с великим неистовством напало и на близ стоявшаго мытаря. Что же тот? Он не возстал против поношения, не оскорбился укоризною, но великодушно перенес сказанное, и стрела врага сделалась для него врачевством и исцелением, поношение - похвалою, укоризна - венцом. Так велико благо - смиренномудрие; так полезно - не оскорбляться злословиями других и не раздражаться обидами ближних! Можно и от них получить себе великое и важное благо, как и было с мытарем. Претерпев поношение, он очистился от грехов, и сказав: милостив буди мне грешнику (Лук. XVIII, 13), сниде оправдан паче онаго (ст. 14); слова оказались выше дел, изречениями побеждены деяния. Фарисей выставлял на вид праведность, пост и десятины; а мытарь произнес простыя слова, и избавился от грехов, потому что Бог не слова только слышал, но видел и душевное расположение, с которым они были произнесены, нашел его уничиженным и сокрушенным и помиловал, по Своему человеколюбию. Впрочем это я говорю не для того, чтобы мы грешили, но чтобы были смиренномудрыми. Если мытарь, человек отличавшийся крайним нечестием, приобрел такое благоволение Божие не смиренномудрием, а только раскаянием, объявлением грехов своих и исповеданием того, чем он был, то какую великую помощь получат от Бога те, которые совершили много добрых дел и ничего великаго о себе не думают? Посему прошу, убеждаю и умоляю вас - непрестанно исповедывать свои грехи пред Богом. Я не выставляю тебя на вид пред подобными тебе рабами и не принуждаю открывать грехи людям; раскрой совесть свою пред Богом, покажи Ему свои раны и проси у Него врачевства, покажи Тому, Который не укоряет, а врачует; Он видит все, хотя бы ты и умолчал. Скажи же, чтобы тебе получить пользу, скажи, чтобы, сложив с себя здесь все грехи, отойти туда чистым и безгрешным, и избавиться от будущаго невыносимаго их обнаружения. Три отрока находились в лещи, предав душу свою за исповедание Владыки, и однако, после столь великих подвигов, они говорят: несть нам отверсти уст, студ и поношение быхом рабом твоим и чтущим тя (Дан. III, 33). Для чего же вы отверзаете уста? Для того, говорят они, чтобы сказать именно это, что несть нам отверсти уста, и этим преклонить к себе Владыку. Сила молитвы погашала силу огня, обуздывала ярость львов, останавливала войны, прекращала сражения, утишала бури, прогоняла демонов, отверзала врата неба, расторгала узы смерти, отгоняла болезни, отражала злобу, укрепляла колеблющиеся города; и свыше посылаемые удары, и человеческия козни, и все вообще бедствия отклоняла молитва. Опять я говорю не о той молитве, которая бывает только на устах, но о той, которая возносится из глубины души. Если деревья глубоко пустили свои корни, то их не сокрушат и не вырвут даже безчисленные напоры ветра, потому что корнями своими они крепко держатся в глубине земли; так точно и молитвы, возносимыя из глубины души, имея там свои корни, безопасно возносятся горе и не задерживаются никакими нападениями помыслов. Поэтому и пророк говорит: из глубины воззвах к Тебе, Господи (Псал. CXXIX, 1). Я говорю все это не для того, чтобы вы только хвалили, но чтобы исполняли и на деле. Если несчастные получают некоторую отраду, высказывая людям свои несчастия и с прискорбием описывая постигшия их бедствия, как будто в словах своих находят некоторое облегчение, то тем более ты получишь облегчение и великое утешение, если откроешь твоему Владыке страдания души своей. Человек часто тяготится тем, кто сетует и плачет перед ним, отстраняется и отвращается от несчастнаго; а Бог поступает не так, но принимает и привлекает к Себе, и хотя бы ты продолжительно высказывал Ему свои несчастия, Он тогда еще более любит тебя и внимает твоим молениям. Это самое выражая, Христос говорил: приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы (Матф. XI, 28). Итак Он зовет, - не отвратим своего слуха; Он влечет, - не будем убегать от Него; хотя бы у нас было множество грехов, тогда еще более будем прибегать к Нему, потому что таких Он и призывает. Не приидох, бо, говорит Он, призвати праведники, но грешники на покаяние (Матф. IX, 13). И там Он называет обремененными и труждающимися тех, которые обременены тяжестью грехов. Он называется Богом утехи и Богом щедрот (2 Кор. I, 3), потому что его непрестанная деятельность та, чтобы утешать и призывать скорбящих и сетующих, хотя бы у них было множество грехов. Только предадим Ему себя, только прибегнем к Нему и не будем отступать, и тогда мы на опыте познаем истину сказаннаго, и ничто случающееся с нами не в состоянии будет опечалить нас, если будем возносить молитву напряженную и усердную; посредством ея мы избавимся от всего, что бы нас ни постигло. И удивительно ли, что сила молитвы может прекращать человеческия горести, если она легко погашает и истребляет самые грехи? Итак, чтобы нам легко провести настоящую жизнь, свергнуть все грехи, какие мы навлекли на себя, и с дерзновением предстать пред престолом Христовым, будем постоянно приготовлять себе это врачевство, составляя его из слез усердия, постоянства и терпения. Таким образом мы и будем наслаждаться постоянным здоровьем и получим будущия блага, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава ныне, и всегда и во веки веков. Аминь.

[1] Вероятно, один из тех Феодоров, которых император Валент с 374 г. преследовал по подозрению в домогательстве верховной власти. Созомена, Церк. Ист. Кн. VI, гл. 35.