В.Я.Петрухин

НАЧАЛО ЭТНОКУЛЬТУРНОЙ ИСТОРИИ РУСИ IX-XI ВЕКОВ

К оглавлению

Глава 1 Славяне и летописная предыстория Руси

§ 1. К дискуссии о начале славянской этнической истории

Нарастающий интерес к начальной истории славянства, проявившийся в последнее время, прежде всего, в лингвистике и археологии, закономерно привел к тому, что исследователи вынуждены были "оглянуться" на тот, казалось бы, устоявшийся и содержащий по преимуществу "общие места" свод источников о древних славянах, к каковому, так или иначе, "примеряло" свои построения большинство ученых. Вышедшие почти одновременно польский [Testimonia] и отечественный [Свод] своды обнаружили столько новых проблем, что представляется естественной дискуссия, начавшаяся на страницах журнала "Славяноведение" [Иванов, 1991; Васильев, 1992 и др.] и продолжающаяся на страницах других изданий [Трубачев, 1993 и др.].

Дело в том, что "широкие возможности" для построения концепций славянского этногенеза, которые, казалось бы, давали для прежних исследователей сведения письменных источников - к примеру, известия Тацита и других авторов начала н.э. о венетах/венедах и т.п., в действительности оказались весьма ограниченными [см. Свод. С. 37 и ел.].

§1.0 начале славянской этнической истории

Действительно, Тацит помещает венетов на краю ойкумены, где-то между Дунаем и Юго-Восточной Прибалтикой, среди варварских народов, ведущих разбойничий образ жизни, и затрудняется причислить их к известным античным авторам группам других варварских народов -германцам или сарматам. Казалось бы, ситуацию проясняет информация другого, более позднего латиноязычного автора - готского историка VI в. Иордана, который возводит современных ему славян, склавинов и антов, а также венетов к одному корню и дает, таким образом, "готовую" теорию славянского этногенеза. Ситуация, однако, не столь проста: венеты - традиционный для античной историографии этникон, во многом условное название некоего народа, живущего за пределами собственно "античного" греко-римского мира. В период греческой колонизации так называлось, в частности, италийское племя, от которого сохранилось название города Венеция. С началом римской экспансии этникон венеты стал "отодвигаться" вместе с границами Римской империи: при Цезаре венетами называли кельтское население Бретани и т.д.

Дело здесь не просто в "механическом" перенесении знакомых названий на незнакомые народы - таков был метод работы древних и средневековых авторов: благодаря этому методу новые явления включались в традиционную картину мира, систематизировались и усваивались древней и средневековой цивилизацией. Можно считать образцом научной добросовестности античного историка ремарку Тацита о том, что он затрудняется отнести венетов к германцам или сарматам. Но образцом того же научного подхода следует признать и заключение Иордана: когда в VI в. на Дунае, на границах цивилизованного мира, появились собственно славяне (склавины и анты), также не относящиеся ни к германцам, ни к сарматам, историк, знакомый с античной традицией, мог с полным основанием соотнести их с венетами.

Этой вполне добросовестной, но архаичной традиции следуют и многие современные авторы, готовые усматривать не только славян в венетах, но, исходя из этого, отыскивать более древние связи, в частности, между праславянами и италийцами и т.д.: ср. построения В.Хензеля

Глава 1. Славяне и летописная предыстория Руси

[1988] и В.В.Седова, который, при этом, специально отмечает то весьма существенное обстоятельство, что сами славяне никогда не называли себя венетами - так их звали латинские авторы (начиная с Иордана), германцы и прибалтийские финны [Седов, 1993. С. 131].

Важнейшим аспектом в исследовании славянского этногенеза следует признать методические ограничения в использовании исторических источников, ибо лингвистические и археологические материалы дают меньше возможностей для таких ограничений. Данные языка не поддаются абсолютной датировке, особенно когда речь идет о реконструкции праязыка; данные археологии, дающие возможности для такой датировки, "немы" - трудно сказать, на каком языке говорили носители той или иной археологической культуры, если у нас нет об этом данных исторических источников. Венеты Тацита или скифы-пахари могут оказаться только "стартом" для реконструкции праславянской общности на Висле или Днепре чуть ли не в каменном веке. Поэтому самоограничительная установка историков, основанная на фиксации самоназвания славян у Прокопия Кесарийского и других авторов VI в. как наиболее раннем факте этнической истории славянства [Королюк, 1985. С. 161; Иванов, 1991], представляется совершенно необходимой, в том числе и для того, чтобы искать праславян до VI в. Именно самоназвание является определенным, эксплицитно выраженным свидетельством возникновения этнического самосознания, без которого невозможно существование сложившейся этнической общности.

Вместе с тем, появление самоназвания как показатель сложившегося самосознания этноса, безусловно предполагает некоторый контекст, иноэтничное окружение: самоназвание не только выделяет народ, но и противопоставляет его другим народам. В этом смысле соблазнительным было бы, опираясь на характерное с точки зрения этнической ономастики противопоставление "словене - немцы", как "владеющие словом, членораздельной речью - немые" [Иванов, Топоров, 1980. С. 17; Васильев, 1992. С. 6], предположить, что этноним словене сформировался до появления его носителей на Дунае в период тесных контактов с германцами - готами и др. Неясно, однако, когда славяне стали использовать праславянскии этникон немцы применительно к германцам, а не ко всем "чужим".

Трудно говорить и о месте в этнической истории славян противопоставления "словене - греки", учитывая отсутствие праславянской формы последнего этникона [Фасмер. Т. 1. С. 445] (более существенным это противопоставление оказывается для начальной этнической истории руси, о чем ниже). Однако существеннейшей константой общеславянской культуры было представление о Дунае как границе par excellence не только между "Славней" и Византией, но и между своим и чужим миром [Нидерле, 1956. С. 46 и ел.; Мачинский, 1981]. Эта граница была зафиксирована первыми известиями о славянах: "гунны, склавины и анты, которые обретаются за рекой Истром, недалеко от тамошнего берега", - писал Прокопий Кесарийский [История, V, 27, 2]. Прокопию вторит автор стихотворной "Франкской космографии" VII в.. "Данубий... дает пастбища склавам, протекает среди хунов и объединяет винидов" [Подосинов, 1993. С. 124]. Здесь также употребляются архаичные этниконы: гунны в это время сошли с исторической сцены, но их именем еще долго называли европейские авторы прочих кочевников, появлявшихся на Дунае, в том числе и аваров, с вторжением которых непосредственно связана древнейшая история славян. Виниды франкского автора - явная трансформация древнего этникона венеты; интересно, что у Прокопия упомянуты не венеты, а анты - название, относимое к юго-восточной группировке славян, но имеющее неславянское (иранское?) происхождение, как и этникон венеты. Вероятно, в винидах и антах франкского и византийского источников можно видеть обозначение каких-то маргинальных, пограничных групп славян: немцы называли вендами лужицких сербов и балтийских славян в средние века (ср. точку зрения Й.Херрманна о том, что степняки называли соседящих с ними славян антами, германцы - венедами, а византийцы использовали самоназвание славян - склавины: Херрманн, 1968. С. 57).

Существенно, что и с точки зрения греков, и с точки зрения франков, собственно славяне - склавины, склавы, обретаются на Дунае. Этому внешнему взгляду соответствовал и взгляд "изнутри", из исторической и географической "глубины" славянского мира. В Начальной русской летописи - Повести Временных лет - сказано о начале славянской истории: "по мнозех же временех сели суть словени по Дунаеви" [ПВЛ. Ч. 1. С. II]1. Эта фраза летописца, построившего концепцию единства "славянского языка" (этнолингвистической общности), воспринимается иногда как свидетельство о "дунайской прародине": в действительности Дунай остается для Начальной летописи границей, пределом, к которому стремятся русские князья (начиная с легендарного Кия). Сами славяне (праславяне) "сели" на этой границе "накануне" своей истории и, прорвав ее, "ворвались на страницы источников" [Иванов, 1991. С. 8].

Дунай был для славянства и Руси не только границей, но и центром, местом начала и завершения самых существенных событий. Сравните, для примера, два текста, относящихся к разным жанрам и разным периодам русской истории. Князь Святослав, согласно ПВЛ, говорил: "Не любо ми есть в Киеве быти, хочю жити в Переяславци на Дунай, яко то есть середа земли моей, яко ту вся благая сходятся: от грек злато, поволоки, вина и овощеве разнолич-ныя, из Чех же, из Угорь сребро и комони, из Руси же скора и воск, мед и челядь" [ПВЛ. Ч. 1. С 48]. Другой герой русской истории, Стенька Разин, согласно русским историческим песням, завершает свой путь "добра молодца" на Дунае: он просит перевезти его через Дунай и похоронить у "белого камешка" между трех дорог, первой - Питерской, другой - Владимирской, третьей - Киевской [Исторические песни. Ч. 2. № 311]. Дунай оказывается не только рубежом, отделяющим тот свет от этого (переправа через реку равнозначна в фольклоре переправе на тот свет, ср. главу 7), но и центром мира: белый камень исторической песни - это "бел горюч камень" русского фольклора, Алатырь, пуп земли. Подобные представления о Дунае свойственны исторической традиции (см., в частности, о польской историографической традиции - Поповска-Таборска, 1991. С. 7 и ел.) и фольклору славян в целом и могут быть отнесены к константам славянского самосознания (тому, что сейчас принято называть термином "ментальность").

Здесь вновь не обойтись без вопроса о том, где славяне "были раньше" и откуда они пришли на Дунай. Две основных современных концепции этнолингвистической доистории славянства решают эти вопросы по-разному. Согласно одной концепции, праславянская общность зародилась прямо на Дунае, в эпицентре формирования индоевропейских языков в бронзовом веке (если не ранее); в процессе миграций носителей индоевропейских языков праславяне переселились к северу от Дуная, а в эпоху Великого переселения народов возвратились на "дунайскую прародину", о которой славяне сохраняли память на протяжении всей своей истории [Трубачев, 1988; 1991]. Согласно другой концепции, праславянский язык (и пра-славяне) выделились из балто-славянского континуума относительно поздно, в железном веке, и заключительным этапом разделения балтов и праславян был "выход" последних на Дунай (В.В.Иванов, В.Н.Топоров и др.: см. нарастающую по интенсивности дискуссию об отношениях балтийского и славянских языков - БСИ. 1980. С. 3-15; Топоров, 1988; Трубачев, 1988; обзор - Бирнбаум, 1987).

Сторонники той и другой концепций стремятся, при отсутствии собственно исторических данных о славянах до VI в. н.э., опереться на данные археологии. Поскольку археологи также стремятся интерпретировать свои находки при помощи данных языкознания, то возникает поле продуктивного и, вместе с тем, рискованного взаимодействия разных дисциплин. Риск заключается по преимуществу в том, что лингвисты и археологи ищут "совпадений", ареальных или "генетических", которые при желании нетрудно отыскать. Дело в том, что для центрально- и (отчасти) восточноевропейских археологических памятников позднего бронзового и раннего железного века характерна определенная общность культурных черт - недаром эти памятники объединяются общим названием "культуры полей погребений" (или "культуры полей погребальных урн" - ср. из последних работ: Седов, 1993; Славяне и их соседи. 1993). При том, что с начала н.э. на традицию этих культур нивелирующее воздействие оказывала и римская цивилизация, построение этногенетической цепочки, ведущей праславян в эпоху бронзы, не составляет особого труда. Трудности начинаются, когда создаются взаимоисключающие друг друга гипотезы, имеющие, по всей видимости, равное право на существование, например, две "автохтонистские" гипотезы, одна из которых помещает праславян на Вислу, другая - на Днепр. Конечно, можно объявить, к примеру, приднепровскую зарубинецкую культуру не славянской, а балтской, но почему - определенно объяснить нельзя. Настолько же затруднительна и конкретная этническая атрибуция других культур раннего железного века лесной зоны, относящихся к балто-славянскому ареалу - милоградской, штрихованной керамики и т.д. [см. из последних работ: Славяне, 1989]. Так или иначе, в конгломерате культур, предшествующих появлению славян на Дунае, не удается определенно выявить ни "праславянской", ни "балтской" культурной общности. Тем не менее, пути решения проблемы, видимо, намечаются (см., в частности, один из недавних обзоров, связанных с проблемой расселения славян в Подунавье, - Кланица, Тржештик, 1991).

В недавно вышедшем междисциплинарном сборнике исследований по этногенезу славян [Славяне, 1989] археологи (М.Б.Щукин, Г.С.Лебедев, Д.А.Мачинский, Ю.М.Лесман) придают особое значение противостоянию славян и Византии на Дунае для формирования культуры Прага - Кор-чак в пограничье балто-славянского мира: славяне выделились из балто-славянской общности, столкнувшись с Византией, выйдя "из лесов и болот" на "исторические рубежи". Культура Прага - Корчак считается самой ранней достоверно славянской не только потому, что ее дата - VI-VII вв. - "совпадает" с первыми письменными известиями о славянах, а потому, что археологически прослеживается ее связь с последующими достоверно славянскими "историческими" культурами Средней и Восточной Европы, чего нельзя сказать о предшествующих ей культурах (черкяховской и др. - см. Русанова, 1976). Распространение этой культуры на широких пространствах Центральной и Восточной Европы, от Эльбы и Дуная до Среднего Поднепровья, соответствует данным письменных источников о расселении славян, которое действительно можно назвать демографическим взрывом [Топоров, 1988. С. 276-278].

Когда археологические исследования действительно демонстрируют культурно-историческую общность группы памятников, связанных не только общими "хозяйственными" признаками (жилище, утварь и т.п.), но и собственно "культурными" - прежде всего, погребальным обрядом, то связи этих памятников, особенно в догосударственную эпоху, можно признать этническими. Это относится, в частности, к культуре пражского типа, демонстрирующей такие связи, которые, очевидно, отражают и представления об общности носителей культуры - то есть самосознание, каковому справедливо приписывается конституирующее значение в сложении этноса.

Очевидные внутренние (этнические) связи пражской культуры не отменяют естественного внешнего - поздне-римского и византийского - влияния. Так, использование римских мер жидких и сыпучих тел сохранялось при производстве керамики пражского типа [Трубачев, 1991. С. 79]; такое влияние прослеживается повсюду, где были контакты с Римской империей, включая и Восточную Европу [Кропоткин, 1967], но то обстоятельство, что это общеевропейское влияние "вылилось" в специфическую форму - форму характерных горшков пражского типа, свойственных для вполне определенного ареала, - указывает на самостоятельность внутренних связей пражской культуры. Это еще раз заставляет задуматься о внешнем конституирующем влиянии позднеримского - византийского мира на формирование славянской общности: восприятие в пра-славянский период не только римских мер веса, различных реалий материальной культуры, но и наименований календарных циклов (таково происхождение слов "коляда", "русалии") и других форм культуры духовной обнаруживает воздействие этого мира на самые существенные стороны славянской народной жизни.

Опираясь на культурную общность пражских памятников VI-VII вв., можно, в соответствии с принятым в археологии ретроспективным подходом, искать генетически связанные с ними более ранние памятники - и уже находятся основания относить наиболее ранние памятники пражского типа к V в. [ср. Русанова, 1978; Русанова, Тимощук, 1984; Гиндин, 1990; Славяне, 1990. С. 246-250]. Но безусловной вехой в этнической истории славян - временем "прорыва" их в историю - остается VI в., а главным этнокультурным рубежом, на котором осуществлялся этот прорыв, - Дунай.

Значение культуры Прага - Корчак как первой достоверно славянской - праславянской - культуры заключается еще и в том, что эта культура объединяет те регионы славянского мира, которые с распадом праславянской общности стали ареалами самостоятельных славянских этнолингвистических групп - южных славян, западных славян и славян восточных. Памятники пражской культуры достигают Балкан и Среднего Поднепровья - будущей Русской земли.

Вместе с тем, предполагаемый механизм дифференциации балто-славянского континуума - отделение пражской культуры и формирование общеславянского самосознания в столкновении с Византией на Дунайской границе - может прояснить и ситуацию в Восточной Европе. Речь идет не столько о маргинальной и одновременной пражской культуре пеньковской культуре, приписываемой обычно антам [см. Седов, 1982. С. 19-28; Седов 1987 и др.] и прекращающей свое существование с появлением хазар (к VIII в.), сколько о более устойчивых культурных общностях на Севере, характеризуемых древностями длинных курганов и новгородских сопок. По самым смелым датировкам, эти памятники появляются на севере лесной зоны Восточной Европы в VI в. (Седов, 1982. С. 52, 64 -основная масса сопок датируется VIII-IX вв.), одновременно с распространением памятников пражской культуры на юге, и доживают до X в., времени сложения Древнерусского государства. В соответствии с ареалами, длинные курганы традиционно приписываются смоленским, полоцким и псковским кривичам, сопки - словенам новгородским. Неясно, насколько кривичи и словене участвовали в первоначальном расселении и дунайских походах славян: этникон кривичи известен на Балканах [ср. Трубачев, 1974. С. 62-66]; словене - "свое имя", которым прозвались славянские племена в крайних пределах славянского мира, что характерно для этнонимии пограничных зон - ср. словенцев и словаков на Дунае. Очевидно лишь, что в культурном (археологическом) отношении ни длинные курганы, ни сопки не связаны с пражской культурой. Напротив, для длинных курганов, особенно в Верхнем Поднепровье, очевидны связи с местными балтскими традициями (комплекс женских украшений), что может свидетельствовать об отделении кривичей от балто-славянского континуума под влиянием собственно славянской колонизации [ср. Щукин, 1989]: ср. одну из этимологии этнонима кривичи -б.-ел. *kreiuo-, от *kreio "отделяю, отрезаю" [Топоров, 1988. С. 290. Прим. 14]. С расселением славян через территорию балтов (балто-славян?) увязывается и сложение культуры сопок [Седов, 1982. С. 65]. Об "исключительной проницаемости" всего пространства между Дунаем и Балтикой, предполагающей определенный уровень близости ("симпатии") разных частей всего этого ареала, свидетельствует, в частности, проникновение "дунайской" гид-ронимии в Литву (Топоров, 1988. С. 279: ср. также археологические свидетельства, в частности, находки рифленых пряжек V-VI вв. в Центральной Европе, Прибалтике и длинных курганах - Седов, 1989; Бажан, Карга-польцев, 1989). Так или иначе, наиболее активными оказываются маргинальные зоны балто-славянского континуума, где выделяются "диалектные" археологические культуры (ср. также о "трансконтинентальных" связях древнеславянских диалектов, в том числе ильменско-сло-венского и "дунайско"-словенского -Зализняк, 1988). Это, в частности, хорошо видно на карте племенных группировок славян, составленной В.В.Седовым [1988. С. 170], на которой северо-восточная группировка (ареал ранних длинных курганов и сопок) отделена от южных и западных лакуной - междуречьем Вислы и Верхнего Поднепровья, глубинной областью балто-славянского континуума (карта 1, см. след. стр.2).

До сих пор речь шла о свидетельствах древнейшей истории славян, почерпнутых по преимуществу "извне", у латинских и греческих авторов, а также основанных на построениях современных исследователей. Не менее существенной представляется другая точка зрения, выражающая взгляды самих носителей древней славянской культуры, и здесь основной источник наших знаний - русская Начальная летопись, ПВЛ. Несмотря на то, что ПВЛ представляла собой свод, результат работы нескольких составителей и редакторов, единство композиции летописи и цели, которые поставили перед собой и осуществили составители "Повести", сделали эту летопись основой русского самосознания, во всяком случае, на протяжении всей средневековой эпохи.

Главным вопросом Начальной летописи, сформулированным в ее заглавии, был вопрос: "Откуда есть пошла Русская земля?" Летописец знал из дошедших до него преданий, что само имя "русь" имеет варяжское (скандинавское) происхождение, и "изначальная" русь была призвана вместе с варяжскими князьями в Новгород. Но язык, на котором составлялась летопись и на котором говорили современные летописцу русские люди, был славянским, тем самым, на который перевели Священные книги славянские первоучители Кирилл и Мефодий. Летописец констатировал: "А словеньскый язык и рускый одно есть, от варяг бо прозвашася русью, а первое беша словене" [ПВЛ. I. С. 23].

Причислив современную ему русь к словенскому языку, летописец включил ее в славянскую общность народов, населяющих Европу от Дуная до Варяжского моря и Новгородчины. Но историческим центром славянской общности для летописца оставался Дунай, так как там, в Моравии, учили Кирилл и Мефодий и там, в Иллирии ("от Иерусалима до Иллирика"), согласно христианской традиции [Римл. XV. 19] учил еще апостол Павел. "Тем же и словеньску языку учитель есть Павел, от него же языка и мы есмо Русь, тем же и нам Руси учитель есть Павел" [ПВЛ. I. С. 23]3.

Это изыскание главный исследователь русских летописных сводов А.А.Шахматов [Шахматов, 1940, С. 80-92] возводил к предполагаемому западнославянскому "Сказанию о преложении книг на словенский язык". Каковы бы ни были источники летописи [см. об этом подробнее: Флоря, 1985 и в главе 2, § 5], это изыскание повлияло на дальнейшую работу летописца и на направление поисков места начальной руси среди "исторических" народов.

Главным образцом и источником для построения картины мира средневековых книжников оставалась Библия с ее преданием о расселении потомков сыновей Ноя - Сима, Хама и Иафета и "Таблицей народов" (Бытие X). Начальная летопись использовала основанные на той же традиции греческие хронографы - Хронику Малалы (в древнерусском переводе - в составе т.н. Хронографа по Великому изложению, согласно А.А.Шахматову) и Хронику Георгия Амартола [см.: Шахматов, 1940]: но ни в Библии, ни в "Таблице народов" греческого хронографа не было упоминаний ни славян, ни руси. Здесь-то и понадобились приведенные ранее построения: используя Хронику Амартола, где перечисляются полунощные и западные страны в "Афетовом колене", летописец помещает словен ислед за упоминанием Иллирии [ПВЛ. I. С, 10] - ведь там учил Павел [ср. Авенариус, 1993. С. 29 и ел.].

Ситуация с русью была гораздо сложнее. Во-первых, русь обитала в той части "полунощных стран", которая не была описана у Амартола - Восточная Европа к северу от "Сарматии" и "Скифии" описана самим русским летописцем. Во-вторых, начальная русь не принадлежала "словенскому языку". Поэтому летописец помещает ее среди прочих неславянских народов Восточной Европы: "В Афетове же части седять русь, чюдь и вси языци: меря, мурома, весь, мордъва" и т. д. [ПВЛ, I. С. 10]. Русь не случайно оказывается рядом с чудью: в широком смысле так назывались в древнерусской традиции все неславянские - "чужие" народы севера Восточной Европы, в узком - прибалтийско-финские племена Эстонии; эта чудь, согласно летописи, "приседит" к "морю Варяжскому", а сама русь имеет варяжское происхождение. Тут же среди варягов помещает ее второй раз летописец: "Афетово бо и то колено: варя-зи, свей, урмане, готе, русь". Далее следуют "агняне, галичане, волхъва, римляне, немци, корлязи, веньдици, фря-гове и прочий" [там же].

Этот список, на первый взгляд, представляет собой простое перечисление северо- и западноевропейских этнико-нов, известных летописцу. Однако уже начало списка позволяет предположить некую иерархию в перечислении народов: варяги - это не отдельный народ, а общее наименование всех скандинавских племен, которые и перечислены следом - свеи-шведы, урмане-норвежцы (норманны), готе-готландцы; завершает список русь. Далее следуют агняне-англы, которые, казалось бы, уже не относятся к скандинавским народам. Однако далее, в легенде о призвании варяжских князей, летописец включает и англов в число варягов. О том, почему русь оказалась рядом с англами в списке варягов, речь еще пойдет в следующем параграфе - видимо, летописец использовал здесь еще один переводной хронографический источник, в основу которого была положена еврейская хроника X в. "Иосиппон".

Сейчас вернемся к перечню ПВЛ и обратим внимание на следующий этникон - галичане, в которых обычно видят галлов, уэльсцев (гэлов) или испанских галисийцев [см. ПВЛ. II. С. 212]. Они также упомянуты в позднем списке "Иосиппона" [см. Гаркави. С. 303], но там этникон "Га-литцио" предшествует списку славянских народов и, видимо, относится к центрально-европейской Галиции, Галичу. Так или иначе, этникон, передающий имя древнего галльского этноса, оказывается "пограничным" между двумя группами современных летописцу народов, потеснивших "галлов". Эта ситуация характерна для истории этнической ономастики: название древней общности закрепляется преимущественно на границах ее расселения. Таковы области Галиция в Центральной Европе и Галисия в Испании, отмечающие пределы расселения галлов (кельтов), и славянские этнонимы, восходящие к самоназванию праславян: словенцы и словаки на Дунае, словене новгородские на крайнем севере области древнего расселения славян.

Вслед за галичанами в списке народов ПВЛ упомянута волъхва. Что значил этот этникон для летописца, можно понять на основе следующих пассажей ПВЛ: волохи поработили славян, осевших на Дунае, но были изгнаны уграми - венграми [ПВЛ. I. С. 11, 21]. Стало быть, речь идет о франках и империи Каролингов [см., в частности: Шахматов, 1919. С. 25-26; Свердлов, 1993]. Франки при Карле Великом (в конце VIII - начале IX в.) действительно подчинили некоторые славянские земли на Дунае [см. из недавних работ: Кланица, 1987; Ронин, 1987] - недаром имя Карла в праславянском языке стало высшим титулом - "король" [Шахматов, 1919. С. 26; ср. ЭССЯ. В. 11. С. 87-89]. В изложении летописца насилие волохов и привело к расселению славян на Вислу и Днепр и далее вплоть до Ильменя, где словене прозвались "своим именем" в отличие от ляхов, днепровских полян, древлян и прочих. Не это ли движение, затронувшее, согласно ПВЛ, ляхов, ма-зовшан и поморян, повлияло на сложение древненовго-родского диалекта, начавшееся "не позднее IX века" [Янин, Зализняк, 1993. С. 192]?

Вернемся, однако, к спискам народов в ПВЛ. Если волохи ПВЛ - это франки, то становится понятным и последующий список народов - это римляне, немцы и прочие народы, входившие в состав населения "римской империи" Каролингов, а затем, при летописце - германской Римской ("Романской") империи. Древний праславянский этникон "волохи" остался в славянских языках продуктивным обозначением "романских" народов, от румын до итальянцев. Собственно, этот этноним имел ту же историческую судьбу, что и синонимичный ему во многих отношениях этноним "галлы": восходящий к древнему обозначению кельтского (галльского) племени вольки (volcae), он стал отмечать в целом те же границы расселения галлов-кельтов от Центральной Европы (Валахия) до Франции (Валланд скандинавских средневековых источников) и Британии [Уэльс: см. Иванов, Топоров, 1979; Королюк, 1985. С. 168-186].

Итак, выясняется, что перечни народов в летописи имеют структуру, аналогичную собственно библейской "Таблице народов" (и "Иосиппону", но не Хронике Амартола). Список "родственных" народов в "Афетове колене" вводится обобщающим этниконом: варяги - свей, урмане и т. д., волхва - римляне, немцы и т. д., наконец, чудь и "вси языци" - меря, мурома и т. д. [ср. Мельникова, Петрухин, 1994]. Этот принцип перечисления - принцип "этногенетический", а не "географический", как у Амартола, и этот принцип введен летописцем неслучайно.

Следующая задача летописца, подчиненная все той же цели, - выяснить, "откуда есть пошла Русская земля" и указать место руси уже среди славянских народов. Для этого ему нужно было перейти от статичного "географическо-. го" описания, где славяне помещены рядом с Иллирией, далеко от Руси, к "историческому" расселению славян от Дуная. Поэтому вслед за "этногенетической" частью, содержащей упомянутые списки народов Европы, где славяне не упомянуты, вводится мотив вавилонского столпотворения (основанный на "Хронографе" или апокрифе "Малое Бытие") и рассеяния народов, среди них - словен, которые сели на Дунае, "где есть ныне Угорьска земля и Болгарь-ска". "И от тех словен разидошася по земле и прозвашася имены своими, где седше на котором месте" [ПВЛ, I. С. 11]. Это расселение связывается летописцем с франкским - "волошским" завоеванием. Далее "географическое" описание расселения совмещается с "этногенетическим": ср. о западных славянах - "от тех ляхов прозвашася поляне (польские поляне. - В.П.), ляхове друзии лутичи, ини мазовша-не, ини поморяне (далее "от ляхов" производятся и восточнославянские племена радимичей и вятичей. - В.П.) ... Тако же и ти словене пришедше и седоша по Днепру и на-рекошася поляне, а друзии древляне" [там же] и т. д. о дреговичах, полочанах, словенах новгородских, северянах. Далее говорится о пути "из варяг в греки", апостоле Андрее, основании Киева, "племенных" княжениях восточных славян и расселении иных "языков". Эту информацию и подытоживает летописец, вводя упоминание Руси, но не в этногенетическом смысле (так как в этом смысле русь у него - варяжская)г а в географическом, государственном: "Се бо токмо словенеск язык в Руси: поляне, деревляне /.../ дреговичи, север, бужане /.../ А се суть инии языци, иже дань дают Руси: чюдь, меря, мурома" и т.д. [ПВЛ. I. С. 13]. Все эти изыскания помещены во вводной "космографической" части ПВЛ, не разбитой на погодные записи: так традиционно начинались средневековые хронографы и "раннеисторические описания" вообще (включая Библию) [ср. Топоров, 1973]. Собственно историческая часть начинается с даты (начало царствования императора Михаила - 852 г.), которую летописец вычислил (правда, неточно - см. ПВЛ. И. С. 230-233), опираясь на первое упоминание руси в Хронике Амартола (см. главу 2).

Но "дунайская" история славян не прерывается в космографической части летописи, а имеет непосредственное и до сих пор обескураживающее исследователей продолжение в части датированной. Рассказав о призвании руси - варяжских князей (862 г.) и захвате Олегом Киева (882 г.), летописец возвращается под 898 г. к судьбам "словен" на Дунае. Этим годом он датирует поход венгров-угров на Дунай, где они прогнали волохов-франков (заимствовав у славян их название - "влахи") и подчинили живших там славян: "оттоле прозвася земля Угорьска", - заключает летописец. Современные историки отмечают [ср. Константин Багрянородный. Комментарий. С. 335-339], что венгры прошли через Приднепровье раньше, чем в 898 г.: в этом нет ничего удивительного, так как все ранние летописные даты, начиная с первой, неточны и условны - видимо, они "запаздывают" примерно на десятилетие. Другое цело, что далее - под тем же годом! - летописец рассказывает и о миссии Кирилла и Мефодия в "Словень-скую землю", в Моравию, на Дунай: в этом рассказе Шахматов видел основной фрагмент "Сказания о начале славянской письменности", использованного ПВЛ и в космографическом введении. Главная проблема здесь в том, что летописец не мог не знать, что и Кирилл (ум. в 869 г.) и Мефодий (ум. 885 г.) умерли до 898 г.; кроме того, он сам же нарушил приводимую им последовательность правления византийских императоров - вернулся в связи с моравской миссией к царствованию Михаила, тогда как ранее упомянул о воцарении Василия (868 г.) и Льва (887 г.). Что заставило летописцы нарушить собственную систему?

Разные исследователи видели в этом "сбое" то неумелость составителя, то тенденциозность позднейших редакторов летописи, введших легенду о призвании руси-варягов вместо некоего исконного текста о руси - полянах и все перепутавших, и т.п. (см. главу 2, .5). В действительности летописец не скрывает своих целей - он продолжает исследование того, "откуда есть пошла Русская земля". Но в датированной части ПВЛ речь идет уже не о географическом размещении руси среди полян и прочих "языков", а об исторической связи руси и славянства. Чтобы обозначить эту связь, летописец в качестве "привязки" руси к Дунайской истории славян использует поход венгров-угров мимо Киева, где сидят поляне и где обосновался со своей варяжской дружиной, прозвавшейся русью, князь Олег. Поход венгров служит поводом для новой демонстрации единства славянского "языка": "Бе един язык словенеск: словени, иже седяху по Дунаеви, их же прияша угри, и морава, и чеси, и ляхове, и поляне, яже ныне зо-вомая Русь".

Сторонники славянского происхождения имени русь используют слова о том, что поляне ныне, то есть во времена летописца, в начале XII в., зовутся русью, в качестве "рефрена" для построения гипотез о древних полянах-ру-си и т.п. Более внимательные читатели летописи обратили внимание на то, что в тексте - явное "недоразумение": речь идет о западных славянах, летописец перечисляет их так же, как в космографическом введении, где за ляхами следуют поляне и другие племена Польши, и лишь затем одноименные поляне киевские; предполагали, что летописец просто перепутал польских и киевских полян. В действительности, никакой путаницы здесь нет: летописец в соответствии с методами средневековой науки нашел самое подходящее место для естественного включения руси в круг славянских народов, принявших славянскую письменность: "сим бо первые преложены книги, мораве, яже прозвася грамота словеньская, яже грамота есть в Руси и в болгарех дунайских". Главное для летописца здесь -языковое единство, а не конкретная племенная принадлежность. Этим рассуждением он и заключает разыскания о славянской письменности: "А словеньскый язык и рускый одно есть, от варяг бо прозвашася русью, а первое беше словене; аще и поляне звахуся, но словеньскаа речь бе".

§ 3. Славяне и русь в "Иосиппоне" и "Повести

временных лет*. К вопросу об источниках

начального русского летописания

Наряду с реконструируемым (гипотетическим) источником ПВЛ - "Сказанием о преложении книг на словенский язык" - летописец, видимо, пользовался переводом дошедшего до нас раннесредневекового сочинения, упоминающего славян и русь.

В 50-х гг. XX в. Н.А.Мещерский обратил внимание на чужеземный источник легенды об Александре Македонском в Ипатьевском списке ПВЛ, который не был известен А.А.Шахматову. Этим источником был еврейский хронограф середины X в. "Книга Иосиппон", составленный в южной Италии [см. Флюссер, 1978 - 80; Голб, Прицак, 1981. С. 87-89]. В основу хронографа был положен созданный в IV в. латинский перевод "Иудейских древностей" и пересказ "Иудейской войны" Иосифа Флавия (отсюда название - "Иосиппон"). "Иосиппон" стал чрезвычайно популярен в средневековом мире: помимо собственно еврейских списков (фрагменты и полные версии XII-XV вв.) уже в XI в. известен арабский перевод. Эпизод с Александром в русской летописи считался свидетельством того, что летописцу начала XII в. был известен древнерусский перевод еврейского хронографа [Мещерский, 1956; 1957; 1958; Алексеев, 1987]. Критики Мещерского и развивающего его мысли А.А.Алексеева [Х.Лант, М.Таубе, 1988] настаивали на том, что "анекдот об Александре" читается только в Ипатьевском списке, отсутствует в ранних редакциях ПВЛ, а источник его - не сам "Иосиппон", а какая-то западно-русская ("литовская") летопись XV в. С точки зрения текстологии самой ПВЛ это замечание нельзя считать справедливым: совершенно очевидно, что в Лаврентьевском и др. списках, где нет легенды об Александре, повествование об ангелах, наводящих воинства язычников, оборвано припиской игумена Сильвестра (ср. замечания Л.Миллера, О.В.Творогова и др. - Словарь книжников. С. 341, 390-391), и целиком весь пассаж, касающийся чудес, творимых ангелами (включая и чудо с Александром), сохранился именно в Ипатьевском списке, т.е. принадлежал ПВЛ. Исследователи предполагаемого влияния еврейской средневековой литературы (ее переводов) на древнерусскую письменность упустили из виду (или не придали существенного значения) давнюю мысль любителя русской старины Г.М.Бараца (1913)4 о еще одном пассаже ПВЛ, составленном, по его мнению, под влиянием "Иосиппона". Еврейский хронограф, как и многие средневековые хроники, включая русскую летопись, начинается с "Таблицы народов" - описания мира и указания места, которое занимает в этом мире народ (страна), чьей истории посвящена сама хроника: в еврейском хронографе приведен список Яфетидов, где дважды упомянута Русь. Барац обратил внимание на контекст этих упоминаний. Русь отнесена в "Иосиппоне" к потомкам Тираса (Фираса), сына Иафета - так в ветхозаветной традиции (и у Иосифа Флавия - Иудейские древности I. 6.1) именовались фракийцы, а в поздней средневековой традиции - другие "северные" народы. В тексте, опубликованном А.Я.Гаркави [1874], основанном на т.н. Константинопольской редакции (изданной Брейтхау-пом, 1710), на который опиралась большая часть исследователей [Мещерский, 1958. С. 133 и ел.; Творогов, 1975. С. 62 и ел.], сказано, что "Тирас - это Русиш, Бошни и Англеси, живущие по великому морю". Два этникона трактуются вполне убедительно: Русиш - Русь, Англеси - англы, третий, по Гаркави, мог обозначать боснийцев -бошняков. Однако эти три народа трудно разместить на

^ На эту работу мне указал Л.С.Чекин. В целом работу Бараца о влиянии еврейской литературы на древнерусскую следует признать во многом дилетантской, особенно в области летописной текстологии, но заслуживают безусловного внимания приводимые им параллели, относящиеся к фразеологизмам и отдельным мотивам русского летописания: см. Барац, 1924.

одном море (во всяком случае, с точки зрения современной географии). Барац, сравнивая перечень народов "Ио-сиппона" с перечнем ПВЛ, предложил не вполне надежную конъектуру: Бошни - Шибошни - "свей". Тот же Гаркави [1874. С. 336] указал на более раннее чтение этнонима в древнейшем из сохранившихся списке "Иосшшона" -арабском переводе XI в. - Саксин - "саксы".

В 1978-80гг. в Иерусалиме вышло критическое издание "Книги Иосиппон", подготовленное Д.Флюссером, Интересующий нас "русский" фрагмент читается там следующим образом: "Мешех - это Саксани. Тирас - это Руси. Саксани и Энглеси живут на великом море, Руси живут на реке Кива, впадающей в море Гурган" (см. перевод и комментарий в приложении). Издатель отмечает размещение Руси среди "германцев" - Саксани и Энглеси и связывает это размещение со скандинавским происхождением имени русь. Вместе с тем нельзя не заметить вслед за самим Д.Флюссером, что отождествление "Тирас - Русь" может быть основано, прежде всего, на созвучии, при этом Тирас в Таблице народов (Бытие, X. 2) следует за Мешехом - соответственно Русь следует за Саксани. Повтор этниконов также соответствует принципам построения библейской "таблицы"; в "Иосшшоне" сначала приведена генеалогия, а затем - размещение народа. И вместе с тем невозможно "абстрагироваться" от определенной "привязки" руси к "северным" германцам в "Иосиппоне", тем более, что к сахсам там добавлены Энглеси - англы. Это заставляет вновь вернуться к контексту ПВЛ, где русь оказывается рядом с англами.

Варяги, к каковым летописец, помимо собственно скандинавских народов, относит и русь, сидят, согласно ПВЛ, по "Варяжскому морю" "до земле Агнянски и до Волошьски". "Аньгляне" также относятся к норманнам-варягам в комментарии летописца к легенде о призвании варяжских князей. В списке ПВЛ нет саксов, что заставляет задать естественный вопрос: если летописец использовал "Иосиппон", почему он не включил русь в соответствующий источнику контекст? Здесь необходимо учитывать два обстоятельства. Во-первых, народа "русь" не существовало среди скандинавских народов - так назывались скандинавские дру-

жины "гребцов" (*rops-, см. Мельникова, Петрухин 1989), участников походов на гребных судах, проникавшие в Восточную Европу, получившие в славянской среде название русъ, которое распространилось на земли и народ нового Русского государства. Летописцу, которому было известно предание о варяжском происхождении "изначальной" руси, нужно было найти для нее место среди варяжских народов - это место он нашел, опираясь на "Иосиппон". Второе обстоятельство, которое явствует из летописного контекста - то, что летописец имел список народов Северной и Западной Европы, независимый от "Иосиппона" (в него не входили, в частности, саксы и даны - датчане) и построенный с иной "точки зрения" - точки зрения восточноевропейского, славянского книжника.

Особый интерес вызывает продолжение цитированного списка ПВЛ с включением руси: "русь, агняне, галичане, волхъва, римляне, немци, корлязи, веньдици, фрягове и прочий". В современной историографии много спорят о содержании конкретных этниконов, перечисленных в списке ПВЛ, особенно о "варягах" и "волхъве". Как уже говорилось в предыдущем параграфе, содержание этниконов и структура текста в целом становятся яснее при обращении к собственко библейской (ветхозаветной) традиции (в частности, и к следующему этой традиции "Ио-сиппону"). Структура текста "Таблицы народов" представляет собой иерархию, в которой конкретные народы возводятся к сыновьям Ноя. Ср. в Иосиппоне: "Вот роды сынов Иафета... Тогарма составляет десять родов, которые суть: Козар, Пецинак" и т.д. Текст ПВЛ воспроизводит ту же структуру, причем в тех частях, которые не восходят к византийским хронографическим источникам.

Конечно, не! оснований возводить эту "модель" прямо к "Иосишгану": она свойственна самой "Таблице народов" в Книге Бытия (X) и распространена в средневековых хрониках. Отметим, однако, сходные проблемы, которые выявляются при исследовании текстов ПВЛ и еврейского хронографа. В ПВЛ неясно значение термина галичане, помещенного между перечислениями варягов и волхвы; традиционно считается, что он относится к галлам или гэлам, жителям Уэльса: неслучайно галичане примыкают

к "агнянам". В поздних списках "Иосшшона" есть сходный этникон Галитцио, но он вводит список "славянских" народов - Саклаби, которые населяют европейский континент от Средиземноморья (Болгарии и Венеции) до того же "великого моря".

Очевидно, что в данном тексте еврейского хронографа [Гаркави, 1874. С. 303] речь идет о Галиче и Галиции - Галицкой земле в Прикарпатье, которую "Иосиппон" помещает в тех крайних пределах ("до конца морских островов"), которых достигла власть Рима. Информация эта, видимо, не могла повлиять на состав еврейского хронографа ранее середины XII в. - времени формирования Галицкой земли - и, стало быть, не имеет прямого отношения к "галичанам" ПВЛ, составленной в начале XII в. Еврейская средневековая историографическая традиция, очевидно, реагировала на реальные изменения в этнолингвистической карте Европы: вероятно, неслучайным следует считать и введение в текст "Константинопольской версии.* (и состав этой карты) Бошни - Боснии, также обретающей самостоятельное значение в сер. XII в. [Наумов, 1989. С. 96 - 97].

Как уже говорилось, в раннем тексте "Иосиппона" вместо "Бошни" упомянуты Саксани - саксы, галичане же заменили более ранний этникон - "морава"5. Д.Флюссер [1947-48], а за ним Т.Левицкий [1964] и др. исследователи давно обратили внимание на славянскую форму этого этнонима, равно как и последующих названий славянских племен в списке: "и Морава, и Хорвати, и Сорбин, и Лучанин, и Ляхин, и Кракар (вариант Кракав), и Боймин -считаются (происходящими) от сыновей Доданим^, живут же они на берегу моря, "от границы Булгар до Венетикии на море, и оттуда простираются до границы Саксани". Д.Флюссер считает, что информация о славянских народах

" Ср трансформацию "кирилло-мефодиевской традиции" в русском хронографе 3512 г., где Морава помещена в Испанию, а к народам "словенского языка", обретшим святые книги, отнесены болгары и словене, "сербы и арбанасы и Басане и Русы" [ПСРЛ. Т. 22. С. 354; ср. Рогов, 1985. С. 275]. Сходный с Иосшшоном список христианских народов дает сирийский автор второй половины XIII в Бар Гебрей' за галисийцами у него следуют славяне, дунайские болгары, русь и т.д. [Калинина, 1988. С 31-32].

в "Иосиппоне" восходит к IX в.: об этом свидетельствует то обстоятельство, что морава упомянута первой в списке славян - Великоморавская держава действительно первенствовала среди славянских объединений Средней Европы в IX в., в сферу ее влияния входили, видимо, не только "богемские" (чешские) племена, к которым следует, очевидно, относить хорватов и сорбов "Иосиппона" [ср. Флоря, 1982. С. 121-122], но и "вислянские" ляхи [Исаевич, 1982. С. 148] Лучане и чехи - два племени "Богемии", кровопролитная война которых, описанная в "Хронике" Козьмы Пражского, относится современными исследователями ко второй половине IX в. [Флоря, 1982. С. 123].

В целом список славян "Иосиппона" от моравы до "богемцев" (Боймин), видимо, отражает историческую ситуацию IX - X вв., когда на смену Великоморавской державе приходит Чешское ("Богемское") государство. Для большей части этниконов - исключая ойконим (Краков) -предлагаются славянские информаторы, использовавшие суффикс -ин даже в книжном Боймин - "богемцы" (имя чехов, восходящее к кельтскому этникону бойи): ср. такое же использование зтниконов в славянской передаче в трактате Константина Багрянородного "Об управлении государством" и у Масуди (X в.). Флюссер отмечает и сходную последовательность этниконов "Сорбин, Морава, Харва-тин" у этого арабского автора, который упоминает и чехов - богемцев: Bamldzin [ср. Турек, 1982. С. 39, 42]. При этом форма "Морава" имеет прямую параллель в ПВЛ: Флюссер указывает и на специфику еврейской транскрипции - в именах Морава, Харвати и Кива - Киев (ср. ниже) используется буква "вав" вместо обычной "бейт". В связи с этим нельзя не вспомнить и о предполагаемом "обратном" влиянии "Иосиппона" на этнонимику ПВЛ: в русской летописи, как и в еврейском хронографе, употребляется форма Козаре, козар [ср. Гаркави, 1874 С. 306].

Не менее существенно сравнение контекстов двух хроник, повествующих о расселении славян. В ПВЛ славяне расселяются от Дуная, где "ныне Угорьска земля и Болгарьска. И от тех словен разидошася по земле и прозвашася имены своими где седше на котором месте" (ПВЛ. I. С. 11). Фраза "разидошася по земле" и т.д. замыкает в Биб-

лии описание расселения яфетидов в их крайних пределах, в "островах народов" [Бытие. X. 5]: в "Иосшшоне", напротив, она предшествует этому описанию. В ПВЛ та же фраза предшествует описанию расселения славян, которые в "Иосиппоне" и относятся к "островам народов" (библ. Доданим). Итак, далее в ПВЛ говорится: "Яко пришедше седоша на реце имянем Морава, и прозвашася морава, друзии чеси нарекошася. А се ти же словени: хровате бе-лии и серебь и хорутане", далее - о ляхах, о полянах и др. ляшских племенах и о восточных славянах. Сходный список славянских племен повторяется в ПВЛ еще раз, но уже не в космографической части, а в "исторической", где вводится сюжет о происхождении славянской письменности (под 898 г.): "Бе един язык словенеск: словени, иже седяху по Дунаеви, их же прияша угри и морава, и чеси, и ляхове, и поляне, яже ныне зовомая Русь" [ПВЛ. 1. С. 21]. Далее повествуется о моравской миссии Кирилла и Мефо-дия - пассаж, который А.А.Шахматов относил - наряду с прочими пассажами, посвященными "дунайской" предыстории славян, - к "Сказанию о преложении книг на словенский язык". Контексты ПВЛ и "Иосиппона" достаточно близки, хотя и не идентичны. Интересно, что "дунайская тема" в обеих хрониках вводится упоминанием угров. Ср. "Иосиппон": "Угр, Булгар и Пецинак живут на реке великой, называемой Дануби, т.е. Дунай", при этом Угр и Дунай "Иосиппона" также считаются отражающими славянскую передачу.

Обращает на себя внимание и то, что "Иосиппон", как и ПВЛ, описывает расселение народов (в ПВЛ, прежде всего, славян) по рекам, на которых они обитают. Допустимо предположить, что и информация "Иосиппона", и информация ПВЛ восходят к некоей "кирилло-мефодиевской" традиции, реально объединявшей все "народы", упомянутые в наших источниках, от "козар" до "римлян". Деятельность славянских просветителей, затронувшая так или иначе не только хазар и славянский мир, но и Западную Европу, нашла отражение в разветвленной космографической традиции, видимо повлиявшей, в частности, на западноевропейские источники, в т.ч. "Баварский географ": ср. основные координаты размещения славян в "Баварском

географе" - к северу от Дуная до "пределов Дании", хазар и руси [Назаренко, 1993]. Круг этих источников расширяется, и список народов, участвующих в процессе включения славян - с обретением ими письменности - во всемирную историю, приобретает все более определенный состав, явно связанный и со списком народов в космографическом введении к ПВЛ: ср. упоминание Руси, римлян, венецианцев, влахов, сербов, хорватов, моравлян и др. в Слове "О похвале Богородице Кирилла Философа" [Турилов, 1985].

Характерная особенность, которая объединяет интересующие нас списки "Иосиппона" и ПВЛ, заключается в том, что русь ни там, ни там не причислена к славянам (собственно, и в "Баварском географе" русь - ruzzi - отделена от славянских племен упоминанием хазар - ср. Мельникова, Петрухин, 1989. С. 35). Отождествление современной летописцу Руси XII в. с полянами есть результат ученой работы русского книжника, показавшего, что современный ему русский язык - это язык "словенских" книг: поэтому он и "подверстал" русь к мораве и др. западным славянам (отождествив полян киевских с полянами "ляшскими"), ср. также упоминание "русских письмен" (вместо сурских - сирийских в "Житии Константина", гл. VIII; см. Флоря, 1981. С. 77, комм. С. 115-117) и т.п. Так или иначе, "изначальная" русь - не славянский народ и в ПВЛ, и в "Иосиппоне".

Ф.Вестберг считал, что "Иосиппон" отождествлял русь с норманнами - "северными людьми" англо-саксонских и франкских хроник. Автор X в. Ибн Якуб, побывавший в землях полабских славян в 60-е гг. и также описывавший-Европу с позиций южного наблюдателя, сообщал, что "племена севера" завладели частью славян, но к этим племенам относил и немцев (тдшкш), и венгров (онглин), и печенегов, и русь, и хазар [Вестберг, 1908; ср. Минорский, 1963. С. 146], видимо, опираясь в своей классификации на ту же библейскую традицию. Это совмещение географического севера и востока на основе древней традиции помогает уяснить и последующую информацию "Иосиппона" о руси.

Русь упомянута в "Иосиппоне" дважды. Сама по себе эта двойственность упоминаний, как уже говорилось, вполне традиционна для хроник, строящих свое описание по об-

разцу библейской Таблицы народов1 и в цитированном списке народов, и в ПВЛ дважды упомянуты не только русь, но и чудь - первый раз в "Афетовой части" вообще, во второй - на Варяжском море [ср. о тех же повторах в византийской традиции - Ведюшкина, 1993]. Однако собственно с русью ситуация сложнее. В тексте, изданном Гар-кави, говорится также, что "Руси живут по реке Кира, текущей в море Гурган". Гурган - это Каспийское море; рекой, впадающей в него, может быть Кура [Гаркави, 1874 С. 301]. В более раннем Оксфордском списке [Флюссер, 1978. С. 5-6] и арабском переводе говорится о реке Кива, что, очевидно, передает название "Киев" (ср. также об ойкониме Киев в еврейской средневековой традиции - Голб, Прицак, 1981. С. 12-13). Д.Флюссер считает, что в первоначальном тексте имя города было перенесено на реку, как это было сделано и при описании Тоскании: река (Арно) названа по г.Пиза; кроме того, еврейский хронист мог знать о торговом пути, соединяющем Днепр и Каспий. Очевидно, "Иосиппон" соединил две традиции - восточную о походах руси на Каспий в X в., хорошо известную арабским и хазарским авторам, и европейскую о северном происхождении руси - норманнов. Собственно, восточная и север-ноевропейская традиции были совмещены уже в IX в. в известиях ал-Якуби о нападении кораблей одного из народов севера (ал-Маджус) по имени ар-Рус на Севилью в 844 г.; арабские авторы X в. сопоставляли рус с народом ал-Маджус ал-Урдмани - норманнами ("урмане" в ПВЛ); наконец, Ибн Хаукаль сообщает, что русь, разгромившая Хазарию в 969 г., отправилась далее в земли ар-Рум (поход Святослава на Балканы против Византии) и ал-Анда-лус (Испанию - Минорский, 1964). Двойная локализация руси прослеживается и у Якуба: ар-рус упомянуты рядом с хазарами, они смешивались со славянами, но походы на прусов совершали на кораблях сзапада,то есть с Балтики [Вестберг, 1908]. Таким образом, локализация руси "Ио-сиппоном" одновременно в Северной и Восточной Европе не удивительна. Более того, экспансия народа ар-рус охватывает в описании восточных авторов X в. почти весь Европейский континент. Такому охвату соответствует в описании ПВЛ главная государственная магистраль Руси -

"путь из варяг в греки и из грек", восточное ответвление которого - по Волге - связывает Русь с "Хвалиським" (Каспийским) морем [ПВЛ. I. С. 12].

Размещение руси в ПВЛ, как мы видели, не целиком соответствует "Иосиппону". Первое упоминание руси включает ее в "Афетову часть": "В Афетовой же части седять русь, чюдь и вси языци: меря, мурома, весь" и т.д. Вынесение руси здесь на первое место среди неславянских "языков" связано и с ее неславянским происхождением, и с тем, что этого "главенствующего" упоминания руси требовал основной вопрос ПВЛ: "Откуда есть пошла Русская земля". Основанием для того, чтобы усматривать в "Иосиппоне" один из источников космографической части, стало помещение руси между варяжскими народами и англами на Варяжском море. Но и здесь саксы (равно как и датчане) "выпали" из кругозора древнерусского летописца - напротив, для автора "Иосиппона", как "южного" наблюдателя, эти народы были важнее, чем свей и готы -традиционные партнеры средневековой Руси. Естественно, центром Руси оказывается Киев, но не в космографической, а в исторической части, притом в прямой связи с "варяжским" преданием: Русью прозвались варяги (и словене) - дружина Вещего Олега, согласно ПВЛ завладевшего Киевом в 882 г. "Оттоле" (с тех пор) распространилось и название Русь. В целом, еврейский хронограф X в. в "свернутом" ("табличном") виде зафиксировал то, что "развернул" в исторической ретроспективе на основании предания русский летописец начала XII в. Данные авторитетного в средние века хронографа были тем более актуальны для летописца, что в его прямом источнике - в Хронике Амартола - не было упоминаний ни руси, ни славян в космографической части.

В целом "картина мира" "Иосиппона" более близка космографической части ПВЛ, чем описания, известные по другим источникам, в т.ч. "прямым" источникам русской летописи. Тем не менее предполагаемое влияние "Иосиппона" на космографию ПВЛ следует признать весьма ограниченным, и эти ограничения определялись принципиальными различиями во взглядах "Иосиппона" и составителя ПВЛ.

Еврейский хронист смотрел на славян и русь "извне", более того, они были для него самыми окраинными народами ("островами народов"). В целом, в перечислении народов Иафетова колена он следует (естественно) библейской "Таблице", основа отождествлений часто - простые созвучия: ср. Тирас - Руси, Доданим - Данишки (обычный метод средневековых авторов: ср. отождествление "князя Рос" Септуагинты с Русью, Мосоха с Москвой и т.д.). Интересно, что эти различия во взглядах на славян отмечены и самим "Иосиппоном": "иные говорят", что Склави "от сыновей Ханаана, но они возводят свою родословную к сыновьям Доданим". Д.Флюссер отмечает, что в еврейской средневековой традиции (в частности, у Вениамина Тудельского) славяне отождествлялись с потомками Ханаана, т.е. хамитами, т.к. представители славянских племен часто попадали на рынки рабов; в Библии [Бытие. 9. 25] сказано, что Ханаан проклят: "раб рабов будет он у братьев своих" (ср. распространенную народную этимологию для греческой и латинской передачи самоназвания славян -sclavus "раб" : см. Свод. С. 309, прим. 181). Утверждение, что сами славяне относят себя к потомкам Доданим, т.е. яфетидам, соответствует славянской традиции, в частности, и ПВЛ (у Масуди они - потомки Мадая, сына Иафета).

Для русского летописца славяне - главный объект описания, сделанного "изнутри", из "Полянского" Киева, что определенно явствует из космографической части ПВЛ, где летописец постоянно возвращается к киевским полянам как к "точке отсчета" в своих исторических и географических построениях. Летописец, таким образом, лишь в весьма ограниченных пределах мог использовать "Иосиппон", в частности, не мог "процитировать" значительные фрагменты его "Таблицы народов". Возможно, данные еврейского хронографа были доступны летописцу в уже "адаптированном" виде, в составе "Хронографа по Великому изложению" [ср. Творогов, 1975. С. 62 и ел.].

Так или иначе, "Иосшшон" нуждается, на наш взгляд, в подробном текстологическом исследовании и комментировании, ориентированном на историю славянства и Восточной Европы. Особый интерес представляют также "тюркские", в частности "хазарские", сюжеты, как ввиду близости

некоторых данных "Иосигагона" документам еврейско-хазарской переписки [ср. Коковцов, 1930. С. 26 и ел.; Голб, Прицак, 1981; см. Приложение], так и в силу предположений о том, что перевод "Иосиппона" на Руси мог быть сделан при посредстве хазар [Мещерский, 1958. С. 152J. Все это делает актуальным участие в исследовании "Иосиппона" не только гебраистов и славистов, но и тюркологов.

ПРИЛОЖЕНИЕ КНИГА ИОСИППОН. ТАБЛИЦА НАРОДОВ*

/.../ Ной родил Сима, Хама и Иафета. Сыновья Иафета: Гомер, Магог, Мадай, Яван, Тувал, Мешех и Тирас. Сыновья Гомера: Ашкеназ, Рипат и Тогарма. Сыновья Явана: Элиша и Таршиш, Киттим и Доданим. И был по всей земле один язык и одно наречие. И двинувшись с востока, они населили равнину. И сказали друг другу: давайте построим себе город. И спустился Господь посмотреть город и башню, и сказал Господь: "Вот, один народ, спустимся и смешаем там язык их". И рассеял Господь их оттуда по всей земле, посему дано ему (городу - В.П.) имя Вавилон. Вот роды сынов Иафета и земли, в которых они расселились по языкам своим в землях своих, в народах своих: сыновья Гомера - это франкос1, живущие в стране Франца, на реке Сена. Рипат - это бретонцы, живущие в стране Бретания на реке Лера. Впадают же реки Сена и Лера в море X Океан, т.е. в Великое море.

Тогарма составляют десять родов2, от них Козар3, Пе-

1 Франки: по Флюссеру этннкон дан в латинском аккузативе от Franci.

2 Д. Флюссер отмечает, что традиция возводить родословную тюрк

ских народов к десяти сыновьям Тогармы известна также по списку сыновей

Тогармы в письме хазарского царя Иосифа: "Знай, что мы происходим от

Иафета, от Тогармы, сына его, в родословных наших отцов нашли мы, что

у Тогармы было десять сыновей...". Приводимый далее список отличается

от перечня имен Тогармы в "Иосшшояе" (ср. Коковцев, 1930. С. 74-75; Но

восельцев, 1990. С. 76), значит, по Флюссеру, список письма не зависит от

"Иосиппона".

3 Ср. др.-рус. Козоре, ц -слав. Козаринъ в Житии ев Кирилла [Фас-

цинак4, Алан5, Булгар, Канбина6, Турк7, Буз8, Захук9, Угр10, Толмац11.

Все они живут на севере12, и имена стран их - по именам их, и они живут по реке Итиль. Только Угр и Булгар13 и Пецинак живут на реке великой, называемой Дануби, то

мер, III. С. 278] и топонимы с основой козар н Подунавье [Эрдели, 1983. С. 175].

4 Печенеги: видимо, этникон восходит к самоназванию народа [ср.

Константин Багрянородный, С. 279].

5 Аланы.

6 Этникон не идентифицирован.

7 В арабском переводе вместо этникона Турк (Турки) упомянут этникон Хабир [Гаркави, 1874. С. 333, 335], который О.Прицак сопоставляет с именем кабиры (кавары) у Константина Багрянородного [см. Голб, При-цак, 1982. С. 36-37; Эрдели, 1983], племенным объединением "из рода" хазар, которое переместилось с "турками" (венграми) в земли печенегов [Константин Багрянородный, С. 163] и далее в Паннонию - Венгрию. Показательно широкое употребление в средневековой историографии этникона турки (тюрки) для обозначения разных племенных объединений от венгров (у Константина Багрянородного) до огузов (гузов, узов) в еврей-ско-хазарской переписке [Голб, Прицак, 1982. С. 104,133-134]; последние, видимо, упомянуты вслед за турками в "Иосиппоне" [ср. также: Новосельцев, 1990. С. 77].

8 По Д.Флюссеру, вариант Куз идентифицируется с огузами, тюркским народом, обитавшим к востоку от хазар, за Волгой [ср. Константин Багрянородный. С. 388].

9 Этникон не идентифицирован.

10 Угры - по Д.Флюссеру, "Иосшшон" передает славянскую форму названия венгров.

11 Вариант Тилмац. От названия этого печенежского племени производят слово толмач "переводчик": ср. толкованы ПВЛ [III. С. 23], трактуемое как калька печенежского племенного названия [Фасмер. IV. С. 71-72, Константин Багрянородный. С. 154-155, 389; Голб, Прицак, 1982. С 39].

12 По Д.Флюссеру, - к северу от южной Италии, где }гал автор "Иосиппона"; расположение потомков Тогармы имеет и более традиционное обоснование - в Библии: ср. Иез 38.6: "дом Тогарма от пределов севера, со всеми отрядами его".

13 Отсюда ясно, что речь идет о болгарах дунайских, а не волжско-камских.

есть Дунай14. Сыновья Явана - греки, живущие в стране Иония и Македония. Мадай - это Альдайлаш, живущие в стране Хорасан. Тувал - это Тоскани, живущие в стране Тоскана на реке Пиза15.

Мешех - это Саксани16. Тирас - это Руси17. Саксани и Энглеси18 живут на Великом море, Руси живут на реке Кива19, впадающей в море Гурган20. Алиша - это Але-мания21, живущие между горами Йод и Сабтимо22, и от них Лангобарди23, которые перешли горы Йод и Сабтимо, покорили Италию и поселились в ней до сего дня, по рекам Пао и Тичио, и от них Бургунья, живущие на реке Родно24, и от них Байория, живущие на реке Ренус^, впадающей в Великое море. Тичио и Пао впадают в море Венетикия26.

Таршиш, - они вступили в союз с Македонией, и от них Тарсос. Когда измаильтяне захватили землю Тарсос, жители бежали в пределы сыновей Яван27, те же воевали с

16 Саксы. По Д.Флюссеру, этиикон дан в германской (Sachsen), а не латинской передаче.

17 По Д.Флюссеру, идентификация вызвана сходством звучания обоих названий [ср. Гаркави, 1874. С. 318].

18 Англы.

19 По Д.Флюссеру, Днепр назван "рекой Кива" по названию города Киева, расположенного на нем, как выше Арно названа "рекой Пиза".

20 Название Каспийского моря в восточных источниках. Ф.Вестберг считал вторичное упоминание руси вставкой в текст "Иосиппона" [Вестберг, 1908. С. 375].

21 Идентификация вызвана сходством названий. ~2 По Д.Флюссеру - за Альпами.

23 Лангобарды.

24 Бургундия на Роне.

25 Бавария на Рейне.

26 Венецианский залив.

27 В Византию.

измаильтянами, что в Тарсосе. Киттим - это Романи28, живущие в долине Канпания, на реке Тиберио. Доданим -это Даниски2^, живущие в заливах моря - Океана, в стране Данамарка и в Инданья30, в Великом море. Они поклялись не покоряться римлянам и пытались скрыться в волнах моря - Океана, но не смогли, ибо власть Рима простиралась до последних островов моря.

И3* Морава32, и Харвати33, и Сорбин34, и Лучанин35, и Ляхин36, и Кракар37, и Боймин38 считаются (происхо-

28 Римляне.

29 Идентификация основана на сходстве звучания двух имен. Имя Да-

ниски (Данишки) передает, по Д.Флюссеру, германскую форму damsc.

30 По Д.Флюссеру, название воспроизводит непонятый автором "Ио-сиппона" латинский источник: in Dania.

31 О списке славянских народов в "Иосиппоне" см. Флюссер, 1947-48; Турек, 1963. С. 37-38, 115, 279. Два языковых факта, отраженные в именах славянских народов в "Иосиппоне", свидетельствуют, по Д.Флюссеру, что автор хронографа слышал эти имена в славянской передаче. Вопреки древней традиции передавать звук - v - в иностранных именах буквой "бейт", автор использует букву "вав" (в словах Морава, Харвати, Кива), передавая слав, билабиальный - v -. Славянские этниконы имеют в "Иосиппоне" суффикс -ин (в этниконе Харвати конечная буква "нун", возможно, пропущена переписчиком). На -ин оканчиваются славянские имена и у других авторов X в., арабских (Масуди) и византийских (Константин Багрянородный).

32 Д.Флюссер отмечает, что та же форма употребляется у Масуди и в древнерусских источниках (в том числе в ПВЛ).

33 Учитывая "чешско-моравский" контекст "Иосшшона", можно предположить, что под хорватами имеется в виду не южнославянский народ, а племя, обитавшее в Восточной Чехии [ср. Флоря, 1982. С. 121-122].

34 Вероятно, под сорбами здесь также имеются в виду родственные лужицким сорбам племена Чешской долины [ср. Флоря, 1982. С. 121].

35 Д.Флюссер считает, что "Иосшшон" впервые сообщает о племени лучане, которое жило в "Богемии" и вело ожесточенную войну с чехами (в IX в.: см. Козьма Пражский. Чешская хроника. 1.10; Флоря, 1982. С. 123).

36 Ляхи. В космографическом введении к ПВЛ связаны с "дунайской прародиной" славян, упомянуты вслед за моравой, чехами, хорватами, сербами и хорутанами и помещены на Висле; на сходную локализацию в "Иосиппоне", видимо, указывает упоминание города Краков (на р.Висла) вслед за ляхами [ср. Исаевич, 1982. С. 148].

дящими) от сыновей Доданим, живут же они на берегу моря, от границы Булгар до Венетикии на море, и оттуда простираются до границы Саксонии, до Великого моря, они-то и называются Склави39, а иные говорят, что они от сыновей Ханаана40, но они возводят свою родословную к сыновьям Доданим41.

37 Вариант: Кракав - Краков.

38 Боймин - богемцы, Богемия, название чехов и Чехии в западноевропейских источниках с первой половины IX в. [см. Флоря, 1982 С. 122]

39 Sclavi, латинская передача самоназвания славян.

40 Д.Флюссер в комментарии приводит слова Вениамина Тудельского, XII в.; "И зовут их евреи потомками Ханаана, ибо люди страны той про

дают сыновей и дочерей своих всем".

41 Эту ремарку Д Флюссер предположительно связывает с тем, что в X в. часть балтийских славян находилась под властью датчан.

Глава 2

Начальная история Руси и космологическая традиция

Включение древнейшей Руси во всемирную историю происходило "на глазах" сложившихся цивилизаций - Византии и Халифата. При этом происходило не только "политическое" столкновение народов, но и столкновение мировоззрений, что, естественно, нашло отражение в исторических памятниках.

На взгляд цивилизации, пришельцы - варвары, которым место лишь на периферии культурного мира1. Сами же "варвары" стремились внедриться по возможности глубже в культурную модель цивилизации или, по крайней мере, воспроизвести у себя ее культурные стереотипы. Так, славяне и русь были отнесены Византией к категории варваров. Но в ПВЛ о родоначальнике полян Кие говорится [ПВЛ, I. С. 13], что он "велику честь принял от царя" (византийского императора - В.П.), а Киев, согласно русским книжникам (НПЛ. С. 103), назван в честь Кия, как Рим в честь "кесаря Рима", Александрия - в честь Александра и т.п. Проведенные недавно юбилейные торжества ("1500 лет Киеву") продолжили эту традицию.

1 Об отношении византийцев к варварам см.: Чичуров, 1980; Бибиков, 1981; Литаврин, 1986

§ 1. Народ "рос" и амазонки в Среднем Поднепровье

Естественно, что такого рода изыскания связаны с поиском реалий, подтверждающих истинность исторических построений. Для русских книжников такой реалией было само название Киева (воспринятое как притяжательная форма), для современных исследователей - письменные и археологические памятники, подтверждающие славную историю предков. Такие древности сер. 1-го тыс. н.э. были обнаружены в лесостепной зоне, включающей Среднее Поднепровье, и названы одним из основателей отечественной археологии - А.А.Сгащыным - "древностями ан-тов". Эти древности содержали, в частности, вещи византийского происхождения, которые считались трофеями -свидетельствами удачных походов на Византию. Однако сами анты оказывались все же на периферии собственно восточнославянской истории: их связь с Киевом и Русью была неясна. Поэтому счастливой находкой оказалось упоминание сирийским автором VI в. Псевдо-Захарией, или Захариеи Ритором, компилятором, использовавшим хронику греческого автора Захарии Митиленского, народа рус.

Собственно "Хроника" Псевдо-Захарии была известна давно. Еще Маркварт в начале века обратил внимание на имя рос (hros) или рус (hrus) в сирийском источнике. Но, будучи сторонником традиционной концепции скандинавского происхождения названия "русь", он предпринял попытку связать упоминание этого имени с германцами -выходцами из Скандинавии, осевшими в причерноморских степях, - герулами или росомонами. Эта "норманистская" концепция не могла удовлетворить сторонников исконно славянского происхождения руси. Н.В.Пигулевская, издавшая комментированный перевод сирийской хроники [Пи-гулевская, 1941. С. 84, 166; Пигулевская, 1952], а затем А.П.Дьяконов отождествили народ рус со славянами, известными по описаниям византийских авторов, точнее - с антами. Это дало основание Б.А.Рыбакову переименовать древности антов в "древности русов" [Рыбаков, 1953; Рыбаков, 1982], а В.В.Седову в недавней работе сузить ареал этих древностей до Среднего Поднепровья, максималь-

но приблизив их к центру будущего древнерусского государства Киеву [Седов, 1987]. Дальнейшая "реконструкция" истории не представляла никакой проблемы: поскольку русь известна в Среднем Поднепровье с VI в., то, стало быть, она выстояла в борьбе с аварским нашествием, создала могучий союз руси, полян и северян и т.д. вплоть до образования древнерусского государства.

Обратимся, однако, к контексту источника. Сирийский автор пополняет традиционное описание народов, данное еще Клавдием Птолемеем, и помещает за "Каспийскими воротами" к северу от Кавказа "в гуннских пределах" народы "анвар, себир, бургар, алан, куртаргар, авар, хасар, дирмар, сирургур, баграсик, кулас, абдел, ефталит - эти 13 народов, - пишет он, - живут в палатках, существуют мясом скота и рыб, дикими зверьми и оружием. Вглубь от них [живет] народ амазраты и люди-псы, на запад и на север от них [живут] амазонки, женщины с одной грудью; они живут сами по себе и воюют с оружием и на конях. Мужчин среди них не находится, но если желают прижить, то они отправляются мирно к народам по соседству с их землей и общаются с ними около месяца и возвращаются в свою землю... Соседний с ними народ ерос (рос, рус, согласно Пигулевской - В.П.), мужчины с огромными конечностями, у которых нет оружия и которых не могут носить кони из-за их конечностей. Дальше на восток у северных краев еще три черных народа" [Пигулевская, 1941. С. 165-166].

Совершенно очевидно, что этот пассаж делится на две части - "этнографическое" описание, опирающееся на реальные известия, полученные, по сообщению самого автора, от пленных, попавших в "гуннские пределы", и традиционное мифологизированное описание народов-монстров на краю ойкумены: среди последних оказывается и народ "рус". Конечно, эта традиция, свойственная еще мифологической картине мира, противопоставляющей освоенную территорию, "свой мир", космос окружающему, потенциально враждебному, хаотическому, населенному чудовищами, и в трансформированном виде унаследованная ранне-географическими и историческими описаниями, была хорошо известна и исследователям сирийской хроники. Упоминания фантастических существ - карликов-амазра-

тов, псоглавцев, амазонок - в античных источниках, начиная, по крайней мере, с Геродота, приводятся этими исследователями при комментировании текста Захарии Ритора. Почему же контекст, в котором оказывается "исторический" народ рус, не настораживает их?

Дело здесь, видимо, в тенденции, не изжитой еще в исторической науке и характерной, прежде всего, для представителей так называемой исторической школы, согласно которой цель историка - обнаружение соответствий в данных источника тем конкретным "фактам", которые имеются в распоряжении исследователя, или просто его общей концепции, - в данном случае хватило одного имени "рус". Этой тенденции соответствует и деформирующий взгляд на источники - будь то хроника или эпос, - содержание которых должно в более или менее завуалированной форме отражать те же реальные факты; таким образом, игнорируется собственный взгляд на мир древнего историка. Это, естественно, заслоняет логику самого исторического повествования. Так, Маркварт специально обратил внимание на то, что народ женщин-амазонок соседствует у сирийского автора с народом мужчин ("рус"), но из этого он делает чисто "исторический" вывод о том, что так и было на самом деле: дружинники скандинавского происхождения могли появляться в Причерноморье без женщин и искать подруг на стороне, что этот "факт" привел к актуализации легенды об амазонках [Маркварт, 1903. С. 383-385] и т.д. Не смущают амазонки и А.П.Дьяконова, поскольку можно свести их упоминание к пережиткам матриархата, которые якобы существовали у относительно отсталых племен евразийских степей до сер. 1-го тыс. н.э. Зато локализация их еще Геродотом (!) между Танаисом и Меотийским озером позволяет более или менее определенно локализовать народ рус [Дьяконов, 1939. С. 88], живущий поблизости, но тысячелетием позже. Описание же народа "русов" как богатырей, которых не носят кони, можно согласовать со сведениями о росте и слабой вооруженности антов у Прокопия и других писателей VI в. [Пигулевская, 1952. С. 46]2 Оты-

2 Столь же убедительна и кная "историческая" интерпретация тех же сведений Марквартом- он подчеркивает, что именно германцам приписывал-

скивание такого рода совпадений позволяет игнорировать "несовпадения", относить их на счет фантастических деталей повествования. Так, исследователей древностей русов, которые, по справедливому определению Б.А.Рыбакова, характеризуют специализированную воинскую "дружинную культуру", не смущает известие сирийского автора об отсутствии у народа "рус" оружия.

Такого рода поиски совпадений в духе исторической школы можно было бы продолжить, увязав, в частности, информацию о трех черных народах, обитающих к северо-востоку от "русов", с северянами (благо, этот этноним можно этимологизировать из иранского как "черный"), их городом Черниговом и т.д., после чего "русы" обрели бы вполне исторический контекст.

Главная сложность, даже с последовательных позиций исторической школы не позволяющая безоговорочно принять подобную реконструкцию для этнической истории Восточной Европы VI в., заключается в том, что аутентичным источникам по Восточной Европе народ рус или рос неизвестен. Зато имя Рос хорошо знакомо греческой -византийской традиции и восходит к неточному переводу Септуагинты: еврейский титул насирош в книге Иезекииля (38, 2; 39, 1) - "верховный глава" - был переведен как "архонт Рос" ("князь Рос" в славянском переводе). Получилось, что пророчество Иезекииля относится к предводителю варварских народов севера - "Гогу, в земле Магог, архонту Роса, Мосоха и Тобела" (Иезек. 38, 2). На этот факт, хорошо известный русской историографии со времен Татищева, обратил внимание и А.П.Дьяконов, но парадоксальным образом (следуя традиционным толкованиям Библии с позиций исторической школы - ср. Дьяченко, 1993. С. 556-557) объяснил "интерпретацию" переводчика Септуагинты тем, что тому уже был известен некий народ рос. Здесь опять-таки игнорируется контекст источника, упоминающего имена Гога и Магога, которые прилагались к варварским народам севера (вплоть до монголо-татар) вне зависимости от реальных этнонимов [Андерсон, 1932].

В связи с реальными варварскими племенами - гуннским нашествием первой половины V в. - библейские имена Гог, Рос и др. упоминаются уже патриархом Проклом (434-437 гг.) [см.: Васильев, 1946. С. 167]. О том, что народ "рос" у Захарии Ритора восходит к той же традиции, пишет большая часть современных исследователей [см. обзор: Тулин, 1981]. Впрочем, иная - старая - интерпретация "народа рос" как передачи греч. "Hgcoeg (сир. ерос) со значением "герои мифических времен" [ср. Маркварт, 1903. С. 359, 360] в большей мере соответствует античной традиции об амазонках. Вместе с тем следует отметить, что библейские предания о Гоге и Магоге и античные легенды об амазонках легко контаминировались в сирийско-византийской традиции (особенно с распространением "Романа об Александре" Псевдокаллисфена). Как бы то ни было, "мифологический" пассаж Захарии Ритора имеет вполне самостоятельную структуру: "женский" народ противопоставлен соседнему "мужскому", конный - пешему, вооруженный - безоружному. Возможно, великаны-рос противопоставлены карликам-амазратам, но вероятно, что препятствием для конной езды у них было не богатырское сложение, а (если буквально следовать тексту) длина конечностей. Если так, то "народ рос" оказывается "автохтонным" не в историческом, а в мифологическом смысле - длинные конечности указывают на хтоническую (змеиную) природу: ср. змееногую богиню - родоначальницу скифов (Геродот IV, 9) и т.п. Очевидно, перед нами очередной народ-монстр. Недаром список продолжают три черных народа "у северных краев": их чернота может быть интерпретирована в соответствии с распространенными космологическими и цветовыми классификациями, по которым север - страна тьмы, связанная с черным светом, Сатурном и т.п. [ср. Петрухин, 1982. С. 145-146]3.

Следует отметить, что амазонки в разных традициях (восходящих к античной) отмечают не историко-геогра-

3 Ср. описание мира у исландского книжника XIII в. Спорри Стурлу-сопа Великой Швеции - Восточной Европы, окраины ойкумены (для западного наблюдателя): "там есть великаны и карлики, и черные люди, и много разных удивительных народов" (Круг Земной. С. 11); см. комментарий: Джаксон, 1993. С. 59).

фические реалии, а, напротив, неосвоенную часть ойкумены в пространственном отношении или доисторическую (мифологическую) эпоху (уже у Геродота, где амазонки считаются прародительницами реальных савроматов) во временном отношении. В частности, легенду об амазонках, не имеющих мужей, пересказывает, ссылаясь на Амартола, и составитель ПВЛ: в космографической части они упомянуты среди прочих народов, живущих "беззаконным", "скотским" образом [ПВЛ. I. С. 16]. Эти легенды, не вызывавшие доверия уже у Птолемея, были широко распространены не только в силу необходимости целостного описания мира, включая его неосвоенную и поэтому оставляющую место для традиционной мифологической фантазии часть, но и в силу общей приверженности древней и средневековой науки к книжной традиции, соблюдение которой и было залогом целостности описания мира - а, стало быть, и целостности мироощущения.

Характерен, однако, сам метод соотнесения реалий и традиции у средневековых авторов. В описании мира ("Книга путей и стран") у арабского географа XI в. ал-Бекри амазонки оказываются опять-таки соседями народа ар-рус. Но поскольку ар-рус хорошо известны мусульманскому Востоку с IX в., то соседи меняются местами (по сравнению с хроникой Захарии Ритора и т.п.): амазонки помещаются дальше народа ар-рус, "к западу" от него (с точки зрения восточного наблюдателя) [Куник, Розен, 1878]. Это и другие известия восточных авторов приурочивают амазонок - "город женщин", остров женщин, расположенный рядом с "островом мужчин", и т.п. к Западному морю, Балтике [Косвен, 1947. С. 45-46], все дальше отодвигая пределы мифического царства.

Соотнесение реальных знаний с традицией, тем более с сакральной традицией - не только метод, но и цель работы средневековых книжников. Однако фантастические существа вроде псоглавцев, великанов, карликов, географические диковинки и т.п. объекты, в реальность которых вполне мог верить средневековый книжник, все же, как правило, отделялись от реалий временными или пространственными границами: собственно, такой границей и была легендарная стена Гога и Магога, воздвигнутая, по

широко распространенным средневековым преданиям, Александром Македонским против диких народов севера. "Прорывавшиеся" за эту стену народы - будь то готы, гунны или монголо-татары, реально угрожавшие цивилизации, осуществляли и "прорыв" в историю, хотя их продолжали ассоциировать с Гогом и Магогом.

"Народ рус" сирийского источника остается за "стеной", в царстве фантастических существ на краю ойкумены. Таким образом, пассаж о фантастических народах у Захарии Ритора не удревняет русской истории и не придает ей дополнительной славы. Однако этот пассаж все же существен для понимания тех исторических памятников, которые отмечают появление вполне реального народа рос в границах Византии уже в IX в.

§ 2. Народ "рос" у стен Царьграда

Константинопольский патриарх Фотий описывает осаду столицы Византии флотилией росов в 860 г. эсхатологическими красками Иезекииля: "народ неименитый, народ не считаемый [ни за что], народ, поставляемый наряду с рабами, неизвестный, но получивший имя со времени похода против нас... народ, где-то далеко от нас живущий, варварский, кочующий, гордящийся оружием... так быстро и так грозно нахлынул на наши пределы, как морская волна, не щадя ни человека, ни скота" и т.д. [цит. по: Ловягин, 1882. С. 432-436]. Фотия нельзя понимать буквально: имя народа Рос (RTOS) уже было известно в Византии не только из Септуагинты, недаром, как заметил М.Я.Сюзюмов, тот же Фотий в другом месте назвал народ рос "пресловутым" [Сюзюмов, 1940. С. 122]. В начале IX в. флотилии росов атаковали византийские порты на черноморском побережье - Амастриду и Сугдею (Сурож). При этом в "Житии Георгия Амастридского", повествующем о походе росов, также явственны ассоциации с "архонтом Рос" Септуагинты - росы названы "губительным на деле и по имени народом" [Васильевский, 1915. С. 64-65; ср. Сюзюмов, 1940. С. 122]. Эта ассоциация прочно закрепляется за русью в византийской традиции: и через сто с лишним лет

после Фотия Лев Диакон видит в походах князя Святослава сбывающееся пророчество Иезекииля. Может быть, византийские авторы, включая Фотия, плохо знали новоявленных врагов, неожиданно нападающих и удаляющихся на своих кораблях, и ничего, кроме мифического имени и ореола библейского пророчества, не могли им приписать? Видимо, нет, - у Льва Диакона [История, IV, 6; С. 182] (а затем и у многих византийских авторов) росы называются тавроскифами4, то есть относятся к кругу "реальных" варварских народов Северного Причерноморья.

Более того, в 839 г. из Константинополя в Ингельгейм к Людовику Благочестивому прибыло посольство, в состав которого входили люди, утверждавшие, "что они, то есть их народ, зовется рос" (Rhos) и что их правитель по имени Хакан послал их к византийскому императору ради дружбы. Людовик, всю жизнь сражавшийся с викингами, заподозрил неладное и выяснил, что в действительности они принадлежали к "народу свеонов" - были выходцами из Швеции [Вертинские анналы. С. 19-20].

Можно, конечно, предположить, что причина, по которой Фотий игнорирует ранние столкновения Византии с народом рос, заключена просто в особенностях жанра - в эсхатологическом пафосе его "бесед". Но Фотию вторит и составитель ПВЛ: "В год 6360 (852) ... когда начал царствовать Михаил, стала называться Русская земля". Узнаем мы об этом потому, что при этом царе "приходила Русь на Царьград, как говорится об этом в летописании греческом" [ПВЛ. I. С. 18]. Последнее выглядит тем более странным, ибо та же ПВЛ на изначальный вопрос "откуда есть пошла Русская земля" дает иной ответ - русью назывались призванные из-за моря варяги, "и от тех варяг прозвася Руская земля" [ПВЛ. I. С. 18]. Очевидно, что именно первый

4 Впрочем, уже в "Житии Георгия Амастридского" росы ассоциируются с язычниками Тавриды в античной традиции - "древнее таврическое избиение иностранцев" сохраняется у росов [Васильевский, 1915. С. 64-65]; ср. также рассказы об Арсе - "третьем центре" руся IX в., где избивают иностранцев (Петрухин, 1982). Показательно, что и в "Житии", наряду с античной мифологической ассоциацией зверств росов и жертвоприношений в храме Артемиды Таврической, приводится ветхозаветная параллель - упоминаются "беззакония", которые "много раз испытал Израиль".

поход на Константинополь, вторжение руси в самый центр византийского мира означал ее "легитимизацию" и для византийского патриарха, и для русского книжника. Этот путь "легитимизации" русские князья повторяли на протяжении первых двух веков русской истории регулярно: практически каждые тридцать лет русь совершала поход на Константинополь или в пределы Византии. Эта периодичность, видимо, определялась традиционным для византийской дипломатии сроком действия договора о мире.

И походы, и особенно договоры с греками имели отнюдь не только прагматическую - "экономическую" -значимость для Руси. В этих походах Русь действительно приобретала имя, наделенное более широким и вполне историческим значением по сравнению с полумифологизированным названием "рос". О разноплеменном войске Игоря, включавшем в 944 г. и варягов, и славянские племена, корсунцы (жители византийского Херсонеса) и болгары, согласно ПВЛ [I. С. 34], сообщали византийскому императору: "Идуть Русь". В договорах 911 и особенно 944 г. русь - "людье вси рустии" - противопоставляется грекам ("всем людям гречьским" [ПВЛ. I. С. 35]. Это противопоставление, как уже говорилось в гл. 1, отражает формирование нового этноса, народа, равного народу древнему, носителю цивилизации [ср. Насонов, 1951. С. 41]. Не потерял своего значения для Руси и Дунай: на Дунае останавливается войско Игоря в 944 г. и войско Владимира Ярославича в 1043 г. в ожидании выгодного мирного договора с греками. Заключением договоров русь добивалась признания греками нового народа и нового государства.

Однако сам акт "признания" руси получил, естественно, принципиально различную оценку в Византии и на Руси: для Византии рос - варварский народ, чьи нашествия актуализируют эсхатологические пророчества, для руси появление ее имени в греческих хрониках равнозначно включению во всемирную историю. Так "далекий" и "неизвестный" народ обрел свое имя у стен Константинополя.

Начало этой истории оценивалось по-разному: по-разному звучало и имя народа. При явной ориентации на византийскую традицию Русь, тем не менее, не называлась Россией (или Росией, как называет ее в сер. X в. импера-

тор Константин Багрянородный) до XV в., когда это название было воспринято Московской Русью [Соловьев, 1958], а "русские люди" не звали себя росами. Можно понять, в частности, составителя ПВЛ, который не приемлет уничижительного византийского наименования: оно пригодилось позднее, когда уничижительный смысл стерся, а термин "Великороссия" стал соответствовать великодержавным устремлениям Москвы.

Но что тогда заставило выходцев из Швеции называть себя "народом рос" в Ингельгейме в 839 г.? Ответ на этот вопрос давно был предложен сторонниками традиционного - летописного - происхождения названия русь: финно-язычные народы называют Швецию Ruotsi, Rootsi, что закономерно дает в древнерусском языке русь. Последние историко-этимологические разыскания показали, что эти названия восходят к др.-сканд. словам с основой на *rops-, типа ropsmardr, ropskarl со значением "гребец, участник похода на гребных судах". Вероятно, так называли себя "росы" Вертинских анналов и участники походов на Византию, и именно это актуализировало образ мифического народа Рос у Фотия [Мельникова, Петрухин, 1989]. Неслучайно у Фотия отсутствует упоминание Гога и Магога -народ рос вырывается из мифологического контекста описаний окраин ойкумены и включается в исторический контекст у "врат Царьграда".

Вместе с тем становится ясным, что летописец, выводивший русь из-за моря "от варяг", руководствовался не просто поисками ^престижных" основателей государства (в таких случаях, в том числе и в древнерусской историографии, их род возводили, по меньшей мере, к Августу), а преданиями, так или иначе отражающими историческую действительность. Но предание о происхождении руси из Скандинавии летописцу нужно было согласовать с общим этноисторическим контекстом. Поэтому, как уже говорилось в гл. 1, в космологическом (этноисторическом) введении к ПВЛ о заселении земли потомками сыновей Ноя летописец помещает изначальную русь среди племен Скандинавии в "колене Афетове", составляя список: "варязи, свей, урмане, готе, русь". Таковы были методы и цели средневековых книжников вообще. Но по этому же пути

пошли и многие современные исследователи, занятые поисками изначальной руси. Поскольку рода русь, равно как и рос в Скандинавии не обнаруживалось, то появлялась возможность, во-первых, объявлять все построение летописца тенденциозным сочинительством, а, во-вторых, "право" искать изначальную русь где угодно, в зависимости от того, насколько совпадали отыскиваемые аналогии с названием "русь": на Рюгене у ругиев, у кельтов-рутенов, иранцев-роксоланов, даже у индоариев [см. обзор: Мельникова, Петрухин, 1991; Агеева, 1990. С. 116-153]. Вариант одной из таких находок - "народ рус" сирийской хроники VI в. - приведен выше.

Естественно, все эти поиски могли осуществляться лишь при решительном абстрагировании от контекста летописи, в частности, от того хрестоматийного пассажа, который (в отличие, скажем, от приведенного пассажа сирийской хроники) воспринимается как заведомо легендарный, внеисторический, и по давней научной традиции носит название "легенда о призвании варягов". Впрочем, легенда, как признают все исследователи, имеет вполне исторический фон - таков, по крайней мере, "этнический состав* северо-запада Восточной Европы, где происходят легендарные события: сло-вене новгородские, кривичи, меря, весь, чудь и варяги, собирающие дань. Легенда, якобы, начинается после того, как перечисленные племена, изгнав варягов, погрязли в усобицах: тогда они посылают "за море к варягам, к руси" с приглашением на княжение [см. главу 4, § 1]. Тогда "избрашася 3 брата с роды своими, пояше по собе всю русь и придоша; старейший, Рюрик, седе в Новегороде (в Ипатьевской летописи - сначала в Ладоге - В.П.), а другий, Си-неус, на Беле-озере, а третий Изборьсте, Трувор. И от тех варяг прозвася Руская земля" [ПВЛ, I. С. 18].

§ 3. "Три брата правителя* и "три центра" древней Руси. Фольклорный мотив и историческая традиция

Действительно, мотив трех братьев выглядит вполне "фольклорно". Но и в фольклорном происхождении "легенде о призвании варягов" отказано. А.А.Шахматов полагал,

что три брата объединены родством лишь у составителя ПВЛ, который знал о каких-то местных преданиях, существовавших в Новгороде, Изборске и Белоозере [Шахматов, 1908. С. 312 и ел.]. Эта мысль поддерживается Е.А.Рыд-зевской [Рыдзевская, 1976. С. 159 и ел.] и развивается в комментариях к академическому изданию ПВЛ ( в целом очень ценных и не устаревших), где предполагается, что местные предания сохранялись в памяти благодаря топонимам типа Рюрикова городища под Новгородом [ПВЛ, П. С. 236-237]. Но Городище под Новгородом в древнерусских памятниках никогда не называлось "Рюриковым" - это название имеет безусловно вторичный книжный характер. Тот же А.А.Шахматов отмечает, что самая ранняя запись местного предания о Синеусе в Белоозере относится к XVI в.

На мысль об "искусственности" мотива о призвании трех братьев в летописи Шахматова навели не текстологические изыскания, а совершенно внетекстологическое соображение о том, что меньшие братья Рюрика сели в городах слишком незначительных для того, чтобы быть "столицами". Современная археология это соображение опровергает: и Новгород, и Ладога, и Изборск, и Белоозеро были форпостами славянской колонизации финноязычно-го севера, где славяне в финской среде столкнулись со скандинавами и где, судя по всему, восприняли от окружающего населения и название норманнов - ruotsi>pycь [Мельникова, Петрухин, 1989].

Дело, однако, не в этом "опровержении". Фольклорные истоки "легенды о призвании" были продемонстрированы еще К.Тиандером [Тиандер, 1915], отнесшим летописный пассаж к "переселенческим сказаниям" о двух или трех братьях, возглавлявших переселение трети своего племени в далекие земли, делящих эти земли на три части и т.д. К таким сказаниям можно отнести и дошедшие до восточных авторов рассказы о трех видах русов IX в., их трех центрах - Арсе, Славе и Куйабе - и т.п. [Петрухин, 1982]. Показательно, что поздние исландские саги нередко делят Русь - Гардарики - на три части, при этом иногда дополняют реальное деление - Новгородскую землю (Хольмгардарики) и Киевскую землю (Кэнугарды) - мифологическим, помещают там Етунхейм, Страну велика-

нов [см. Мельникова, 1986. С. 210]. Достаточно ясны глубокие космологические корни такого тернарного деления, в частности, в скандинавской традиции, согласно которой мировое древо Иггдрасиль имело три корня, простиравшихся к трем мифическим царствам - богов, великанов и преисподней; таким образом, мировое древо моделировало тернарное деление пространства не только в вертикальной, но и в горизонтальной проекции. Такое тернарное деление идеально вписывалось и в контекст ПВЛ, которая начиналась с общего космографического введения - расселения потомков трех сыновей Ноя, а также с легенды об основании Киева тремя братьями.

Впрочем, все эти соображения также могут считаться "внешними" по отношению к собственно тексту ПВЛ -почему "легенда о призвании варягов" не может носить такой же искусственный характер, как и книжное предание об основании Киева? Ведь сам "стереотип" - мотив трех братьев, культурных героев - был задан летописцу библейской традицией.

Дело в том, что увлечение исследователей "варяжской легенды" исключительно поисками летописных сводов, следов их контаминации и редактирования составителями ПВЛ, а прежде всего - "политических" мотивов их работы, иногда заслоняют не только фигуру летописца в его стремлении к истине [ср. Еремин, 1966. С. 62 и ел.], но даже и определенное единство самого текста. Именно презумпция искусственного происхождения "варяжской легенды" повлияла на то, как А.А.Шахматов объяснял ее текст: летописец написал, что братья-варяги "пояша по собе всю русь" потому, что знал об отсутствии среди скандинавских народов руси и хотел показать, что "всю русь" забрали с собой призванные варяги [Шахматов, 1908. С.340]. Поразительно, насколько проникновеннейший знаток древнерусских летописей отвлекся в данном случае от их текстов, ибо "вся русь" упомянута не только в варяжской легенде. От имени "всей руси" заключаются договоры с греками Олега и Святослава, тексты которых были включены в ПВЛ тем же ее составителем [ПВЛ. I. С. 26, 52]. Может быть, тексты договоров повлияли на такое оформление варяжской легенды? Видимо, нет, потому что в середине X в. Кон-

стантин Багрянородный описывает со слов русского информатора полюдье русских князей, которые выходят к данникам - пактиотам - славянам из Киева "со всеми росами" [Константин Багрянородный. Гл. 9]. Ежегодный сбор полюдья предшествует, согласно сведениям византийского императора, походу росов на судах, которые им поставляют и продают пактиоты-славяне. Шведский исследователь Кнут-Улоф Фальк считает, что система сборов в поход на Византию у росов аналогична сборам морского ополчения в средневековой Швеции - ледунгу. Ледунг собирался в области на побережье Швеции - Рослаген, с которой не раз (начиная с А.Шлецера) связывали происхождение Руси: в действительности этот топоним содержит ту же основу *rops-, что и реконструируемые слова, означавшие гребцов-дружинников и давшие основу названия "русь".

Таким образом, из контекста источников ясно, что выражение "вся русь" означало не какое-то конкретное племя, а дружину в походе на гребных судах; недаром в тексте "варяжской легенды", содержащемся в Новгородской первой летописи, слова "вся русь" заменены словами "дружина многа и предивна" [НПЛ. С. 107]. Это название княжеских дружин распространилось в процессе консолидации древнерусского государства на все непосредственно подвластные ему территории от Ладоги и Верхнего Поволжья до Среднего Поднепровья, дав наименование "Русской земле" и "всем людям Русской земли" - восточнославянской в своей основе древнерусской народности. Естественно, что это название было известно составителю ПВЛ прежде всего как этноним, и оно должно было занять место в обоих этнонимических рядах космографической части летописи - и среди скандинавских народов в соответствии с происхождением, и среди народов Восточной Европы в соответствии с современным летописцу положением (ср. гл. 1).

Таким образом, в "легендарном" пассаже летописи просвечивает вполне исторический контекст, представления о котором основываются не на совпадениях и "нанизывании" фактов и гипотез, а на определенном соответствии структур - договорно-даннических отношений руси и славян ("по ряду" или наряду в летописи, "пакту" - у Константина Багрянородного), связанных, в частности, с организацией

походов на Византию по пути "из варяг в греки"; сохранилась и "договорная" лексика - "вся русь", ряд, право [Мельникова, Петрухин, 1991; см. также гл. 4, § 1] и т.п.

К очевидно легендарным известиям в "легенде о призвании варягов" остается отнести прибытие трех братьев на княжение и размещение их в трех городах. Однако и этот "фольклорный" мотив в летописи соотнесен с историческими реалиями - братья садятся в реальных городах. Упорное стремление разделить здесь "историю и сагу" заставило критиков текста "легенды о призвании" без достаточных оснований постулировать искусственность этого соотнесения легенды с историей. Но исторический контекст легенды, конечно, не дает оснований впадать и в другую крайность - буквально следовать летописному тексту.

Как показал В.Н.Топоров, цели раннеисторического описания, каковым и была ПВЛ, заключались в том, чтобы включить исторические реалии в традиционную космологическую (в основе мифологическую) картину мира, систематизировав реалии на основе "общепринятой" космологической схемы [Топоров, 1973]. Разделять в этих описаниях традицию и реальность нельзя так же, как нельзя и механически подчинять их действию "фольклорных законов": суть здесь как раз в переходе от "фольклора" к "истории".

Итак, в контекст легенды включены исторические реалии - не только древнерусские договорные формулы, но и города, а возможно, и имена трех братьев, имеющие отчетливое скандинавское происхождение. Проблема заключается в отборе этих реалий, принципе вычленения главного из общеисторического контекста в древнерусской истории.

Означает ли это, что исторические реалии здесь искусственно "подведены" под традиционную космологическую (или этническую) структуру, как подчинена вводная часть ПВЛ и других раннеисторических описаний библейской традиции расселения "колен" трех сыновей Ноя и т.п.? Возможен ли вообще ответ на этот вопрос, ведь даже "самоописания" и "иноописания", взгляд "изнутри" и "извне", могут привносить совпадающие стереотипы, как, например, универсальное в средневековых описаниях мира деление Земли на три части (Европа, Азия, Африка - Ливия), совпадение преданий о трех братьях в библейской и

иранской традиции, воспринятой многими восточными авторами. По их модели строятся, в частности, западнославянские книжные легенды о Чехе, Лехе и Русе (Велико-польская хроника) и т.п. При этом, конечно, фантастичность "для нас" не была фантастикой для составителей средневековых хроник - подобного рода "артефакты" были ничем иным, как главным способом описания, включения в систему и, стало быть, познания новых фактов действительности.

Следует отметить, однако, что средневековыми авторами фиксировались и исторические факты, не приводимые ими в систему в соответствии с той или иной традицией, вне прямой связи с космологической моделью, особенно в тех случаях, когда описания ставили иные цели. Эти "факты" и представляют особый интерес для проблемы "история и сага" [см. Гуревич, 1973; Джаксон, 1993].

Так, одна из исландских королевских саг (точнее -фрагмент "Саги об Олаве Святом") - "Сага об Эймунде" - повествует о подвигах варяга-наемника в далекой стране, на Руси (Гардарики), - это главное в ее сюжете, как и в сюжетах других подобных саг. И здесь не обошлось, как указал Тиандер, без мотивов переселенческого сказания: Эймунд - один из трех сыновей мелкого норвежского князька - бежит от преследования конунга Олава, число его дружинников - 600 (кратно трем) и т.п. Исторический фон, к которому приурочены подвиги Эймунда, близок к тому, что мы знаем о русской истории начала правления Ярослава Мудрого (Ярицлейва саги), у которого Эймунд оказывается на службе. Русь, согласно саге, поделена между тремя сыновьями Вальдамара (Владимира): Ярицлейв правит в Хольмгарде-Новгороде, старший брат Бурислейв - в Кэнугарде-Киеве (где, как известно по русским источникам, сидел Святополк; им был убит князь Борис, чье имя сопоставимо с именем Бурислейв), Вартилав (Брячислав) - в Палтескья-Полоцке. Варяги действительно принимали участие в княжеских распрях на стороне Ярослава, но Брячислав был не братом, а племянником Ярослава. Распределение земель после усобиц изображено сагой тенденциозно: после гибели Бурислейва Киев переходит не Ярицлейву, а Вартилаву, сам же Эймунд получает Полоцк [Рыдзевская,

1978. С. 89-104]. На основании всех этих "фактических неточностей" можно было бы отнести известия Эймундовой саги к вымыслу, способствующему возвеличиванию скандинавского героя, если бы не особая роль в истории Руси конца X - первой половины XI в. именно Полоцка, наряду с Новгородом и Киевом. В Полоцке, до подчинения его Владимиром, правит норманн Рогволод, Владимир оставляет его в "отчину" насильно взятой в жены Рогнеде Рогволодовне и старшему сыну Изяславу. С тех пор князья - потомки Изяслава претендуют то на Новгород, то на Киев; в Полоцке, как в Киеве, а затем и в Новгороде, строится храм Святой Софии [Янин, Алешковский, 1971. С. 47-48]. Таким образом, три центра Руси претендовали на то, чтобы "моделировать" центр мира, сам Царьград со Святой Софией. Видимо, не случайны в этом отношении и известия "Саги об Эймунде". Вместе с тем, автор, представляющий совершенно иную традицию, - Титмар Мерзебургский, описывая те же распри князей после смерти Владимира, упоминает лишь трех его сыновей: двум отец оставил наследство, третьего - Святополка - держал в заточении; тот бежал к тестю, польскому королю Болеславу, который помог Святополку на время вернуть Киев [Титмар, VII, 72; VIII, 73].

Следует учесть, что сам Владимир Святославич первоначально делил власть с еще двумя сыновьями Святослава - Олегом Древлянским и Ярополком Киевским5. Нако-

5 "Сага о Тидреке Бернском", записанная около 1250 г. в Норвегии, также называет двух братьев Владимира-Вальдемара, но они носят имена Озантрикс (старший) и Илиас (младший). Сага контаминировала различные мотивы германского и русского эпосов: как предполагают, Илиас - это Илья Муромец, главный богатырь князя Владимира в русских былянах; отец трех братьев в саге, правитель Гардарики Гертнит-Ортнит, герой одноименной немецкой поэмы. Он, как и всякий конунг Гардарики в сагах, правит в Хольмгарде, но история его правления явно фантастична: он раздает детям земли, причем Озантрикс получает землю вильтинов (вильцей-лютичей на Эльбе), Вальдемар - Гардарики и Польшу (Пулиналанд), Илиас - Грецию [Веселовский, 1906]. Сага, таким образом, перечисляет славянские земли, известные скандинавам в Южной Прибалтике, по "Восточному пути" и "пути из варяг в греки" в эпоху средневековья. Однако история этих земель переносится из реального исторического времени в эпоху Великого переселения народов - эпическое время германского (в том числе скандинавского)

нец, текст так называемого завещания Ярослава Мудрого, содержащийся в Новгородской Первой летописи, гласит: "И преставися Ярослав, и осташася три сына его: ветшии Иэяслав, а средний Святослав, меншии Всеволод. И разделяша землю, и взяша болшии Изяслав Киев и Новгород и иные городы многы киевськия во пределах; а Святослав Чернигов и всю страну въсточную и до Мурома; а Всеволод Переяславль, Ростов, Суздаль, Белоозеро, Поволжье [НПЛ. С. 160].

Полоцк здесь не назван, так как он является отчиной Брячиславичей (знаменитого Всеслава Полоцкого), однако выделены новые три центра Руси, к которым "тянут" окраины, - Киев, Чернигов и Переяславль, связанные, опять-таки, с тремя братьями князьями. Историки указывали на парадоксальность такого выделения трех братьев: ведь у Ярослава было пять сыновей - помимо упомянутых трех наследников он имел еще Игоря, которому достался Владимир Волынский, и Вячеслава, занявшего стол в Смоленске. Возможно, текст завещания, записанный уже в 70-е гг. XI в., отражал скорее представления летописца об идеальном состоянии волостей и согласии триумвирата Ярославичей, чем историческую действительность [Насонов, 1969. С. 48^9; ср. Ключевский, 1987. С. 182; Пресняков, 1993. С. 35-41]. Однако сведения таких несхожих и явно независимых от русского летописания источников, как хроника Титмара и "Сага об Эймунде" повторяют сведения о трех братьях - князьях на Руси, при том, что у Владимира, как и у его сына Ярослава, было больше сыновей. Показательно, что именно три старших Ярославича, по летописи, решают судьбу меньших братьев и их столов.

Похоже, что правление трех князей было некоей "парадигмой" древнерусского престолонаследия, сохранявшейся и при перемене столиц. Собственно, на эту парадигму

эпоса. Сюжет саги - распря Аттнлы (Атли) и его союзника Тидрека (Теодориха) с Озантрнксом и Валъдемаром: Тидрек побеждает Вальдетяара и завоевывает Полоцк и Смоленск. Именно эпическое "внеисторическое" время дает составителю саги свободу для такого оперирования историческими реалиями и совмещения разнородных эпических мотивов; таким образом достигается и ощущение единства мира и его истории.

(в отношении "лествичнои" системы престолонаследия, сложившейся после смерти Ярослава Мудрого) обратил внимание еще В.О.Ключевский. "В Сказании о Борисе и Глебе... читаем, что Ярослав оставил наследниками и преемниками своего престола не всех пятерых своих сыновей, а только троих старших. Это - известная норма родовых отношений, ставшая потом одной из основ местничества. По этой корме в сложной семье, состоящей из братьев с их семействами, т. е. из дядей и племянников, первое, властное поколение состоит только из трех старших братьев, а остальные, младшие братья отодвигаются во второе, подвластное поколение, приравниваются к племянникам: по местническому счету старший племянник четвертому дяде в версту, причем в числе дядей считается и отец племянника" [Ключевский, 1987. С. 182; ср., однако, Пресняков, 1993. С. 24]. В частности, на этом основании и при Ярославе его племянник Брячислав Полоцкий претендует на Новгород, после того как Ярослав "освободил" этот город, заняв Киев: видимо, не случайно в Эймундовой саге полоцкий князь принят за брата князей киевского и новгородского. Но в этом контексте предание о трех призванных князьях - братьях получает не фольклорную ретроспективу, а историческую перспективу.

В тексте ПВЛ есть рубеж, которым летописец разделяет "сагу и историю", точнее, космологическое введение и предания о расселении славянских племен, основании Киева, с одной стороны, и начало Русской земли ("начася прозывати Руска земля"), с другой. Этот раздел - введение летописных погодных дат - относится к тому же 852 г. царствования императора Михаила, при котором, как уже говорилось, приходила Русь на Царьград, что и было отмечено в греческом хронографе. О том, что эта дата условна, писалось не раз [см. ПВЛ. П. С. 230]: для нас важен не выбор даты, а связь начала отсчета "истории" летописцем именно с "началом" Русской земли. При этом предание о призвании варягов помещено им в "исторической части" (под 862 г.), т. е. введено в актуальный исторический контекст, а не в область прочих преданий, примыкавших к космографии. Приводимые выше соображения позволяют заключить, что у летописца были основания для введения

в исторический контекст именно этого предания, а не предания о Кие, Щеке и Хориве, отнесенного к "эпическому" прошлому.

Конечно, нельзя упускать из виду, что летописец - свидетель княжеских усобиц - при составлении ПВЛ настойчиво проводил идею братства князей. При этом он обращался и к авторитету преданий - не только варяжского, но и славянского, о Кие и его братьях, и, прежде всего, библейского. Об этом свидетельствует дословное совпадение трех летописных пассажей [ср. Шахматов, 1908. С. 403-404, 458; Алешковский, 1971. С. 59]:

Рассказ о Ное

"Сим же и Хам и Афет, разделив-ше землю, жребьи метавше не пре-ступати никому же жребий братень, и живяхо кождо в своей части".

Рассказ о смерти Ярослава

"И тако раздели им грады, заповедав им не пре-ступати предела братня..."

Рассказ о Ярославичах.

"...Святослав же и Всеволод... преступивша заповедь отню... А Святослав... преступив заповедь отню, паче же божью. Велий бо есть грех престу-пати заповедь отца своего: ибо сперва преступиша сыно-ве Хамови на землю Симову..."

Но традиция вела летописца не к вымыслу, а к исторической реальности, к пониманию русской истории как продолжения истории всемирной [Петрухин, 1990]. Эта традиция была не только способом описания и познания, но и действенной силой истории.

§ 4. "Внешняя Росия" Константина Багрянородного. Взгляд на Русь -"извне"

В предыдущем параграфе говорилось о соответствии иноэтничной традиции - сюжета деления земли на три части между тремя братьями - собственно древнерусской. Такие соответствия - вполне естественны в космологических (раннеисторическях) описаниях [ср. Топоров, 1973]; нельзя, однако, упускать из виду упоминавшиеся различия во взглядах "извне" и "изнутри".

Из "внешних" описаний, как уже говорилось, особое значение для ранней истории Руси имеет трактат Константина Багрянородного "Об управлении империей" (см. последние издания - 1989, 1991), составленный в 948-952 гг. В 9-ой главе трактата византийский император обобщает данные о Руси (Росии), в том числе по ее географии, которые во многом основаны на информации самих "росов" и поэтому считаются весьма достоверными. 9-я глава начинается с описания географии Росии: "...приходящие из внешней Росии в Константинополь моноксилы являются из Немогарда, в котором сидел Сфендослав, сын Ингора, архонта Росии, а другие из крепости Милиниски, из Телиуцы, Чер-нигоги и из Вусеграда. Итак, все они спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киоава, называемой Самватас" [Константин Багрянородный. Гл 9. С. 44-45]. Отождествление перечисляемых Константином локусов с древнерусскими городами, как правило, не вызывает сомнений: Немогард - Новгород, Милиниска - Смоленск, Телиуца -Любеч, Чернигога - Чернигов, Вусеград - Вышгород, Киоава - Киев. Сложно решить проблему, какие из этих городов относятся к "внешней Росии" - при том, что о "внутренней Росии" у Константина речи нет.

Комментаторы текста, исходя из того, что данные Константина Багрянородного основаны на информации "росов", стремились совместить "внешнюю Росию" с регионами, выделяемыми в более поздних русских летописях. Прежде всего отмечается традиционное и для русских памятников противопоставление Новгорода и Киева. Однако если соот-

носить Новгород с "внешней Росией", а Киев - с "внутренней", остается неясным, к которой из двух областей относятся прочие перечисленные города [см. лит.: Петрухин, Шелов-Коведяев, 1989]. Предположение, что они не входят ни во "внешнюю", ни во "внутреннюю" Росию, а принадлежат славянам (у Константина - данникам "росов"), не вполне согласуется с древнерусскими источниками: согласно "Повести временных лет" Вышгород в сер. X в. был "Ольгиным градом" (т. е. принадлежал княгине), а Чернигов, как показал А.Н.Насонов, уже входил в княжеский домен - Русскую землю в узком смысле [Насонов, 1951. С. 31].

Другой подход к проблеме - попытка воссоздать границы "внутренней Росии", не упомянутой Константином. "Внутренняя Росия" отождествляется с Русской землей в узком смысле, территория которой наиболее обстоятельно была изучена А.Н.Насоновым (1951) по летописным данным XI-XII вв. Выделение Русской земли в узком смысле проецировалось исследователем и в X в. на основании договоров Руси с греками, где Киев, Чернигов и Переяславль относятся к княжескому домену. Исходя из этой гипотезы, Б.А.Рыбаков назвал Любеч северными, а Витичев - южными воротами "внутренней Руси" [Рыбаков, 1970а]. Но Чернигов, Вышгород и Любеч перечислены Константином Багрянородным в одном ряду с Новгородом вне очевидной связи с Киевом (Переяславль не назван вообще). В главе 37 трактата Константин противопоставляет "хору Росии" землям уличей, древлян и прочих славян - пактиотов росов; под "хорой Росии" А.Н.Насонов понимает Русскую землю в узком смысле. Однако судя по контексту 37 главы, Константин говорит лишь о южных границах Росии и хорах, с которыми соседят печенеги, поэтому сужение "хоры Росии" до Среднего Приднепровья едва ли правомерно. Кроме того, во всех перечисленных гипотезах неясным остается отношение Смоленска к внешней Росии.

Эта неясность сохраняется и в том случае, если предположить, что внешняя Росия - это северная Русь с границей где-то между Новгородом и Смоленском [Оболенский, 1962]. Действительно, в русских летописях известно деление Руси на Верховную, Верхнюю землю или Верх, как назывались земли новгородские, и "низовские" земли (Киев-

щина), но Смоленск относился, как правило, к Верхней земле [ПВЛ. П. С. 350-351]. По Константину же, Смоленск скорее "тянул" к Киеву, так как полюдье там собирали росы, выходящие из Киева. Согласно реконструкции Б.А.Рыбакова, полюдье киевских росов охватывало все перечисленные Константином города (кроме Новгорода) [Рыбаков, 1982. С. 314 и ел.]; на этом основании их можно было включить в гипотетическую "внутреннюю Росию", но описание полюдья в трактате, вероятно, было неполным - помимо перечисленных славянских племен, платящих дань, Константин упоминает и прочих славян, а древляне, с которых также собирается дань, не включены Константином в "хору Росии". Создается впечатление, что список городов никак не связан с выделением "внешней" и "внутренней" Росии.

Наконец, вероятно, что выделение внешней Росии производилось самими византийцами [Соловьев, 1957. С. 136], а не русскими информаторами Константина. С этой точки зрения показательно, что император в той же 9 главе помещает "всех росов" в Киеве, видимо, приняв за росов (как народ) обозначение великокняжеской дружины ("вся русь" Повести временных лет). Отсюда и стремление Константина отделить "хору Росии" от земель славян. Искусственность такого деления очевидна. Итак, несоответствие терминологии Константина древнерусским источникам заставляет поставить вопрос о том, не отражает ли "внешняя Росия" собственно византийскую традицию географических описаний.

Поскольку разбираемый фрагмент 9 главы несет в себе прежде всего определенную географическую дефиницию, вполне правомерно рассмотреть вопрос о значении оборота т] Е^СО 'Ршаих в контексте географических представлений и землеописаний древности и средневековья.

Как известно, первой - и большую часть истории человечества единственной - системой географического ориентирования в пространстве был географический эгоцентризм [Подосинов, 1978. С. 23-24]. Это означает, что наблюдатель (в том числе и ученый географ, приступающий к составлению землеописания) представлял себе точку своего местонахождения в данный момент времени как бы расположенной в центре всего известного ему земного пространства и описывал все интересующие

его объекты последовательно по мере их удаления от этого воображаемого центра, двигаясь от близких к более отдаленным. Такое мироощущение было распространено вплоть до развитого средневековья, чем объясняется в частности и то, почему один и тот же человек в разные периоды своей жизни мог по-разному определять положение одних и тех же географических объектов.

Одной из разновидностей охарактеризованной системы является ориентирование в пространстве при помощи подбора в той или иной местности реперов, вокруг которых (опять-таки по мере удаления от них) строится описание всех прочих географических объектов. Расположение же самих этих точек отсчета определяется в свою очередь также относительно местоположения наблюдателя. Такой метод положен в основу наиболее распространенного вплоть до развитого средневековья у самых различных народов жанра перипла, периэгесы, хореографии, итинерария - дорожника в самом широком смысле, как сухопутного, так и морского. Теми же причинами объясняются и различные принципы ориентирования карты у разных (а порой и одних и тех же) народов в разные эпохи.

Далеко не сразу, но лишь постепенно, довольно поздно и далеко не повсеместно начинает пробивать себе дорогу вторичная система ориентации (что связано, главным образом, с прогрессом астрономии). Она может быть названа картографической, поскольку построена на абстрагировании от мелких местных ориентиров, связанных с местоположением наблюдателя в какой-то определенной точке земли, попытками выработать единые для всей земли принципы описания, системы координат, картографирования географических объектов. Но и однажды возникнув, эта новая система ориентирования не вдруг получает всеобщее признание, поскольку обыденное сознание долгое время не могло представить, какие выгоды можно извлечь из ее применения. Создавшиеся на этой основе системы описания земли воспринимались современниками и потомками их создателей как своего рода ученые курьезы книжников-теоретиков - и не более. Показательнее всего в этом отношении судьба "Географического руководства" Клавдия Птолемея (II в. н.э.). Его теоретические ос-

новы (в отличие от практической информации, содержащейся в этом труде, и астрономической системы того же автора) вплоть до XV в. не находят себе применения. Лишь новое время, подготовившее и осуществившее Великие географические открытия, оказалось в состоянии осмыслить, переработать и поставить на службу практике географические принципы его сочинения. Самому Птолемею в практической части своего "Руководства" далеко не всегда удавалось преодолеть первичную систему ориентации.

Ясно, что в рамках такой системы должны были получить (как это и случилось в действительности) самое широкое распространение такие по сути своей нетерминологичные, расплывчатые и точно не фиксируемые в пространстве определения местоположений географических объектов по отношению к наблюдателю, как "дальше" -"ближе", "справа" - "слева" и т.п. Чтобы не выходить за пределы греческой традиции, в русле которой идут и сочинения Константина Багрянородного, отметим, что именно на этом материале данная тенденция прослеживается едва ли не с исчерпывающей полнотой. Греческие географические сочинения предоставляют в наше распоряжение целую россыпь предлогов, наречий и производимых от них глаголов и других частей речи со значением "выше, за, вне, по ту сторону (лежать, находиться, идти)", что тождественно выражению "находиться дальше от наблюдателя" по сравнению с каким-либо более близким в каждом конкретном случае объектом; "по сю сторону, ниже, перед, внутри (находиться, лежать, идти)" - соответственно "находиться ближе к наблюдателю". В такую же зависимость от наблюдателя ставятся и определения "левой" и "правой" стороны.

Так, в описании Среднего Востока Клавдием Птолемеем (VI книга) явно чувствуется, что источник Птолемея характеризовал области этой части света исходя из того, что сам он находился в ее центре. Так, в описании Скифии по сю сторону горы Имаон (букв.: "внутри [горы] Има-он") говорится: "и вдоль внешнего Имаона (=по ту сторону Имаона) тектосаки [обретаются]" [Ptol. Geogr. 6; 14, 9; здесь и далее перевод Ф.Ц.Шелова-Коведяева]. И далее [Ptol. Geogr. 6, 15, Ц: "Скифия по ту сторону [вне] горы Имаон ограничивается с Запада Скифией по сю сторону

[внутренней] и саками... с юга же частью Индии то ту сторону [вне] реки Ганга" (так у Птолемея называется Индия, расположенная южнее Ганга).

Вообще наречия EVTO'C;, evSotEOco употребляются в нейтральном значении "внутри - между" только в тех случаях, когда наверняка имеются установленные самим географом и ясные для него четкие рубежи, между которыми что-либо существует: "занимают же Сарматию большие племена: венеды вдоль всего венедского залива и севернее Дакии певкины и бастерны (бастарны), а вдоль всего побережья Меотиды языги и роксоланы, и глубже (=внутри, между) этих гамаксобии и аланы скифы" и т.п. Можно думать, что здесь мы имеем наглядные примеры того, как Птолемей перерабатывал данные первоисточника, подчиняя их новому, картографическому принципу описания земного пространства.

Реликты первичной системы ориентации наблюдаются и в употреблении географом наречий av(c) и fcaxco: Ptol. Geogr. 6; 5, 62 - "А что еще южнее семи номов называется Фиваидой и верхними (т.е. дальними [от побережья]) областями" [cf.: Ptol, Geogr. 6; 5, 67] и т.п.

Наконец, полностью сохранены Птолемеем традиционные названия областей - "Верхняя" (3, 9) и "Нижняя" (3, 10) Мисия; "Верхняя" (2, 14/15/) и "Нижняя" (2, 15/16/) Паннония, названные так в свое время за разную удаленность от побережья омывающих их морей; Скифия "по сю сторону" (6, 14) и "по ту сторону" (6, 15) горы Имаон, Индия "по сю сторону" (7,1) и "по ту сторону" (7, 2) Ганга и т.д. Уже сам факт того, что даже такой всеобъемлющий, энергичный и плодотворный ум, как Птолемей, в своем "Географическом руководстве" не смог окончательно преодолеть географический эгоцентризм, присущий его источникам, показывает, насколько глубокие корни имели такие представления в сознании людей того времени.

Как мы упоминали выше, эгоцентристские тенденции господствовали в географической литературе Востока, Руси и Запада и в позднее средневековье вплоть до XV в. Не в последнюю очередь такому положению должно было способствовать и то, что в практической части труда Птолемея, оказавшей, в отличие от его теоретических основ,

значительное влияние на географическую мысль средневековья, сохранились существенные реликты отвергаемого самим географом принципа землеописания. Такое противоречие между прокламируемыми принципами и их реальным воплощением должно было препятствовать восприятию идей Птолемея и возвращать географов к испытанным методам работы, поскольку уже сам труд Александрийца наглядно демонстрировал, какая непосильная для одного человека работа требуется для последовательного проведения картографического принципа в описании Земли. Такая задача была по плечу только географическим школам Нового времени.

Поэтому уместно будет поставить вопрос: если географический эгоцентризм был имманентно присущ человеческому мышлению на протяжении столетий до Птолемея и после него, да, очевидно, в конечном счете и его собственному мировосприятию; если такие представления господствовали и в эпоху Константина Багрянородного, то вправе ли мы ожидать от венценосного писателя каких-либо иных воззрений? Думается - нет. Это тем более очевидно потому, что Константин в том же трактате упоминает "внутреннюю Персию" (гл. 22), имея в виду Хорасан, а также "Малую" или "Внешнюю Испанию" (гл. 21), сопровождая это упоминание прямой ссылкой на античную традицию - книгу Харакса "Эллиники". Видимо, к той же традиции следует относить и упоминание "страны ар-Русийа внешней" у ал-Идриси, повествующего также о внутренних и внешних басджиртах и т.п.

В таком случае вернемся к значению наречия Е|Ш В географической литературе. Разобранные примеры показали, что наблюдатель, полагающий себя в центре описываемого им пространства, обозначал этим словом области и объекты "внешние", т.е. более удаленные от центра (самого наблюдателя) по сравнению с "внутренними", т.е. более приближенными к тому же центру. Именно в такой системе географического описания возможны и наполнены реальным смыслом антонимичные пары типа ev-cdg-гххдс, (1^ш), Ы)отёдсо-ё5;0"СЕда) и т.д., обыгрываемые в том числе и Птолемеем.

Следовательно, "Внешняя Росия" Константина Багрянородного - "внешняя Росия" для него в буквальном гео-

графическом смысле как для южного наблюдателя. Таким образом он определяет более северные (внешние, удаленные от него) области Руси по сравнению с южными (внутренними, близкими к столице Византийской империи) ее землями, видимо, Киевом, где император помещает "всех росов". Как было показано, такое достаточно механическое деление любой страны на "внешние" и "внутренние" области имеет глубокие корни в греческой географической литературе. Оборот "Внешняя Россия" не имеет самостоятельного политического значения, будучи чисто "географическим" определением.

Наконец, еще один вывод. Стремление "совместить", согласовать данные разных традиций - в данном случае византийской (восходящей к античной) и древнерусской -не всегда может быть правомерным. Описание, данное "извне", может иметь собственные штампы, не согласующиеся с "автохтонным" восприятием. Так, "внешняя Росия" не находит прямого аналога в исторической географии собственно Руси.

§ 5. Начало Руси и Начальная летопись. Взгляд на Русь "изнутри"

"Прорыв" Руси во всемирную историю, ее первое столкновение с миром цивилизации, породили, как мы видели, противоположные оценки и "взгляды" на новый народ и его страну. Для отстраненного взгляда "извне", со стороны византийских и арабских авторов, это был народ "неизвестный" и "неименитый", варварский, языческий; его происхождение связывалось, прежде всего, с народа-* ми-монстрами края ойкумены - Гогом и Магогом, князем Рос и т.п. В лучшем случае, когда возникала нужда в "объективном" описании "чужого" народа и страны, как у Константина Багрянородного или восточных авторов, повествовавших о трех видах руси [Петрухин, 1982], в средневековых трактатах перечислялись известные их составителям "реалии", относящиеся к описываемому объекту - города, реки, племена; но и здесь господствовал взгляд "извне", часто "навязывавший" не совпадающие с истори-

ческой реальностью принципы описания и т.п. (ср. предыдущий параграф).

Историческое самосознание народа, формирующееся, прежде всего, в его социальной и интеллектуальной элите - в княжеском окружении и у "книжников", естественно, было направлено на выявление "реальных" (с точки зрения средневекового человека) истоков и "реального" родства с миром цивилизации (ср. в гл, 1). Проблема начала, исторических истоков была центральной проблемой для формирования самосознания. Центральной была эта проблема и для ПВЛ - Начальной летописи, формирующей взгляд на Русь "изнутри".

Русский летописец (который назван в некоторых древнерусских памятниках Нестором) дал вполне однозначный ответ на вопрос, сформулированный им в начале ПВЛ -"Откуда есть пошла Русская земля": от призванных в 862 г. (лето 6370 от сотворения мира по летописной датировке) "варяг прозвася Руская земля" [ПВЛ. I. С. 18]. Это утверждение вошло во многие летописные своды и стало общим местом русской средневековой историографии. Почти та же фраза читается в Новгородской первой летописи младшего извода (НПЛ), составленной позднее, видимо, в XIII в. [см.: Словарь книжников. С. 246-247]: "От тех варяг, находник тех, прозвашася Русь, и от тех словет Руская земля" [НПЛ. С. 106]. Казалось бы, летописи не дают серьезных оснований для споров, по крайней мере, о происхождении названия русъ: но именно разночтения между ПВЛ и НПЛ привели к противоположным трактовкам начала руси. Дело в том, что ПВЛ сразу, в космографическом введении, где перечисляются народы мира, относит русь к варягам, а затем в начале легенды о призвании повторяет, что призывающие отправились за море "к варягам, к руси"; "сице бо ся зваху тьи варязи русь, яко се дру-зии зовутся свие (свей - шведы - В,П.), друзии же урмане (норманны - норвежцы - В.П.), анъгляне, друзии гъте (готы - жители Готланда - В.П.), тако и си", - комментирует летописец [ПВЛ. I. С. 18]. НПЛ, однако, не имеет подобного космографического введения (хотя во вступлении Киев сопоставляется с Александрией и Римом, т.е. "вводится" во всемирноисторическую ретроспективу), текст

же самой легенды о призвании варягов не содержит отождествления их с русью. А.А.Шахматов, опираясь на сравнительно-текстологический анализ ПВЛ и НПЛ, предположил, что НПЛ сохранила предшествующий ПВЛ летописный свод, составленный в Киеве в конце XI в. и названный этим исследователем Начальным. Там русь не отождествлялась с варягами: это отождествление сделал составитель самой НПЛ, учитывая известную ему ПВЛ [Шахматов, 1908]. Однако последовательное применение методики самого Шахматова [см. из последних работ - Тво-рогов, 1976] показывает, что именно тексты о начале руси подверглись в НПЛ определенной деформации, и целостной концепции происхождения руси НПЛ не дает.

Сопоставим тексты по шахматовской методике, не занимаясь историческими событиями, описываемыми в них (см. о них выше, § 2), но обратим внимание на их последовательность. После космографического введения, не содержащего дат, в ПВЛ говорится: "В лето 6360 (852 г.)...наченшу Михаилу царствовати, нача ся прозывати Руска земля. О семь бо уведахом, яко при семь цари приходиша Русь на Царьград, яко же пишется в летописаньи гречь-стем". Далее следуют сведения из "греческого летописа-нья" - хронографа (со вставками русского летописца) и легенда о призвании варягов, т.е. происхождении руси, походе двух варягов, бояр призванного князя Рюрика, -Аскольда и Дира - в Киев и на Царьград и т.д.

В НПЛ после вступления о Киеве и русских князьях также начинается "датированная" часть: "В лето 6362. Начало земли Руской. Живяху кождо с родом своим на своих местех и странах, владеюща кождо родом своим. И быта три братия"... Далее текст об основателях Киева -братьях Кие, Щеке и Хориве, соответствующий космографическому введению ПВЛ - фрагменту о киевском племени полян, но не говорящий ничего о руси. О руси говорится лишь потом, в связи с походом на Царьград, но это очевидная вставка из того же греческого хронографа, так как она разрывает текст о полянах, который продолжается после описания поражения Руси под Царьградом. "По сих летех братиа сии (Кий, Щек и Хорив. - В.П.) изгибо-Ша"... и далее о хазарской дани на полянах, приходе варя-

гов Аскольда и Дира в Киев [ср. о структуре этого текста- Шахматов, 1908. С. 97-99, 322-323], и лишь затем - о призвании варягов, от которых "прозвашася русь".

Такая непоследовательность в изложении НПЛ в сравнении с ПВЛ, когда неясно, откуда появляются "роды" полян, откуда совершает свой поход русь, откуда являются в Киев Аскольд и Дир и т.п., оставляет открытым вопрос о соотношении этих летописей в начальных пассажах.

Можно считать очевидным, почему новгородский летописец XIII в. - составитель НПЛ - поместил вслед за главкой о начале Русской земли киевскую легенду. В греческом хронографе и использующей его данные ПВЛ русь- это войско, осадившее Царьград, а для новгородца начала XIII в. (времени составления ПВЛ) Русь - это, прежде всего, Русская земля, как называли в Новгороде в эпоху раздробленности округу Киева. В той же Новгородской летописи под 1135 годом рассказано о распрях между "киянами" и черниговцами: новгородский посадник Мирослав пытался помирить их, но "не успев ничто же: силно бо възмутилася земля Руская" [НПЛ. С. 208; ср.С. 23]. "Русский" князь, сидящий в Киеве, в Новгородской летописи противопоставляется "новгородскому" [НПЛ. С.31; ср. С. 219]. Недаром введение к НПЛ начинается с "патриотического" утверждения о том, что "Новгородская волость" была "преже" Киевской - в Новгороде впервые появилась княжеская власть; "заглавный" же вопрос НПЛ стоит не о начале Руси, а о том, "како во имя назвался Киев" [НПЛ. С. 103]. В главке "Начало земли Руской" и дается ответ на этот вопрос - Кий основал Киев, а от полян "до сего дне... суть кыяне" - киевляне. Начало же Русской земли, Русского государства в НПЛ связано с варяжскими князьями, призванными в Новгород, в соответствии с "первенством" Новгородской волости.

Тем не менее, и в начальных пассажах НПЛ отчетливо прослеживается южнорусский - киевский - Начальный свод. Дело в том, что и НПЛ постоянно "возвращается" к киевской легенде как к некоей "точке отсчета" для описываемых ею событий. После рассказа об основании Киева тремя братьями помещен рассказ (из хронографа) о походе руси на Царьград; после смерти трех братьев приходят

хазары и обосновываются в Киеве Аскольд и Дир, "во времена" Кия, Щека и Хорива "новгородские люди" - словене, кривичи и меря - платят дань варягам. Для новгородца такая точка отсчета была бы странной, для киевлянина - естественной (эгоцентрической), что и подтверждается "Повестью временных лет".

Составитель этого киевского свода также постоянно возвращается к киевским полянам: с их упоминания он начинает рассказ о расселении восточнославянских племен, о пути из варяг в греки, затем приводит собственно легенду об основании Киева, с полян начинает перечисление славянских "княжений", новый перечень восточнославянских племен, описание их обычаев, наконец, повествует о хазарской дани "на полянах". Повествование ПВЛ несравненно более пространно, чем в Новгородской летописи, и относится к космографической части, в то время как в НПЛ попадает в "историческую", после даты, связываемой с началом Русской земли. Вместе с тем очевиден и единый источник этих текстов - Начальный свод. Какой из текстов можно считать более близким к исходному? Исследователи обоих текстов давно отметили, что составитель ПВЛ после описания расселения славян и странствий Андрея Первозванного по пути "из варяг в греки" приводит рассказ о полянах и братьях Кие, Щеке и Хориве, но до упоминания самих варягов пишет: "и до сее братье бяху поляне", т.е. забегает вперед. Это дает основание усматривать в ПВЛ следы переработки Начального свода, сохранившегося лучше в НПЛ [Насонов, 1969. С. 71]. Однако обращение к соответствующему тексту НПЛ не проясняет ситуации. Сразу после главки "Начало Руской земли" там говорится: "живяху кождо с родом своим, на своих местех и странах". Эти слова целиком соответствуют как раз тексту ПВЛ о полянах [I. С. 12], но в ПВЛ они понятны -ведь перед этим рассказано о расселении славян, а в НПЛ нет космографического введения. И дело здесь не только в смысле - понятности контекста летописи, - но и в "форме", точнее "формуле", которую и представляет собой фраза "живяху кождо с родом своим...": это не просто "общее место" космографического введения ПВЛ - фраза восходит к библейской "Таблице народов", описывающих рас-

селение "народов в землях их, каждый по языку своему, по племенам своим, в народах своих" [ср. Бытие X. 5; 31]. На основе "Таблицы народов" строились космографические введения большинства средневековых хроник, в т.ч. византийских (Малалы, Амартола) и ПВЛ. Видимо, и текст Начального свода, использованный в НПЛ, содержал космографическое введение, отброшенное новгородским летописцем XIII в. как "ненужное" для его специальных задач (происхождение Новгородской и Киевской волости), но использованное ПВЛ, выяснявшей, "откуда есть пошла Русская земля". Новгородец искусственно перенес главку "Начало Русской земли" в начало оборванного им текста. Таким образом обе летописи использовали Начальный свод, но его текст подвергся трансформации и в ПВЛ, и в НПЛ, причем изложение в редакции ПВЛ было более последовательным.

Еще одно текстологическое наблюдение позволяет проследить различие в подходах к истории у новгородского и киевского летописцев. Как уже отмечалось, и тот, и другой сохранили "главенствующую" позицию полян в описании начальной истории. При этом в ПВЛ поляне противопоставлены прочим племенам, как имеющие обычай "кроток и тих" - живущим "звериньским образом", творящим "поганые" обычаи и т.п. [ПВЛ. I. С. 14-15]. В НПЛ сказано, как и в ПВЛ, что поляне "беша мужи мудры и смыслени", однако, далее отмечено: "бяху же погане, жруще озером и кладезем и рощением, яко же прочий погани" [НПЛ. С. 105]. Неясно, возобладал ли здесь "новгородский патриотизм", поддавшись которому, летописец приравнял полян к "прочим поганым", но ясно, что Полянский "эгоцентризм" последовательнее выражен в ПВЛ.

"Эгоцентрическая" система описания окружающего мира (упомянутая в предыдущем параграфе), описание изнутри со всей очевидностью проявляется в ПВЛ: поляне были для киевского летописца "своим" племенем, он описывает расселение и даже нравы прочих славян со своей "полянской" точки зрения. Та же точка зрения была несколько замутнена составителем НПЛ, но она сохранилась в пассажах новгородской летописи, восходящих к Начальному своду. Из отброшенного новгородцем

космографического введения эти пассажи, видимо, были перемещены в "историографическую" часть (и снабжены неточными датами), но чего решительно нельзя усматривать в этих пассажах - так это хронологической последовательности в изложении событий: здесь очевидно "циклическое" возвращение к исходному историографическому мотиву (свойственное в целом "хронографической" манере изложения - ср. Творогов, 1976).

Между тем, именно такую хронологическую последовательность усматривал в сведениях НПЛ Шахматов, считая эти сведения восходящими к Начальному своду и даже еще более древнему (и совершенно гипотетическому) "Древнейшему своду" [ср. Шахматов, 1908. С. 322-323]. Подход этот был не нов. Первым, кто усмотрел непосредственнную хронологическую последовательность в известиях русских летописей о древнейших киевских князьях, был польский хронист XV в. Ян Длугош. Он прямо возводил Аскольда и Дира к Кию, Щеку и Хориву. Но Ян Длугош не был настолько наивен, насколько наивными оказались некоторые современные авторы, некритично воспринявшие его построения. Дело в том, что польский хронист стремился обосновать претензии Польского государства на Киев и поэтому отождествил киевских полян с польскими, Кия считал "польским языческим князем" и т.д. [Флоря, 1990. С. 22-23]. Ссылаясь на эти построения, некоторые историки относили Аскольда и Дира к "династии Киевичей" [ср. Рыбаков, 1982. С. 307 и ел.].

Эти попытки не имеют основания: А.А.Шахматов не отрицал, что Аскольд и Дир - скандинавы, а не поляне. Более того, как образованнейший филолог, он разделял принятую большинством языковедов скандинавскую этимологию имени русъ. Но, "механически" следуя изложению НПЛ, где приход Аскольда и Дира в Киев описан ранее, чем призвание варягов в Новгород, Шахматов предположил, что и сама русь появилась в Киеве раньше (с Аскольдом и Диром), чем варяги в Новгороде.

Этому появлению варягов в Киеве, описанному в ПВЛ под 882 г., а в НПЛ точно не датированному, Шахматов придавал особое значение. Чтобы объяснить, каким образом скандинавская русь оказалась на юге, в Киеве, преж-

де варягов, Шахматов принужден был "переписать" летопись и домыслить ряд эпизодов русской истории. Вопреки известиям ПВЛ, равно как и НПЛ, он предположил, что варяги, которые собирали дань с новгородских людей и были ими изгнаны, в действительности назывались русью. "Полчища" этой "руси", однако, успели до того овладеть Киевом. "Русский" князь, узнав об отложении новгородского севера, собрался в поход против новгородцев (как это сделал Владимир Святой, узнав об отложении Ярослава, сидевшего в Новгороде), тогда те и призвали варяжских князей (наиболее последовательно это построение изложено А.А.Шахматовым в популярной работе - см.: Шахматов, 1919. С. 59 и ел.; ср.: Шахматов, 1908. С. 326 и ел.; шах-матовское построение оказало влияние на отечественную историографию - ср. Пресняков, 1993. С. 285-287 и др.). Варяги же восприняли название русь лишь в Киеве, где они появились с князем Игорем (или Олегом).

В НПЛ о вокняжении Игоря сказано: "беша у него ва-рязи мужи словене, и оттоле прочи прозвашася русью" [НПЛ. С. 107]. Фраза, вроде бы, свидетельствует о том, что название русь распространилось с варягами (и слове-нами новгородскими) на "прочих". Однако "прочие" в рукописи НПЛ (т.н. Комиссионный список) - вставка на полях, и Шахматов считал это слово также заимствованным новгородским летописцем из ПВЛ. "Вставка слов "и прочи", - писал он, - весьма характерна для ПВЛ, которая проводит тенденциозно историю варяжского происхождения руси: теория эта находила себе опровержение в соответствующем месте Начального свода, ибо оказывалось, что варяги прозвались русью только после перехода в южную Русь, но вставка слов "и прочи" устраняла возникшее было затруднение. Следовательно, Начальный свод сообщал о том, что варяги (или варяги и словене) назвались русью только перейдя, осевши в Киеве" [Шахматов, 1908. С. 299].

Казалось бы, скрупулезным исследователем летописных текстов учтено все, включая палеографию, и вторич-ность, а стало быть, и искусственность отождествления варягов и руси становится очевидной. Но и дальнейший ход мысли Шахматова, и усилия его последователей показали, что возможности дальнейшего изучения и иного понима-

ния летописи не исчерпаны. В частности, для понимания летописных слов необходимо исследовать их общий контекст, прежде всего - летописные формулы. Такая летописная формула проясняет и смысл слов "оттоле (с тех пор) прозвашася русью". Рассказывая о завоевании венграми Паннонии, летописец пишет: "угри (венгры - В.П.) прогнаша вольхи, и наследиша землю ту, и седоша с словены, покоривше я под ся, и оттоле прозвася земля Угорьска" [ПВЛ. I. С. 21] - ср. упомянутую не раз фразу: "от тех варяг... прозвася Руская земля". Завоеватели-венгры приносят свое имя на покоренную землю, подобно руси Олега и Игоря - только так можно понимать сами летописные тексты.

Поскольку шахматовская интерпретация противоречила как тексту НПЛ, так и ПВЛ, где говорится, что Русская земля прозвалась "от варяг", а не наоборот, то исследователю пришлось вновь "исправлять" летопись. Он отметил [Шахматов, 1908. С. 300], что НПЛ дает существенную именно для Новгорода конъектуру, ибо в ПВЛ сказано, что "от тех варяг... прозвася руская земля", тогда как в Новгородской летописи добавлено: "прозвашася Русь, и от тех словет Руская земля", т.е. опять-таки проведено различие между древней русью - варягами и современной летописцу Русской землей. Шахматов считал, что эти слова попали в НПЛ не из Начального свода, а из ПВЛ, через протограф т.н. Синодального списка НПЛ [Шахматов, 1908. С. 300-301], но сам этот текст, как известно, не сохранился, объем утраченных листов Синодального списка и соответствующих начальных пассажей НПЛ младшего извода совпадает, а "в сопоставимой части оба извода очень близки" [см.: Словарь книжников. С. 247]. Шахматов же, вместо неполной тавтологии, имеющей очевидный различительный смысл (русь-дружина/Русская земля), предлагает совершенно тавтологическую конъектуру - "от тех варяг... прозвашася варяги". Чтобы высвободиться из этой тавтологической ловушки, Шахматов строит на основе первой гипотезы вторую: из реконструированной фразы "от тех варяг прозъвашася варягы, и суть новъгород-стии людие до днешняго дьня отъ рода варяжьска, преже бо беша словене", он делает вывод о том, что варягами

прозвались... словене новгородские, подобно тому как на юге поляне восприняли от скандинавов название "русь". Едва ли можно принять допущение Шахматова, что слова "от рода варяжьска" относятся к новгородским мужам, чей род возводился к осевшим в Новгороде варягам, ведь речь в летописи идет не о знатных "мужах", а о простых "людях". Д.С.Лихачев убедительно предположил, опираясь на летописный контекст, что летолись имеет в виду смену словенской волости властью призванных варягов• ср. послов "от рода русского" - княжеского рода - в договорах с греками. Если поляне действительно восприняли название русь, как об этом сообщает летопись, то словене не только никогда не назывались варягами, но в аутентичных источниках XI в. противопоставлялись им. уже в "Русской правде" Словении - местный житель, варяг - иноземец (см. гл. 3, § 3). И если, открыто отождествляя русь и варягов, составитель ПВЛ прибегает к специальным разысканиям и комментариям, то для поисков подобного отождествления словен и варягов в источниках оснований нет.

Кто же ближе к истине - летописец, отождествляющий русь и варягов, или исследователь летописи, противопоставляющий их? Сама историческая ономастика безусловно свидетельствует о том, что русъ - более древнее слово, чем варяги: первое отражено уже в источниках IX в., второе встречается впервые в византийской хронике под 1034 г. [Cedren II. 508: см.: Васильевский, 1915. С. 216-218]. В ПВЛ варяги впервые отличаются от руси -дружины князя Игоря - под 941 г., когда князь посылает "по варяги многи за море", зовя их в поход на греков [ПВЛ. I. С. 33]. Первоначальное значение слова варяг - "наемник, принесший клятву верности" [var, ср. Фасмер I. С. 276]: это название отличало наемников от руси - княжеской дружины - и распространилось в русской традиции с XI в. на всех заморских скандинавов. Такое различение варягов и руси делает малоосновательным все построение Шахматова, и не только потому, что в этом построении варяги не клянутся в верности русским князьям, а напротив, расправляются с ними (как Олег с Аскольдом и Диром). Дело в том, что дружина призванных варяжских

князей называлась в летописи "вся русь" (а не варяги, как настаивал Шахматов, 1908. С. 326), и это был не домысел летописца, а аутентичная "договорная" терминология, свойственная русской традиции и в X в. [см. § 3 данной главы, а также главу 4, § 1]. Призванные новгородскими племенами варяги назывались русью, и ученый комментарий летописца лишь относил эту русь к известной в русской средневековой традиции группе народов - к варягам. Построение Шахматова не позволило обнаружить каких бы то ни было следов "южной Руси" в летописных текстах: Аскольд и Дир в ПВЛ и НПЛ названы варягами, а не русью, сидя в Киеве, они владели не Русской землей, а Полянской - "Польской" (ПВЛ), "Полями" (НПЛ).

Тем не менее именно концепция южного происхождения руси была подхвачена нашей историографией, особенно с 40-х гг., начиная с работы М.Н.Тихомирова (1947). Парадоксальным в этом восприятии шахматовской концепции было то, что ее "историческое" обоснование - завоевание Киевской земли норманнами-русью до призвания варягов - было решительно (и справедливо) проигнорировано как "уступка норманизму", но и текстологические изыскания, как правило, также игнорировались: таким образом, исследовательский поиск Шахматова превращался в историографический штамп, прикрывающий авторитетом Шахматова конструирование "начальной Руси", основанное на некритическом отказе от исследования прямых сообщений летописи.

Чтобы не быть голословным, обратимся к наиболее распространенному варианту концепции "южного" происхождения руси. Поскольку в реконструируемом Шахматовым Начальном своде не было никаких реальных следов южного происхождения руси, сторонники этой концепции использовали ПВЛ, а именно то единственное место, где поляне отождествляются летописцем начала XII в. с русью: "поляне, яже ныне зовомая русь". Вырывая из контекста ПВЛ эту фразу, которую сам Шахматов считал вставкой [Шахматов, 1940. С. 91], исследователи (Н.К.Никольский, Б.А.Рыбаков, А.Г.Кузьмин) усматривали в ней фрагмент "истинной" концепции происхождения руси, по недомыслию или недосмотру не уничтоженный первыми

норманистами - редакторами летописи, проводившими тенденцию отождествления руси и варягов. При этом летописец в лучшем случае объявлялся "литературным закройщиком" [Никольский, 1930. С. 28], в худшем -подозревался в прямой диверсии: "Чья-то рука, - пишет Б.А.Рыбаков, - изъяла из ПВЛ самые интересные страницы и заменила их новгородской легендой о призвании князей-варягов" [Рыбаков, 1982. С. 142]. Однако обращение к контексту ПВЛ обнаруживает вполне определенную соотнесенность этого фрагмента с общим замыслом летописца, очевидным уже в космографическом введении (см. гл. 1).

Как уже отмечалось, статья, где поляне отождествляются с русью, современной летописцу, помещена в ПВЛ под 898 г., и речь в ней идет о возникновении славянской письменности (этот сюжет А.А.Шахматов выделял как самостоятельное "Сказание о преложении книг"). Задачей летописца, повествующего о судьбах Руси, было включение руси в число народов, воспринявших славянскую письменность, подобно тому как в космографическом введении, повествуя о всемирной истории, он включает русь в круг народов мира. Поэтому летописец подчеркивает единство славянского языка и вкратце, но в той же последовательности, что и в космографическом введении, перечисляет славянские народы - "морова, и чеси, и ляхове, и поляне, яже ныне зовомая русь"; при этом в космографическом введении за ляхами следуют поляне и другие племена Польши, и лишь затем - одноименные им поляне днепровские. Таким образом, летописец нашел наиболее подходящее место для "естественного" включения руси в круг славянских народов, первыми принявших славянскую письменность (а не перепутал западных полян и восточных, как считал, например, Г.С.Ильинский) [см. также: Насонов, 1969. С. 18 и ел.]. Завершение сказания соответствует общей концепции ПВЛ: "словенский язык и рускый одно есть, от варяг бо прозвашася русью, а первое беша словене" [ПВЛ. I. С. 23]. Каковы бы ни были источники "Сказания о преложении книг" [ср. Флоря, 1985; Живов, 1992], летопись не дает оснований для выделения "двух концепций" происхождения руси.

Если же вернуться к пассажу о распространении имени русъ после захвата Олегом (Игорем) Киева, то придется заключить, что поляне и были среди "прочих", прозвавшихся, согласно ПВЛ, русью. Они входят в войско Олега, которое тот ведет на Царьград в 907 г. [ПВЛ. I. С. 23], а последний раз упоминаются уже в войске Игоря: в 944 г. Игорь "совокупив вой многи, варяги, русь и поляны, словени, и кривичи, и тиверьце, и печенеги наа... поиде на греки" [ПВЛ. I. С. 33-34]. М.Н.Тихомиров обратил внимание на то, что поляне здесь "сближены" с русью, которая отличается от варягов [Тихомиров, 1947. С. 70]: это и естественно, так как русь уже обосновалась и "прозвалась" в Полянском Киеве, а за варягами Игорь специально посылал за море, зовя их на греков. Тот же автор заметил, что поляне не упоминаются среди славянских племен - данников руси в трактате "Об управлении империей" византийского императора Константина Багрянородного, писавшего в середине X в. [Тихомиров, 1947. С. 77]: вероятно, процесс слияния полян и руси зашел в это время довольно далеко. Вместе с тем и у Константина нет полного списка данников росов: он завершает список упоминанием неких "прочих Славиниев" - "прочих славян"; здесь мы встречаем тот же средневековый "штамп", который затрудняет понимание источника.

Признание того, что отождествление полян с русью не противоречит "варяжскому" происхождению имени русъ, еще не означает, что отождествление варягов и руси в летописи отражает историческую реальность, а не является домыслом летописца. Вместе с тем, просто придумать такое отождествление без всяких на то оснований средневековый автор не мог. Это хорошо осознавал Шахматов, лучше, чем кто бы то ни было понимавший принципы составления летописных сводов, опирающиеся на предшествующие летописи и традиции. Поэтому Шахматов обратился к поискам источника, на основании которого летописец мог отождествить русь и варягов [ср. Шахматов, 1940. С. 57].

Казалось бы, этот источник был хорошо известен, и о нем прямо говорится в ПВЛ: это греческий хронограф, "Хроника" Амартола, точнее - его Продолжателя, в славянском переводе которой говорится о руси Игоря, напав-

шей на Константинополь в 941 г., как о людях, "от рода варяжьска сущих" [Истрин, 1920. С. 567; ср. Продолжатель Феофана. С. 175]. На это место в хронографе обратил внимание уже один из столпов традиционного антинорманизма XIX в. С.А.Гедеонов; то обстоятельство, что летописец почти механически перенес это отождествление в русскую летопись, представлялось очевидным Б.А.Рыбакову, М.Х.Алешковскому и др. Но все оказалось не так просто: дело в том, что в греческом тексте нет упоминания "варяжского рода" - сам термин "варяги", как уже говорилось, распространяется в греческой хронографии лишь в XI в. В хронографе сказано, что русь происходит от рода франков [ср.: Ловмяньский, 1985. С. 210]. В древнерусской традиции этому этнониму соответствовало имя фряги (фрязи), но не варяги: заподозрить переводчика и, тем более, летописца в какой-либо путанице трудно, ибо и в космографическом введении к ПВЛ "фрягове" упоминаются наряду с "варягами". Учитывая все это, Шахматов попытался предложить этимологию слова варяг из греч. "франк", но эта попытка была отвергнута филологами [см. Фасмер I. С. 276]. Кроме того, как раз в соответствующем хронографу летописном описании похода Игоря нет отождествления руси ни с "фрягами", ни с "варягами". Стало быть, переводчик или древнерусский редактор славянского перевода сознательно исправил греческий текст, изменив "род франков" на "род варяжский", следуя все той же традиции о варяжском происхождении руси1. Итак, очевидно, что традиция, которой следовал русский летописец, была аутентичной, сохранялась не в записях чужеземцев, а в памяти самого русского народа.

1 Н.Н.Дурново считал, что переводчик или переписчик работал, опираясь на летопись, что, видимо, соответствует действительности: в русский перевод хронографа были вставлены имена Аскольда и Дира и т.п. [ср. ПВЛ. II. С. 246-247].