Душевная жизнь человека во многом зависит от внешних условий его проживания. С середины ХХ века на человечество обрушился целый шквал невиданных доселе явлений, которые значительным образом повлияли на психическое состояние как отдельных людей, так и общества в целом.
В нашем обществе грех настолько укоренился, что воспитание и развитие человека уже с младенчества формируют его предрасположенность к душевным заболеваниям. Сегодня пастырям приходится сталкиваться с людьми, которые психологически почти не способны вести жизнь хотя бы приближенно напоминающую православный уклад наших благочестивых предков.
Современное развитие психологии приводит к открытиям и разработкам методов лечения души человека, которые тем или иным образом на протяжении многих лет органически присутствовали в православной церковной жизни. В этих совпадениях мы получаем контактную область между современной психологией и пастырским душепопечением, благодаря которым неверующий психолог может воочию убедиться в том, что Церковь имела богатый опыт реальной психологической помощи еще задолго до того, как были сделаны фундаментальные научные открытия в области психологии. А пастырь, в свою очередь, может узнать об иных принципах душепопечения (т.е. психологической помощи), которые сформулированы в современной психологической науке. Кстати, именно этот факт способствовал обращению в Православие немецкого ученого-психиатра Э.Кречмера, констатировавшего, что его приход в Православие связан с осознанием ученым того, что православное учение наиболее полно и глубоко отражает психические процессы в человеческой душе. [1]
Нет нужды говорить о том, что большинство современных пастырей не обладают той мерой духовности, той мерой богообщения, которые в древности были присущи благодатным старцам. Именно благодаря этим качествам они успешно поднимали человека из глубины падения и приводили его к покаянию и спасению. Однако, и сегодня перед каждым священником стоит задача раскрытия возможности другой жизни, иного проживания, чем то, которое сложилось ввиду воспитания, образования, окружения и стало мировоззрением, «картой мира» воцерковляющегося человека. Пастырь может показать человеку то, каким он может стать, т.е. раскрыть ту красоту его богоподобия, которую можно приобрести, поднимаясь по лестнице исполнения заповедей Божиих. Важно суметь расширить, открыть и показать возможность иных путей, нежели те, которые ведут к погибельным самозамкнутости и самодостаточности. Желательно, чтобы пастырь попытался снять ограничения, наложенные воспитанием, обществом и другими факторами, помог человеку подойти к тем границам, за которыми становится возможным восприятие слова Божия и вхождение в жизнь церковную. Со временем они станут частью его собственного опыта, собственного переживания.
Уповая на содействие Божие, от которого зависит исход душепопечения, пастырю необходимо самому прилагать собственные усилия к оказанию помощи теми или иными практическими средствами. Преподобный Иоанн Лествичник в «Слове к пастырю» говорит об избирательности средств и индивидуальности подхода к каждому из пасомых. Уподобляя пастыря врачу душ, он советует стяжать ему
«пластыри, порошки, глазные примочки, пития, губки, небрезгливость, орудия для кровопускания и прижигания, мази, усыпительные зелия, ножи, перевязки. Если мы не имеем сих припасов, то как покажем врачебное искусство?». [2]
И далее преподобный Иоанн разъясняет символическое значение каждого из перечисленных средств.
Пастырю необходимо научиться всматриваться, вслушиваться, вчувствоваться в человека.
«Тем, которые подобны крепким юношам, ревностно и мужественно подвизаются на духовном поприще, предлагай лучшее и высшее, а тех, которые разумением и жизнию остаются позади, питай молоком, как младенчествующих. Ибо для всякой пищи есть свое время: часто одна и та же пища в некоторых производит усердие, а в других печаль. При сеянии духовного семени должно рассуждать о времени, о лицах, о количестве и качестве семени». [3]
Однако, к прискорбию, приходится признать наличие в современном духовничестве директивного, грубого вторжения пастыря во внутренний мир человека с перестройкой (а часто и ломкой) пасомого «под себя», создание духовником духовного чада «по своему образу и подобию». Иногда подобные действия проявляются как следствие самомнения и гордыни священнослужителя. Однако, хочется считать, что чаще всего попытка подогнать пасомого под свой, субъективный религиозный опыт проявляется в современном пастырстве вследствие незнания иных подходов, иных путей душепопечения. Более того, в литературе по пастырскому богословию почти не встречается практический инструментарий такой работы.
О некоторых ошибках подобного душепопечения, о практических методах и приемах пастырской помощи и пойдет речь в этой главе.
Довольно часто от современных священников можно услышать рассуждения и святоотеческие цитаты о необходимости борьбы со страстями. Однако контекст рассуждений таков, что вместо искоренения страсти человек начинает подавлять гневательную часть души, вложенную в него Богом. После некоторого времени, проведенного в такой (неправильной!) душевной работе, человек становится безжизненным, лишенным всякого интереса, подавленным, пребывающем в оскудении душевных сил, но считающим себя достигшим некоторого успеха, т.н. «бесстрастия». Таким образом происходит подмена святоотеческого учения о достижении подлинно высоких духовных состояний отцов-подвижников ложной духовностью, не имеющей с подлинной ничего общего. Жертв подобного воспитания можно видеть во многих современных храмах и монастырях: безвольные, апатичные, лишенные целеустремленности и ответственности, но крайне ранимые юноши и девушки, неспособные самостоятельно решить ни одного серьезного жизненного вопроса. Духовник первоначально может испытывать радость от подобного «исправления» человека, однако затем он начинает тяготиться его инфантильностью и назойливостью и не знает, как выйти из ситуации.
Что же происходит на самом деле? Ведь вроде бы все делается правильно, «по благословению». Необходимо дать определение понятию «благословение» в контексте поднятой проблемы.
Благословение в определении пастырской психологии можно определить как благое слово духовника, полагаемое на ответственное решение духовного чада. К сожалению, большинство неофитов видят в жизни по благословению возможность ухода от ответственности за свои действия и поступки. Безответственные решения и необдуманные шаги приносятся под благословение духовнику для того, чтобы, не долго думая, всю вину за то, что не получится, свалить на батюшку.
Подобные люди изо всех сил стремятся заставить или убедить священника принять решение за него. Одна из главных задач пастыря — не допустить этого. Чтобы все-таки добиться этого, окормляемый будет преувеличивать свою беспомощность, подталкивая пастыря к тому, чтобы он взял на себя полноту заботы о человеке и ответственность за его жизнь и поступки.
Находясь в критической ситуации или же просто уходя от ответственного решения, окормляемый будет пристально изучать каждое слово, каждый жест священника, анализируя затем каждое слово, возможно, даже случайное, ища ключи разгадки того, каковым духовнику видится правильное решение.
Независимо от своей умудренности и опытности, большинство людей желают найти духовника, который освободил бы их от бремени ответственности. Разочарования и обиды, бесчисленное количество которых известно каждому священнику, зачастую происходят оттого, что пасомый рано или поздно понимает, что духовник не избавит его от бремени ответственного решения.
В подобных случаях пастырь обязан обратить внимание на степень личной ответственности за тот или иной поступок человека, и только после этого призвать помощь Божию посредством благословения.
Священнику необходимо уметь, указывая на разрушающие действия неконтролируемых душевных импульсов, показать возможность их положительного использования. Святые отцы учат, что не гнев сам по себе вреден, но греховна его направленность на ближнего. В то же время он выполняет положительные функции, когда направлен против страстей и демонических сил. Афонский старец Паисий (Эзнепидис, 1924–1994) свидетельствует:
«Если мягкий нрав в духовном преуспеянии помогает однажды, то гневливый помогает гораздо больше, достаточно только силу этого гнева направить против зла, против своих душевных страстей».
Подобным образом и сила упорства и настойчивости, направленная на борьбу с грехами, если не придать ей правильного нравственного вектора, может выражаться в обычной жизни как упрямство.
Как искусный врач, дающий одному больному одно лекарство, а другому — иное, пастырь должен исправлять не только утешая, но и применяя строгость, т.е. использовать широкий арсенал средств воздействия для руководства пасомыми.
Духовнику ни в коем случае нельзя использовать людей в своих каких-то корыстных целях, манипулировать ими, т.к. этим можно бросить тень подозрения не только на свое пастырское служение, но и на само пастырство в целом.
Священник должен руководствоваться одной целью — оздоровлением душевной и духовной жизни человека и содействием ему в спасении.
Многие приемы и методы, разработанные в психологической науке, в наше лукавое время успешно используются для достижения своих корыстных целей различными группами лиц не только в нашей стране, но и во всем мире. Они широко используются в бизнесе — в целях сбыть произведенный товар [4] , на телевидении — для насаждения соответствующей идеологии, в рекламе — ради того, чтобы побыстрее сбыть залежалый товар и во многих других областях.
Знание психологических законов подобно обладанию хирургическим ножом: им можно убить человека, а можно спасти ему жизнь. Слово, посредством которого происходит взаимодействие людей — меч обоюдоострый, который может служить или к погибели или ко спасению. И если знание психологических законов уже используется во зло, с целью манипулирования общественным сознанием, то тем более его необходимо использовать во благо, во-первых, для обнаружения и выхода из ситуации манипулирования собою, во-вторых, для реальной психологической помощи душевнобольному человеку.
В этой главе приводятся некоторые методы и практические приемы психологической помощи пастыря, как имеющие аналоги в святоотеческой и житийной литературе, так и иные, подтверждающие основные положения святоотеческой концепции природы человека, а значит исключающие возможность насильственного вторжения в душевную природу человека, непременно сохраняющие свободу выбора.
Среди предлагаемых методов и приемов читатель может обнаружить как нечто новое, так и то, что уже хорошо известно. У каждого человека, который работает с людьми, тем более у священника, существуют определенные жизненные наработки, которые бессознательно используются в процессе общения и воздействия на других людей. Одна из целей приводимых ниже методов и приемов заключается в том, чтобы помочь читателю осознать и научиться сознательно использовать их в процессе душепопечения.
Каждому из нас в жизни встречался человек или несколько людей, которые повлияли на изменение нашего поведения или отношения к жизни, а то и вовсе перевернули старые представления. Каждый человек, загнанный в тупик своими жизненными проблемами, с надеждой ищет того, кто, внимательно вникнув в них, разделит этот душевный груз.
Довольно благотворно кому-то подготовить такого человека к первой встрече со священником: объяснить, как себя вести, как построить ход беседы, убедить, что батюшка выслушает, поймет и даст совет.
Сам факт ожидания встречи с мудрым, добрым, чутким священником, который поможет, подскажет, посоветует, как поступить в том или ином случае, мобилизует душевные ресурсы человека. Надежда на положительное разрешение проблемы сама по себе становится действенной силой изменения в лучшую сторону.
В начале общения со стороны священника желательно произнести несколько фраз, которые снимут напряжение ожидания чего-то неизвестного, боязнь, возникающую от неопределенности: «правильно ли я себя веду?», «что я должна говорить?» и т.п.
Важно осознавать, что забота, внимание и участие, проявленное со стороны священника по отношению к пришедшему как к гостю, является началом установления отношений доверия и взаимопонимания, а значит началом их совместной работы.
Примером таких раскрепощающих предложений могут быть:
— предложение снять верхнюю одежду;
— расположиться поудобнее;
— сообщение о том, что человеку не нужно ничего делать, просто рассказать, что привело его к священнику;
— предложить после этого побеседовать по теме поднятой проблемы;
— выразить свое желание совместно поискать пути выхода из сложной ситуации, предложить обучить его действовать по-иному в тех или иных ситуациях.
Чтобы снять ощущение неудобства, священнику необходимо сразу сообщить, каким объемом времени для беседы он располагает.
«Не может врач исцелить больного, если сей не убедит врача просьбою и открытием язвы с полной доверенностью. Устыдившиеся врачей подвергали раны свои гниению, а многие нередко и умирали», — пишет преподобный Иоанн Лествичник. [5]
Как расположить пришедшего человека к раскрытию в самой глубины своей души для того, чтобы по вере слову священника получить исцеление? Необходимо создать атмосферу понимания, безопасности и покоя, благодаря которой это может произойти.
Прежде чем выслушать чей-либо совет или наставление, большинство людей предпочитает убедиться в том, что их правильно понимают. Иногда бывает так: человек подробно рассказывает о своих переживаниях, а его утешают словами, на первый взгляд не связанными с теми переживаниями, которые он пытался донести. Тогда он начинает сопротивляться, внешне или внутренне, подсознательно, с недоверием встречая говоримое ему пастырем.
Для того, чтобы этого не случилось, священнику необходимо, во-первых, по-настоящему проникнуться сочувствием к переживаниям человека, во-вторых, проявить вовне это понимание. Наиболее эффективным будет, если он будет повторять произнесенные человеком слова, и, восстановив словесно рассказанное им, скажет слова наставления и утешения. Пришедший может и не осознает их связанность с тем опытом, о котором только что рассказывал, но слова батюшки коснутся разбитого жизнью или раненого грехом сердца.
Пастырь совершит ошибку, если в процессе общения начнет возражать относительно неприемлемых для него лично рассуждений пасомого, поскольку они могут показаться ему чуждыми, абсурдными или даже враждебными. Но для того, чтобы человек расположился в доверии к батюшке, последнему вовсе не нужно разделять с ним его убеждений. Важно показать, что пастырь понимает и принимает человека с его проблемами, подобно тому, как родитель понимает ребенка, далеко не разделяя «горя» малыша, потерявшего любимую игрушку. Но если ребенок чувствует, видит, слышит, что папа (или мама) понимает причину его слез, он легко успокаивается.
И еще очень важное замечание. Не зная, кем себя представляет наш собеседник, кем он является в своих собственных глазах, каковы его цели, пастырь не добьется успеха в установлении доверительных отношений.
Кроме того, пастырь должен не только понять это, очень важно показать свое понимание собеседнику.
Хороший пастырь непременно должен владеть искусством коммуникации. Восприятие священника надолго остается в памяти таковым, каковым оно было в первые минуты общения. Существуют очень простые действия, которые в любой ситуации позволят облегчить эти первые минуты. Среди них улыбка, обращение к человеку по имени, добрые (но непременно искренние) слова в адрес встретившегося человека.
Улыбка обезоруживает любого, даже очень критичного собеседника. «Не угрюмничайте!» — советует Святитель Феофан Затворник своим духовным чадам, включая и пастырей.
Употребление имени собеседника делает контакт личным, показывает собеседнику, что вам не все равно, с кем вы общаетесь.
Доброе слово, искреннее внимание, ощущения понимания и осознание, что меня понимают и любят таким, каков я есть, может расположить и ребенка, и взрослого, открыть дорогу к глубокому, плодотворному общению.
При этом необходимо обладать как минимум одним, но довольно редким качеством: умением слушать. Очень часто человеку нужно прежде всего не обменяться мнениями, а выговориться, «излить душу». Вообще человек устроен так, что ему гораздо интереснее говорить на те темы, которые интересны ему, и мало кто заботится о том, насколько они интересны собеседникам. Поэтому священник, умеющий слушать, помимо того, что приобретает информацию о собеседнике, причем далеко не только ту, которая содержится в произносимых словах, «набирает очки» в целом в их отношениях. «Какой мудрый и добрый батюшка, как он мне помог», — говорит часто человек, не задумываясь о том, что словесной помощи по сути-то не было, говорил он сам, просто его внимательно выслушали.
Часто пришедший к пастырю человек бывает обеспокоен своей проблемой, испытывает чувство неуверенности, боится произвести невыгодное впечатление или оказаться непонятым, наконец, просто расстроен своими неприятностями. Священник должен помочь ему справиться с этими трудностями. Ни в коем случае не нужно сходу исправлять пришедшего, скорее желательно помочь ему осознать, в чем нужно покаяться, дать импульс душевных сил, снять необоснованные тревоги, по-новому взглянуть на привычные вещи и благодаря этому получить дополнительный выбор.
Для оказания реальной помощи также необходимо, во-первых, соблюдение принципа указанного Евангелием безоценочного подхода к пришедшему человеку: «Не судите, да не судимы будете», во-вторых, сосредоточенность именно на проблеме собеседника, а не на той, которая волнует в настоящее время самого пастыря. Как только священник начинает оценивать действия человека, последний может испытать естественное желание попросить «не учить его жить» и закрыться. Аналогичный результат обеспечен и в том случае, если каждый из собеседников (как это очень часто бывает) говорит о своем, на самом деле не слыша другого. Это может происходить следующим образом. Человек пришел к священнику разрешить свою конкретную проблему. Батюшка, к примеру, скучает. Обрадовавшись возможности пообщаться, батюшка начинает делиться своим, наболевшим... Пришедший терпеливо ждет паузы для того, чтобы начать говорить о своем. Не дождавшись ее, он уходит, так и разрешив своего вопроса.
Еще трагичнее выглядит ситуация при которой священник, выслушав краткий рассказ человека вместо реальной душепопечительной помощи начинает навешивать ярлыки («Это у тебя от гордости», «Ты в прелести», «Ты — бесноватая» и т.п.). Оказывает ли навешивание ярлыков реальную помощь человеку? Вряд ли. Чаще всего наоборот. Человек, услышавший из уст уважаемого им пастыря известие о своей бесноватости начинает вести себя соответствующим образом...
В повседневном общении большинство людей почти не способны проявлять искренний интерес к партнеру по общению как к личности, представляющей уникальную и неповторимую ценность в очах Божиих. Как правило, нам что-то нужно друг от друга, и это заслоняет все остальное. Общение со священником должно кардинально отличаться от всех иных встреч и обсуждений личных проблем с другими людьми.
Во-первых, желательно, чтобы пастырь помог собеседнику высказаться без помех. Для этого лучше меньше перебивать его, прерывать или сбивать с мысли. Как один из наиболее действенных методов следующий: во время беседы батюшка способствует тому, чтобы человек высказался как можно полнее, показывая ему, что его слушают и понимают, но делает это максимально нейтрально — кивком головы, междометиями, короткими позитивными репликами: «Да-да...», «Я понимаю...», «Угу...». Без таких одобряющих сигналов собеседнику говорить трудно.
Активное слушание предполагает большее участие в диалоге обеих сторон, хотя по-прежнему говорит в основном один из участников. Задача второго — дать более развернутую обратную связь, показывающую заинтересованность, понимание, согласие или несогласие со сказанным. Этим целям прежде всего служит перефразирование — повторение мысли собеседника своими словами в концентрированном виде: «Если я правильно понял, то...», «Иными словами, вы полагаете...». Чтобы не перебивать говорящего, сбивая его с мысли и раздражая, перефразировать нужно, дождавшись паузы. Тогда он убедится в вашем внимании и в точности вашего понимания его мыслей.
Иной вид слушания представляет способность к эмпатии-сопереживанию, достижению резонанса с чувствами другого человека, к пониманию его не на логическом, а на эмоциональном уровне. Если вы внимательно выслушали человека, ему будет легче выслушать вас.
Нерефлексивное слушание неуместно в ситуациях, когда человек ждет более развернутой реакции — совета, возражения, одобрения или удивления, а также если пассивное слушание явно противоречит нашим интересам.
Протоиерей Владимир Воробьев уподобляет жизнь духовную восхождению в горы.
«...Вот какая-то туристская группа подымается все выше и выше. Сначала это лесистые тропки, очень красивые ущелья, дорога, а там, глядишь — альпийские луга, леса уже нет. Еще выше подымаешься и попадаешь в ущелье, где нет никакой растительности, только низкорослые кустарники, небольшая травка и высокие снежные горы, с которых сползают ледники. Из этих ледников берут начала реки. Доходишь до места, где обычно бывает приют, и дальше на перевал нужно идти уже по снегу, лезть на ледник. А для этого необходимо иметь специальное снаряжение: ботинки, ледорубы, связки, инструктора совсем другого, уже не туриста, а альпиниста. И поэтому на таком рубиконе туристы останавливаются и уже дальше не идут.
Дальше смертельно опасно, дальше другая категория трудности. Туристские прогулки на этом уровне заканчиваются. Скажем, до высоты две с половиной, три тысячи метров такому туристу можно дойти. А на четырехтысячную высоту никак не залезешь, если ты не альпинист. Туда не пускают, нельзя, а полезешь — убьешься.
Нечто подобное видно и в нашей церковной жизни. Наша церковная жизнь доводит нас до определенной высоты. Здесь мы с уверенностью бегаем, прыгаем, трудимся, что-то строим, устраиваем. Но все это до какой-то отметки. А дальше? Мы не знаем, как надо жить дальше. И, оказывается, что инструкторов или проводников, которые знают, как дальше жить, уже практически нет, они недосягаемы...».
Работа проводника в горах может быть разделена на три этапа:
— перед тем как объяснить трудности восхождения, проводник убеждается, что его подопечный способен осуществить это восхождение;
— затем проводник объясняет назначение оборудования;
— наконец, проводник ведет и сопровождает человека, показывая, как лучше проходить различные отрезки пути.
Подобные три этапа присутствуют и в правильном духовном руководстве.
Согласится ли человек с вывихом ноги пойти с человеком со здоровыми конечностями, если последний не знает о болезни своего спутника? Другими словами, пойдет ли человек за священником, если пастырь не сообщил ему, в какую сторону и зачем они пойдут. Если мы дадим знать, что пойдем по нужной ему дорожке в нужном ему направлении, т.к. нам по пути, с той скоростью, которая его устроит и не вызовет боли в его больной ноге, то он даст согласие на наше совместное путешествие. При этом ведущему совсем не обязательно тоже становиться хромоногим.
Для успешного ведения пасомый должен быть уверен, что священник понимает его как можно на большем количестве сознательных и бессознательных уровней, важных для общения, т.е. в большем количестве репрезентативных систем и невербальных жестов. [6] Чем шире, многограннее это понимание, тем большая мера взаимопонимания раскрывается пред ними.
Без помощи проводника трудно, а то и вовсе невозможно покорить вершину, так же, как и без помощи духовника, как утверждают святые отцы, невозможно позитивное движение в жизни духовной.
Для успешного ведения человека, особенно, если он находится на стадии формирования доверия, или еще не доверяет пастырю, необходимо по возможности избегать директивности как естественного источника сопротивления греховного разума. В одной из пастырских бесед митрополит Антоний Сурожский указывает, что роль духовника подобна роли дорожного указателя, к которому обращаются, когда не знают направления дальнейшего движения.
Наиболее уместной формой духовного руководства является общение в форме предложений, которые пасомый может принять или отвергнуть. Побуждать, но не управлять, показать дорогу, проложить направление — вот основная задача пастыря.
В то же время пастырь должен быть готов справиться с ситуацией, когда человек, пришедший за советом, начинает рассказывать все свои чувства, переживания, помыслы по самым различным жизненным ситуациям, бессистемно перескакивая с одной мысли на другую. Заметив эту бессистемность и сумбурность изложения, пастырь может предложить пришедшему идти в решении проблем поступенчато, поэтапно. Священник может помочь человеку в решении жизненных вопросов тем, что возьмет на себя инициативу переходить к последующей теме лишь окончив обсуждение предыдущей.
Обращаясь к человеку по имени, мы обращаемся к самой личности человека. В православном богословии имя рассматривается как энергия, неотделимая от самой сущности. Личность неуловима сама по себе, но имеет свое проявление во всей природе человека и особым образом раскрывается в имени. Потому мы можем выразить свою любовь и уважение словесно, если чаще будем обращаться к человеку по имени. Сам же человек, чувствуя к себе такое отношение, открывается и устанавливается добрая атмосфера взаимопонимания.
Если разуму соответствует язык понятийный, то для сердца есть свой собственный язык. Когда беседа идет на языке разума, преобладает сознательное осмысление, доминирование логического подхода к произносимым словам. Когда же люди беседуют «по душам», то «сердце сердцу весть подает», смысл слов касается самой глубины личности собеседника.
Языку разума свойственно рациональное, конкретное, аналитическое, напряженное, управляемое восприятие. Он чаще всего частичен и тенденциозен, по характеру своему описателен и логичен. Язык сердца характеризует восприятие интуитивное, абстрактное, спокойно-открытое, спонтанное. По характеру своему он образный, метафоричный, недирективный, часто использует глаголы, обозначающие душевные переживания.
Глубокая, плодотворная беседа с пастырем должна происходить в атмосфере покоя, радости, неспешности, и непременно на языке сердца. Если пастырь сумеет снять напряжение и обратить человека к его сердечному миру, ввести в состояние некоей отстраненности от повседневных забот и тревог, что на языке аскетики носит наименование «внутрьпребывания» (Свят. Феофан Затворник), то он сможет на время общения устранить приобретенные пасомым ограничения, накопленные в течение его жизни.
Подобная отстраненность легко достигается благодаря установившимся доверительным отношениям, эмпатии со стороны духовника.
Упомянутое состояние — привычное явление, с которым мы сталкиваемся довольно часто. В течение дня у нас нередко наступают моменты задумчивости, рассеянности, отрешенности, отключения внимания. В некоторых ситуациях: интересный фильм, путешествие, вождение автомобиля, ожидание в приемной, чтение — это происходит довольно непроизвольно.
Подобное отключение внимания — довольно естественное явление, и оно обладает своими особенностями. Замечено, что каждые 90 минут мы как бы отстраняемся на несколько мгновений. В это время, когда снижена привычная рефлексия на внешние раздражители, сердце наиболее открыто для положительного изменения. Именно в этом состоянии душа человека наиболее обучаема по отношению к иному сердечному настроению и по резонансу способна на глубоком уровне услышать слово и мысль, произносимую священником.
Любое положительное изменение в структуре человеческой личности является определенной работой, нелегким душевным трудом. Да и само слово «покаяние» в переводе с греческого означает «изменение». Однако большинство людей, живя греховной жизнью, страдая и мучаясь от собственных греховных страстей, все же не изменяются. Можно предположить, что одним из препятствий на пути изменения являются мощные сопротивления греховного разума человека, который способен все объяснить в пользу греховной страсти. Так, например, человек может сказать: «меня несправедливо обидели, они сами виноваты» вместо «я впал в обиду и раскаиваюсь в этом», ибо последнее — значительный труд души, а первое оставляет человеку возможность ничего в себе не менять. Убежденность в собственной правоте у человека, доверяющего своему греховному разуму, настолько сильная, что доказать ему что-либо на языке логики совершенно невозможно.
«...В лучшей и высшей стороне своего существа (бытия) разум служит средством и дает материал для дальнейшего движения в деле духовной жизни, именно: возбуждает чувство и движет волю к познанию истины — Христа. Но его понятия вообще холодные; он не может дать ни ощущения, ни чувства,— тем более живого; это последнее исключительно принадлежит сердечной силе». [7]
Этот же разум, движимый гордостью, создает целые системы для утверждения своей самодостаточности. Целые поколения воспитывались в атмосфере, где интеллектуальная способность утверждалась как единственный инструмент познания окружающего мира. Сегодня нередко можно встретить воцерковляющегося интеллектуала, желающего и в духовной области все понять умом. Иногда скрытый мотив, основанный на такой установке, может служить причиной поступления в Духовную Семинарию. При этом блестящее знание Догматического Богословия, Литургики, Гомилетики, святоотеческого наследия и других дисциплин может послужить формированию высокого уровня самодостаточности и гордости, мощного ощущения себя «знающим и владеющим» непосредственно областью духовной жизни. И только если рядом с таким человеком окажется пастырь, который добрым и любящим участием своим раскроет сердечную, доселе неизвестную (но, возможно, интеллектуально осознаваемую) жизнь сердца, обучит его доверять движениям своего сердца, произойдет его подлинное преображение.
Святые отцы утверждают, что разум и свобода — формы проявления личности человека. Основа же человеческой личности – сердце.
«Обыкновенный сон происходит от того, что душа, как бы свертывая свои личные формы жизни, — сознание и свободу, заключается в глубоком и мрачном лоне своего существа и вместо разумно-свободной жизни начинает жить природною жизнию сердца. Душа заключается сама в себе, в глубине своего внутреннего мира — в сердце. Находясь в лоне своего собственно существа, она подчиняется внутреннему ходу своей жизни, начинает жизнь сердечную, раскрывая сокровенные силы своего существа. В существе души заключено все, что есть на поверхности ее — в области свободно-сознательной». [8]
Греховный разум всячески отвергает всякий совет, всякое слово, направленное на изменение греховного поведения человека, в виду чего возникает ситуация, в которой человек не понимает и не хочет слышать увещеваний пастыря.
Можно оставить в покое этого человека и не пытаться как-то положительно воздействовать на него до тех пор, пока благодать Божья не коснется его сердца, и он придет в нормальное состояние. Но очень часто случается, что таковое оставление ведет человека к совершенной погибели. Пастырь же, со своей стороны, должен приложить все усилия для того, чтобы этот человек не покатился по склону пагубного падения в своеволие. В этом случае необходимо обойти сопротивление греховного разума и обратиться непосредственно к сердцу человека, используя не понятийный язык, а язык, свойственный глубинной структуре души человеческой. Но в этом случае возникает вопрос — не происходит ли тем самым насилие над свободой человека? И оправдано ли подобное воздействие на человека со святоотеческой точки зрения?
Если понятие о свободе относить только к разуму, то хотя и не насилие, но обхождение свободы разума, оправдывающего грех, в процессе пастырского душепопечения может иметь место. Преп. Макарий Египетский, согласный в этом вопросе с другими святыми отцами, пишет:
«Как супротивная сила, так и благодать Божия, оказываются побуждающими, а не приневоливающими, чтобы вполне сохранились в нас свобода и произвол». [9]
Св. Максим Исповедник отличает естественную волю в человеке от воли выбирающей, свойственной личности. [10] Личность же есть
«образ Божий в человеке, есть свобода человека по отношению к своей природе». [11] А «воля выбора есть тот личный суд, которым я сужу природную волю, принимая ее, отвергая или направляя к другой цели и, очищая ее от греха, превращаю в волю подлинно естественную». [12]
Таким образом, мы видим, что свобода есть одно из свойств, присущих личности. Но ни в коем случае нельзя отождествлять личность и разум, так как
«личность есть несводимость к человеческой природе». [13]
В то же время в личности
«мы не найдем ни одного определяющего свойства, ничего ей присущего, что было бы чуждо природе». [14]
Поэтому неправильно будет свободу относить не к личности, а к природе человека — его разуму. Личность же присутствует как в разуме, так и в сердце человека, с присущими ей свободой и самосознанием.
Со святоотеческим взглядом на этот вопрос вполне согласуется позиция современной психотерапии. Известный психотерапевт Эриксоновского направления Стивен Гиллиген считает, что
«проблемы могут возникать тогда, когда человек отождествляет себя с самодостаточными сознательными процессами и утрачивает связь с более глубоким источником целостности».
«С этой точки зрения, сознательное понимание не является необходимым для осуществления позитивных изменений». [15]
С позиции святоотеческого учения, свобода человека может быть насилуема со стороны демонических сил, ибо такой власти им не дано Богом. Но они действуют
«в так называемых кладовых и складах души, устраивая там себе гнездо» [16] ,
и посредством
«разжжения страстных задатков в душе» [17] ,
минуя согласие на это разума. Принять или не принять то, что совершается в душе человека, зависит уже от разума. Именно поэтому, обращаясь непосредственно к сердцу человека, мы не насилуем ни свободу человека, ни парализуем способность разума принимать или не принимать побуждающие к добру слова или действия.
О допустимости, а иногда и необходимости такого подхода свидетельствует Святитель Иоанн Златоуст:
«Когда упрямство больных и жестокость самой болезни делают недействительными советы врачей, тогда, по необходимости, врачи прибегают к хитрости, чтобы можно было скрыть истину.
Я расскажу одну хитрость из многих, которые, устрояют врачи. К одному человеку пристала вдруг сильная горячка и жар увеличивался; все средства, которые могли бы утушить огонь, больной отвергал, а желал и усильно настаивал, умоляя всех приходящих к нему, принести ему много вина и дать ему утолить мучительную жажду. Но кто согласился бы доставить ему это удовольствие, тот не только усилил бы горячку, но и привел бы несчастного к умопомешательству. Тогда, когда искусство было бессильно и не имело более средств, но совершенно было отвергнуто, употребленная хитрость показала такую силу: врач берет глиняный сосуд, лишь только вынутый из печи, погружает его в вино, и потом вынув его пустым, наполняет его водою; комнату, в которой лежал больной, приказывает сделать темною посредством многих занавесок, дабы свет не изобличил хитрости, и дает больному пить из сосуда, как бы наполненного вином. Тот, прежде нежели взять сосуд в руки, вдруг обольщенный запахом вина, не хотел и разбирать того, что было дано ему; но, уверяемый обонянием, обманываемый темнотою и побуждаемый сильным желанием, выпил данное ему с великой охотою; и, насытившись, тотчас получил облегчение от жара и избег угрожавшей опасности.
Можно указать, что не только врачующие тела, но и пекущиеся об исцелении душевных болезней, часто пользуются таким врачевством.
Велика сила такой хитрости, только бы она употреблялась не с злонамеренною целью; или лучше сказать, ее должно называть не хитростью, но некоторою предусмотрительностью, благоразумием и искусством, способствующим находить много выходов в безвыходных положениях и исправлять душевные недостатки.
Часто нужно бывает употребить хитрость, чтобы достигнуть этим искусством величайшей пользы; а стремящийся по прямому пути нередко наносит великий вред тому, от кого не скрыл своего намерения». [18]
О допустимости использования подобного «врачебного искусства», в виду противоречивости духовных устремлений и душевных немощей, в человеке вплоть до насильственного воздействия в те периоды, когда властно действуют установки греховного разума, говорит преподобный Иоанн Лествичник:
«Видел я у многих благоразумных больных, которые, сознавая свою робость и немощь, умоляли врачей связать себя, хотя бы врачи того и не хотели, и в произвольном насилии лечить их; ибо дух их был бодр ради ожидаемого будущего, но плоть немощна, ради застарелых худых привычек». [19]
Как видно из контекста, слово «насилие» употреблено у Лествичника не в буквальном, а в душепопечительном смысле.
Переход с языка разума на язык сердца для того, чтобы преодолеть сопротивление греховного разума, является частью душепопечительной работы пастыря. Рациональная и сознательная часть личности человека, столь необходимая ему в практической жизни, должна уступить место интуитивной, спонтанной, сердечной.
Если человек, пришедший к пастырю, начинает свой рассказ непосредственно с тревожащих, негативных моментов или проблем, пастырь, воспользовавшись паузой, может предложить рассказать какое-либо положительное и приятное воспоминание. Это снимет напряжение, значительно облегчит их дальнейшее общение.
Язык — основа человеческого общения, при помощи которой мы доносим информацию до собеседника. При помощи слов мы делаем понятным смысл явлений и событий, выражаем свои мысли, эмоции, свое мировоззрение. Человек, его язык и его сознание неразрывны.
Отклик на сказанное слово при грамотном его использовании вполне можно прогнозировать заранее и даже формировать. Этим даром обладали и обладают многие современные пастыри и духовники, которым, благодаря их многогранной пастырской и миссионерской деятельности, по праву присваивали звание «всероссийских батюшек».
Многие эффективные приемы их проповедей, слов, случайных обращений являются плодом спонтанного, творческого, сострадательного отношения к каждой ситуации, к каждой человеческой беде, встретившейся на их жизненном пути. Любящими почитателями, верными духовными чадами все подмеченное, описанное и проанализированное составило бесценную сокровищницу опыта, изложенного в многочисленных Житиях и Жизнеописаниях.
Эта глава представляет собой попытку структурировать вербальную (словесную) сторону пастырского душепопечения как формы психологической помощи.
«Произнося невразумительные слова...
вы будете говорить на ветер».
1 Кор., 14; 9,11
«Если я не разумею значение слов,
то я для говорящего чужестранец».
1 Кор., 14; 11
Используемый пастырем язык должен быть прост и понятен пришедшему человеку. Желательно из речи исключить избыток славянизмов, цитат, ссылок на мнения других, более авторитетных людей.
Одним из элементов успешного сотрудничества, взаимодействия в отношениях с людьми является способность пастыря говорить с каждым человеком на его языке. Если пастырь хочет быть понятым и принятым своим собеседником, ему необходимо ориентироваться на профессиональные и социальные особенности пришедшего, его способности, убеждения и жизненные ценности. К примеру, узнав о профессии человека, пастырь может поговорить с плотником — о плотницких работах, со специалистом по информатике — о программировании, с детьми — на детском языке, непременно используя слова, уже употребленные человеком.
Одной из причин непонимания в межличностном общении митрополит Антоний Сурожский видит языково-понятийную несостыковку мировосприятий разных людей. Одно и то же слово в восприятии разных людей может носить разные оттенки. Особенно, если это касается области душевного и духовного опыта.
«Для того, чтобы говорить с другими о духовном опыте, нам приходится пользоваться словами, относящимися ко вне-духовной области. Когда мы хотим говорить о Божественной любви, нам приходится говорить о любви человеческой. Когда мы хотим описать отношение святого к Богу, мы употребляем такие слова, как «страх» — и это обманчиво, потому что этим же словом мы обозначаем нечто совершенно отличное от того благоговейного поклонения, какое свойственно святому. Это указывает нам, почему область психики почти всегда, за исключением великих святых, дает нам искаженную картину, как бы карикатуру того, что происходит в душе». [20]
На принципе подстройки к языку и ценностному миру другого основывал свою миссионерскую деятельность Апостол Павел. С иудеем он говорил как иудей, с еллинами — как еллин, для того, чтобы и тех и других привести ко Христу. Так поступали и оптинские старцы — Амвросий, Моисей, Варсонофий, Нектарий и другие.
«Неподражаемо было искусство отца архимандрита,— говорится в житии оптинского старца Моисея,— говорить с каждым в его тоне: с простыми попросту; с образованными на их языке, а с средними, сообразно с их пониманиями и их образом речи». [21]
Таковому искусству нужно обучиться и современным священнослужителям. Пастырь бывает порой способен только теоретически понять человека, но чаще всего никак не может полностью оказаться в мире его душевных переживаний.
Однако процессу более глубокого понимания может отчасти способствовать наблюдение и частичное следование жестикуляции человека, его манере выражать свои мысли, подстройка под ритм его дыхания (т.е. набраться терпения, не перебивая, говорить на выдохе собеседника, когда он закончил свою мысль).
Если эти принципы не соблюдаются, большинство из того, что говорит пастырь, может не доходить до пасомого. И ответственность за такое непонимание лежит не на человеке, пришедшем к батюшке, а на самом священнике.
Святоотеческая антропология выделяет пять органов чувств, через которые нам поступает информация из внешнего мира: зрение, слух, осязание, обоняние и вкус, которые в современной науке называют репрезентативными: визуальная (зрение), аудиальная (слух), кинестетическая (ощущения), олфакторная (обоняние) и густаторная (вкус). Каждый человек имеет свой неповторимый субъективный опыт, обусловленный как генетически, так и внешними условиями, в которых этот опыт приобретается.
Прожив и запомнив какой-то неповторимо индивидуальный опыт, мы можем сообщить о нем посредством слов. В одном контексте мы используем слова из одной репрезентативной системы, в другом — из другой. Например, об одном человеке мы говорим, что его приятно послушать, с ним приятно поговорить, он интересно рассказывает. Говоря о другом, который нам чем-то не нравится, мы характеризуем его злое выражение лица, его взгляд свысока, то, что «сам он весь какой-то мрачный, подозрительный». Третьих мы можем охарактеризовать как теплых или скользких.
Если потренироваться в том, чтобы всматриваться, вслушиваться, вчувствоваться в эти сообщения окружающих нас людей, со временем мы научимся, не задумываясь, фиксировать эти особенности их языка.
Иногда та или иная последовательность или словосочетание могут быть приятными или неприятными для нас. То же самое касается других людей.
Если мы не определим, к примеру, что для принятия или непринятия другим человеком того или иного решения, он вначале должен присмотреться, затем послушать какую-то информацию, а потом почувствовать, приемлема она для него или нет, то не можем ожидать от него согласия с нами. Обеднив эту цепочку, не обеспечив человека информацией по всем репрезентативным системам (и как это выглядит, и что об этом говорят, и как при этом чувствуют себя люди), с точки зрения законов нейро-лингвистики, мы не можем рассчитывать на полноту понимания.
Наверно, каждый имеет такой опыт: один стиль изложения (проповеди, лекции, сообщения) нам приятен, а другой — нет. Одни воспринимают речь в быстром темпе, другие — в плавном, третьи — в медленном, с паузами.
Для каждой репрезентативной системы существуют свои особые предикаты, которые конкретный человек чаще всего использует в разговорной речи. Улавливая их, мы можем определить и первичную систему репрезентации данного человека. По данным психологии, люди испытывают преткновения в понимании друг друга, если они говорят на разных языках, т.е. используют в речи предикаты различных репрезентативных систем. Пастырю следует уметь выражать свои мысли и желания не так, как ему кажется правильным и значимым, а на психологически приемлемом для пасомого языке, т. е. на языке его первичной репрезентативной системы, используя соответствующие слова и понятийные блоки.
Вот список предикатов, характерных для различных репрезентативных систем.
Визуальная система:
Предикаты цвета: красный, желтый, синий и др.; яркости: яркий, светлый, темный, контрастный, блестящий; насыщенности: ясный, тусклый, прозрачно, туманно; контура: обрисовать, чертить, писать, образоваться, четко; местоположения: двигаться, стоять, колыхаться, размера: большой, маленький, увеличиваться, уменьшаться, перспективы: на переднем плане, на заднем плане, далеко, близко, а также: видеть, смотреть, глядеть и т.д.
Аудиальная система:
Предикаты высоты звука, громкости, тембра, местоположения: слышать, высокий (голос), низкий (голос), грохочет, разговаривать, сказать, звук, крик, моно/стерео, непрерывный (прерывающийся), ритмичный, гармонировать и т.д.
Кинестетическая система:
Хватать, прикасаться, твердый, тяжелый, чувствовать, грубый, шершавый, холодный/теплый, держать, давить и т.д.
Олфакторная и густаторная системы:
Не имеют широкого распространения, они сродни кинестетическим. Здесь предикаты, связанные с запахами и вкусовыми ощущениями: ароматный, сладкий, кислый, вкусный, горький, нюхать, вкушать и т.д.
Для человека, имеющего визуальную первичную репрезентативную систему, характерно:
— туловище откинуто назад, голова приподнята, плечи прямые и слегка опущены, дыхание поверхностно учащенное, спокойный взгляд, тон голоса повышенный, ускоренный темп речи, пальцы прикасаются к уголкам глаз, либо над глазами.
Для человека, имеющего первичную аудиальную систему, характерно:
— туловище наклонено вперед, голова откинута назад, плечи также отведены назад, руки скрещены на груди, диафрагмальное дыхание, брови сдвинуты, меняющийся тон голоса и темп речи, жесты в сторону ушей, прикосновение к губам или подбородку.
Для человека, имеющего первичную кинестетическую систему, характерно:
— голова и плечи опущены, дыхание глубокое, «животом», голос глубокий с придыханием, замедленный темп речи, с паузами, прикосновение к груди и животу, жесты ниже уровня плеч.
Возможно, необходимость выхода на язык репрезентативной системы собеседника покажется кому-то маловажным, малозначительным и трудоемким занятием. К сожалению, в нашем быстротекущем ХХ веке даже духовное окормление (особенно в городах) происходит как бы на бегу. Однако в действенности (или бесполезности) такого подхода можно убедиться экспериментально. И если такой подход все же покажется действенным, то станет очевидным, что лучше, по слову Апостола Павла, пять слов сказать на понятном для человека языке, чем тысячу на непонятном.
Говоря о подстройке к репрезентативным системам других людей, мы не выставляем это как необходимое условие плодотворного общения. Однако знание об этом может стать мощным вспомогательным средством, которое поможет быстро разрешить внутреннюю подсознательную напряженность в общении. По-настоящему же собеседник открывается в доверии только тогда, когда чувствует тепло, заботу, радение и понимание, свойственные лишь любящему человеку.
В общении с человеком пастырю желательно следить за своей речью, ведь к каждому слову, фразе, предложению обращено особое внимание пришедшего. Иногда определенные слова «считываются» человеком в несколько ином, а иногда и в совершенно противоположном смысле. Обучиться искусству правильного построения фразы, искусству утешения, умиротворения человека словом можно посредством специальных знаний и многолетнего опыта. Однако некоторые практические советы по этому поводу из книги психолога Александра Борисова «Роскошь человеческого общения» приведу ниже:
«Во многих случаях, произнося определенные слова, мы создаем установки и невольно — пророчествуем, программируя поведение того, к кому обращаемся. Отчитывая ребенка, родитель, говорящий: «Неуч, слабак, лентяй, ничего у тебя не выходит и не выйдет!», формирует сценарий его поведения. Ребенок воспринимает скрытую в этих словах команду и начинает действовать сообразно ей.
Можно сказать ребенку: «Ты сводишь меня с ума» или: «Ты меня очень расстроил», и он будет чувствовать вину, а кроме того, свыкнется с мыслью, что он может управлять чувствами и эмоциями других людей, т.е. укрепится в том, что людьми можно манипулировать. Вместо этого можно сказать (и это будет ближе к действительности): «Я расстроился». Между фразами «Меня пугают авиаперелеты» и «Я боюсь летать» не такая маленькая разница, как может показаться. На самом деле, наиболее правильной была бы даже третья фраза: «Я пугаю себя авиаперелетами» — пожалуй, страх уменьшился бы уже при ее произнесении.
В одной книге по психотерапии мне встретилась дивная советская фраза, приведенная в качестве положительного (!) примера: «БОЛЬНОЙ, вы должны верить, что выздоровление придет!» Ничего себе, подкрепленьице, когда вас так пригвоздили! Кроме того, «должны» вызовет сопротивление, а возможный Приход Выздоровления — опять же некая внешняя, не зависящая от вас сила, никак не мотивирующая вас ВЫЗДОРАВЛИВАТЬ-СЯ.
Очень многие команды себе и окружающим мы отдаем таким же образом, открытым еще Ходжой Насреддином: «Не думай об обезьяне». Понятно, что на самом деле такой призыв является командой думать о ней. Чтобы понять смысл предложения «Не думай об обезьяне», нужно расшифровать символы-слова, представив их конкретными образами, т.е. сделать как раз то, что запрещено: подумать об обезьяне. Приказание: «Не веди себя скованно» сковывает ребенка, предупреждение: «Вы только не волнуйтесь, пожалуйста» заставляет человека нервничать в ожидании плохого известия и т.д.
Родительское программирование, закладывающее основы жизненного сценария, также чаще всего основывается на негативных командах типа «Нельзя это делать». Разрешение (ничего общего со вседозволенностью) — могучий фактор достижения позитивных результатов. Успешные люди — те, которым разрешили (и они разрешают себе) быть успешными, разрешили быть красивыми (в противовес «Вот вырядилась! Нельзя быть нескромной!»), разрешили думать («Нечего тут умничать!»), разрешили быть самостоятельным, любить, принимать решения и т.д. Разрешите ребенку не бояться двоек, и он, всего вероятнее, перестанет их получать. Разрешите ему капризничать, например: «Сегодня с двух до трех часов — есть свободное время. Можно поплакать или потопать ногами», — и проблема капризов станет менее острой.
В свое время в нашем издательстве работал начальником отдела продаж, взятый на это место, по нашей неопытности, сверхинтеллигентный человек, который, приходя к потенциальному оптовому покупателю, начинал с вопросительных (просительных) оборотов: «Вас не заинтересует..?» или «Вы не хотите..?», получая, конечно, ответы «Не заинтересует» и «Не хотим». Если вы НЕ хотите, чтобы вас соединили с нужным человеком, начните телефонный разговор с его секретаршей с фразы: «Не могли бы вы соединить меня..?». Если хотите, чтобы ваш ребенок не делал чего-то, лучший путь потерпеть фиаско— сказать ему: «Не делай этого». Во всяком случае, когда он будет идти по узкому карнизу высоко над землей, лучше молчать, чем кричать: «Не упади вниз!», потому что программировать можно только позитивно, РАЗРЕШАЯ, а НЕ ЗАПРЕЩАЯ. Доступ к словам мы в обоих случаях получаем одинаковый, представляя себе одно и то же действие, а не два разных, т.е. НЕ ПАДАЙ = ПАДАЙ. Иначе говоря, если вы хотите, чтобы человек не смотрел вниз, ему нужно сказать: “Смотри вверх!”».
В процессе пастырского общения желательно избегать слов, вызывающих пассивность, неприятные переживания, а в комментариях — слов с уничижительным оттенком: оставлять, тонуть, погибать, дно, неприятно, ничтожный, последний, дурацкий, расходовать, распадаться, опускаться, исчезать.
При этом необходимо постараться избегать глаголов с двойным смыслом, один из которых является негативным, например: отходить, покидать, изменять, упасть.
Если речь пастыря «пересыпана» словами, вызывающими приятные ассоциации, согласие с теми или иными утверждениями или благословениями священника, даже при действии сопротивления греховного разума, становится более возможным. Замечательным примером применения этого принципа могут послужить проповеди протоиерея Артемия Владимирова, речь которого вызывает приятные ассоциации не только фонетически, но и благодаря «пересыпанности» словами, вызывающими приятные ассоциации. Примеры таких слов: удобно, разрядка, приятно, гармонично, пасхальный, благотворный, легко, спокойно, плавно, нежно, уравновешенно.
С точки зрения лингвистики это всего лишь замена глагола отглагольным существительным. На самом деле, это определенное изменение, воздействующее на восприятие человеком информации. Глагол выражает процесс, существительное же статично и как бы оторвано от процесса. Глагол — всегда более сильная часть речи и задает систему отношений, точкой отсчета которых является называемое им действие. Существительное больше оторвано от эмоций и ощущений, только фиксирует положение вещей и не показывает возможных вариантов изменения этого положения. Замечено, что люди, предпочитающие употреблять в своей речи существительные-номинализации, гораздо в меньшей степени способны на решительные поступки и мобильные реакции, чем те, которые предпочитают глаголы.
К примеру, священник может сказать человеку: «Давай попробуем найти решение твоей проблемы и попытаемся найти варианты исправления сложившейся ситуации» — вместо «решить» и «исправить».
Вместо «если хочешь, чтобы к тебе хорошо относились люди, измени свое отношение к ним» можно сказать «изменение твоего отношения к людям, несомненно улучшит их отношение к тебе». Таким образом, вместо призыва к решительному действию передается только констатация как бы уже очевидного факта, что значительно снижает критичность восприятия. «Я буду находить время для ежедневного общения с тобой!» — говорит ежедневно занятый священник нуждающемуся духовному чаду, что воспринимается, как еще одно обещание, вызывающее скепсис и недоверие. В другом случае сознание легче «проглатывает» ту же информацию, выраженную более нейтрально, скорее, как уже почти свершившийся факт: «Теперь мы будем иметь возможность общаться чаще».
Обнадеживающие высказывания, не содержащие в себе указания на причину, по которой данное явление оценивается говорящим так, а не иначе, могут восприниматься сердцем без критического анализа, к примеру «После службы тебе станет значительно легче» — без объяснения того, почему это будет так. Или «После поста многие из вас смогут ощутить радость духовного обновления» — без разъяснений, как это ощутится.
В приведенных примерах человек заранее подготавливается, настраивается на облегчение, обновление, которое совершится воздействием благодати Божией, которая «немощная врачует и оскудевающая восполняет». Уверенный словом пастыря в том, что положительное изменение все же произойдет, человек не опускает руки, обретает надежду.
Этим же целям служит предположение о мыслях и чувствах собеседника. Этот прием основан на высказываниях, подразумевающих, что говорящему известны мысли и чувства собеседников, хотя и неясно — откуда. «Я знаю, что многие из вас хотят справиться со своими страстями: гневом, гордостью, завистью, обидчивостью...». Таким образом, человек, который еще и не ставил такой задачи, в процессе проповеди или разговора ставит ее.
Импликацией как методом воздействия на позитивное изменение человека можно воспользоваться, когда есть необходимость уверить человека в том, что позитивное изменение в его жизни должно произойти. К примеру, пастырь может спокойным и уверенным голосом сказать человеку: «После этой исповеди Вы сможете обратить внимание на то, что Ваше отношение к свекрови (мужу, матери, дочери) заметно изменилось к лучшему».
При помощи связующих слов воедино увязываются явления, на самом деле независимые друг от друга. Переходные слова сглаживают смысловое несоответствие, и связь воспринимается как реально существующая. Предположение о существующей связи заставляет слушателей действовать так, как если бы она была реальной. «Каждый раз, когда искушение будет подступать с новой силой, ты будешь вспоминать наш разговор», «Эта книга подскажет тебе выход из любой трудной ситуации».
Такие приемы помогают формулировать пресуппозиции — скрытые предположения, в которых определенная информация не называется, но подразумевается и является сильнейшим стимулом, ориентирующим слушателей на совершенно определенные действия. «Дорогие братия и сестры! Неважно, каковыми будут слова любви, обращенные к вашим близким, важен сам факт того, что каждый из нас первым сделает шаг навстречу!». В сказанном заранее предполагается, что слова любви будут все же сказаны.
Психолог Александр Борисов считает, что
«самое распространенное, повседневно-бытовое подтверждение неспособности подчинить себе свои слова — часто неосознаваемая самим говорящим его безапелляционность, категоричность. Как часто мы расставляем негативные оценки нашим собеседникам, обижая их автоматически и даже без желания обижать, а потом, удивляясь, почему они так остро реагируют на наши «невинные» слова, спрашиваем: «А что я такого сказал, что я сделал?». А сделали мы «всего лишь» одно из любимых замечаний, дивное по своей косвенной оскорбительности: «Полная ерунда», или «Чепуха какая-то!». На самом деле, может даже оказаться, что ваш собеседник и действительно высказал нечто не очень продуманное, но ваша короткая реплика демонстрирует неуважение к нему, что, естественно, не способствует доброжелательному продолжению беседы.
Каждый из нас проявляет собственную индивидуальность так, как это свойственно именно ему, а не так, как это делает кто-то один, считающий, что именно его понимание — лучшее, вкусы — самые изысканные, а дурные привычки — самые хорошие. Человеку нельзя разрешить или запретить быть личностью. Поэтому если вам свойственна категоричность, это, скорее всего, означает, что вы не умеете принимать индивидуальность других людей, признавать за ними право выбора. Оценивая их поведение или образ мыслей, вы считаете эталоном самого себя, стремитесь «переделать» в соответствии с ним своего партнера по общению, «подогнать» его под себя, и не считаете нужным прислушиваться к тому, что расходится с вашей точкой зрения.
Вообще категоричность может служить довольно верным показателем ограниченности. В особенности это верно, когда мы с чем-то не согласны и возражаем. Однозначность и резкость отказа, совершенно непонятно, чем вызванные, действуют если не как пощечина, то, во всяком случае, как отмахивание рукой от чего-то мешающего и надоевшего. «Пойдем сегодня туда-то?» — «Ну, вот еще! Ты что, совсем?». «Может быть, поставим это кресло у стены?» — «Да в комнату тогда и войти-то будет противно!». Железобетонность подобных оборотов безошибочно унижает собеседника. Замена их на варианты: «Мне кажется, будет лучше...», «А, может быть, попробуем...» несет тот же смысл отказа, но, следуя с позиции Взрослого, оставляет вашему партнеру по общению его чувство собственного достоинства и возможность на равных продолжать обсуждение.
Я взял себе за правило вообще воздерживаться от прямых возражений на высказанное кем-либо другим мнение и от каких-либо категорических утверждений со своей стороны. Я запретил себе употребление таких слов, содержащих категорические нотки, как «конечно», «несомненно» и т.п., и заменил их в своем лексиконе выражениями «представляю себе», «предполагаю». Разговоры, в которых я принимал участие, стали протекать значительно спокойнее. Манера, в которой я стал предлагать свои мнения, способствовала тому, что их стали принимать без возражения. Ошибившись, я не оказывался теперь в столь прискорбном положении как раньше, а будучи правым, гораздо легче брал верх над ошибочным мнением».
Разговаривая с человеком, следует избегать слов, вызывающих у него неприятие. Многие хорошие слова иногда становятся заштампованными, что ослабляет их смысловую и действенную силу при восприятии другим человеком. Такими очень часто становятся слова: «смирение», «послушание», «простите», «благословите», «помолитесь» и т.д., которые «изнашиваются» от частого употребления до степени, способной вызывать психологическое отторжение, чувство пресыщения и переполненности.
Наряду с этими словами, следует употреблять синонимичные им слова. Хотя такие слова и теряют привычную внешнюю форму, они становятся более доходчивыми до другого. Мы не говорим об устаревании и замене самих добродетелей, а только о лучшем восприятии тех же понятий, выражая их иными словами.
Последовательное принятие заключается в том, чтобы сначала перечислить ряд истинных утверждений, с которыми слушатель не может не согласиться. Затем их следует связать между собой соединительным союзом. Данная последовательность заканчивается тем утверждением, которое необходимо принять человеку для того, чтобы исправить свое отношение, раскаяться в греховной жизни, стать лучше, но которое, возможно, логически с предыдущим не связано.
Нередко приходилось слышать проповеди талантливых пастырей, которые, цитируя Евангелие или фрагменты житий святых угодников Божиих, как бы вне формальной логики словами «и поэтому мы с вами должны...» переходили к нравственному назиданию. Казалось бы: никакой связи между первым и вторым. Но в процессе слушания отсутствие таковой оказывалось незамеченным и призыв в проповеди производил глубокое впечатление на слушателей.
Последовательное принятие, а также значительная часть приводимых примеров использования законов лингвистики (импликации, причинно-следственного связывания, избегания штампов, подстройки под язык и ценностный мир слушателя) характерны для замечательных проповедей протоиерея Димитрия Смирнова.
Чтобы передать сердцу некое сообщение, нужно выделить его во время разговора. Этого можно добиться с помощью перемены интонации, выделения паузой, изменения позы говорящего. Тогда подсознательно человек обращает сердечное внимание на такие сообщения и внимает им. В дальнейшем человек может либо принять его, либо отвергнуть. Но, восприняв сердцем это сообщение как свое собственное, он спокойно может взвесить все за и против без излишнего внутреннего противостояния данному сообщению или совету.
Пастырь не должен забывать, что эффективным может быть только диалогичное взаимодействие.
Как бы не жаждал священник поучать и наставлять, какие бы замечательные наставления не приходили ему в голову, все они могут быть малоэффективными, если он будет забывать о необходимости постоянных пауз, постоянного внимания к тому, как его слово отозвалось в сердце собеседника.
Значение паузы для усиления впечатления замечено давно. Рассказчика, который пользуется в наиболее интересных местах повествования этим приемом, просят рассказать «еще и еще раз».
Паузы имеют огромное терапевтическое действие, побуждая человека к внутренней работе. Если пастырь использует паузы, пасомый включается во внутреннюю работу слушания, как бы предугадывая в каждом конкретном случае последующее слово.
Пауза также помогает выделить наиболее важное слово из произнесенного в беседе, части беседы, предложении, фразе.
Из Патериков известно, что иногда подвижники высокой жизни приходили друг ко другу, и не используя словесных форм общения, общались посредством совместного молчания в течение определенного времени. Ценность и глубину такой формы общения знает только тот, кто пробовал или пытался обрести молчание как язык со-бытия с другим человеком.
В отличие от пауз, в случае использования молчания человека лучше предупредить заранее. По окончании беседы или какой-либо ее части пастырь может предложить человеку просто посидеть и помолчать несколько минут. В этом предложении человек может услышать что-то неожиданное, возможно, приятное. Можно предложить помолиться и, став перед иконами, и перед началом молитвы, помолчать несколько минут. В это время все, затронутое в беседе, в присутствии священника, но без помех с его стороны, осядет на самых глубинах человеческого сердца.
Важно, чтобы на это время человек не чувствовал себя покинутым. Поэтому со стороны священника должно прозвучать предложение помолчать вместе несколько минут.
Когда молодой священник видит перед собой человека, пришедшего за советом или наставлением, у него актуализируется желание наставлять и советовать. В защиту своей точки зрения приводятся аргументы и цитаты. Однако в состоянии упоения своей эрудицией и компетентностью в духовных вопросах он совершенно не замечает того, что человек давно сник, ушел в себя, и только из вежливости продолжает слушать говорящего.
Диалог между пастырем и пришедшим к нему за советом дает возможность:
1. Держать собеседника во внимании.
2. Вести его в предлагаемом направлении, уточняя каждый раз, насколько понята и принята им каждая из высказанных мыслей.
3. Постоянно отслеживать «обратную связь», подробнее останавливаясь на тех моментах, которые не были приняты собеседником.
Принципы диалога в христианском консультировании сформулированы доктором психологических наук Т. А. Флоренской. Здесь они приводятся в контексте пастырского душепопечения:
1. Признавая духовное «Я» человека, пастырь учитывает не только наличное состояние человека, но и возможность раскрытия его вечного, духовного предназначения. [22]
2. Пастырю необходимо иметь в виду, что он не может воздействовать на человека и управлять им, не должен пытаться делать это. Глубина личности является для него тайной.
3. Личность собеседника может раскрыться пастырю благодаря диалогическому контакту.
4. Диалог возникает по мере принятия личности собеседника. Принятие личности основывается на убеждении в духовном достоинстве человека, независимо от его наличного состояния.
5. Другим условием диалогического контакта является сопереживание человеку в его трудных ситуациях — горестях и радостях; это построение отношений с наличным «Я» собеседника.
6. Если принятие духовного «Я» человека безусловно, то принятие наличного «Я» обусловлено оценкой его проявления с позиций христианских заповедей, духовно-нравственных ценностей.
7. Желательно, чтобы священник подвел собеседника к самостоятельной оценке его наличного «Я» и его проявлений. Навязанные извне оценки вызывают, как правило, резкое сопротивление и ненужную полемику. Действенность такой самооценки зависит от диалогического контакта.
8. Непременными условиями диалога являются эмпатическое внимание к собеседнику, говорящему о своих трудностях и проблемах, помощь в преодолении и снятии деструктивных переживаний (гнева, обиды, ревности, отчаяния и т.п.), предоставление возможности «выговориться», чтобы разделить его трудности и облегчить сочувствием и утешением.
9. Эмпатическое внимание со стороны священника способствует проникновению во внутренний диалог наличного и духовного «Я» собеседника — их противоречие, борьбу, конфликт и стремление к согласию.
10. Необходимо иметь в виду, что достижение целостности внутреннего мира собеседника возможно лишь благодаря его примирению со своим духовным «Я». Поэтому священник недирективно, в форме сократического диалога актуализирует в человеке голос духовного «Я».
11. В процессе осознания противоречий между духовным «Я» и наличным «Я» священник не должен загонять человека в угол аргументами в пользу духовного «Я». Важно непременно оставить за человеком свободу выбора.
12. В своей пастырской помощи священник должен исходить из конкретного запроса человека, при этом выявляя скрытые за ним мотивы, анализировать глубинные истоки этого обращения. Необходимо иметь в виду, что духовные ценности не могут быть усвоены извне, но могут пробудиться, актуализироваться в значимой для человека ситуации.
13. В процессе пастырского диалога желательно избегать близких личных отношений и равноправия — это может разрушить ценность диалога, создать и усугубить проблемы переноса.
14. Пастырю необходимо в некоторых случаях занимать позицию в «ненаходимости» — отстранения от личных отношений с человеком ради объективности и полноты восприятия его и его ситуации, для того, чтобы не увязнуть в наличном «Я» собеседника, а помочь ему приблизиться к его духовному «Я».
Очень часто можно встретить в церковной среде людей, которые, имея свои собственные представления о том, как должен вести себя священник, что должен говорить, когда благословлять, навязывают ему собственный стереотип поведения, заставляют играть в игру, сценарий которой сочиняет пасомый. Некоторые молодые робкие батюшки начинают им подыгрывать или даже внешне копировать манеры и поведение маститых протоиереев, искажая свою собственную душевную природу. Подобная попытка загнать себя в неестественные рамки рано или поздно закончится трагично для самого пастыря. Или он станет маститым фарисеем, который будет выбраковывать всех по образу и подобию собственного благочестия, или же, повинуясь сердечному чувству, вместе с разрушением этих неестественных рамок разрушит и необходимые для священника нормы поведения.
Отметив, насколько подобная неестественность неполезна для духовной жизни пастыря, важно упомянуть о необходимости разрушения подобной установочности у пасомых.
Этим приемом замечательно владел приснопамятный старец архимандрит Павел (Груздев). [23] Для того, чтобы «опустить на землю» впавших в мечтательную «духовность» молодых богословов, приехавших к нему за советом, он мог ни с того ни с сего встретить их дружеским похлопыванием по плечу, предложением есть арбуз и даже неожиданными для традиционных представлений о старчестве и духовничестве вульгаризмами... При этом, человек, сначала впавший от увиденного или услышанного в замешательство, вдруг раскрывался на сердечный уровень общения.
Любому человеку хочется ощущать свою независимость и свободу. Если человек хочет как-то уклониться или отказаться от послушания или работы без всякой причины, то необязательно входить с ним в конфликт и пытаться заставить его выйти на послушание директивами и угрозами. От этого он начнет сопротивляться, выдумывать всякие причины и оправдания, даже обвинять в том, что его будто бы рабски эксплуатируют и т.д.
Данную ситуацию можно смягчить, если предоставить ему выбор между каким-либо более тяжелым послушанием, и другим — полегче. В результате он, уклонившись от первого, схватится за второе. Благодаря этому возможность вообще отказаться от послушания исчезает из его сознания. Выбрав какую ни есть работу, он останется на стези послушания пастырю без каких-либо конфликтных вспышек.
Умение правильно формулировать вопросы мобилизует душевные силы человека на решение задач по внутренней работе над собой, не лишая его свободы выбора. Мудрые педагоги это знают. Когда ребенка нужно накормить кашей (а не вареньем, например), можно спросить: «Ты какую кашу будешь — манную или геркулесовую?» или: «Ты вынесешь мусор до ужина или после?».
Особое внимание обращает на себя психологический прием, который рекомендует использовать преп. Иоанн Лествичник.
«Пастырь не всегда должен держаться справедливости, по причине немощи некоторых. Видел я, как двое судились у мудрого пастыря, и он оправдал неправого, потому что сей малодушествовал; а обвинил правого, как мужественного и благодушного, чтобы правдою не усилить вражды. Впрочем, каждому порознь сказал должное, и особенно недугующему душою». [24]
Старец Варсонофий Оптинский, еще будучи послушником, дал почитать старцу Амвросию свое стихотворение. Во время другой встречи он напомнил отцу Амвросию о стихотворении. Далее отец Варсонофий вспоминает:
«Ответ отца Амвросия был немного странен:
— А стихотворение при вас? — спросил он, указав пальцем на грудь Павла Ивановича.
Тот ощупал карманы на груди и с недоумением ответил:
— Нет...
Лишь потом ему объяснили: «При вас» — значит у вас в сердце, то есть исполняете ли вы то, что написано в стихотворении, соответствует ли ваше внутреннее устроение описываемому!». [25]
Чтобы усилить впечатление сказанного, нужно вывести человека из устойчивого рационального состояния. В этом примере мы видим, что логически о. Амвросий должен был помнить, что стихотворение у него и дать оценку этому стихотворению. Но он ответил: «А стихотворение при вас?» Это вызвало недоумение и замешательство. Сказанные слова отца Амвросия глубоко запечатлелись в памяти и запомнились надолго. Если бы отец Амвросий просто сказал то же самое сразу, то это были бы обычные слова, ничем не выделенные от других. В состоянии недоумения и замешательства, человек не находит ответа у своего разума и, погружаясь в глубину, ищет точку опоры там, где это можно прочувствовать и пережить, а не объяснить рационально. Именно поэтому ответ на такое переживание затрагивает не только ум, но и само сердце.
Вот еще один пример из жития о. Варсонофия:
«Он (о. Варсонофий) сказал о. Анатолию, что ему «хотелось бы жить поуединеннее:
— В затворе? — спросил тот.
— Да.
— Что теперь и в баню ходить не будете?
— Конечно.
— Да, вот я про то и говорю, что в баню ходить не будете, — сказал о. Анатолий.
Собеседник почувствовал, что речь идет вовсе не о телесном мытье». [26]
Истории рассказывали с древних времен. В Лавсаиках, Патериках, Отечниках содержатся чудеснейшие примеры целительных метафор, которые, в отличие от прямых, обращенных к сознанию Поучений и Слов, обращены непосредственно к сердцу человека. Наиболее ярким примером использования исцеляющих метафор можно назвать частое обращение старца Амвросия Оптинского в беседах с духовными чадами к басням И. А. Крылова.
Что же такое «метафора»? Известная фраза, принадлежащая Аристотелю, является одновременно и примером, и этимологическим объяснением этого слова:
Через (мета) моря корабль переносит (форейн) путника.
Исцеляющая метафора — это вразумление на нескольких уровнях. История, сказка, идея, случай, аналогия, рассказ из пастырской практики, просто фраза, жест могут иметь два значения. Первое, явное, обращается к сознанию человека. Второе, скрытое, обращено к его сердцу.
Человеку предоставляется реальный выбор, так как второй смысл может быть или принят или не принят.
Если смысл метафоры не принимается на сердечном уровне, рассказывающий ничего не теряет и может дальше вести разговор.
Всем нам известно, что наиболее интересными бывают проповеди, в которых ярко описываются многочисленные примеры на тему проповеди.
Непревзойденными рассказчиками были оптинские старцы. Вот например, отец Анатолий с помощью истории пытается образумить свое чадо:
«Получил я от тебя сестра Н. много писем. Получил, прочел и подумал: неужели наша Н. не слыхала истории про регентшу N.? Вот тебе вкратце эта история. В одном девичьем монастыре была молоденькая регентша; один мужчина, женатый, все ходил да слушал певчих, да все посматривал на регентшу. В один вечер, довольно туманный, регентша исчезла. А через 10 дней привезли труп ее для похорон в монастыре. Игуменья и сестры не позволили хоронить ее в монашеской одежде, а схоронили в мирской». [27]
Эта история изначально предполагает параллель между реальной и описываемой ситуациями, и грустный конец ее может остановить сестру Н. от дальнейших поступков, что, впрочем, и произошло.
А вот отец Амвросий рассказывает о себе, но обращаясь к пришедшему народу:
«Когда я был маленький, очень любил стегать одну лошадку в конюшне у отца. Она была смирная. Но мать моя предостерегала: оставь! — А я все не слушался: подползу к ней, и все ее стегаю. Она же все терпела, и как вдруг ударит меня задней ногой, так и вырвала у меня кожу на голове, и до сих пор знак есть».
При этом батюшка показал на свою голову. [28] Те же, к кому он обращал свое слово, узнали себя.
В психологии терапевтические истории содержат в себе решение проблемы на многих уровнях. Это сложное искусство может быть полезно и пастырю, но для этого следует обратиться к соответствующим книгам.
В историях можно использовать метафорический язык и метафорические образы, которые употребляет сам пасомый. Очень часто употребляет метафоры и метафорические истории в своих сочинениях Святитель Тихон Задонский. Буквально каждое его сочинение построено на метафоре и аналогии. Особенно примечателен в этом отношении его самый знаменитый труд «Сокровище Духовное От Мира Собираемое», в котором он научает душу благотворному изменению на простых и доступных и мудрому и простолюдину примерах.
Рассказывая метафорическую историю, можно использовать язык жестов. Иногда жест производит большее впечатление, чем сказанное. Вот как рассказывает одна монахиня о встрече с о. Варсонофием:
«Вы меня видели в 1905 году, в Москве, на трамвае. Я тогда была еще легкомысленной девицей, и вы обратились ко мне с вопросом: что я читаю? А я в это время держала книгу и читала. Я ответила: Горького... — Вы тогда схватились за голову, точно я уж невесть что натворила. На меня ваш жест произвел сильное впечатление, и я спросила...». [29]
Для того, чтобы научиться рассказывать метафорические истории правильно, с пользой для слушателя, необходимо придерживаться нескольких принципов:
В построении историй есть и свои правила изложения.
1. Для того, чтобы обучиться искусству рассказывать истории, понаблюдайте за теми, кто умеет рассказывать их. Используйте в рассказе различные приемы для придания рассказу драматичности, юмора, напряженности. Историю нужно рассказывать непринужденно. Тогда человек, к которому обращена история, чувствует себя свободно и доверительно. Если же сказать что-либо прямо, то часто это воспринимается «в штыки». Поэтому история и имеет преимущество, что позволяет рассказывать о чем-либо, минуя защитные реакции греховного разума.
2. Для начала истории должно быть какое-то разумное основание. Например: «Когда ты сейчас говорил, я вспомнил один случай, который произошел с тем-то...». Если будут выполнены эти два правила, то человек будет слушать эту историю внимательно. В зависимости от того, какая была история, он сможет применить ее к себе, сознательно или подсознательно. Подсознательно воспринятые решения так же ведут к изменению человека, к разрешению его проблемы.
3. Рассказав историю, не делайте выводов!!! Вывод должен сделать сам слушатель. Именно этим ценны жития святых. В них — только живые примеры. Если же к ним добавляется «мораль», житие как бы теряет силу воздействия — не остается места внутренней работе слушателя (или читателя). В лучшем случае можно предложить слушателю сделать для себя самого вывод из этой истории (не вслух).
4. Избегайте метафорических рассказов о животных.
5. Не делайте себя положительным героем ваших историй, поскольку в таком случае польза метафоры будет напрямую зависеть от отношения лично к вам. Даже если вы захотите что-либо рассказать о себе, лучше сделать это как бы о другом человеке.
6. Однако допустимы формулы: «В моей практике был такой случай...», «Один старец рассказывал...», или же «Помнится, в Древнем Патерике история о. ..», с которых можно начать повествование.
7. Вставляйте косвенные обращения-сообщения.
8. Для усиления впечатления в особо важных местах можно использовать паузы и молчание.
9. Рассказ для взрослых может быть подлиннее, для детей — покороче.
10. Желательно следить за использованием в речи предикатов трех репрезентативных систем.
11. Для того, чтобы история была приемлема верою собеседника, желательно рассказывать непридуманные, известные вам истории.
Метафорическая история оказывает активизирующее и побуждающее действие. Искусством спонтанно и легко конструировать такие истории может овладеть только тот, кто научился доверять собственному сердечному чувству.
Овладев искусством рассказывать истории, пастырь сможет умело вести пасомых к нужным изменениям без конфликтных стычек и столкновений.
Для объяснения чего-либо следует прибегать к образам, т.к. они схватываются легче, чем длинные рассуждения. В Библии часто используется язык образов: радуга — завет между Богом и людьми, горящий куст Неопалимой Купины, «Вода текущая в Жизнь Вечную», «Хлеб Небесный», многочисленные образы Апокалипсиса и многие другие. Структура образного языка имеет свои особенности: он не имеет развитого логического синтаксиса и в нем нет отрицания. Образный язык всегда положительный. Таких отрицаний как: «нет, никакой, никто, никогда, нигде», в нем не существуют.
К примеру, преп. Амвросий часто говорил на этом языке. Вместо того, чтобы говорить о тщеславии и как-то обличать человека, он говорил: «не хвалися горох, что лучше бобов, размокнешь — сам лопнешь». [30]
Вот как описываются беседы отца Нектария: «Батюшкина беседа! Что перед ней самые блестящие лекции лучших профессоров, самые прекрасные проповеди. Удивительная образность, картинность, своеобразие языка. Необычна подробность рассказа, каждый шаг, каждое движение описываются с объяснениями. Легкость речи и плавность». [31]
Авва Арсений, уже довольно долго живя в пустыне, имел одну привычку, несоответствующую его монашескому образу — сидел, положив одну ногу на другую. Святые отцы-подвижники, приходя к нему, не решались сказать об этом прямо. Тогда, договорившись, один из них сел при о. Арсении так, как сидел он. Увидев это, старший из отцов отругал этого монаха. Авва Арсений же, видя это и слыша, вразумился и никогда более не сидел таким образом.
Здесь мы видим мудрость древних отцов и их опытность в знании психологических законов. Таким же образом можно поступать и с тем человеком, кто противится наставлениям и советам. Обращаясь к кому-либо из предстоящих, можно рассказать какую-то историю или дать совет, относящийся прежде всего не к нему, а к тому, кто противится прямому наставлению.
Так же поступали и оптинские старцы Макарий и Леонид. о. Илларион вспоминает:
«Бывало, пожалуюсь ему на батюшку о. Макария, и о. Леонид, при мне же сделает ему выговор для того, конечно, чтобы кротость и смирение батюшки о. Макария послужили мне примером, когда я выросту из духовного малолетства. А я, по малой моей тогда духовной опытности, еще не мог понять смысла сего и доволен был, что о. Леонид батюшку о. Макария обвинил, а меня оправдал». [32]
Многие из нас прекрасно помнят, как задушевно и тепло воспринимается слово собеседника, если в процессе разговора он слегка прикоснулся к руке или к плечу. Тем более значимо для верующего прикосновение десницы духовника.
Если в процессе произнесения того или иного словесного увещевания, пастырь возьмет правую руку собеседника в свою руку, уровень принятия произносимых слов возрастает. Однако использование этого в пастырском душепопечении должно носить естественный, искренний, контекстуальный характер [33] .
И естественно, слово произносимое священником вместе с благословением, которым, как правило, заканчивается беседа с пастырем, может вполне естественно и легко лечь на самую глубину сердца собеседника.
Обращение к различным положительным запечатленным состояниям души, связанным с каким-либо внешним действием, успешно используется в психологии для решения душевных проблем. Запечатленные состояния души, связанные с неким прошлым эмоциональным опытом, в психологической науке называются якорями. [34] В некоторых случаях якорь может извлекать наружу эмоциональный опыт, который вызывает негативные переживания.
Якоря ежедневно и ежечасно возвращают каждого из нас в прошлое. К примеру, человек ни с того, ни с сего ощущает страшную тоску и не понимает ее причины, не замечая, что в соседней комнате в телевизионной программе звучит женский плач, в котором подсознательно узнается очень похожий плач запечатления раннего детства, связанный с какой-то негативной детской ситуацией.
Или другой пример: в комиссионном магазине наш взгляд скользнул по какому-то предмету, даже не остановившись на нем... Настроение изменилось, щемящее чувство встречи с чем-то дорогим и очень личным коснулось нашего сердца. Что же произошло? Душа помимо логического осознания «прочитала» в старой этажерке эмоциональное воспоминание о деревенском доме горячо любимой покойной бабушки, подарившей когда-то столько тепла и любви.
Почему же мы не смогли осознать произошедшую в нас перемену настроения? Потому что якоря действуют помимо сознания человека.
Всякое состояние души человека, положительное или отрицательное, можно сознательно зафиксировать с помощью того или иного внешнего воздействия на человека. Якорем при этом является человеческое восприятие какого-либо события, внешнее воздействие выступает в роли самого события.
Как же при помощи якорения можно повлиять на изменение поведения человека? Примером использования этого метода в аскетике может стать описанная в одном из Патериков история с монахом, который не мог переносить обид и укоризн, в виду чего переходил из монастыря в монастырь. Однажды он, набравшись решимости (положительное эмоциональное состояние), написал на листке бумаги: «Терплю Бога ради». И когда случались обида, унижение, поношение, заглядывал в этот листок и преодолевал возникающее затруднение. Братия монастыря, заметив перемену в монахе, обратили внимание на этот листок, и решив, что в нем находится какое-то магическое заклинание, насильно отобрали его. Однако, увидев надписание, они получили великое назидание из его образа действия.
Если применение этого приема по отношению к самому себе столь действенно, то тем более, оно может оказать значительную помощь, в случае, если будет предписано или применено пастырем.
В психотерапии якорение используется в разнообразных случаях: избавления человека от фобии (страха) перед тем, что в действительности не страшно, или же помощи в контролировании себя в еде, курении, других вредных привычках, в преодолении какого-то негативного переживания и т.д. Во всех подобных случаях процедура якорения может привести к успешному результату.
Ввиду сложности этого метода, использовать его в пастырской психотерапии можно только после того, как пастырь усвоит и профессионально овладеет им, получив соответствующее образование. Здесь же дается только его ознакомительное описание механизма, а не готовое руководство к его использованию.
Бывает, что воцерковляющийся человек не может по своей слабости освободиться от некоторых своих греховных привязанностей. Иногда такой человек желает не пить спиртное, и не пьет, пока находится в одиночестве, но у него не хватает душевных сил, чтобы отказать приходящим к нему друзьям. На все просьбы остановиться он отвечает, что никак не может отказаться, когда угощают. [35] Такое поведение иногда бывает связано с прошлым опытом его отношений с людьми, когда ему никогда не удавалось говорить что-либо против воли своих близких. Иногда он видит себя в такой ситуации настолько слабым и безвольным, что никакие уговоры помочь не могут.
Подобные ситуации можно разрешить следующим способом. Если он не может отказать друзьям от своего имени, то пусть попробует представить, что на его месте оказался другой человек, которому не составляет труда это сделать. И от лица этого другого человека (воображаемого или реального) с помощью пастыря пусть разберется, как ему следует поступить и что сказать. Проделав этот опыт, пастырь, обращаясь к нему лично, говорит: «Иди и поступи так, как мы с тобой решили». Таким образом, происходит мобилизация внутренних душевных сил для разрешения данной и подобных ситуаций.
Метод испытаний, разработанный в Эриксоновской терапии, имеет многочисленные аналоги в православной аскетике.
Огромное психотерапевтическое значение страдания, испытания, душевного труда для исцеления душевных проблем признают вслед за святыми отцами и учителями Церкви, известнейшие терапевты: «Разве не тяжелое испытание является краеугольным камнем христианства? Изменение или обращение в христианстве опирается на идею о том, что душу можно спасти через несчастье и страдания. Когда христианин отказывается от радостей телесной любви и виноградной лозы и одевает власяницу, происходит обращение в веру. Благо ниспосланного несчастья является центром концепции спасения через страдание. В любом из христианских храмов мы прежде всего видим мученика, несущего свой тяжкий крест». [36]
Они подчеркивают огромное исцеляющее действие осознания своих грехов и покаяние в них на исповеди, что само по себе может стать серьезным испытанием для человека. «Если говорить о специфических приемах исцеления, то старейшим из них является исповедь — испытание, при котором человек должен ради спасения своей души открыть перед другим то, что хотел бы скрыть. Не менее устойчивой традицией является и покаяние, следующее за исповедью. Подобно терапии тяжелым испытанием покаяние имеет две формы: покаяние как общепринятый обряд и покаяние для отпущения конкретных грехов конкретного грешника». [38]
Суть метода исцеления испытанием состоит в том, что имеющуюся греховную привычку или действие, влекущее к расстройству души, пастырь связывает с каким-нибудь заданием, более тяжелым для человека, чем исполнение греховного действия, но заранее непременно связав пасомого обязательством исполнения всего, что будет предписано для угасания желания этих греховных действий.
В православной аскетике страх Божий имеет ограждающее значение. Он связывает возможный греховный поступок с осознанием отпадения от Христа в вечности, которое для православного человека есть самое ужасное, что может случиться.
Для человека, который еще не достиг высот духовного осознания, подобным наказанием может стать епитимья. Человеку, страдающему скупостью, в древности накладывали епитимью: заниматься делами милосердия — подавать нищим, помогать другим из своего имущества и т.д.
Можно вспомнить случай из Древнего Патерика, когда человеку, пришедшему в монастырь, дали послушание просить прощение у каждого входящего во врата монастыря. Это послушание, исполняемое в течение нескольких лет, сначала формально, внешне, потом — сердечно, угасило его гордость.
В качестве испытания можно использовать различные средства, действующие так, что греховный навык исчезает. Этот метод используется и при различных психических расстройствах, например, при бессоннице.
В одной из книг по психотерапии рассказывается, как с помощью этого метода был исцелен старик, пятьдесят лет страдавший бессонницей. Терапевт заранее заручился «честным словом»: если человек желает избавиться от бессонницы он согласен выполнить все, что предпишет терапевт, если это не противоречит его моральным и нравственным устоям.
В процессе их беседы выяснилось, что пациент болезненно переносил необходимость еженедельной натирки паркетных полов в доме, где он жил. Именно это задание и было дано ему исполнять в случае, если он не сможет заснуть до определенного терапевтом времени. Итак, когда его мучила бессонница, он должен был вставать и натирать полы. На пятую ночь он поставил банку с мастикой перед собой и лег с четким осознанием того, что если через 15 минут он не заснет, то опять будет заниматься натиркой... Проснулся он только утром, после которого стал быстро засыпать каждый вечер.
Схематически этот метод можно изобразить так: Симптом (или греховное действие) + задание на тяжелое испытание = исчезновение симптома (изменение греховного поведения).
Испытания могут быть самыми различными и желательно, чтобы они имели какую-либо связь с добродетелями. Иногда бывает нужно несколько раз проходить испытания, а иногда достаточно только лишь объявления, произнесения симптома (для некоторых это тоже форма испытания!) для его исчезновения. Но условия испытания должны быть поставлены так, чтобы человек был исполнен решимости выполнить его, каким бы оно не было.
Метод испытаний действенен, если между духовником и его чадом существует безусловное доверие. Если же доверие еще не образовалось следует заручиться решимостью обратившегося за помощью, т.к. без этого метод теряет свою эффективность. Пастырь может вызвать интерес у пасомого, говоря: «Я знаю как помочь тебе в этом деле, но не знаю сможешь ли ты это выполнить?» От этого предположения человек загорается интересом и решимостью исполнить любое предложение. И чем больше пастырь выдерживает паузу и не говорит это испытание, тем более в пасомом крепнет решимость. Иногда можно откладывать сообщение испытания «до следующего раза» до тех пор, пока пастырь не увидит решимости выполнить любое послушание. И лишь при наличии этой решимости можно предложить испытание.
Для использования этого метода необходима последовательность и этапность действий:
1. Проблема, которую нужно преодолеть, должна быть четко определена. Необходимо разграничить обычное проявления человеческого естества от греховного. К примеру, еда в определенных объемах человеку необходима, а в излишних — вредна. Очертить границы дневной порции, и только после этого прилагать метод испытания для преодоления чревоугодия.
2. Человек должен сам стремиться к исцелению. Если пастырь заметит у человека проблему, нуждающуюся в преодолении, то должен не только констатировать факт греха, но и помочь пасомому в развитии мотивации для преодоления греха или греховной привычки. Подчеркнув серьезность проблемы и обсудив неудачные попытки человека справиться с ней, пастырь должен сделать особое ударение на том, что испытание — это многолетний и успешно действующий прием преодоления греха. Следует также учитывать, что для некоторой части людей мотивацией к тому, чтобы понести епитимью, может стать желание доказать, что священник не прав, не опытен, не понимает сути дела.
Пасомому нелегко поверить, что именно этот метод сработает. Однако, как объяснит ему священник, единственный способ опровергнуть это — исполнить то, что благословляется. Не следует забывать, что большинство исцелений епитимьей напрямую зависят от отношения к личности пастыря и возможности тесного контакта с ним.
3. Испытание должно быть выбрано. Выбор делает пастырь, но возможно, что в сотрудничестве с пасомым. Оно должно быть достаточно суровым, чтобы преодолеть грех, не приносить физического вреда, четким и недвусмысленным, иметь определенное начало и конец. [39] Если в выборе участвует пасомый, мотивация к исполнению будет сильнее.
4. Испытание должно сопровождаться четким объяснением того, как его нужно исполнять. Священник должен дать четкие и недвусмысленные указания, разъяснив, что задание нужно повторять только в случае очередного проявления симптома и только в установленное пастырем время. Целесообразность своих действий и благословений пастырь в процессе терапии испытанием пастырь не должен объяснять, т.к. тем самым он сориентировал бы человека не на доверие его совету, а на руководство собственным разумом. Таинственное лучше воздействует на человека, особенно на интеллектуала, который может рационально опровергнуть любое утверждение.
5. Испытание не отменяется, пока греховный симптом не преодолен.
Достоинство этого метода состоит в том, что он может очень широко применяться и быть действенным там, где не помогают обычные способы борьбы с грехом.
Случается, что человек приходит на исповедь, толкаемый туда родственниками и знакомыми, говорящим ему: «Стоит тебе поисповедаться и все будет хорошо». Этот человек, перечисляя (без покаяния) то, что ему наговорили знакомые, отходит от исповедального аналоя, а облегчения при этом все равно не получает. И тогда он говорит родственникам, что исполнил все, что ему советовали, но по-прежнему ничего не помогает.
Встретившись с таким человеком, пастырю следует дать ему какое-либо малое задание (послушание), после которого он сможет заново прийти. Видимая сторона этого послушания для такого человека должна быть реальной и исполнимой. По окончании этого малого задания можно предложить еще одно.
Целью же такого задания будет его частое хождение в храм, в ходе которого изменится не только отношение к исповеди, но и сама его жизнь. Это и есть то изменение поведения, которое и содержит неосознаваемый смысл данного задания.
Человек иногда совершает ошибку в борьбе с решением какой-либо проблемы и вместо разрешения еще больше поддерживает ее. В этих случаях необходимо обесточить поддерживающее проблему питание. Часто такие закрученные ситуации возникают у человека, борющегося с блудной бранью. Он бывает говорит себе, исполненный решимости, что не будет никогда это делать. Одновременно с произнесением этого он возвращается своей эмоциональной памятью к этому греховному опыту. Но язык образов, о котором мы уже говорили, по данным психологии, не содержит отрицания. На языке образов происходит восприятие данной ситуации как желание делать это. Поэтому от фиксации на том, что «я никогда не буду этого делать» идет внутреннее напряжение к тому, чтобы опять повторять это. Появляются навязчивые мысли и внутреннее побуждение толкает к тому, что человек опять окажется бессильным противостоять греху. В результате растет тревожность, на ее основе возникает невроз. Далее человек приходит в отчаяние, замкнутость и озлобленность.
Такую же ошибку совершают и пастыри, когда на исповеди заставляют пасомых описывать подробности совершенного греха (особенно это касается грехов блудных и зависимости от различных греховных привычек). Вызывая у них чувство стыда за содеянное, которое в дальнейшем (по их замыслу) должно удерживать от греха, они на самом деле стимулируют их к тому, чтобы грех опять был совершен. Чувство стыда за повторенный грех отталкивает человека, но не от греха, а от повторной исповеди о содеянном. Человек укрывает грех, чувствует вину, отчаяние и все возвращается на круги своя.
Пастырю в таких случаях следует разъяснить, что следует избегать зрительного или чувственного воспоминания подобных грехов, касаться их на исповеди только понятийно и кратко.
Общение между пастырем и пасомым является взаимодействием, и действующие лица в нем не нейтральны. Жесты, поведение, интонации, ритм общения, частота обмена репликами — все это активные средства общения. Каждый жест пастыря по отношению к человеку, находящемуся в состоянии сердечной открытости, может иметь важное значение.
Мы пользуемся этим языком бессознательно, вольно или невольно причиняя неудобства и даже страдания нашим близким. Будет лучше, если каждый человек, а особенно пастырь, научится пользоваться этим языком сознательно.
Подсознание человека работает как бы автоматически, независимо от сознания, поэтому язык телодвижений может выдать неискренность собеседника. В каждом из нас, а в особенности, в людях, которым приходится много общаться, существует до конца неосознаваемый механизм «считывания» невербальных сигналов другого человека. Люди, изучившие этот язык, обладают даром понимать другого человека даже в том, о чем он не решается сказать вслух. Более того, они избавились от отталкивающих жестов в себе и обладают способностью расположить к себе собеседника.
Умение войти в доверительное общение с пасомым может проявляться как на вербальном (словесном), так и на невербальном уровне. На невербальном уровне обращается внимание на позу человека, его речь, жестикуляцию. Человек чувствует себя спокойнее и уютнее, когда он видит перед собой подобного себе собеседника. Лучше будет, если пастырь предложит человеку присесть. Разговор стоя предполагает, что у собеседника нет времени, и в силу этого не располагает к глубокому раскрытию проблемы.
В психологической науке значительная часть посвящена отслеживанию обратной связи со стороны собеседника относительно сказанного ему посредством знания языка телодвижений. Важно при этом общаться, образно выражаясь, не с закрытыми глазами, а по невербальным жестам, кивку головы (невольному, в согласии или отрицании), улыбке или проявившемуся едва заметному недовольству, замечать, принято ли сказанное, откликается человек или нет. [41]
К примеру, раскрытые ладони «сигналят» об открытости собеседника, тогда как попытка закрыть рот рукой или слегка без нужды непроизвольно коснуться носа во время произнесения тех или иных слов может быть сигналом о нечестности говорящего. Обманщик может раскрывать объятия и улыбаться, произнося комплименты, но суженые зрачки, поднятая бровь или искривленный уголок рта будут противоречит произносимым словам.
Если вы говорите, а собеседник прикрыл рот рукой — смените тему разговора, возможно, вам не верят. Если человек, сам не зная почему, в процессе общения часто кашляет, двигается на стуле, даже смеется — все это выражает его нежелание принимать ваши слова.
Почесывание и потирание уха означает бессознательное желание «отгородиться» от ваших слов, как бы «заткнуть уши». Возможно, ваш собеседник наслушался вдоволь и хочет высказаться.
Почесывание шеи или места под мочкой уха в процессе разговора может означать «я не уверен, что я с вами согласен».
Если собеседник оттягивает воротничок, он, возможно, подозревает, что его лукавство раскрыто и начинает испытывать волнение по этому поводу.
Когда вы увидите, что человек кладет в рот кончики пальцев, ободрите его, он сильно угнетен проблемой разговора.
Подпирание подбородка рукой означает, что вашему собеседнику скучно от того, что вы говорите.
Скрещенные на груди руки во время беседы или наставления могут означать защиту или сопротивление тому, что вы говорите. При этом собеседник на словах может заверять вас в согласии с вашими словами или рекомендациями.
Если собеседник держит руки поперек тела, или же «закрывается» каким-то предметом на уровне груди, а тем более, если он теребит пуговицу или, к примеру, без нужды крутит в руках четки, значит он волнуется и хочет это волнение скрыть. Утешьте, расположите его прежде чем начнете беседу.
Человек, несогласный с вами, но слишком стеснительный (или слишком уважающий вас) для того, чтобы высказать свое несогласие будет собирать с одежды несуществующие ворсинки. Предложите ему высказаться по поводу только что сказанного вами, а затем обсудите это.
Откинутое назад и немного вбок положение головы означает заинтересованность. Взгляд исподлобья — враждебность.
По протянутой для рукопожатия ладони, к примеру, можно определить, властный человек перед тобой или смиренный. Если ладонь протягивается тыльной стороной вниз и захватывает ладонь собеседника — протянувший является человеком, который будет в общении доминировать. Вялая рука, протягиваемая тыльной стороной кверху, «говорит» о мягкости и/или расположенности собеседника.
Если при испрашивании благословения обратившийся не дает себе труда приклониться к деснице священника для того, чтобы приложиться к ней, а захватывает ее и подносит к своему лицу, то пастырь должен быть готов к тому, что общение может быть не из легких... и наоборот.
Заложенные за спину руки при разговоре или голова, откинутая назад, могут сигналить об ощущении собеседником своего превосходства.
Иногда можно наблюдать: пастырь коснулся животрепещущей темы в беседе, а слушатель непроизвольно начал кивать головой. Углубитесь, раскройте подробнее поднятую тему!
Иногда же можно заметить, как человек говорит «да», но при этом делает отрицательное движение головой. Остановитесь на этом подробнее!
* * *
Здесь приведены лишь отдельные отрывки того богатства методов, которые разработаны в психологии и в большинстве своем имеют аналоги в опыте православного душепопечения.
Возражения относительно невозможности использования предлагаемого могут быть самые различные: от нехватки времени на то, чтобы так подолгу заниматься с каждым отдельным человеком, до сложности в изучении этих приемов, их применении и отслеживании в собеседнике обратной связи. Безусловно, прежде чем вышеизложенные принципы найдут свое практическое применение, необходимо неоднократно прочитать их, необходим значительный труд, возможно, нелишним будет изучить дополнительную литературу по этим вопросам. Но практические результаты использования хотя бы некоторых упомянутых принципов сполна покроют затраченные усилия.
Многие пастыри замечали, что после общения с некоторыми людьми чувствуется вялость, слабость, «разбитость», отсутствие душевных сил для решения текущих жизненных задач. Подобное встречается и в жизни обычных людей. Что это за явление, каков механизм его действия, можно ли защититься от этого?
Современной практической психологии и психотерапии известны подобные явления, характеризуемые как поиск и использование людей в качестве защиты или источника жизненной энергии. Замечено, что подобные проявления также имеют место в семейных, производственных, дружеских отношениях.
Существуют также люди, которые сознательно действуют таким образом. Они весьма изобретательны и изощрены в методах и способах собственной эмоциональной подпитки. Их множество: от сознательного провоцирования других «сорваться» до изматывающей и бесплодной игры: «я несчастный, пожалейте меня». Подобным людям достаточно побыть несколько часов рядом с потенциальной жертвой, в некоторых случаях ею может оказаться священник, чтобы удовлетворить свои потребности. Через несколько часов после такого «приятного» общения жалеющий чувствует совершенно беспричинный упадок сил или неясное недомогание.
Кандидат медицинских наук А. Алтунин говорит об особенностях, последствиях и механизмах преодоления зависимости от подобных отношений.
«Если такой человек постоянно находится рядом с вами, вы ощущаете частые колебания своего настроения, уменьшение производительности умственного и физического труда, некоторую косвенную, смутно ощущаемую интеллектуальную и психологическую скованность, «зажатость», заторможенность, которые в значительной степени исчезают при перемене общества. Иногда чувство облегчения настолько существенно, что вы ощущаете внутреннюю легкость, радость, свободный полет мыслей и чувств — нечто, напоминающее вдохновение».
Замечено, что психически неустойчивые люди, найдя более устойчивого, более волевого или просто душевно теплого человека, цепляются за него посредством постоянного акцентирования внимания на себе и на своих проблемах, постоянной попытки вторжения в его душевный мир, попытки, доходящей в своих притязаниях до разрушения «донора». Для них характерна умелая спекуляция на уделяемом внимании при полном нежелании работать над собой.
На начальных этапах отношения между человеком, дающим душевные силы, и потребляющим их, выглядят как взаимовыгодное сотрудничество. Иногда даже создается впечатление, что большую пользу получает донор, который предоставляет и защиту и жизненные силы, ощущая себя человеком, который «нужен людям», не замечая начала проявления духовного потребительства. Если же «донором» оказывается духовник, то можно только поскорбеть о его незавидном положении. А ведь духовников окружают десятки духовных чад и просто людей с подобными потребительскими душевными наклонностями.
Конечно же, речь идет не о тех случаях, когда импульс душевных сил человеку дать просто необходимо. В случае реальной помощи нуждающимся людям, душевные силы духовника восполняются Богом, и чем больше он их отдает, не жалея времени и сил для своих духовных чад, тем в большей степени происходит это восполнение. Речь идет о пустопорожнем потребительстве времени и сил священника. И поэтому священнику важно научиться различать, где — искренне нуждающийся человек, а где — проявление душевного потребительства.
А. Алтунин пишет о вариантах разрешения этой проблемы в семейных отношениях. Думаю, что его совет, восходящий по сути своей к христианскому осмыслению выхода из любого конфликта, может пригодиться пастырю не только в качестве совета для случая семейного разлада, но и в личных отношениях со своими пасомыми. Напомним только, что здесь, как и в других цитатах из психологической литературы важно прочитать изложенные языком светской языком психологии закономерности и механизмы глазами православного человека:
«Как же уберечь себя от отрицательного влияния таких людей? Путей несколько. Изменить отношение к себе, к своему спутнику, более четко и сознательно моделировать общение с ним (с ней). Для начала можно устроить небольшой семейный «совет», на котором в спокойном и доброжелательном тоне попытаться обсудить ваши взаимоотношения: выяснить конкретные качества, которые вам обоим нравятся и не нравятся друг в друге, что в поведении каждого приятно, что вызывает раздражение, что ему (ей) хотелось бы в вас изменить в первую очередь и почему...
Большинство людей считает, что со своими домашними они могут разговаривать, как им хочется, и что в семейных отношениях какие-либо нормы поведения могут не учитываться. Это одно из самых распространенных заблуждений. К своим-то как раз и следует относиться не просто хорошо, а хорошо вдвойне. Иначе говоря, максимально уважительно в любом споре или конфликте, даже если вы считаете себя полностью правым. Предупредительность и чувство такта по отношению к домашним (а если быть до конца точным, то и ко всем остальным, независимо от их возраста, пола, социального положения и т.д.) в первую очередь важны для вас самих, потому что вежливость и сдержанность позволят вам сохранять не только свою психическую и физическую энергию, но наряду с другими общечеловеческими добродетелями дадут возможность укрепить свой дух, повысить гармоничность своей личности в целом, создадут более выраженные предпосылки к обретению душевного равновесия и в отдельные «пиковые» моменты жизни, и в повседневной суете, напряженном ритме нашего современного бытия».
Автор утверждает, что мысль, отрицательное чувство или поступок образуют вокруг человека соответствующее эмоциональное поле. И если человек сеет вокруг себя только раздражение, злобу, ненависть, месть, жестокость, агрессивность, эгоизм, лживость, равнодушие и высокомерие, — все это к нему же и вернется, принеся новые, еще более тяжелые и серьезные страдания. А если он сеет только доброе и светлое, причем часто бескорыстно, то Бог сторицей воздаст ему за вклад в борьбу с силами зла.
«Гибкость и дипломатичность в большом и малом, постоянное желание и стремление найти наиболее оптимальный и взаимо приемлемый компромисс — вот реальный путь сохранения собственного «Я», укрепления своего психологического и психического, нравственного и физического здоровья. Эти правила выработаны тысячелетиями и действуют независимо от понимания или непонимания их. Чем более великодушными и снисходительными, терпимыми (к слабостям и недостаткам) и терпеливыми (к ошибкам и заблуждениям) вы будете в отношениях с окружающими, тем больше у вас будет шансов ощутить настоящее счастье, тем больших высот вы сможете достичь на пути духовной эволюции. А это является главной, вечной и непреходящей ценностью человеческой жизни».
Интересные мысли по этому поводу можно встретить у доктора психологических наук Т. А. Флоренской. Говоря о практической помощи в разрешении конфликтных ситуаций со стороны психологов, она пишет о нередком в их практике проявлении со стороны больных
«стремления к личным дружеским взаимоотношениям с психологом, ожидании от этих отношений удовлетворения своих неудовлетворенных потребностей в любви и признании. Случись это, психолог станет объектом требований, недовольств и обид, вымещаемых на нем отрицательных переживаний. Но главная беда не в этом, а в бесплодности такого рода отношений: пока человек ждет любви и внимания от других, живет этим, он никогда не удовлетворится, будет требовать все большего, и все ему будет мало. В конце концов он окажется у разбитого корыта, как та старуха, которая захотела, чтоб служила ей рыбка золотая. Такой человек всегда внутренне несвободен, зависим от того, как к нему относятся.
Пока человек только берет, ничего хорошего не получается. Рано или поздно он обанкротится. Фигурально выражаясь, чтобы росла прибыль от получаемого, его надо отдавать другим. Этот свой источник любви и добра нужно открыть в себе самом. И открытие должно совершиться не в уме, а в сердце человека, не теоретически, а внутренним опытом. Поэтому было бы неверно сказать такому человеку: «Эффект нашего общения так недолог, потому что вы больше думаете о себе, чем о других» Он примет это к сведению или займется самобичеванием. Подождем, когда он придет радостный и скажет: «Теперь я понял... Теперь я живу!». Это может произойти нескоро, так как такие люди больше живут умом, а не сердцем. А для начала сердце надо умягчить и отогреть, помочь человеку поверить в себя, чтобы, наконец, он узнал простую вещь: не только он нуждается в людях, но и люди нуждаются в нем».
Этим советом, касающимся подопечных психолога, можно с полным основанием воспользоваться и пастырю, более того – как ключиком к подобной непростой ситуации. Ведь, как уже было упомянуто выше, те проблемы, с которыми неверующие люди приходят к психологу, психиатру, психотерапевту, верующие идут к священнику. И как до боли жалко становится, если молодой пастырь, вчерашний семинарист, попавшись на удочку осознания своей «нужности» и «полезности» не сможет найти правильный выход из такой ситуации.
Что же делать, если рядом с ним окажутся такие люди, которые со временем займут себе место в приходе или монастыре? Рано или поздно у священника могут иссякнуть человеческие силы для окормления таких людей. Душевные силы человека ограничены, и порой их иссякновение может обнаружиться совсем внезапно, на самом, казалось бы, жизненном подъеме. Тем более, сами «потребители», выигрывая тактически, проигрывают стратегически, ибо, чем дальше затягивается узел подобных отношений, тем ниже падает уровень их возможностей к подлинному сотрудничеству.
Обогрев, поддержав такого человека, на каком-то этапе отношений духовник должен сказать ему: «Вот теперь ты должен учиться идти дальше самостоятельно. Если тебе будет тяжело, трудно, если искушение твоей болезни окажется тебе вновь не по силам, то приходи, я поддержу тебя. А так, по мелочам, старайся меня не отвлекать. И все это я говорю тебя не потому, что я тебя больше не люблю, или по какой-либо другой причине, а потому, что хочу, чтобы ты начинал духовно расти, а значит сам учился справляться со своими искушениями и трудностями».
Возможно, эти слова покажутся жестокими, возможно, пасомый увидит здесь чьи-то козни («кто-то что-то ему обо мне опять наговорил»). Безусловно, жить, душевно «повиснув» на другом человеке, в данном случае на священнике, гораздо легче, чем самому преодолевать груз внутренних конфликтов и душевной неуравновешенности. Но именно в подведении человека к принятию ответственности за свои поступки и за конечный итог своей жизни видится правильный итог отношений пастыря с духовным чадом.
Прежде чем приступать к рассмотрению этого вопроса, необходимо дать определение, что же такое психотерапия.
«Последнее издание «Психологического словаря» (1996) определяет психотерапию как «лечение человека (пациента) с помощью психологических средств воздействия» и — шире — как «оказание психологической помощи здоровым людям в ситуациях различного рода психологических затруднений, а также в случае потребности улучшить качество собственной жизни».
Целью психотерапии является помощь при психических и личностных расстройствах легкой и средней степени тяжести, содействие в разрешении проблем и преодолении психологических затруднений, в актуализации резервов личностного роста.
Психотерапия бывает краткосрочной и длительной, групповой или индивидуальной, религиозно окрашенной или внеконфессиональной. Точкой приложения усилий психотерапевта может быть бессознательная сфера психики (все виды глубинной, аналитической психотерапии), мышление и сознавание (когнитивная психотерапия, гештальт-терапия), эмоции и чувства, процесс сопереживания (роджерианство), итоги восприятия — сенсорно-перцептивный опыт и его словесное воплощение (нейро-лингвистическое программирование), человеческое тело и процессы в нем (телесно-ориентированные подходы)».
Следует заметить, что правильное, цельное и трезвое отношение к психотерапии, как к одной из прикладных областей медицины и социальной работы одновременно, в нашей стране еще не сложилось. Образ психотерапевта очень часто ассоциируется у многих людей со строгим доктором, который готов при неправильном ответе пациента сразу же накинуть на него смирительную рубашку.
Однако к пастырю люди часто приходят с вопросами, проблемами, мешающими движению и личностному росту, но которые лишь отчасти можно отнести к области греха или страсти. При их решении необходимо определенное количество специальных психотерапевтических знаний.
Смиренное признание того, что священническая хиротония и диплом об окончании Духовной Семинарии не дают священнику права вторгаться и директивно орудовать в области сложных психических процессов только украсит пастыря, встретившего на своем пути человека, проблема которого находится вне духовнической компетенции.
Владея психотерапевтическими знаниями пастырь, мог бы оказать психологическую помощь своим пасомым. Если же знаний для разрешения возникающих проблем не хватает, благоразумнее было бы, признав свою недостаточность, отправить человека на консультацию к врачу или психотерапевту-профессионалу.
Автору книги нередко приходилось встречаться с мнением, что во всех проблемах человеческих виноваты только грехи, а решением всех душевных проблем человека может стать только исповедь или «отчитка». Утверждающие это считают, что проблем, находящихся вне линейности «грех—добродетель», просто не может существовать. Подобный подход некоторых верующих людей (не исключая и священников) к многогранности человеческой личности не соответствует тому глубокому учению о человеческой личности, которое предлагают нам святые отцы и может только дискредитировать Православное учение о человеке в лице как медиков, профессионально занимающихся душевными болезнями, так и психотерапевтов, помогающих в работе над преодолением различных ограничений, наложенных на человека воспитанием, средой, обществом.
Чтобы не быть голословными, приведем примеры затруднений, в которых помощь психотерапевта может оказаться весьма полезной. Приведенные случаи не являются психопатологиями, с одной стороны, с другой — они не являются собственно грехами или греховными проявлениями, для разрешения которых необходим исключительно религиозный подход. Проще говоря, проблема требует всестороннего рассмотрения. Итак...
Первым примером из довольно-таки распространенных случаев, в которых необходима помощь психотерапевта, может быть трудность адаптации к тем или иным изменениям в жизни человека. Любое изменение человеческое, даже самое что ни на есть положительное, есть испытание для него. Самый светлый пример: рождается ребенок. В полной семье, у молодых, любящих родителей, желанный. Но каждый, кто сталкивался с этой ситуацией, знает, что после рождения ребенка ничего и никогда не будет уже так, как раньше. Драматичнейшим образом меняются отношения в семье. Папа чаще всего испытывает дефицит внимания, к которому привык, а мама, болезненно замечает, что он недостаточно ее поддерживает в новой роли. Ребенок становится предметом страстей, ревности, становится одной из вершин треугольника. Другая ответственность, другие тревоги. Концентрация изменений довольно велика, особенно для матери. Такое изменение для некоторых заканчивается стрессом.
Другая ситуация. В течение довольно короткого отрезка времени семья переехала на новое место, родился ребенок, потеряли любимую кошку или другое любимое животное, финансовое положение изменилось в худшую сторону... И все это случилось очень резко. Концентрация этих изменений такова, что можно с уверенностью предсказать, что кто-то из членов этой семьи в ближайшее время окажется в группе риска. Возможно, это вызовет ухудшение физического здоровья, бессонницу, наступит утомляемость, потому что количество изменений на единицу времени предельно.
В последние годы в силу экономических, политических, нравственных изменений, происходящих в нашей стране, мы находимся в полосе непрерывных изменений, находимся в неопределенной ситуации и ждем все новых изменений. У некоторых людей буквально почва уходит из-под ног. И поэтому возможности адаптации к этим изменениям находятся уже в несколько перегруженном состоянии.
Многие за короткое время поменяли работу, поменяли круг общения, постоянство своей среды. Мы увидим, что многие изменения, которые переживают люди, падают на благоприятную для развития болезненных состояний почву перегрузки. В период назревающих перемен человек может быть готовым к тому, что в какой-то момент может понадобиться психологическая помощь.
Следующей группой поводов для того, чтобы подумать об обращении за помощью к психотерапевту, является страх нового. У человека может быть целый набор негативных реакций на все новое в его жизни: может быть, это раздражение, страх в чистом виде или же уклончивое избегание, построение своей жизни так, чтобы не произошло чего-то нового. А перемены в жизни, несмотря ни на что, все равно происходят. Но человек пытается жить так, будто ничего в жизни не меняется. В какой-то момент требование реальности и это специфическое отношение к переменам приходят в противоречие. Иногда можно слышать, как вместо осознания своего нежелания измениться, нежелания работать и преодолевать трудности человек говорит: «У меня такой крест», или «Такова воля Божия, чтобы быть мне несчастным (нелюбимым, безработным и т.д.)», хотя на самом деле несчастья происходят в виду повышенной боязни психологического риска, связанного с переменами.
Еще одна группа поводов — это если человек не справляется с какой-то привычкой, и она начинает властвовать над человеком. Это называется зависимостью. Зависимости бывают химическими — табак, алкоголь. А бывают и другого плана. Например, женщина чувствует себя живой только тогда, когда она в кого-то остро влюблена. При этом она выбирает таких «персонажей», от которых, кроме огорчения, ничего получить просто невозможно. Но ценностью для нее являются не сами отношения с мужчиной, а состояние накала ощущений, состояние безумия влюбленности. Человек, который постоянно пребывает в этом, ведет какой-то странный, инфантильный образ жизни. В какой-то момент женщина может заметить и честно признаться себе в странности своего поведения, и обратиться к психотерапевту.
К той же категории относятся зависимость от компьютеров, невротическое переедание. Потребность становится автономной и приобретает слишком большую власть над всей остальной жизнью, разрушая социальные связи, мешая исполнению повседневных обязанностей, приобретает формы зависимости. Человек находится в состоянии, когда он действует как бы не по своей воле. Если словесное формулирование на исповеди зависимости как греховного проявления и обычный совет о борьбе с грехом со стороны священника не всегда приводит к разрешению проблемы, можно попробовать иной, психотерапевтический подход.
К зависимости можно отнести поведение так называемых трудоголиков. Преданность делу, сгорание на работе, умирание в оглоблях и т.п. традиционно принято считать проявлениями жертвенными, положительными. Раньше образ такого человека считался идеалом. Однако скудость душевных и духовных проявлений, «синдром выходного дня» («Чем заняться в выходной?», «Побыстрее бы на работу!»), неумение переключаться из режима работы в иную деятельность, и, как следствие неумение воспользоваться отдыхом, переключиться, приводит, в конечном итоге, не только к краху работы, но и к личностному краху трудоголика.
Синдром трудоголиков просматривается у людей, занимающихся бизнесом, но не имеющих идеального политического, философского, творческого обоснования своего синдрома. Они работают для того, чтобы работать. В какой-то момент происходит то же самое, что происходит, когда возникает зависимое поведение. Работа начинает вести человека по жизни, оттесняя другие любые потребности.
Вообще одной из характеристик любого зависимого поведения является то, что оно стремится занять верхнюю полочку в иерархии ценности. В западном обществе обратили внимание на этот синдром в связи с массовыми жалобами активных, успешных мужчин на свое физическое здоровье. В современной жизни этот синдром становится все более и более распространенным, часто сочетаясь с другими. Например, человек, который очень много работает не для того, чтобы жить, а живет для того, чтобы работать, пытается снимать напряжение алкоголем. Таким образом, образуется клубок: человек с высоким интеллектом, изрядными волевыми качествами, в общем успешный в жизни, попадает в тупик, следующий рубеж которого — ухудшение отношений в семье. Если вовремя заметить первые признаки трудоголии и обратиться за помощью, проблему можно решить без осложнений.
Далее, поводом может стать ситуация, когда по каким-то причинам, которые неясны самому человеку, чрезвычайно трудным кажется то, что легко дается большинству его знакомых. Например, вступать в разговор с незнакомым человеком или делать какую-либо покупку без советчиков. Или по каким-то причинам человек тяготится многолюдством, несмотря на то, что связан необходимостью общения с людьми в силу профессии или общественного положения, хочет побыстрее убежать от людей, чувствует себя комфортно, только оставаясь наедине. В психотерапии такое явление принято называть малоадаптивным личностным комплексом. Эта, на первый взгляд незначительная личностная особенность, может оказаться очень серьезным препятствием для личностного роста человека.
Поводом может стать боязнь темноты, высоты, открытого пространства или публичных выступлений, которая выросла до таких размеров, что из-за нее нужно менять или что-то упускать в своей жизни. Например, отказаться от хорошей квартиры, потому что она на высоком этаже, или отказаться от работы, потому что она связана с публичными выступлениями. Когда подобные страхи входят в противоречия с остальной реальностью, необходима психотерапевтическая помощь.
Следующий повод: обычное заболевание человека врачи квалифицируют как заболевание психогенной или психосоматической природы: «на нервной почве». Или когда сам человек замечает за собой, что его болезнь тесно связана с отношениями на работе или в семье. Давно замечено, что соматические заболевания имеют корни в душевной природе, в том, насколько человек умеет радоваться, прощать, полагаться на волю Божию в будущем.
Причиной направления к психотерапевту не только пастырем, но и обычным врачом может стать падение иммунитета. Это говорит о том, что существует внутреннее душевное неблагополучие.
Поводом может послужить также пережитый ранее необычный психотравмирующий опыт. Например, человек попал в аварию, оказался свидетелем или жертвой насилия или преступления и т.д. И как следствие этого: заикание, боязнь быстрой езды, боязнь замкнутого пространства, например, купе, боязнь душевной близости с людьми противоположного пола.
Иногда таким поводом может стать перенесение потери близкого человека или калечащей операции. Внутренний надлом достигает такого размера, при котором в одиночку человек справиться не может. Переживание потери требует времени и внутренней работы. Если за какое-то время привыкания и принятия факта потери не происходит, человек застревает на остром переживании потерь, то необходима помощь.
Если в жизни человека какая-то ситуация повторяется раз за разом отрицательным образом, это тоже повод для обращения к психотерапевтической помощи. Например, третья женитьба, седьмое новое место работы в течение года, сто пятидесятое разочарование в человеческой порядочности и т.д. Работа с проблемой человека в таком случае будет длительная, исследовательская.
Следующий повод: если человек себе не нравится большую часть времени или постоянно. Подобное невротическое состояние является для многих новоначальных православных людей как бы желанной нормой, некоей «аскетической высотой», что не совсем верно. У каждого человека бывают периоды, когда самооценка падает. Это вызывается или неудачей или возрастным изменением. Но если подобное состояние занимает большую часть времени жизни, человек нуждается в психотерапевтической помощи. Принятие самого себя таким, каков я есть, во-первых, и потребность стать лучше, во-вторых, являются более действенным фундаментом для роста к духовному, чем самоугрызение и невротическое чувство вины, которые ни со смирением, происходящим от слова «мир», ни с покаянием, которое (по словам святых отцов) является радостотворным плачем, не имеет ничего общего. Поскольку понятие «самоуничижение», «смирение», «осознание своего недостоинства» для невротической личности могут оказаться сильнодействующими лекарствами, осмыслить указанное различие, назначить дозировку их применения в каждом конкретном случае может или опытный духовник, или психотерапевт, знакомый с ценностным миром Православия.
Еще один повод: человек не может смириться с переходом в следующую возрастную группу. Перспектива старости вызывает страх, человека не устраивает нормальный ход вещей.
Следующий повод: человека часто обижают, обманывают, предают и подводят, часто используют окружающие люди. Еще один повод: человек сплошь и рядом ошибается в людях. Рано или поздно он начинает подозревать, что, возможно, дело не только в них, а в нем самом.
Причиной для обращения может стать также ощущение творческого кризиса. То, что давалось легко, в какой-то момент ускользает, уходит. Человеку кажется, что теперь, когда иссякли его творческие силы, жизнь потеряла смысл.
Еще один повод: человек (безосновательно или по какой-то причине) тревожится до такой степени, что ему становится невмоготу, тревога парализует его. Психотерапевт может объяснить человеку, что тревога является проявлением положительным. Тревожные люди, как правило, достигают больших успехов. Он научит обращаться с тревогой и тревожностью как с больным органом в структуре человеческой души, который о чем-то сигналит человеку, о чем-то хочет ему сообщить.
Следующий повод: навязчивые мысли и воспоминания, мысли о грядущей тяжелой болезни, собственной или кого-то из близких. Или же, когда жизнь кажется тяжелым бессмысленным делом, причем так было не всегда, или когда преследует ощущение тяжести в жизни, когда человек безрадостно встречает утро. Одна треть людей приходит на прием к психотерапевту по поводу депрессии или субдепрессии.
Если замучили чувство вины или стыда, а повод явно не соразмерен с мучениями, и обычные рациональные объяснения на помогают, необходимо просмотреть проблему на психологическом плане.
Поводом для обращения к психотерапевтической помощи может стать ситуация, когда человек начинает довольно часто терять контроль над собой. С другой стороны, в некоторых случаях необходимо овладение своими импульсами, работа со своим поведением. Иногда взрослому человеку приходится учиться повышать голос, плакать, срываться в таких случаях, когда ранее этому не давался выход, но проявление таких эмоций в конкретных случаях вполне естественно. В последнем случае проблема внешней скованности происходит чаще всего от того, что когда-то в раннем детстве человеку запретили проявлять себя естественным образом. Такие люди живут, чаще всего не удовлетворяя свои душевные потребности, пряча себя в скорлупу отгороженности от людей, запрещая себе быть естественными и радостными. Особая проблема, если теоретическое обоснование такой отгороженности они обретут в аскетических книгах святых отцов, прочитанных болезненным, невротическим мировосприятием человека. Работа со сформировавшимися на этой почве убеждениями — наиболее трудный участок работы пастыря или христианского психотерапевта.
Следующий повод — это неуверенность и сомнение. Человек, по природе способный воспринимать оттенки, разные аспекты мысли, ситуации слишком остро, часто сомневается. И здесь необходима помощь психотерапевта, могущего соотнести и уложить в сознании человека представления его о вере в достижение поставленной цели, ведь без веры невозможно достигнуть цели с христианским смирением и самоукорением.
Сложности внутрисемейных отношений — еще один повод. Бывает и такая ситуация: один член семьи хотел бы, что психотерапевт поработал с кем-то из других членов семьи. Чаще всего это ребенок. И в каких-то ситуациях помощь возможна, скорее, в тех, когда ребенок пережил или испытал что-то, что находится вне самой семьи, к примеру, острую травму. Если же источник находится в самой семье, необходима помощь семейного терапевта.
Если очень трудно жить в своей семье, и человек ищет какие-то возможности облегчить свою жизнь (постоянно уходит к друзьям, в работу или просто пьянствует); если человек не может установить контакт с тем человеком, с которым это необходимо, например, со своим начальником; если собственная внешность приводит его в отчаяние, он также может обратиться к психотерапевтической помощи. В приведенных случаях пастырь, который не может справиться с проблемами, может направить человека на консультацию.
Если пастырь будет вынужден адресовать человека на консультацию к психотерапевту, он должен быть уверен, то это не повредит душе пасомого.
По каким признакам можно определить профессионального психотерапевта, отличить его от гуру, шаманов, магов и целителей, которые в таком количестве развелись сегодня на нашей земле? Этому посвящена следующая глава.
Все, что связано со сферой душевной болезни, современного человека, конечно, пугает и отталкивает. Безусловно, психотерапевты иногда имеют дело с очень тяжелым контингентом — с острой психической травмой, с умственно-отсталыми, с людьми, имеющими характериологические особенности. Но в основном, главный контингент психотерапевтов (в отличие от психиатров, ориентированных более на психопатологии) — это вполне благополучные люди.
Кто же такой психотерапевт? Что это: профессия, призвание, научная степень?
«Психотерапевт — это человек, получивший психологическое или медицинское образование и прошедший специальную профессиональную подготовку в одной или нескольких отраслях психотерапии. В своей практике он опирается на соответствующие научные знания и представления, имеет сознательную стратегию влияния на клиента, владеет конкретными техниками воздействия и способен эксплицировать, описать и объяснить психологические механизмы собственной терапевтической деятельности».
Часто люди спрашивают: «Зачем платить деньги психотерапевту, если есть друзья, близкие, способные помочь, поддержать, дать совет?» Действительно, существует так называемая любительская психотерапия — душевная помощь близких, родителей, друзей. Но в ней есть несколько «но»:
1. Как правило, друг (или подруга) не совсем беспристрастен и не всегда бескорыстен.
2. Человек смотрит на вашу проблему под тем углом, который только и возможен в уже сложившихся отношениях.
3. Наши близкие не имеют специальных знаний и поэтому не могут трезво проанализировать проблему. Предложить какое-то новое видение ситуации они тоже не могут, потому что находятся внутри нашей системы и во многом смотрят на мир и жизненные ситуации нашими глазами.
Когда речь заходит о психотерапевтической помощи, у человека может возникнуть предубеждение, которое связано с воспоминаниями о Чумаках и Кашпировских, с легкой руки тележурналистов назвавшихся психотерапевтами. Использованные ими разрушительные формы воздействия на человеческую психику создали во многих наших соотечественниках убеждение в том, что в психотерапии врач для оказания помощи непременно должен подавить волю человека.
На это можно возразить: ни один профессиональный психотерапевт не заинтересован, чтобы лишить человека воли. Более того, 90 процентов сил в этой работе уходит как раз на то, чтобы помочь человеку эту волю обрести.
Люди, решившиеся обратиться к психотерапевту или направленные священником за помощью или на консультацию, вполне правомочно задают вопрос: «Не шарлатан ли он?»
Прежде всего необходимо заметить, что
«психотерапией не являются ворожба, гадания, хиромантия, астрология, все виды экстрасенсорного целитель-ства, чтобы там о себе ни думали занимающиеся ими люди. Снятие сглаза и порчи, наговорная вода, голодание в полнолуние, хиропрактика по-прежнему проходят по основанному Остапом Бендером ведомству материализации духов и раздачи слонов. Профессиональная психотерапия во всем мире, так же, как и у нас, предпочитает брезгливо держаться в стороне от подобных вещей».
К сожалению, сегодня любой человек может назвать себя кем угодно. Как же все-таки отличить профессионала от шарлатана? Приведем несколько наиболее ярких признаков. Шарлатана выдают:
— экзотическое поведение, рассчитанное на то, чтобы поражать воображение;
— обилие внешних эффектов;
— попытка подавить личную инициативу человека, поставив его в зависимость от личности предлагающего свои услуги;
— нарушения первоначальных договоренностей относительно психотерапии (временных, финансовых и др.);
— попытки заморочить голову непонятной терминологией.
Профессиональные психотерапевты умеют говорить с клиентом на его языке и не испытывают необходимости, чтобы поразить воображение десятком научных терминов.
В сомнительном случае можно задать вопросы: «У кого и где Вы учились?», «Как приобретают Вашу специальность?» Люди, которым нечего скрывать, вам на эти вопросы охотно ответят. Психотерапевтическое обучение, как правило, длительное, дорогое, требует не только теоретического курса, но и наблюдения практических случаев под руководством более опытного коллеги. Человек, который занимается психоаналитически ориентированной терапией, как минимум, прошел ее сам, как минимум, учился лет пять (не меньше) и является членом каких-то профессиональных ассоциаций, сообществ. Кстати говоря, в психотерапии очень важен достаточно длительный практический опыт.
Следует обратить внимание на язык, которым изъясняется назвавшийся психотерапевтом. У профессионала не может быть таких выражений как «сглаз» и «порча» [46] и, как правило, не будет обещаний типа «верну любимого».
Если сомнения не разрешились, можно задать провокационный вопрос о возможных гарантиях результата лечения. Их не должно быть. Трудность работы психотерапевта состоит в том, что человек, с одной стороны обращается к нему за помощью, в то же время что-то менять в себе, как правило, не хочет. Если эта преграда не будет преодолена самим человеком, ожидаемого улучшения не произойдет. Большую часть работы должен будет сделать сам человек, в виду чего врач не может знать заранее, какие результаты будут достигнуты. Может гарантироваться лишь профессиональная технология, но ни один грамотный профессионал не возьмется определять конечный результат.
Следует также помнить, что, выбирая психотерапевта, нужно выбирать не школу, не методику, а именно внимательного, чуткого человека. Профессиональные психотерапевты ищут встречу именно со своими клиентами, они не берутся за проблему, которую им лично трудно решить.
Существует представление о короткой терапии и о долгосрочной. Ни один профессиональный терапевт не ответит, сколько это займет времени. Психотерапевт может спросить: «Как бы вы себе представили результат (или цель) нашей совместной работы?» Сам клиент, а не психотерапевт должен определить ее цель.
Обязательно ли психотерапевт должен быть врачом в традиционном, медицинском смысле этого слова? — Нет. На результат конкретной работы с клиентом гораздо большее влияние окажет его непосредственная специализация, личностные качества, чем его традиционное базовое образование.
Важной составляющей для обращающегося как за психотерапевтической, так и за пастырской помощью человека должно быть доверие к врачу, без которого почти невозможно достигнуть какого-либо движения вперед.
В нашей небольшой работе мы попытались сделать попытку состыковки пастырского, психологического и психотерапевтического взгляда на человека и его душевные болезни, но более отталкиваясь от последних двух, в виду того, что именно эта сторона в рамках как семинарского курса Пастырского Богословия, так и общецерковного подхода разработана недостаточно глубоко.
К сожалению,
«курса православной психологии в МДА нет до сих пор, хотя потребность в нем очевидна и в общебогословском плане, и, особенно, в плане пастырского служения Церкви, — констатирует С. Л. Воробьев, один из авторов-составителей сборника «Начала христианской психологии». — У меня в архиве — редкий документ, письмо ныне покойного старца, иеросхимонаха Сампсона (Сиверса), написанное в феврале 1975 года. Привожу его полностью в виду концептуальной важности документа.
«Ваше Высокопреподобие Всечестный о. Протоиерей! Очень жаль, выражу я, грешнейший и убогий ученостью, что на лекциях по нравственному богословию, т.е. по аскетике, (которая с некоторых пор не читается и не преподается в нашей Духовной Академии) не введен предмет «Православная психология», который анализировал бы психологию страстей греховных, наклонности к ним, виды их проявлений, корни их и происхождение, и невольно бы научал пастырей быть лекарями грехов и пороков кающихся, и смог бы наглядно-убедительно приводить к покаянию, т.б. которое не есть осознание наименованиями греха священнику на исповеди, но есть жительство, перерождение сердца с принесением плодов осознания греха, т.е. оплакивания, ненависть до проклятия их и страха воспоминания их содеянного, с надоедливой мольбой о прощении их, помощи не повторить, ненавидеть, и волю от сердца уметь приносить противоположное дело бывшему оплаканному греху. Вот тогда только будет покаяние (как св. Златоуст требует).
Вот тогда будет пастырство, т.е. проповедничество покаяния.
Только тогда священник может сказать о себе: я удостоился быть пастырем, или: я удостоился величайшей чести на земле быть пастырем.
Ваш недостойный богомолец и младший собрат
иеросхимонах Сампсон».
Оставим в стороне обычные для христианского подвижника самохарактеристики типа «грешнейший» и «убогий ученостью»: старец Сампсон, в миру граф Сиверс,— человек уникальной духовной биографии и европейской учености. Обратим внимание на два момента в письме: четкое осознание «зова» Бытия и конкретный ответ на этот зов, формирующий, в сущности, предмет и задачи православной психологии: целостное живое знание о генезисе греховных страстей и пастырское искусство врачевания человеческих душ. При таком понимании православная психология становится частью сотериологии — учения о спасении человека, восстановления его души, поврежденной грехопадением.
Именно здесь — существенное отличие научной психологии от психологии православной.
В православной психологии человек берется не в модусе его наличного бытия, а в его долженствовании. Здесь нет апологии человека, а есть сотериологическое понимание человека как любимого творения Божия, созданного по образу и подобию Его, но отпавшего от Бога своеволием и теперь тоскующего об утраченном Эдеме, стремящегося вернуться в Отчий Дом». [47]
Насколько правомочно говорить о святоотеческой психологии как науке? Она реально существует, это — аскетика, наука, занятая изучением и практическим решением проблем внутренних конфликтов человека.
Аскетизм (от греч. «аскео» — искусно обрабатываю, упражняюсь в чем-либо), по мнению св. отцов, мы видим уже в раю, как заповедь о возделывании и хранении Едема. Тогда человеку были предписаны необременительные для души и тела упражнения по внешней и внутренней работе, бывшие лишь прообразом будущей каторжной работы человечества над своей душой после того, как посредством грехопадения человек лишился цельности, утратил душевные свойства, дарованные первому человеку в сотворении.
В чем же состоит отличие аскетики от светской психологии? Доступно ли светскому психологу изучение аскетики, дисциплины, на первый взгляд чисто религиозной? Епископ Варнава (Беляев), выдающийся христианский писатель и апологет ХХ века считает, что
«всякий, изучавший психологию научную (мирскую), желая приступить к изучению психологии святоотеческой, должен быть готовым встретить между ними большую разницу.
Ученые психологи в миру, сами будучи душевно-плотскими людьми, изучают всегда душевно-плотских людей и только под душевно-плотским углом зрения. Они настолько погрузились в плотяность, что изучение психических явлений с помощью психометрических методов и разных машин стали считать высшим достижением науки. Эта поразительная узость миросозерцания и рабское подчинение материалистическому направлению, которые делают их подобными каторжнику, прикованному по рукам и ногам цепями к своей тачке, в данном случае — разными «авторитетами» и «духом времени», не дают им возможности увидеть и поверить, что существует, кроме их аудиторий и экспериментальных институтов и кабинетов, еще другая жизнь, где царит свобода духовной мысли, — жизнь, наполненная сиянием вечного дня и благоуханием небесных откровений».
Итак, по мнению епископа Варнавы, светская психология рассматривает только то, что относится к внешней стороне души человека, не учитывая те уровни и свойства человеческой природы, доступ к которым открывается лишь христианским откровением, хотя и в наиболее глубоких своих проявлениях предусматривает их существование и признает свою некомпетентность в решении вопросов и противоречий этого уровня.
«Святоотеческая психология, динамичная, в высшей степени живая, рассматривает дело в широком масштабе приснодвижущегося духа — духа, разорвавшего путы и оковы мира, борющегося со своими и его страстями и перешедшего грань материализма.
Ученые психологи не знают и не подозревают ни тех чувств, ни тех настроений, которыми горит подвижник. Даже движения собственных страстей, гордости, тщеславия, неверия, плотоугодия ими не изучаются, а уж, кажется, чего бы проще и естественнее.
А психология святоотеческая — это откровение новой жизни. Это проникновение в такие уголки и глубины человеческого духа, которые никакому психологу со всеми его тонкими инструментами не под силу. Вхождение в изучение святоотеческой психологии — это вхождение в необозримое и бездонное море духовных откровений и осияний.
Итак, ученые в уме, чувстве и воле видят лишь один определенный аспект — греховный, противоестественный; для них самих, впрочем, нормальный.
Святые же отцы, когда рассуждают о разумной, раздражительной и вожделевательной силах души, рассуждают не только в отношении плотского человека, но и борющегося со страстями, и даже святого. Они изучают духовную жизнь в трех срезах (духовном, душевном, плотском), по трем сторонам (способностям), сразу с девяти точек зрения! Я не говорю уже про бесчисленные переходы между ними и оттенки. Вот это-то каждому и надо иметь в виду при изучении аскетических писаний. Этим-то аскетика и отличается от школьно-университетской психологии».
Поразительно то, что большинство отечественных психологов даже не подозревают о существовании такого огромного пласта «психологических наработок», о том, что в Православии вот уже около двух тысячелетий существует «психотерапевтическая школа» со своей четко выработанной концепцией, мировоззренческой платформой и детально разработанным инструментарием. Вот где непаханное поле для исследовательской работы специалистам-психологам, открывающим все новые и новые направления психотерапии, но, к сожалению, совершенно не знающие того сокровища, которое таит святоотеческая психология!
И, тем не менее, некоторые исследователи справедливо отмечают, что скоропалительные переводы-подстрочники психотерапевтических методик, возникших в иных социально-культурных традиций не могут быть настолько же эффективными в российских условиях.
«Все больше российских психотерапевтов говорят о необходимости искать свой собственный путь, развивать отечественные традиции врачевания души.
Рассматривая возможные тенденции развития психологической помощи в русле славянской духовной культуры, с первую очередь следует остановиться на исконной для нашей страны и возрождающейся ныне в России святоотеческой психотерапии. В лоне Русской Православной Церкви, на протяжении столетий привычно заботившейся о духовном здоровье человека и его нравственности, сложилась поистине уникальная система целительства души, которая все чаще привлекает внимание психологов. Однако отношения между христианской доктриной пастырской деятельности и внеконфессиональной психотерапевтической практикой неоднозначны и непросты.
С одной стороны, между психотерапевтами и священниками можно наблюдать некоторое сближение. Ему способствуют известная общность целей и нравственных идеалов, сходные профессиональные проблемы, обоюдное понимание важности стоящих перед обеими группами задач... Сами психологи иногда сетуют на некий «комплекс неполноценности» по отношению к священнослужителям, признавая, что христианство эффективнее работает с людьми и, следовательно, психотерапевтам следует у него учиться...
Иную позицию занимают психологи, проводящие резкую границу между деятельностью священника и своей собственной работой, протестуя против неоправданного, по их мнению, расширения предметного поля психотерапии за счет включения в нее пастырской задачи спасения души...
Однако, общих точек соприкосновения у пастырской и психотерапевтической деятельности, несомненно, больше, чем различий. Попытка соединить многовековую традицию душеспасительной работы Церкви с эвристическим потенциалом современных психологических и философских систем вызывает уважение. Занятые единой, пусть даже по-разному понимаемой, задачей врачевания души словом и психотерапевты и священники одинаково подчеркивают его значение и важность. «Не будьте к сему невнимательны и равнодушны, чтущие достоинство слова, ревнуйте о нем, одушевляйте и вооружайте ваше слово истиною и правдою и, действуя им верно и твердо, не допускайте разлития глаголов потопных» — пишет св. Филарет Московский».
На сегодняшний день
«христианская психотерапия практически не представлена пока ни в поле услуг, ни в самом сознании психологического сообщества, и потому следует констатировать, что мы находимся в самом начале пути, в периоде первых формулировок и опытов». [49]
И тем не менее известны психотерапевты, которые в основании своего подхода к проблеме душевных болезней полагают христианскую концепцию личности. С. А. Белорусов на страницах Московского Психотерапевтического Журнала (№ 1 за 1998 г.) рассказывает о методе Религиозно-Ориентированного Консультирования:
«Понятием «религиозная ориентация» определяется специфическое отношение терапевта к клиенту и особая позиция консультанта в структуре терапевтического процесса. Консультирование такого рода исходит в самой сути этого процесса. Признание Тайны, устремленность к Высшему и восприятие результата терапии как Благодати являются, на наш взгляд, признаками духовной ориентации в консультировании. Поэтому термин «религиозно-ориентированное консультирование» может быть адекватен для разнообразных психотерапевтических подходов, которые имплицитно или эксплицитно исходят из духовных традиций человечества с их ценностными системами. В основе такого рода традиций, как бы ни различались они между собой, всегда лежит принципиальное признание Высшего трансцендентного начала (вера) и возможность сопричастности Ему (религия). Специфический вариант подобного синтеза — религиозно-ориентированное консультирование, где психотерапия пытается осмыслить и ассимилировать ряд положений одной из теологических дисциплин, а именно пастырского богословия.
Традиция духовной помощи, сложившаяся в Церкви, предусматривает наставления, связанные с Таинством Исповеди, пастырское окормление и старчество.
Пастырское окормление в православной традиции представлено «духовным отцовством». Эти длительные, устойчивые и значимые отношения могут быть описаны в категориях благословения (укрепления решимости) или совета. В практике тип отношения духовного отца к пасомому варьирует от императивного (реже) до недирективного (чаще) руководства.
Суть окормления в научении христианской жизни для дальнейшего возрастания в свободе. Разумеется, здесь присутствует послушание, но подразумевается, что последствия выбора поведения оказываются в пределах ответственности самого духовного окормляемого. Суть православного пастырского окормления раскрывается в работах митрополита Антония (Храповицкого), где призвание пастырства именуется «даром сострадающей любви». Здесь душепопечение не может быть сведено к назиданию и утешению. То, что называется состраданием, по сути является со-распятием, принятием другого в его боли через безусловную любовь.
Феномен «старчества» находится на крайнем полюсе взаимоотношенией, предусматривающих духовную помощь и издавна существующих в Церкви. Эти отношения характерны для иноческой практики. Использование их в обычной приходской жизни может искажать аутентичный духовный путь мирянина, не принявшего монашеский обет «отсечения собственной воли», тем более «откровения помыслов». Сохранение собственной воли как свободного выбора остается здесь одновременно и привилегией-даром и источником искушений. Старчество, мистичное по своей сути,— почти надмирно, поскольку связано в каждом своем проявлении со «сверхъестественными» отношениями. Оно остается, скорее, исключительным призванием с обеих сторон, в то время как духовничество — желательной нормой христианской жизни.
Убеждение, согласно которому целительная помощь исходит не от терапевта и не кроется в «непознанных ресурсах» личности клиента, а является даром Свыше, позволяет называть данный процесс «религиозно-ориентированным». В диалоге между терапевтом и клиентом всегда присутствует Третий. Именно Тайна, Незримое Присутствие является ультимативным источником помощи. Здесь справедлив критерий: чем меньше заслуг в улучшении состояния клиента специалист (при полной его отдаче) может отнести за свой счет, тем более эффективным и стойким, подлинным, а не кажущимся, является результат терапии. При условии правильно построенного процесса, терапевт не устает и не истощается, поскольку при его участии действует Высшее.
В предыдущем положении мы намеренно не употребили таких понятий, как Бог, Дух, Благодать. Это еще один принцип, правомерность которого постараемся рассмотреть с разных точек зрения.
Религиозно-ориентированное консультирование вполне может проводиться имплицитно. Это не означает какой-либо манипуляции, лицемерия или фальши. Недоговоренность не есть ложь. Любая психотерапия несет в себе элемент недоговоренности. Именно этим психотерапевтическая беседа зачастую отличается от обычного разговора. Психотерапевт знает, зачем он говорит, его слова выверены и имеют функцию инструмента. Терапевт лишь помогает родиться тому, что длительно вынашивалось клиентом. Ценность имеет только то, к чему человек приходит сам.
Религиозная терминология в большинстве случаев, как ни парадоксально это звучит, не является уместной в процессе религиозно-ориентированного консультирования. Ведь последнее — не катехизация и не духовная беседа в чистом виде. Избегая богословских терминов, мы не рискуем отпугнуть человека, привыкшего считать себя нерелигиозным, или вызвать у него сопротивление. Наша задача — обеспечить условия для самораскрытия клиента, и в таком случае обширное семантическое поле, отсутствие сковывающих рамок, возможность затронуть любую тему создают все необходимые условия для аутентичного контакта, понимания и сотрудничества. И тогда нет смысла подчеркнуто окружать себя сакральными предметами, елейно интонировать речь, фехтовать цитатами из Священного Писания; абсолютно неуместны угрозы наказанием свыше.
Личность не исчерпывается тем, каким образом она является окружающему миру. И мы ищем человеческого в человеке, идя тем самым к его Творцу, Которого он сам может еще не сознавать, но в Которого верим мы.
Избегая богословского «антуража», мы проявляем известную само-дисциплинированность, не позволяя себе фамильярности с Творцом. Мы не должны самонадеянно вламываться в пределы мистической реальности. Подвижники, достигающие смирением и самоотдачей благодатных высот Духа, упоминают о таинственных свойствах Божьего имени. Несомненно, этот религиозный аспект находится за пределами психологического консультирования.
В ходе консультирования не следует бояться использовать все, что подходит для данного клиента из других областей психотерапии и психологического консультирования. Ценность психоанализа неоспорима там, где требуется понимание психологических защит, препятствующих духовному росту. Техники гештальт-терапии способствуют соприкосновению с непознанным в себе.
Духовно-ориентированная терапия предполагает в терапевте умение видеть, воспринимать, распознавать духовные составляющие в исходящем от клиента сообщении — «тексте», вновь и вновь мягко побуждая его к переформулированию, с неявным апофатическим отрицанием возвращая ему реплики. И так происходит до тех пор, пока клиенту не открывается свыше приемлемое для него знание о себе. Существует известное изречение св. Иоанна Кронштадтского: «Бог не открывает человеку знания о себе, пока он к этому не готов».
Задачей терапевта может быть выявление, актуализация события. И поскольку оно оказывается явленным, в нем можно различить духовную или трансцендентную составляющую. Она присутствует, оставаясь таинственной. Терапевтической ошибкой будет распространение предыдущего опыта религиозного консультирования, сколь бы сходным не воспринимался случай.
Начинать терапию необходимо с того места и уровня, на котором находится клиент. Существует опасность как недооценки духовного потенциала собеседника, так и его иллюзорной идентификации. Чем больше времени уделено выслушиванию, тем более адекватной может стать оценка состояния клиента. Следует определить, какая из тенденций — малодушия или, напротив, превозношения — преобладает в рассказе клиента, тем более, что нередко одно компенсируется другим. Религиозно-ориентированное консультирование требует ясности. Здесь часто сбывается поговорка преп. Амвросия Оптинского: «Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено — там ни одного».
Клиент учится жить в ситуации выбора, в непрестанной реализации свободы. При этом формируется христианское отношение к свободе, как «бытию собой». Сначала человек начинает наслаждаться самостоятельным принятием решений и выбором последствий, затем приходит к прозрению того, что суть свободы — не выбор, а решимость в принятии воли Высшего о себе. Поднимаясь на новую ступень отношения к миру, трансцендируя косную самость, обнаруживая Творца, мы начинаем понимать, что выбор уже сделан. Говоря святоотеческими словами, «Бог может все, кроме того, чтобы заставить человека любить Его». Итак, свобода в том, чтобы всем сердцем сказать искреннее «да» Призывающему. Это не предопределение, а позитивная альтернатива.
Духовная зрелость определяется резонансом с Промыслом и истинная свобода не в выборе, а в избрании человеком — Бога и Богом — данного человека.
Духовное консультирование ставит своей целью способствовать росту человека в его самостоятельности, укрепление решимости, подготовку к «метанойе», совершающейся в Таинстве Исповеди.
В процессе консультирования человек освобождается от блокирующих его предрассудков, в том числе, псевдо-духовных. Он учится «предстоянию» перед Творцом в своем подчас трагическом одиночестве, не перекладывая свою вину, боль и отчаяние на искушающих его бесов. Мы удерживаем наших клиентов от того, чтобы они подвергали себя «отчитыванию», если их проблематика и симптоматика могут быть квалифицированы в категориях психологии и медицины.
В консультировании неминуемо произойдет фокусировка и коррекция образов духовности, сложившихся у клиента. Это важно понимать в случаях, когда обращение человека к религии мотивировано получением какой-либо выгоды.
Духовное консультирование необычайно эффективно в ситуациях горя. Иногда здесь наблюдается своеобразный «эгоцентризм отчаяния». Так, мать, потерявшая полгода назад пятилетнего сына, со страстью повторяет: «Никто бы не мог так ухаживать за ним во время болезни, никто бы не отдал столько, сколько я... Другие матери, которых я видела в палате, после смерти детей утешились так быстро... Почему же мой старший сын может улыбаться, когда его брат лежит в земле? Почему злые больные старухи и никому не нужные бомжи живут, почему?»...
Обычные стереотипы утешения оказываются здесь бездейственными. Ее лишь раздражает, когда она слышит аргументы: «Бог дал, Бог взял, жизнь продолжается, вы еще молоды, вы не первая, кто потерял ребенка». Все это она знает, и пропасть непонимания и неприятия между ней и миром разверзается все глубже. Мы начали со слов, в каком-то смысле идущих дальше того, что она собиралась сказать: «Да, ваша потеря невыносима. Это абсолютная катастрофа, утешение здесь невозможно. Ваша боль больше той, которую может перенести мать. Ничто и никогда не сможет заменить вам утрату. И даже вопрос «За что и почему?» здесь неуместен». При этом она, пришедшая за помощью, понимала, что ее чувства не отвергнуты, что специалист вместе с ней спустился в глубины горя, не допуская фальшивого оптимизма. Здесь нельзя остановиться на половине страдания, как пыталась это сделать она, устраивая «кладбищенский культ», в качестве его символической замены, нельзя «отвлечься», как советовали другие, надо пройти сквозь «долину тени смертной» и просто жить. Терапевт — спутник в этой «долине».
Поступательность, непрерывность, постоянное восхождение характеризует данный подход. Этот принцип лучше всего раскрывается в словах митрополита Антония Сурожского, сохраняющих свою справедливость как для духовной жизни вообще, так и для психологического консультирования, в частности. «Итак, обнаруживая свое подлинное — или относительно более подлинное «Я», и вслед за этим уродующие его элементы, мешающие нам быть тем, кто мы есть по существу, мы можем постепенно получить видение и понимание того, кто мы есть на данный момент, и из него потом двигаться в следующий момент».
Духовная перспектива в современной психотерапии принципиально открыта. Простирающийся горизонт ее возможен в силу серьезного принятия в расчет существования непознаваемого. Ведь когда мы убираем из мира тайну, обозначая ее на языке оптимистической науки как «пока не известное», мы изолируем, закрываем мир, сводим его к двухмерности.
Психотерапия в ее теории произрастает в живительной среде противоречий, она не предусматривает исчерпанности. В ее структурных конструкциях всегда присутствует темень в конце тоннеля. Мы никогда не узнаем, как наилучшим образом помочь человеку, обратившемуся за нашей помощью, и это «никогда» является вызовом нашему «всегда», относящемуся к необходимости максимального напряжения в поиске новых терапевтических возможностей. Внимание, в-слушивание, в-чувствование по отношению к клиенту является залогом успеха трансценденции нашего клиента к более аутентичному опыту бытия. Единственно возможная действительная помощь осуществима только в сопричастности другому. Для сопричастности не установлено предела. На высотах своих — это именно та любовь, которая «долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит» (1 Кор. 13, 4–7)». [50]
Не менее интересен психотерапевтический подход Т. А. Флоренской, утверждающий необходимость осознания клиентом своего духовного «Я», находящегося в конфликте с наличным, эмпирическим «Я», а также осознания голоса совести как проявления нравственной интуиции человека:
«Творческая интуиция, как и совесть (нравственная интуиция) является выражением духовного Я. Это голос уникального творческого призвания человека. Высшие проявления любви, готовность к самопожертвованию, способность преодоления инстинкта самосохранения ради того, что составляет смысл жизни, — все это проявления духовного Я человека.
Духовное Я может не осознаваться или смутно осознаваться человеком, но, даже будучи неосознанным, оно руководит человеком, если его жизненные установки не враждебны вечным духовным ценностям.
Духовное Я и эмпирическое наличное Я нередко вступают в противоречие и конфликт. В последнем случае духовное Я может оказаться вытесненным из сознания, и тогда перед психологом встает задача помочь консультируемому осознать реальность его духовного Я, без чего невозможно преодолеть характерные симптомы такого вытеснения — томящие человека чувства неудовлетворенности, бессмысленности существования, нежелания жить и т.п.
Полноценное развитие личности предполагает внутренний диалог наличного Я и духовного Я. Этот диалог характеризуется теми же признаками, что и межличностный диалог: главными здесь являются доминанта на Другом и вненаходимость; они образуют ту систему координат, которая характеризует глубину диалогичности. Глубина внутреннего диалога зависит от того, является ли духовное Я доминантой, господствует ли оно в душе и жизни человека. Другая сторона этого вопроса состоит в том, осознает ли человек несоответствие своего наличного состояния духовному Я как недосягаемой перспективе личного становления. Отсутствие вненаходимости, идентификации с духовным Я — симптом человекобожеской гордыни.
Неизбежное противоречие между совершенством, безграничностью, непостижимостью духовного Я и ограниченностью, несовершенством наличного Я лежит в основе развития личности и не снимается никакими ее достижениями. Развитие личности — бесконечный (в пределах земной жизни) процесс восхождения человека к своему духовному, внутреннему Я.
Охарактеризуем основные следствия принятия постулата о наличии духовного Я в человеке, значимые для практического психолога.
Прежде всего, принятие этого постулата требует существенного изменения в отношении к человеку. Из объекта исследования, формирования, управления, программирования и т.п. он становится субъектом, способным к непредсказуемым изменениям, бесконечно сложным и неизмеримо глубоким. Рушится иллюзия всезнания психолога; он осознает, что измерить, вычислить, диагностировать можно лишь в области наличного Я, там, где духовное Я не вступает в действие в той мере, которая мешает научной предсказуемости.
Признание духовного Я создает у психолога установку на расположение и уважение к каждому, развивает чуткость и к собеседнику и к своей творческой интуиции. Общение становится не формальным, а творческим процессом, в котором разрешается жизненная проблема консультируемого. Консультант опытно осознает, что он не Учитель, а всего лишь соучастник в совместном творческом процессе. Постепенно формируется доминанта на Собеседнике и преодолевается собственный эгоцентризм.
Простое сочувствие к людям и искреннее стремление помочь при отсутствии профессионализма нередко оборачиваются лишь поверхностными и даже ошибочными советами и рекомендациями, повышенной активностью в общении. Консультант больше говорит, чем слушает. Возникают также такие типичные ошибки, как перенос личного опыта на ситуацию собеседника, на оценку его личности и отношение к нему. Например, ситуация, связанная с агрессивной ревностью, может вызвать антипатию к собеседнику, и тем более сильную, чем более сам консультант травмирован аналогичным опытом своей жизни. Это сразу нарушает контакт с собеседником и потенциально создает конфликт с ним. В других случаях сочувствие, эмпатия оборачиваются идентификацией. Консультант может «увязнуть» в отрицательных переживаниях собеседника вместо того, чтобы помочь ему разрешить его проблему. Знакомство с принципами консультирования в гуманистической психологии само по себе также не помогает «безусловно принимать» каждого обращающегося за помощью: симпатия и антипатия возникают независимо от воли консультанта, сообразно его индивидуальным склонностям и предпочтениям. У консультанта возникает соблазн быстрого решения проблемы собеседника, что также связано с собственным личным опытом. Это решение «от ума». Консультант не слышит внутреннего диалога в высказываниях собеседника, не оценивает его возможностей выхода из трудной ситуации. Он стремится поскорее успокоить собеседника, даже если душевная боль последнего вызвана нравственным дисбалансом и свидетельствует о муках совести. Гуманистический принцип «не оценивания», бытующий среди многих практических психологов, не позволяет высказать свое мнение по поводу безнравственного поступка, откликаясь на голос совести собеседника. Консультант в таких случаях утрачивает свой голос, пассивно следуя за собеседником, и вместо диалога беседа переходит в монолог консультируемого.
Творческая атмосфера подлинного общения, как правило, возникает благодаря тому, что консультант не делает ставки лишь на свои сознательные усилия, понимая их ограниченность и тем самым способствует проявлению как своего собственного духовного Я, так и духовного Я собеседника. Опытное осознание духовного Я собеседника является центром всех сторон диалогического общения. Благодаря ему возможно искреннее принятие каждого собеседника — даже вопреки отрицательным проявлениям его наличного Я. Отрицательная оценка отдельных проявлений этого наличного Я тогда не будет нарушать диалогический контакт, а, наоборот, укреплять его. Обращаясь к духовному Я, психолог не утешает собеседника, страдающего от чувства своей неправоты, а способствует глубокому раскаянию — катарсису. Он постепенно учится слышать внутренний диалог наличного Я и духовного Я в душе другого и на его языке подтверждать правоту духовного Я. Именно поэтому собеседник принимает слова консультанта как свои собственные.
В диалогическом консультировании психолог постоянно учится у своих собеседников: каждая встреча открывает ему новые грани человеческой души и у другого и у себя самого. Он учится извлекать уроки из своих удач и ошибок, руководствуясь определенными принципами диалогического консультирования». [51]
Доктором психологических наук Б. С. Братусем сформулированы основные направления концепции христианской психотерапии и проблемы, стоящие на путях интеграции христианской и светской психотерапии.
«В чем видится специфика только нарождающейся у нас в стране христианской психотерапии, ее отличие от психотерапии светской?
Первое, исходное отличие, которое часто не обсуждается, выносится за скобки, но которое надо сознательно выделить и зафиксировать, заключено в самом терапевте. Терапевт светский может быть верующим, а может быть и нет. Более того, считается, что личная вера должна быть отодвинута, отделена от терапии. Для христианского терапевта вера — обязательно, краеугольное условие его профессиональной деятельности. Именно профессиональной, а не частной.
Почему необходимо это подчеркнуть, хотя звучит, наверное, достаточно банально и очевидно? Потому что это качественно меняет всю схему терапевтического воздействия. В светской терапии поле взаимодействия — диада: терапевт-пациент, и все происходит внутри нее. Присутствие третьего исключается, терапевтический сеанс нельзя даже подсмотреть, в нем можно только участвовать с той или иной стороны. В терапии христианской, что справедливо подчеркивает Ф. Е. Василюк, взаимодействие построено не на диаде, а на триаде, где взаимоотношения терапевта и пациента опосредованы отношением к Богу. Эта триада может быть полнокровной в том случае, если верует не только терапевт, но и пациент, если они оба способны уповать, соотносить себя с Третьей, Высшей Силой.
Заметим, на всякий случай, что преобразование терапевтического поля из диады в триаду на самом деле не упрощает задачу христианского психотерапевта, не перекладывает тяжесть на Иную Инстанцию и, уж, конечно, не освобождает от личных усилий, требований методического совершенства и т.п. Христианский терапевт, как и всякий христианин, продолжает действовать в условиях антиномии: с одной стороны — спасение возможно только по снисхождению благодати («без Мене не можете творити ничесоже»); с другой — «Царство Божие силой берется», изнутри — активностью и стремлением (решимостью, по слову преподобного Серафима). Житейская мудрость разрешает эту антиномию присловьем, что надо на Бога надеяться, но и самому не плошать, или: «Бог ведет, но я иду». В любом случае, речь идет о работе, жизни в постоянном предстоянии, соприсутствии, соработе Богу.
Следующее и также ключевое отличие состоит в разном понимании сути человека и (соответственно) сути пациента, клиента как человека. Возьмем основные школы психологии и связанные с ними формы психотерапии. Каждая из них имеет свою модель пациента как человека. Для психоанализа основанием такой модели являются коварные образы и силы подсознания, которые путем сложной, длительной, дорогостоящей терапевтической работы надобно распознать, расшифровать, ввести в сознание, устранить амнезии и т.п. Подсознание вытесненное — это и есть суть, стержень человека. Остальное — проявление, маскировка, борьба, сублимация. Упрощая, можно сказать — человек идентифицируется со своим подсознанием. Бихевиоризм, поведенческая психология идентифицирует человека с иным — со способами его действования — успешными или неуспешными, правильными или неправильными, стойкими или непостоянными, то есть, говоря обобщенно, происходит идентификация с проявлениями характера. Гуманистическая психология идет явно на повышение и идентифицирует человека с его личностью, ее полным развитием. Трансперсональная психология акцентирует невидимую, таинственную сферу человека, идентифицируя с ней его суть.
Итак, каждая школа выявляет какую-то часть человека, принимая, выдавая эту часть за целое. Христианская психология и психотерапия призвана воспринять целостного человека, поскольку христианская тримерия тело-душа-дух покрывает все названные аспекты, не исключая из внимания ни одного из них. В сочинениях святых отцов, например, Иоанна Касиана Римлянина, обнаруживаются порой удивительно глубокие психологические описания возникновения вожделений, половых чувств и сублимаций. Возможно, тонкости подобных наблюдений позавидовал бы любой психоаналитик, но даны они в свете совершенно иного целостного представления о человеке. Или возьмем экспансию трансперсональной психологии в духовную сферу. Последняя понимается здесь вообще без различия внутренних цветов, уровней, бесов или Ангелов. Если вспомнить рассуждения отца Александра Ельчанинова, то это можно уподобить вламыванию (в духовный мир — и. Е.) с черного хода. Попав в это пространство, разгоряченный, затуманенный наркотиком, внушением или голотропным дыханием человек воспринимает, берет первое, попадающее под руку, принимая его за суть духовного и часто нанося себе тем самым непоправимый вред. Надо ли здесь отдельно говорить, что духовное в христианстве имеет качественно иное понимание, внутреннюю иерархию и соподчинение, качественно иные пути и методы достижения». [52]
Безусловно то, что психотерапия помогает осмыслить процессы и внутренние движения, происходящие в психической структуре человека, но она не может дать ответы на вопрос о конечном исцелении личности человека, ведь в это понятие входят духовный уровень, нравственные качества, совесть.
«Эта полнота, эта ступень остается пока не представленной в светской психологии и психотерапии. Она может открыться в христианском подходе, поскольку для него исходным является представление о человеке как образе и подобии Божием, т.е. человек дан в полном, предельном масштабе и росте. Что касается подсознания, характера, личности, то они должны быть представлены не как инстанции конечные, но как служебные, служащие становлению человека, его полноте или (говоря по-церковному) спасению как приведению человека в его соответствие с Богом. Только тогда разрешается коллизия личности, она занимает свое место и проявляется фундаментальное соответствие, в котором она рассматривается масштабной человеку, а человек масштабным Богу». [53]
Центральным средством, целью, образом, образцом в рамках этого движения, по мнению профессора Б. С. Братуся, является Личность Христа. Осознание этого факта имеет самое непосредственное отношение к психологии и психотерапии, к разрешению многих внутриличностных и межличностных проблем.
«Спаситель — спасение, оправдание развития, путь вочеловечения человека, олицетворение его образа и сущности, тот пункт, точка устремления, выше которой нельзя поставить никого, но и ниже не должно опускаться.
Очень интересно и психологически необыкновенно тонко, что по-гречески «грех» («амортано») означает промах, непопадание, минование цели. В широком, предельном понимании всякое действие, не направленное, не устремленное в конечном итоге ко Христу, оборачивается в результате (часто, конечно, весьма отдаленном, не сразу усматриваемом) промахом, минованием смысла, цели назначения и удовлетворением ложными, преходящими, пустыми целями. Это прямо относится к психологии и психотерапии, которые со всеми своими успехами, достижениями могут оказаться и столь часто оказываются промахом, минованием, устремлением, к ложной цели и в этом смысле — грехом». [54]
Каковы же пути интеграции светской и христианской психологии? В каких направлениях они возможны? Б. С. Братусь считает, что
«между светской и христианской психологиями, между светской и христианской психотерапиями возможно позитивное соотнесение. Но оно отнюдь не простое и автоматическое, а требует выполнения ряда условий, определенного рода согласной работы, некоего процесса, движения. Можно предположить следующий его ход.
Прежде всего, светская психотерапия, ее методы должны быть соотнесены с задачами человека, испытаны вопросом: Чему служить? Куда идти?
Необходимо «как?» светской психологии соотнести с «почему?» христианства. Причем здесь можно не начинать сразу с введения предельных христианских постулатов. Вполне возможно как с опоры соединения светского и христианского начать с критериев нравственного развития, с нравственности, этики, т.е. с того, с чем согласятся многие светские психологи и что одновременно не противоречит совести христианского психолога.
Но как только будет введен критерий нравственности, неизбежно станет вопрос о его основаниях: относительны они или абсолютны? Временное и вынужденное соглашение, общественный договор, субъективное мнение или абсолютное, Богом данное установление. Первое решение вернет нас к хлябям релятивизма, к тому, что все возможно и все дозволено, второе покажется слишком строгим и недоступным, кроме того, подразумевающим понятие души, то самое понятие, отбрасывание, игнорирование которого по-прежнему воспринимается как условие научной психологии, равно как большинства форм современной психотерапии. Не берясь здесь, конечно, решать эту проблему, заметим, однако, следующее.
Прежде всего, необходимо ввести различие в самом понятии души. Душа воспринимается, по крайней мере, двояко (Ф. Тютчев писал о ее «как бы двойном бытии», о том, что она «жилица двух миров»). С одной стороны, подразумевается вместилище, средоточие (орган) переживаний. Мы говорим: «душа болит, поет, ликует, страдает, рвется на части, падает» и даже «уходит в пятки», она имеет представляемые параметры, может быть широкой и узкой, высокой или низкой, теплой или холодной. С другой стороны — душа как вечная бессмертная энергия и субстанция, которая может отпечататься, проявиться, опредметиться в переживаниях, быть уловлена в тех или иных параметрах, но отнюдь к ним не сводима. Это и есть душа в религиозном понимании или, чтобы подчеркнуть ее отличие от душевного мира — дух.
Исходя из этого принципиально важного различения, мы можем по-иному посмотреть на судьбу души и психологии и психотерапии. Оказывается, несмотря на все громкие декларации, душа из психологии никогда не уходила полностью. В первом своем значении, например, под именем «переживаний» она всегда оставалась в поле внимания. Возьмем отечественную традицию: Л. С. Выготский не раз подчеркивал важность переживаний, определяя их в последних работах как единицу психики. С. Л. Рубинштейн также вводил переживание как одно из исходных начал, Б. И. Теплов рассматривал переживание в качестве важнейшей способности личности. Ф. В. Басин считал, что «значимые переживания» есть подлинный предмет психологии, оригинальная трактовка переживаний дана у Ф. Е. Василюка и др.
Другое дело — высшие проявления души, дух, который — надо сказать твердо — был и будет оставаться вне достижения психологическими методами. Это предмет особого постижения, а не научного знания, тайна, а не проблема.
Специально по отношению к психологии необходимость подобного различения отмечалась и церковными кругами. 23 марта 1914 года на торжестве официального открытия первого в России Психологического института при Московском университете Епископ Анастасий [55] особо подчеркивал, что точному определению и измерению может поддаваться лишь внешняя сторона души, но не ее глубины и высшие проявления:
«Точное изучение душевных явлений можно только приветствовать. Но стремясь расширить круг психологических знаний, нельзя забывать о естественных границах познания души вообще и при помощи экспериментального метода, в частности. Точному определению и измерению может поддаваться лишь, так сказать, внешняя сторона души, та ее часть, которая обращена к материальному миру, с которым душа сообщается через тело. Но можно ли исследовать путем эксперимента внутреннюю сущность души, можно ли измерить ее высшие проявления? Не к положительным, но к самым превратным результатам привели бы подобные попытки».
Такая постановка вопроса, казалось бы, лишний раз подтверждает правоту тех, кто говорит о непреодолимом несогласии, разведении науки и религии. Напомним, что психология началась с того, что второе понимание души, а заодно и душа в целом была отброшена, чтобы не мешать научному изучению того, что без нее в человеке остается. Дальнейшую логику этого пути вполне иллюстрирует история XX века. Все хорошо и строго было в таком подходе, кроме одного — живой человек выпал. Вспомним слова Выготского, характеризовавшего психологию двумя словами: «Человека забыли». Но что бы вернуть его в психологию, нужно иное решение, иное отношение к проблеме души. А именно то, что внешняя сторона души (которая, как мы видели, на деле и не уходила из психологии, просто переименовалась, спряталась под другими названиями) не может быть понята, изучена, корригирована вне учета ее фундаментальной, сущностной связи со стороной внутренней, с вершинными устремлениями, с духовным. Иными словами, «как бы двойное бытие» души, обитание в двух мирах есть непреложный, фундаментальный факт, поэтому лишь в постоянном соотнесении этих миров, драматическом, подчас трагическом, в стремлении к труднодостигаемому единству и состоит полнота человеческой жизни, ее важнейший смысл.
Но можно ли реально установить эту связь, возможно ли вообще мерное соотнести с безмерным? На самом деле это соотнесение происходит так или иначе в каждом человеке как существе конечно-бесконечном. Психология и психотерапия в этом плане должны просто не отделяться от полноценного образа человека, его антиномичной реальности. Другое дело, что в психологии XX века этот образ стал уплощенным, частичным, лишенным метафизического измерения и высоты. Строго говоря, душу изъяли не из психологии как таковой, а из образа человека, которому она призвана была соответствовать. Им стал человек «физиологический», «рефлекторный», «поведенческий», «подсознательный» и т.п. Теперь мы призываем лишь к тому, что психологии пристало служить, ориентироваться на полного, целостного человека, имеющего не только тело, сложность сознания, внешнюю сторону души, многообразие переживаний, но и ее внутреннюю сторону, высшие проявления, дух. Еще раз: душа во втором (религиозном) понимании, действительно, не входит, не вмещается в психологию, религиозно-философский и конкретно-психологические уровни несводимы один к другому, неподменяемы друг другом, но их взаимное признание, соотнесение — условие и форма их живого осуществления, условие и форма полноценной психологической помощи человеку». [56]
Психиатрам, психотерапевтам, еще не знакомым с христианской концепцией личности и традиционным для России святоотеческим, пастырским методом работы с душевнобольными, можно предложить со вниманием изучить святоотеческую литературу как древних, так и современных духоносных старцев, книги, в которых сосредоточен многолетний опыт душепопечения, душецелительства, писания тех, один импульс, одно слово, прикосновение которых действовало на людей исцеляюще, пронизывая не только душевную природу, но и телесную, поскольку конечной целью было исцеление духовное.
«Религия отражает вертикальную устремленность человека к высшему смыслообразующему началу и в этом плане отвечает его насущной потребности поиска смысла, неуничтожимого, неустранимого фактом его смерти. Психология занята по преимуществу горизонтальной плоскостью, человеком как деятелем во времени и пространстве. Сопряжение здесь более чем необходимо — оно неизбежно, ибо движение жизни подразумевает осознание ее смысла, а смысл подразумевает реализацию, т.е. определенное движение, осуществляемое в конкретном времени и пространстве. Другое дело — в каких формах, на каком уровне произошло это сопряжение, ограничена ли вертикаль эгоцентрическими или группоцентрическими смыслами или имеет иную, более высокую отнесенность. Психологу это важно знать отнюдь не из моралистических соображений, а потому, что это существенная характеристика личности, показатель возможного соединения, целостности или раскола, трещины психического здоровья.
Разные виды психотерапий по-своему стремятся к их преодолению. Так, психоанализ, гештальттерапия используются, по преимуществу, для попыток преодоления раскола ума и сердца, бихевиоризм, поведенческая терапия — ума и воли и т.д. На наш взгляд, христианская психотерапия, не умаляя этих задач, направлена, по преимуществу, на устранение главного, центрального раскола: раскола между сторонами души — внутренней, духовной и внешней, обращенной к миру. Понятно, что раскол этот может проявляться в разнообразных формах, как осознаваемых, так и несознаваемых, но в любом случае он неизбежно влечет за собой особо значимые последствия для человека, его развития, судьбы, спасения.
Уже говорилось, что христианская психология делает начальные шаги в России. Лишь с 90‑х годов стали появляться в печати отдельные публикации, организовываться первые семинары по христианской психологии. Непосредственно в области психотерапии и коррекции это некоторые работы Ф. Е. Василюка, А. В. Гнездилова, А. Ф. Копьева, Е. Н. Проценко, Т. А. Флоренской, о. Владимира Цветкова, Л. Ф. Шеховцовой и др. В области образования — исследования В. В. Рубцова, Р. И. Слободчикова. В области общей терапии и методологии — С. Л. Воробьева, А. В. Махнача, Н. Л. Мусхелишвили, Б. С. Братуся и др. Проблема соотношения христианства и психологии с позиции священника рассматривалась прот. Борисом Ничипоровым. Предварительным итогом этого периода можно считать выход первого в России учебного пособия для вузов по христианской психологии («Начала христианской психологии». М., Наука, 1995).
Особо важно подчеркнуть вновь, что в этих работах прежняя психология, достижения иных подходов и взглядов не перечеркиваются, но входят в иные системные отношения, приводятся в соответствие, соотнесение, сопряжение с образом человека, главным отличием которого является обладание бессмертной душой, ищущей спасения. Христианская ориентация отнюдь не против исследования, измерения, числа, метода, а лишь против того, что может исказить душу, ибо «какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит». В этом смысле христианство вообще не «против», а «за» — за человеческую душу в полноте и развитии всех ее проявлений». [57]
«Понятно, что старания по построению христианской психологии смогут привести к успеху лишь при условии благодати и помощи свыше, ибо не дано человеку ничего путного построить лишь своим желанием и умом. Та предельная точка, к которой надо стремиться и выше которой не подняться, но и ниже не опуститься, не абстрактна, не безразлична по отношению к идущему к ней. Точка эта и есть Христос, а наше движение определяется любовью и тягой сердечной к Нему. И Он ждет нас, надеется на нас, стоит и стучит в двери наших сердец. Религия — по некоторым толкованиям — это обратная связь («лиго» — связь, «ре» — обратная), это живая связь с Вышним, ибо Бог наш жив и пока это так, живы и мы, живы наши надежды». [58]
Итак, на основании вышеизложенного непредубежденный читатель смог убедиться, что знание священником психологических закономерностей поможет ему быть более осторожным в своих нравственных оценках и выводах, дабы избежать ложных шагов, неверных советов в трудных и сомнительных случаях.
Что же касается совмещения практического применения аскетических знаний и принципов различных направлений психотерапии, то в каждом отдельном случае душепопечения, оказания действенной помощи человеку, пришедшему для разрешения душевных затруднений, пастырь должен поступать с особой осторожностью, проникнувшись духом сострадания и жалости, внимания и внутреннего такта.
«Священник заботится о спасении души, напоминает об этом и стремится наделить идеалами и ориентирами, способами приобщения благодати Божией, помогающими человеку найти путь спасения. Психиатр же должен стремиться восстановить утерянные душой силы и функции, поправить искаженную плоть и психическую органику.
Священник помогает пробудить в душе стремление к горнему. Психиатр же должен стремиться не к созданию душевного комфорта и внутренней бесконфликтности пациента, а помочь душе сконцентрировать и прояснить в формах плоти свой духовный облик.
Священник взывает обрести и сохранить высшие ценности, психиатр же должен заботиться о том, чтобы человек в борьбе за эти ценности не терял себя, но все более обретал земное соответствие собственному небесному образу. Священник открывает образ Истины и помогает Ее принять, сподобиться Ее благодати. Его область — дух и вечная душа. Область же врача психофизическая. Искажение духовной позиции приводит к физическим отклонениям, и душа, таким образом, может подвергаться действию вторичных физических симптомов. Далее врач способен помочь человеку осознать ситуацию вплоть до метафизических ее измерений. Методология врачевания должна объединять два аспекта в акте сознания: технический и духовный (волю к осознанию).
Психотерапия должна, прежде всего, вызвать душу к реальности пробуждением сознания и воли. Плодотворное лечение требует не подавления личности, не снятия с нее бремени выбора, на чем покоится современная психиатрия, а пробуждения личностной свободы и ответственности. Лечение должно быть борьбой не за частичные улучшение проявлений некоей абстрактной «психики», а за целостный облик личности. Цель — обретение личностью себя, а не ущербный человек со «здоровой», но подавленной душой.
Психиатрическое лечение должно иметь две стадии. Такие методы, как психоанализ, психотерапия, могут служить распознанию причин и истории болезни. Их назначение — подкрепить душевные силы, ослабить бушевание телесного и душевного хаоса, создать защитный барьер от внешних подавлений. Собственно лечение должно преследовать восстановление или построение органичного душевного облика личности. Только некоторые из современных методов лечения приближаются к врачеванию души.
Христианская психотерапия возможна как синтез достижений современных школ на основе раскрывающихся в христианстве истин о природе и бытии человека. Объектом лечения должна являться вечная человеческая душа в ее богоподобности, уникальности и свободе, вселенской ответственности, земном воплощении и творческой миссии.
Таким образом, христианский психотерапевт призван различить контуры вечного образа личности, установить причины его искажения, предложить психотерапию, которая пробуждала бы личностное самосознание и представляла средства и помощь человеку, сознательно и активно стремящемуся к оздоровлению. Участие воли пациента — обязательное условие лечения, а осознание происходящего с ним — необходимое условие выздоровления. И только в тяжелых случаях (специально оговариваемых), в болезнях, вызванных органическими повреждениями, лечение может производиться помимо воли человека, поскольку эта воля не проявлена. Но и здесь лечение должно быть ориентировано на пробуждение свободной самосознающей личности». [59]
«Психиатрия в руках пастыря является вспомогательным средством для обнаружения не греха, а патологических явлений, связанных с заболеваниями психиатрическими, т. е. душевными, а не духовными, – пишет архимандрит Киприан. – Считаем очень полезным для православного священника ознакомиться с подобными трудами, чтобы для себя, по зрелом рассуждении, выбрать то, что может оказаться целесообразным с духом православного пастырствования и с условиями нашей жизни».
Однако всегда нужно стремиться прежде всего к тому, чтобы душевнобольной или находящийся в состоянии невроза человек, сам сформулировал, вынес на поверхность сознания свою проблему, ближайшую цель, и сам выразил желание трудиться над ее достижением.
По мнению Эрика Берна, среди некоторых медиков, психологов, пастырей и даже простых людей распространены два лозунга, имеющих также хождение и среди простого населения:
«Не лезь к человеку с советами» и «Я вам ничем помочь не могу, каждый должен помочь себе сам». Оба эти лозунга неверны. «Человеку можно советовать, многие это делают и делают успешно. Человеку надо помогать, ибо он не всегда может помочь себе сам. Просто после того, как ему помогли, он должен стать на ноги и самостоятельно справляться со своими делами. Подобными лозунгами (имеются в виду два упомянутых) общество заставляет людей оставаться «внутри» собственных жизненных сценариев, следовать им вплоть до конца, порой трагического. Ведь сценарий означает, что кто-то когда-то сказал человеку, что ему лучше всего нужно делать, и он тогда принял этот совет. Следовательно, людям можно давать советы. Люди этим занимаются постоянно, особенно если у них есть дети. Когда человеку советуют делать что-то иначе, чем это делали его родители, то он может последовать новой рекомендации. Хорошо известно, что можно способствовать тому, чтобы человек стал пьяницей, убийцей или самоубийцей. Но ведь ему можно помочь бросить пить, перестать губить себя или губить других. Безусловно, можно помочь человеку отказаться от того, что ему было предписано делать в детстве. Вместо того, чтобы человек мучительно влачил груз своих ошибок или родительских сценариев всю свою жизнь, не лучше ли помочь по-новому осмыслить мир, где жизнь его станет более полноценной».
Пастырям, заинтересовавшимся предлагаемым подходом к душепопечению, можно порекомендовать прежде всего ознакомиться с книгами по психотерапии, на основании которых написана эта работа. Безусловно, не все из них приемлемо при христианском подходе. Однако, при вдумчивом и творческом отношении работа в этой области может в значительной мере стать подспорьем в приходской и монастырской практике окормления людей.
Закончить книгу хочется замечательными словами из работы архимандрита Киприана «Пастырская психиатрия»:
«Пастырь, призванный не судить, а спасать мир, преображать его лучами Фаворского Света, способствовать созиданию «новой твари» о Христе, должен уметь вдумчиво, трезво и сострадательно отнестись ко всем этим феноменам и каждому давать свой совет. В случае телесной немощи пастырь может помочь своими молитвами и ободрением; в случае греха он должен вразумить, обличить, укорить и, может быть, наказать; в случае психопатологическом он сам должен прежде всего понять, с чем имеет дело, мудро поступать с таким человеком и помочь ему.
Берясь за нелегкое дело душепопечения, пастырь должен, следовательно, не психиатра привлекать к своей работе, а самому не ограничивать своей подготовки к душепопечению одними учебниками пастырского богословия, нравственного богословия и аскетики, но познакомиться хотя бы в некоторой мере с требованиями психологии и пастырской психиатрии. Это нисколько не повредит его «духовности» и православности. Если в программы духовных учебных заведений, как средних, так и высших, всегда включалась психология, то это может быть несколько расширено, и кандидаты в священство могли бы знакомиться и с новыми руководствами по нравственной психологии, по пастырской психиатрии, по психоанализу, приспособляя то, что найдут в западных руководствах, к нуждам и условиям православного пастырствования.
При оценке человека священник должен соблюдать его свободу, его личность, его нравственное достоинство».
1. Библия. Издание Московской Патриархии, 1980 г.
2. Святитель Григорий Богослов. Сочинения в 2‑х томах.
3. Святитель Иоанн Златоуст. Сочинения.
4. Святитель Игнатий Брянчанинов. Том первый, «Аскетические опыты».
5. Святитель Игнатий Брянчанинов. Том пятый, «Приношение современному монашеству».
6. Святитель Феофан Затворник. Начертание христианского нравоучения.
7. Преп. Иоанна, игумена Синайского. Лествица.
8. Преп. Иоанна, игумена Синайского. Слово к пастырю.
9. Душеполезные поучения Аввы Дорофея.
10. Преп. Ефрем Сирин. Творения т. 1.
11. Преп. Макарий Египетский, «Духовные беседы»
12. Епископ Варнава Беляев. Основы искусства святости. Нижний Новгород.
13. Архиепископ Иоанн Шаховской. Философия православного пастырства.
14. Архиепископ Иоанн Шаховской. Семь слов о стране Гадаринской.
15. Епископ Александр Семенов Тянь-Шанский.
16. Епископ Василий Кривошеин, «Богословские труды».
17. Схиархимандрит Агапит (Беловидов) «Жизнеописание оптинского старца иеросхимонаха Амвросия»
18. Архимандрит Киприан Керн. Православное Пастырское Служение.
19. Схимонах Илларион. На горах Кавказа.
20. Протоиерей Владимир Воробьев. Покаяние, исповедь, духовное руководство.
21. Священник Анатолий Гармаев. Пути и ошибки новоначальных (беседы в паломническом рейсе). Этапы нравственного развития ребенка, Обрести себя, Психопатический круг в семье.
22. Настольная книга священнослужителя, т.8, М., 1988 г.
23. Начала христианской психологии, под ред. Б. С. Братуся, М., Наука, 1995 г.
24. В. Лосский, «Образ и подобие».
25. В. Лосский. Мистическое богословие.
26. Д. Мелехов. Психиатрия и проблемы духовной жизни.
27. В. Аксючиц. Под сенью Креста
28. Д. Авдеев. Беседы с православным психиатром.
29. О. Николаева «Современная культура и Православие»
30. Епифанович. «Максим Исповедник».
31. Житие старца Иллариона
32. Жизнеописание оптинского старца Варсонофия.
33. Жизнеописание оптинского старца иеросхимонаха Нектария.
34. Письма оптинского старца Анатолия.
35. Житие старца Моисея.
36. Н. Гурьев. Страсти и их воплощение в соматических и нервно-психических болезнях.
37. С. Зарин. Аскетизм по православно-христианскому учению.
38. В. Невярович. Чудесные исцеления. Терапия души. Воронеж, 1998г.
39. П. Смирнов. Жизнь и учение преосвященного Феофана Затворника.
40. Православная Церковь свидетельствует. Исцеления истинные и ложные.., Пермь 1998 г.
41. О душевных болезнях, М., Благо, 1998 г.
1. Московский Психотерапевтический Журнал, № 4 за 1994 г., № 4 за 1997 г., № 1 за 1999 г.
2. Психология и психоанализ характера. Сб. под ред. Д. Я. Райгородского.
3. Курс практической психологии, сборник под ред. Р. Р. Кашапова.
4. Клиническая Психиатрия, сборник под ред. проф. Н. Е. Бачерикова, Киев, 1989 г.
5. Руководство по психиатрии, под ред. Г. В. Морозова, в 2 томах, М., Медицина, 1988 г.
6. Энциклопедия медицинских терминов (в трех томах), под ред. Б. В. Петровского, М., Советская Энциклопедия, 1982–84 гг.
7. П. Б. Ганнушкин. Избранные труды.
8. В. А. Гиляровский. Психиатрия.
9. О. В. Кебриков, М. В. Коркина, Р. А. Наджаров, А. В. Снежневский. Психиатрия., М., Медицина, 1968 г.
10. В. Ф. Матвеев. Учебное пособие по психиатрии, М., Медицина, 1975 г.,
11. Г. К. Ушаков. Пограничные нервно-психические расстройства.
12. А. Борисов «Роскошь человеческого общения».
13. М. Е. Литвак «Из ада в рай», «Психологические этюды».
14. Н. Ф. Калина. Основы Психотерапии, Рефл-Бук, 1997 г.
15. Е. Л. Михайлова. Как найти психотерапевта-профессионала для себя и своих близких? Аудиокассеты. М., Институт групповой и семейной психотерапии.
1. Оксфордское руководство по психиатрии, Киев, 1997 г.
2. А. Адлер. О невротическом характере.
3. Джеймс Бьюдженталь. Наука быть живым. НФ «Класс», 1998 г.
4. Эрик Берн. Введение в психиатрию и психоанализ для непосвященных.
5. Эрик Берн. Люди, которые играют в игры. Игры, в которые играют люди.
6. Карл Витакер. Полночные размышления семейного терапевта. НФ «Класс», 1998 г.
7. Барбара О'Брайен. Необыкновенное путешествие в безумие и обратно. НФ «Класс», 1997 г.
8. Джеоф Грехэм. «Как стать родителем самому себе». НФ «Класс», 1998 г.
9. Р. Дилтс. Изменение убеждений с помощью НЛП., НФ «Класс», 1997 г.
10. Г. И. Каплан, Б.Дж. Сэдок. Клиническая психиатрия (в двух томах), пер. с англ., М., Медицина, 1994 г.
11. Антон Кемпинский. «Психология шизофрении»
12. Доктор Курт Кох. «Душепопечение и оккультизм».
13. Ролло Мей. Искусство психологического консультирования, НФ «Класс», 1999 г.
14. Аллан Пиз. Язык телодвижений. Нижний Новгород, 1998 г.
15. К. Хорни. Собрание сочинений в 3‑х томах.
16. Эрих Фромм. «Бегство от свободы».
17. Джей Хейли. О Милтоне Эриксоне. НФ «Класс», 1998 г.
18. Даниэль Хелл, Магрет Фишер-Фельтен. Шизофрении: основы понимания и помощь в ориентировке.
