Владимир Козлов

НЕИЗВЕСТНЫЙ СССР. ПРОТИВОСТОЯНИЕ НАРОДА И ВЛАСТИ. 1953-1985.

К оглавлению

Часть I

КОНФЛИКТНАЯ «ОТТЕПЕЛЬ» (1953-1960 гг.)

Глава 1

ЯЩИК ПАНДОРЫ: КОНФЛИКТНЫЙ ОПЫТ ГУЛАГа

ГЕН «АНТИГОСУДАРСТВЕННОСТИ»

Волна массовых волнений, накрывшая ГУЛАГ на рубеже 1940—1950-х гг. и достигшая апогея после смерти Сталина, не только нанесла удар по «рабскому укладу» советской экономики, поставив под угрозу строительство и эксплуатацию важнейших народно-хозяйственных объектов (железные и шоссейные дороги, каналы и шлюзы, гидроэнергетика, освоение месторождений, добыча и первичная переработка полезных ископаемых, лесозаготовки, строительство военных объектов в климатически неблагоприятных зонах и т.д.), но и пошатнула социальную стабильность и политическую устойчивость режима. Система, предназначенная для борьбы с социальными болезнями и защиты общества, в конечном счете, превратилась в угрозу существованию общества. С конца 1940-х гг. ГУЛАГ как важная часть государственной машины начал в катастрофических размерах воспроизводить то, что можно назвать геном «антигосударственности».

Восстания, неповиновения и бунты наглядно показали руководству страны, что ГУЛАГ как пережиток советской мобилизационной экономики эпохи форсированной индустриализации «выпал из времени», превратился в «заповедник сталинизма» и профессиональной преступности. Учитывая быструю «ротацию» заключенных в лагерях и колониях (600—700 тысяч человек в год), и систематический «обмен» населением между ГУЛАГом и «большим социумом», можно предположить существование прямой связи между выступлениями в лагерях и «хулиганской войной» против власти, вспышкой массовых беспорядков и городских бунтов в СССР во второй половине 1950 — начале 1960-х гг. Среди активных участников этих событий можно было встретить немало людей с лагерным прошлым. Зачинщики городских волнений воспроизводили как типичные схемы заурядных лагерных волынок, так и сложные модели полити-

ческих протестных выступлений заключенных особых лагерей. Сравнительный анализ способов действия организаторов массовых беспорядков на воле и за колючей проволокой, а также сопоставление их социального «профиля» и modus operandi свидетельствуют об определенной взаимосвязи и даже типологической близости этих явлений.,

Все. массовые выступления и протесты заключенных, взятые в контексте сталинской модели социализма, были, в конечном счете, ударом по порядку управления и подрывали устои всей Системы в целом. Неважно, в данном случае, насколько сознательно формулировали эту цель участники выступлений, если формулировали вообще. Неважно даже, насколько объективная направленность выступления отвечала субъективным представлениям и стремлениям участников волнений, в какой мере совпадали, если совпадали, личные планы зачинщиков и организаторов беспорядков и тех, кто был лишь пассивным участником событий, бунтовщиком.поневоле. Главное, что по меркам советского уголовного кодекса и в соответствии со сталинской уголовной практикой подобные действия, в конечном счете, оценивались как опасные государственные преступления, с одной стороны, и затрудняли выполнение ГУЛАГом его важнейшей — производственной — функции, с другой. (Не удивительно, что в отчетных материалах ГУЛАГа и МВД СССР статистические сведения о лагерном бандитизме и «повстанческих проявлениях» часто объединялись в общей рубрике51). >

Организация забастовки или восстания в особом режимном лагере предполагала уникальное сочетание причин и предпосылок — политических (благоприятная внешняя ситуация — война, смена правителя или режима), организационных (наличие сплоченных неформальных групп, авторитетных руководителей и/или организованного подполья), идеологических (осмысленные и достижимые, хотя бы гипотетически, цели и мотивы массовых действий), социально-психологических (запечатленные в групповом сознании опыт успешных протестных действий и/или действие будоражащих факторов — несправедливая смерть товарища по несчастью, превышающее лагерный «обычай» насилие в отношении узников и т. п.), наконец, физиологических — голод, истощение, болезни отбирали все силы заключенных и практически полностью исключали возможность коллективного организованного длительного и целеустремленного протеста.

51 ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 2. Д. 199. Л. 393.

Иные формы протестной активности заключенных — волынки, бунты, коллективные отказы от работы или от приема пищи — представляли собой более органичную, естественную и традиционную часть лагерного быта. Для их начала не требовалось ни тщательной подготовки, ни особой идеологии, ни даже формулирования далеко идущих целей. В ряде случаев для начала массовых беспорядков вполне достаточно было острой спонтанной реакции гулаговского населения на конкретные обстоятельства лагерной жизни либо наличия организованной группы заключенных, претендующих на особую роль и привилегии в лагерном сообществе. Борьба различных лагерных группировок — политических, этнических («чечены», «кавказцы»), этнополитических (украинские и прибалтийские националисты), чисто уголовных (воры-«законники», «отошедшие», «махновцы», «беспредельники» И т. д.) за контроль над местами заключения, их столкновения друг с другом и с администрацией, коль скоро они принимали массовые формы и осознавались властями как чрезвычайные происшествия, достойны изучения и описания не меньше, чем «чистое» политическое сопротивление в лагерях.

Протесты, самозащита и борьба заключенных за коллективное выживание никогда не были и не могли быть политически и морально стерильными, хотя бессознательное игнорирование этого факта достаточно часто встречается в историографии. Способы действия и мотивы людей, вовлеченных в орбиту таких событий, порой просто невозможно однозначно квалифицировать как «высокие» или «низменные». Но все эти события, независимо от мотивов своих «актеров» и «авторов», разрушали и разлагали ГУЛАГ как огромный производственный организм и репрессивную машину, как сферу принудительного труда, безна-' дежно ретроградную, политически недолговечную, экономически неэффективную и человечески неприемлемую.

ЭВОЛЮЦИЯ ЛАГЕРНОГО СООБЩЕСТВА В КОНЦЕ 1920-1930-х гг.

; Отвечая в свое время на абстрактный вопрос: «Какие вообще мыслимы способы сопротивления арестанта — режиму, которому его подвергли?», — А. Солженицын упомянул голодовку, протест, побег и мятеж. Протесты и голодовки, по мнению Солженицына, как способ воздействия на тюремщиков имели силу только в совершенно определенной общественной ситуации.

849

Чтобы они действовали, должно существовать общественное мнение. Без его «соучастия» протесты и голодовки как способ отстаивания специфических интересов заключенных обречены52. Неудивительно, что такие формы сопротивления как голодовки, широко распространенные среди политических узников в царской и советской (до начала 1930-х гг.) России, практически сошли на нет в годы Большого террора. Поставив выступления заключенных сталинского ГУЛАГа в контекст западной модели гражданского общества (точнее — его полного отсутствия в сталинском СССР), писатель не стал рассматривать протестную активность заключенных в рамках общего процесса архаизации советского социума, отброшенного сталинской «революцией сверху» на многие десятилетия назад. Между тем в традиционном обществе массовые протесты выступают в качестве второй сигнальной системы, фактически обеспечивающей управление в экстремальных и кризисных ситуациях53. Для функционирования подобной системы общественное мнение не требуется. Более того, его существование даже и не предполагается. Протесты заключенных в этом случае вписываются в иную (архаическую) систему патерналистских взаимоотношений, в принципе враждебную любым институтам гражданского общества и предполагающую прямое и грубое «общение» подданных с высшей властью — без посредничества общественного мнения.

Суть изменений, привнесенных Сталиным, сводилась, однат ко, не просто к архаизации общественной системы вообще, пенитенциарной системы в частности. В отношениях с политическими узниками Сталин «выключил» даже традиционные формы обратной связи «опекаемых» с.«верховным арбитром». В 1929 г. именно от Сталина руководители карательных органов получили вполне внятный сигнал: вообще игнорировать письменные заявления и протесты политических заключенных и прекратить практику «препровождения» этих документов в ЦК ВКП(б)54. Другими словами, верховная власть не только заблокировала политическим заключенным возможность апелляции к общественному мнению, но и отказалась в своих отношениях с «контр

52 Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. 1918—1956. Опыт художественного исследования. М.: Советский писатель — Новый мир, 1989. Т. 3. С. 100—101.

53 Подробнее о парадигмах управления э традиционном обществе см.: Kozlov V. A. Denunciation and Its Functions in Soviet Governance: From the archive of the Soviet Ministry of Internal Affairs, 1944—1953 // In Stalinism: New Directions / Ed. By Sheila Fitzpatrick. Routledge; London; New York, 2000.

54 См. записку Сталина Ягоде й Евдокимову от 8 декабря 1929 г. // РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 170. Л. 47, 50-54.

50:

революционерами» нести бремя даже традиционного патернализ-.ма. После того, как «Вождь народов» сначала объявил себя глухим к эпистолярным протестам заключенных, а затем и к их голодовкам и обструкциям, политические заключенные «нового призыва» практически отказались и от популярных в 1920-е гг. форм борьбы. Начав после 1936 г. массовый перевод политических заключенных из политизоляторов в концентрационные лагеря, власть в свойственной ей символической манере в принципе отвергла любые притязания «контрреволюционеров» на особый политический статус. А в обстановке Большого террора и массового уничтожения политических заключенных само допущение того, что подобные протесты хоть сколько-нибудь значимы для власти, выглядело и было абсурдом. Сталинизм архаизировал отношения в социуме, отбросил его к примитивным формам общественного бытия и, вместе с другими атрибутами цивилизации, «упразднил» и сообщество политических заключенных, объявив ему, как и прочим осужденным, лишь производственную функцию. Одновременно сталинская система попыталась разрушить не только сообщество политических заключенных, но даже и традиционный «воровской мир», усиленно культивируя утопические идеи трудовой «перековки» уголовников.

Во второй половине 1930-х гг. всему населению архипелага пришлось искать новые формы борьбы (не за свои права, просто за выживание!), основанные на гипертрофии производственных функций советской пенитенциарной системы. Жестокость новой Системы смягчалась только ее потребностью в нобом и новом «рабочем мясе», а невыносимость рабского труда компенсировалась многочисленными «неуставными» нарушениями режима содержания во имя выполнения производственных планов. Строго говоря, новые формы борьбы за более благоприятные условия «отсидки» «неполитическая» часть населения ГУЛАГа (назовем ее так, чтобы отделить от идейных противников режима, вроде меньшевиков, троцкистов, националистов, монархистов и т. д.) начала вырабатывать уже на рубеже 1920—1930-х гг. Модель подобных форм сопротивления, фактически, борьбы за выживание, впервые возникла не в ГУЛАГе, а в районах кулацкой ссылки, где власть отрабатывала «мягкие», «колонизационные» формы использования принудительного труда. -

Лейтмотивом официальных документов начала 1930-х гг. о стихийных выступлениях и волнениях сосланных «кулаков» была мысль о том, что волынки сосланные кулаки устраивают «на почве невыносимых условий». Зато отказ товарищей по не-

51-

счастью поддержать бунтовщиков обычно был связан с более сносными условиями существования — «здесь им живется хорошо»55. Массовые побеги из гиблых мест и спорадические массовые беспорядки, сигнализировали властям о невыносимости конкретных ситуаций, совершенно исключавших приспособление и адаптацию к неволе. В ответ власти предложили «хозяйственное устройство» в обмен на добросовестный труд в местах принудительной колонизации. В итоге индивидуальные надежды терпеливых крестьян («лишь бы места подходили для пашни, да давали хлеба, а тайгу расчистить можно, лес близко, строиться будет легко, земля свежая и хлеб будет родиться»56) блокировали организованный социальный протест57.

Относительный успех полицейского умиротворения кулацкой ссылки в первой половине 1930-х гг. убедил власти в эффективности выбранных форм «коррекции» массового поведения в сфере принудительного труда. Полицейские усилия были сосредоточены на подавлении организованных групп сопротивления, расколе и расслоении вверенных «контингентов», раздроблении единой протестной воли на миллионы индивидуальных надежд. Более сносные условия выживания обменивались на «добросовестный труд» и готовность сотрудничать с властями. «Умиротворение» ГУЛАГа, превращавшегося по воле «начальства» в гигантскую стройку и массовое производство, было реализацией фактически той же схемы. А то, что власти оценивали как производственную эффективность принудительного труда, всецело зависело от, казалось бы, эфемерного психологического фактора — надежды заключенных, используемых на важнейших народно-хозяйственных объектах, на более высокое «качество жизни» в неволе и/или сокращение срока отсидки — в «благодарность» за лояльность и трудовое усердие.

В конце 1930-х гг. «бунтовские» и «заговорщические» традиции сопротивления почти сошли на нет. Известные нам эпизоды имели периферийный характер и были скорее исключением из правил. Зато на первое место выдвинулись групповые и индивидуальные отказы от подневольного «труда на благо Родины». В 1939 г. (после отмены так называемых зачетов рабочих дней и условно-досрочного освобождения) отказы от работы вообще стали массовой формой сопротивления гулаговского населения (в основном, его неполитической части) новым неблагоприят-

f 55 ГАРФ. Ф. А-393. Оп. 43а. Д. 1798 Л. 152-152об.

56 ЦА ФСБ. Ф. 2. Оп. 9. Д. 45. Л. 109.

57 Подробнее см.: Козлов В. А. Введение // История сталинского ГУЛАГа. Т. 6.

ным веяниям в пенитенциарной политике властей. В циркуляре 3-го отдела ГУЛАГа НКВД СССР № 148 об усилении борьбы с побегами и нарушениями лагерного режима отмечалось «резкое сопротивление» отмене зачетов со стороны «наиболее злобно настроенной части заключенных»: побеги, злостный саботаж, организация эксцессов и неподчинения распоряжениям администрации. Особенно тревожил гулаговское начальство тот факт, что «заключенные, осужденные за антисоветские преступления, вели активную агитацию среди хорошо работающей части лагерников, склоняя последних к групповым отказам от работы, невыполнению норм, ссылаясь при этом на отсутствие перспектив досрочного освобождения»58.

«Упертая» власть ответила террором. Были вынесены показательные смертные приговоры в отношении некоторых «злостных отказчиков» и подстрекателей к отказам от работы. Однако, как показали последующие события, репрессии проблемы не решили и на протяжении 1940-х гг., руководствуясь производственными соображениями, сначала «в порядке исключения», а потом на все более систематической основе, «начальство» вынуждено было вернуться к практике зачетов. Фактически, это один из наиболее важных примеров успешного сопротивления узников ГУЛАГа неприемлемым для них условиям заключения. Тысячи разбитых приказом НКВД надежд обернулись для власти пассивным массовым сопротивлением, фактически подрывавшим устои нового, созданного при Сталине и под Сталина «экономического уклада».

«БУНТОВЩИКИ» И «ПАТРИОТЫ»: РАЗМЕЖЕВАНИЕ ЗАКЛЮЧЕННЫХ В ГОДЫ ВОЙНЫ

С началом Великой Отечественной войны у заключенных, особенно у осужденных за контрреволюционные преступления, появилась вполне понятная боязнь, что неудачи первого периода войны и быстрое наступление немцев могут спровоцировать власть на акции массового уничтожения в местах заключения, оказавшихся в непосредственной близости от районов боевых действий. В лагерях широко распространялись слухи об уже имевших место массовых акциях, о секретном приказе НКВД — уничтожать заключенных в случае приближения немцев. Слухи были основаны как на подлинных фактах расстрелов заключенных (и политических, и уголовных), так и на долетавших до

58 ГАРФ. Ф. Р-9401. On. 1а. Д. 50. Л..204.

зэков разговорах охранников о неких секретных совещаниях оперативного состава того или иного лагеря, на которых, якобы, зачитывался какой-то секретный приказ НКВД о превентивных расстрелах.

Слухи об угрозе, поверить в которую заставлял весь предыдущий тюремно-лагерный опыт зэков, составили один из ключевых компонентов новой социально-психологической реальности, коллективной мобилизации и самоорганизации. Наиболее активная часть лагерного населения, по крайней мере, там, где начинавшийся голод еще не привел заключенных к истощению и апатии, пыталась заранее побеспокоиться о спасении своей жизни и подготовиться к худшему варианту развития событий. Есть многочисленные свидетельства того, что лагерная администрация, не дожидаясь обострения обстановки, а точнее говоря, готовясь к такому обострению, начала нанесение упреждающих ударов по потенциальным очагам сопротивления. В ряде случаев мы имеем дело с очевидной (впоследствии официально опровергнутой) фабрикацией «заговорщических» дел. Сказанное относится, в частности, к «немецкому повстанчеству» 1941—1942 гг. Но некоторые другие уголовные дела отражают все-таки реальные настроения в лагерях, готовность сопротивляться, пока голод и болезни еще не лишили заключенных сил.

В начале декабря 1941 г. оперативный отдел ГУЛАГа отметил «усиление вражеской работы контрреволюционных элементов в лагерях». В ориентировке начальникам оперативно-чекистских отделов ИТЛ и колоний была приведена сводка сведений о раскрытых в лагерях повстанческих организациях. Список включал 12 лагерей, 24 подпольные группы и организации. Количественный состав раскрытых групп колебался от 15 до 50 человек. В большинстве своем подпольщики компактно объединялись по политическому и национальному признаку:, «бывшие участники контрреволюционных организаций», «осужденные за антисоветскую деятельность», «бывшие командиры РККА», «немцы, осужденные за контрреволюционные преступления», «заключенные, доставленные из прибалтийских республик». Главными целями подпольщиков оперативный отдел ГУЛАГа называл «организованное выступление заключенных, разоружение стрелков военизированной охраны и групповые вооруженные побеги». В зависимости от географического положения повстанческие группы готовились приурочить выступление «к моменту захвата немцами г. Москвы» либо «к нападению Японии на Советский Союз». Иногда участников групп обвиняли в подготовке штурмовых групп, намерении оказать помощь немецким десантам и т. п.

Бесспорно, что в ряде случаев мы имеем дело с очевидной фабрикацией оперативниками «заговорщических» дел, а приписывание лагерным заговорщикам политически ясных целей (поднять лагеря навстречу немцам или японцам и т. д.), скорее всего, следует расценивать как плод грубой «следственной работы», превращавшей подготовку группового вооруженного побега, имевшего очевидные цели, в организацию вооруженного восстания под надуманными и невнятными политическими лозунгами. Однако находки последнего времени, в частности, опубликованные в статье И. Осиповой архивные материалы о так называемом ретюнинском восстании начала 1942 г. (к сожалению, автор не указала места хранения документов), заставляют с большим доверием отнестись к сообщениям лагерных чекистов о повстанческих группах, раскрытых после начала войны.

Если судить по документам ГУЛАГа, рост повстанческих настроений в лагерях коррелирован с обстановкой на фронте. Первая вспышка таких настроений была осенью—зимой 1941 г., вторая — приходится на летнее немецкое наступление 1942 г. Летом 1943 г. оперативный отдел ГУЛАГа вновь сообщал о целой серии раскрытых в лагерях «контрреволюционных групп и организаций, состоявших из бывших военнослужащих, осужденных в период Отечественной войны»59. По мере успехов Красной армий на советско-германском фронте и приближения конца войны «повстанческие настроения» в лагерях пошли на убыль.

Оценивая в целом ситуацию в лагерях в годы войны, тенденцию к организации массовых вооруженных побегов, подобных ретюнинскому, следует сказать, что опасность этих побегов была чекистами отчасти блокирована, отчасти преувеличена. Повстанческие настроения отдельных групп политических заключенных в лагерях не имели сколько-нибудь широкой поддержки и шансов на успех. Это объяснялось не только голодом и дистрофией во многих лагерях, что просто не оставляло физических и моральных сил для сопротивления, но и тем, что «положительный контингент» (а среди этого контингента оказывались и осужденные по малозначительной контрреволюционной статье — 58.10, т. с «за разговоры», «ни за что» или, как некоторые из них полагали, «по ошибке») был в массе своей настроен патриотические Документы 1941 — 1945 гг. в целом подтверждают мысль А. И. Солженицына о сложной моральной коллизии, с которой

59 ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 2. Л. 76.

столкнулись многие заключенные: бороться теперь с режимом — значит, помогать немцам? Война отнимала даже у политических узников способность к протесту60, а гулаговский социум оказался все-таки мало восприимчив к идее сотрудничества с немецкими захватчиками. Значимым «умиротворяющим» фактором было появление у «обычных заключенных» легальных шансов на восстановление своего гражданского статуса. Перспективу освобождения открывала либо «безвредность» и «ненужность» для ГУЛАГа (от неспособных к.работе, причем не только с малыми сроками заключения, старались поскорее избавиться61), либо мо-5 билизация в Красную армию. По неполным данным, ИТЛ и колонии НКВД досрочно освободили и передали через военкоматы в армию около 1 млн человек62.

Низкий повстанческий потенциал «единого ГУЛАГа», в котором в годы войны было перемешано самое разношерстное «население», в принципе не способное на массовые и солидарные действия, был лишь одной стороной процесса, позволяющего некоторым адептам сталинской системы говорить об особом вкладе ГУЛАГа в Победу. Другой стороной этого же процесса (работа на Победу) были глубинные изменения в гулаговском социуме, подготовлявшие будущий кризис и разложение всей системы лагерного хозяйства и образа жизни. По мере увеличения производственной нагрузки на всю систему лагерей и колоний, а именно в годы войны ГУЛАГ окончательно оформился; как производственный наркомат, ответственный за решение важнейших народно-хозяйственных задач, жесткие требования ,pev жима все больше отступали перед соображениями производственной необходимости.

По оценке начальника ГУЛАГа В. Г. Наседкина, именно «обстоятельствами, вызванными военной обстановкой в стране» было нарушено требование раздельного содержания заключенных, «осужденных на срок до 3 и свыше 3 лет лишения свободы». Первые должны были отбывать наказание в колониях, вторые — в лагерях. В действительности в исправительно-трудовых колониях содержалось «свыше 500 тыс. заключенных, осужденных на сроки свыше 3-х лет, в том числе и за такие преступления, как измена Родине, контрреволюционные и особо опасные», а щ исправительно-трудовых лагерях оказалось около 50 тыс. осужден

40 Солженицын А. И. Архипелаг ГУЛАГ. 1918—1956. Опыт художественного исследования. Т. 2. М., 1990. С. 89.

61 См.: ГАРф. ф. Р-9401. On. 1. Д. 2412. Л. 90.

62 ГАРФ. Ф. Р-7523. Оп. 64. Д. 687. Л. 2-6; ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 9. Д. 144. Л. 159, 164.

56с

ньгх на сроки менее 3-х лет63. Для нашей темы важно зафиксировать сам факт беспрецедентного «перемешивания» различных категорий заключенных в лагерях «по производственной необходимости», так же как и многочисленные нарушения в режиме содержания. Уже в феврале 1942 г. в ГУЛАГе практиковалось массовое расконвоирование осужденных за контрреволюционные преступления64. Бремя повышенной ответственности за выполнение производственных заданий продолжало толкать гулаговскую бюрократию к прагматическим решениям. Эти решения усиливали возможность эксплуатации труда заключенных, но при определенных и, надо сказать, выгодных для обеих сторон условиях ослабляли гнет «режима содержания». На совещании руководящих работников НКВД СССР у заместителя наркома внутренних дел С. Н. Круглова в докладе о положении в ИТЛ (10 сентября 1943 г.) прозвучало даже предложение начальника ГУЛАГа Наседкина «поставить дело таким образом, чтобы заключенные переводились на положение вольнонаемных до конца отбытия срока наказания, т.е. составить из них вроде трудовых батальонов, чтобы они вторую половину наказания отбывали на положении вольнонаемных людей, т. е. предоставить неограниченную переписку, свидания с родными, получение посылок и т.д.»65.

Однако окончательно решить свои производственные проблемы за счет нарушений режима содержания заключенных гула-говское начальство было не в силах. Очевидное и резкое ухудшение продовольственного и вещевого снабжения лагерей в годы войны, обострявшее для заключенных проблему физического выживания, а в ряде случаев — приводившее к массовой смертности, само по себе снижало стимулирующую роль «побла* жек». Кроме этого, ГУЛАГ постоянно терял свой «положительный контингент», уходивший в Красную армию. На смену «положительному» лагеря получали контингент вполне отрицательный, во всяком случае, по гулаговским меркам.

«ПАРАЗИТИЧЕСКОЕ ПЕРЕНАСЕЛЕНИЕ» ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ 1940-х гг.

Среди новых пополнений доминировали осужденные по политическим статьям и особо опасные уголовные преступники. Их совокупная доля в общей численности населения

63 ГАРФ. Ф. Р-9401. On. 1. Д. 2437. Л. 411-413.

64 ЦА ФСБ. Ф. 3. Оп. 9. Д. 48. Л. 9-12.

65 ГАРФ. Ф. Р-9401. On. 1. Д. 2412. Л. 90.

ГУЛАГа выросла с 27 процентов в 1941 г. до 43 процентов в июле 1944 г.66 Новые контингента (схваченных в ходе очистки тылов действующей армии изменников родины, фашистских пособников, власовцев, членов боевых вооруженных формирований украинских и прибалтийских националистов, особо опасных уголовных преступников и т. д.) уже невозможно было увлечь перспективой освобождения через мобилизацию и тем более патриотической пропагандой. ГУЛАГ матерел и озлоблялся, а гулаговский социум, с точки зрения властей предержащих, приобретал все более отрицательную динамику. В нем происходили процессы консолидации заключенных по уголовным, политическим, этнополитическим и этническим Признакам.

На пересечении интересов лазерной администрации, озабоченной выполнением производственных задач и поддержанием «порядка» и «дисциплины» любой ценой, и отколовшихся от традиционного, воровского мира уголовных авторитетов, искавших благоприятных условий «отсидки» и решившихся пойти на сотрудничество с лагерным начальством, в ГУЛАГе возникло консолидированное преступное сообщество, получившее впоследствии наименование «суки». На протяжении войны эта группировка захватила неформальную власть в лагерях и успешно паразитировала на гулаговском населении. Все более заметным фактором внутренней жизни ГУЛАГа становился лагерный бандитизм, приобретавший формы организованной борьбы различных группировок за контроль над зоной. Фактически, в конце войны в ГУЛАГе обозначились первые признаки жестокой борьбы за ресурсы выживания, что многократно- увеличивало предрасположенность Архипелага к волнениям, бунтам и беспорядкам. Напряжение в среде профессиональных преступников и бандитов болезненно отразилось как на положении всех остальных заключенных, так и на состоянии режима,'и в конечном счете на выполнении ГУЛАГом его производственных функций. Эффективного полицейского решения проблемы найти так и не удалось. Криминальная элита ГУЛАГа встала на путь стихийной саморегуляции — уменьшения численности «паразитов» (физическое или статусное) в результате все более жестокой борьбы за власть над зоной.

Не исключено, что с действием тех же причин был связан и «ренессанс» побегов 1946—1947 гг. 16 июня 1947 г. заместитель начальника ГУЛАГа по оперативной работе Г. П. Добрынин сде

66 ГАРФ. Ф. Р-9414. On. 1. Д. 68. Л. 9.

лал вывод о значительном росте состоявшихся побегов заключенных, «особенно групповых и даже вооруженных»67. Подобные побеги, все больше походившие на бунты и мини-восстания, были бесспорным свидетельством дестабилизации обстановки в послевоенном ГУЛАГе, но проблемы «паразитического перенаселения» ГУЛАГа они решить, естественно, не могли. Слишком малое число заключенных имело технические возможности, достаточно мужества и сил для побега. Поэтому главным итогом «паразитического перенаселения» стал разраставшийся конфликт между различными группировками воровской «элиты» — яркое свидетельство формирования новой социальной структуры гула-говского сообщества. Враждующие группировки, следуя инстинкту самосохранения, начали упорно добиваться от лагерной администрации признания их неофициального статуса и режима раздельного содержания в лагерных пунктах. Так они закрепляли раздел сфер влияния и добивались от лагерной администрации «ярлыка» на власть. В свою очередь, «вершиной» режимно-оперативной мысли стала тактика «разведения» враждующих группировок по различным лагерным подразделениям, т. е. признание их de facto и молчаливое Согласие на выделение «вотчин» для уголовников. Одной из постоянных забот оперативных работников во второй половине 1940 — начале 1950-х гг. стало не разложение или ликвидация уголовных группировок (на это как на дело совершенно безнадежное в то время просто махнули рукой), а их своевременное «расселение». Однако характерное для ГУЛАГа в 1945—1947 гг. «паразитическое перенаселение» делало последовательную реализацию этого принципа трудновыполнимым, что и спровоцировало начало безжалостной войны «воров» и «сук»68.

Изменение социальной структуры ГУЛАГа после массовых посадок «положительного контингента» по указам 1947 г. об усилении борьбы с хищениями общественной и личной собственности уже не могло остановить инерцию непримиримой борьбы за ресурсы, хотя вряд ли кто-либо из участников «войны» спустя несколько лет после ее начала смог бы внятно объяснить ее причины. Во всяком случае, в то время, когда (уже после смерти Сталина!) эта проблема привлекла внимание высшего советского руководства, ни гулаговские оперативники, ни сами заключенные так и не смогли восстановить точный анамнез хронической болезни ГУЛАГа.

67 ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 11. Л. 57.

68 Подробно об этом см.: История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 60—77.

да.

Ресурсов военного ГУЛАГа оказалось совершенно недостаточно, для того, чтобы обеспечить привилегированные условия отсидки всем потенциальным претендентам на власть в зоне. Заработал пусковой механизм активного «социального» структурирования ГУЛАГа, еще недавно «атомизированного» и потому управляемого, началось возникновение разнообразных группировок заключенных для защиты от «правомерного» и неправомерного произвола как первой, так и «второй власти» в лагерях, так же как и для эффективной борьбы за контроль над зоной, т. е. за право самим стать паразитами, «второй властью». Тягу к сплочению и консолидации обнаружили даже традиционно аморфные политические заключенные, состав которых, как уже отмечалось, кардинально изменился за годы войны. Это новое явление гулаговские оперативники попытались в 1944 г. выразить формулировкой «контрреволюционные авторитеты»69, намекающей на появление специфических сообществ политических заключенных.

Растущее «паразитическое давление» на население ГУЛАГа, усиленное постоянным втягиванием, часто под угрозой смерти, заключенных в «разборки» криминальных авторитетов, поставили политических заключенных, особенно их новые пополнения, перед критическим выбором. Для них, столь же «безнадежных» по срокам заключения и жизненным перспективам, что и бандиты-уголовники, консолидация и сплочение в. борьбе за скудные жизненные ресурсы и власть над зоной стали единственно возможным выходом из ситуации. Поли-' тические начинали эту борьбу из заведомо невыгодной позиции, ибо не имели того полулегального статуса, которым'гу--лаговская практика наделила верхушку воровского мира. Зато они могли использовать привычные формы подполья и повстанческой самоорганизации, опереться на враждебйме-советскому'режиму идеологические ценности как на инструмент групповой мобилизации. Отдельные группы дополнили не всегда эффективный в лагерных условиях повстанческий и подпольный опыт методами и приемами, заимствованными у организованного криминала. Особую активность демонстрировали украинские и прибалтийские националисты, прибывавшие в ГУЛАГ сплоченными компактными группами, преисполненные боевого духа, объединенные простой, порой вульгарной и примитивной, но сильной и жизнеспособней национальной идеей. чпя«.

ГАРФ. Ф. Р-9401. On. 1. Д. 2065. Л. 267.

600

Украинские националисты («бандеровцы и повстанцы») отличались особой непримиримостью, жестокостью, жизнеспособной подпольной инфраструктурой, приспособленной к специфически советской «культуре стука». В 1946 г. гулаговские оперативники отмечали своеобразный «повстанческо-побеговый порыв» заключенных украинских националистов, содержавшихся на Украине. Из 100 тысяч заключенных украинских ИТЛ и колоний 30 тысяч (данные на 1 января 1946 г.) составляли «особо опасные, подавляющее большинство которых осуждено за измену Родине, антисоветский заговор, террор, повстанчество и бандитизм». Именно из этой среды выделялись организаторы и руководители особо дерзких групповых побегов — «нападения на отдельных стрелков, нападения целой колонной на конвой, рывками через зону группой, путем подкопов и т. п.». Чекисты прекрасно понимали причины подобной дерзости — «шансов на то, что при удачном побеге они в течение буквально дней попадут к „своим", у них много»70.

Поэтому, несмотря на повышенную заинтересованность партийных и советских органов УССР в рабочей силе заключенных, ГУЛАГу пришлось> пойти на своеобразную ротацию — заменить бандеровцев, отправленных малыми партиями с Украины в традиционные гулаговские районы, «неопасными» уголовниками. В результате, политический ГУЛАГ получил прилив свежей «протестной» крови, а расстановка сил в лагерях стала меняться. Началось создание лагерного националистического подполья, сопровождавшееся борьбой за передел «второй власти». Привычные методы усмирения — например, использование уголовников, «отошедших» от «воровского закона», для подавления политических — в отношении украинских националистов не работали. Поступления с Украины повстанцев и подпольщиков усилили украинское «землячество» в ГУЛАГе, превратив его в одну из влиятельных сил гу-лаговского социума.

На протяжении 1946—1947 гг. процессы самоорганизации новых политических заключенных и формирования глубокого лагерного подполья проходили свою' латентную фазу. В ноябре 1947 г. ГУЛАГ и его 1-е управление впервые зафиксировали целый комплекс новых проблем. Гулаговское начальство, походя, отметив оперативные успехи на ниве привычной «борьбы с антисоветской агитацией, антисоветскими группированиями среди заключенных», весьма резко высказалось о снижении качества

ГАРФ. Ф. Р-9414. On. 1. Д. 2531. Л. 60.

6t,j

работы по ликвидации «более серьезных вражеских группирований», ушедших в лагерях в «глубокое антисоветское подполье». Наибольшую тревогу вызывали «идеологическая обработка во враждебном духе окружающих», восстановление «утраченных антисоветских организационных связей по воле», попытки «сколачивать антисоветские организации и группы, подготавливая волынки, вооруженные групповые и одиночные побеги», установить связь с иностранными посольствами71. Л

При всех обвинениях в адрес «контрреволюционной» части лагерного населения практические работники не могли не понимать, что в то время главная угроза для порядка управления исходила все-таки не от «контрреволюционеров», даже не от их новых пополнений с Украины и из Прибалтики, еще переживавших свой «организационный период», а от особо опасных уголовных преступников. В августе 1947 г. в докладной записке на имя заместителя начальника ГУЛАГа Б. П. Трофимова начальник 6-го отдела 1-го управления ГУЛАГа Александров проанализировал оперативную обстановку в лагерях и колониях. По его оценке, доля особо опасного элемента составляла 40 процентов от общей/численности заключенных — 690 495 человек, осужденных за контрреволюционные преступления, бандитизм, убийства, разбой, побеги, против 1 074 405 человек, сидевших за «бытовые, должностные и другие маловажные преступления». Однако в качестве главной угрозы Александров назвал не 567 тыс. «контрреволюционеров», многие из которых никакой опасности для режима и порядка управления не представляли, а 93 тыс; («громадное количество», по оценке чиновника) осужденных за бандитизм, убийства, разбой и т.п.72,

Администрация ГУЛАГа чувствовала, что вверенный ее попечению Архипелаг теряет управляемость, что преступная активность 93 тыс. опасных уголовников, поделивших (не без участия лагерной администрации) лагеря и колонии на вотчины, грозит не только режиму содержания и порядку в лагерных подразделениях, но и святая святых — «трудовому использованию кон-тингентов». Именно тогда в прагматичном среднем звене гула-говского аппарата появилась идея радикального решения проблемы — организовать «специальные лагери для содержания осужденных за бандитизм, убийство, вооруженный разбой и побеги»73. Как показали дальнейшие события, высшее руковод

ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 11. Л. 87-88. ГАРФ. Ф. 9414. On. 1. Д. 2536. Л. 22-23. ГАРФ. Ф. 9414. On. 1. Д. 2536. Л. 22-23.

ство страны предпочло разумному и прагматичному полицейсг кому решению проблемы — решение политическое и, как выяснилось, опасное для самой власти.

НАЧАЛО «ЭПОХИ БУНТОВ»

В 1948 г. особые лагеря были созданы, но совсем не для особо опасных уголовников, а для содержания наиболее активной и враждебной советскому режиму части политических заключенных, что, в конечном счете, привело лишь к одному — сокращению «атомизированной» части гулаговского социума и росту сопротивления порядку управления, как в особых лагерях, так и в обычных ИТЛ. Именно с началом в 1948 г. организации особых лагерей А. И. Солженицын, тонко чувствующий динамику лагерной жизни, связывает окончание «эпохи побегов» и начало «эпохи бунтов» в ГУЛАГе. Это утверждение, как и любое другое общее суждение, можно, разумеется, оспорить. Известно, например, что именно в 1948 г. ГУЛАГ захлестнула как раз волна групповых вооруженных побегов74. Однако если не углубляться в терминологические дебри, то можно сказать, что групповые вооруженные побеги, иногда похожие на вооруженные мятежи, во всяком случае^ в планах и замыслах заговорщиков, действительно были своеобразным переходом от «побеговой» формы протестов к «бунтарской». Не случайно прокурор СССР Г. Сафонов считал, что «групповые вооруженные побеги, имевшие место в Воркутйнском, Печорском, и Обском лагерях, были организованным выступлением особо опасных преступников, которые ставили перед собою задачу освобождения других заключенных и уничтожения работников охраны и лагеря»75. Фактически, прокуратура рассматривала эти выступления заключенных как возможную предпосылку широкомасштабных восстаний в ряде окраинных районов СССР.

В марте 1949 г., т.е. спустя год после организации особых лагерей, 1-е управление ГУЛАГа МВД зафиксировало в этих лагерях уже не только активизацию «стремления заключенных к побегам» (побеговые настроения всегда охватывали зэков с приближением весны), не просто подготовку особо опасных

74 См.:-ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 12. Л. 116.

75 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 37. Д.. 4548. Л. 132-133.

побегов — групповых и вооруженных, но побегов, имевших относительно внятную политическую мотивацию — например, «с целью продолжения на воле активной борьбы против советской власти»76.

В ряде случаев лагерная мифология неправомерно героизировала подобные «восстания». В действительности это были весьма кровавые события. Так, во время побега из Обского лагеря группа Ё 19 человек, отделившаяся от основной массы, полностью уничтожила все население оленеводческого стойбища (42 человека, среди которых большинство составляли женщины и грудные дети)77. Если уничтожение взрослых еще можно было объяснить преступной «прагматикой» — оленеводы всегда были злейшими врагами зэков, ибо за каждого убитого и сданного властям беглеца местные жители получали вознаграждение, то убийство грудных детей было, мягко говоря, избыточной и устрашающей жестокостью.

Окончательное вступление ГУЛАГа в «эпоху бунтов» следует связывать не только с простым фактом концентрации государственных преступников в особых лагерях. Изолированный от всего мира и, казалось бы, замкнутый в себе ГУЛАГ на самом деле чутко прислушивался к пульсу мировой политики. «Долго-срочники» как политические, так и уголовные, сконцентрированные в особых лагерях, штрафных и каторжных лагерных отделениях, воспринимали свою участь как пожизненное заключение. Не приходилось рассчитывать ни на амнистию, ни на досрочное освобождение. В этой ситуации взгляды заключенных были обращены к внешнему миру. Ожидание того дня, когда «холодная война» перерастет в горячую, было для многих, особенно идейных противников режима, единственным лучом надежды. После начала войны в Корее в 1950 г. эти индивидуальные надежды стали одной из социально-психологических доминант антисоветского «особого» ГУЛАГа:

Ожиданию «светлого праздника освобождения извне» сопутствовало широкое распространение повстанческих настроений среди отдельных категорий заключенных. Практические выводы из международной обстановки прежде всего сделали украинские и (в меньшей степени, если судить по оперативным донесениям) литовские националисты. В 1951—1952 гг. среди украинцев-^ каторжан вовсю шли разговоры о предстоящем реванше, KQTJQ-рый в скором .времени Англия, Америка, Западная Германия, и

ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 14. Л. 71.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 37. Д. 4548. Л. -132-133.

64.

Япония «устроят Советскому Союзу», и о кровавой мести коммунистам. Наиболее активная и решительная часть заключенных украинцев не только уповала на американцев, которые «придут и освободят нас из лагерей, но и призывала поднять восстание в первые дни войны, чтобы самим освободиться из лагеря»78. «В район Воркуты, — говорили они, — достаточно выбросить один десант, а здесь в лагере мы должны быть готовы в любую минуту двинуть лавину заключенных и каторжан на большевиков и стереть их с лица земли»79 (Речлаг).

По информации из Дубравного лагеря, украинские националисты также распространяли «антисоветские провокационные слухи о близости войны англо-американского блока с Советским Союзом»80. Заключенных особых лагерей время от времени захлестывали страхи и опасения «быть расстрелянными в случае возникновения войны» (Дубравлаг, весна 1952 г.), что не могло не провоцировать повстанческих настроений у наиболее решительной части заключенных особого контингента. Появлялись рукописные листовки «антисоветско-повстанческого содержания» с призывами «к вооруженному восстанию заключенных», объединению в боевые группы «для вооруженного выступления и самоосвобождения», для борьбы «совместно с американцами против советской власти» (обращение к солдатам и офицерам охраны)81.

Агентурная информация, поступавшая из особых лагерей после начала войны в Корее, показывала, что подпольные группы заключенных й их руководители при благоприятных внешних условиях внутренне готовы к восстанию, что подпольная антисоветская деятельность, например, заключенных украинских националистов может органично перерасти в подготовку восстания. На этот случай они запасались холодным оружием и изготовляли самодельные гранаты, сознательно распространяли слухи «о скором нападении США через Берингов пролив». Под разговоры о том, что «все заключенные особого лагеря в начале войны будут советскими властями расстреляны», шла пропаганда подготовки «к вооруженной „самообороне"» (Береговой лагерь)82. Следует заметить, что подобные слухи и настроения были постоянным лагерным фоном, той социально-психологической

78 ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 35. Л. 15.

79 То же. Л. 17-18.

80 ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 30. Л. 89.

81 См. ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 27. Л. 41, 60, 95. См. также: On. 1. Д. 112. Л. 143-144 и др.

82 ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 30. Л. 89.

3 В. Козлов. Неизвестный СССР

реальностью, которой жили особые лагеря, даже если в них в тот или иной момент времени вообще не было никаких следов де-г ятельности подпольных организаций.

При всей остроте международной обстановки в начале 1950-х гг. «большая война» откладывалась. Среди радикальной части украинского подполья можно было время от времени услышать: «Мы сами должны возглавить борьбу и соединившись с вольными и заключенными других лагерей поднять восстание...»83. В 1952 г. в некоторых лагерях, особенно тех из них, где концентрировались «западники», особый контингент попытался перейти к тактике организованных волынок, бунтов и коллективных голодовок (Дальний лагерь)84. Весной 1952 г. повстанческие настроения и действия были отмечены в Камышовом лагере, где бывшие члены ОУН, УПА и бандеровцы активно готовились к организации массовых беспорядков, нападению на охрану и освобождению из лагеря. Для этого украинское подполье обладало достаточно разветвленной структурой. Был создан штаб, в который входили «служба безпеки» (безопасности), «служба техники», боевые группы и группы исполнителей террористических актов, политического воспитания и материального обеспечения. «Служба безпеки» была связана со старшими бараков и дневальными, вела систематическое наблюдение за заключенными, выявляла среди них секретных сотрудников МВД и МГБ «с целью их убийства». Заключенных, посещающих лагерную администрацию или вызываемых для допросов, и опознаний, оуновцы запугивали, терроризировали и подвергали пыткам. Штабу через вольных работников удалось наладить нелегальную связь со ссыльными западными украинцами, проживавшими в ряде городов Кемеровской области85.

Аналогичная информация поступила в июне 1952 г. из Песчаного ИТЛ. Там подпольная бандеровская группа, возглавлявшаяся заключенными, имевшими «большой опыт по руководству украинскими националистами на воле», также создала руководящий центр и группы агитации, разведки и снабжения. Организация охватила своим влиянием несколько лагерных отделений. Членов организации, дававших присягу и беспрекословно соблюдавших дисциплину, ориентировали не только на выявление и уничтожение агентуры МВД и МГБ, организацию вооруженных побегов с разоружением охраны, но и установление свя-

ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 30. Л. 245. ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 29. Л. 1. ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 12. Д. 311.

зи с националистическим подпольем на территории СССР и за кордоном. Стратегическая задача состояла в том, чтобы вывести лагерное население из-под влияния администрации, идеологически и тактически подготовить его «для повстанческого выступления в удобном случае»86.

С начала 1952 г. оперативная информация начинает походить на хронику боевых действий. На фоне постоянных столкновений группировок заключенных, дестабилизировавших и без того напряженную обстановку в лагерях, начались прямые протест-ные выступления лагерного населения. 19 января-1952 г. все в том же Камышевлаге произошла «волынка и вооруженное нападение на надзорсостав»87. При попытке «изъятия и водворения в карцер» заключенного, наказанного «за дерзость и обман начальника лаготделения» 30 заключенных набросились на надзирателей с выломанными из нар досками. Массовые беспорядки удалось прекратить. Заключенных выгнали к воротам лагпункта, положили на снег и избили88.

22 января 1952 г. в 6-м (Экибастузском) лагерном отделении Песчаного лагеря заключенными оуновцами на фоне массовых убийств заключенных, заподозренных в связях с администрацией, МВД и МГБ, была организована массовая волынка, сопровождавшаяся антисоветскими выкриками и требованиями ослабления режима для особого контингента89. Волну убийств удалось остановить только 18 марта, да и то после вывоза в другие лаготделения и лагеря 1200 человек «более активного уголовно-бан-дитствующего элемента»90. 18 марта в 1-м лаготделении Горного лагеря произошло «разоружение конвоя с намерением поднять вооруженное восстание в Норильске»91.

Консолидация заключенных, выходящая за рамки обычного криминального «группирования», организация демонстративных массовых акций протеста коснулись не только «западников» и не только особых лагерей. Заключенные'ИТЛ попытались применить голодовку как метод борьбы за свои права. 5 февраля 1952 г. в Воркуто-Печорском ИТЛ МВД заключенные, содержащиеся в бараке № 2 режимного лагпункта № 15, при переводе их в другой барак оказали сопротивление лагерной администрации. При этом разобрали печь и нары и забросали надзирателей кирпи

че ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 69. Л. 52-53.

87 ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 31. Л. 49.

88 ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 31. Л. 49.

89 ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 34. Л. 74.

90 ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 34. Л. 22-23.

91 ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 28. Л. 10-11.

чами и досками. Для прекращения беспорядков было применено оружие, в результате чего четверо заключенных получили легкие ранения. После этого 450 человек объявили голодовку в знак протеста против «необоснованного водворения их на строгий режим и грубого обращения с ними лагерной администрации»92. 3 сентября 1952 г. аналогичные события, хотя и не столь массовые, произошли в Дальнем лагере. В знак протеста против несправедливого водворения в штрафной барак 64 заключенных, осужденных за контрреволюционные преступления, отказались от приема пищи и выхода на работу93.

В январе 1953 г. в спецзоне отдельного лагерного пункта № 21 Вятлага попытка «изъятия» шестерых штрафников привела к массовому столкновению заключенных с надзирателями и охраной. При подавлении массовых беспорядков было применено оружие. За этим, на первый взгляд вполне заурядным маленьким бунтом, в действительности стояли новые явления и процессы. Выяснилось, что организаторами выступления были, как сообщал первый заместитель начальника ГУЛАГа А. 3. Кобулов, «бывшие подполковники Советской армии». У одного из них, осужденного на 25 лет ИТЛ за расхищение социалистической собственности, обнаружили рукописный текст Евангелия и стихотворение с призывом «с оружием в руках бороться против красной сатаны». Во время волнений он призывал заключенных «лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Другой, осужденный на 10 лет «за дезертирство из воинской части и подделку отпускного удостоверения», а уже в лагере на 25 лет — за побег с разоружением охраны, до беспорядков неоднократно от имени заключенных, «не стесняясь в выражениях, писал в центральные органы заявления, что лагерная администрация их грабит, избивает и т.д.».

ГУЛАГ смутно чувствовал новые угрозы' и вызовы со стороны сообщества заключенных. В каком-то смысле, речь шла об исчерпании сталинского «потенциала покорности». Но не только об этом. Как это фактически следовало из выступления министра внутренних дел СССР Круглова на совещании начальников режимно-оперативных отделов ИТЛ в марте 1952 г., ГУЛАГ, в том виде как он сложился во время й после войны, уже исчерпал свои возможности. «Прошло то время, — делился со своими подчиненными министр, — когда было достаточно построить железную дорогу, положить рельсы, чтобы иметь положи

ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 26. Л. 4. ГАРФ. Ф. Р-9414. Оп. 8. Д. 39. Л. 1.

68;

тельную оценку работы. А теперь мы должны построить комбинат, сами должны его укомплектовать и выпускать продукцию. Появились сложные механизмы, поэтому у нас повысился спрос на специалистов, в том числе из числа заключенных. Заключенные сейчас работают в промышленном производстве, в различных хозяйствах, а это значит, что уровень организации производства должен быть значительно выше. Отдельные лагеря строят целые заводы. А разве такой лагерь, как Черногорский, может построить завод? Естественно, нет. Раз для руководителей этого лагеря устранение уголовного бандитизма является сложным делом, то где им построить силами таких заключенных завод... Мы силами заключенных все оборонные стройки ведем — и надземные и подземные. Если развалим лагерь — с кем же будем работать?»94

За красноречивыми пассажами об опасности развала и отсутствии порядка в лагерях последовали упреки: «Каждое утро приходишь на работу и начинаешь читать шифровки и сообщения: в одном месте — побег, в другом — драка, в третьем — волынка. Вы думаете, что в этом нет ничего особенного, а это приводит к дезорганизации работы министерства»95. В конечном счете, Круглое зафиксировал и почти сформулировал главную проблему ГУЛАГа, его конфликт с новой социально-экономической ситуацией в стране. Парадоксальным образом ГУЛАГ как производственный институт был заинтересован в том, чтобы в лагеря попадало как можно больше «нормальных людей», судимых по жестоким сталинским законам за незначительные преступления и готовых «трудиться на благо Родины» с перспективой поскорее выйти на волю. Однако, став рассадником уголовной преступности, уже пропустив через себя миллионы людей, ГУЛАГ оброс «бандитствующими» паразитами, заболел «двоевластием», забуксовал, превратился в машину по воспроизводству и тиражированию преступности. Мало того, он, как оказалось, не сумел «атомизировать» и «переварить» даже в особых лагерях участников антисоветского сопротивления.

Невиданный ранее размах волынок, забастовок, протестов и массовых беспорядков, вспыхивавших как стихийно, так и организованных уголовными, этническими (этнополитическими) и политическими элитами ГУЛАГа, не позволял выполнять «правительственные задания». Министр не утруждал себя вопросом

94 ГАРФ. Ф. Р-9414. On. 1. Д. 506. Л. 212.

95 Там же. С. 213.

о том, кто, как и почему противостоит полицейской власти в лагерях. Для него все они были «самыми отъявленными подонками человеческого общества, рецидивистами и т. д.». Но в одном он был прав. Главные противники и постоянные «сидельцы» ГУЛАГа сознательно или бессознательно начали переходить--из рядов отказчиков и пассивных саботажников в лагерь тех, кто встал «на путь активной борьбы с нашими мероприятиями, т. е. с мероприятиями Советской власти».

Дополним речь встревоженного Круглова. К началу 1950-х гг. в лагерях выросли мощные, влиятельные, очень разнородные, обычно враждебные друг другу сообщества, группы и группировки. Они овладели техникой контроля и манипулирования поведением «положительного контингента». В большинстве своем эти силы не. стремились к объединению, не ставили, за редкими исключениями, далеко идущих целей, просто хотели жить и выжить в лагерях любой ценой. Но ради этого они вели постоянную и кровопролитную борьбу друг с другом и с лагерной администрацией. Даже такие направленные в разные стороны удары отламывали куски и кусочки от ужасного памятника уходящей эпохи — сталинского ГУЛАГа. «Если мы не установим твердого порядка, мы потеряем власть», — резюмировал свое выступление министр. До смерти Сталина оставался еще целый год.

ГУЛАГ: КАНУН РАСПАДА

Сталин умер. Заключенные ждали амнистию. Указ Президиума Верховного Совета СССР обманул ожидания «долго-срочников» — как политических, так и уголовных. Поэтому (и не только поэтому) амнистия 1953 г. сыграла особую роль в неудержимом распаде ГУЛАГа. Она отличалась от прочих своими беспрецедентными масштабами и невнятностью политических целей ее инициаторов. В их числе первым обычно упоминают нового министра внутренних дел Л. П. Берию, хотя в народе амнистию называли ворошиловской — по имени человека, подписавшего Указ Президиума Верховного Совета СССР. Амнистия вызвала изменения в составе лагерного населения: массовый уход работоспособного «положительного контингента», дефицит квалифицированной рабочей силы96, резкое повышение концентрации особо опасных преступников

ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 2. Д. 450. Л. 469.

и рецидивистов, возрастание доли и производственной значимости политических узников, деморализацию низовой лагерной администрации в связи с предстоявшими массовыми сокращениями. «Демобилизационные настроения» привели к падению дисциплины. Факты «аморальных проявлений, пьянства, распущенности и нарушения советской законности» заметно участились.

Служебное рвение лагерной администрации было подорвано и новыми политическими веяниями, декларациями о соблюдении «социалистической законности»97. Раньше Москва закрывала глаза на то, что считалось устоявшимся лагерным обычаем (кроме, может быть, вопиющих случаев). А теперь пытки, побои; издевательства над заключенными, применение в качестве «воспитательных мер» смирительных рубашек, наручников, «дисциплинирующие» обливания водой, лишение питания за плохую работу, неправомерное применение оружия по заключенным, использование «сук» в качестве своеобразных лагерных сержантов вдруг получили новую оценку. Это было воспринято лагерными чиновниками как перспектива потерять единственно мыслимый инструмент управления. Контролировать поведение заключенных иными методами они не хотели, а если бы и захотели, то не смогли.

По амнистии из лагерей освободилось немало тайных осведомителей из числа осужденных за малозначительные преступления. На какое-то время был существенно ослаблен агентурно-оперативный контроль над лагерным сообществом. В лагерях и колониях возникло некое подобие вакуума власти. Его немедленно попытались заполнить лидеры разнообразных группировок — от криминальных и этнических (кавказцы) до политических и этнополйтических (украинские и прибалтийские националисты). В свою очередь, лагерная администрация попыталась компенсировать ослабление тайного контроля над заключенными жесткими демонстративными силовыми воздействиями,, однако натолкнулась на сопротивление «долгосрочников» — тех, кого амнистия не коснулась и кому нечего было терять, а также тех, кто ждал от верховной власти принципиального изменения своей судьбы — политических узников, сконцентрированных в особых лагерях. В этой среде после опубликования Указа Президиума Верховного Совета СССР об амнистии «возникли резкие недовольства, а затем участились случаи волынок заключенных, массовых от-

История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 671.

казов от работы, неподчинение надзирательскому и руководящему составу»98.

Решающую' роль в судьбе «политического» ГУЛАГа сыграли волнения заключенных особых лагерей — Горного (24 мая — 7 июля 1953 г.), Речного (июль — август 1953 г.) и Степного (май — июнь 1954 г.). По форме это были, главным образом, забастовки, организаторы которых стремились добиться уступок мирными средствами, оставаясь в рамках советской легальности. Но иногда дело доходило до «стойких волынок», жесткой конфронтации, вооруженных столкновений с властями, кровавых расправ над участниками волнений. Жизнями и судьбами «зачинщиков» и случайных жертв лагерное население расплачивалось за уступки властей — как тактических, так и стратегических, г— за пересмотр самих основ репрессивной политики системы.

Начало первого по времени массового выступления заключенных особых лагерей до сих пор покрыто легким флёром загадочности и тайны. На ход событий в Горном особом лагере повлияла подчеркнутая демонстрация силы администрацией и охраной.. Поводом для выступления, продолжавшегося с конца мая до начала июля 1953 г., стали несколько вопиющих случаев применения оружия и убийств заключенных охраной в 1-м, 4-м и 5-м лагерных отделениях Горлага. В ответ на это зэки ответили забастовкой. Е. С. Грицяк, бывший узник Горлага, высказал предположение, что администрация лагеря, «чувствуя приближение организованного сопротивления, решила таким образом обнаружить и уничтожить потенциальных инициаторов и активистов». По мнению Грицяка, эту версию косвенно подтвердил полковник КГБ, «беседовавший» с ним в начале 1980-х гг. по поводу публикации его воспоминаний. На вопрос: «Как вам удалось это организовать?» бывший заключенный ответил: «Нас на это спровоцировали». А полковник прокомментировал: «Да, это верно, что они вас спровоцировали, но они не ожидали таких масштабов». Развивая тему о провокации, Грицяк высказал еще несколько предположений, очевидно, распространявшихся в лагерях в то время. Заключенные считали, что в первые месяцы после смерти Сталина новое руководство «хотело продемонстрировать нам и всей стране, что советская власть не ослабела, что она и далее будет жестокой и беспощадной». А после ареста Берии появилась еще одна догадка: «Берия вызвал эти беспорядки для того, чтобы укрепить позиции своего ведомства»99.

История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 465. Сопротивление в ГУЛАГе. С. 181.

Опубликованные в последнее время документы дают возможность оценить подобные Догадки и предположения и хотя бы отчасти объяснить необычность поведения московских властей, а их в Горлаге (как в других особых лагерях, где вспыхивали волнения) представляла специальная комиссия МВД. Прежде всего, подтверждается особая роль Берии и его людей в контактах с забастовщиками. Объявление, которое сделала «московская комиссия» сразу после своего прибытия в лагерь 5 июня 1953 г., начиналось весьма необычно. Комиссия подчеркивала особую роль исключительно Л.П.Берии (не ЦК, не правительства), в решении судьбы заключенных Горлага: «В Москве стало известно о беспорядках в вашем лагере. Для того, чтобы на месте разобраться со сложившейся обстановкой — первый заместитель председателя Совета Министров Союза ССР и министр внутренних дел Лаврентий Павлович Берия уполномочил нашу комиссию лично и детально разобраться и принять необходимые решения»100.

Это заявление нарушало принятые нормы бюрократической лексики и сообщало о поручении Берии так, как до сих пор говорили только о воле самого «товарища Сталина». Последующие оповещения о тех или иных послаблениях в режиме, исходившие непосредственно от комиссии, также подтверждали ее достаточно высокий статус. Убедительности придавали и проводимые по ходу дела служебные расследования, в результате которых ряд военнослужащих был обвинен в незаконном применении оружия и превышении власти. Свои заключения комиссия передала в прокуратуру для привлечения виновных к уголовной ответственности101.

Если верить свидетельству П. А. Френкеля (1954 г.), бывшего узника Горлага, руководитель комиссии Кузнецов, полковник, отправленный руководить генералами, на первой встрече с заключенными 1-го лагерного отделения Горлага представился «референтом Лаврентия Павловича Берии»102. Это утверждение подтверждается и рядом мемуарных источников103. Судя по решительности и быстроте, с какими комиссия пошла на ряд немыслимых ранее уступок заключенным, Берия, напутствуя своих представителей, не только дал им широкие полномочия, но и определил политический контекст взаимоотношений с уз-

История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 336. Там же. С. 670. Там же. С. 407

См.: Сопротивление в ГУЛАГе. С. 182.

'73

никами особых лагерей, в конечном счете с потенциально оппозиционными слоями советского общества. Это косвенно свидетельствует о том, что советский политический истеблишмент был настроен на смягчение порядков в лагерях, ужесточение контроля за разлагавшимися от безнаказанности лагерными «начальниками», большими и малыми — от рядового охранника до начальника управления лагерей.

В каком-то смысле уступки были предопределены уже в Москве, где, очевидно, начали обозначать контуры будущих изменений в карательной политике режима. В противном случае, жестокое (и успешное!) подавление восстания в Горном лагере вполне могло стать поводом не к смягчению политики, а толчком к началу нового витка репрессий, как это уже бывало раньше. Если в Горлаге и имела место провокация, то она была скорее местной импровизацией, чем негласным указанием Москвы. Последняя все-таки восприняла требования гулаговского населения не только в контексте традиционного смутьянства, но и с позиций большой политики. Все это было сдобрено необычным беспокойством о том, чтобы гулаговские церберы «еше чего-нибудь не наделали»104.

Обращение заключенных Горного лагеря к Советскому правительству, Президиуму Верховного Совета СССР, Совету Министров СССР и ЦК КПСС от 27 июня 1953 г. фактически являлось краткой историей сталинского политического и юридического произвола, применения репрессий как универсального ключа к решению не только политических, но также экономических и даже социальных проблем. «Прошлое доказывает, — простодушно писали авторы обращения, — что чем сложнее проблемы приходилось решать Советскому государству, тем больше было репрессированных». Заключенные как будто бы находили оправдание жестокости системы, соглашаясь с тем, что «великое созидание требовало строгой государственной дисциплины, следовательно, и жертв: Для содержания репрессированных государством была создана система исправительно-трудовых лагерей, ибо экономика страны не могла вынести бездействия многих миллионов, в рабочей силе которых ощущалась острая потребность». Результат, налицо, писали заключенные Горлага, на собственной шкуре, прочувствовавшие сталинские методы строительства коммунизма: «Города и рабочие поселки, рудники и шахты, каналы и дороги, фабрики и заводы, сталь и уголь, нефть и золото — все величайшие сооружения эпохи социализ

История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 322.

ма — результат не поддающегося описанию титанического созидания (так в тексте. — ЯК.) к человеку, в том числе лагнасе-лению». Соответственно, добавляли авторы документа, «усиливался лагерный режим, и условия жизни в лагерях становились все тяжелфе»: лагерное население влачило «свое' жалкое существование'в совершенно невыносимых условиях», работало по_ 12—14 часов в сутки. При этом у «отдельных заключенных», как осторожно отмечали составители документа, крепко засела мысль о том, что их здоровье и жизнь нужны постольку, поскольку нужна их рабочая сила.

Пытаясь объяснить причины своего протеста, авторы документа ссылались на беспросветность и бесперспективность такого существования: нереальные сроки наказания и их логический конец — болезнь, инвалидность и смерть в неволе, в лучшем случае — высылка после отбытия срока. Поэтому подавляющее большинство тянет свою лямку «с ропотом, в ошибочной надежде на какие-либо мировые события». Заключенные, писавшие обращение к высшей власти, понимали, что ГУЛАГ при Сталине стал настолько большим и настолько перегруженным «созидательными» функциями, что им давно уже невозможно управлять как обычной тюрьмой: «мы поняли, что мы являемся значительной частью производительных сил.нашей социально-экономической формации, а отсюда имеем право предъявить свои справедливые требования, удовлетворение которых в настоящий момент является исторической необходимостью». В свое время, считали заключенные, практика управления огромной сферой принудительного труда привела de facto к созданию извращенных форм лагерного «самоуправления» — использованию в качестве проводников начальственных распоряжений и социальной опоры «обслуги», в большинстве своем состоявшей из стукачей, и «сук». Оказывая помощь лагерной администрации в деле соблюдения режима, эта группа заключенных «с целью выслуживания перед начальством превращалась в банду насильников и убийц. Эти „блюстители порядка" не останавливались ни перед какими преступлениями (избиение, подвешивания, убийства)». Ответом были вражда и ненависть остальных заключенных, в конце концов, вылившаяся в террор против стукачей в особых лагерях и «войну» «воров» с «суками» в обычных ИТЛ. Почувствовав недостаточность или ослабление рычагов воздействия на лагерное население, лагерная администрация попыталась опереться «на отдельные группировки, беря в основу национальный признак, разжигая национальную вражду и ненависть. Были случаи, когда отдель

ные представители оперчекистского аппарата вручали холодное оружие доверенным лицам для расправы и терроризации неуго>-ловного элемента».

Обращение заключенных Горлага к высшим властям было пропитано надеждой на то, что «верхи» узнают, наконец, правду о положении в лагерях, попытками истолковать в свою пользу исходившие сверху политические сигналы (амнистия, выступления советского руководства в печати о социалистической законности), тоской по разрушенным при Сталине патерналистским отношениям между народом и властью: «Мы хотим, чтобы с нами говорили не языком пулеметов, а языком отца и сына». К этой патриархальной риторике заключенные добавляли вполне современные аргументы о том, что ГУЛАГ изжил себя, стал пережитком прошлого. Они требовали «пересмотра всех без исключения дел с новой гуманной точки зрения», «признания незаконными всех решений Особого совещания как неконституционного органа»105.

«НАМ ЭТОГО МАЛО!»

В Горном лагере еще тлели очаги сопротивления, в другом особом лагере — Речном, расположенном в районе Воркуты, уже вспыхнули новые волнения, совпавшие по времени с восстанием в Восточном Берлине. Политическое «совмещение» и синхронизация столь значимых событий фактически возводили контроль над ГУЛАГом в разряд глобальных проблем выживания советского режима в целом. Подавление выступления в Речлаге также было основано на необычном сочетании жесткости, уступок и широкомасштабных обещаний «московской комиссии». Частичное выполнение этих обещаний запустило процесс, разрешившийся спустя год наиболее ожесточенным выступлением заключенных особых лагерей — забастовками и восстанием в Степлаге (май—июнь 1954 г.).

Еще в марте 1954 г., т. е. за два месяца до начала волнений в Степном лагере, руководители лагерных администраций на совещании начальников особых лагерей попытались выразить смутное ощущение накатанной колеи, по которой, как они чувствовали, с весны 1953 г. двигались лагеря. Начальник Озерного лагеря, куда из зараженных вирусом неповиновения лагерей попала часть зачинщиков, говорил о том, что вновь

История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 349—353.

прибывшие заключенные «чувствуют себя „победителями", поскольку они добились того, что им „комиссия многого наобещала"». Временное спокойствие в лагере он связывал только с тем, что «контингент» ждет каких-то серьезных изменений в своей судьбе. Генерал-майор Деревянко, начальник Речного лагеря, тоже жаловался на «московскую комиссию», работавшую в лагере во время волнений. Обещанный пересмотр уголовных дел и изменения в уголовном кодексе были восприняты заключенными как «очередная победа». Она не удовлетворила полностью их требований, но «они почувствовали, что можно таким путем добиться большего»., Неудовлетворенные ожидания, по оценке Деревянко, были чреваты новой вспышкой забастовок, «саботажа», а также перехода организованного лагерного подполья к методам диверсий и террора. Генерал явно давал понять своему начальству: «надо бы как-то решить вопросы, которые были в свое время авансированы комиссией»106, иначе за стабильность обстановки в особых лагерях ручаться нельзя.

Если рассматривать волнения в особых лагерях как единую и последовательную цепь событий, а именно так воспринимали массовые забастовки и неповиновения в Москве, то динамика этого процесса выглядит следующим образом. Начав с протестов против произвола, жестокости, убийств заключенных в лагерях, т.е. фактически потребовав от лагерной администрации «простого» выполнения действующих нормативных документов по режиму содержания, руководящие «комитеты», «штабы» и «комиссии» стали требовать изменения самих действующих норм и требований режима (перевод на режим ИТЛ, свобода передвижения и общения в зоне, восьмичасовой рабочий день и т. п.). В конце концов (и очень быстро) были выд* винуты требования изменить основополагающие принципы репрессивной политики: массовый, пересмотр дел, сокращение сроков наказания, полная или частичная реабилитация или амнистия. Иногда дело доходило до ультимативных требований об освобождении из-под стражи всех заключенных и перевода их на вольное поселение107.

Официальные документы отмечали эскалацию требований заключенных — как в рамках отдельных лагерей, так и в развитии конфликта с «особым контингентом» в целом. Другими словами, каждое новое массовое выступление в особых лагерях на-

106 ТАРФ. Ф. Р-9414. On. 1. Д. 772. Л. 113, 117-118. ю7 История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 388.

чиналось с вьщвижения все более жестких требований. Превентивные уступки по режиму содержания, простое предоставление льгот не остановили развития конфликта ни в одном из особых лагерей. Ответ заключенных сводился к короткой максиме: «Нам этого мало!»108.

Все выступления протекали, прежде всего, в форме массовой забастовки. Многодневные отказы тысяч заключенных от работы ударяли по несущим конструкциям сталинского ГУЛАГа как важного элемента «социалистической экономики». В этом смысле новая тактика протеста кардинально отличалась от той, которую применяли политические узники в 1920 — начале 1930-х гг. Заключенные особых лагерей практически сразу, уже при первой пробе сил в Горл are, отказались от голодовки как метода борьбы. Эта форма протеста, эффективная в иных общественно-политических условиях, предполагающих озабоченность власти своим политическим имиджем в глазах общественности, показала свою полную несостоятельность в борьбе со сталинской диктатурой и закрытой Двойным «железным занавесом», системой эксплуатации труда заключенных. Вместо того чтобы, причиняя ущерб себе, апеллировать к несуществующему общественному мнению и гипотетическому гуманизму власти, узники особых лагерей нанесли удар в самое сердце системы — они просто перестали работать. Удар был настолько чувствительным, что он, после долгого перерыва, вернул верхдвную власть в режим диалога с «лагерным населением».

В свое время сознательная глухота сталинского руководства к тому, что происходило в лагерях, делала организованные протесты с выдвижением требований к Москве бессмысленными. Сигналы глушили непосредственно в лагерях, блокируя информацию уже на нижних уровнях гулаговской иерархии, в лагерных отделениях. Даже если сигналы из лагерей доходили до Министерства внутренних дел, то оно рассматривало их как исключительно внутреннюю полицейскую проблему, старательно оберегая Кремль от тревожной и чреватой «организационными выводами» информации. Новое московское руководство имело дело уже с инерционным процессом потери управления лагерями. Оно попыталось разгрести воздвигнутые при Сталине завалы и восстановить традиционные для авторитарных режимов формы прямой связи «вожди—массы» в обход полицейской бюрократии.

История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 460.

Принципиальную новизну событиям 1953—1954 гг. придавало не только новое отношение высших властей к волнениям в лагерях (захотели или пришлось слушать!), но верноподданнические апелляции самих забастовавших заключенных к Москве, которой, оказывается, узники только и могли доверить «всю правду». Демонстративная «советскость», подчеркнутая лояльность по отношению к «ЦК КПСС и Советскому правительству» были отличительным признаком движения, охватившего особые лагеря после смерти Сталина. Лишь иногда сквозь пропагандистскую пелену прорывалось отсутствие единства, не только стратегического, но и тактического, в рядах забастовщиков и повстанцев. Так, в 10-м лагерном отделении Речлага украинские националисты выдвинули поначалу «провальные» и бесперспективные лозунги: «Мы сейчас боремся за самостоятельную Украину, за пшеницу, которую кровопийцы пожирают, мы не признаем никакого Советского правительства и не выходим на работу потому, что нам нужна самостоятельная жизнь, а не работа на паразитов-кровопийцев. Мы здесь не одни, а 20 миллионов, и кровопийцы нас всех не перебьют, и раз мы взялись всеми силами, то будем бороться один за всех и все за одного, до конца»109.

Ясно, что с такими «узкими» требованиями никак нельзя было рассчитывать на успех. Поэтому на поверхность событий в Речлаге, как и в других особых лагерях, очень быстро вынесло совершенно другие лозунги и иные идеологические мотивировки. По оперативным данным, заключенный Е. М. Голь-довский выдвинул, например, идею «антибериевской» политической маскировки беспорядков и противопоставления МВД и правительства»110. В большинстве случаев даже самые радикальные свои требования, руководители заключенных пытались прикрыть традиционной советской риторикой: «удовлетворение наших требований сорвет надежду империалистов на разжигание внутренних противоречий среди советского народа, искусственно созданных врагом Берия и его аппаратом»111 и т. п. В то же время во внутренней пропагандистской работе среди заключенных, основанной на принципах «слуховой» агитации ^часто использовались вполне антисоветские аргументы, которые находили должное понимание у значительной части аудитории.

109 История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 461.

110 Там же. О. 501.

111 Там же. С. 496.

«Просоветская», условно говоря, часть организаторов волнений в особых лагерях, добиваясь приезда «московских комиссий», пыталась восстановить каналы «бюрократической гласности» и найти «всю правду» наверху. Именно поэтому зачинщики постоянно требовали от заключенных соблюдения дисциплины, переговоры вели сдержанно, стремились обеспечить полный порядок в зонах, запрещали, например, «любое сведение счетов По личным вопросам или по какому-либо ста* рому, делу», поскольку такие действия «служат на пользу начальству лагеря, а не общему делу»112. Дождаться комиссии из Моек* вы, не давая «куму» повода немедленно подавить забастовку силой оружия, лейтмотив действий всех забастовочных комитетов.

Закулисные руководители волнений в особых лагерях, в частности, лидеры организованного оуновского подполья, отнюдь не страдали традиционной русской верой в «доброго царя» и «поддельные грамоты». Зато они умело воспользовались ситуацией, чтобы, во-первых, расширить массовую базу протеста, а, во вторых, грворить с властью на понятном ей языке и с наибольшей пользой для себя. Из этого диалога лидеры заключенных с самого начала постарались исключить обычных «посредников» — своих естественных и давних врагов, лагерную администрацию. По большому счету, люди, организовавшие выступления или затянутые в них ходом событий и обстоятельствами, скорее имитировали верноподданнические чувства и веру в «добрый ЦК». «Масса», которую довольно успешно в ходе волнений «разлагала» тайная агентура МВД и МГБ, была более искренней.

МЯТЕЖНАЯ ИНФЕКЦИЯ И ЕЕ НОСИТЕЛИ

Решающую роль в организации выступлений в особых лагерях сыграли сообщества, землячества, группировки и группы заключенных, сложившиеся в предыдущий период истории ГУЛАГа. В оперативных документах, описывающих ход и исход волнений, постоянно встречаются упоминания о наиболее активной части заключенных, тянувших за собой «болото». Украинские националисты, бывшие члены ОУН и УПА, «заключенные-западники», прибалтийские националисты, «уголовный рецидив», польское и немецкое землячества, «чечены», «кавказ

112 История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 326.

ские» и восточные группировки, даже «бывшие работники МГБ»'— так определяли официальные документы наиболее активные группы заключенных.

В Горный, Речной и Степной особые лагеря зачинщики волнений чаще всего прибывали с этапами штрафников из очагов бунтовской крамолы. В Горном лагере «мотором» волнений были заключенные, доставленные в Норильск в октябре 1952 г. из Песчаного лагеря. Этап состоял, в основном, из осужденных за повстанческую деятельность в Западной Украине и в Прибалтике. Из Казахстана они были вывезены именно «за организацию и участие в массовых беспорядках, неповиновение лагерной администрации», а также за убийства, побеги из лагеря и другие нарушения лагерного режима113. По оперативным данным, украинские националисты, составлявшие подавляющее большинство этого этапа, еще в пути следования из Караганды в Норильск организовали некий «повстанческий штаб», а к маю 1953 г. эта группа сумела создать подпольную организацию и начать подготовку организованного выступления"4.

Этап из Камышевого лагеря, «составленный из отборных головорезов», способствовал возникновению волнений в Речном лагере. Этот этап «внес новую струю дезорганизации ив режиме, и в производственной работе, деморализовал и поднял затаенный враждебный дух среди каторжан». Камышлагбвцы распространяли слухи о том, «как они у себя систематически отка1 зывались от работ, как все саботировали, устраивали забастовки, избиения, убийства. Все эти разговоры быстро осваивались каторжанами, и как результат на шахте появились массовые отказы от работы...». Позднее, уже в июне 1953, г., в Речлаг прибыла еще одна группа будущих зачинщиков волнений — более двух тысяч человек из Песчаного лагеря.

Начало восстания в Степном лагере также было связано с прибытием нового этапа, в котором оказалось много «заключен-, ных-рецидивистов». Они потребовали разрешить им свободное общение с заключенными-женщинами, содержащимися в соседнем лагерном пункте. Получив отказ, организовали массовое неповиновение, напали на работников администрации и надзор-состава, некоторых избили, и, проломав вход, проникли в женскую зону. Однако действительными руководителями волнений, по оперативным данным, стали все-таки не уголовники-рецидивисты, а бывшие оуновцы.

113 История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 387.

114 Там же.

История «карагандинского», «камышового», «песчаного» этапов, принесших в Горный, Речной и Степной особые лагери бунтовскую крамолу, существенно важна для понимания феномена массовых выступлений заключенных в 1953—1954 гг. Ведь миграции сплоченных групп штрафников по всему пространству Архипелага, перенос механизмов связи и самовоспроизводства подполья, прежде всего националистического и этнического, но отчасти и социально-политического (власовцы, бывшие офицеры Советской армии, осужденные за уголовные и антисоветские преступления), полулегальных уголовных группировок «воров», «сук», «махновцев» и т.д. были в начале 1950-х гг. обычными для ГУЛАГа. Организуя штрафные этапы, лагерные администрации пытались снять социальное напряжение в том или ином отдельно взятом лагере. Но процесс разложения всей системы зашел к 1953 г. настолько далеко, что испытанное средство лечения волынок превратилось в свою противоположность.

Мятежная «зараза» свободно распространялась по Архипелагу, способствуя кристаллизации «вредных идей» и бунтарской крамолы. С этой точки зрения режимный «иммунодефицит» лагерей, повышенная предрасположенность активных групп заключенных к организованным формам протеста были результатом не только внутренней самоорганизации населения ГУЛАГа, но и следствием всей гулаговской системы, как она сложилась к началу 1950-х гг. К этому времени бунты, волынки, массовые отт казы от работы, столкновения группировок фактически перестали быть чрезвычайными происшествиями. Они стали органичной составной частью лагерного образа жизни. В этих условиях изъятие и перевод потенциальных зачинщиков волнений в другие места заключения не только способствовали распространению болезни, но и не давали должного эффекта даже там, где силы сопротивления, казалось бы, должны быть полностью обескровлены.

Важно, что в протестах заключенных после смерти Сталина смогли объединиться, хотя бы на короткое время, в общем-то, враждебные друг другу силы — от «упертых» украинских националистов до «блатных». Описывая публичные похороны убитых •охраной заключенных Речлага, М. Д. Байтайский писал: «Смерть невинных спаяла в одном порыве всех — русских и немцев, евреев и полицаев, бывших бандеровцев и бывших советских" солдат»115. Подобные эмоциональные вспышки не означали, разумеется, действительного единомыслия и едино

115 Там же. С. 567.

душия в действиях заключенных. Различные группировки и социальные типы демонстрировали разные модели поведения — от жесткой конфронтации до готовности к компромиссам и верноподданнических заявлений о советской конституции. Но тот факт, что протестные действия разнонаправленных сил, сформировавшихся в лагерях и колониях к началу 1950-х гг. и тащивших за собой в общем-то аморфную гулаговскую массу, били все же в одну точку, косвенно" свидетельствует о том, что конфликты были результатом эволюции всего гулаговского социума после войны. Группировки «совпали» в своем отношении к самому институту принудительного труда, а в среде политических заключенных — и в отношении к политическим репрессиям как таковым.

«ДВОЕЦЕНТРИЕ»: ЯВНЫЕ И ТАЙНЫЕ РУКОВОДИТЕЛИ ВОЛНЕНИЙ *

Важной особенностью волнений заключенных особых лагерей в 1953—1954 гг. было «двоецентрие» в организации и руководстве забастовками и массовыми неповиновениями. За кулисами событий всегда стояло руководящее «законспирированное» ядро, тайные группы влияния и сопротивления. Наряду с подпольными «штабами», руководившими забастовками, в лагерных отделениях возникали открытые забастовочные комитеты, тяготевшие в своей деятельности к советской легальности. Организованное подполье, настроенное более радикально, пыталось использовать подобные комитеты как ширму и прикрытие, однако в ряде случаев «умеренным» удалось не только окрасить выступления заключенных в «конституционные» тона, но и направить события в Мирное русло.

Во время забастовки в 1-м лагерном отделении Горлага открыто действовала руководящая группа, именуемая «комитет». Именно этот комитет призывал к продолжению забастовки «до приезда компетентной комиссии из Москвы и пересмотра ею существующих законоположений о режиме и содержании в изоляции лиц, осужденных за борьбу против Советского государства, пересмотра дел заключенных и применении к ним амнистии, поскольку они честным трудом искупили свою вину перед Родиной»116. Комитет издал прокламацию «Братцы-невольники» и обращение, адресованное Президиуму Верховного Совета

116 Там же. С. 410.

СССР. Он добился удаления надзирательного состава и организовал охрану зоны. Два члена группы, впоследствии покончившие жизнь самоубийством, изолировали и допросили нескольких заключенных, подозреваемых в сотрудничестве с администрацией. Но когда возникла угроза расправы над забастовщиками, часть членов комитета обеспечила мирную сдачу и вывод заключенных за зону.

На протяжении всей забастовки, по крайней мере, четверо активных членов комитета — Касилов, Френкель, Коваленко, Измайлов (всего в «руководящий коллектив» входило около 20 человек) ни разу не вышли за рамки советской легальности. Однако именно их, «засветившихся», власти привлекли к уголовной ответственности. В мае 1956 г. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР не нашла в действиях четверки состава преступления, а изготовленные комитетом документы отказалась признать контрреволюционными, «так как в них не HMeetcfl призыва к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти». Вынося решение об отмене приговора 1954 г., Судебная коллегия сделала два принципиально важных вывода: 1) комитет возник через несколько дней после начала волнений для «поддержания порядка в жилой зоне лагеря до прибытия комиссии» и 2) действительные организаторы «саботажа заключенных» так и не были выявлены117.

Если верить официальным документам, «нелегальный штаб» по руководству «саботажем» функционировал во 2-м лагерном отделении Горлага. В 5-м лагерном отделении Горлага забастовочный штаб действовал открыто. Но его действия тайно направлял осужденный за измену Родине и за организованную борьбу против советской власти Л. С. Павлишен (Павлишин), выпускник Пражского университета, учитель. О нем было известно, что он «в прямой работе штаба забастовки не участвует, но дает советы руководителям штаба, как себя вести и по другим вопросам»118. Закулисные руководители забастовки строго соблюдали правила конспирации, выдвигали на первый план «хлопцев, которым нечего терять»119, сами же не нарушали требования режима, в собраниях и митингах не участвовали, продолжали исполнять свои обязанности, не допускали «никаких высказываний, сочувственных в защиту линии штаба забастовки, так как слышат много ушей и за неосторожные слова мож

Там же.

Там же. С. 327. Там же.

но поздней поплатиться»120. Важно подчеркнуть, что максимальная сдержанность и дисциплинированность, мораторий на сведение личных счетов, недопущение хулиганских и бандитских проявлений в дни забастовки также исходили от «законспирированного ядра».

В Речном лагере тактика «двоецентрия» была доведена до совершенства. Во всех лагерных отделениях, где происходили беспорядки, было зафиксировано как «руководящее законспирированное ядро», так и открыто действовавшие «комитеты». Специфической была деятельность комитета заключенных 3-го лагерного отделения Речлага. Руководителя комитета В. Д. Колесникова избрали, очевидно, с «подачи» «конспиративного ядра» — группы литовцев. Заключенные называли Колесникова «подполковником авиации», в действительности же он был бывшим полковником госбезопасности (работал в отделе кадров главного управления милиции МГБ СССР). 12 марта 1953 г. его осудили по антисоветским статьям на 25 лет ИТЛ. Благодаря авторитету Колесникова и дальновидной («конституционной») тактике других членов самочинного комитета, события в 3-м лагерном отделении, начавшиеся со стрельбы охраны по заключенным, в дальнейшем пошли по мирному руслу — волнения были прекращены после применения войск, но без стрельбы и жертв. Приговоры в отношении членов этого комитета, обвиненных, в частности, в организации забастовки в 3-м лагерном отделении, вскоре были отменены за отсутствием в их действиях состава преступления.

Во 2-м лагерном отделении Речлага «штабом саботажа» оперативники называли 41-й барак. Главой саботажа считали «польского полковника Кендзерского». Он прибыл в Речлаг с мятежным этапом из Казахстана. Кендзерскому удалось договориться с главарями блатных, верховодившими на зоне. Сами по себе подобные «переговоры» не были чем-то исключительным и необычным. Новыми были цели предложенного «блатным» компромисса — не добровольное подчинение одной группировки другой, не раздел сфер влияния, а программа совместного выступления против лагерной администрации. Новички предложили «блатным» забастовать и предъявить ультиматум администрации и Советскому правительству. Выполнение этого ультиматума должно было принести «облегчение, а может быть и свободу всем заключенным режимных лагерей». Идея Кендзерского, как отмечало тайное осведомление, «оказалась заманчивой». Блатная

Там же.

верхушка ее поддержала и начала даже сбор денег у шахтеров в пользу нового этапа121.

Конспиративное ядро действовало и в 3-м лагерном отделении Степлага, где забастовщики боролись особенно упорно. Точно так же, как и в других особых лагерях, действительные вдохновители и организаторы волнений из числа украинских националистов сумели сохранить свою анонимность. Но легальная «лагерная комиссия», открыто заявившая о себе спустя некоторое время после начала волнений, интернациональная по своему составу и разношерстная по «окрасам» входивших в нее заключенных, существенно отличалась по своей организованности и внутренней структуре от достаточно аморфных комитетов Горлага и Речлага. «Лагерная комиссия» Степлага использовала модели украинского националистического подполья. Комиссия создала «центральный штаб сопротивления» и штабы сопротивления по лагерным пунктам, привлекла на свою сторону несколько сотен «блатных». При комиссии были организованы отделы и службы — «военный отдел», «ударная группа», «служба безопасности» с комендатурой, сыскным бюро и тюрьмой, работала система «караулов», «постов» и «пикетов», удалось .наладить производство самодельного оружия (пики, сабли, гранаты, самопалы и тд.). Комиссия выпускала бюллетени и листовки. В боевые формирования были привлечены не только наиболее активные украинские националисты, но и «чечены и уголовный рецидив».

Действовавшие в подполье, так и не выявленные лагерной агентурой руководители украинских националистов, вообще «западников» открыто своих целей не декларировали. Их позитивная программа не была озвучена, скорее всего, из-за ее очевидной несовместимости с какими бы то ни было «просоветскими» идеями и упованиями. В Степном лагере тайные лидеры движения, в конце концов, так и не удовлетворились «выбитыми» уступками и отвергли компромисс с властью, пусть даже и верховной. Они и их сознательные сторонники дольше сопротивлялись и, в конце концов, оказали вооруженное сопротивление карателям.

ЛИДЕРЫ И «БОЛОТО»

Во всех бастовавших лагерях «подпольщикам» было трудно в течение длительного времени удерживать массу заключенных в орбите своего влияния. Поэтому они достаточно часто вставали

Там же. С. 451.

на путь насилия и угроз, манипулируя лагерной массовкой. Гонения на заключенных, склонных к прекращению волынки, отмечались во всех особых лагерях, где происходили волнения. Особенно заметными эти явления становились на заключительных этапах волнений, когда основная масса заключенных, испуганная военными приготовлениями властей, явно обнаруживала готовность сдаться на милость победителя. При ликвидации беспорядков/В 1-м лаготделении Горлага организаторы забастовки «всеми мерами стремились не допустить выхода заключенных за зону». Поначалу им это даже удалось. Когда на следующий день началась «операция по ликвидации волынки в жилой зоне»" и «лояльно настроенные заключенные стали выходить за зону», они «встретили упорное сопротивление со стороны организаторов волынки, которые путем угроз и запугивания преградили путь к выходу заключенных за зону. Некоторые заключенные, желавшие выйти за зону, ими избивались»122.

Лишаясь поддержки лагерной «массовки», наиболее активные протестные группы уже в одиночку вступали в открытую борьбу и оказывали ожесточенное сопротивление. Так было, например, в 5-м лагерном отделении Горлага, где «организаторы волынки вывесили на жилых бараках черные флаги и лозунги контрреволюционного содержания, лагерную администрацию в жилую зону не впускали и начали всячески терроризировать заключенных, которые не хотели их поддерживать»123. Дело закончилось стрельбой по заключенным и многочисленными жертвами со стороны восставших. Многие лидеры героически погибли во время подавления восстания, в которое в конечном счете переросла мирная забастовка. Аналогичная ситуация — раскол забастовщиков, террор по отношению к «лояльным заключенным»-, попытки организовать сопротивление, не допустить массового выхода за зону — сложилась при подавлений волнений в 10-м лагерном отделении Речлага.

Очень часто спокойная уверенность зачинщиков контрастировала с «растерянностью и испугом» основной массы заключенных. Последние легко поддавались на «разложенческую» агитацию агентуры МВД и МГБ, но не решались выступить ни против комитета, ни тем более против скорого на расправу националистического подполья. Не имея «внутреннего ядра» и организации, эти заключенные выступали в роли «болота», за которое активно боролись противостоявшие друг другу силы.

122 Там же. С. 390.

123 Там же. С. 391.

В конце концов, «болото» старалось выйти из конфликта с администрацией, сдаться на милость победителя. В качестве возможной «охранной грамоты» обсуждалась даже возможность расправы с «упертыми»: «среди заключенных из числа русских вы-» сказывается настроение расправиться с украинцами, которые затеяли волынку» (Горлаг)124.

В 4-м даготделении Горлага отмечалось появление группи^ ровки из русских, которая имеет намерение напасть на бан-i деровцев. По оперативной информации, в 5-м лаготделении того же Горлага многие заключенные «из числа старого контингента» заявляли: «Если руководство лагеря не примет меры к наведению порядка в лагере, они сами будут наводить [его] в открытой борьбе с бандеровцами»125. Во 2-м лагерном отделении Речлага противоречия обнаружили себя сразу после прибытия «штрафного» этапа из Песчаного лагеря. Настрой новичков на жесткую борьбу и забастовку не понравился многим заключенным-шахтерам из числа «работающего контингента». Они тоже ждали приезда «московской комиссии», но попутно пытались урезонивать песчанлаговцев. В конечном счете, водораздел пролег между «двадцатипятилетниками» (им нечего было терять) и «короткосрочниками», которые боялись репрессий со стороны властей и совсем не хотели «еще добавлять срока»126. •

Власти довольно умело использовали в своей «разложенче-ской» работе национальные противоречия, давно уже обнаружившие себя в лагерях, страхи и враждебное отношение ряда ла*-герных группировок к сплоченным, решительным и презираю-щим остальных заключенных «бандерам». Жалобы на сознательное разжигание лагерной администрацией национальной розни, больше того, использования этой национальной розни как одного из элементов системы управления Лагерями были одним из лейтмотивов жалоб заключенных: «администрация" поощряла рознь между заключенными, вследствие чего имели место убийства. Оперработники создавали условия для распрей»127; «в лагере разжигается национальная рознь между украинцами и другими нациями»128; «опергруппа создает искусственно вражду между русскими и украинцами»129.

Там же. С. 331. Там же. С. 328. Там же. С. 444. Там же. С. 337. Там же. С. 340. Там же. С. 338.

ПАРТИЙНОЕ «НАЧАЛЬСТВО» И «ЕДИНАЯ ВОЛЯ» ГУЛАГа

В документах ГУЛАГа часто можно встретить указания на единую координирующую волю, руководившую ходом волнений в том или ином особом лагере. Однако то, что воспринимается как «единая воля» забастовщиков (удивительное созвучие требований к верховной власти и обвинений в адрес лагерной администрации), следует отнести скорее к своеобразной филиации идей,, к «проговариванию» мыслей, давно выношенных и сформулированных в лагерных сообществах, прежде всего и главным образом в политических. При этом общая динамика событий в особых лагерях говорит об эволюции избранных форм борьбы заключенных в сторону ужесточения позиций и требований, вдохновленных как внутренними изменениями в самом ГУЛАГе, так и обстановкой в стране и в мире.

Отмечая готовность власти к восстановлению «обратной связи» с лагерным населением, необходимо подчеркнуть, что даже если бы власть и не обнаружила такой готовности, сигнал из лагерей все равно бы до нее дошел и потребовал ответственных решений. Весной — в начале лета 1953 г. обстановка в стране вообще была напряженной. Неумело и размашисто проведенная амнистия усугубила ситуацию. В Норильске и вокруг него ситуация была взрывоопасной не только в особом Горном лагере, но и в обычных ИТЛ этого обширного и стратегически значимого региона. Недаром начальник Норильского медно-никелевого комбината (и одновременно Норильского ИТЛ) подполковник П. И. Кузнецов забрасывал Москву и местные партийные органы паническими телеграммами130. Именно восстание в Горлаге, впервые после долгого перерыва вывело локальные конфликты заключенных с лагерной администрацией на уровень взаимоотношений с верховной властью. Сами события разворачивались на фоне борьбы в Кремле, приведшей к поражению и гибели Берии.

Конфликты между различными уголовными группировками и их выступления против требований режима оказывали на систему принудительного труда в СССР не менее разрушительное действие, чем выступления политических заключенных. Не случайно волынки, организованные уголовными группировками в обычных ИТЛ в 1953—1954 гг. попадали порой в контекст массовых неповиновений заключенных особых лагерей. Пусковой механизм ожесточенного столкновения между группировками в

130 История сталинского ГУЛАГа. Т. 6. С. 668—669.

Норильском ИТЛ (лагерные отделения № 5, 6, 13 и 35) 17 июля 1953 г. руководство МВД напрямую связывало с «влиянием длившейся около 3 месяцев волынки заключенных в Горном лагере», приведшей к деморализации лагерной администрации и способствовавшей падению режима131. Другой предпосылкой волынки были общие для многих лагерных подразделений ГУЛАГа особенности производства, в котором были заняты участники конфликта. Объекты работы не были разгорожены, что давало возможность свободно перемещаться по всей промплощадке и «организовывать всевозможные сборища». На промплощадке совместно с заключенными работало свыше 8 тыс. вольнонаемных рабочих, в том числе, освобожденных из тех же самых лаг-отделений. Эти вольнонаемные не только поддерживали тесную связь с заключенными, проносили для них спиртные напитки, но и придерживались традиций уголовного мира и-сами принимали участие в драках.

Зафиксируем вслед за гулаговскими бюрократами связь разнородных событий — выступлений заключенных особого лагеря с политическими требованиями и заурядных «разборок» уголовных группировок в борьбе за «руководство» зоной. И те, и другие, первые осознанно, вторые в силу шкурного интереса и «традиций» ГУЛАГа, разрушали ГУЛАГ не только как «узилище», но и как сектор экономики. Чтобы помешать беспорядкам, волнениям, бунтам и забастовкам, нужны были очевидные изменения в режиме содержания заключенных: в первую очередь, раздельное содержание различных категорий осужденных, уменьшение производственных зон, увеличение охраны, изоляция от вольнонаемных рабочих. Но стоило только последовательно провести требования режима, и ГУЛАГ как производственный организм просто лишился бы воздуха. Проблема не имела разрешения в принципе, непримиримое противоречие между производственной и пенитенциарной ролью лагерей и колоний воспроизводило условия и предпосылки массовых выступлений против режима управления лагерями, то подрывая производственные возможности системы-формальными строгостями режима, то создавая условия «разболтанности» лагерного населения вследствие особенностей тех или иных значимых и масштабных производств и строек.

Некоторые эпизоды борьбы лагерных группировок, приводившие к сбоям в производственной деятельности ГУЛАГа и рассматривавшихся после смерти Сталина на уровне высшего

131 Там же. С. 421.

партийного руководства, например, волынка штрафников Шлаг-пункта Вятского ИТЛ в июле 1953 г., при всей очевидности их криминальной и шкурной подоплеки («Воры» выступили против «сук» в борьбе за власть и повели за собой остальных заключенных), имели в то же время более глубокий социальный и даже политический смысл. Они наносили удары по реально существующей, но никакими служебными положениями или инструкциями не предусмотренной практике управления лагерями. По оценке комиссии ГУЛАГа, агитация «воров» имела успех среди «честно работающих заключенных» именно потому, что «суки», при попустительстве старшего оперуполномоченного, систематически отбирали деньги, посылки, лучшую одежду, продукты питания и другие ценности. Тех, кто пытался этому сопротивлять^ ся, жестоко избивали. Поэтому выступление «воров» в лагпункте № 19 Вятского ИТЛ, как и некоторые другие эпизоды войны «воров» с" «суками» в лагерях, несмотря на шкурные мотивы организаторов волнений, были объективно направлены на разрушение бесчеловечной и беззаконной гулаговской системы принудительного труда, на отстаивание прав всех заключенных, а не только «воров» (в том же 19-м лагерном пункте наряду с «бандитствующими элементами» содержались и осужденные за малозначительные преступления, и политические узники132). События в 4-м лагерном отделении Печорского ИТЛ 10 ноября 1953 г. фактически были аналогичны по характеру, но с более очевидной подоплекой — против «сук», занимавшихся поборами, выступили заключенные, осужденные за контрреволюционные преступления133.

В конце концов, Прокуратура СССР пришла к обоснованному выводу, что неповиновения заключенных были напрямую связаны с нарушениями их гражданских прав: неправильное водворение на строгий режим, неправомерное применение оружия охраной, пытки и издевательства, неспособность администрации обеспечить личную безопасность заключенных и противостоять «разгулу уголовно-бандитствующего элемента», случаи морального разложения и «сращивания» представителей администрации с преступными группировками, лагерный рэкет. Все это было не только результатом халатности, низкой дисциплины и/или морального разложения лагерного персонала сталинского ГУЛАГа, но и выражением производственной необходимости, заставлявшей надсмотрщиков добиваться выполнения спущенных сверху

Там же. С. 431-433. Там же. С. 586-590.

планов любой ценой, прежде всего, путем нарушения инструкций по режиму содержания и порядку организации работ. Важнейшие отрасли промышленности зависели от принудительного труда, и до тех пор, пока власть не видела ему альтернативы, ГУЛАГ был обречен гнить и разлагаться как государственный институт и бунтовать как специфический социум, создавая попутно проблемы то в снабжении углем Ленинграда (Воркута), то в добыче стратегически важного сырья (Норильск, Караганда), то в строительстве военных объектов.

Лишь в середине 1950-х гг. в правоохранительных органах гоь явились люди, способные понять системные предпосылки массовых неповиновений, роста преступности и дезорганизации лагерей. По их мнению, это было прораставшее из самой сущно-; сти ГУЛАГа как «отсталого хозяйства с использованием принудительной рабочей силы» неизбежное отношение лагерных бюрократов к заключенным как к рабам «с максимально ограниченными правами»134. Именно поэтому суть происходивших в лагерях после смерти Сталина событий нельзя привычно ограничивать проблематикой «политического, ГУЛАГа» или сводить ее к «сопротивлению», как это принято в историографии. Власть столкнулась с предельным выражением общего кризиса сталинской системы и, не видя альтернативных решений, склонилась хотя бы к паллиативу — «оттепели». ГУЛАГ в том виде, как он сложился при Сталине, больше существовать не мог. Механизм совмещения пенитенциарной и производственной функций (узилище и «стройка коммунизма» в одном лице) окончательно^раз-,-ладился. Надо было менять всю систему, а не только чиновни-. ков и бюрократов, ответственных за поддержание этой системы в рабрчем состоянии и уже плохо понимавших, чего хочет от них Москва: строить и производить или «не пущать» и даже «перевоспитывать»? ¦¦<:. I

Начиная с июля 1953 г. по сентябрь 1954 г. на Президиум* ЦК КПСС пять раз выносились вопросы о Положении дел в лагерях и по этим вопросам принимались ситуативные решения. Спровоцированные волнениями в Речлаге (июль 1953 г.), Курганском, Унженском и Вятском ИТЛ (январь 1954 г.), в Бодайбо (февраль 1954 г.) и строительстве № 585 (сентябрь 1954 г.),^ эти решения сами по себе не вносили принципиальных новшеств в политику, но отражали бесспорную обеспокоенность' высших властей. Президиум ЦК КПСС давал МВД, Прокуратуре и Министерству юстиции СССР жесткие поручения навести по-

.134 ГАРФ. Ф. Р-8131. Ои. 32. Д. 4972." Л. 190.

рядок в лагерях. Однако события продолжались с удручающим постоянством. Дважды (в июле и августе 1953 г.) Президиум фактически откладывал окончательное решение вопроса о режиме содержания в особых лагерях. Вместо этого заинтересованные министерства получали очередное поручение о подготовке предложений135.

Тем не менее, партийная верхушка узнала наконец о разложении ГУЛАГа во всех малопривлекательных подробностях. Все они, и Хрущев, и Маленков, и тот же Ворошилов, получали массу официальных материалов о ситуации в лагерях. К высшим руководителям страны шел поток жалоб не только политических узников, но и жертв лагерного режима и криминального произвола из числа уголовных заключенных. К. Е. Ворошилов рассылал письма о надвигавшейся на ГУЛАГ катастрофе членам Президиума ЦК КПСС и в межведомственные комиссии, вовсю занимавшиеся в то время лагерями. Иногда он сопровождал письма заключенных припиской: «весьма полезное письмо», «прошу непременно прочесть». Не менее показательной была и реакция чиновников, готовивших реформу исправительно-трудовой системы. Оказалось, что их идеи преобразований в ГУЛАГе совпадали с предложениями заключенных, бывших и нынешних, больше того: предложения этих частных лиц рассматривались наряду с предложениями официальных учреждений.,

Пристальное и обеспокоенное внимание высшего советского руководства к событиям, фактически происходившим на периферии советского социума, было, по крайней мере, необычным. Особый политический бмысл этим событиям придали не только их беспрецедентный размах и целеустремленность, но и позиция новой власти, впервые после долгого перерыва (с середины 1930-х гг.) изъявившей готовность слушать й слышать подобные сигналы из лагерей. По мнению некоторых исследователей, именно восстания заключенных в Горном лагере в Норильске, в Речном лагере в Воркуте, в Степлаге, Унжлаге, Вятлаге, Кар-лаге и на других «островах Архипелага ГУЛАГ» привели большинство Президиума ЦК к пониманию того, что «прежними методами оно вряд ли сможет удержать страну в повиновении и сохранить режим в условиях тяжелого материального положения населения, низкого уровня жизни, острых продовольственного и Жилищного кризисов». Составители сборника документов «Реабилитация: как это было» полагают, что «при неблаго

135 См.: АПРФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 168. Л. 122. Автор с благодарностью отмечает, что эта информация была предоставлена ему Н. В. Петровым.

приятной обстановке восстания могли стать детонатором боль-т ших социальных потрясений»136, а поэтому члены Президиума ЦК были ограничены в выборе политических сценариев — прагматические обстоятельства, помимо ряда субъективных мотивов* подталкивали их к разрыву со сталинизмом.

Строго говоря, прямых доказательств того, что восстания и забастовки в ГУЛАГе после смерти Сталина сыграли столь значимую роль в истории СССР, не существует. В данном случае, речь идет скорее о концептуализации известных фактов, попыт^ ке установления между ними причинно-следственных связей, о «квалифицированном предположении» («educated guess»), основанном на определенном понимании советской системы власти. Безоговорочно согласиться с подобными суждениями мешает не очевидный, но весьма существенный факт — в одном ряду с осмысленными выступлениями заключенных особых лагерей, действительно, посылавших власти политический сигнал на близкую послесталинскому руководству тему — нарушение «социалистической законности» «бериевцами», оказались традиционные бунты и волынки в ИТЛ, новые вспышки давно шедшей в лагерях войны «воров» и «сук». Эти события, как показывают документы МВД и партийных инстанций занимали высшее партийное руководство ничуть не меньше чем, казалось бы, более опасные «политические» волнения в особых лагерях. Значение имело, скорее, число жертв и пострадавших среди участников конфликтов, чем их политическая направленность. Массовые неповиновения заключенных, ставшие с конца 1940-х ш привычным элементом образа жизни лагерей, но значимые в поздние сталинские времена лишь для бюрократов среднего звена, теперь приобрели иной, политический, статус.

То, что хрущевское руководство определяло с помощью эвфе-» мизмов о «восстановлений ленинских норм» и «социалистической законности», было на деле бессознательной борьбой с аномалиями позднего сталинизма, опасными для самого режима:' Начиная с военных времен именно в сталинских лагерях вызревала угроза десакрализации «верховной власти», питаемая социальной глухотой режима, массовой люмпенизацией населения страны, из которого едва ли не каждый десятый имел тюремно-лагерный опыт. Диктатура, возникшая для и на основе «мобилизационной экономики», превратила привычный авторитарный

136 Реабилитация: как это было: Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы: Март 1953 — февраль 1956 / Сост.: А. Артизов, Ю. Сигачев, И. Шевчук, В. Хлопов. М., 2000. С. 12.

произвол в непривычный «беспредел», при котором «некуда пожаловаться». А это, как поняла, в конце концов, и сама власть, таило в себе угрозу существованию режима. С этой точки зрения хрущевский «ренессанс» (апелляция к «ленинским нормам») и вспышка волнений и беспорядков после 1953 г. как в лагерях, так и на воле, были явлениями одного ряда. Они представляли собой возвращение к неким «нормам» традиционного существования, к восстановлению работоспособности даже таких специфических форм «обратной связи» народа и власти, как бунты, массовые беспорядки, забастовки и мятежи. Волнения в лагерях не только первыми донесли до высшего руководства СССР один из самых острых сигналов о необходимости изменения репрессивно-карательной политики, но и заставили задуматься о модификации всей сталинской политической модели.

Глава 2 «ХУЛИГАНИЗАЦИЯ» СССР

АМНИСТИЯ 1953 г. И «МОЛОТОВСКИЙ СИНДРОМ»

Массовый «выброс» в общество людей с лагерным опытом максимально усилил процесс люмпенизации определенных групп населения СССР. Маргинальные элементы (в узком смысле этого слова) — безработные, тунеядцы, мелкие базарные торговцы, хулиганы станут непременными участниками практически всех известных нам крупных беспорядков хрущевского времени. Их криминально организованная часть — «блатные», неразличимые в толпе, растворявшиеся в общей сутолоке'погрома, всегда играли в беспорядках свою отдельную «тему» и стремились к реализации целей, часто Далеких от целей остальной толпы. В абсолютном большинстве случаев «блатные» не были главной движущей силой крупных волнений, хотя иногда и придавали им очевидный уголовный оттенок, делали жестокими и агрессивными, провоцировали участников на прямое столкновение с властями (нападения на отделения милиции и т. п.). Зато во,множестве мелких групповых конфликтов и столкновений с властями именно эти «самоорганизованные полууголовники» были зачинщиками и лидерами.

Этому способствовало, прежде всего, то, что люди, которых особенно легко затягивало в воронку конфликта, испытывали глубокий социальный стресс, выпадали из нормального социу

ма и легко подчинялись архаичным формам самоорганизации, привнесенным из ГУЛАГа. Страна, потерявшая 30 млн человек во Второй мировой войне, имевшая на своем попечении милг лионы послевоенных сирот, измученная террором и массовыми репрессиями, наполненная людьми с лагерным прошлым и осужденными при Сталине за самые незначительные проступки по различным экстраординарным указам и постановлениям, а также миллионами деклассированных крестьян, давно и тяжело страдала от множественных кризисов — демографического, «мо-дернизационного», кризиса урбанизации. Огромное число людей, переживших и переживавших личный кризис идентичности, выпавших из устойчивого круга традиционного быта и бытия, было социально дезориентировано и — реально или потенциально — асоциально.

Неудивительно, что массовая амнистия 1953 т. не только сыграла роль пускового механизма неудержимого распада ГУЛАГа, но и открыла канал переноса специфически гулаговских и заведомо конфликтных практик в «большой социум». На свободе в одночасье оказалось множество неустроенных людей, утративших навыки жизни на воле, воспринятых «волей» как чужаки и' изгои, может быть и хотевших начать все заново, но далеко не всегда имевшие для этого силы и необходимый социальный опыт. По амнистии из лагерей и колоний было освобождено: 1 201 738 человек, что составило 53,8 процента общей численности заключенных на 1 апреля 1953 г. По этой причине было, ликвидировано 104 лагеря и 1567 колоний и лагерных подраз-' делений137. Абсолютное большинство амнистированных уже к; началу июля 1953 г. оказалось на свободе и получило прописку. По данным на 1 июня 1953 г., 24,4 процента были прописаны в республиканских, краевых и областных центрах, 31,1 процента — t в остальных городах, 42,7 процента — в сельской местности138. Значительная часть вышедших на свободу была быстро «трудоустроена» — 64,6 процента по состоянию на 10 июня 1953 г. Лучше всего шло «трудоустройство» в деревне (72,1 процента), хуже! всего — в столицах республик и областных центрах (52,3 процента)139. Однако, учитывая кампанейский характер мероприятия, можно уверенно утверждать, что формальное «трудоустройство» еще не означало реальной социальной реабилитации личности и, ее включение в систему нормальных отношений «на воле».

См.: ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 2. Д. 450. Л. 471.

Подсчитано по: ГАРФ. Ф. Р-9401. On. 1. Д. 4160. Л. 55—56.

ГАРФ. Ф. Р-9401. On. 1. Д. 4160. Л. 55-56.

После ареста Берии (июль 1953 г.) новый министр внутренних дел СССР С. Н. Круглов и Генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко осторожно докладывали председателю Совета Министров СССР Г. М. Маленкову: «Некоторая часть амнистированных из числа рецидивистов-преступников после освобождения из мест заключения вновь стада на путь преступлений, вовлекая в преступную деятельность неустойчивую часть молодежи». Каждый четвертый преступник, привлеченный к уголовной ответственности в апреле—июле 1953 г., только что вышел на свободу по амнистии. Круглов и Руденко писали, что «уголовный элемент из числа амнистированных активизировал свою преступную деятельность», хотя на борьбу с преступностью был* не только мобилизован весь личный состав милиции, но и выделена «значительная часть сотрудников органов МВД, войск внутренней охраны и другие силы». Несмотря на эти усилия, отмечали авторы документа, «положение с уголовной преступностью в стране продолжает оставаться напряженным»140. В некоторых городах и районах начался настоящий криминальный террор.

27 февраля 1954 г. министру внутренних дел и Генеральному прокурору СССР пришлось специально докладывать высшим советским руководителям о криминальной ситуации в Молотов-ской области, фактически вышедшей из-под контроля после июля 1953 г. Проблема заключалась не просто в беспрецедентном росте преступности. Приток в город и область амнистированных уголовников спровоцировал вспышку массового уличного хулиганства и других преступлений, а отвлечение основных сил милиции на раскрытие более опасных преступлений сделало хулиганство практически безнаказанным. Значительно выросла латентная преступность — насилие стало настолько обычным, что люди просто не обращались в милицию, чувствуя себя беззащитными жертвами тотального и ненаказуемого криминального террора. Все происходившее относилось на счет амнистированных, хотя в Молотове значительная часть тяжких преступлений была совершена людьми без уголовного прошлого141.

140 ГАРФ. Р-8131. Оп. 32. Д. 5603. Л. 50-52.

141 Органами милиции по г. Молотову в 1953 г. привлечено к уголовной ответственности за совершенные преступления 1945 чел.; из них лиц, не имеющих определенных занятий и места жительства, — 288 чел., временно не работающих — 432 чел., работающих на предприятиях, в учреждениях и сельском хозяйстве — 1158 чел. й учащихся 67 чел. В числе привлеченных оказалось 19 членов и кандидатов в члены КПСС и 111 комсомольцев. 1152 чел., или 60 % среди привлеченных к уголовной ответственности составляет молодежь в возрасте до 25 лет. (ГАРФ. Р-8131. Оп. 32. Д. 3287. Л. 61-64).

4 В. Козлов. Неизвестный СССР

В конце концов, жители Молотова потребовали от властей восстановления смертной казни за убийство и другие особо опасные преступления. В письме В. М. Молотову, в честь которого была в свое время переименована Пермь, 19 местных рабочих писали о «небывалом по сравнению со всем предыдущим временем росте уголовного элемента среди жителей г. Молотова (обл.). Со времени опубликования Указа об амнистии весной 1953 г. во всем городе, и особенно в районе рабочего поселка завода им. Молотова начались и продолжаются до сих пор, все увеличиваясь, грабежи, насилия, убийства. Все это начинается с 7—8 часов вечера, а воровство и притом просто отбирание у жителей часов, денег и одежды совершается зачастую и днем». Это, подчеркивали авторы письма, «только сотая доля процента от всего числа творящихся беззаконий, которые мы, советские люди, вынуждены терпеть»142. .

«Молотовский синдром» быстро распространялся по стране. Весной 1955 г. по личному указанию Н. С. Хрущева МГК КПСС и МВД СССР проверяли факты активизации уголовных элементов непосредственно под боком у ЦК КПСС — в районе Марьиной Рощи, Киевского вокзала и улицы Арбат в Москве. Для борьбы с уличной преступностью и хулиганством понадобилось усилить патрулирование города в вечерние и ночные часы. Для этой цели дополнительно выделили 3100 человек из Московского гарнизона войск МВД. Кроме того, было создано 40 оперативных групп (200 человек) «в целях пресечения случаев хулиганства и карманных краж на городском транспорте и в торговых предприятиях». Партийные и комсомольские организации направили большое число комсомольцев и молодежи в бригады содействия милиции143.

Летом 1955 г. сектор писем ЦК КПСС собрал и отправил в МВД СССР «для выяснения и принятия мер» многочисленные жалобы и заявления жителей Череповца, Энгельса, Баку, Воронежа, Ногинска (Московская область), г. Ровенки (Ворошилов-градская область) и зерносовхоза «Пятигорский» (Акмолинская область). Речь, в основном, шла о беспрецедентной волне уличного хулиганства и расползавшихся на этой почве слухах о «десятках убийств». Для того, чтобы снять повышенную нервозность населения и нормализовать обстановку в названных городах и населенных пунктах МВД пришлось усилить наружную' службу милиции в наиболее злачных и опасных местах, а так-

ГАРФ. Р-8131. Оп. 32. Д. 3287. Л. 65.

См.: ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 2. Д. 464. Л. 94-97.

же в парках, скверах и клубах, увеличить число патрулей войск МВД на улицах, фактически принять экстраординарные меры144.

В конце концов, дело дошло до принятия решений на высшем уровне руководства. В сентябре 1956 г. Секретариат ЦК КПСС принял специальное постановление, обязавшее правоохранительные органы навести порядок в городе Горьком. Криминализация района вокруг автозавода к тому времени достигла критической точки, сделав жизнь законопослушных жителей попросту невыносимой. Причем дело не ограничивалось только хулиганством. Речьчпла об убийствах, разбойных нападениях, изнасилованиях. В дополнение ко всему автозавод стал зоной массовых мелких и крупных хищений запасных частей к автомашинам. Прибывшая на место бригада следователей и оперативников из Москвы сумела довольно быстро раскрыть несколько громких преступлений. Власти прибегли к мерам устрашения, организовав несколько открытых процессов над преступниками145.

Было ясно, что страна, пытавшаяся приспособиться к новым реальностям индустриального — послесталинского — послевоенного общества, тяжело болеет массовым хулиганством. Асоциальные практики уличного и бытового поведения становились образом жизни сотен тысяч людей, а судимость по «хулиганским» статьям УК стремительно росла. Если в 1946 г., даже несмотря на вспышку послевоенной преступности, за хулиганство было осуждено около 70 тыс. чел., то в последующие годы происходил рост числа осужденных за хулиганство, завершившийся резким скачком 1956 г. — почти 200 тыс. осужденных146. Но осужденные были лишь каплей в море по сравнению с количеством арестованных за мелкое хулиганство и подвергнутых административному наказанию по решениям народных судов — почти полтора миллиона человек в 1957 г.147 Рост уголовных репрессий и административных наказаний сочетался с входившими в моду мерами «общественного воздействия» (взятие на поруки трудовыми коллективами, «проработки» на собраниях, «профилакти-рование» правонарушителей в милиции). Все это говорило как об усилиях властей обуздать уличную преступность, так и том, что хулиганская эпидемия продолжала распространяться по стране.

144 ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 2. Д. 466. Л. 92-93.

145 ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 2. Д. 482. Л. 134—136.

146 ГАРФ. Ф. Р-9401. On. 1. Д. 4320. Л. 48; Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 5602. Л. 37-43,

147 См.: ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 5602. Л. 37-43:

Жалобы населения на безнаказанность мелких хулиганов не прекращались, хотя хулиганство вместе с нанесением телесных по-, вреждений (обычно тоже по пьянке и «на почве хулиганства»).; составляло больше 40 процентов всех зарегистрированных преступлений.

Все больше становилось «неисправимых» и «отпетых» хулиганов. Если в 1953 г. доля повторно осужденных за хулиганство составляла 5 процентов, то в 1957 г. она увеличилась почти вдвое — 9,6 процента. Более 10 процентов осужденных за хулиганство уже имели тюремный опыт148. Росло число убийств «на почве хулиганства», из-за ревности, ссор и других бытовых причин149. Большинство осужденных хулиганов составляли рабочие (71,3 процента), затем колхозники (16,8 процента) и служащие (4,1 процента). «Индустриально-урбанизационная» составляющая «хулиганского кризиса» очевидна. Процент рабочих среди осужденных за хулиганство в конце 1950-х гг. значительно превышал долю этой социальной группы в населении страны. 9,9 процента от общего числа осужденных за хулиганство составляли лица без определенных занятий и люди, «оставившие работу» — другими словами, классические пауперы150.* Для понимания ситуации в целом следует иметь в виду, что нищие или бродяги, вопреки утверждениям официальной пропаганды, были в то время довольно обычной частью городского пейзажа (за исключением, может быть, Москвы и Ленинграда). В первом полугодии 1957 г. более 75 тыс. таких людей были задержаны милицией, в тот же период 1958 т. — более 80 тыс.151

Хулиганство было естественной прерогативой молодого и зрелого возраста. Вообще «крайне высокая преступность среди молодежи» существенно влияла на социальную конфликтность населения страны в целом. Молодые люди составляли почти половину всех привлеченных в 1956 г. к уголовной ответственности, а в Казахстане, Армении, Грузии и Белоруссии их доля была даже выше152. Повышенную криминализацию молодежи МВД СССР напрямую связывало с социальным явлением, существование которого официальная пропаганда полностью отрицала — с безработицей. По неполным данным, только в Московской области насчитывалось около 20 тыс. чел. в возрасте до 25 лет, не занятых учебой или работой, в том числе

См.: ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 5602. Л. 38-39. См.: ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 2. Д. 499. Л. 175. См.: ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 5602. Л. 38—39. ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 2. Д. 492. Л. 34. См.: ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 2. Д. 482. Л..

100

свыше 8 тыс. выпускников средних школ. Во многих крупных городах и промышленных центрах страны руководители предприятий отказывали молодежи в приеме на работу153. Особые затруднения при трудоустройстве испытывали молодые люди в возрасте до 19 лет (мужчины). Их, как правило, старались вообще на работу не брать, поскольку администрация предприятий не хотела тратить деньги и время на подготовку работников, которые через год-другой все равно должны были уйти на службу в армию154. Десятки тысяч молодых людей, только что покинувших школу, находились вне зоны действия каких-либо социальных институтов (кроме милиции), накапливали опыт асоциальных действий и конфликтного поведения.

«БЛАТНЫЕ» ГРУППИРОВКИ: ХУЛИГАНСКИЕ «ОККУПАЦИИ» И «ВОЙНЫ» С МИЛИЦИЕЙ

Особенностью молодежного хулиганства был его групповой, криминально-организованный характер. Благодаря этому сплоченные группировки молодых людей, связанных «блатной» круговой порукой и часто находившиеся под контролем опытных уголовников, способны были стать «дрожжами» крупных массовых беспорядков. Чаще всего в таких сообществах уже «работали» нормы существования, заимствованные из уголовного мира. Иногда хулиганские цели группировки как бы декорировались юношеской романтикой, игрой в «секреты» и т. п., что, впрочем, никоим образом не стесняло хулиганской активности молодых «романтиков» и не влияло на их готовность вступить в конфликт с милицией.

Вечером 7 января 1954 г. в Ленинграде, на катке Центрального парка культуры и отдыха им. Кирова милиционеры задержали неизвестного подростка за нарушение общественного порядка. По пути в отделение на них набросилась большая группа молодых людей (человек 30 или 40), отбила задержанного и разбежалась. Три работника милиции получили телесные повреждения. Одного из нападавших удалось задержать. Им оказался шестнадцатилетний Н., член ВЛКСМ, учащийся 9 класса, из рабочей семьи. При личном обыске у него был изъят финский нож и записка:

ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 2. Д. 482. Л. 204. ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 2. Д. 482. Л. 205.

101

«Я, член банды гангстеров „чистокровные американцы", перед лицом нашей банды клянусь, что я буду выполнять все приказы банды, хранить все наши дела в тайне, выполнять наш девиз — убивать тех, кто посягнет на честь нашей банды. Если я изменю, то вы меня прикончите как последнюю собаку или устроите суд „Линча"».

Дальше шли фамилии и подписи шести человек. Большинство из них оказались, как говорится, детьми порядочных родителей — полковника Советской армии, начальника отдела крупного завода, механика института, директора магазина. Все «чистокровные американцы» были членами ВЛКСМ, имели неплохую репутацию в школе и хорошо учились. Ничего особенно опасного в действиях молодых людей милиция не увидела. Только один из всей группы был привлечен к уголовной ответственности за хулиганство и хранение холодного оружия. Может быть, к счастью для молодых людей (мы не знаем их дальнейшей судьбы), они были остановлены в самом начале своей «блатной» карьеры, после первого серьезного криминального эпизода — нападения на работников милиции.

Для нас эта история интересна с точки зрения «механики» возникновения преступных молодежных сообществ. «Чистокровные американцы» впервые объединились в ходе обычного молодежного, даже полудетского, столкновения с другими подростками в школе155. Но, почувствовав силу сплоченной шайки, они стали использовать эту силу уже вне школы, подчиняясь законам групповой солидарности и вдохновляясь ощущением собственного «могущества». Возможно, шестерка была частью другой, более обширной (и опасной) молодежной группировки: Откуда иначе взялись 30 или 40 участников освобождения задержанного?

«Чистокровные американцы» были не единственным и не самым типичным примером воплощения гулаговских алгоритмов самоорганизации. Упрощенным вариантом жизни блатных на зоне стал modus vivendi учащихся ремесленного училища № 5 латвийского города Лудза. Как сообщал в Генеральную прокуратуру в сентябре 1953 г. прокурор Латвийской ССР В. Липин, всего в училище обучался 201 человек. Половина — бывшие детдомовцы, подростки из Белоруссии, потерявшие родителей в годы войны. Дисциплины и порядка не было. Воспитанники совершенно отбились от рук. Мастера вели себя грубо, но это только раздражало учащихся. Чувствуя свою беспомощность,

ГАРФ. Ф. Р-9401. On. 1. Д. 4222. Л. 23-25.

102

воспитатели все чаще обращались за помощью к работникам милиции, вызывая их в училище. Возник антагонизм между подростками и милицией, усиленный круговой порукой и внут-ригрупповой солидарностью учащихся. 1 сентября 1953 г. ученики старших групп к занятиям не приступили. Они дезорганизовали работу школы. Силой отбирали одежду, обувь и другие вещи у младших, избивали их. В училище процветало воровство. Старшие не только воровали сами, но и заставляли воровать других — в садах и огородах местных жителей.

Криминальная активность «блатных» детдомовцев в конце концов выплеснулась в город. В середине сентября началась настоящая хулиганская «война». Ученики безобразничали на улицах города, приставали к жителям, пьянствовали и дебоширили. 17 сентября 1953 г. один из подростков был задержан милицией за некие «хулиганские действия у памятника погибшему подполковнику Советской армии» (подробности неизвестны). Товарищи задержанного явились в районный отдел милиции, чтобы потребовать его освобождения, а в случае отказа —< освободить силой. Только узнав, что задержанный ученик уже отпущен, подростки разошлись, но не успокоились.

Вечером 19 сентября группа учеников окружила и избила милиционера. 20 сентября, заподозрив, что комендант общежития жаловался на учеников директору, ученики 8-й группы пытались вломиться в его комнату. Выломать двери комнаты не удалось. Тогда пролезли в разбитое окно, избили и порезали коменданта, поломали мебель. В тот же вечер подростки ворвались в общежитие младших классов. Они избили несколько человек, забрали их вещи. Жаловаться запретили, пригрозив расправой.

Вечером 21 сентября — новое нападение на милиционера. Его окружила группа учеников и ударила камнем. Тот, в свою очередь, хлестнул нападавших уздечкой и спрятался в здании районного отдела милиции. «Пострадавшие» и их товарищи побежали в общежитие, заявили, что милиция бьет учеников, и потребовали, чтобы все немедленно пошли «бить милицию». Угрозами и силой им удалось собрать «ополчение» ремесленников, которое побежало к милиции, вооружившись палками и камнями. Здание забросали камнями, выбили 20 окон. После нападения в помещении милиции нашли 55 тяжеленных камней (до полутора килограммов каждый).

Милиция растерялась. Не получив отпора, хулиганы занялись поисками милиционеров. Одного из них нашли на занятиях в вечерней школе и избили. Ночью с 22 на 23 сентября город фактически был «оккупирован» подростками. Вооружившись палка

103

ми и камнями, они до 4 утра патрулировали по улицам. В ту же ночь взломали двери гардероба общежития и разграбили все вещи учеников. Награбленные вещи спрятали в кустах и у жителей города. Напуганные хулиганским террором, учащиеся младшего класса бросили учиться. Часть из них разъехалась по домам. Школа прекратила занятия.

Для наведения порядка потребовалась специальная милицейская операция, в результате которой 43 бывших детдомовца были задержаны. 17 чел., насильно втянутых «блатными» в преступления, в тот же день вернули в школу. 14 чел. направили на учебу в другие училища. 8 подростков арестовали, троих или четверых милиция предлагала направить в колонию для малолетних преступников156.

В 1955 г. события, подобные луздинским, произошли в Сы-чевском районе Смоленской области. Группа учащихся школы механизации Сельского хозяйства (более 50 чел.), вооружившись ножами и камнями, ворвались в отделение милиции и устроили дебош — выбили в окнах стекла, сломали дверь в камере предварительного заключения и освободили своего соученика, задержанного за изнасилование местной жительницы. Защищав ясь от, нападавших, работники милиции применили оружие и ранили двух человек157.

Аналогичные сражениях милицией вели в 1955—1956 гг. молодежные группировки Магнитогорска (из числа все тех же ремесленников)., Масштабы явления, так же как и продолжительность конфронтации значительно превосходили не только сычевский, но и лудзинский эпизод. В 15 строительных школах, ремесленных и технических училищах г. Магнитогорска обучалось различным специальностям более 5 тыс. молодых людей. Все эти учебные заведения, заполненные «трудными подростками», страдали обычными для таких заведений болезнями: низкая дисциплина; плохое преподавание, хулиганство.

По вечерам, весной, начиная с апреля, на окраине города несколько сот ремесленников (в основном, татар и башкир) собирались на стихийно возникшую танцевальную площадку. Сначала использовали освещенную асфальтированную улицу. Но потом, по требованию милиции, пришлось перебраться на темный пустырь, рядом с мусорной свалкой. На танцы большинство являлось в пьяном виде. Иногда возникали драки и потасовки, в

ГАРФ. Р-8131. Оп. 32. Д. 2232. Л, 133-136. ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 2. Д. 465. Л. 67.

104

которые милицию старались не втягивать — разбирались между собой. Это был особый мир, солидарно противостоявший внешним вторжениям.

Вечером 27 апреля 1955 г. во время очередных танцев милицейский патруль, состоявший из двух человек, вмешался в драку и задержал двух молодых людей. Для «выяснения личности» задержанных отвели в красный уголок ближайшего общежития. Обиженная вмешательством в свои «внутренние дела», молодежь начала ломиться в двери и требовать освобождения товарищей. Выйдя на улицу, один из милиционеров "предложил толпе разойтись. В ответ раздалась матерная ругань, затем посыпались камни. Чтобы сдержать разбушевавшихся молодых людей, сотрудник милиции два раза выстрелил в воздух из пистолета. Едва он вернулся в красный уголок, как опять начался стук в двери, снова в окна полетели камни. На этот раз милиционер вместе с подоспевшими бригадмильцами, задержал одного из пьяных хулиганов.

Милиция начала стягивать к общежитию свои силы. Подошло еще несколько милиционеров. Чтобы разрядить обстановку, одного из задержанных отпустили. Двух других повели в отделение милиции. Одна группа милиционеров пошла с задержанными, другая двинулась по Уральской улице к пустырю. По дороге на нее напало несколько сот молодых людей и стали забрасывать камнями. Милиция ответила выстрелами в воздух. Обороняясь, милиционеры ранили одного из нападавших в тот момент, когда он готовился бросить камень. (Впоследствии было признано, что сотрудник милиции выстрелил правильно, пытаясь защитить своего коллегу. Его даже наградили медалью).

На протяжении весны — начала лета отношения милиции и хулиганов продолжали обостряться. 13 июня 1955 г. начались новые «бои». Встретив ночной патруль (около 12 часов ночи), неизвестный молодой человек сбил с одного из милиционеров фуражку. Возник конфликт, в результате которого большая группа ремесленников (около 100 чел.) начала забрасывать милиционеров камнями. В ответ раздалось два выстрела. Один учащийся был легко ранен в ногу.

Услышав выстрелы и узнав о ранении товарища, толпа учащихся ФЗУ (уже около 300 чел.) бросилась к отделению милиции и потребовала освобождения задержанного. Уговоры сотрудников милиции не помогли. Посыпался град камней. Были разбиты окна, электрические лампочки и даже вывеска отделения. Дежурный по отделению пошел на компромисс и впустил в по

105

мещение «делегацию» из трех человек. Они убедились, что среди задержанных нет ремесленников. Но почувствовавшая свою силу толпа потребовала освобождения неизвестного задержанного «героя» (сбил фуражку с милиционера) и даже выдачи для расправы «милиционера в белой гимнастерке» — одного из участников столкновения.

Когда на дежурного, вышедшего на крыльцо, посыпались камни, милиционеры ответили 12 выстрелами вверх. Но толпу удалось рассеять только после прибытия воинской части, открывшей огонь в воздух из автоматов. Суд признал, что массовые беспорядки были спровоцированы ранением ремесленника. Милиционер, произведший выстрел, был впоследствии по другому делу (за избиение задержанного) приговорен к двум годам лишения свободы.

Ремесленники затаили обиду. Милиция готовилась к новым столкновениям. Конфликт перестал быть обезличенным. Судя по всему, обе стороны находились в постоянном психологическом напряжении. Но самое главное — хулиганский террор не прекращался, а власти, кажется, не знали, что делать. Осенью 1956 г. (12 октября) произошло новое столкновение с милицией. Все на той же танцевальной площадке был задержан ремесленник, подозреваемый в избиении неизвестного молодого человека. Толпа учащихся ФЗУ (около 40 чел.) напала на сотрудников мили-* ции с камнями, требуя, по обыкновению, освобождения задержанного. Отбиваясь, милиционеры без колебаний выстрелили вверх. И все же задержанному молодому человеку удалось уйти от работников милиции. Вместо него в отделение милиции повели одного из участников «освобождения». Тут же собралось около 100 чел. учащихся. Снова требовали освобождения. Снова бросали камни — в окна отделения милиции и в квартиры мирных обывателей. Снова разбили вывеску отделения. Только с помощью сотрудников из других отделений милиции толпу удалось разогнать, а некоторых участников нападения — задержать. Всего работники милиции произвели 117 выстрелов из пистолетов вверх.

Партийные власти города спохватились. Что-то явно не получалось ни у администрации школ ФЗО, ни у милиции. Один директор школы ФЗО был снят с работы, двое других получили партийные выговоры. Строгий выговор получил и начальник многострадального 7 отделения милиции — «за непринятие мер по предупреждению хулиганских действий учащихся и за бесцельную стрельбу работников милиции». Заявления учащихся об избиении их в милиции проверка не подтвердила. Однако маг

106

нитогорский скандал уже дошел до Москвы. В него вмешались ЦК ВЛКСМ и Прокуратура СССР. Расследование показало, что город буквально оккупирован хулиганами. С 1954 по 1956 г. число «хулиганских проявлений» увеличилось почти в два раза. Московские ревизоры признали одной из причин непрекращавшихся столкновений «неправильное поведение отдельных работников милиции». Заодно выяснилось, что в 1955 и 1956 гг. 5 работников милиции Магнитогорска были привлечены к уголовной ответственности за превышение власти158.

Хулиганские «оккупации» и «войны» 1953—1956 гг. показали, что власти явно не успевали за новыми мутациями старой социальной болезни. А милиция, к тому же, не имела и достаточных технических навыков контроля больших стихийных скоплений людей. Ее действия по наведению порядка в городах (иногда разумные, но часто поспешные и непродуманные) все чаще наталкивались на ожесточенную встречную агрессию хулиганов, в какой-то мере использовавших «воровские» и «сучьи» алгоритмы организации массовых волынок в лагерях. Милиционеры не знали, как обуздать хулиганов, не нарушая, в духе новых либеральных веяний, их законных юридических прав. Еще в конце августа 1953 г. на встрече с заместителем министра внутренних дел Масленниковым милиционеры резервного полка задавали вопрос о своих реальных служебных правах: «При задержании нарушителей общественного порядка и особенно при доставлении в отделения милиции хулиганов и пьяных, милиционеры подвергаются оскорблениям и нередко побоям. Не имея возможности оформить привлечение к ответственности таких лиц за указанные действия, так как во многих случаях граждане, могущие быть свидетелями, уклоняются от этого, ссылаясь на занятость или на боязнь мести остающихся безнаказанными хулиганов, милиционеры оказываются поставленными в условия, при которых они вынуждены сносить унижающие достоинство человека и работника милиции оскорбления словом и действиями».

Участники встречи были смущены тем, что «находящиеся на постах милиционеры совершенно беспомощны в обстоятельствах, когда при многочисленном скоплении публики, некоторые недисциплинированные граждане не подчиняются их законным требованиям, а другие возбуждают публику против милиционеров, всячески поносят и оскорбляют работников милиции», и требовали при разбирательстве таких дел в «судах

158 ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 32. Д. 5065. Л. 144-156.

107

оказывать больше доверия милиционерам, как лицам, состоящим на государственной службе, чем хулиганам и жуликам». Оперативным работникам еще только предстояло «продумать и проработать приемы изъятия из толпы хулиганствующего элемента» и доложить на утверждение начальника главного управления милиции о «мероприятиях, более приемлемых и целесообразных»159/ Другими словами, в середине 1950-х гг. милиция просто не имела достаточно надежной технологии «тушения» хулиганских волнений в момент их возникновения. Слишком часто из-за собственного бессилия и неумелости ее работники прибегали к крайнему аргументу — оружию, а иногда и сами становились беззащитными жертвами хулиганской агрессии.

РОСТ АНТИМИЛИЦЕЙСКИХ НАСТРОЕНИЙ. «КОАЛИЦИИ» ХУЛИГАНОВ И ГОРОДСКИХ ОБЫВАТЕЛЕЙ

Хулиганские группировки обычно выступали естественными противниками мирных обывателей. Последние не только требовали от властей защиты, но часто готовы были оказать им помощь и поддержку. Однако при определенных условиях добропорядочные граждане вставали под знамена местных хулиганов. Часто это было связано с противоправными и жестокими действиями милиционеров, нарушениями законности со стороны работников правоохранительных органов. Людская молва обобщала подобные факты, и в некоторых местах милиционеры пользовались не очень хорошей репутацией. Антимилицейские Настроения были прекрасной почвой для втягивания толпы мирных жителей в насильственный конфликт против милиции, особенно если проносился слух о допущенной вопиющей несправедливости. Так возникала питательная почва как для «коалиций» типа «толпа — хулиганы», так и для перерастания локальной хулиганской агрессии в массовые беспорядки.

Основания для антимилицейских настроений, а значит, и для вовлечения добропорядочных обывателей в волнения и беспорядки,, были. И это сильно тревожило высшие партийные и государственные инстанции. Милиция слишком медленно избавлялась от дурных замашек сталинского времени, что немало вредило ее репутации. Случаи серьезной «уголовщины», а также

ГАРФ. Ф. Р-9401. On. 1. Д. 4160. Л. 139-141.

108

коррупции и взяточничества были в то время очень редки среди работников милиции. Но хулиганство и недисциплинированность, так же как и неуважение к закону, которыми болело все советское общество, были достаточно «популярны» и в милицейской среде. В большинстве случаев преступления и проступки совершались пьяными работниками милиции. Другими словами, ситуация в милиции была зеркальным отражением ситуации в обществе160.

Пусковым механизмом многих столкновений хулиганов и милиции было задержание нарушителей общественного порядка, дурное обращение с ними в милиции, а фактором, способствовавшим углублению конфликта, нередко становилось применение оружия представителями власти. И именно эти виды преступлений были особенно распространены в милицейской среде. Среди нарушений законности, допущенных милиционерами, численно доминировали избиения задержанных и незаконные аресты. А неправомерное применение оружия чаще всего случалось при задержании и преследовании, а также при защите от нападений. В результате совершенных работниками милиции преступлений и чрезвычайных происшествий в 1955 г. пострадало 345 человек, в том числе убито 78 и ранено 89. Подобные случаи, многократно преувеличенные слухами (следует еще иметь в виду и высокую латентность милицейской преступности), создавали питательную почву для конфронтации милиции и населения.

Среди наиболее неблагополучных областей РСФСР, отличавшихся самой высокой «милицейской» преступностью, оказались и районы повышенной социальной конфликтности и распространения массового хулиганства (например, Кемеровская, Каменская и Молотовская области). Между «милицейской» преступностью и «хулиганизацией» территории существовала, вероятно, специфическая форма связи, своеобразный порочный круг. Хулиганская активность и «войны» с милицией могли быть спровоцированы нарушениями законности в милиции, неправомерным применением оружия и т. д. Однако подобные действия милиционеров, в свою очередь, могли быть вызваны жестким хулиганским прессингом на доверенную милицейскому попечению территорию и персонализацией отношений с местными хулиганами (личные обиды и т. д.). В милиции тоже существовала своеобразная групповая солидарность, доходившая в ряде случаев до круговой поруки. Некоторые милицейские начальНи-

т ГАРФ. Ф. 9401. On. 1. Д. 4320. Л. 312-313.

109

ки, ожесточенно отбивавшиеся от натиска хулиганов, склонны были смотреть сквозь пальцы, по крайней мере, на некоторые злоупотребления своих подчиненных161. Каждый случай подобного «либерализма» не мог не раздражать население. Недаром так часто во время массовых конфликтов и беспорядков толпа требовала выдачи «плохого милиционера» для расправы. МВД СССР никак не удавалось «ввести в берега» активность некоторых своих подчиненных, провоцирующих население на конфликты и беспорядки162.

В 1953—1955 гг. произошел только один серьезный массовый беспорядок, в котором толпа принимала участие в конфликте на стороне хулиганов — базарный бунт в Херсоне. 4 августа 1953 г. в 10 часов утра работник милиции М. задержал на центральном рынке тринадцатилетнего подростка Б. за продажу кукурузы. При задержании школьник (учился в пятом классе) испугался, начал плакать и сопротивляться. М., как сообщал в Совет Министров СССР Генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко, «зная, что Б. имеет мать, работающую в херсонской больнице, и о том, что кукуруза не похищенная, все же задержал Б., применил к нему физическую силу, в результате чего нанес ему кожные повреждения — кровоподтеки, царапины и вызвал у Б. обморочное состояние.

Горожане — свидетели этого случая — отняли мальчика у М. и доставили в ближайшую аптеку. Там он был приведен в чувство, а затем автомашиной скорой помощи отправлен в больницу. Поведение М. вызвало у граждан возмущение, собралось до 500 человек — вначале у комендатуры милиции на рынке, а затем у здания областного управления милиции. Некоторые из собравшихся требовали выдачи М. для расправы, уверяя граждан, что мальчик убит М... Когда же Б. с его матерью был показан собравшимся, послышались выкрики: „Это подделка милиции, мальчик не тот", при этом оскорбляли мать Б. и угрожали ей за то, что она „продалась милиции".

Для успокоения граждан и ликвидации создавшегося положения были приняты срочные меры — вызваны директора и преподаватели школ с целью воздействия на учеников и их родителей, работники обкома, горкома КП Украины и городского совета подходили к собравшимся и разъясняли, что виновные в незаконных действиях будут наказаны. После разъяснений часть людей ушла, но другие группы снова при

Там же. Л. 318.

ГАРФ. Ф. 9401. On. 1. Д. 4410. Л. 164.

ПО

ходили и так продолжалось до 22 часов». Кто-то выбил окна в комендатуре милиции на рынке и разбил окно в помещении отделения милиции. Раздавались даже «выкрики антисот ветского содержания». Милиционер был арестован. Началось следствие163.

В 1956 г. тенденция перерастания хулиганских агрессий в об-ширные'массовые беспорядки обнаружила себя и в относительно благополучных прежде городах. И одной из основных причин этого были неправильные действия, нарушения законности самой милицией. 10 января 1956 г. МВД СССР информировало ЦК КПСС и Совет Министров СССР о групповом хулиганстве молодежи в Новороссийске. Вечером 9 января на одной из главных" улиц города, группа пьяных молодых людей (15—18 человек), взявшись за руки, загораживала дорогу прохожим, приставала к женщинам, оскорбляла встречных. При задержании один из хулиганов, восемнадцатилетний безработный Ч., оказал сопротивление, несколько раз ударил постового милиционера, за что и был задержан. Приятели Ч. попытались его освободить. В это время в находившемся поблизости кинотеатре закончился сеанс. У места событий собралось большое количество людей. Некоторые из них охотно присоединились к хулиганам. .

Образовавшаяся толпа забросала отделение милиции камнями, ворвалась в помещение и напала на сотрудников. Часть работников милиции спряталась в помещении Госбанка. Туда же бросилась и толпа, швыряя в двери и окна камни и палки. Обороняясь, милиционеры применили оружие. Один из нападавших молодых людей был убит (при нем был обнаружен финский нож). У находившегося в помещении Госбанка пожилого работника милиции (62 года) начался сердечный приступ, от которого он впоследствии умер. Одновременно с нападением на Госбанк огромная толпа (около тысячи человек), швыряя палки и камни, попыталась ворваться в 1-е отделение милиции и на почту. Эта же толпа окружила и избила постового милиционера. Кто-то хотел отнять у него оружие и ударил ножом в спину. Для наведения порядка потребовалась помощь пограничников и военного патруля. Совместными усилиями работников милиции и военнослужащих (с применением оружия) хулиганские действия удалось прекратить. 15 хулиганов были задержаны. В результате беспорядков пострадали три сотрудника милиции и два офицера Советской армии164.

163 ГАРФ. Ф. Р-8131, Оп. 32. Д. 2235. Л. 137-138.

164 ГАРФ. Ф. Р-9401. On. 1. Д. 4439. Л. 2-3; Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 4577. Л. 14.

111

Спустя две недели после событий в Новороссийске вспыхнул базарный бунт в г.Клайпеда (Литовская ССР). Милиционеры почему-то называли его «волынкой» (этого понятия нет в уголовном кодексе), очевидно, затрудняясь в уголовной ква-, лификации происшедшего, но связывая события с лагерной моделью противостояния властям. 21 января 1956 г. в 11 часов 30 минут на базарной площади милицейский наряд получил сообщение бригадмильца о том, что известная ему спекулянтка незаконно (без разрешения) продает на рынке селедку. Милиционеры попытались задержать торговку. В это время на них с кулаками набросился ее муж Д. Милиция задержала нападавшего и доставила его в помещение оперативного пункта милиции при рынке.

Во время задержания и в оперативном пункте Д. продол* жал буйствовать. У него начался припадок эпилепсии. Жена, увидев Д., корчащимся в конвульсиях на полу, подняла крик о том, что милиция якобы убила ее мужа. На крик сбежалась рыночная толпа — всего в беспорядках участвовало около 500 человек. Кто-то стал призывать: «Бей милицию». Уверениям, что Д. болен, и никто его не избивал, не поверили. (Самого Д. отправили на машине скорой помощи в больницу). Толпа бросилась на милиционеров с криками: «Почему убили человека?» В помещение оперативного пункта полетели камни и кирпичи.

Некоторым работникам милиции удалось выбраться из осажденного помещения и перейти в городское отделение милиции, расположенное на окраине базара. Хулиганы бросились туда же, забросали окна камнями. Шесть милицейских оперативников и четыре работника КГБ получили в результате столкновения телесные повреждения. Только после прибытия на рынок пограничников и надзирателей местной тюрьмы (около 50 человек) волнения удалось прекратить. Оружие не применялось. 15 активных участников беспорядков были задержаны. Семеро из них нигде не работали, четверо неоднократно задерживались за спекуляцию на рынке165.

Летом 1956 г. пришло сообщение о кровавой стычке в г. Ена-киево (Сталинская область Украинской ССР). Вечером 17 июня в городском парке группа молодежи (тридцать человек) напала на посетителей танцевальной площадки и начала избивать их железными прутьями и палками. При попытке милиции прекратить бесчинства хулиганы оказали сопротивленце — стали бро

ГАРФ. Ф. Р-9401. On. 1. Д. 4444. Л. 10-12.

112

саться камнями. Милиционеры сделали три предупредительных выстрела вверх. Из толпы хулиганов раздались ответные выстрелы. Один из работников милиции был ранен в голову. Несколько активных участников нападения были задержаны. А спустя час в 500 метрах от парка был обнаружен труп еще одного из .нападавших: По свежим следам раскрыть это убийство не удалось166. Но население, конечно же, подозревало милиционеров.

В октябре 1956 г. массовые беспорядки вспыхнули в Славян-ске (тоже Сталинская область). Их сценарий почти дословно повторял события в Новороссийске. В городской отдел милиции 28 октября 1956 г. около шести часов вечера некие «граждане» (не милиция) доставили слесаря Б. (45 лет). (Б. был сильно пьян, матерился и оскорблял пассажиров автобуса, которые, вероятно, и сдали его в милицию). Вслед за этим в дежурную комнату милиции зашел какой-то неизвестный и потребовал освободить Б. Получив отказ, неизвестный вышел на улицу и поднял крик, что милиция избивает людей.

У здания городского отдела милиции стали собираться зеваки, вышедшие из кинотеатра после сеанса. Собралось около 500—600 человек. Неизвестный с группой хулиганов ворвался в дежурную комнату милиции, увел Б. на улицу и снова поднял крик об- избиениях в милиции. В заверения работников милиции толпа не поверила. Раздались угрозы в адрес милиции. Пользуясь большим скоплением людей, хулиганы начали забрасывать здание милиции камнями, попытались проникнуть в камеру предварительного заключения, но были остановлены предупредительными очередями из автомата. Беспорядки удалось прекратить только к десяти часам вечера с помощью милиции из соседних городов и делегатов городской партийной конференции.

Во время волнений были побиты окна здания городского отдела милиции, нанесены побои секретарю Славянского горкома КП Украины, секретарю горкома комсомола, следователю прокуратуры, ряду работников милиции и некоторым другим, не названным в милицейском донесении лицам (возможно, тем, кто пытался урезонить хулиганов). Было выявлено четыре активных участника беспорядков. Неизвестный оказался рабочим, ранее судимым за мелкие хищения. Аналогичный криминальный опыт был еще у одного задержанного. Третий четырежды привлекался к административной ответственности

166 ГАРФ. Ф. Р-9401. On. 1. Д. 4410. Л. 115.

113

за нарушения общественного порядка. Четвертым был упоминавшийся выше Б.167

Распространение «хулиганской» болезни и появление ее новых мутаций заставили власти действовать более решительно. 25 октября 1956 г. Совет Министров СССР и ЦК КПСС принимают секретное постановление «О мерах по улучшению работы МВД СССР», президиумы верховных советов союзных республик — указы об усилении ответственности за мелкое хулиганство. Резко увеличилось количество «изъятий» с улиц хулиганов и пьяных. В первом полугодии 1957 г. пьяных было задержано почти в два раза больше, чем за тот же период 1956 г.168 В результате усиления милицейской службы и мер по наведению порядка в самой милиции массовые беспорядки городских маргиналов пошли на убыль. На какое-то время было восстановлено статус-кво. Массовое хулиганство вернулось к более привычным формам. Но уже в сентябре 1958 г. исполняющий обязанности Генерального прокурора СССР А. Мишутин информировал ЦК КПСС об очередном Массовом хулиганском нападении на работников милиции и людей, попытавшихся прийти к ним на помощь.

На этот раз события произошли в столице Латвийской ССР г. Риге. Их спровоцировало «покушение» милиции на узурпированное местными маргиналами право распивать спиртные напитки в хорошей компании прямо на улице. 7 сентября 1958 г. в 20 часов 10 минут группа местных пьяниц расположилась с бутылками на открытой площадке вблизи трамвайного кольца. Вероятно, при этом они громко ругались маТом, вообще вели себя вызывающе. Пьяницы не реагировали на замечания постового милиционера, вступили с ним в пререкания, а после повторного требования «о прекращении распития спиртных напитков» набросились с кулаками. Заодно был избит пришедший на помощь сотруднику милиции рабочий. Милиционер вырвался и попытался убежать. Но один из хулиганов — кочегар строительной конторы отломал доску от забора и погнался за постовым. После предупреждения милиционер выстрелил в нападавшего и убил его. Вызвав скорую помощь, он стал звонить в районное отделение милиции из павильона трамвайного парка. Собравшаяся к этому времени толпа, подстрекаемая друзьями убитого, выломала окна и двери павильона и жестоко избила милиционера и его пришедшего на выручку сослу-

ГАРФ. Ф. 9401. On. 1. Д. 4446. Л 124-125; Оп. 2. Д. 482. Л. 21-22. ГАРФ. Ф. Р-9401. Оп. 2. Д. 492. Л. 32-33.

114

живца169. После этих событий, Бюро ЦК КП Латвии приняло решение о необходимости сорокакилометровой зоны вокруг Риги с особым паспортным режимом, дающим возможность отказать в прописке лицам с паспортными ограничениями (судимым за опасные уголовные преступления и т. п.)1™.

В мае 1959 г. заместитель Генерального прокурора СССР В. Куликов информировал ЦК КПСС о нападении группы хулиганов на членов народной дружины в Горьком. Двое пьяных (один нигде не работал) встретили дружинников, вспомнили, что те когда-то уже задерживали их за хулиганство и решили отомстить. Поблизости оказалось пять или шесть знакомых. Хулиганы напали на дружинников и стали их избивать. Один из дружинников (тот, на кого затаили обиду, — студент инженерно-строительного института) получил семь ножевых ранений171.

В этом и ему подобных случаях хулиганы не сумели или не успели организовать толпу на массовые беспорядки. Однако внутримилицейские проблемы, создававшие питательную почву для коалиций «хулиганы — население», были далеки от своего разрешения. Поэтому хулиганская апелляция к чувству попранной справедливости (феномен «невинной жертвы» и т. д.) вполне могла мобилизовать толпу на волнения, превратить столкновение хулиганов и милиции в насильственный конфликт между населением и властью. Требовались дополнительные меры по наведению порядка в самих органах внутренних дел.

29 января 1958 г. ЦК КПСС принял постановление «О фактах нарушения законности в милиции». А 24 февраля Генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко распорядился усилить прокурорский надзор и активнее возбуждать уголовные дела по фактам фальсификации материалов дознания, проверять жалобы граждан, обоснованность решений МВД, выявлять виновных в незаконном задержании и водворении граждан в КПЗ и т.д.172 Однако «факты грубых нарушений законности» оставались хронической болезнью органов МВД. Как писал, например, Генеральный прокурор Руденко в июле 1960 г., «отдельные работники милиции при производстве дознания, а также в оперативно-розыскной работе, прибегают к незаконным приемам вплоть до физического воздействия на свидетелей и подозреваемых, к про

169 См.: ГАРФ. Р-8131. Оп. 32. Д. 5603. Л. 114.

170 См.Г Там же. Л. 358-359.

171 ГАРФ. Р-8131. Оп. 32. Д. 6190. Л. 238.

172 См.: ГАРФ. Р-8131. Оп. .32. Д. 5598. Л. 8-9.

115

вокационному использованию агентуры и прямой фальсификации обвинения в отношении невинных граждан»173. «Фактор риска» оставался, сохранялся и социальный фон для конфронтации милиции не только с хулиганами, но и с законопослушными жителями городов.

«АНТИСОВЕТСКОЕ» ХУЛИГАНСТВО: ПОЛИТИЧЕСКИЕ МИФЫ СОВЕТСКИХ МАРГИНАЛОВ

Советский режим в поисках эффективных средств борьбы с массовым хулиганством, блатными группировками, хулиганскими «оккупациями» и «войнами» не мог опереться на современные формы самоорганизации населения страны. Более того, практически любые формы такой самоорганизации воспринимались режимом как политическое преступление. Поэтому он каждый раз и оказывался в тупике, когда в силу необходимости вставал на путь относительного смягчения существующих порядков. Все социальные аномалии, неизбежные в любом обществе, в послесталинском СССР приобретали, в конечном счете, политическое звучание — как из-за масштабов своего распространения, так и из-за архаичных способов «лечения».

В свою очередь, хулиганская «антисоветскоеть» при определенных обстоятельствах могла играть роль мобилизующего фактора при спонтанном возникновении городских бунтов. В документах, описывающих волнения и беспорядки городских маргиналов эпохи раннего Хрущева, время от времени упоминаются некие «антисоветские выкрики», доносившиеся из взбудораженной толпы. Источник обычно не проясняет содержания этих высказываний. Но можно с уверенностью утверждать, что ничего особенного, исключительного, отличного от обычных нападок на власть раздраженные, обиженные, а часто пьяные люди не кричали. . Реконструкция раздававшихся в толпе выкриков вполне возможна. Достаточно обратиться к делам об осуждениях по ст. 58—10 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда) и аналогичных статей уголовных кодексов других союзных республик (впоследствии ст.70 УК РСФСР). Всего по этой статье в 1956—1960 гг. было осуждено 4676 человек. Большинство из них (3380 или 72,3 процента) были жертвами волны политических репрессий 1957—1958 гг.174 Нас в данном случае интересу

ГАРФ. Р-8131. Оп. 32. Д. 6410. Л. 36.

«О массовых беспорядках с 1957 года...» // Источник. 1995. № 6. С. 153.

116

ют наиболее простые эпизоды (ехал пьяный в электричке и ругал Хрущева, был задержан милицией и «нецензурно выражался в адрес руководителей партии и правительства» и т.п.), «заборные» и «туалетные» надписи, матерные хулиганские письма на имя «вождей», распространенные в тюрьмах и лагерях татуировки и т. п.

Страдавшие от власти и враждебные ее порядкам й законам хулиганы, пьяницы, блатные, а тем более уголовники не принимали целей и ценностей своего «естественного» противника, а символы.и атрибуты, идеологические и политические святыни власти подвергали поношениям и оскорблениям. Этой «антисоветчине» вряд ли можно (вслед за некоторыми не очень квалифицированными следователями 1950-х гг.) придавать особое политическое значение, повторяя в перевернутом виде ошибку анархиста М. Бакунина, считавшего преступника «прирожденным революционером». Преступники и маргиналы точно так же не были «прирожденными революционерами», как и «антикоммунистами» — они как были, так и остались «бунтовщиками», способными только на бессмысленную и беспощадную агрессию. Если и была в их выкриках и высказываниях «идеология», то идеология прежде всего антигосударственная — с такой же страстью они отвергали бы принципы и атрибуты любой влаСти.

Однако советская ситуация все-таки была специфична. Обиду на власть чувствовали не только ее естественные оппоненты, но и миллионы людей, пострадавших от жестоких и несправедливых приговоров сталинского времени, когда большой срок заключения человек мог получить даже за опоздание на работу, за прогул, за незначительное хищение «социалистической собственности». Жестокость властей отторгала многих людей От нормальной жизни, превращала их в отбросы общества. И в этом смысле оскорбления «начальства» были более чем заслуженными. Неудивительно, что не только у людей с уголовным прошлым, блатных или злостных хулиганов под влиянием выпивки развязывался «антисоветский» язык. Время от времени, чаще всего именно в расторможенном, пьяном виде, люди, за которыми до сих ничего «такого» не замечали, вдруг разражались озлобленной руганью, «оскверняли» государственные и коммунистические святыни, выкалывали глаза на портретах «вождей» и т. п.

В хулиганской «антисоветчине» было, таким образом, множество оттенков и градаций. От «принципиальной» криминальной оппозиции до неконтролируемой спонтанной злобы или всплес

117

ка справедливой обиды на режим, «ни за что» перемоловший жизнь в своих жерновах. Среди маргиналов, вообще не отличавшихся сдержанностью и крепкими нервами, попадались просто люди «без тормозов», чья из ряда вон выходящая спонтанность делала их своего рода антисоветскими «громкоговорителями». Например, в ноябре 1956 г. опустившийся инвалид Л. (в конце концов, он украл и пропил чьи-то брюки), с незаконченным высшим образованием, имевший судимость за хулиганство, напившись пьяным, направился не куда-нибудь, а прямо в городской отдел милиции и там стал «ругать условия жизни в СССР». Спустя несколько дней Л. порвал портреты Ворошилова и Микояна и сделал на них какие-то «антисоветские надписи». Много ругался Л. и по поводу вмешательства СССР в венгерские события175. Причем делалось все это совершенно открыто, «расторможено». Окажись Л. рядом с каким-нибудь антимилицейским конфликтом, и у него были все шансы стать «зачинщиком».

Водка развязывала языки не только блатным и маргиналам. Пивные и закусочные (в пятидесятые годы их было много в России и сравнительно недорогих) время от времени превращались в политические клубы, в которых «выступали» вполне законопослушные, но временно «раскрепощенные» алкоголем граждане. Помощник капитана рыболовецкого судна Д. 9 ноября 1956 г. в шашлычной «Находка» декламировал стихи Лермонтова «Прощай немытая Россия», Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», «Несжатая полоса». Потом, как бы связывая «критический реализм» ХГХ века с современностью, громким голосом произнес: «Долой господ-коммунистов». И продолжал в том же духе: «У нас теперь не только полоски, а целые гектары пропадают», «пора покончить с коммунистами и советским правительством, пора рабочему классу взять в руки оружие и самому добиваться свободы, наше правительство не заботится о людях». Добавил и про Венгрию: «Давайте примкнем к Западу и покончим с коммунистами»176. В криминальной и полукриминальной среде вообще часто звучало обещание устроить «вторую Венгрию», «второй Будапешт», обычно вместе с другими распространенными «антисоветскими» клише177.

Для отпетых уголовников вообще был характерен демонстративный «антисоветизм». Высшим шиком считалось запечатлеть

175 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп.-31. Д. 86791.

176 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 81280.

177 См. например: ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 86980; Д, 88433 и др.

118

свою органическую враждебность власти в татуировках. Известно много случаев таких «антисоветских» надписей на теле. Ж. (две судимости, одна за убийство, другая за побег) сделал себе на животе наколку «с призывом к свержению одного из руководителей партии и правительства и восхваляющую Трумена»178. Похожую надпись «учинил у себя на теле» заключенный Г. (четыре судимости). Он же заодно с сокамерником еще и написал на стенах камеры собственной кровью «призывы к свержению советской власти»179.

Уголовники часто накалывали портреты Ленина и Сталина и использовали их как «наглядную агитацию». То покажут на вытатуированный портрет Ленина и скажут: «Из-за него мы мучаемся в тюрьмах»180. То, буяня в каком-нибудь станционном буфете, распахивали на груди рубаху и кричали, показывая на Ленина и Сталина: «Я этих (обзывал нецензурными словами) ношу на груди»181. Подобные татуировки покрывали иногда чуть ли не все тело. Известен случай осуждения Ц. за нанесенные сокамернику татуировки. На шее — «жертва КПСС», на щеках — «раб Ленина» и «смерть КПСС», на затылке — «Ленин людоед», на темени — «долой Ленина» и «Ленин палач»182. А трижды судимый за воровство Н. даже наколол на своем теле некую «приветственную татуировку к США»183.

В криминальной мифологии 1950-х гг., осмысливавшей действительность по принципу «враг моего врага — мой друг», вообще важное место занимала некая далекая и враждебная советскому начальству «Америка», с ее замечательным президентом «Труменом», который однажды начнет войну против СССР, а потом освободит уголовников из тюрем. Этот полуфольклорный персонаж — «Трумен-освободитель», потом «Эйзенхауэр-освободитель» — пользовался в среде осужденных уголовников и блатных исключительной популярностью. Братья К., осужденные за разбойное нападение в 1955 г., прямо в суде стали говорить о неизбежности войны с Америкой, заявили, что скоро придет Эйзенхауэр, освободит их и тогда они будут бороться против советской власти и «убивать от малых до больших работников' партии и правительства»184. Двадцатидвухлетний И. (имел три су

178 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 88902. т ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 70717.

,8° ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 45107; Ф. 9474. Оп. 39. Д. 166.

181 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 43168.

182 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 80420.

183 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 83366.

184 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 66958.

119

димости) кричал во время оглашения приговора: «Долой Совет- : скую власть, да здравствует Эйзенхауэр!». В камере говорил, чтсЦ если бы дали ему автомат, то он бы перестрелял всех коммуни^ стов, и в первую очередь Хрущева и Булганина185.

Заключенный О., осужденный за хищения, в лагере систематически распускал слухи о неизбежности войны с Америкой, t о предстоящем поражении СССР и даже о необходимости готовить людей, которые перейдут на сторону Америки186. Другой * заключенный, девятнадцатилетний 3. в коридоре и штрафном, изоляторе неоднократно писал лозунги: «Конец скоро будет со-; ветской власти, расцветай капиталистический строй в Америке», «Долой Булганина с Хрущевым, да здравствует Эйзенхау- ¦> эр и Чан Кайши», «Долой советскую власть и ее правительство, '¦ привет США»187. 4

Аналогичные лозунги, но уже в более пространной форме,."' сочинял четырежды судимый Т. 20 октября 1957 г. он выбро-,, сил из окна камеры две листовки: «Долой власть большеви-" ков. Советам пора выбросить кусок ленинского тухлого мяса из мавзолея, чтоб не разлагался. Да здравствует и процветает Эйзенхауэр, Даллес и соединенные штаты капиталистических стран»; «Долой власть Советов. Да здравствует Эйзенхауэр с Даллесом и Соединенные Штаты Америки. Долой социализм и коммунизм. Да здравствует капитализм». 25 октября и 18 ноября 1957 г. Т. нарисовал на стене камеры фашистскую свастику, сделал на стенах надписи: «Долой власть Советов!», «Смерть Коммунизму», «Отдать гнилой труп Сталина Даллесу!»188.

Д., инвалид войны, трижды судимый за хулиганство, без определенных занятий и места жительства, безуспешно добивав-" шийся от властей выплаты пенсии, нашел, можно сказать, изощренную форму демонстративного протеста. Он ходил по Министерству социального обеспечения СССР с приколотой к одежде листовкой. Листовка содержала «призыв к свержению советской ( власти и восхваление Эйзенхауэра».

На месте мифической «Америки» (или вместе с ней) вполне;, мог оказаться мифический «Гитлер» или любой другой, вчераш-• ний или сегодняшний враг власти. Дважды судимый, сбежавший \ из ссылки Ж. (без определенного места жительства и занятий),

185 ГАРФ Ф.

186 ГАРФ. Ф.

187 ГАРФ. Ф.

188 ГАРФ. Ф.

Р-8131. Оп. Р-8131. Оп. Р-8131. Оп. Р-8131. Оп.

31. Д. 79928. 31. Д. 73188. 31. Д. 84765. 31. Д. 89507.

120

напился пьяным и отправился в кино. Во время демонстрации фильма «Урок истории» (об организованном нацистами процессе над Г. Димитровым), а потом и в милиции, он не просто ругал матом партию, Ленина, Сталина и Димитрова, но и кричал: «Да здравствует Гитлер! Да здравствует фашизм! Да здравствует Америка!»189.

Вообще совмещение в неразвитом сознании сразу двух врагов советского режима — прошлого (нацистская Германия) и нынешнего (США) было довольно обычным. Автор этой книги, сам бывший жертвой пропаганды эпохи «холодной войны», прекрасно помнит, как в пятилетнем возрасте (было это в 1955 г.) рисовал сражения «наших» и американских истребителей, но почему-тО изображал на крыльях американских самолетов в качестве опознавательного знака свастику. Противник № 1 каким-то образом ассоциировался с самым ужасным врагом недавнего прошлого, с абсолютным злом, с фашизмом.

Самой же свастикой, которая стала как бы символом хулиганской антисоветчины, были в моем детстве изрисованы заборы и стены домов (мы жили в небольшом переулке неподалеку от Садового кольца в Москве). Все знали, кто это делает — обычная местная шпана и подражавшие ей мальчишки. Увидев однажды около двери нашей квартиры опасный символ, я испытал почти мистический ужас (как бы на нас не подумали!) и немедленно переделал изображение свастики в рисунок решетки. ,

«Америка» была не единственным альтернативным образом, распространенным в маргинальной среде. В качестве такой альтернативы могли выступать и провозглашенные самим коммунизмом цели. Тогда звучала тема «измены» («разве это коммунисты, это предатели»190), слегка окрашенная примитивным эгалитаризмом. Это был чрезвычайно важный новый акцент в маргинальной «агитации», сближавший ее с «серьезной антисоветчиной» и как бы облагораживавший примитивную ругань, возвышавший ее почти дО социального протеста, противопоставлявший неправедной власти ее же собственные ценности, мифы и утопии.

Сорокашестилетний А., неоднократно судимый, без определенных занятий и места жительства, в июле 1957 г. на пассажирском пароходе «Усиевич» (маршрут Москва—Горький) не

189 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 84089.

190 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 79484.

121

просто матерился на Хрущева и Булганина. Он называл коммунистов «советскими буржуями», говорил, что они получают громадные деньги, имеют большие квартиры, дачи и о людях им думать не приходится191. Слесарь московского завода Ч. а июне 1957 г. на Казанском вокзале Москвы говорил, что в СССР «происходит реставрация капитализма и рабочий класс имеет плохое материальное обеспечение, что Хрущев и Булга-нин опошлили идеи Ленина и предали Россию»192. Рабочий Ф., ранее дважды судимый, в апреле 1958 г. в клубе г. Белогорска во время лекции о международном положении назвал выступление лектора болтовней и сказал, что Хрущев устраивает приемы, «где пропивают рабочую копейку». На следующий день Ф. был вызван секретарем парторганизации, но повторил то же самое и добавил, что Хрущев и Булганин причастны к сталинским репрессиям. Летом 1958 г. он ругал Хрущева и называл его речи болтовней, «развели братьев китайцев да корейцев, прежде чем им помогать, надо создать в Советском Союзе нормальную жизнь»193.

Вместе с мифом «Америка» или без него, но использование ценностей, утопий и ритуальных клятв самого режима для его же критики и обличения представляло собой гораздо более сложную идеологическую конструкцию, чем обычные ламентации об «отнятии всей жизни»194 или возмущенная «антисоветская» матерщина. Отличие же маргиналов от «идейных антисоветчиков» заключалось в том, что у первых значительно сильнее и «почвеннее» звучал советский парафраз старого российского мифа о «добром царе» и его «злых слугах». Милиционеры, применившие силу против того или иного хулигана, могли восприниматься как «неправедные государевы слуги», поправшие мудрую волю высшего начальства, непогрешимых вождей. Но в этом качестве (своего рода прогресс, может быть, даже принципиальное культурное изменение по сравнению с крестьянской традицией XIX века) выступали обычно вожди вчерашние — умерший Сталин, расстрелянный Берия, изгнанный с поста председателя Совета Министров СССР Булганин, члены «антипартийной группы» Молотов и Маленков, исключенные Хрущевым из высшего партийного руководства.

191 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 81832

192 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 81823.

193 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 86941.

194 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 90718а.

122

Вождь, который потерял свой пост, приобретал все мыслимые и немыслимые черты идеала. Он был как бы товарищем по несчастью и хорош был именно потому, что уже не имел власти. Так, вернувшийся из заключения по амнистии П. пришел на прежнее место работы, устроил в кабинете начальника дебош, подрался с милиционерами, называя их фашистами, гадами, предателями, а заодно обвинил их в том, что они «отравили Сталина»195.

Один из заключенных писал матери (с жуткими грамматическими ошибками): «Спрашивается, за что сняли из ЦК партии Молотова, Маленкова, Кагановича, а то, что Маленков стал создавать рабочим и крестьянам условия, чтоб народ расцветал. А Хрущеву не понравилось, нашел нужным обвинить старых наших революционеров, которые строили социализм, и дни оказались враги народа...».

Носители подобного типа сознания были способны (именно' в силу своеобразия своего манихейского, «черно-белого» восприятия реальности) к стойкому сопротивлению. Из них иногда получались сознательные враги режима. Тот же автор письма, которого судили как раз не за уголовщину, а за «политику», в судебном заседании сказал: «Мне незачем защищаться. Против вас я буду защищаться тогда, когда у меня будет оружие. Я писал такие письма и буду писать. Нас таких много. И нам надо объединиться для общей борьбы...»196

Как видим, распространенная мифологема о «давших народу жить Маленкове и Молотове» питала не только уголовную оппозиционность власти. В ней было заключено фундаментальное недоверие к власти как возможному источнику «блага». Поэтому все, кто пытается «дать народу жить», не могут оставаться у кормила правления. Зло, заключенное во власти, немедленно расправится с ними.

Исчезновение «вождя» с политической арены превращало его в символ протеста. Чем хуже представляла поверженного кумира официальная пропаганда, тем большей «святостью» могли наделять его маргиналы. Дважды судимый рабочий И., школьник 10 класса Ч. и безработный А., постоянно слушавшие передачи «Голоса Америки» и Би-би-си, не только осуждали подавление революции в Венгрии и рассказывали антисоветские анекдоты, т. е. занимались вроде бы осмысленной антисоветской пропагандой, но и хулигански выкрикивали на улицах «Бей коммуни-

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 43427. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 83645.

123

стов», уверяя, что если бы «агент империализма» Берия совершил переворот, то жилось бы лучше197. Так что даже кровавый Берия, уничтоженный и, казалось бы, полностью дискредитированный своими противниками, в мифологическом сознании мог получить лавры положительного героя. -

В пантеоне униженных и оскорбленных вождей можно было встретить даже Троцкого. К., прежде судимый за хулиганство, который как раз «восхвалял врага народа Троцкого»198, родился в 1919 году и, следовательно, никаких личных воспоминаний о революционных заслугах одного из главных руководителей большевиков в первые годы Советской власти иметь не мог. Значит, он исходил из того, что если советская пропаганда Троцкого ругает, то он точно был «за народ». Здравствующие «вожди», напротив, были плохи по определению199.

Интересно, что похвалы в адрес бывших коммунистических лидеров иногда замечательным образом сочетались с изображениями все той же свастики и другой вполне антикоммунистической символикой200. Это лишний раз доказывает: поверженные вожди для определенного типа сознания были не альтернативой «хорошего коммунизма» «плохому коммунизму», а убедительным подтверждением того, что «хороший человек» среди «начальства» долго не удержится. Этим психология маргиналов существенно отличалась от психологии многих «идейных антисоветчиков» 1950-х гг., уверенных в осуществимости «хорошего коммунизма».

Поверженный «вождь» мог выступать и в роли «исчадия ада» (результат сохранявшейся «приоткрытости» личности для официальной пропаганды и готовности следовать ее мифам, а не творить свои). Тогда, соединяя обидчиков (милиционеров, тюремных надзирателей и т. д.) с абсолютным воплощением зла, человек как бы отказывал своим врагам в праве представлять власть и пользоваться ее защитой. Агрессия же приобретала некую «моральную» мотивировку. Например, заключенный С. (30 лет, две судимости), наряду с выкриками в камере штрафного изолятора «Бейте краснопогонщиков! Долой советскую власть. Приходи, Эйзенхауэр. Дайте сюда Трумэна!», называл работников тюрьмы «бериевцами»201. Т., находясь в заключении и считая себя несправедливо осужденным, называл коммунистов

197 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 79317.

198 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 84969.

199 ГАРФ: Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 89379.

200 См.: ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 86402.

201 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 78897.

124

кровопийцами и «булганинцами», добавляя, что когда к власти придет Маленков, он (Т.) повесит председателя Президиума Верховного Совета СССР202.

Сознание маргиналов, особенно пьяных маргиналов, могло интерпретировать реальность как миф и соединять несоединимое. Когда тридцатишестилетний К. (прежде судимый, нигде не работал), напившись пьяным, хулиганил, дрался, обещал избить председателя поселкового совета, он не только попутно ругал советское руководство, а заодно евреев, украинцев и грузин, но и «восхвалял врага народа Берию» (очевидно, за знаменитую амнистию), который, подчиняясь законам мифа, как бы уже и не был грузином203.

Иногда в пьяных выкриках «вынужденных уголовников», например, П. (шесть судимостей за прогулы и самовольное оставление производства во времена Сталина) устанавливалась «правильная» связь между вождями и их национальностью. Обиженный отказом солдата-грузина выпить с ним в буфете на вокзале в Красноярске П., чтобы усилить оскорбления, принялся ругать не просто грузин, но еще и Сталина — главного своего обидчика, тоже грузина, дурные свойства которого он как бы приписывал своему «оскорбителю», присовокупляя к нынешней обиде еще и все прошлые204.

Тема враждебных «других» — коммунистов, «начальников», представителей других национальностей и т. д., которые не дают жить «нам», которые ответственны за все зло этого мира, иногда отдавала отвратительным запахом кондового антисемитизма. Встречались среди уголовников и маргиналов (и не только среди них) совершенно патологические антисемиты, строившие свою «картину мира» на образе «зловредных евреев», а программу спасения видевшие в печально известном кличе дореволюционных погромщиков: «Бей жидов! Спасай Россию!». Именно эту фразу постоянно- выкрикивал в пьяном виде опустившийся экспедитор 3., участник войны, награжденный орденом, исключенный из ВКП(б) и судимый в 1945 году205. Такое «объяснение» он нашёл своей личной жизненной драме.

«Хулиганская антисоветчина» (повышенно эмоциональная и спонтанно агрессивная) наиболее близка к интересующим нас «антисоветским выкрикам» во время массовых беспорядков. Люди, способные на более сложные, неспонтанные, не имевшие

202 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 73678.

203 ГАРФ Ф Р-8131. Оп. 31. Д. 42269; Ф. Р-9474. Оп. 39. Д. 641.

204 ГАрф ф р_8Ш. Оп. 31. Д. 43126; Ф. Р-9474. Оп. 39. Д. 24.

205 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 79312.

125

антисоциального характера «цивилизованные» формы протеста — от написания анонимных трактатов и писем до создания подпольных кружков, групп и организаций, имели более рациональные мотивы, иную логику рассуждений, более организованное речевое поведение и в волнениях городских маргиналов не участвовали. А обычные городские обыватели (нормальные, более или менее довольные своей жизнью люди), даже если им и свойственно было мифологическое восприятие действительности, еще достаточно зависели в 1950-е гг. от коммунистической мифологии, действие которой многократно усиливалось тотальной пропагандистской обработкой. Для того, чтобы такие люди втянулись в волнения городских маргиналов и даже поддержали их против милиции, должна была произойти либо вопиющая политическая ошибка, либо очевидное злоупотребление властью. Сохранявшиеся среди населения СССР романтические мечты о светлом коммунистическом будущем и настоящем и создававшие психологическую основу стабильности режима, становились тогда мотивом агрессии, а попранная' справедливость (действительно или мнимо — в данном случае-значения не имело) превращала городских обывателей в пассивно сочувствующую либо даже активно действующую толпу, которую вели за собой маргиналы. В этом смысле, как это: ни парадоксально, прагматический цинизм и деградация; «коммунистической мечты» в 1970— 1980-е гг. создавали гораздо меньше возможностей для вовлечения городских обывателей в беспорядки. Они приспособились к власти и ее несправедливостям, знали действительную цену ее мифам и совершенно не собирались рисковать собой ради легенды о «настоящем коммунизме».