ОЧЕРКИ ПО ИСТОРИИТом IК оглавлению Революция“Чтобы человек, обладающий талантом известного рода, приобрел благодаря ему большое влияние на ход событий, нужно соблюдение двух условий. Во-первых, его талант должен сделать его более других соответствующим нуждам данной эпохи. Во-вторых, соответствующий общественный строй не должен заграждать дороги личности, имеющей данную особенность, нужную и полезную как раз в это время”, - говорит Г. В. Плеханов в одной из своих работ, посвященных философии истории (Плеханов Г. В. К вопросу о роли личности в истории. М., 1941, с. 33). Такой эпохой для вождей обновленчества явилось время после февраля 1917 года. Февральские дни – светлое, весеннее, незабываемое навеки время. Пало тысячелетнее здание монархии, свобода, рожденная за сто с лишним лет перед тем, при звуках “Марсельезы” во Франции, пришла “наконец на север”. “Ах, свобода, свобода! даже намек, даже слабая надежда на ее возможность дает душе крылья, не правда ли?” - говорит у Чехова учитель Буркин, заканчивая этими словами свой рассказ о похоронах Беликова. И это имеет свой глубокий смысл: свобода и люди в футлярах - непримиримые враги; при веянии свободы лопаются все футляры - так было и в 1917 году. Синодальный футляр, в который была укутана веками Православная Церковь, превратился в труху в первые же дни революции. Растерянность, граничащая с паникой, охватила круги высшего духовенства. Отстранение двух митрополитов (московского и петербургского); водворение в Синоде опереточного В. Н. Львова в качестве обер-прокурора, роспуск Синода и назначение нового состава из совершенно случайных, никем на это (кроме Львова) не уполномоченных лиц, - все это привело в первые месяцы после февраля к фактическому параличу церковной власти. В этой обстановке разворачивается в довольно широких масштабах деятельность обновленческих лидеров. Церковная реформация после февраля шла двумя путями: первый путь – это официальная “реформация”, руководимая В. Н. Львовым. Ее лидер - крупный самарский помещик, примыкавший в IV Думе к националистам (партия Столыпина), войдя перед революцией в “желтый блок”, получил во Временном правительстве портфель обер-прокурора, так как в кругу своих единомышленников в Думе имел репутацию специалиста по церковным делам. Между тем быть специалистом по каким бы то ни было делам он никак не мог: человек удивительно поверхностный, ни к чему, кроме произнесения либеральных речей, не способный и комически самовлюбленный, он представлял собой совершенно карикатурную фигуру: есть что-то роковое в том, что русская церковная реформация начала с оперетки. Помимо мальчишеских скандалов с архиереями Львов решил заняться и пропагандой: под его высоким покровительством организуется “Церковно-общественный вестник”, взявший своим девизом лозунг: “Свободная церковь в свободном государстве”. Во главе “Вестника” стоял молодой профессор-историк Петербургской духовной академии Б. В. Титлинов. Одним из главных участников журнала был также протопресвитер Г. Шавельский. Наиболее крупной в этой всплывшей на миг группе был, несомненно, Б. В. Титлинов. Крупный эрудит в области церковной истории, человек острого, скептического ума и холодного темперамента, колкий и надменный, он представлял собой тип светского человека, случайно, помимо воли, благодаря происхождению и образованию, связанного с церковью. Европеец с головы до ног, он не переносил варварских нравов русского духовенства, из которого вышел. В качестве панацеи от всех зол он предлагал “демократические реформы”, в силу которых и сам не верил. Короче говоря, в февральские дни церковь из рук чиновников вицмундирных попала в руки чиновников в пиджаках, умевших говорить громкие слова о “новой эре”, но таких же холодных, ограниченных, не имевших в себе ни одной искры религиозного энтузиазма, как и их предшественники. Гораздо более жизнедеятельной и интересной была другая группа реформаторов, в центре которой находился питерский триумвират. У Александра Ивановича Введенского февральские дни ассоциировались с домом № 67 на Гороховой улице. В этом доме жил почтенный, либеральный петроградский протоиерей Михаил Степанович Попов. Его квартиру Александр Иванович любил называть колыбелью обновленческого движения, никогда не забывая, в порядке иронической шутки, прибавить, что в доме напротив, № 64, жил за год до этого человек, также игравший немалую роль в церковных делах: Григорий Ефимович Распутин. О. Михаил Попов (в будущем обновленческий архиепископ, рукоположенный в 1923 году, последовательно занимал кафедры Детскосельскую, Рязанскую и Тихвинскую, умер на покое в тридцатых годах) был человеком скромным и молчаливым. Единственным увлечением о. Михаила была благотворительность. Эта деятельность развила в нем интерес к социальным проблемам и сблизила его с питерским трио. В начале марта 1917 года на квартиру к о. Михаилу пришли отцы И. Ф. Егоров и А. И. Введенский. По их просьбе хозяин должен был их познакомить со своим довольно известным однофамильцем, членом IV Государственной Думы, протоиереем о. Дмитрием Яковлевичем Поповым. О. Дмитрий Попов представлял собой также колоритную личность. Зырянин по национальности, он был страстным просветителем, который горячо стремился к тому, чтобы внедрить грамотность и культуру в свой родной, темный и отсталый, народ. Старый земский деятель и общественник, о. Попов с радостью согласился принять участие в организации Союза демократического духовенства и мирян, как это предложили ему Введенский и Егоров, Началась кипучая организационная работа, и через несколько дней старый петроградский протоиерей о. А. П. Рождественский открыл на Верейской улице (недалеко от дома, в котором жил Введенский) первое учредительное заседание союза. Союз состоял из нескольких десятков молодых либеральных столичных батюшек, большею частью с академическими значками. Помимо тех лиц, которые были названы выше, в Союз входили протоиерей Лисицын, протоиерей из церкви Спаса на Бочарной улице, с Выборгской стороны, о. Павел Раевский, принимавший участие в обновленческом движении 1905 года, поставивший еще тогда свою подпись под знаменитой запиской 32 священников, требовавших реформ [1]. Характерно, что одним из деятельнейших членов союза был свящ. Венустов (впоследствии тихоновец). Союз принял либеральную программу, избрал председателем протоиерея Рождественского, а секретарем -Введенского и начал “действовать”. Действовали, впрочем, в основном те же трое: Боярский, Введенский и Егоров - и деятельность их состояла, главным образом, в бесконечных выступлениях на различных митингах, собраниях, конференциях и т. д. Изредка они помещали статьи в “Церковно-общественном вестнике”. В то время, когда различные союзы, группы, партии росли каждый день десятками, как грибы после дождя, никто на новорожденный союз не обратил никакого внимания. “А как относилось к вам высшее духовенство?” - спросил однажды у Александра Ивановича один из авторов. “Они считали ниже своего достоинства нас замечать”, -ответил Введенский. Единственным исключением был, видимо, епископ Уфимский Андрей. Этот иерарх, резко выделявшийся среди своих собратьев, вполне заслуживает того, чтобы посвятить ему особое исследование. Здесь же мы ограничимся самой беглой его характеристикой. Отпрыск старинного рода князей Ухтомских, он с детства отличался горячей религиозностью, которая еще усилилась благодаря трагическому случаю, происшедшему с ним в детстве. Преосвященный Андрей был увлекающимся и ищущим человеком. В начале своей деятельности он увлекался теософией и спиритизмом, периодически помещая в мистических журналах статьи за подписью “Князь-инок”. После 1905 года потомок князей Ухтомских неожиданно увлекся революционным движением, почти открыто выражал свои симпатии эсерам и резко выступал против Распутина. В то же время он оставался горячим молитвенником и страстным приверженцем церковного обновления. Епископ Андрей играл видную роль в “революционном” Синоде, в который он был кооптирован В. Н. Львовым. Епископ Андрей заинтересовался Союзом демократического духовенства, стал его покровителем и ввел его руководящих деятелей к В. Н. Львову. В июне 1917 года происходит случай, который потом часто ставили в вину главарям Союза. Передаем здесь слово А. И. Введенскому, пусть он сам расскажет об этом. “Вызывают в один прекрасный день нас всех троих (т. е. Введенского, Боярского, Егорова) к Львову, и он нам говорит: вы едете сегодня на фронт. Я едва жену успел об этом известить. Приезжаем на другой день поздно вечером в Ставку. Вводят нас в кабинет начальника штаба генерала Алексеева. Входим с трепетом: здесь мозг русской армии - тогда еще это ощущение было живо. Поднимается нам навстречу пожилой, осанистый генерал, знакомый по тысячам портретов. Говорит легко и свободно, со сдержанным волнением: “Вам придется ехать на фронт, на самые опасные участки. Имейте в виду, что армия разложена полностью, армии больше нет. Одна из наших надежд - это вы, духовенство. Поезжайте, может быть, вы сумеете что-то сделать. Предупреждаю, вы идете на подвиг, потому что мы не можем гарантировать даже вашу безопасность... ” И мы поехали в зону обстрела. Бросили меня на самый гиблый участок - туда, где солдаты сплошь бегут из окопов. Устроили митинг. Я говорил с жаром. Начал с того, что раньше, при царизме, я не призывал бы их идти в бой. Кончил. Взрыв аплодисментов. “Качать его!” Это единственный раз в жизни меня качали; пренеприятное ощущение. Голова кружится, и все в животе переливается, а потом понесли на руках. Из какого-то чистенького домика выходит ксендз, смотрит испуганно: видит, солдаты тащат какого-то священника, руки и ноги у меня болтаются в воздухе - впечатление, верно, такое, что меня разрывают на части...” После этой поездки о Введенском заговорили. В августе он участвует в Совещании представителей русской интеллигенции в Москве, а вскоре назначается членом так называемого Предпарламента в качестве представителя от демократического духовенства. Каждый день, и по нескольку раз в день, петроградское трио выступает на митингах и докладах; особенно часто выступает Введенский. Он все более левеет, он захлебывается в волнах собственного красноречия, он уже и слышать не хочет о буржуазной республике, ему нужен социализм, но вот уже и эсеровского социализма ему мало... он высказывается за левых эсеров, дружит с анархистами... На заседании Предпарламента, когда обсуждается вопрос о том, какие партии должны участвовать в Предпарламенте, все русские партии или только социалистические, - он стремительно вскакивает с места: “Социалистов, социалистов, одних только социалистов!” (“На правых скамьях, -говорит газетный отчет, - смех, крики: шут гороховый! Большевики осклабились от удовольствия...”) Но вот грянули громы октября: история оказалась не живописным веселым ревю под аплодисментные плески, а суровой драмой. Первое время все шло по инерции: продолжались митинги и доклады, петроградское трио участвует в выборах в Учредительное собрание. На протяжении года выходит ряд левоцерковных журналов: “Голос Христа”, “Божья Нива”, “Соборный разум” и “Вестник труда”. К концу 1917 г. прогрессивное петроградское духовенство (следует назвать те же три имени и упоминаемого выше о. Евгения Белкова, успевшего к тому времени стать священником) организует кооперативное издательство “Соборный разум”. В уцелевшей типографии на Лиговке, против вокзала, печатаются брошюры и журналы. О чем думали, что говорили, о чем писали тогда вожди обновленчества? К их чести следует сказать, что политика не потушила окончательно в их сердцах мистического, религиозного пламени. В этом отношении интересен номер журнала “Божья Нива”, вышедший в феврале 1918 г. Весь номер целиком посвящен памяти о. Иоанна Кронштадтского. В журнале представлены различные оттенки церковной мысли: в неожиданном соседстве с именами обновленческих лидеров мелькает имя консервативного церковного публициста Е. Поселянина (Погожева). Статья А. И. Введенского “Божественная литургия и Иоанн Кронштадтский” представляет огромный интерес для характеристики ее автора. Введенский начинает юношеским воспоминанием. Однажды в Витебске он присутствовал на служении знаменитого протоиерея. Рассказав о своем впечатлении, Введенский заявляет, что Иоанн Кронштадтский - вечный пример для священнослужителей. “Конечно, – говорит автор, - дело не во внешней копировке его манер, а в создании в себе такого же литургийного творчества, огненного предстояния перед страшным Престолом Вседержителя, чем был так переполнен о. Иоанн. Ибо природа подлинного религиозного чувства такова, что она меньше всего считается с внешностью. Экстаз есть высшая форма молитвенного воспарения к Богу, а во внешности он может разразиться эпилептическими судорогами. Когда в душу входит Христос, тогда говорит праведник”. “Я погибаю от любви и схожу с ума”, - так закричал раз Иоанн Златоуст в церкви. Когда евхаристия своим храмом имеет достойную душу, тогда неизглаголанная радость потрясает ее. “Отойди от меня, оставь одного, потому что я опьянел от Христа”, - сказал однажды Сергий Радонежский своему ученику после причастия. Так бывало и с о. Иоанном. Он чудно изменялся за литургией. Иногда это бывало странно окружающим. Бывало, что после пресуществления даров о. Иоанн в духовном восторге рукоплескал перед престолом. Странно? Но не призывает ли канон Богородицы “восплескать руками во славу Божественную”? Мы холодны и безрадостны, и нам непонятны те радости, которыми Господь награждает подлинно его любящих. И была у о. Иоанна каждая литургия - праздник Пасхи. Сейчас у нас намечаются всякие церковные реформы. Намечается и богослужебная реформа. Несомненно, что центральный ее пункт - литургия. Говорят об изменении текста, об общем пении и т. д. Все это, может быть, и так, и все это, может быть, и нужно. Но самое главное - влить молитвенный порыв, молитвенную радость, молитвенное творчество в небесную литургию. Так, чтоб она была подлинным радостным порывом в вечность, чтобы небо было низведено на землю. Чтобы Христос подлинно, живо и действительно объединил всех и вся. И путь этот предуказан литургийным творчеством о. Иоанна” (Божья Нива, № 3-5, с. 37). Однако основной заботой петроградского трио являлись политические дела. “Что являлось тогда вашей целью?” - спросил я [2] однажды Александра Ивановича. “Создание христианско-социалистической партии”, -быстро ответил он. Горячим сторонником вовлечения духовенства в политику на стороне социализма являлся отец Иван Федорович Егоров. В брошюрах “Пастырь церкви и политическая жизнь страны”, “Нельзя молчать и ожидать” он энергично высказывается против нейтралитета духовенства в классовой борьбе. Всюду и везде пастырь церкви должен быть застрельщиком в борьбе за правду, за освобождение сирых и убогих от векового гнета. В своей основной работе “Православие и жизнь в нем”, посвященной проблеме преподавания Закона Божия, о. Егоров с большой силой говорит о необходимости для церкви быть в гуще жизни, всегда и всюду отстаивать справедливость. Он предвидит возникновение великого вселенского религиозного движения, которое стихийно возникнет в массах и охватит весь мир. Он горячо говорит о счастии быть предтечей религиозного возрождения и обновления человечества. Вдохновенному пастырю не суждено было прожить долго: он умер, как сказано выше, через два года, успев основать особое течение “Религия в сочетании с жизнью”, которое просуществовало до 1927 года, однако своими пророческими прозрениями И. Ф. Егоров обеспечил себе светлую память в грядущих поколениях, которые разыщут и высоко поднимут его светлое имя. Работы А. И. Введенского этого времени также заслуживают внимания. В 1918 году вышли в издании общества “Свободный разум” следующие брошюры: “Паралич церкви”, “Социализм и религия” и “Анархизм и религия”. Возьмем для примера эту последнюю работу А. И. Введенского. В первой части автор отмечает внутреннее сродство анархизма с субъективным идеализмом. Их главная точка соприкосновения – индивидуализм. “Если Кант, - говорит Введенский, - сравнивает себя с Коперником, то анархисты могут требовать для себя еще более славных венцов, так как то, что Кант завоевал для теоретической миссии, они пытаются претворить в конкретный факт” (с. 21). Из русских анархистов А. И. Введенский цитирует Сологуба [3], Шатова, Грава и других. Разбирая их взгляды, А. И. Введенский констатирует родство христиан с анархистами в признании бесконечной ценности каждой человеческой личности и цитирует по этому поводу слова Афанасия Великого: “Христос вочеловечился, чтобы мы обожестви-лись”. Но далее Введенский отмечает полную противоположность анархизма и христианства в методах: “Христианство никогда не скажет: как можно больше динамита! Оно выведет другое требование: как можно больше любви! Любовь - пусть это будет тот динамит, который взорвет всю неправду социальной действительности! Любовь - пусть это будет тот огонь, в котором сгорит все, мешающее подлинной, поистине божественной свободе человека! Тогда на земле не только будет царить, как об этом мечтает анархист Грав, справедливость и свобода, которые он пишет с большой буквы, но будет прямо рай” (с. 47). Все это очень красиво и правильно, только, к сожалению, очень малоконкретно. Гораздо более практически пытается подойти к социальным вопросам А. И. Боярский в своей работе “Церковь и демократия” (Спутник христианина-демократа, Петроград, 1918). Брошюра начинается с обозрения положения церкви до революции: констатируется, что она была в угнетенном положении, превращенная в служанку господствующих классов, изолированная от борьбы за интересы народных масс. Автор указывает, что все же церковь пользуется в народе огромным авторитетом, доказательством чему является, между прочим, тот факт, что на выборах в Учредительное собрание в Петрограде церковный список вышел на четвертое место (с. 13-14). Церковь должна принимать активное участие в строительстве новой жизни: “Без Христа, - говорит автор, - не было и не будет истинной свободы, равенства, братства” (с. 14). Политическая платформа развертывается о. Боярским в 4-й главе - “Современные политико-экономические вопросы при свете христианского церковного сознания”. “Церковь Христова, – начинается глава, – содержащая всю полноту Христовой Вечной истины, не может быть низводима до уровня политической партии” (с. 17). Однако церковное сознание имеет свое мнение о насущных вопросах, и это мнение может быть выражено в следующих 13 пунктах: 1. Государственный строй. Соборный (коллективный) разум должен лежать в основе государства: какая бы то ни было единоличная, бескон трольная власть категорически отвергается. 2. Отрицание наступательной (агрессивной) войны. 3. Отрицание смертной казни. 4. Отрицание сословий. 5. Равноправие женщин. 6. Труд как основа жизни - не должно быть ни одного нетрудящего ся человека. 7. Седьмой параграф называется “Кооперация и капитализм”. Автор высказывается за замену капиталистической собственности на орудия про изводства собственностью кооперативной. Кооперативы должны состоять из рабочих. 8. Восьмой параграф называется “Богатство и бедность”. Здесь до казывается, что истинный христианин не может быть богатым. Подтверж дая это положение евангельскими текстами, о. Боярский остроумно заме чает, что если какой-нибудь капиталист захочет руководствоваться христи анскими нормами в своем хозяйстве, он разорится ровно через два дня. 9. Восьмичасовой рабочий день. 10. Земля объявляется общей собственностью. У помещиков земля должна быть отобрана; однако здесь же о. Боярский делает наивную ого ворку, выражая надежду (с. 29), что крестьяне не будут “обижать других землевладельцев” - под этими другими землевладельцами, вероятно, под разумеваются в первую очередь сельские батюшки. 11. Одиннадцатый параграф посвящен общей собственности. Здесь о. Боярский высказывается за культивирование и всяческое поощрение общинных форм собственности; в качестве примера приводится община, созданная Иваном Алексеевичем Чуриковым в Вырице под Петроградом. “Общность имущества, - говорит о. Александр, - ценна с христианской точки зрения как выражение духовного единства, как его завершение” (с. 31). 12. Свобода совести. 13. Тринадцатый пункт озаглавлен “Методы борьбы со злом”. Сущ ность этого пункта может быть выражена тремя словами: “Исключительно мирные методы”. “Такова, - заканчивает свою брошюру “рабочий батюшка”, - платформа свободного сына православной церкви” (с. 32). Как видно из этой брошюры, о. Боярский недаром так долго вращался в среде питерского пролетариата, он не только учил ижорских рабочих уму-разуму, но и сам многому от них научился. “Платформа свободного сына православной церкви” приближалась к точке зрения значительной части тогдашнего пролетариата.
[1] Впоследствии обновленческий архиерей. Рукоположен в марте 1927 года в Казанском соборе во епископа Кронштадтского. Одновременно был ректором Ленинградского богословского института. Затем архиепископ Лодейнопольский. В 30-х годах обновленческий митрополит Ярославский, умер в 1939 году.
[2] А. Э. Левитин (Краснов").
[3] Ф.Сологуб в 1905-1908 гг. выступал как мистический анархист. |
