Оп.: Новая Польша № 11 / 2000.

— Насколько память о польско-большевистской войне 1920 года еще жива в сознании русского народа?

Борис Носов: Что значит «еще»? Ее никогда и не было. Если вы выйдете сейчас на улицы Москвы и, не уточняя, что речь идет о 1920 годе, спросите десяток случайных прохожих, что они знают о польско-советской войне, то каждый посмотрит на вас с удивлением и скажет, что со времен Ивана Сусанина русские с поляками не воевали. Кто-то, может, вспомнит еще о польских восстаниях. В любом случае польско-большевистской войны 1920 г. в памяти русских не существует.

— Ее предали забвению?

— Нет, ее и не существовало. В 20 х гг. официальная пропаганда говорила о походе Антанты против Советской России. Постоянно повторяли известный тезис о 14 государствах, войска которых участвовали в гражданской войне на стороне белых. Среди этих 14 стран была и Польша. Наравне с греческими, французскими, английскими и другими войсками. С самого начала официальная советская пропаганда избегала подчеркивать, что в 1920 г. велась война между Польшей и советской Россией. Для советских людей это был только один из эпизодов «гражданки». Конечно, дипломаты или военные историки писали работы на тему битвы под Варшавой или Рижского мирного договора, однако они были предназначены специалистам и до широкой общественности не доходили.

— Но везде в обиходе было и до сих пор остается слово «белополяки».

— Да, конечно, «белополяки» и «белые паны». Однако мы должны отдавать себе отчет в том, что — хоть, может, звучит это немного парадоксально — в сознании советского народа эти слова не были тесно связаны с конкретным народом или государством. Это были определения из арсенала классовой борьбы. В 20 х гг. и позже люди помнили, что среди классовых врагов были и Врангель, и Деникин, и «белополяки». В 30 х, с нормализацией советско-польских отношений, пропаганда еще сильнее подчеркивала, что польский народ — наш друг. Друг, угнетаемый правящими верхами — «пилсудчиками». Но «мы» поддерживаем борьбу польского народа против угнетателей, мы поддерживаем польских коммунистов. При таком раскладе упоминаний о недавней польско-большевистской войне быть не могло.

— У нас, однако, говорят, что Сталин ненавидел поляков как раз за поражение, которое потерпела Советская Россия в 1920 г., что, смотря оперу Глинки «Иван Сусанин», он наслаждался сценами, где гибнут поляки.

— Эта байка известна и у нас. Думаю, что она ничего общего с действительностью не имеет. Сталин был человеком скрытным и необычайно прагматичным. Свои чувства он выражал только тогда, когда это уже было совершенно необходимо, служило достижению какой-либо конкретной цели. Я не знаю, зачем ему нужно было бы проявлять эмоции, смотря «Ивана Сусанина». Единственным периодом, когда сталинской пропаганде могли пригодиться воспоминания о польско-большевистской войне, был 1939 год, когда нужно было обосновать захват советскими войсками половины вашей страны. Но это продолжалось недолго, а значит, существенного отклика в народном сознании оставить не могло.

— Дмитрий Рогожин, председатель думской комиссии по иностранным делам, недавно мне сказал, что в то время, когда Польша входила в состав советского лагеря, о войне 1920 г. не вспоминали, чтобы не провоцировать ответной реакции — вопросов о Катыни. Это так?

— Не думаю. Тогда советская пропаганда ставила себе целью «укрепление дружбы» между нашими народами и государствами, и, значит, не было смысла говорить о таких неприятных эпизодах, как польско-большевистская война. Она в то время была просто обречена на забвение. Возьмем учебники истории 50-80 х гг. Самое большее, что мы в них найдем, — этакий небольшой стандартный подраздел «Советско-польская война 1920 г.». И прочтем там, что правящие круги Польши по наущению Антанты развязали войну с Советской Россией. Польские войска заняли Киев, а Красная Армия, покончив с Деникиным и Колчаком, бросила свои главные силы против «белополяков», армия Тухачевского двинулась к Висле, что закончилось неудачей. Поэтому советское руководство решило заключить мир. Это все, больше ничего не было. Историки тоже не занимались вопросами, связанными с той войной.

— Исследования были запрещены?

— Нет. Однако на них не было и спроса. Если бы кто-нибудь написал об этой войне статью и попробовал ее опубликовать в каком-нибудь историческом журнале, редактор бы спросил: «А зачем? Все давно уже известно». Как тот арабский военачальник, который приказал поджечь Александрийскую библиотеку, мотивируя это тем, что не может в ней быть ничего хорошего и полезного, чего уже не сказано в Коране. Если мы обратимся к библиографии работ советских историков, касающихся польско-большевистской войны 1920 г., то найдем там прежде всего... работы на тему событий 1938-1941 гг., в которых нельзя было не сказать двух слов о Рижском мире — о том, откуда взялась загадочная линия Керзона, по обе стороны которой в сентябре 1939 г. остановились захватывавшие Польшу войска Сталина и Гитлера. О той войне говорилось также в работах по истории Коминтерна, так как в них шла речь о мировой революции. Но все, что в Советском Союзе писалось о Коминтерне, подвергалось особо строгой цензуре.

— Во втореой половине 80 х знаменитая статья Юрия Афанасьева, ныне ректора Российского государственного гуманитарного университета, в журнале «Коммунист» положила начало дискуссии о «белых пятнах» в истории Советского Союза. Началась она с Катыни, а затем перешла на польско-большевистскую войну. В чем причины такой последовательности?

— Катынское дело вызвало в то время огромный интерес в советском обществе. И речь здесь шла не столько о самом преступлении в Катынском лесу, сколько об общем контексте эпохи незадолго до войны СССР с Германией, о союзе Сталина с Гитлером, о лжи официальной пропаганды. В эпоху перестройки, в период обличения сталинского режима, люди были ко всему этому особенно восприимчивы. Поэтому катынское дело оказалось тогда настолько важным. И тогда же появилась мысль, что надо найти «анти-Катынь».

— Кто ее высказал первым?

— Этого, я думаю, мы никогда не узнаем. Может быть, где-то в политбюро или в кабинетах президиума Академии наук состоялось совещание и было принято решение, что непременно нужно найти «анти-Катынь», какое-то позорное польское пятно в истории отношений с советской Россией. А может, такого совещания и не было, может, никакой секретарь и не говорил, что нужно предпринять ответные шаги. Но мы в Москве схватывали на лету, что в данный момент нужно начальству, что ему может пригодиться. И на рубеже 80-90 х возникла идея «анти-Катыни»: у нас начали писать о войне 1920 г., прежде всего о судьбе красноармейцев, оказавшихся тогда в польском плену и будто бы замученных в лагерях. Говорилось о 40 тыс. убитых, заморенных голодом, умиравших из-за отсутствия лекарств.

— Дело военнопленных стало олицетворением идеи «анти-Катыни»?

— Да, хотя эта идея не имеет абсолютно никакого будущего.

— Почему?

— Красноармейцы действительно умирали в польских лагерях из-за отсутствия лекарств, продовольствия. Возможно, действовавшие под свою ответственность начальники некоторых лагерей приказывали расстреливать непокорных военнопленных. Но никоим образом не доказать, что политика польских властей предусматривала уничтожение военнопленных, что кто-то сознательно принял решение об их ликвидации — так, как это было с убийством польских офицеров в 1940 году. Не скрыть того, что в Польше в начале 20 х гг. из-за отсутствия медикаментов умирали не только советские военнопленные. Страна была разрушена войной, медикаментов, продовольствия на всех не хватало — и для солдат, и для гражданского населения.

— Но люди гибли в лагерях. Их родственники, потомки имеют право узнать, почему и как это случилось?

— О чем вы говорите? Какие потомки? Кто сейчас знает в России, что его дед или прадед погиб в 1920 г. в Польше? Тогда никто не посылал извещений о смерти. Семьи могли догадываться, что отец, сын погиб на одном из фронтов «гражданки». Может, в Крыму, может, на Дальнем Востоке, а может — на Висле. А если бы кто и знал, что его близкий не вернулся из польского плена, то наверняка предпочитал бы об этом молчать. Ведь, может, этот родственник остался в Польше добровольно, а в таком случае родные могли иметь с советской властью только серьезные неприятности. Существует еще одно большое различие между польской Катынью и нашей «анти-Катынью». В 1940 г. НКВД расстреляло цвет польской интеллигенции. Их вдовы воспитали, выучили детей. Потомки убитых — это и сегодня польская элита. Их дети и внуки также занимают то самое место в обществе. Память о Катыни, как хвост за кометой, будет тянуться на протяжении поколений. А красноармейцы, которые двинулись в 1920 г. на Вислу, — это прежде всего мобилизованные крестьяне. Для своих командиров они были лишь пушечным мясом. Родные никогда не узнали, что с ними произошло, никто уже сегодня их не помнит. Так что их потомки не требуют никаких объяснений.

— По-вашему, сейчас нельзя сказать, кто придумал идею «анти-Катыни». А кто сегодня является ее носителем?

— Здесь нужно обратить внимание на те проблемы, которые в данный момент существуют между Россией и Польшей. Вступление вашей страны в НАТО, сочувствие к чеченцам, которое проявляют поляки, высылка дипломатов одной и другой страны, хулиганские выходки у дипломатических представительств. Из всего этого тоже рождается идея «анти-Катыни».

— Она представляет собой орудие, нужное правящей верхушке России?

— Еще раз повторю: никто открыто не скажет, что ему нужна «анти-Катынь», никто не отдаст распоряжения ее выискивать. Но сегодня это висит в воздухе. В начале июня в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ), бывшем Главном архивном управлении при правительстве СССР, состоялось совещание историков, на котором мы услышали, что правительство Российской Федерации выделило деньги, чтобы специальная комиссия расследовала судьбу красноармейцев, взятых в 1920 г. в польский плен. Главой комиссии, в которую включили и меня, назначен директор ГАРФа Владимир Козлов, чиновник в ранге министра.

— Чем должна заниматься эта комиссия?

— Изучить архивы, собрать документы, опубликовать их. Это то, что мне известно. ГАРФ уже обратился к польской стороне с просьбой об источниках, и мы их уже получили.

— А как будут использованы собранные вами документы? Рогожин говорил мне, что по делу военнопленных, возможно, будет проведено следствие, подобное расследованию по катынскому делу.

— Что станет с результатами нашей работы, решать будем не мы, а министерство иностранных дел.

— А когда правительство приняло решение выделить деньги на расследование дела военнопленных?

— Весной этого года. Как раз тогда в Польше начали отмечать годовщину катынской трагедии. Эти два факта между собой как-то связаны. Никто об этом, ясное дело, не говорит, я могу только догадываться.

— Почему же тогда вы решились работать в этой комиссии?

— Смею вас заверить, что, работая в ней, я буду до конца стоять на том, что результаты нашей работы не должны дать повода к развязыванию политической акции. Сбор документов, их публикация всегда полезны. Благодаря этому историкам проще добраться до истины. И мы должны идти в этом направлении, не давая втянуть себя в игры в «анти-Катынь».

С Борисом Носовым беседовал Вацлав Радзивинович

Интервью взято при участии Олега Панфилова

Борис Носов — историк, специалист по польско-российским отношениям, заместитель директора Института славяноведения Российской Академии наук.\

Оттуда же:

Збигнев Карпус

ФАКТЫ О СОВЕТСКИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ 1919-1921

В последнее время в некоторых российских газетах появляются статьи о мнимой гибели большинства красноармейцев, попавших в польский плен во время войны 1919-1920 гг. (например, статья А.Тулеева, помещенной «Независимой газетой» от 6 окт. 2000). В связи с этим «Новая Польша» публикует ответ видного польского историка профессора Збигнева Карпуса. Мы надеемся, что объективизм этой статьи, не скрывающей тяжелого положения советских военнопленных, пресечет попытки дезинформировать общество свободной России, направленные на то, чтобы Польшу представлять как дежурного врага. Мы убеждены, что те российские историки, кто серьезно занимается этим вопросом, охотно создадут комиссию с участием их польских коллег, которая изучит вопрос до конца и устранит все сомнения. Мы совершенно уверены, что работа такой комиссии не встретит в Польше никаких препятствий. (Ред.)

В результате каждого вооруженного конфликта, кроме жертв и разрушений, возникает проблема военнопленных. Это, естественно, касается и польско-советской войны 1919-1920 годов.

Первые бои польских и советских частей произошли в середине февраля 1919 го. В течение всего первого года войны военные действия велись не слишком интенсивно: обе стороны были заняты другими проблемами. В связи с этим число военнопленных, захваченных поляками, было незначительным. В ноябре 1919 г. в Польше находилось всего 7096 советских военнопленных. Как и украинцы, попавшие в плен во время более ранних боев за Львов и Восточную Галицию, они были размещены в лагерях в Стшалкове (между Слупцей и Вшесней), Домбе под Краковом, Пикулицах под Перемышлем, Брест-Литовске, Ланьцуте и Вадовицах. Эти лагеря не строились специально ради военных действий против Советской России. Польша унаследовала их от владевших ее территориями Германии и Австрии, построиыших лагеря во время I Мировой войны

Вскоре после прибытия первых групп советских военнопленных в польских лагерях возникли эпидемии инфекционных заболеваний (сыпного, брюшного и возвратного тифа, краснухи, холеры, гриппа), по преимуществу занесенных с фронта самими пленными. В результате в 1919 г. самое тяжелое санитарно-эпидемиологическое положение сложилось в лагере, расположенном в Брестской крепости. Ввиду плохих условий этот лагерь через несколько месяцев был закрыт, а советских военнопленных перевели в другие лагеря. По сохранившимся данным, в Брестском лагере от инфекционных заболеваний умерло больше тысячи военнопленных. В результате усилий польских властей, в частности депутатов польского Законодательного сейма, которые контролировали все лагеря, в первые месяцы 1920 г. условия жизни военнопленных заметно улучшились. В лагеря неоднократно приезжали делегации польских и международных благотворительных организаций. Их доклады и отчеты, сохранившиеся в польских архивах, показывают, в каких условиях находились в польских лагерях военнопленные разных национальностей.

Начавшиеся в апреле 1920 г., в ходе польского наступления на Киев, польско-советские бои на Украине не повлияли на рост числа военнопленных в польских лагерях. В этих боях было захвачено в плен около 18 тыс. красноармейцев, но лишь немногих из них поляки успели отправить на запад, в тылы, — большинство было отбито Первой Конной армией под командованием С.Буденного. В частности, только в занятом буденновцами Житомире были освобождены более 5 тыс. красноармейцев.

И только после битвы под Варшавой, где в плен (лишь до 10 сентября 1920) попало около 50 тыс. красноармейцев, число советских военнопленных в Польше существенно выросло. Следующие польские победы еще больше повысили их численность. В общей сложности после завершения военных действий на Восточном фронте (18 октября 1920) на территории Польши было около 110 тыс. советских военнопленных. Эту цифру, опираясь на статистику, приводт Ю.Пилсудский в своей книге «1920 год». Между тем М.Н.Тухачевский в своем докладе (добросовестно включенном Пилсудским в книгу) говорит только о 95 тыс. пропавших без вести и попавших в плен. Это, однако, чисто теоретические подсчеты, относящиеся только к первому времени, ибо многие военнопленные (около 25 тысяч), едва попав в плен или недолго пробыв в лагере, поддавались агитации и вступали в русские, казачьи и украинские армейские группировкам, которые вместе с поляками воевали с Красной армией. Это были армия генерала Станислава Булак-Балаховича, 3 я российская армия генерала Бориса Перемыкина, казачья бригада Александра Сальникова, казачья бригада есаула Вадима Яковлева и армия Украинской Народной Республики. Названные части и после заключения советско-польского перемирия продолжали воевать самостоятельно, пока не были оттеснены на территорию Польши. Следует отметить, что военнопленные не всегда руководствовались одними лишь идейными побуждениями. Подавляющее большинство просто стремилось как можно быстрее выйти из лагеря. Многие из них, едва попав на фронт, возвращались в ряды Красной армии. На основании сохранившихся польских архивных материалов можно установить, что поздней осенью 1920 г. в Польше находилось не больше 80-85 тыс. советских военнопленных. Половина из них находилась в лагерях для военнопленных, остальные работали на государственных предприятиях либо у частных лиц (в основном в сельском хозяйстве).

Польская сторона была не в состоянии за короткий срок после завершения военных действмй обеспечить надлежащие санитарно-бытовые условия такому числу военнопленных. Польша была сильно разрушена недавней мировой войной, а помощь, за которой она обращалась к другим странам, в частности к Франции и США, не была ей предоставлена. Поэтому санитарное и продовольственное положение лагерей, где находились советские военнопленные, было плохим, особенно в конце 1920 — начале 1921 гг. (в зимние месяцы). Это привело к новой вспышке эпидемий инфекционных заболеваний, от которых умерли многие пленные. В источниках, однако, нет никаких данных, на основе которых можно бы заподозрить польские власти в сознательной политике, направленной на то, чтобы заморить голодом либо прямо истребить советских военнопленных. Уже с февраля 1921 г. в результате серьезных усилий польских военных и гражданских властей положение в лагерях начало резко улучшаться.

В середине марта 1921 г. начался обмен военнопленными между Польшей и Советской Россией, долго ожидаемый и откладываемый, притом отнюдь не по вине польской стороны. Советская делегация в Риге во главе с А.Иоффе тянула с подписанием соглашения об обмене военнопленными, подготовленного еще в конце декабря 1920 г., и подписала его лишь в середине февраля 1921 го. Обмен военнопленными продолжался до середины октября 1921 г.: в Россию было отправлено 65 797 военнопленных, в Польшу вернулось — 26 440. В Польше оставалось еще 965 советских военнопленных, которые должны были служить польским властям гарантией возвращения всех попавших в плен польских офицеров. В начале 1922 г. эта группа тоже была отправлена по домам. В соответствии с польско-советским соглашением обмен военнопленными происходил на добровольной основе. Возможностью остаться в Польше воспользовались около тысячи советских военнопленных, изъявившие желание остаться в письменном виде, после чего их освободили из лагерей. Кроме того, около тысячи пленных красноармейцев: латышей, немцев, венгров и австрийцев — выразили желание вернуться в свои страны. В результате договоренностей польских властей с соответствующими дипломатическими представительствами и эти пленные были отправлены на родину.

Учитывая вышеназванные документальные данные, можно сказать, что в польском плену на протяжении всех трех лет (февраль 1919 — октябрь 1921) скончалось не больше 16-18 тыс. советских военнопленных: около 8 тысяч — в лагере в Стшалкове, до 2 тысяч — в Тухоле и около 6-8 тысяч в других лагерях. Утверждение, что погибших было значительно больше — 60, 80 или даже 100 тысяч, — нелепое преувеличение, не опирающееся ни на какие достоверные источники.

Еще сегодня вызывает споры и бурно «озвучивается» российскими историки и публицистами вопрос о числе советских военнопленных, скончавшихся в лагере в Тухоле. Авторы многих российских публикаций утверждают, что там умерли 22 тыс. красноармейцев, и называют этот лагерь «лагерем смерти». Печатая такие «откровения», российская сторона не задается простым вопросом: возможно ли, чтобы такое множество военнопленных умерли за столь короткое время их пребывания в Тухоле? В этом лагере советские военнопленные находились только с конца августа 1920 г. до середины октября 1921 го. Такая высокая смертность (в среднем больше 2 тыс. человек в месяц) неизбежно была бы зарегистрирована в армейских и административных документах, местной печати, отчетах представителей польских и международных благотворительных организаций, которые часто посещали лагерь в Тухоле, наконец, в кладбищенских документах. Из сохранившихся документов вытекает вполне определенный вывод: в Тухоле за год пребывания умерли, в основном от инфекционных заболеваний, самое большее 1950 военнопленных. Утверждения российских авторов превосходят эту цифру больше чем в 10 раз.

Лиц, скончавшихся в польских лагерях, хоронили на отдельных, расположенных поблизости кладбищах. На протяжении всего периода между I и II Мировыми войнами польские военные и гражданские власти заботились об этих могилах. Их огородили, привели в порядок, поставили скромные памятники и кресты. Они сохранились по сей день, и в случае необходимости можно провести эксгумацию погребенных там советских военнопленных. Тогда можно будет очень точно установить число военнопленных, скончавшихся в отдельных польских лагерях, и развеять связанные с этим сомнения российской стороны.

Следует также напомнить, что во время войны 1919-1920 гг. в советский плен попали более 40 тыс. солдат и офицеров Войска Польского. В Польшу в результате обмена военнопленными вернулись всего лишь 26,5 тыс. человек. Поэтому необходимо, не откладывая в долгий ящик, выяснить, что стало с остальными польскими военнопленными.

Богдан Скарадзинский

КРАСНЫЕ КАЦАПЫ И ПОЛЬСКИЕ ПАНЫ

Мой одноклассник, ставший потом известным русистом, ныне покойный Анджей Дравич рассказывал такую историю о первых часах своего пребывания в Москве. Очутился он в общежитии, среди стипендиатов из Польши. Те при встрече подвергли его багаж такому тщательному досмотру, что брестским таможенникам и не снилось. Искали не какую-нибудь там литературу, а отечественные напитки. Кои были молниеносно найдены. И тут же продегустированы. А поляки, знамо дело, как выпьют — давай песни петь. И неважно, что это была отборная элита польского «комсомола»: в самом центре русской столицы на всю округу громко рифмовалось: «мерзкие» — «советские»...

Но тут же из коридора — ответный удар. Не милиция и не НКВД, а девичьи голоса. О «псах-атаманах», «польских панах» и саблях Конармии. А известно, как русские женщины умеют петь хором! Пришлось нашим проглотить обиду. И отложить в сторону суть исторических споров. Состоялось знакомство. Остатки были допиты вместе «за дружбу». Мой школьный друг потерпел в этом инциденте самое сокрушительное поражение — вскоре одна из вокалисток стала его женой. (Пани Вера, кланяюсь вам с этих страниц в пояс, по-казацки!).

Подобный же уровень диалога предлагают «Парламентская газета» и «Независимая газета». Казалось бы, серьезная пресса. Но все по-старому, словно ничего не изменилось ни в России, ни в Польше, ни в мире. Незнание реалий: в школе-то не учили, а в первоисточники заглядывать неохота. А вдобавок наглость (впрочем, не знаю, как и назвать оправдание геноцида в Катыни, Харькове и Медном). Говорить не с кем.

Другое дело — историк Борис Носов из российской комиссии по выяснению судьбы красноармейцев, попавших в 1920 г. в польский плен. Я бы придрался только к дате: а как же красноармейцы 1919 года? Ведь именно тогда поляки впервые взяли Вильно и Минск вместе с немалым числом военнопленных. Остановились они лишь на наполеоновской Березине. Почему — история особая... Два разгрома Красной Армии в 1920 г. — на Висле и на Немане — переполнили польские лагеря, но этим «проблема военнопленных» отнюдь не исчерпывается.

Борис Носов в беседе с Вацлавом Радзивиновичем разворачивает такую панораму исторических сведений, что это побуждает к предметной дискуссии. Не только потому, что Носов дезавуирует идею «анти-Катыни». Хотят русские еще раз погрязнуть в махинациях и стать посмешищем — их дело. Они ведь даже не пытались и не пытаются отыскать у нас эти (мнимые) массовые захоронения своих соотечественников, убитых выстрелом в затылок. Почти полвека были для этого все условия, да и сегодня, я полагаю, с польской стороны в этом должно быть оказано всяческое содействие.

Однако мне не в чем упрекнуть Носова, когда он описывает условия существования русских военнопленных в Польше. Увы, условия были действительно ужасны, вели к высокой смертности; и не думаю, чтобы у нас было сделано все, чтобы масштабы трагедии свести к минимуму. Мы легкомысленно хвалились тем, сколько тысяч русских взято в плен, но ни в статистических отчетах, ни в газетах никто и не заикнулся о том, сколько среди них тяжелобольных и тяжелораненых; а ведь такие и гибнут прежде всего. В польском сознании отсутствует сама проблема нашей ответственности за этих людей. Мы легко отпускаем себе грехи на том основании, что и наших военнопленных в России, в том числе больных и раненых, тоже в 1920 г. не очень-то жаловали. Достаточно прочесть «Дневник 1920» Бабеля, полный описаний того, как расправлялись с польскими пленными на поле боя. Случались подобные жестокости и с нашей стороны, но они, по крайней мере, встречали осуждение командования, в частности Казимежа Сикорского, будущего премьер-министра.

Как великодушно удостоверяет Борис Носов, условия существования в Польше действительно были в то время крайне тяжелыми. Что же говорить об условиях солдатской службы? По нашим официальным данным, потери среди военнослужащих составляли: 19,8 тыс. убитых, 27,2 тыс. умерших «от ран и болезней», 115,8 тыс. раненых, 407,9 тыс. больных... За весь период 1919-1920 гг.. Обычная простуда или боль в животе не регистрировались. Речь идет о последствиях эпидемий инфекционных болезней при плохом обмундировании и обуви, недостатке лекарств и вообще слабой медицинской службе. Сравнения с другими европейскими армиями говорят сами за себя. Если мы и собственную армию надлежаще содержать не могли, то что уж говорить о военнопленных. Но моральная проблема остается.

Так же, как и с неприятельскими кладбищами. Не так давно правительство оказалось в затруднении, когда канцлер Германии захотел возложить венки на могилы польских и немецких солдат. Но откуда в Польше немецкие могилы? Немцам легко объяснить любые наши беды — мы ведь все никак не выберемся из коммунистических руин, — но объясняться по поводу отсутствия в Польше немецких могил просто глупо. Что-то там сымпровизировали, скорее всего, не без мистификации, и вот год назад газеты с гордостью сообщили, что под Щецином создано... первое немецкое военное кладбище. Не исключено, что с немецкой денежной помощью.

Русских могил и кладбищ в Польше, казалось бы, немало, но странная вещь... Все они парадные, напоказ, одно — в самом центре Варшавы. Это плод сервилизма коммунистических властей, а не христианских чувств поляков. И вовсе не выражение благодарности за «освобождение» от фашистского ярма, ибо его всего лишь заменили на большевистское. Трагедия молодых русских, положивших здесь свои жизни, столкнулась с трагедией покоренных силой и хитростью поляков, которым над Вислой выпало жить.

Лакейство организаторов таких кладбищ простирается так же далеко, как и злополучная русская манера... В парадных могилах лежат русские солдаты, погибшие в боях (в том числе с польскими партизанами и подпольщиками). Но вся штука в том, что наша земля хранит едва ли не больше останков русских военнопленных, убитых немцами, нежели тех, кто пал с оружием в руках. Для первых не строили никаких кладбищ. Так же, как и на всей территории бывшего СССР. Как будто в России неизвестно, что «солдат своей судьбы не выбирает». Перед нами имперская пропаганда, а не дань уважения людям, пожертвовавшим собой ради других людей.

В свое время я долго искал в окрестностях Варшавы русские могилы 1920 года. Была большая битва, есть польские кладбища, наши тоже стреляли... не косточками от слив. Но ничего я так и не нашел; «святая земля» поглотила все, потому что никто об убитых врагах вовремя не позаботился. А позднее — не позаботились и «польские» власти русского разлива, стыдясь, как видно, что тогда, в 1920 м, еще не удалось... А ведь речь о сотнях и тысячах погибших под Радзимином и Оссовом, на реке Нареви и Вкре, на Висле, под Влоцлавеком, Цехановом, Плонском и Млавой. Это укор польским властям и обществу: в загоне, во-первых, обычная человеческая порядочность, во-вторых, историческое и воспитательное значение памяти.

На кладбище крепости Модлин был момент, когда я уже готов был крикнуть «Эврика!». Длинные ряды добротных бетонных православных крестов с надписями кириллицей: имя, отчество, фамилия, место рождения погибшего — как правило, далеко в глубине святой Руси, где-нибудь за Волгой, ближе к Уралу. К сожалению, это I Мировая война. И все это — трудами императорского «управления военных захоронений 9-й германской армии». Когда немцы в 1915 г. захватили обращенный в руины Модлин, им захотелось «орднунга», и они не пожалели ни работы, ни цемента. Конечно, у «белых» русских, даже если б они захотели, не было времени так позаботиться о своих павших.

Но нельзя ту польско-русскую войну сводить сегодня только к кладбищенским сюжетам. Пока еще нигде — ни на Волге, ни на Висле — как следует не обсуждалось специфическое польское участие в русской гражданской войне. В том самом незабываемом 1919 м... Осенью того года действия поляков могли решить исход схватки красных и белых. Чаши весов колебались, но тут поляки продемонстрировали свой нейтралитет, что привело к поражению Деникина. Так что можно сказать: Польша Пилсудского действием проголосовала в пользу большевиков и коммунизма.

Мне кажется, суть выступления Бориса Носова сводится к тому, что события 1919-1920 гг. в России совершенно неизвестны и в масштабе общества не поняты. Нет общественной потребности в распространении таких знаний. Внимание людей без остатка поглощают текущие проблемы. Если и дойдет дело до публикации документов о военнопленных в Польше, то она будет прочитана лишь узкой группой специалистов, которые и так ничего нового из нее не узнают. Это уже не приведет ни к ухудшению, ни к улучшению отношений между поляками и русскими. Опыт важного эпизода русско-польского соседствования, увы, останется, по-прежнему мертвым.

В Польше дело с этим обстоит не лучше, хотя иначе выглядят причины. Катынь, Харьков, Медное — вопрос общественно закрыт после того, как открыты соответствующие кладбища. Для поколения детей и внуков людей, которые там убиты, это еще может какое-то время оставаться личной заботой. Двусмысленность поведения русских в данной ситуации никого даже не удивляет. Да, они раскрыли захоронения, но с максимальной сдержанностью во всем, что касается выводов из трагедии. Конечно, 20 тысяч расстрелянных поляков — что за потрясение, если не потрясает даже память о 20 миллионах собственных загубленных земляков... Жаль. Не нужно Польше русского покаяния; катынское дело дало возможность переосмыслить и пересмотреть правила взаимоотношений с соседями. Прежняя практика порождала только несчастья с обеих сторон.

Полякам тоже не дают покоя текущие заботы и не слишком ясное будущее. А к давно минувшему 1920 г. они предпочитают подходить идиллически: как-никак он увенчан победами на Висле и Немане и «вечным» Рижским миром. У нас молчат о том, что этот мир и двадцати лет не продержался. Никто не вспоминает о том, что для Белоруссии и Украины «Рига» означала аннексию их земель. Совместно с большевиками, чтобы уже вскоре их «освобождал» Иосиф Сталин вместе с Адольфом Гитлером. В Польше и сегодня мало кого интересует, как на практике выглядит независимость Белоруссии и Украины. Господи помилуй! А ведь уже по крайней мере с 1920 г. всем в Польше должно быть известно, что, пока белорусские и украинские дела не повернутся хотя бы так же, как литовские, латвийские и эстонские, наши шансы на «мир с Востока» и выгодное сотрудничество на этом направлении вилами на воде писаны.

Публикация материалов русской комиссии по вопросу о судьбе их военнопленных в Польше (а ее председатель имеет ранг министра) была бы полезна и для поляков, если бы она могла заинтриговать наше общественное мнение. Хотя бы тем фактом, что мы — и тогда, и сегодня — не безгрешны и не «единственно правы». К сожалению, на это нет никаких шансов. Я не вижу возможности глубоко задеть своих соотечественников даже тем фактом, что вот, мол, русские снова нас чернят и оскорбляют. Тут же, рядом с новыми кладбищами в Катыни, Харькове и Медном. У нас пожмут плечами, а эрудиты напомнят, что уже бывали сообщения русских официальных комиссий — даже когда в их составе обретались высокие чины церковного священноначалия, — которые оглашали urbi et orbi свои официальные истины, а потом другим русским чиновникам приходилось лезть из кожи, чтобы эти истины опровергнуть.

На грустные мысли наводит вся эта ситуация. Мертвых не воскресишь, но у живых-то могли бы наконец проснуться и разум, и совесть.

Для начала надо договориться, что есть принципиальная нравственная разница между халатностью, пусть даже и непростительной, и преднамеренным и методичным, с письменными решениями и личными делами жертв, убийством безоружных военнопленных. Война — это всегда грязь и жестокость. Однако боевой амок — это нечто иное, нежели планомерная, растянутая на недели катынская казнь. Закамуфлированная ложью, преподнесенной своим гражданам и всему миру.

Польско-русский диалог глухонемых ничем не напоминает той своеобразной певческой дискуссии в московском общежитии, с которой мы начали наш комментарий. Он ни в малой степени не предвещает соответствующего хэппи-энда. И если этот диалог еще не совсем похож на бабью свару — то в этом заслуга таких людей, как Борис Носов. Профессионалов, но и джентльменов. Я понимаю, что в истории тысячелетнего соседства русских и поляков достаточно случаев, когда так и подмывает послать соседа «по матушке». Хвала тем, кто от этого воздерживается. Чем больше их будет с обеих сторон, тем скорее мы начнем полемизировать как люди, в чьем опыте и судьбе немало сходного, то есть как настоящие соседи.

Невозможно всерьез обсуждать нашу тему, не упомянув доктора Збигнева Карпуса, историка из Торунского университета имени Николая Коперника, и его новаторских работ о польских лагерях военнопленных, прежде всего труда «Русские и украинские военнопленные и интернированные в 1918-1924 годах» (Торунь, 1991). Остается только восхищаться авторским страстным увлечением столь неблагодарной темой. Никаких шансов на признательность поляков, ибо хвалиться нам тут нечем. Сомнительно и то, что тема заинтересует кого-нибудь из соседей, поскольку нет разоблачений геноцида, ибо таковой не имел места. При этом смертность среди военнопленных анализируется с документами в руках, не скрывается ее неестественно высокий уровень.

65 тысяч военнопленных были переданы России после заключения Рижского мира. В обмен на неполных 27 тысяч поляков. Число русских, которые пережили польский плен, но по разным причинам — скажем, из-за участия в военных и политических действиях на стороне белых — не захотели вернуться к своим, может быть определено лишь приблизительно — между 10 и 20 тыс. человек. Я считаю, что это с польской стороны упущение: с помощью Международного Красного Креста, наверно, и в этом случае можно было бы получить достоверную документацию.

Мне неизвестно, чтобы с русской стороны кто-либо компетентно ставил под сомнение выводы доктора Карпуса. Ничего неизвестно мне и о том, чтобы русская сторона представила собственные документированные выводы. Бросать лишь огульные обвинения — дело несерьезное. Обвинения требуют юридически достоверных вещественных доказательств — таких, какие по делу катынского, харьковского и тверского преступлений почти в течение полувека предъявляла польская сторона.

Следующий материал того же номера:

ф
Збигнев Карпус
ФАКТЫ О СОВЕТСКИХ ВОЕННОПЛЕННЫХ 1919-1921
В последнее время в некоторых российских газетах появляются статьи о мнимой гибели большинства красноармейцев, попавших в польский плен во время войны 1919-1920 гг. (например, статья А.Тулеева, помещенной «Независимой газетой» от 6 окт. 2000). В связи с этим «Новая Польша» публикует ответ видного польского историка профессора Збигнева Карпуса. Мы надеемся, что объективизм этой статьи, не скрывающей тяжелого положения советских военнопленных, пресечет попытки дезинформировать общество свободной России, направленные на то, чтобы Польшу представлять как дежурного врага. Мы убеждены, что те российские историки, кто серьезно занимается этим вопросом, охотно создадут комиссию с участием их польских коллег, которая изучит вопрос до конца и устранит все сомнения. Мы совершенно уверены, что работа такой комиссии не встретит в Польше никаких препятствий. (Ред.)

В результате каждого вооруженного конфликта, кроме жертв и разрушений, возникает проблема военнопленных. Это, естественно, касается и польско-советской войны 1919-1920 годов.

Первые бои польских и советских частей произошли в середине февраля 1919 го. В течение всего первого года войны военные действия велись не слишком интенсивно: обе стороны были заняты другими проблемами. В связи с этим число военнопленных, захваченных поляками, было незначительным. В ноябре 1919 г. в Польше находилось всего 7096 советских военнопленных. Как и украинцы, попавшие в плен во время более ранних боев за Львов и Восточную Галицию, они были размещены в лагерях в Стшалкове (между Слупцей и Вшесней), Домбе под Краковом, Пикулицах под Перемышлем, Брест-Литовске, Ланьцуте и Вадовицах. Эти лагеря не строились специально ради военных действий против Советской России. Польша унаследовала их от владевших ее территориями Германии и Австрии, построиыших лагеря во время I Мировой войны

Вскоре после прибытия первых групп советских военнопленных в польских лагерях возникли эпидемии инфекционных заболеваний (сыпного, брюшного и возвратного тифа, краснухи, холеры, гриппа), по преимуществу занесенных с фронта самими пленными. В результате в 1919 г. самое тяжелое санитарно-эпидемиологическое положение сложилось в лагере, расположенном в Брестской крепости. Ввиду плохих условий этот лагерь через несколько месяцев был закрыт, а советских военнопленных перевели в другие лагеря. По сохранившимся данным, в Брестском лагере от инфекционных заболеваний умерло больше тысячи военнопленных. В результате усилий польских властей, в частности депутатов польского Законодательного сейма, которые контролировали все лагеря, в первые месяцы 1920 г. условия жизни военнопленных заметно улучшились. В лагеря неоднократно приезжали делегации польских и международных благотворительных организаций. Их доклады и отчеты, сохранившиеся в польских архивах, показывают, в каких условиях находились в польских лагерях военнопленные разных национальностей.

Начавшиеся в апреле 1920 г., в ходе польского наступления на Киев, польско-советские бои на Украине не повлияли на рост числа военнопленных в польских лагерях. В этих боях было захвачено в плен около 18 тыс. красноармейцев, но лишь немногих из них поляки успели отправить на запад, в тылы, — большинство было отбито Первой Конной армией под командованием С.Буденного. В частности, только в занятом буденновцами Житомире были освобождены более 5 тыс. красноармейцев.

И только после битвы под Варшавой, где в плен (лишь до 10 сентября 1920) попало около 50 тыс. красноармейцев, число советских военнопленных в Польше существенно выросло. Следующие польские победы еще больше повысили их численность. В общей сложности после завершения военных действий на Восточном фронте (18 октября 1920) на территории Польши было около 110 тыс. советских военнопленных. Эту цифру, опираясь на статистику, приводт Ю.Пилсудский в своей книге «1920 год». Между тем М.Н.Тухачевский в своем докладе (добросовестно включенном Пилсудским в книгу) говорит только о 95 тыс. пропавших без вести и попавших в плен. Это, однако, чисто теоретические подсчеты, относящиеся только к первому времени, ибо многие военнопленные (около 25 тысяч), едва попав в плен или недолго пробыв в лагере, поддавались агитации и вступали в русские, казачьи и украинские армейские группировкам, которые вместе с поляками воевали с Красной армией. Это были армия генерала Станислава Булак-Балаховича, 3 я российская армия генерала Бориса Перемыкина, казачья бригада Александра Сальникова, казачья бригада есаула Вадима Яковлева и армия Украинской Народной Республики. Названные части и после заключения советско-польского перемирия продолжали воевать самостоятельно, пока не были оттеснены на территорию Польши. Следует отметить, что военнопленные не всегда руководствовались одними лишь идейными побуждениями. Подавляющее большинство просто стремилось как можно быстрее выйти из лагеря. Многие из них, едва попав на фронт, возвращались в ряды Красной армии. На основании сохранившихся польских архивных материалов можно установить, что поздней осенью 1920 г. в Польше находилось не больше 80-85 тыс. советских военнопленных. Половина из них находилась в лагерях для военнопленных, остальные работали на государственных предприятиях либо у частных лиц (в основном в сельском хозяйстве).

Польская сторона была не в состоянии за короткий срок после завершения военных действмй обеспечить надлежащие санитарно-бытовые условия такому числу военнопленных. Польша была сильно разрушена недавней мировой войной, а помощь, за которой она обращалась к другим странам, в частности к Франции и США, не была ей предоставлена. Поэтому санитарное и продовольственное положение лагерей, где находились советские военнопленные, было плохим, особенно в конце 1920 — начале 1921 гг. (в зимние месяцы). Это привело к новой вспышке эпидемий инфекционных заболеваний, от которых умерли многие пленные. В источниках, однако, нет никаких данных, на основе которых можно бы заподозрить польские власти в сознательной политике, направленной на то, чтобы заморить голодом либо прямо истребить советских военнопленных. Уже с февраля 1921 г. в результате серьезных усилий польских военных и гражданских властей положение в лагерях начало резко улучшаться.

В середине марта 1921 г. начался обмен военнопленными между Польшей и Советской Россией, долго ожидаемый и откладываемый, притом отнюдь не по вине польской стороны. Советская делегация в Риге во главе с А.Иоффе тянула с подписанием соглашения об обмене военнопленными, подготовленного еще в конце декабря 1920 г., и подписала его лишь в середине февраля 1921 го. Обмен военнопленными продолжался до середины октября 1921 г.: в Россию было отправлено 65 797 военнопленных, в Польшу вернулось — 26 440. В Польше оставалось еще 965 советских военнопленных, которые должны были служить польским властям гарантией возвращения всех попавших в плен польских офицеров. В начале 1922 г. эта группа тоже была отправлена по домам. В соответствии с польско-советским соглашением обмен военнопленными происходил на добровольной основе. Возможностью остаться в Польше воспользовались около тысячи советских военнопленных, изъявившие желание остаться в письменном виде, после чего их освободили из лагерей. Кроме того, около тысячи пленных красноармейцев: латышей, немцев, венгров и австрийцев — выразили желание вернуться в свои страны. В результате договоренностей польских властей с соответствующими дипломатическими представительствами и эти пленные были отправлены на родину.

Учитывая вышеназванные документальные данные, можно сказать, что в польском плену на протяжении всех трех лет (февраль 1919 — октябрь 1921) скончалось не больше 16-18 тыс. советских военнопленных: около 8 тысяч — в лагере в Стшалкове, до 2 тысяч — в Тухоле и около 6-8 тысяч в других лагерях. Утверждение, что погибших было значительно больше — 60, 80 или даже 100 тысяч, — нелепое преувеличение, не опирающееся ни на какие достоверные источники.

Еще сегодня вызывает споры и бурно «озвучивается» российскими историки и публицистами вопрос о числе советских военнопленных, скончавшихся в лагере в Тухоле. Авторы многих российских публикаций утверждают, что там умерли 22 тыс. красноармейцев, и называют этот лагерь «лагерем смерти». Печатая такие «откровения», российская сторона не задается простым вопросом: возможно ли, чтобы такое множество военнопленных умерли за столь короткое время их пребывания в Тухоле? В этом лагере советские военнопленные находились только с конца августа 1920 г. до середины октября 1921 го. Такая высокая смертность (в среднем больше 2 тыс. человек в месяц) неизбежно была бы зарегистрирована в армейских и административных документах, местной печати, отчетах представителей польских и международных благотворительных организаций, которые часто посещали лагерь в Тухоле, наконец, в кладбищенских документах. Из сохранившихся документов вытекает вполне определенный вывод: в Тухоле за год пребывания умерли, в основном от инфекционных заболеваний, самое большее 1950 военнопленных. Утверждения российских авторов превосходят эту цифру больше чем в 10 раз.

Лиц, скончавшихся в польских лагерях, хоронили на отдельных, расположенных поблизости кладбищах. На протяжении всего периода между I и II Мировыми войнами польские военные и гражданские власти заботились об этих могилах. Их огородили, привели в порядок, поставили скромные памятники и кресты. Они сохранились по сей день, и в случае необходимости можно провести эксгумацию погребенных там советских военнопленных. Тогда можно будет очень точно установить число военнопленных, скончавшихся в отдельных польских лагерях, и развеять связанные с этим сомнения российской стороны.

Следует также напомнить, что во время войны 1919-1920 гг. в советский плен попали более 40 тыс. солдат и офицеров Войска Польского. В Польшу в результате обмена военнопленными вернулись всего лишь 26,5 тыс. человек. Поэтому необходимо, не откладывая в долгий ящик, выяснить, что стало с остальными польскими военнопленными.

На главную
О «Новой Польше»
Анонсы
Обществo

Богдан Скарадзинский
КРАСНЫЕ КАЦАПЫ И ПОЛЬСКИЕ ПАНЫ
Мой одноклассник, ставший потом известным русистом, ныне покойный Анджей Дравич рассказывал такую историю о первых часах своего пребывания в Москве. Очутился он в общежитии, среди стипендиатов из Польши. Те при встрече подвергли его багаж такому тщательному досмотру, что брестским таможенникам и не снилось. Искали не какую-нибудь там литературу, а отечественные напитки. Кои были молниеносно найдены. И тут же продегустированы. А поляки, знамо дело, как выпьют — давай песни петь. И неважно, что это была отборная элита польского «комсомола»: в самом центре русской столицы на всю округу громко рифмовалось: «мерзкие» — «советские»...

Но тут же из коридора — ответный удар. Не милиция и не НКВД, а девичьи голоса. О «псах-атаманах», «польских панах» и саблях Конармии. А известно, как русские женщины умеют петь хором! Пришлось нашим проглотить обиду. И отложить в сторону суть исторических споров. Состоялось знакомство. Остатки были допиты вместе «за дружбу». Мой школьный друг потерпел в этом инциденте самое сокрушительное поражение — вскоре одна из вокалисток стала его женой. (Пани Вера, кланяюсь вам с этих страниц в пояс, по-казацки!).

Подобный же уровень диалога предлагают «Парламентская газета» и «Независимая газета». Казалось бы, серьезная пресса. Но все по-старому, словно ничего не изменилось ни в России, ни в Польше, ни в мире. Незнание реалий: в школе-то не учили, а в первоисточники заглядывать неохота. А вдобавок наглость (впрочем, не знаю, как и назвать оправдание геноцида в Катыни, Харькове и Медном). Говорить не с кем.

Другое дело — историк Борис Носов из российской комиссии по выяснению судьбы красноармейцев, попавших в 1920 г. в польский плен. Я бы придрался только к дате: а как же красноармейцы 1919 года? Ведь именно тогда поляки впервые взяли Вильно и Минск вместе с немалым числом военнопленных. Остановились они лишь на наполеоновской Березине. Почему — история особая... Два разгрома Красной Армии в 1920 г. — на Висле и на Немане — переполнили польские лагеря, но этим «проблема военнопленных» отнюдь не исчерпывается.

Борис Носов в беседе с Вацлавом Радзивиновичем разворачивает такую панораму исторических сведений, что это побуждает к предметной дискуссии. Не только потому, что Носов дезавуирует идею «анти-Катыни». Хотят русские еще раз погрязнуть в махинациях и стать посмешищем — их дело. Они ведь даже не пытались и не пытаются отыскать у нас эти (мнимые) массовые захоронения своих соотечественников, убитых выстрелом в затылок. Почти полвека были для этого все условия, да и сегодня, я полагаю, с польской стороны в этом должно быть оказано всяческое содействие.

Однако мне не в чем упрекнуть Носова, когда он описывает условия существования русских военнопленных в Польше. Увы, условия были действительно ужасны, вели к высокой смертности; и не думаю, чтобы у нас было сделано все, чтобы масштабы трагедии свести к минимуму. Мы легкомысленно хвалились тем, сколько тысяч русских взято в плен, но ни в статистических отчетах, ни в газетах никто и не заикнулся о том, сколько среди них тяжелобольных и тяжелораненых; а ведь такие и гибнут прежде всего. В польском сознании отсутствует сама проблема нашей ответственности за этих людей. Мы легко отпускаем себе грехи на том основании, что и наших военнопленных в России, в том числе больных и раненых, тоже в 1920 г. не очень-то жаловали. Достаточно прочесть «Дневник 1920» Бабеля, полный описаний того, как расправлялись с польскими пленными на поле боя. Случались подобные жестокости и с нашей стороны, но они, по крайней мере, встречали осуждение командования, в частности Казимежа Сикорского, будущего премьер-министра.

Как великодушно удостоверяет Борис Носов, условия существования в Польше действительно были в то время крайне тяжелыми. Что же говорить об условиях солдатской службы? По нашим официальным данным, потери среди военнослужащих составляли: 19,8 тыс. убитых, 27,2 тыс. умерших «от ран и болезней», 115,8 тыс. раненых, 407,9 тыс. больных... За весь период 1919-1920 гг.. Обычная простуда или боль в животе не регистрировались. Речь идет о последствиях эпидемий инфекционных болезней при плохом обмундировании и обуви, недостатке лекарств и вообще слабой медицинской службе. Сравнения с другими европейскими армиями говорят сами за себя. Если мы и собственную армию надлежаще содержать не могли, то что уж говорить о военнопленных. Но моральная проблема остается.

Так же, как и с неприятельскими кладбищами. Не так давно правительство оказалось в затруднении, когда канцлер Германии захотел возложить венки на могилы польских и немецких солдат. Но откуда в Польше немецкие могилы? Немцам легко объяснить любые наши беды — мы ведь все никак не выберемся из коммунистических руин, — но объясняться по поводу отсутствия в Польше немецких могил просто глупо. Что-то там сымпровизировали, скорее всего, не без мистификации, и вот год назад газеты с гордостью сообщили, что под Щецином создано... первое немецкое военное кладбище. Не исключено, что с немецкой денежной помощью.

Русских могил и кладбищ в Польше, казалось бы, немало, но странная вещь... Все они парадные, напоказ, одно — в самом центре Варшавы. Это плод сервилизма коммунистических властей, а не христианских чувств поляков. И вовсе не выражение благодарности за «освобождение» от фашистского ярма, ибо его всего лишь заменили на большевистское. Трагедия молодых русских, положивших здесь свои жизни, столкнулась с трагедией покоренных силой и хитростью поляков, которым над Вислой выпало жить.

Лакейство организаторов таких кладбищ простирается так же далеко, как и злополучная русская манера... В парадных могилах лежат русские солдаты, погибшие в боях (в том числе с польскими партизанами и подпольщиками). Но вся штука в том, что наша земля хранит едва ли не больше останков русских военнопленных, убитых немцами, нежели тех, кто пал с оружием в руках. Для первых не строили никаких кладбищ. Так же, как и на всей территории бывшего СССР. Как будто в России неизвестно, что «солдат своей судьбы не выбирает». Перед нами имперская пропаганда, а не дань уважения людям, пожертвовавшим собой ради других людей.

В свое время я долго искал в окрестностях Варшавы русские могилы 1920 года. Была большая битва, есть польские кладбища, наши тоже стреляли... не косточками от слив. Но ничего я так и не нашел; «святая земля» поглотила все, потому что никто об убитых врагах вовремя не позаботился. А позднее — не позаботились и «польские» власти русского разлива, стыдясь, как видно, что тогда, в 1920 м, еще не удалось... А ведь речь о сотнях и тысячах погибших под Радзимином и Оссовом, на реке Нареви и Вкре, на Висле, под Влоцлавеком, Цехановом, Плонском и Млавой. Это укор польским властям и обществу: в загоне, во-первых, обычная человеческая порядочность, во-вторых, историческое и воспитательное значение памяти.

На кладбище крепости Модлин был момент, когда я уже готов был крикнуть «Эврика!». Длинные ряды добротных бетонных православных крестов с надписями кириллицей: имя, отчество, фамилия, место рождения погибшего — как правило, далеко в глубине святой Руси, где-нибудь за Волгой, ближе к Уралу. К сожалению, это I Мировая война. И все это — трудами императорского «управления военных захоронений 9-й германской армии». Когда немцы в 1915 г. захватили обращенный в руины Модлин, им захотелось «орднунга», и они не пожалели ни работы, ни цемента. Конечно, у «белых» русских, даже если б они захотели, не было времени так позаботиться о своих павших.

Но нельзя ту польско-русскую войну сводить сегодня только к кладбищенским сюжетам. Пока еще нигде — ни на Волге, ни на Висле — как следует не обсуждалось специфическое польское участие в русской гражданской войне. В том самом незабываемом 1919 м... Осенью того года действия поляков могли решить исход схватки красных и белых. Чаши весов колебались, но тут поляки продемонстрировали свой нейтралитет, что привело к поражению Деникина. Так что можно сказать: Польша Пилсудского действием проголосовала в пользу большевиков и коммунизма.

Мне кажется, суть выступления Бориса Носова сводится к тому, что события 1919-1920 гг. в России совершенно неизвестны и в масштабе общества не поняты. Нет общественной потребности в распространении таких знаний. Внимание людей без остатка поглощают текущие проблемы. Если и дойдет дело до публикации документов о военнопленных в Польше, то она будет прочитана лишь узкой группой специалистов, которые и так ничего нового из нее не узнают. Это уже не приведет ни к ухудшению, ни к улучшению отношений между поляками и русскими. Опыт важного эпизода русско-польского соседствования, увы, останется, по-прежнему мертвым.

В Польше дело с этим обстоит не лучше, хотя иначе выглядят причины. Катынь, Харьков, Медное — вопрос общественно закрыт после того, как открыты соответствующие кладбища. Для поколения детей и внуков людей, которые там убиты, это еще может какое-то время оставаться личной заботой. Двусмысленность поведения русских в данной ситуации никого даже не удивляет. Да, они раскрыли захоронения, но с максимальной сдержанностью во всем, что касается выводов из трагедии. Конечно, 20 тысяч расстрелянных поляков — что за потрясение, если не потрясает даже память о 20 миллионах собственных загубленных земляков... Жаль. Не нужно Польше русского покаяния; катынское дело дало возможность переосмыслить и пересмотреть правила взаимоотношений с соседями. Прежняя практика порождала только несчастья с обеих сторон.

Полякам тоже не дают покоя текущие заботы и не слишком ясное будущее. А к давно минувшему 1920 г. они предпочитают подходить идиллически: как-никак он увенчан победами на Висле и Немане и «вечным» Рижским миром. У нас молчат о том, что этот мир и двадцати лет не продержался. Никто не вспоминает о том, что для Белоруссии и Украины «Рига» означала аннексию их земель. Совместно с большевиками, чтобы уже вскоре их «освобождал» Иосиф Сталин вместе с Адольфом Гитлером. В Польше и сегодня мало кого интересует, как на практике выглядит независимость Белоруссии и Украины. Господи помилуй! А ведь уже по крайней мере с 1920 г. всем в Польше должно быть известно, что, пока белорусские и украинские дела не повернутся хотя бы так же, как литовские, латвийские и эстонские, наши шансы на «мир с Востока» и выгодное сотрудничество на этом направлении вилами на воде писаны.

Публикация материалов русской комиссии по вопросу о судьбе их военнопленных в Польше (а ее председатель имеет ранг министра) была бы полезна и для поляков, если бы она могла заинтриговать наше общественное мнение. Хотя бы тем фактом, что мы — и тогда, и сегодня — не безгрешны и не «единственно правы». К сожалению, на это нет никаких шансов. Я не вижу возможности глубоко задеть своих соотечественников даже тем фактом, что вот, мол, русские снова нас чернят и оскорбляют. Тут же, рядом с новыми кладбищами в Катыни, Харькове и Медном. У нас пожмут плечами, а эрудиты напомнят, что уже бывали сообщения русских официальных комиссий — даже когда в их составе обретались высокие чины церковного священноначалия, — которые оглашали urbi et orbi свои официальные истины, а потом другим русским чиновникам приходилось лезть из кожи, чтобы эти истины опровергнуть.

На грустные мысли наводит вся эта ситуация. Мертвых не воскресишь, но у живых-то могли бы наконец проснуться и разум, и совесть.

Для начала надо договориться, что есть принципиальная нравственная разница между халатностью, пусть даже и непростительной, и преднамеренным и методичным, с письменными решениями и личными делами жертв, убийством безоружных военнопленных. Война — это всегда грязь и жестокость. Однако боевой амок — это нечто иное, нежели планомерная, растянутая на недели катынская казнь. Закамуфлированная ложью, преподнесенной своим гражданам и всему миру.

Польско-русский диалог глухонемых ничем не напоминает той своеобразной певческой дискуссии в московском общежитии, с которой мы начали наш комментарий. Он ни в малой степени не предвещает соответствующего хэппи-энда. И если этот диалог еще не совсем похож на бабью свару — то в этом заслуга таких людей, как Борис Носов. Профессионалов, но и джентльменов. Я понимаю, что в истории тысячелетнего соседства русских и поляков достаточно случаев, когда так и подмывает послать соседа «по матушке». Хвала тем, кто от этого воздерживается. Чем больше их будет с обеих сторон, тем скорее мы начнем полемизировать как люди, в чьем опыте и судьбе немало сходного, то есть как настоящие соседи.

Невозможно всерьез обсуждать нашу тему, не упомянув доктора Збигнева Карпуса, историка из Торунского университета имени Николая Коперника, и его новаторских работ о польских лагерях военнопленных, прежде всего труда «Русские и украинские военнопленные и интернированные в 1918-1924 годах» (Торунь, 1991). Остается только восхищаться авторским страстным увлечением столь неблагодарной темой. Никаких шансов на признательность поляков, ибо хвалиться нам тут нечем. Сомнительно и то, что тема заинтересует кого-нибудь из соседей, поскольку нет разоблачений геноцида, ибо таковой не имел места. При этом смертность среди военнопленных анализируется с документами в руках, не скрывается ее неестественно высокий уровень.

65 тысяч военнопленных были переданы России после заключения Рижского мира. В обмен на неполных 27 тысяч поляков. Число русских, которые пережили польский плен, но по разным причинам — скажем, из-за участия в военных и политических действиях на стороне белых — не захотели вернуться к своим, может быть определено лишь приблизительно — между 10 и 20 тыс. человек. Я считаю, что это с польской стороны упущение: с помощью Международного Красного Креста, наверно, и в этом случае можно было бы получить достоверную документацию.

Мне неизвестно, чтобы с русской стороны кто-либо компетентно ставил под сомнение выводы доктора Карпуса. Ничего неизвестно мне и о том, чтобы русская сторона представила собственные документированные выводы. Бросать лишь огульные обвинения — дело несерьезное. Обвинения требуют юридически достоверных вещественных доказательств — таких, какие по делу катынского, харьковского и тверского преступлений почти в течение полувека предъявляла польская сторона.