В.Я.Петрухин

НАЧАЛО ЭТНОКУЛЬТУРНОЙ ИСТОРИИ РУСИ IX-XI ВЕКОВ

К оглавлению

Глава 3 Варяги и хазары в истории Руси

Варяги и варяжская дань в обеих летописях - ПВЛ и НПЛ упоминаются в связи с начальным периодом русской истории наряду с хазарами и хазарской данью. Варяги и хазары стали вечными "полюсами" русской истории, воплощающими Запад и Восток, "заморские страны" и евразийские степи. В историографии всегда существовали полярные оценки их роли в русской истории, советская же историография периода борьбы с космополитизмом усугубила эту ситуацию. Роль варягов (особенно в работах Б.А.Рыбакова) была низведена с позиций основателей русского государства (у летописца) до функции участников авантюрного сюжета о шайке норманнов, обманом захватившей на короткое время Киев; Хазарскому каганату также была отведена функция мелкого паразитического ханства, сдерживающего рост прогрессивного Древнерусского государства. Исконная Русь - богатырский народ, обитающий в Среднем Поднепровье с VI в., - превозмог эти напасти, разгромив хазар и избавившись от варягов. В возросшей на основе этой традиции литературе, особенно популярной, Хазария приобретает черты чуть ли не метафизического царства зла, носителя "ига", более страшного, чем татарское (ср. недавнюю дискуссию в журнале "Во-

просы литературы"1), а Русь становится жертвой варяжско-хазарского заговора (Л.Н.Гумилев).

Ситуация начинает меняться ныне, с возвратом к традиционным для истории и углубленным методам источниковедения [см. из последних работ книгу А.П.Новосельцева, 1990 и др.]. Выясняется, в частности, что поиски "исконной" руси в Среднем Поднепровье, якобы упомянутой у сирийского автора VI в. Захарии Ритора, неосновательны, так как в этом сочинении народ "ерос" помещен рядом с женским народом амазонок, карликами и даже псоглавцами. "Субстрат", как видим, самый неблагоприятный для этногенеза русского народа, но вполне традиционный для раннеисторических описаний края ойкумены, где должны были обитать народы-монстры (Гл. 2, §1). Вместе с тем ясно, что поиски реального соотношения понятий "варяги" и "русь" возможны лишь при дальнейшем изучении летописного контекста, а не путем игнорирования первоисточника - летописи - и подбора любых подходящих по созвучию этниконов - лишь бы эти этниконы не были "варяжскими". В современную историографию возвращается ошельмованная, но никем не опровергнутая (после работ В.Томсена и М.Фасмера) скандинавская - "варяжская" этимология названия "русь" [Мельникова, Петрухин, 1989]. "Русью" назывались дружины первых русских князей (IX - первой половины X в.), состоявшие по преимуществу из норманнов (варягов русской летописи); с этими дружинами название русь распространилось на подвластную этим князьям территорию - Русскую землю и ее население "русских людей", в основном восточных славян.

Сейчас более, чем когда бы то ни было, очевидно, что проблема взаимодействия разных этносов - не праздная проблема, тем более, что она относится к началу истории народа и его государства: история дает уроки их созидательного взаимодействия и выхода из конфликтных ситуаций. Это достаточно хорошо осознавал уже первый русский историк - летописец Нестор, составлявший "Повесть Временных лет".

1 См.: Вопросы литературы. 1988. № 12 С. 130-175; там же. 1989. № 9. С. 236-252.

"Экспозиция" русской истории изображается летописцем в виде конфликтной ситуации - угнетения племен Восточной Европы (будущей Руси) варягами и хазарами. В 859 г. "имаху дань варязи из заморья на чюди и на словенех, на мери и на всех [,] кривичех. А козари имаху на полянех, на северех, и на вятичех..." [ПВЛ. I. С. 18]. Конечно, первые летописные даты условны (как показал еще А.А.Шахматов), но современная археология (и нумизматика) в принципе подтверждает вероятность варяжский дани на севере Восточной Европы - вплоть до мерянской земли - в первой половине IX в. Что же касается хазарской дани, то ее датировать сложнее: летопись передает во вводной (недатированной) части легенду о дани с полян, котирую взяли хазары, подошедшие к Днепру [ПВЛ. I. С. 16]. Возможности для реконструкции ранних славяно-хазарских отношений дает археология, в частности, изучение так называемых древностей антов - "кладов" серебряных и других украшений, конского снаряжения, иногда оружия VII-VIII вв. Б.А.Рыбаков обратил внимание на то, что ареал этих "кладов" совпадает в целом с границами той области в Среднем Поднепровье, которая в эпоху раздробленности (ХП-ХШ вв.) называлась Русской землей в узком смысле, и поспешил переименовать их в "древности русов". Этническая принадлежность "кладов" и даже их значение (в большинстве случаев это - случайные находки, которые могли происходить из разрушенных погребений) неясны; точнее, эти "клады" отражают складывающуюся в лесостепной полосе полиэтничную "дружинную культуру" (термин Б.А.Рыбакова), включают вещи боспорского производства и др. Ранние клады могут быть связаны с "антской" пеньковскои культурой. Еще Г.Ф.Корзухина отметила, что распространение этих "кладов" синхронно распространению хазарского господства в степях Восточной Европы [Корзухина, 1955]. Самые крупные сокровища начала VIII в. в Среднем Поднепровье - у Вознесенки, М.Перещепины (а также у Гло-Дос) - получили вполне определенную этнокультурную атрибуцию в работах М.И.Артамонова, С.А.Плетневой, А.К.Амброза (1982): это остатки погребальных храмов, име-

ющих аналогии в Центральной Азии (храм Кюль-Тегина) и на Северном Кавказе и принадлежащие хазарам, возможно, роду кагана (правящий хазарский род Ашина имел центрально-азиатское происхождение).

Кроме того, как показал А.К.Амброз и другие исследователи, в лесостепной и степной зоне, в том числе в Поднепровье, в начале VIII в. формируется целая иерархия погребальных памятников, включающая как перечисленные поминальные комплексы, принадлежавшие высшей кочевой знати, вероятно, самим каганам, так и могилы "военных вождей разных рангов" (Ясиново, Келегеи, Новые Сенжары и др.)- Специальный интерес представляет аналогичный комплекс - "могила всадника" - у с.Арцыбаше-ва в Верхнем Подонье. Вооружение всадников - палаши -напоминает о предании о хазарской дани в "Повести временных лет", которую хазары "доискахом оружьем одиною стороною, рекше саблями". Действительно, упомянутые памятники примыкают к ареалам славянских племен Среднего Поднепровья - полян, северян, а на востоке - к ареалу вятичей (см. карту 2), именно тех славянских объединений, с которых, согласно летописи, брали дань хазары.

Показательно, что одновременно, с VIII в., начинается интенсивное развитие славянских культур - роменской, относящейся к северянам, в Среднем Поднепровье, на Левобережье, и боршевской, приписываемой вятичам, на Дону. Можно считать провидческим взгляд В.О.Ключевского на "хазарское иго", как на отношения, способствовавшие развитию экономики славян. Во всяком случае, урегулированные отношения со степью всегда были лучше спонтанных набегов кочевников. Об очевидном этнокультурном симбиозе славян и кочевников в лесостепной зоне свидетельствуют как дохазарская пеньковская культура (которой и принадлежали клады "антов"), так и позднейшая (VIII-IX вв.) волынцевская культура в Левобережье Среднего Днепра, на памятниках которой обычны керамика и другие вещи салтовской культуры, характерной для населения Хазарии (отдельные памятники волынцевского типа известны и в верховьях Дона и Оки): показательно, в частности, и отсутствие выраженных укреплений на большинстве поселений волынцевской культуры.

А.Н.Насонов в уже упомянутом специальном исследовании показал, что Русская земля в узком смысле - область Киевского, Черниговского и Переяславского княжеств действительно складывалась в пределах племенных территорий, с которых брали (по летописи) дань хазары. О тяжести этой дани ("по беле и веверице от дыма") можно строить предположения, но ныне исследователи в целом согласны с В.О.Ключевским [1989. С. 252], что "хазарское иго" способствовало расцвету славянской культуры в Сред-

нем Поднепровье, так как славяне были избавлены от набегов степняков2. Вместе с тем, название "Русская земля" связано с проблемой происхождения имени Русь и, если опираться на первоисточники (прежде всего, летопись), с деятельностью варягов.

Летопись не случайно начинает русскую историю с описания сфер влияния варягов и хазар в Восточной Европе: активность тех и других безусловно должна была привести к столкновению их интересов. Дружины руси (ар-рус восточных источников) не только ищут богатств в Восточной Европе и доступа к арабскому серебру (с рубежа VIII и IX вв. оно почти непрерывным потоком движется через Восточную Европу с Дона на Оку, Верхнюю Волгу и Волхов, в Ладогу и далее на Балтику): их предводители уже в IX в. претендуют на хазарский титул "каган" (ха-кан) [Новосельцев, 1982]. Источники IX в., описывающие ситуацию в Восточной Европе, в том числе Баварский географ, упоминают русь (Ruzzi) рядом с хазарами: в послании Людовика Немецкого византийскому императору Василию I (871 г.) перечисляются народы, правители которых носят титул хакан - авары, норманны (Nortmanni), хазары, болгары (дунайские); в норманнах исследователи видят русь [Ловмяньский, 1985. С. 195-196]. Существенно, что соседство руси (норманнов) и хазар в последнем списке имеет не столько географический, сколько политический смысл: русь претендовала на роль, равную хазарам - в целом эта ситуация близка той, что описана в ПВЛ (под 859 г. и далее).

Хазары пропускали дружины руси, идущие по "реке славян" (Танаису - Дону?) через территорию каганата, взимая с них десятину (по данным Ибн Хордадбеха), но русь, очевидно, искала и иные пути, в том числе в Византию и Европу. Самое раннее и знаменитое свидетельство таких поисков - известие Вертинских анналов о народе рос (Rhos), послы которого пришли из Византии в Ингельгейм к франкскому императору Людовику Благочестивому в 839г.

2 М.И.Артамонов предполагал даже, что "поскольку ... славяне овладели Средним Поднепровьем с согласия хазар и при их содействии, они оказались данниками Хазарского каганата" [Артамонов, 1990. С. 277].

Людовик постоянно вынужден был отражать набеги викингов и заподозрил в послах разведчиков - те, действительно, оказались "из рода свеонов". Принято почему-то считать, что эти послы прибыли из Киева, хотя для этого нет никаких данных; напротив, известие о том, что их путь в Константинополь преграждали "бесчеловечные и дикие племена" (венгры?), и поэтому русь должна искать другую дорогу домой (через Западную Европу!), могут свидетельствовать о том, что путь из варяг в греки еще не функционировал. В Киеве нет ранних монетных кладов (IX в.), нет и ранних скандинавских комплексов находок - с сер. VIII в. они сосредоточиваются в Ладоге, позднее - с начала IX в. - на небольших поселениях по Волхову, на Сарском городище, в земле летописной мери, то есть на севере Восточной Европы, но не на юге: эти данные соответствуют летописным. Видимо, лишь отдельные отряды норманнов проникают вглубь Восточной Европы, прорываются на Ближний Восток и во владения Византии: поход первой половины IX в. на Сурож, по позднему "Житию Стефана Сурожского", совершен из Новгорода (ср. гл. 8).

Историческая ситуация изменяется после событий, произошедших на севере Восточной Европы и получивших в русской традиции наименование "призвание варягов". В 862 г., по летописи, происходит конфликт местных племен с варягами, собиравшими дань; варягов изгоняют за море, но среди восставших начинается усобица - "не было среди них правды". Тогда они решают призвать к "себе князя, который бы владел нами и судил “по праву"-"по ряду" (добавлено в Ипатьевском варианте легенды о призвании). Чудь, словене, кривичи "и все" обращаются к варягам, а именно к руси, как уточняет летописец, со знаменитыми словами призвания; далее следует мотив прихода трех братьев-князей с их родами и "всей русью".

Как бы ни относиться к достоверности легенды (с точки зрения современного историка), очевидно, во-первых, что в ней доминируют фольклорные мотивы (которые ряд исследователей неубедительно пытались приписать тенденциозному сочинительству русского книжника), в том числе конфликт и его преодоление - установление порядка, правды (мотив, традиционный для обычного пра-

ва, в том числе славянского). Во-вторых, фольклорные мотивы и формулы в дописьменную эпоху русской истории имели гораздо более существенную роль в процессе становления государства, чем в эпоху существования письменных "уставов" и "правд": устный "ряд" (договор), заключенный с призванными князьями, стал основой для развития дальнейших отношений княжеской власти со славянскими и другими племенами (см. гл. 4, § 1). В результате "ряда" с призванными князьями и дружиной должны были быть определены города, данные этой дружине "на покорм": по летописцу, первые князья сели в Новгороде, Изборске и Белоозере, а после смерти легендарных братьев Рюрик, княжащий в Новгороде, раздает "мужам" "овому Полотск, овому Ростов, другому Белоозеро" [ПВЛ. I. С. 18]. Возможно, летописец исходил при составлении списка городов из современных ему реалий (конца XI - начала XII вв.), но список племен, центрами которых были перечисленные города, соответствует "ряду" о призвании и дальнейшим договорным отношениям с древнейшей русью: это словене (Новгород), кривичи (Изборск, Полоцк), меря (Ростов). Белоозеро - центр веси - может быть, возникло в списке потому, что летописец (а за ним и многие позднейшие исследователи) понял договорную формулу "чюдь, словене, кривичи и вси" как "... кривичи и весь". Кроме того, Белоозеро традиционно, с XI в., "тянуло" к Ростову [Кучкин, 1984. С. 64-66]. В округе обоих городов известны находки скандинавских древностей IX-XI вв. [ср. Леонтьев, 1991; Голубева, Кочкуркина, 1991], так что можно относить этот регион к сфере "варяжского" влияния.

А.П.Новосельцев предположил, что призвание варягов-руси словенами, кривичами и другими племенами Севера было вызвано хазарской угрозой. Трудно сказать, насколько реальными были претензии Хазарского каганата на Север Восточной Европы, а насколько царь Иосиф в своем письме, включающем в сферу влияния Хазарии даже северную весь (?), выдавал желаемое за действительное.

Более очевидными были претензии руси, чьи правители уже в IX в. именовались титулом "каган". Призвание князей с дружиной - русью, по летописи, завершилось упрочением варяжской династии на Севере и, стало быть,

распределением сфер влияния в Восточной Европе. Рюрик садится сам в словенском Новгороде и сажает своих мужей в кривичском Полоцке, "мерянском" Ростове - у племен, с которых брали дань варяги и до призвания князей; но к этим племенам в летописи добавлена мурома. Такое дополнение можно было бы считать домыслом летописца, распределявшим сферы влияния между варягами и хазарами в соответствии с традицией о варяжской и хазарской данях: ведь мурома сидела по Оке, а южнее на этой реке обитали вятичи, платившие дань хазарам. Однако Ока действительно с IX в. была важнейшей речной магистралью, соединявшей Хазарию (Дон) с землями Севера Восточной Европы, о чем свидетельствуют клады монет.

Русь стремилась к контролю над важнейшим торговым путем. Однако лишь через столетие - в 960-е гг. - Святослав покорил вятичей: это было началом его антихазарской кампании. Во времена Рюрика о столкновении с хазарами не говорится, но последующие действия руси свидетельствуют об активизации поисков путей в обход Хазарии.

Согласно летописи, после утверждения Рюрика в Новгороде два его "боярина" (дружинника) - Аскольд и Дир -"испросились" идти на Царьград. Они пошли по Днепру, где впервые увидели Киев, население которого платило дань хазарам. Аскольд и Дир со своими варягами (русью) обосновались в городке и стали владеть "Польской (полян-ской) землей". Можно лишь гадать об отношениях этих варягов с хазарами: возможно, поход на Царьград был выгоден Хазарии, и та терпела присутствие руси в Киеве. Так или иначе, этим присутствием, по летописи, воспользовались наследники Рюрика.

Олег, дядька малолетнего княжича Игоря, в 882 г. направляется с ним и войском из варягов, чуди, словен и "всех кривичей" из Новгорода в Киев и, узнав, что там "княжат" Дир и Аскольд, обличает их как узурпаторов ("Вы неста князя, ни рода княжа, но аз есьм роду княжа") и убивает их. Сам он садится княжить в Киеве и провозглашает его "матерью городов русских" (метрополией). Летописец добавляет - "беша у него варязи и словени и прочи прозвашася русью" [ПВЛ. I. С. 20]. Русь принесла свое имя на землю, называвшуюся "польской". Летописец в ПВЛ указывает на

распространение этого названия на всю дружину Олега, включавшую уже не только варягов, но и словен (и прочих).

Далее говорится о том, что Олег стал строить города (традиционное занятие князей в понимании летописца) и "устави дани словеном, кривичем и мери, и устави варягом дань даяти от Новагорода... мира деля" [ПВЛ. I. С. 20]. Таким образом, Олег подтверждает своим уставом договор ("ряд") с северными племенами. Но сам князь обосновывается на юге, в Киеве, и его усилия направлены на покорение южных племен. Первым делом он подчиняет независимых древлян в правобережье Днепра, а затем обращается против левобережья, входящего в сферу влияния Хазарского каганата. Он возлагает "легкую дань" на северян, заповедав им не давать дани хазарам: "Аз им противен, а вам не чему". Здесь впервые говорится о конфликте руси и хазар. Олег присваивает и радимичскую дань: таким образом русский князь овладевает хазарской податной территорией в Среднем Поднепровье, которая и получает в летописи название "Русская земля" (в узком смысле). Но о реакции хазар летопись молчит. Это, видимо, связано с источниками русской летописи: она опиралась, прежде всего, на русские предания и византийский хронограф. Кроме того, как показал А.П.Новосельцев [1990. С. 210-211], Ха-зария в эти годы была занята борьбой с более близким противником - печенегами (чем, видимо, воспользовался Олег). Однако данные нумизматики указывают на то, что реакция со стороны хазар все же не заставила себя ждать.

В 60-е гг. IX в. наблюдается определенная активизация восточной торговли - усиливается приток восточного серебра в Восточную Европу и Скандинавию, что В.М.Потин [1970. С. 69] связывал с установлением более прочных отношений между варягами и славянами - "призванием варягов". Еще Г.Ф.Корзухина [1954. С. 35-36] предположила, что клады, зарытые в IX в. на севере Восточной Европы, могли быть связаны с "варяжской" данью - новейшие исследования подтверждают и дополняют это предположение. Но та же исследовательница обратила внимание и на особую группу кладов в земле вятичей, на Верхней Оке, зарытых в конце IX - начале X в.: в кладах сочетаются восточные монеты, славянские и салтов-

ские (хазарские) украшения. Олег не подчинил себе вятичей, но борьба русских князей с Хазарией, очевидно, ощущалась в этом регионе: клады этого времени найдены и в землях радимичей и северян. Наконец, американский нумизмат Т.Нунен [1985. С. 41-50] показал, что в последней четверти IX в. приток монет в Восточную Европу резко сокращается, наступает первый кризис в поступлении восточного серебра; при этом кризис не связан с сокращением эмиссии в Халифате - доступ серебра в Восточную Европу был искусственно приостановлен. Приток монет возобновляется в начале X в., когда серебро идет через Волжско-Камскую Болгарию из державы Саманидов в обход Хазарского каганата. Не менее показательно, что тогда же - не ранее первой четверти X в. - первые клады дирхемов появляются в самом Киеве: в IX в. Среднее Поднепровье оказывалось вне сферы русской восточной торговли [Каргер, 1958. I. С. 123-124].

Тем временем Олег активизирует византийскую политику и заключает (после похода) выгодный торговый договор 911 г. Возможно, легендарный поход Олега на Царь-град (907 г.) способствовал улучшению русско-хазарских отношений: во всяком случае, именно после 907 г. (между 909 и 914 гг.) хазары пропустили русь в грабительский поход на Каспий, против своих мусульманских противников. Исследователи (А.Е.Пресняков, М.И.Артамонов, А.П.Новосельцев, Г.С.Лебедев и др.) давно обратили внимание на взаимосвязь восточных и византийских походов руси - к X в. Русское государство включается в геополитическую систему Евразии. При этом положение руси "меж двух огней" и, одновременно, объектов экспансии - Хазарии и Византии, - естественно, не могло быть стабильным: после (инспирированного Хазарией?) похода на Каспий возвращающаяся русь была перебита мусульманской гвардией кагана. Так или иначе, традиционный путь, которым направлялся в Восточную Европу поток восточного серебра, - через Кавказ и Хазарию - не был восстановлен.

Соответствие данных нумизматики летописному рассказу чрезвычайно важно не только для понимания русско-хазарских отношений. Оно свидетельствует также об относительной точности летописных датировок: дело в том, что

древнейшие летописные известия, в соответствии с византийской хронографической традицией, не были разбиты на погодные записи - эту разбивку устанавливали, опираясь на византийский хронограф, а затем и на договоры с греками, составители и редакторы Начального свода и ПВЛ. Эти даты не могли не быть условными. Опорной датой являлся договор 911г. (косвенно существование этого договора подтверждается данными "Истории" Льва Диакона, VI, 10) Возможно даже, что летописец учитывал в качестве основания для летописной хронологии византийскую традицию заключения мирного договора на 30 лет (ср. поход Олега на Киев в 882 г., договор с греками в 911/912 г., следующий поход на греков Игоря в 941 г., договор Святослава в 971 г.), но в целом время вторжения руси в сферу влияния Хазарского каганата (определенное летописцем) и блокада хазарами русской торговли совпадают.

Тем не менее именно летописная трактовка этого периода русско-хазарских и русско-византийских отношений подверглась сомнению, что способствовало появлению в историографии целого цикла представлений о событиях в Киеве и на юге Руси, расходящихся с летописью. Основой для сомнений в достоверности летописной истории послужило, собственно говоря, совпадение имен князя Олега и загадочного правителя руси Хлгу, упомянутого в так называемом Кембриджском (еврейско-хазарском) документе X в. Деятельность этого правителя ("мэлэк") относилась к царствованию Романа I Лакапина (920-944 гг.), - он и спровоцировал нападение руси на хазарские города в Северном Причерноморье. Но Хлгу был разбит хазарским военачальником Песахом, который, в свою очередь, направил русь на Константинополь, где Хлгу был разбит окончательно, бежал за море (в Персию?) с остатками войска и там погиб.

Само по себе совпадение имен ни о чем не говорит: имена Олег (как и скандинавское Хельги) были распространены (часто одновременно) и в русских, и в скандинавских княжеских родах. О том, что у руси при Олеге и Игоре было несколько князей "архонтов", свидетельствует и текст договора 911 г., и сведения, сообщаемые Константином Багрянородным. Но ориентация на поиск "совпадений" отдельных имен или известий (ср. упомянутые

поиски "исконной руси" лишь на основе случайных созвучий) приводит к запутыванию ситуации. Дело в том, что в НПЛ, отражающей, как уже говорилось, Начальный свод, поход Олега на Царьград отнесен к 922 г., что "совпадает" с царствованием Романа I. Но на этом совпадения кончаются: поход Олега изображен победоносным, неудачный поход на Царьград при Романе и по русским, и по греческим источникам совершил Игорь (и было это в 941 г.); отношения Руси и Византии в 920-е гг. были мирными [История Византии. Т. 2. С. 231]. Хотя А.А.Шахматов давно объяснил происхождение ошибки в датах НПЛ, магия совпадений не дает покоя некоторым исследователям и заставляет их игнорировать прямые указания источников. Так, О.Прицак в последних работах (вслед за В.А.Пархоменко) передатирует княжение Олега и Игоря: первый правит в 920-е гг., последний захватывает Киев лишь в 930-е гг., причем приходит с юга из мифической Боспорской Руси, которая и оказывается базой для подходов на Византию. Эти построения неприемлемы не только потому, что Боспор Киммерийский (и пресловутая Тмутараканская Русь X в.) как предполагаемая база Игоря - результат неверного чтения "Истории" Льва Диакона (как показал еще П.О.Карышковский. 1960. С. 42). Дело в том, что эти попытки вынесения "базы" руси за пределы собственно Русской земли игнорируют важнейшие данные и русских, и византийских источников о славяно-русских отношениях, о формировании Русского государства. Мы видели, что ПВЛ характеризует эти отношения как установление дани ("ряд" Рюрика и "устав" Олега), которую славяне платят руси. Олег изображается освободителем славян от хазарской дани. Однако этим русско-славянские отношения не ограничиваются: славянские племена (как и "чудские") участвуют в войске Олега, идущего на Киев, а затем и на Царь-град; в описании похода различаются русь как княжеская Дружина и словене как рядовое войско. Эти отношения продолжают развиваться при Игоре, причем летопись здесь существенно дополняется сведениями трактата Константина Багрянородного "Об управлении империей". Составленный в середине X в., трактат описывает в 9 главе ситуацию на Руси (Росии) в княжение Игоря. Ежегодно весной русь (ро-

сы) собирает ладьи-однодеревки, которые приводят на Днепр и продают славяне из Новгорода, Смоленска, Лю-беча, Чернигова и Вышгорода. Однодеревки сходятся в крепости Киева, называемой Самватас (видимо, еврейско-хазарский ойконим); в июне росы по Днепру отправляются в Византию. Зимой "все росы" (ср. "всю русь" в ПВЛ) выходят со своими архонтами из Киева в полюдье и кормятся у славянских племен - древлян, дреговичей, кривичей, северян и других. Славяне названы Константином "пактиотами" - данниками - росов, но из текста видно, что речь идет не только о дани (кормлении), но и об "обмене услугами" - продаже однодеревок. Так или иначе даннические отношения - "пакт" - и во времена Игоря основывались, судя по всему, на договоре. Нарушение этого договора привело к гибели Игоря в 945 г.: древляне, с которых князь дважды хотел собрать дань, восстали и казнили Игоря (по летописи, они назвали князя "волком", - традиционное название преступника у многих европейских народов - см. главу 4, § 3 данной главы). Прав был Б.А.Рыбаков [1982. С. 319 и ел.], непосредственно связавший внешние - торговые и военные - предприятия Руси в X в. с внутригосударственной системой полюдья: без этой базы никакие походы не были бы возможны. Тот же автор обратил внимание на связь списка городов, откуда приходили к росам однодеревки, с перечнем славянских племен-пактиотов: Смоленск - центр кривичей, Чернигов (и Любеч) - город северян. Норманны, считал Б.А.Рыбаков, не смогли овладеть славянскими городами (за исключением Киева, захваченного на короткий срок Олегом): недаром Олег останавливается перед захватом не в самом городе, а на урочище Угорском, к югу от Киева, прикидывается купцом - "подугорским гостем". Под Смоленском, поворотным пунктом полюдья, маршрут которого реконструирован Рыбаковым, расположен крупнейший древнерусский курганный некрополь и поселение, которые этот исследователь считал остатками дружинного "лагеря-города", -Гнездово. Хотя соотношение Гнездова и Смоленска (в котором известны лишь единичные находки X в.) дискутируется, в целом ситуация на Руси в X в. действительно характеризуется определенным "дуализмом" дружинных и

городских центров: Новгород в X в. сосуществует с соседним Городищем - древней резиденцией русских князей [Носов, 1990], под Черниговом располагается относительно небольшое, но яркое по культуре поселение (и некрополь) в Шестовице; в Верхнем Поволжье некрополи и поселения с "дружинными древностями" располагаются в непосредственной близости от Волги (вокруг будущего Ярославля), в отличие от городов - Ростова и Суздаля, стоящих "в глубинке", на ответвлениях Волжского торгового пути.

Все эти некрополи и поселения, расцвет которых приходится на середину - вторую половину X в., объединяются характерными этнокультурными чертами: 1) они развиваются под сильнейшим воздействием скандинавской культуры эпохи викингов - "местные" традиции в их быте связаны по преимуществу с керамическим производством, домостроительством, деталями костюма, общими для всей Восточной Европы; 2) наиболее яркие, прежде всего погребальные, комплексы, содержащие наборы вооружения, со сложным обрядом и т.п. указывают на принадлежность социальных верхов, обитавших на перечисленных поселениях, к дружине; 3) связи указанных памятников не замыкаются на Скандинавии - они ориентированы и на Восток в самом широком смысле (находки арабских и византийских монет и других предметов импорта сочетаются с салтовской - "хазарской" - ременной гарнитурой, предметами вооружения и даже обрядами, характерными для степняков (о чем специально - ниже); 4) наконец, связи этих памятников направлены отнюдь не только вовне - они имеют достаточно отчетливый внутригосударственный, внут-рирусский характер (см. главу 5).

Самые большие курганы Гнездова, с характерными для Скандинавии (и древнейшей руси) обрядами сожжения в ладье и т.п., имеют ближайшие аналогии не на севере Европы, а в Чернигове, где при сооружении таких же больших курганов практиковался идентичный обряд погребального пира вокруг ритуальных котлов. Территории кривичей (где расположено Гнездово) и северян (Чернигов) были связаны системой полюдья - очевидно, что и представители дружинных верхов, контролирующих сбор дани, были связаны едиными традициями, а возможно, и родством. Эти

связи усиливаются с распространением дружинного обряда ингумации в камерных гробницах: этот обряд характе рен для некрополя самого Киева, Шестовицы и вообще Черниговщины, а в последние годы камерные гробниц; открыты также в Гнездове и Тимереве (Верхнее Повод жье), во Пскове и др. пунктах. Возникновение самого об ряда связывают с норманнами - недаром древнейшая камерная гробница на Руси (конец IX в.) открыта в Ладоге главных "воротах" Варяжского моря, - но развивается о под воздействием восточноевропейских традиций и распространяется во второй половине X в.: гнездовские и тиме ревские камеры датируются 70-ми гг. В Среднем Подне провье ареал камерных гробниц [Моця, 1990] совпадает с территорией Русской земли, подвластной киевским князьям со времен Олега.

§ 2. Русская дружица и Русская земля в Среднем Поднепровье

Перечисленные древнерусские памятники X в. интерпретируются по-разному - одни ("норманисты") считают их свидетельством скандинавской колонизации, другие -"местными" торговыми центрами. Присутствие на этих поселениях дружинников скандинавского происхождения - руси - заставляет внимательнее отнестись к данным аутентичных источников X в., прежде всего, трактата Константина Багрянородного: в середине X в. "росы" еще сохраняли скандинавскую лексику (судя по противопоставлению "росских" и "славянских" названий днепровских порогов). Эти памятники, таким образом, могли быть связаны с деятельностью дружины "росов" - руси. Наиболее очевидными эти связи становятся с распространением камерных гробниц, после того как общерусское полюдье претерпевает кризис (восстание древлян и казнь Игоря). Последующие события позволяют прояснить основные функции "дружинных" поселений.

Вдова Игоря Ольга расправляется с древлянами, но после этого проводит реформу - устанавливает фиксированную дань и систему погостов - пунктов, куда свозится

дань. В эпоху Ольги, по данным археологии, действительно расширяется сеть поселений, которые можно отождествить с погостами, и упрочивается связь старых дружинных "станов" с Киевом. Об этой связи свидетельствует, в частности, характерная трансформация обряда погребения в камере: традиционным для Скандинавии было размещение коня в ногах погребенного, но в ряде комплексов Киева, Черниговщины и Гнездова кони помещены сбоку, как было принято у кочевников.

О связи русской (и шире - русско-"варяжской") дружинной культуры с кочевым миром уже говорилось - салтовские поясные наборы, упряжь, некоторые виды вооружения были заимствованы на Руси и восприняты (при ее посредстве) в Скандинавии. Но влияния в обрядовой сфере не могли быть чисто "внешними": об этом свидетельствует, в частности, обряд и инвентарь самого большого русского кургана - Черной могилы в Чернигове. Этот курган датируется 60-ми гг. X в., временем князя Святослава; о его принадлежности знатному русскому дружиннику скандинавского происхождения свидетельствует и упомянутый ритуальный котел, и расчищенная недавно статуэтка скандинавского сидячего божка, игральные фишки и т.п. Однако замечательные (и древнейшие) памятники русского прикладного искусства - оковки питьевых рогов - свидетельствуют о "восточном" влиянии. Особенно показателен мотив состязания двух лучников - простоволосого и с волосами, заплетенными в косу: мотив, видимо, связан с сюжетом борьбы за власть "священного царя" -кагана (см. гл. 6). Питьевые рога входили в комплекс, связанный с погребальным пиром, - располагались под двумя кольчугами и шлемами рядом с котлом и бронзовым идольчиком: по ритуалу этот комплекс можно было бы считать "варяжским". Но сам комплекс был помещен не на кострище, где была совершена кремация, а на вершине первичной насыпи (накрытой при досыпке кургана глиняной "шапкой") - ритуал, свойственный именно черниговским кУрганам. Кроме того, на самом кострище прочее оружие "" 2 меча, 2 копья, сабля и др., конская упряжь - были сложены в груду: ритуал, не свойственный норманнам, но известный по другим большим черниговским курганам - Гуль-

100

бищу и кургану "княжны Черны" (где груды вооружения помещались на вершине первичной насыпи). П.Н.Третьяков указал на аналогии этим ритуалам в салтовских древностях и более ранних (упомянутых выше) памятниках типа комплекса у с.Вознесенка.

Представляется, что дело здесь не просто в традиционной полиэтничности дружинной культуры. В сооружении больших курганов должны были принимать участие многие жители Чернигова, но очевидно, что и к совершению ритуалов были допущены не только собственно русские дружинники: обряды с оружием совершали люди, знакомые с салтовскими (хазарскими) обычаями и, видимо, считавшие их "своими". То же обстоятельство следует иметь в виду и при интерпретации обрядности камерных гробниц с конями, расположенных в соответствии с кочевническими обычаями на юге Руси и в Гнездове (в последних работах исследователи Гнездова предполагают присутствие там выходцев из Хазарии [Авдусин, Пушкина, 1982]). Выходцы из Хазарии и - шире - кочевого мира степей (в IX-X вв. это венгры и печенеги), очевидно, наряду с норманнами входили в русскую дружину и принимали участие в формировании ее культуры (об этом свидетельствуют и данные антропологии - Алексеева, 1974).

Собственно говоря, присутствие выходцев из Хазарии в русских городах - факт вполне естественный и подтверждаемый письменными источниками. Помимо знаменитого письма X в. из Киева, написанного членами еврейско-хазарской общины и имевшего "резолюцию" хазарского чиновника, в самой летописи при описании договора Игоря с греками (944 г.) упомянуты "Козаре" - видимо, квартал в древнем Киеве, где располагалась и христианская церковь Ильи - "мнози бо беша варязи христеяни" [ПВЛ. I. С. 39]. Нет ничего удивительного, что в Чернигове, центре Северской земли, платившей, как и Полянский Киев, дань хазарам, было хазарское (салтовское) население. Существенно, во-первых, что это население принимало участие в ритуалах господствующего слоя Руси, - а господствующий слой воспринимал "хазарские ритуалы" (причем, очевидно, ритуалы "царские" - напомним о претензиях русских князей на титул кагана). Во-вторых, присутствие в

101

Чернигове выходцев из Хазарии, видимо, объясняет не только этнокультурную, но и политическую ситуацию в се-верянской земле: дело в том, что, несмотря на очевидное господство в Чернигове русской дружины, подвластной киевскому князю3, в 16 км к юго-западу от города (в киевском направлении) по Десне расположен погост в Шестовице - дополнительный контрольный пункт возле центра Северской земли.

Как уже говорилось, камерные гробницы русских дружинников X в. располагаются точно в пределах Русской земли, занятой некогда волынцевской культурой. Погребальные памятники дружины "отмечали" центры и границы формирующегося княжеского домена: недаром Начальная летопись так внимательно относится к курганам первых русских князей и их местоположению. Показательно в связи с этим, что собственно хазарские "дружинные" памятники в Среднем Поднепровье (Вознесенка и др.) располагались вне будущей Русской земли, в степи, а не на территориях плативших хазарам дань славян.

3 Погребенные в больших черниговских курганах не были князьями, как и погребенные в больших курганах Гнездова, - полюдье с северян и кривичей собирал киевский князь, в Чернигове и Гнездове, видимо, сидели его воеводы [см.: Петрухин, 1989].

102

§ 3. Варяги и хазары во второй половине X в.

Соперничество Руси и Хазарии продолжалось. После упомянутого разгрома Хлгу, по утверждению Кембриджского документа, русь попала "под власть хазар". О.Прицак склонен относить это известие к 20-м гг. X в., но оснований для пересмотра летописной истории нет: двойная неудача руси в Византии и на Каспии произошла в 40-е гг при Игоре, Неясно, был ли поход на Каспий Хлгу инспирирован Хазарией, но существенно, что в походе, по данным сирийского автора XIII в. Бар Гебрея, наряду с русью принимали участие аскалиба (славяне), аланы и лезгины А.П.Новосельцев [1988. С. 63] предполагает, что русь выступала в союзе с народами Северного Кавказа: отметим, что аланы составляли значительную часть населения Хазарии и обитали не только на Северном Кавказе, но и в лесостепи, на Дону и Северском Донце - им приписывается лесостепной вариант салтовской культуры; здесь практиковался и известный в Северской земле обычай складывания оружия и упряжи в груду. Само название славянского племени "северяне" (ср. Северский Донец и т п.), очевидно, имеет иранское происхождение [Иванов. Топоров, 1980. С. 30]. Черниговская (Северская) земля в XI и даже в ХП в. сохраняла традиционные связи с Хазарией (ср. поход Игоря, князя Новгород-Северского, с целью "поискати града Тьмутороканя") и Северным Кавказом. Но неудачи походов 40-х гг. X в., видимо, давали повод хазарам считать русь покорной их власти4.

Тем временем Ольга, дав фиксированные "уроки и уставы" подвластным славянским племенам, как и Олег, активизирует византийскую политику, принимает крещение (в Царьграде?). В русле провизантийской политики действует первоначально и Святослав, что, очевидно, развязывает ему руки на Востоке. А.Н.Сахаров [1982. С. 69-97] отмечает, что в 964 г., когда русский вспомогательный отряд (в соответствии с договором 944 г.) сражается на стороне гре-

^ Ал-Масуди сообщает в середине X в. о руси и славянах, служащих в войске хазарского царя [Новосельцев, 1990].

103

ков в Сицилии, Святослав идет в поход на вятичей - последнее славянское племя, остающееся под властью Хазарии. Археологическими свидетельствами его похода считаются следы пожаров на городище Горналь на р.Псел (окраинное роменское городище за пределами "Русской земли") и на городище у с.Супруты на р.Упе, притоке Оки [Шинаков, 1987; Изюмова, 1989. С. 213]. Супруты - вятичский центр, с IX в. связанный, судя по находкам кладов и отдельных вещей, как с Хазарией, так и с Севером Европы. Салтовские вещи обнаружены и на городище Горналь. Выше по р.Псел появляется некрополь конца X-XI вв. с дружинными курганами в Гочеве [Алешковский, 1960. С. 83, 85, 89].

Понимание последующих событий во многом зависит от чтения летописи. Как уже говорилось, разбивка начального текста на погодные записи проводилась в несколько этапов, часто искусственно: ранние известия записывались в хронографической манере, когда под одним годом помещались события нескольких лет. Так и с первым походом Святослава: под 964 г. сначала описан характер князя, затем сразу - поход. "Иде на Оку и на Волгу, и налезе вятичи и рече вятичем: "Кому дань даете?" Они же реша: "Ко-заром"...(965 г.) Иде Святослав на козары; слышавше же козари изидоша противу с князем своим каганом... одоле Святослав козаром и град их (и) Белу Вежу взя. И ясы победи и касогы (966 г.). Вятичи победи Святослав и дань на них възложи". При разбивке на годы получается, что Святослав совершал ежегодные походы. Но уже из зачина, где говорится, что князь пошел на Оку и Волгу, ясно, что имеется в виду один поход - на Волге жили булгары и хазары, а не вятичи. Узнав о том, что вятичи подчинены хазарам, князь двинулся на Волгу на хазар и там сразился с самим каганом, взял их град (столицу Атил?) и Белую Вежу (Саркел - уже на Дону!), победив ясов (аланов) и касогов. В Ипатьевском списке добавлено, что князь "приде к Киеву", в НПЛ - что Святослав "приведе" (подчинил) к Киеву ясов и касогов; видимо, тогда под власть Киева попала Тмутаракань. Разгрому, судя по всему, подвергся домен кагана - "кочевье", описанное в письме царя Иосифа', с Сар-келом на западном рубеже и Итилем (Атил) - зимовищем [Плетнева, 1986. С. 49-50]. Стало быть, князь совершил,

104

по летописи, круговой поход по владениям хазар, пройдя с нижней Волги на Дон, и вернулся в Киев [ср. Артамонов, 1962. С. 426-428]. Появлению последующей записи под 966 г. о втором походе Святослава на вятичей мы, видимо, обязаны также позднейшей разбивке текста "Начального свода". Видимо, поход, приведший к покорению вятичей -завершению дела, начатого, по летописи, при Рюрике и Олеге, - и разгрому Хазарии, был единым предприятием.

Нет оснований вслед за А.А.Шахматовым переиначивать маршрут Святослава, направляя князя не по Оке, а сразу на нижнюю Волгу: Ибн Хаукаль, описавший разгром каганата русью, подтверждает летописный маршрут - русь опустошила сначала город Болгар, землю буртасов, а затем другие города и Атил (Итиль). Тот же автор го

ворит, что русь отправилась "сразу после этого в страну ар-Рум (Византию) и ал-Андалус". Вряд ли здесь он мог путать Болгарию Волжско-Камскую и Дунайскую - пос

ледовательность военных действий руси у него совпадает с летописной. Не вполне совпадает хронология, но в летописи она условна (и вторична), а у Ибн Хаукаля (согласно тому же Бартольду) относительна: разгром Хазарии и поход на Рум он относит к 358 году хиджры (ноябрь 968 - ноябрь 969 г.), по византийским источникам, Святослав появился на Дунае в августе 968 г. (а не в 967, как в летописи). В 969 г. князь не мог пойти на Хазарию, так как в июле - августе был уже в Болгарии (летопись, при разбивке начального текста на даты, отнесла этот поход к 970 г.), а до того он отгонял осадивших Киев печенегов.

Исследователи, предполагавшие два похода руси на Хазарию в 965 и 968/969 гг., были сбиты с толку условными летописными датами: ни летопись, ни другие источники не дают оснований для выделения двух походов. Предположение о том, что поход руси в 969 г. - это самостоятельное предприятие норманнов, справедливо было отвергнуто еще М.И.Артамоновым: во второй половине X в. ар-рус - это уже безусловно выходцы из Киевской Руси.

Уже славянское имя князя - Святослав - равно как и отсутствие в описании его войска, как в византийском, так и в летописном, противопоставления руси ("росов") и славян свидетельствуют, наряду с данными археологии, об

105

интеграции руси в восточнославянское общество. При этом летописное описание "кочевнического" быта князя в походах и его облика (у Льва Диакона) свидетельствуют о восприятии князем (и дружиной) традиций степняков.

Во второй половине X в. Русь - государство в Восточной Европе, стремящееся унаследовать и расширить власть своих предшественников: двойная цель внешней политики Святослава - утверждение на Дунае, официальной границе Византии (одна из парадигм русской государственной истории), и устранение главного соперника на Востоке -Хазарского каганата, -"как видим, превышала задачи объединения восточнославянских земель. Варяги привлекались русскими князьями, прежде всего, для далеких походов. В этом отношении сведения о походе на Рум и ал-Андалус, совершенном, по Ибн Хаукалю, русью немедленно после разгрома Хазарии, напоминает о раннем походе ар-рус -норманнов - на Севилью в 844 г. Правда, В.В.Бартольд [1963. С. 850] считал, что это - случайное совпадение: арабский автор "произвольно связал между собой такие события, как поход русов на Итиль и Семендер и поход норманнов к берегам Испании" (в Галисию) в 970 г.; кроме того, норманнские рейды на Испанию были совершены также в 966 и 968 гг. (когда русь появилась на Балканах). Однако в описании ПВЛ путь "из варяг в греки и из грек" как раз огибал Европейский континент и, видимо, был привычным и для руси, и для варягов. Так или иначе, поход на Хазарию Святослав должен был совершить, по всей вероятности, до середины лета 968 г. (Б.А.Рыбаков вслед за летописцем предполагает, что на его осуществление понадобилось не менее 3 лет - с зимовками на Волге и Северном Кавказе).

Для понимания дальнейшей истории русско-хазарских отношений существенны данные восточных авторов о пребывании руси на нижней Волге (оттуда уже в 980-е гг. призвал русь в Дербент местный правитель); впрочем, факт этот не столь уж удивителен, если вспомнить о существовании русской и славянской общин в Атиле еще в Средине X в. (по ал-Масуди). Во всяком случае, Саркел ~ Белая Вежа и Тмутаракань становятся русскими городами. Ремарка летописца конца XI - начала XII в. - "во-

106

лодеют бо козары русьскии князи и до днешнего дне" -имела все основания.

После поражения Святослава на Дунае, где, по летописи, князь хотел, в соответствии со "славянской идеей", утвердить центр своей земли, с упрочением Древнерусского государства и новым пониманием его внешних и внутренних целей при Владимире меняется отношение к экзогенным факторам государственного развития - в том числе к варягам и хазарам (равно как и к Византии). Русские князья не раз призывали варягов из-за моря, и те вливались в их дружину (русь), но при Владимире произошел конфликт с варягами, демонстрирующий перемены в их положении. В 980 г. при помощи варягов Владимир, княживший в Новгороде, захватывает Киев. Варяги требуют откуп с захваченного города (ср. "устав" Олега). Владимир тянет время, обещая собрать деньги, а когда варяги понимают, что откупа им не будет, и просятся на Царьград, князь отправляет с ними послание императору, где советует не держать наемников в столице. Сам он также отбирает среди варягов "мужей добрых, смысленых и храбрых" и раздает им грады [ПВЛ. I. С. 56]. Дело здесь не только в изменившемся отношении русского князя к варягам как к "чужакам", - дело и в возросшем значении русских городов (в данном случае, Киева), что ясно из последующего решительного шага Владимира - новой общегосударственной реформы, последовавшей сразу за крещением Руси в 988 г.

Прежние "уставы" Олега, Игоря и Ольги поддерживали систему погостов для сбора дани. В 988 г. Владимир раздал сыновьям города - Новгород, Полоцк, Туров, Ростов, Муром, Тмутаракань и др. [ПВЛ. I. С. 83]. Сеть погостов отмирает, княжеская власть упрочивается непосредственно в русских городах (см. гл. 5).

Этому "базисному" социально-экономическому (и политическому) аспекту развития древнерусской культуры соответствовали перемены в духовной жизни общества, завершившиеся крещением Руси. Однако перед крещением Владимир совершает попытку "реформировать" язычество. Утвердившись в Киеве и выяснив отношения с варягами, Владимир учреждает "пантеон": "постави кумиры на холму /.../ Перуна /.../и Хърса, Дажьбога и Стрибога и

107

Симаргла и Мокошь" [ПВЛ. I. С. 56]. Исследователи давно обратили внимание на то, что в пантеоне нет "варяжских" божеств: "варяжская" русь, судя по договорам с греками, начиная с Олега, клялась славянским Перуном по "русскому закону". Дело здесь не только в известной восприимчивости викингов к местным культам, но и во вполне определенной ориентации на славянские обычаи и язык, необходимые в отношениях с Византией и Халифатом (ср. данные Ибн Хордадбеха о том, что переводчиками ар-рус уже в IX в. были славяне). Обращает на себя внимание, особенно в последнее время, тот факт, что летописный список "Владимировых богов" лишь "окаймлен" собственно славянскими божествами (Перун и Мокошь), прочие же, по наблюдениям В.Н.Толорова (1989) и других исследователей, относятся к иранским (Хоре) или могут рассматриваться как славянские "кальки" с индоиранского (ср. также давнее сопоставление Симаргла с иранским Сэнмурвом). В этом нет ничего удивительного - иранский этнокультурный компонент (как уже говорилось) был достаточно силен и в самом Киеве, и в Северской земле, и в салтовской культуре; собственно хазарская культура также развивалась под сильнейшим воздействием иранской традиции; происхождение самого имени рода Ашина (а может быть, и этнонима "хазары"), искусство, восходящее к сасанидско-му (а некоторые мотивы - к древнеиранскому и скифскому - см. главу 6) и т.д. указывают на вековое воздействие иранской цивилизации. Включение в древнерусский пантеон иранских (славяно-иранских) божеств связано с этим воздействием, не в последнюю очередь - с хазарским наследием: под контролем Руси оставались Саркел - Белая Вежа и Тмутаракань, - там князь посадил своего сына Мстислава.

Этот "тмутараканский" (хазарский) фактор играл некоторую роль в истории Руси и в XI в. (и, судя по "Слову о полку Игореве", в XII в.): во время усобиц после смерти Владимира Мстислав приходил с дружиной из хазар и касогов на Ярослава, тот с призванными из-за моря варягами потерпел поражение, но Мстислав уступил Киев "старейшему", а сам обосновался в Чернигове. Русская земля была поделена "по Днепру", что, видимо, также бы-

108

ло обусловлено хазарским наследием, но сами хазары превратились из внешнего во "внутригосударственный" фактор. Последний раз они упомянуты в ПВЛ под 1089 г. -князь Олег расправился с ними в Тмутаракани.

Активная роль варягов, по летописи, завершилась еще ранее: в 1043 г. был совершен последний поход на Царь-град. В дружине Владимира Ярославича были варяги, но они - и их цели уже противопоставлены руси: русь хочет (как обычно) заключить выгодный мирный договор, остановившись на Дунае, варяги - грабить Царьград. Поход кончается неудачно из-за алчности варягов.

§ 4. Социальная лексика и состав русской дружины

Снижение роли экзогенных факторов - варяжского и хазарского - в процессе становления и усиления Русского государства естественно. Противоестественно, однако, стремление принизить эту роль на ранних этапах становления русской государственности. Договорные отношения славян и руси, равно как и "хазарское наследие" на юге Руси стали важнейшими структурообразующими факторами формирования русского государства. Славяно-варяжский (В.Т.Пашуто) и славяно-хазарский синтез осуществлялись на восточнославянской почве, основой государственности стали восточнославянские города, но структура господствующего слоя, прежде всего княжеской дружины, навсегда запечатлела следы "синтеза". Дружинное название "русь" распространяется на территорию всего государства; княжеским доменом - Русской землей в узком смысле - становится территория, с которой брали дань хазары. Правители государства - включая Владимира Святого и Ярослава Мудрого - наряду с праславянским титулом "князь" носили титул "каган". В дружинной лексике также чередуются славянские, тюркские и скандинавские термины как этнокультурные элементы в материальной культуре.

Более того, эта традиция получила специфически русское развитие в дружинной среде, как в сфере обряда (в том числе погребального, с формированием специфически

109

русских восточноевропейских ритуалов), так и в собственно социальной сфере. Так, слово "варяг", обозначавшее скандинава, принятого на службу по договору, возникло, очевидно, в древнерусской скандинавоязычной среде - среди собственно руси: Игорь, по летописи, впервые призвал варягов на помощь после неудачного похода руси на греков в 941 г, Видимо, с этого времени словом "варяг" стали обозначать на Руси скандинавов вообще, в отличие от собственно руси, дружины русского князя, имеющей скандинавское происхождение [Мельникова, Петрухин, 1994]. Одновременно договорные отношения со славянами, участие в славянской системе полюдья, кормления, "гоще-ния" на погостах не могло не воздействовать на собственно дружинную лексику руси и должно было привести к раннему восприятию славянской социальной терминологии, отраженной, в частности, в летописи. В тексте самой легенды о призвании князей НПЛ слова "вся русь" заменены на слова "дружина многа"; замена могла быть поздней (относиться ко времени составления НПЛ), но восприятие самого термина, судя по традиционному мотиву совещания князя (Игоря, Святослава и т.д.) со своей дружиной, могло быть достаточно ранним. Дружинники Олега, носящие скандинавские имена, но клянущиеся по русскому закону Перуном и Волосом, названы в этом "правовом" тексте мужами. Ранее, под 882 г., говорится, что мужи Олега (варяги и словене) прозвались в Киеве русью. Мужами названы "слы и гостье" Игоря, заключавшие договор 944 г. В другом "правовом" тексте, связанном со сбором полюдья, "рекоша дружина Игореви: "Отроци Свеньлъжи изодели-ся суть оружьем и порты, а мы нази. Пойди, княже, с нами в дань, да и ты добудеши и мы". И послуша их Игорь, иде в дерева в дань /.../ и насиляше им и мужи его" [ПВЛ. I. С 39]. Здесь дружина князя Игоря названа мужами, дружинники воеводы Свенельда - отроками: это различение, видимо, неслучайно - отроками именовались и дружинники воеводы более позднего времени - Яна Вышатича [ПВЛ. I- 1071 г.]. Но и сама лексика, выделение мужей и отроков в дружине, весьма архаична и свойственна славянской (праславянской) традиции [Иванов, Топоров, 1984]. Наконец, в наиболее раннем летописном известии о руси, непо-

110

средственно примыкающем к легенде о призвании князей, говорится о том, что у Рюрика были "два мужа, не племени его, но боярина" (Аскольд и Дир - ПВЛ. I. С. 18).

Само по себе это сопоставление - муж (княжой муж) - боярин - характерно для древнерусских источников [Ключевский. Т. VI. С. 108-109; Львов, 1975. С. 212; Свердлов, 1983. С. 199-203]; от имени "великих князь и великих бояр" заключается договор 911 г. мужами Олега, "великий князь" Игорь "и князи и боляри его и людье вси рустии" упоминаются в преамбуле договора 944 г., "бояре и русь вся" - в договоре Святослава с греками 971 г. Насколько аутентичной можно считать эгу договорную лексику, и не зависела ли она от работы позднейших переводчиков договоров и т.п. [ср. Ловмяньский, 1978; Завадская, 1990]?

Само слово "боярин, (болярин)" - тюркское заимствование, при этом традиционное возведение его к болгарскому источнику не вполне удовлетворительно, слово имеет более широкие тюркские параллели [Фасмер. Т. 1. С. 203-204; Менгес, 1979. С. 83-87; Львов, 1975. С. 215-217]. Когда оно могло быть воспринято славяно-русской средой? Наиболее очевидным тюркское влияние было при Святославе - об этом свидетельствует быт и даже внешний облик князя (тюркская прическа и т.п. в описании Льва Диакона и ПВЛ): в эпоху Святослава широко распространяются в дружинной среде и другие тюркские обычаи. Это естественно, ибо именно этот князь наиболее последовательно реализовал давний претензии русских правителей на хазарское наследие, разгромив самый каганат. Но вместе с тем нельзя не напомнить, что русские князья восприняли титул "хакан" еще в IX в. - он сохранялся киевскими князьями вплоть до Ярослава Мудрого. Когда на протяжении первых двух столетий славяно-русско-тюркских контактов был воспринят термин "бояре" для обозначения высшей знати, сказать трудно, но в систему социальной (дружинной) лексики он вписывается, по крайней мере, в эпоху Святослава. Князь посылает к императору в качестве послов "лучших мужей", в тексте же договора говорится о "боярах и руси всей". Очевидно, что мужи - бояре (боляре) относятся к высшей, наиболее приближенной к князю старшей дружине, отроки - к младшей [Ключев-

111

ский. Т. VI. С, 108-109; Свердлов, 1983. С. 44-48]. Такое различение старшей и младшей частей, "мужей" и "отроков" в дружине русов проводится уже у Ибн Фадлана, видевшего эту дружину в Болгарии на Волге в 920/921 г. [Калинина, 1992].

В полном виде иерархия русской дружины описывается в летописи в связи с эпохой князя Владимира; князь "пакы творяше людем своим: по вся неделя устави на дворе в гридь-нице пир творити и приходити боляром и гридем, и съць-скым, и десяцьскым, и нарочитым мужем" [ПВЛ. I. С. 86].

В списке дружинников - "людей" Владимира представлены все этнокультурные компоненты, присущие древнерусской дружинной культуре: боляре; гридь - специализированный термин скандинавского происхождения, обозначающий именно боевую дружину, телохранителей князя [Фасмер. Т. 1. С. 458; СРЯ XI-XIV вв. Вып. 2. С. 389]; сотские, десятские, нарочитые мужи - славянская терминология (имеющая и книжные параллели - ср. Завадская, 1990). Б.Д.Греков заметил, что гридь и гридница упоминаются в связи с Киевом единственный раз, при описании пиров Владимира: он считал, что эта скандинавская терминология занесена из Новгорода варягами Владимира [Греков, 1959. С. 278]. Действительно, следующее известие, поминающее гридей, связано с Новгородом, где Ярослав раздает им тысячу гривен, а в Киев отцу посылает две тысячи [ПВЛ. I. С. 88-89]. Судя по тому, что гриди здесь - дружина сына киевского князя, можно предполагать, что бояре Владимира отличались от гридей как старшая дружина от младшей: для позднейшей традиции характерно упоминание гридей (гридьбы) вслед за боярами (огнищанами: ср. ПСРЛ. Т. 1. Стб. 380; СлРЯ. Вып. 1. С. 389; Насонов, 1951. С. 43^4).

Существенно, что при широком наборе дружинных терминов в списке Владимировых "людей" отсутствует сама русь, упоминаемая еще в договоре Святослава. Очевидно, что в Киеве и вообще на юге это слово в эпоху Владимира уже имело "расширительный" смысл: "Русская земля" понималась как хороним уже в договорах с греками Олега и Игоря; в этническом смысле к русским людям, во всяком случае, при Владимире, относились и представители

112

тех племен, которых он поселил в южнорусских городах: среди них были "муже лучшие /.../ от словен, и от кри-вичь, и от чюди, и от вятичь /.../ бе бо рать от печенег" [ПВЛ. I.' С. 83]. Войско, которое вывел Владимир против печенегов в 992 г., называлось, как и разноплеменные воинства первых русских князей, русью, но собственно княжеская дружина, очевидно, должна была описываться уже специализированными терминами,

Несколько иной была ситуация на севере, в Новгороде, о чем можно судить уже по событиям эпохи Ярослава. После того как князь с помощью новгородцев утверждается в Киеве, он дает им "Русскую правду". В первой же главе словенин-новгородец уравнивается в правах с русином [ПРП. Вып. 1. С. 77]: в случае убийства "аще будеть русин, любо гридин, любо купчина, любо ябетник, любо мечник, аще изъгои будеть, либо Словении, то 40 гривен положити на нь". Кого следует понимать под русином? С.В.Юшков считал, что горожанина, в отличие от сельского жителя словенина; М.Н.Тихомиров думал, что киевлянин таким образом противопоставлен новгородцу. Понимание первой статьи во многом зависит от того, считать ли перечень социальных рангов, приведенный вслед за поминанием русина, вставкой [ср. Черепнин, 1965. С. 133-134], фрагментом, не имеющим прямого отношения к руси [Ловмяньский, 1985. С. 202-203], или видеть в этом списке детализацию понятия "русин" [Лебедев, 1987]. Очевидно, правы А.А.Зимин [ср. ПРП. Вып. 1. С. 86] и Г.С.Лебедев, считающие, что гридин, купчина, мечник, а возможно, и изгой относятся к собирательному понятию "русин" (ср. "вся русь" и т.п.) - вынесение собирательного понятия в начало списка вообще характерно для средневековых текстов. Речь, таким образом, идет о княжеской дружине, прежде всего - о княжеской администрации: те же этнокультурные компоненты, характерные для Севера Восточной Европы, присутствуют в списке - скандинавская терминология (см. о слове "ябетник" - Фасмер. Т. 4. С. 538-539) сочетается со славянской.

Однако, как верно отмечал еще Л.В.Черепнин [1965. С. 133-134], однозначного противопоставления княжеской киевской дружины новгородцам в Русской правде нет: к ру-

113

синам могли принадлежать и дружинники новгородского происхождения. Это было подтверждено данными новгородских раскопок, блестяще интерпретированными В.Л.Яниным: в частности, на одной из цилиндрических деревянных пломб (из напластований 973-1051 гг.), которыми запечатывались мешки с данью, собранной на Новгородчине, наряду с княжеским знаком и мечом была вырезана надпись, поминающая мечника - представителя младшей дружины. Находки пломб на новгородских усадьбах свидетельствуют об активном участии самих новгородцев (прежде всего -боярской знати: в Правде Ярославичей упоминается уже тиун боярский) в сборе и распределении дани [Янин, 1982].

Более того, о широком значении термина "русин", означающего отнюдь не только киевского дружинника, свидетельствует то, что и сама "грамота", данная Ярославом новгородцам, называется "Правда рускаа" [НПЛ. С. 176]. Это подтверждало вхождение Новгорода в правовую сферу - и территорию - Русского государства. Об этом вхождении Новгородской земли в Русскую землю в широком смысле свидетельствуют и ранние источники, в том числе Константин Багрянородный, относивший Новгород/Немо-гард к внешней Росии (см. главу 2, § 4). К еще более ранней эпохе относится свидетельство ПВЛ об уставе, данном утвердившимся в Киеве Олегом новогородцам, которые должны были платить дань варягам "мира деля".

Главной силой, реализующей и сохраняющей эту правовую традицию, была княжеская власть и дружина: очевидно, что из этого источника активно черпали информацию составители летописи (среди информаторов был упомянутый воевода Ян Вышатич; составитель ПВЛ пользовался также княжеским архивом, откуда он получил тексты договоров с греками). В процессе утверждения и расширения договорных отношений между русью и славянами - окняжения племенных территорий - имя "Русь" распространилось на подвластные князю земли и воспринималось там, прежде всего, в качестве политонима, чему способствовала исходная социальная окраска слова "русь" как обозначения княжеской дружины. Распространение этого названия одновременно перекрывало и разрушало племенные традиции.

114

Одновременно русская дружина интенсивно впитывала различные этнокультурные импульсы, прежде всего - славянские, ассимилируясь в славянской (восточноевропейской) среде. При этом на славянскую архаическую (половозрастную) социальную лексику (мужи/отроки и т.п.) наслоилась иноязычная (бояре/гриди), основанная на том же различении старшей и младшей дружины. Показательно, что эти заимствованные социальные термины, воспринятые славяно-русской средой, прочно закрепились в древнерусской традиции: они были необходимы для строительства новых "надплеменных" государственных отношений настолько же, насколько необходим был объединяющий все подвластные новому государству структуры термин "Русь".

Показательно также, что заимствования в сфере социальной лексики и т.п. не зависели прямо от "физического" присутствия носителей той или иной традиции среди представителей заимствующей стороны: конечно, присутствие норманнов в русской дружине X в. ощутимо несравненно больше, чем присутствие "хазар" (выходцев из степи), но "хазарские" заимствования относились как раз к обозначению высших социальных рангов (каган, бояре), в то время как скандинавские были связаны с младшей дружиной (и дружиной в целом -русь). Видимо, хазарская традиция была актуальна для Руси не только в связи с претензиями на хазарское наследие, но и в связи с тем опытом государственного строительства, который позволил хазарам объединить разноэтничные земли [о том, насколько осознанным было стремление к синтезу различных этнокультурных традиций у правителей раннего средневековья см., например, Ле Гофф, 1992. С. 260].

Отношения участвующих в этнокультурном и государственном синтезе сторон, как мы видели, не сводились к "завоеванию" и "покорению". Для начала русской истории (и в летописном изображении, и в реконструируемых договорных отношениях руси и славян) характерно стремление к праву, правде, исчерпанию конфликтных ситуаций. Недаром "Русская правда" Ярослава, данная новгородцам после их конфликта с варягами, в первой же главе уравнивает в правах "русина" - княжеского дружинника -

115

и "словенина": варяги в последующих главах оказываются в положении заморских гостей, нуждающихся в специальной защите.

В этих противоречивых и исторически изменчивых отношениях с хазарами и варягами выкристаллизовывалось в IX-XI вв. самосознание собственно руси, русского народа. Объединению славянских племен, Новгорода и Киева, юд эгидой русских (варяжских по происхождению) князей способствовало, очевидно, то обстоятельство, что эти раз-зозненные и населившие Восточную Европу разными путями племена сохраняли общеславянское самосознание (напомним об общеславянском самоназвании славен новгородских). Эта же общеславянская основа способствовала распространению у восточных славян единого названия "русь". Славяне и русь - княжеская дружина - объединились в Среднем Поднепровье против хазар при Олеге. На славян и русскую дружину опирались Владимир и Ярослав Мудрый в решительные для Руси моменты истории: пришлые варяги становились враждебными чужаками. Наконец, славяне и русь объединялись в совместных походах на греков - внешние и внутренние факторы способствовали их консолидации в единый народ с единым самосознанием.

Можно скааать, что варяги и хазары целиком "реализовали" себя в ранней русской истории, приняв участие в этнокультурном синтезе, который привел к становлению Русского государства и культуры. Изучение исторических основ этого синтеза - задача, актуальная для понимания не только прошлого России.

Глава 4

К начальной истории Русского государства.

Князь и право.

Уже из предыдущей главы ясно, какое значение имело правовое урегулирование отношений между славянами, хазарами и варягами во внутренней жизни Русского государства, греками и русыо - во внешней политике. Само начало Русского государства связано в летописи с правовым актом - призванием князей.

§ 1. "Ряд" легенды о призвании варягов. Традиции древнерусского права и фольклор.

Призвание варяжских князей было, согласно летописи, осуществлено словенами, кривичами (и мерей) по ряду - по праву (добавлено в Ипатьевском списке ПВЛ). Ряд в древней Руси - традиционный договор "народа", "вольного (вечевого) города" с князем, который должен был "судить и рядить" по праву, как справедливо замечал В.Т.Пашуто [Пашуто, 1965. С. 34-35; ср. Мельникова, Пе-трухин, 1991]. Проблема, однако, заключается в том, как формулировки ряда попали в летопись - сохранила ли их традиция, или они были интерполированы летописцем начала XII в. в соответствии с современной ему практикой или даже по "социальному" заказу сына Владимира Мономаха Мстислава (его летописцу традиционно приписывается включение в летопись всей легенды о призвании). Определенные основания для таких предположений, безусловно, есть. Главным "противоречием" летописного текста, обнаруживавшим в глазах его критиков "искусственность" легенды о призвании, было сообщение об изгнании за море насильников-варягов, собиравших дань со словен, кривичей и мери: что заставило те же племена обратиться к тем же варягам с призванием? Рассказ об усобицах между освободившимися племенами и отсутствии у них "правды" выглядел слишком наивным, чтобы объяснить обращение к былым насильникам - его склонны были приписывать сочинительству [Рыдзевская, 1978. С. 165]. В.О.Ключевский стремился объяснить противоречие примерно так же, как это сделал летописец: "Туземцы прогнали пришельцев... - писал он, - и для обороны от их дальнейших нападений наняли партию других варягов, которых звали русью (разрядка моя - В.П.). Укрепившись в обороняемой стране, нарубив себе "городов"... наемные сторожа повели себя как завоеватели... Наше сказание о призвании князей поставило в тени второй момент и изъяснительно изложило первый как акт добровольной передачи власти иноземцам туземцами. Идея власти перенесена из второго момента, с почвы силы, в первый, на основу права, и вышла очень недурно комбинированная юридически постройка начала Русского государства" [Ключевский, 1987. С. 155]. Историк отрицал "народные" истоки легенды о призвании, считая ее летописной "притчей" о происхождении государства. "Искусственность" этой "притчи" в общем подтверждается и тем, что, согласно Шахматову и другим исследователям, отождествление призванных варягов с русью - поздняя вставка в текст легенды. Однако тогда возникает естественный вопрос: если легенда о призвании варягов - сочинение летописцев конца XI - начала XII вв., почему в этом сочинении исходно содержались противоречивые мотивы изгнания и призвания варягов? Ведь эти мотивы осознавались как противоречивые - иначе не понадобилась бы вставка -комментарий о варягах, называвшихся русью?

118

Отметим сразу, что в контексте международных отношений "эпохи викингов" изгнание и последующее призвание тех же варягов - кажущаяся проблема: правители разных стран призывали норманнов и заключали с ними соглашения о том, чтобы они защищали их земли от своих же соотечественников [Мельникова, Петрухин, 1991]. Значит ли это, что мотив усобиц, предшествующих призванию варягов, должен был лишь "закамуфлировать" варяжское завоевание? Существовала ли реальная договорная основа отношений древнейшей руси и славян, или летопись лишь "прикрывала" традиционным мотивом "общественного договора" процесс завоевания, и дань платилась варягам лишь в качестве откупа "мира деля"?

Такая постановка вопроса для раннефеодального периода представляется не вполне корректной. Государственная власть и воплощавшая эту власть княжеская дружина оказывались "завоевателями" формирующейся государственной территории вне зависимости от того, существовали ли принципиальные различия в этническом составе дружины и подвластных ей земель. Так, и в раннесредне-вековой Чехии дань именовалась tributum pads, то есть платилась "мира деля" [Пресняков, 1993. С. 323] (от нее шла десятина церкви, как и на Руси - см. Флоря 1992. С. 11 и ел.). Если мир и покупался подвластным княжеской дружине населением, то и дружина была заинтересована в мире, чтобы кормиться на подвластных землях, пользоваться услугами по поставке судов и т.п. Недаром лейтмотивом ранних летописных рассказов является конфликт князя и его дружины со славянскими (и другими) племенами и способы его правового разрешения: после изгнания варягов заключается "ряд" о призвании руси, после убийства Игоря Ольга устанавливает систему погостов и т.д.

Сравнительный анализ мотивов легенды о призвании варягов и др. традиций о призвании правителей (проводившийся начиная с Тиандера, 1915) в целом показал, что "варяжская" легенда вполне соответствует традиционному мифологическому сюжету о происхождении государственной власти, правящей династии и т.п.

Исследователи возводили легенду о призвании варягов к легенде о призвании саксов в Британию, опираясь на сов-

119

падение самих формул призвания. "Чудь, словени и кривичи и вси" говорят руси: "Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нет. Да поидети княжит и володети нами" [ПВЛ. С. 18]. В "Деяниях саксов" упоминается та же великая и обильная земля; послы бриттов говорят саксам: "Обширную, бескрайнюю свою страну, изобилующую разными благами [бритты] готовы вручить вашей власти" (Terram latam et spatiosam et omniam reram copia refertem vestrae mandant ditioni parere) [Видукинд I. 8]. Однако "англосаксонская" легенда не содержит мотива внутренних распрей: бриттам грозили "внешние" враги. Другую аналогию мотиву русской летописи указал Г.М.Барац [1913. С. 42-43]: согласно ветхозаветной I Книге Царств, состарившийся пророк Самуил поставил своих сыновей судьями над Израилем, но те судили неправедно: "И собрались все старейшины Израиля, и пришли к Самуилу [...] и сказали ему: вот, ты состарился, а сыновья твои не ходят путями твоими; итак, поставь над нами царя, чтобы он судил нас" [1-я Царств. 8. 4-5]. Самуил призывает на царство Саула1. Естественно, библейский сюжет призвания царя оказал существенное влияние на формирование раннеистори-ческих традиций, в т.ч. славянских. Согласно Козьме Пражскому, у чехов сначала также были судьи - Крок и его дочь Либуше, но неразумный народ требовал себе князя, и Либуше указала на пахаря Пршемысла. Послы от народа говорят ему: "Госпожа наша Либуше и весь наш народ просят тебя поскорей прийти и нам и принять на себя княжение" [Козьма I. 6]. Однако возводить весь сюжет призвания к Библии невозможно: так, мотив призвания пахаря, согласно комментаторам Козьмы, имеет античные истоки. Более того, обращение к традициям, не связанным явно или вообще изолированным от культур средиземноморско-европейского круга, показывает, что мотивы интересующе-

* Тот же автор [Барац, 1913. С. 45] указывает библейскую параллель и варианту варяжской легенды в НПЛ: там освободившиеся племена "начата владети сами собе и городы ставит И въсташа сами на ся воеват /.../ и въсташа град на град" [НПЛ. С. 106]. В пророчестве Исайи (XIX. 2) о распрях египтян говорится: "и будут сражаться /.../ друг против друга я город с городом". После распрей, согласно пророчеству, к египтянам явится "жестокий властитель".

120

го нас сюжета о призвании правителя создавали вполне определенную и непротиворечивую структуру.

Особое значение имеют параллели некоторым мотивам нашей легенды в фольклоре. В эрзянских песнях говорится о том, как верховный бог Нишке создал мордовский народ. "Тот народ сильно умножился. Семь поселений народились... Не распределить им леса, не разделить луга... Теперь они ругаются, дерутся" (ср. в ПВЛ: "и въста род на род, и быша у них усобице" и т.д.), так как "нет у эрзян держателя". По совету старейшин народ избирает достойного правителя, в ряде вариантов песен - пахаря Тюштяна, по слову которого сухая палка пускает ростки (полная аналогия Пржемыслу у Козьмы Пражского) и т.д. Тюштян -типичный культурный герой архаического эпоса [Маскаев, 1964. С. 180-185], если и допускать влияние книжной (славянской или библейской) традиции, то оно явно вторично.

Фольклорные истоки мотивов, используемых в ранне-исторических описаниях, - родовых неурядиц с последующим призванием правителя - становятся еще более очевидными в сравнении с данными такой отдаленной традиции, как корейская. В хронике XII в. "Самгук юса" рассказывается об основании государства Силла: "Старейшины шести родов, каждый с сыновьями и братьями сошлись ... и стали держать совет. Они сказали: "У нас нет государя, править народом некому. А люди забыли устои, и всяк творит, что вздумается. Давайте найдем достойного духом мужа и позовем его в государи, чтобы он основал царство и построил столицу" [Корейские предания. С. 44]. Далее следует миф о чудесном рождении - нахождении правителя.

Эти разительные параллели легенде о призвании варягов подтверждают ее фольклорные истоки и делают неубедительными любые (не основанные на прямых текстологических изысканиях) предположения об искусственности легенды.

Мотив "недостачи" (отсутствия порядка) и восполнения этой недостачи - один из универсальных этиологических мотивов фольклора, перешедших в раннеисторическую традицию.

Ближайшая в этом отношении параллель варяжской легенде содержится в той же ПВЛ: это рассказ (под 898 г.)

120

о призвании Кирилла и Мефодия. В нем уже бесспорно исторические лица получают функции культурных героев. Сказание посвящено включению "руси" в число славянских народов, обретших просвещение, т.е. вошедших в христианскую семью народов (см. 1). Три славянских князя, Ростислав, Святополк и Коцел, "послаша ко царю Михаилу, глаголюще: "Земля наша крещена и несть у нас учителя /../'Се слыша царь Михаил, и созва философы вся, и сказа им речи вся словенских князь". Те указали - избрали - Кирилла и Мефодия, которых и послали в славянскую землю [ПВЛ. I. С. 21-22]. Естественно, ставить легенду о призвании варягов в прямую зависимость от этого текста было бы столь же опрометчиво, как и возводить ее к англосаксонскому преданию или прямо к библейской традиции: налицо прежде всего общая "формульность", свойственная древнерусской, а может быть, и общеславянской традиции: ср. призвание Пржемысла. Недаром в "Житиях" Константина (XIV) и Мефодия (V) - очевидных источниках "Сказания о преложении книг" - мотив призвания связан не только с "учительством", наставлением в правой вере, но и с правдой-законом, который должен исполнить ("исправить") призванный учитель [ср. Флоря, 1981. С. 86, 96,147].

Однако очевидна тенденция, объединяющая оба пассажа ПВЛ: и в призвании варягов, и в призвании первоучителей инициатива принадлежит призывающей стороне - "славянству" (эта единая тенденция еще раз обнаруживает тщету поисков "двух концепций" начала русской истории в летописных текстах - ср. главу 3, § 5).

Учитывая универсальность мотива недостачи (конфликта) и ее восполнения (исчерпания конфликтной ситуации), следует подходить и к проблемам поиска летописных источников легенды о призвании. Л.В.Черепнин выявил повествовательную структуру, сходную с "варяжской легендой", в летописных статьях 1015-1016 гг., когда Ярослав после конфликта новгородцев с варягами дает им "Правду" [Черепнин, 1948. I. С. 247-248]. Он склонен возводить и легенду о призвании к тому же конфликту, вслед за А.А.Щахматовым, который писал: "Новгороду необходим был князь, который владел бы и рядил бы "по праву", причем последние два слова переносят нас, может быть,

122

именно ко времени Ярослава, давшего новгородцам ... правду и устав" [Шахматов, 1904. С. 350]. В дальнейшем [Шахматов, 1908. С. 311-314] Шахматов предполагал, что легенда о призвании сложилась в Новгороде на основе преданий об обращении Владимира и Ярослава за помощью к варягам (для последующего захвата Киева). Но Б.А.Рыбаков [Рыбаков, 1962] справедливо указал, что данная Ярославом "Правда" урегулировала отношения отнюдь не с варягами - они упоминались уже лишь в "периферийных" статьях, посвященных иноземцам (ср. гл. 3. § 3). "Русская Правда" Ярослава регулирует отношения в первую очередь между княжескими дружинниками и новгородцами: это "русин" и "Словении" в 1 параграфе.

Д.С.Лихачев предполагал, что на "ряд" варяжской легенды повлияло летописное "завещание" Ярослава Мудрого (упомянутое в гл. 2, § 3): князь "наряди сыны своя", заповедав им братнюю любовь и раздав города [ПВЛ. I. С. 108]. Д.С.Лихачев считал, что мотивы варяжской легенды соответствовали политической идее этого завещания [Лихачев, 1970. С. 172-173], а сам термин "ряд" относил к позднему княжему праву.

Однако ряд Ярослава Мудрого не имеет прямого отношения к призванию князей. Приглашение же князя в Новгород упомянуто в летописи задолго до ряда Ярослава. В 970 г. "новгородские люди" обратились к Святославу Игоревичу с требованием дать им князя: "Аще не пойдете к нам, то налезем князя собе" [ПВЛ. I. С. 49]. Святослав сажает в Новгороде малолетнего Владимира. Этот текст не мог быть "сочинен" летописцем - в ПВЛ (и Начальном своде) нет соответствующего прецедента, за исключением самого призвания варяжских князей. Зато такие прецеденты не раз упоминаются в позднейшем летописании: так, в 1199 г. "идоша людье с посадникомь /.../к Всеволоду; и прия е с великою честью и вда им сын Святослав /.../ и обрадо-вася въсь Новгород" и т.д. [НПЛ. С. 44-45; ср. Водов, 1989]. О безусловной древности традиции сажать в Новгород сына у киевских князей свидетельствует Константин Багрянородный: в Новгороде-Немогарде при жизни Игоря сидел сам Святослав. Можно считать, таким образом, что с момента заключения ряда с Рюриком отношения Нов-

123

города с русскими князьями были постоянными и зиждились на традиционной правовой основе (ср. в § 2 данной главы о первом государственном акте Олега, принятом после захвата им Киева - князь дает "устав" тем же "новгородским людям": словенам, кривичам и мере). Очевидно, прав В.Л.Янин [1986. С. 28], утверждающий, что вечевой строй был древнее княжеского.

Термин ряд ("творить ряд", "ряды рядити" и т.п.) принадлежит древнему пласту русского и славянского (вероятно, праславянекого) права [ср. Топоров, 1986. С. 136; Колесов, 1989. С. 140 и ел.] и долго сохраняется в русской фольклорной традиции. Е.А.Рыдзевская [1978. С. 166-167] приводит в качестве параллели варяжской легенде былину об Илье Муромце, которого приглашают в спасенный им от татар русский город "суды судить да ряды рядить".

Если обратиться к лексике легенды о призвании варягов в целом, то обращает внимание наличие в ней значительного пласта славянской правовой терминологии, имеющей истоки в обычном праве [Иванов, Топоров, 1978. С. 230-231]: "правда", "володеть и судить по праву", "наряд", "княжить и володеть". Помимо правовой лексики, в тексте легенды имеются и лексические параллели с договорами ру-си и греков. Согласно варианту легенды, призванные князья берут с собой дружину (НПЛ), которая в ПВЛ именуется "вся русь". То же выражение известно по договорам с греками. Договор Олега (911 г.) заключается от имени "всех иже суть под рукою его сущих руси" [ПВЛ. I. С. 26], договор Святослава (971 г.) - от имени "боляр и руси всей" [там же. С. 52]. Подобная формула сохранялась в русском летописании и позднее: так в 1147 г. Изяслав созвал на вече "бояры и дружину всю и^Кияне" [ПСРЛ. Т. XXV. С. 40].

При позднейших описаниях ряда с князем в летописях, как правило, указывалось, что в заключении договора принимали участие "все люди" - "все кияне", "весь Новгород" и т.п. [ср. Пашуто, 1965. С. 40-51; Водов, 1989. С. 53-58]. В.Т.Пашуто подчеркивал условность этих летописных выражений, упоминающих всех жителей "от мала до велика"; можно предположить, однако, что эта "условность" имела Особый "правовой" характер, указывала на правомочность отношений, установленных от имени "всей" общины.

124

Но наиболее показательны для нас именно договорные формулы, традиционные для русского средневековья в целом: договор руси с греками 944 г. заключается "от всех людий Руския земля* (ср.: "людье вси рустии" в том же договоре), с одной стороны, "с самеми цари [и] со всемъ болярьством и со всеми людьми Гречьскими" - с другой [ПВЛ. I. С. 35]. А.Е.Пресняков реконструирует и греческий текст договора, опираясь на слова Константина Багрянородного о "о всех росах": "все люди русской земли" -ndvTcov -cnrv дш? [Пресняков, 1993. С. 317-318].

Договорная грамота Новгорода с Готским берегом (1189-1199 гг.) гласит: "Се яз, князь Ярослав Володиме-ричь, сгадав с посадником /.../ и с всеми новгородъци, под-твердихом мира старого /.../ съ всеми немьцкыми сыны, и с гты, и с всем латиньскымь языкомь" [ГВНП. С. 55, ср. те же формулы в грамотах 1262-1263 гг. - Там же. С. 56, и 1316 г. -Там же. С. 23].

При этом формула "подтвердити мира" соответствует формуле "построити мира" в договорах с греками 911 и 944 гг. [Колесов, 1989. С. 124]; эта формула, как показал Б.А.Ларин, в свою очередь имеет болгаро-византийское происхождение: в собственно русской традиции ей соответствует формула "положити ряд" [Ларин. С. 43]. В преамбуле к договору 911 г. обе формулы помещены вместе: "Посла Олег мужи свои построити мира и положити ряд межю Русью и Грекы" [ПРП. I. С. 6].

Таким образом, становится очевидной и неслучайность употребления термина "ряд", "наряд" в легенде о призвании, и структура договорного текста, опирающегося на те же формулы: "русь, чюдь, словени, кривичи и вси" [Лавр., в Ип. - "вся"] призывают для наряда "всю русь". Соответственно, по-иному звучит и преамбула к легенде, согласно которой варяги взимали дань с чуди, сло-вен, мери и всех кривичей [ПВЛ]: возможно, и здесь формула "все кривичи" указывает на договорную лексику.

Конечно, можно было бы предположить, что летописец, поместивший в ПВЛ тексты договоров, использовал их лексику при составлении варяжской легенды. Однако, как уже говорилось, такому предположению противоречит употребление выражения "все росы" в сочинении Констан-

125

тина Багрянородного "Об управлении империей": в ноябре архонты выходят "со всеми росами" из Киева для сбора полюдья со славянских племен, являющихся их пакти-отами. "Все росы" информатора Константина соответствуют "всей руси" ПВЛ и обозначают дружину киевского князя, собирающую полюдье и кормящуюся у своих данников-славян: ситуация, соответствующая той, которую описывает для севера Восточной Европы легенда о призвании варягов. Недаром призванные князья садятся в славянских городах, а после смерти братьев Рюрик раздает города своим "мужам", - это традиционный для русской княжеской власти акт раздачи городов на "покорм" дружине [ср. Пашуто, 1965. С. 51-53].

Итак, в легенде о призвании варягов сохранилась славянская (и даже праславянская) правовая и социальная терминология: "ряд", "правда", "володеть", "княжить" {князь

— праславянский термин, заимствованный из германского),- очевидно, указывающая на то, что славяне были активной стороной в установлении ряда и формировании государственной власти. Ставшее расхожим мнение о том, что в ряде сохранилась и "варяжская" лексика, высказанное еще в XVIII в. И.Байером, основано на недоразумении -"народной этимологии" имен скандинавских князей, предложенной этим немецким ученым: Рюрик якобы прибыл с верной дружиной (тру-вор) и своим домом (синехус) [ср.Рыбаков, 1982. С. 286]. В действительности призванные варяжские князья носили обычные скандинавские имена[см.: Ловмяньский, 1985. С. 275]. Напротив, скандинавы активно воспринимали славянский язык, славянскую лексику (а затем и славянские имена в самой княжеской семье - ср. имена Святослав, Володислав, Передслава - уже в договоре 944 г., Ярополк, Владимир и т.д.) и, стало быть,

славянское право. Датский славист А.Стендер-Петерсен [1953. С. 157-164] специально обратил внимание на восприятие в скандинавской (древнеисландской) среде славянского слова "полюдье" (polutasvarf) - обозначение той системы сбора дани, в которую скандинавы включились на Руси. Это еще раз указывает на то, что "ряд" устанавливал договорные отношения скандинавов и славян: чтобы "прокормиться", скандинавская дружина первых князей

126

должна была опираться на поддержку славянских "людей" и городов.

Теперь можно вновь вернуться к вопросу, поставленному в главе 2 (§ 5): с кем же заключался "ряд" легенды о призвании варягов -с "варягами" или "всей русью"? Если исходить из договорной лексики, - со "всей русью", если из традиционных текстологических построений, - с варягами, т.к. упоминание "руси" считается позднейшей вставкой. Впрочем, еще А.Стендер-Петерсен [1953. С. 67] утверждал, что "вставлено" как раз упоминание варягов, и именно это упоминание было необходимо во время составления летописи, так как значение имени "русь" в корне изменилось с эпохи призвания и это имя уже относилось к восточнославянской древнерусской народности. Следы, обнаруживающие такую трансформацию значения, прослеживаются в самом тексте легенды. В Лаврентьев-ском, Ипатьевском и Троицком списках ПВЛ к призываемой руси обращается "русь(!), чюдь, словени и кривичи и вси". Получается, что сама русь обращается к той же руси, что истолковывалось исследователями как свидетельство присутствия какой-то части руси в Восточной Европе (Ладоге) и участия ее в акте призвания (Д.А.Мачинскии и др.). Но в Академическом и Радзивилловском списках сказано: "Реша руси чюдь, словени и кривичи и вси". Видимо, эти разночтения связаны с упомянутой "двойственностью" локализации руси в летописи - переписчики Лав-рентьевского и др. списков "исправили" текст, перечислив "русь и чюдь" так же, как они были перечислены в космографическом введении.

Наиболее гипотетичными оказываются представления о "призывающей" стороне - "конфедерации" словен, кривичей, мери и чуди. Как могла эта "конфедерация", объединявшая огромные территории севера Восточной Европы от Поволховья до Верхнего Поволжья, принимать "согласованные решения" и где мог располагаться межплеменной "вечевой" центр, в котором такое решение принималось [ср. Янин, 1992. С. 53-54; Носов, 1990, С. 185 и ел.]? Несмотря на всю дискуссионность проблем происхождения Новгорода (в самом городе нет напластований более древних, чем первая половина X в.), едва ли есть серь-

127

езные основания целиком отвергать летописную трактовку событий эпохи призвания варягов. Согласно летописным источникам (и ПВЛ, и НПЛ), таким центром был Новгород, что подтверждается и последними изысканиями в области исторической диалектологии: Новгород и прилегающие к нему районы находился в "зоне контактов" двух групп говоров - западной (псковские кривичи) и восточной (ильменские словене). Эти контакты, по заключению А.А.Зализняка [ср. Янин, Зализняк, 1993. С. 192-193], начались не позднее IX в. В.Л.Янин справедливо отмечает существенность для судеб племенных группировок восточного славянства того факта, что они различными путями заселяли Восточную Европу. И здесь информация летописца о том, что "словени же седоша около езера Ил-меря, и прозвашася своим именем, и сделаша град и наре-коша и Новгород" [ПВЛ. I. С. 11], может многое прояснить в исторической ситуации на севере Восточной Европы, ведь из контекста летописи явствует, что словене приняли участие в общеславянском расселении, после того как во-лохи (франки) стали чинить им насилие. Это происходило на рубеже VIII и IX вв. Волна переселенцев, очевидно, усугубляла и без того сложную этнополитическую ситуацию на севере Восточной Европы, и межплеменные конфликты, о которых повествует та же летопись в "варяжской легенде", были в этой ситуации естественны.

Итак, можно вполне определенно предполагать, что конфликт с варягами-норманнами действительно завершился "рядом" - договором с русью, дружиной призванных князей. И та же ситуация действительно повторяется в Новгороде при Ярославе Мудром: конфликт новгородцев с варяжскими наемниками завершается установлением новых правовых норм - "Правды" Ярослава, регулирующих отношения "словен" и "русинов": но под русинами понимается уже не "заморская" русь, не варяги, а княжеская дружина.

Как уже говорилось, "параллелизм" двух конфликтов в начальной русской истории - изгнание варягов, описанное под 862 г., и расправа с ними новгородцев под 1015 г. - не позволяет просто возводить летописный текст легенды о призвании к "домыслам" летописцев, "реконструировавших" ряд с русью на основе хронологически близких

128

им событий. Но можно понять, как и почему этот "ряд" уцелел в устной передаче до времени составления летописи. Причина тому не только традиционные "формулы" этиологического сказания - в сохранении этого "ряда" (в рамках обычного права) была заинтересована "вся русь", и прежде всего сам князь.

§ 2. Вещий Олег.История и сага в сказаниях о первых русских князьях

А.А.Шахматов назвал летописное повествование о начальном периоде русской истории "Сказаниями о первых русских князьях". Сказания действительно основаны на преданиях, построены в жанре "деяний" (gesta), где легенда ("сага") и история трудно различимы. В этом отношении второй русский князь, наследник призванного по "ряду" Рюрика Вещий Олег, - самая противоречивая фигура начальной русской истории. В "Повести Временных лет" он назван князем, родичем призванного в Новгород варяжского князя Рюрика: перед смертью (в ПВЛ - 879 г.) тот передал Олегу княженье и малолетйего сына Игоря "на руки". В Новгородской Первой летописи (НПЛ), более поздней, чем ПВЛ, но отразившей в некоторых своих пассажах предшествующий "Повести" т.н. Начальный свод, Олег - всего лишь воевода при взрослом и самостоятельном князе Игоре. Соответственно деяния, связанные с началом русской истории, - захват Киева, покорение окрестных славянских племен, - приписываются в ПВЛ Олегу (под 882 г.), в НПЛ - Игорю. Главное историческое деяние Олега - поход на Царьград - в ПВЛ описан под 907 г., а в НПЛ ошибочно отнесен ко времени после похода Игоря на греков и датирован 922 г. Но если поход Игоря, в действительности состоявшийся в 941 г., был упомянут в византийской хронике Георгия Амартола (откуда и почерпнул сведения о нем составитель ПВЛ), то о триумфе Олега, "щите на вратах Царьграда" и т.п. греческие источники молчат: лишь смутные намеки на договор, заключенный с греками при Олеге в 911 г. и включенный

129

составителем летописи в ПВЛ, сохранились в позднейшей (конец X в.) "Истории" Льва Диакона. Наконец, смерть Вещего Олега от коня также описывается по-разному в ПВЛ, где (под 912 г.) приводится знаменитое предание, приуроченное к Киеву, и в НПЛ, где скороговоркой передан тот же мотив, отнесенный, однако, к Ладоге.

Фольклорные - эпические или даже мифоэпические -истоки летописных преданий о Вещем Олеге давно считаются более или менее очевидными. Самый проникновенный исследователь русских летописных сводов, А.А.Шахматов, именовал повествование о захвате Олегом Киева "народной песней" [1908. С. 309]. Ср. эпический строй этого пассажа (вообще характерный для "сказаний о первых князьях"): согласно НПЛ (С. 107) Игорь и Олег "на-часта воевати, и налезоста Днепрь реку и Смоленск град. И оттоле поидоша вниз по Днепру, и приидоша к горам Кы-евским, и узреста город Кыев, и испыташа, кто в нем княжит" и т.д. Этот эпический строй с регулярным использованием союза и отличает "сказания" от комментариев летописцев и сводчиков и в НПЛ, и в ПВЛ. Очевидное стилистическое единство "сказаний", читавшихся уже в Начальном своде, делает не столь существенным вопрос о возможном влиянии "бродячих сюжетов", заимствованных из "варяжских саг" (по гипотезе датского слависта А. Стендер-Петерсена) или античных (византийских) литературных мотивов, на их окончательное оформление (наиболее обстоятельное исследование принадлежит Е.А.Рыдзевскои [1978. С. 173 и ел.; см. также популярную работу Н.Ф.Котляра. 1986. С. 56 и ел.]). Различные книжные и фольклорные мотивы, действительно, могли быть популярны в княжеско-дружинной среде, но, безусловно, насущной была необходимость в сохранении предания ("сказаний") - ибо в Дописьменпый период, к каковому и относилась русская дохристианская история, это предание было обоснованием легитимности княжеской власти. Отсюда "правовой" лейтмотив сказаний о первых русских князьях: призвание варягов и Рюрика "по ряду", "по праву" словеками, кривичами и мерей (см. § 1), "установление" Олегом (в НПЛ - Игорем) Дани тем же племенам, которую те должны были платить варяжской дружине князя и т.д.

130

Этот мотив - мотив легитимности - оказывается основным и для летописцев, обратившихся к преданию со второй половины XI в.; предание претворялось ими в историю, поэтому собственно исследование летописного понимания предания, "герменевтика", важнее, чем поиски внешних им аналогий (хотя пренебрегать ими нельзя). Это касается уже первых известий об Олеге - воаводе (НПЛ) или князе (ПВЛ). А.А.Шахматов предполагал, что Олег -воевода в Начальном своде - стал князем в ПВЛ, потому что составителю этой летописи был известен договор с греками 911 г., где Олег поименован "великим князем русским", которому, к тому же, подвластны другие "великие и светлые князи". Это дало возможность составителю отнести Олега к "роду" князя (Рюрика), изобразить его законным наследником и т.д. В действительности, аутентичность титулатуры в договоре проблематична, ибо "великий князь" в русской традиции - титул, известный с XII в., а в договорах с греками все предводители Руси, очевидно, именовались "архонтами" (так называл их, в частности, Константин Багрянородный в середине X в.): когда и какой переводчик договора 911 г. превратил "архонтов" в "великих князей", сказать трудно. Зато более очевидно положение воеводы при первых русских князьях: самый известный из них - Свенельд, воевода Игоря и Святослава, имевший собственную дружину, договор Святослава с греками (971 г.) был составлен, согласно формуле, "при Святославе, великом князе русском, и при Свеналде" [ПВЛ. I. С. 52]. Почти та же формула вкладывается в уста Олега составителем ПВЛ: когда тот притворяется под Киевом купцом, идущим "от Олга и от Игоря княжича" [там же. С. 20]. Особая роль воеводы в эпоху, приближенную ко времени Олега, отмечается и сторонним свидетелем - арабским автором Ахмедом Ибн Фадланом, видевшим русов на Волге в 921/922 г. [см.: Ковалевский, 1956. С. 146]: у царя русов был заместитель (халиф), который командовал его войсками и был посредником между царем и его подданными. Это своеобразное двоевластие, свойственное многим ран-t несредневековым государствам (в том числе соседней Ха-зарии), может свидетельствовать о том, что роль Олега при Игоре не была следствием искусственной контамина-

131

ции летописных мотивов. (Не с этим ли "двоевластием" связана и "парность" первых варяжских правителей Киева - Аскольда и Дира?) Сложнее обстоит дело с другой функцией Олега - "кормильца" малолетнего Игоря. Конечно, "кормильство" - традиционный институт в раннефеодальном обществе: Асмуд был кормильцем Святослава, Добрыня - Владимира; Добрыня был дядей князя по матери (уй) - так же именует и Олега поздняя "Раскольничья летопись" [о предполагаемых в поздних летописных сводах родственных связях Олега см.: Котляр, 1986]. Но важнее здесь текстологическое наблюдение Шахматова: в НПЛ Игорь и Олег захватывают Киев вместе, соответственно, в летописи употребляется двойственное число; в ПВЛ Олег действует самостоятельно при младенце Игоре, но и здесь однажды употреблено двойственное число - по предположению Шахматова, след текста Начального свода, не устраненный редактором: стало быть, исходным следует считать текст, сохранившийся в НПЛ, и Игорь уже не был младенцем?

Ситуация с летописными текстами, однако, оказывается не столь однозначной. Дело в том, что в соответствующем пассаже НПЛ, посвященном захвату Киева Олегом и Игорем, употреблено как раз не двойственное, а множественное число ("и приидоша к горам кыевским": НПЛ. С. 107). Речь может идти о войске Олега. Переписчики летописных текстов, особенно в XIV в., когда двойственное число стало выходить из употребления, могли что-то напутать, так что принимать построение Шахматова приходится с большой осторожностью.

А.А.Шахматов считал, что Олег и Игорь были самостоятельными князьями, Олег изначально правил в Киеве, Игорь - в Новгороде, предания о них - киевское и новгородское - соединил составитель Начального свода, сделавший Олега воеводой. Составитель ПВЛ "реставрировал" его княжеский титул, извлекши из княжеских архивов договор 911 г., где Олег именовался князем, а чтобы объяснить сосуществование двух князей, изобразил Игоря младенцем на руках родича - Олега. Ситуация выглядит еще более сложной, если учесть, что в НПЛ (Начальном сво-Де) и ПВЛ по-разному дается хронология: в Новгородской

132

летописи, как показал Шахматов, дата неудачного похода на греков, инициатором которого был Игорь, - 920 г. -ошибочна, но зато именно она подтверждает самостоятельность и возмужалость Игоря. Составитель ПВЛ исправил дату похода в соответствии с греческим хронографом - 941 г., поход Игоря отделяли от договора 30 лет, и очевидной становилась их возрастная разница. Но последний летописец не останавливается в своих хронологических изысканиях: под 911 г. - годом договора - он описывает и смерть Олега, отмечая, что "бысть всех лет княжения его 33". Исследователи давно обратили внимание на это эпическое число. Конечно, смерть Олега могла быть искусственно присоединена к реальной дате договора, и последующий расчет даты смерти Рюрика, передавшего княжение Олегу (879 г.), условен, но привлекает внимание то обстоятельство, что и смерть Игоря "присовокуплена" к статье, включающей договор 944 г. Стало быть, лет княжения Игоря было столько же - 33, но столько лет прошло и между договорами, заключенными двумя князьями. Трудно сказать, что здесь первично - "эпос" или "история", тем более что и в византийской дипломатической практике "вечный мир" заключался на 30 лет. Так или иначе, тридцатилетний цикл отношений с Византией, видимо, влиял на летописную хронологию и на "реконструкцию" отношений Олега и Игоря.

Эта хронология, как уже говорилось, нашла подтверждение в материалах нумизматики. В притоке серебра, почти непрерывным потоком поступающего в Восточную Европу через Хазарию с рубежа VIII-IX вв., в последней четверти IX в. наступает перерыв; поступление монет возобновляется лишь в начале X в., но не через Хазарию, а в обход, через Волжско-Камскую Болгарию. Эта блокада Руси со стороны Хазарии находит объяснение в известиях ПВЛ о первых деяниях Олега в Киеве: князь присваивает себе дань с северян и радимичей, которую те платили хазарам. Этих сведений нет в НПЛ, где самостоятельным деянием Олега изображен лишь поход на греков (под 922 г.), и это обстоятельство свидетельствует о том, что составитель ПВЛ руководствовался не только домыслами при описании деяний Олега.

133

Обратимся к этому описанию. Согласно ПВЛ, в Киеве до вокняжения Олега обосновались "бояре" Рюрика Аскольд и Дир, отпросившиеся у князя в поход на Царьград (в ПВЛ описан под 866 г.). В НПЛ этот поход описан отдельно, но, как и упоминание неизвестно откуда явившихся в Киев варягов Аскольда и Дира, это описание является вставкой в повествование о древнейшей истории Киева и полян [НПЛ. С. 104-106, см. гл. 2, § 5]. Сведения о том, что Аскольд и Дир "нарекаются князьями" и владеют "Полями" - полянами, даны в НПЛ до легенды о призвании варягов (хотя и под одним годом - 856), что привело Шахматова к мысли о "доваряжском" княжении Аскольда и Дира в Киеве - их дружина якобы и была "исконной" русью, которая, несмотря на скандинавское происхождение, отличалась, по Шахматову, от призванных варягов. "Реконструкция" историка летописания, как видим, значительно сложнее конструкции составителя ПВЛ, связавшего воедино всех варяжских деятелей начальной русской истории. Но последняя представляется не только менее громоздкой, но и более убедительной, в том числе с точки зрения текстологии.

Итак, подойдя с дружиной к Киеву, Олег (в НПЛ -Игорь) узнает, что в городе княжат Аскольд и Дир. Князь прячет воинов, притворяется купцом, идущим в греки, и просит Аскольда и Дира выйти к нему из города. Эта "хитрость" Олега обычно относится исследователями к бродячим фольклорным мотивам, но, скорее, - это реальная деталь раннесредневекового быта: торг проходил вне укреплений, "города". Норманнов, появившихся в Дорсете (789 г.), местный правитель принял за купцов, вышел к ним навстречу и был убит [см.: Мельникова, Петрухин, 1990. С. 55]. Так же поступает и Олег в ПВЛ, и Игорь в НПЛ с Аскольдом и Диром.

Но в этом традиционном мотиве "хитрости" Олега есть еще одна "историческая" черта: подплывая к Киевским горам, Олег и Игорь, согласно ПВЛ [I.C.20], останавливаются на урочище Угорьском, где прячут в ладьях своих воинов, - "творящася подугорьскыми гостьми", сказано в НПЛ (С. 107). Урочище Угорское упоминается далее в связи с рассказом о миграции угров мимо Киева в "Угорскую землю": эта "угорская" (венгерская) тема важна для на-

134

чального русского летописания, так как она связывает историю руси и днепровских славян с "моравской" историей о "преложении книг на словенский язык" (гл. 2, § 5). Но Урочище Угорское имеет особое значение и для истории Киева: позднейшие летописные своды (Ипатьевская летопись под 1146 г. и др.) упоминают там "княжий двор" - на этом дворе "все кияне" целовали крест князю в 1146 г., ав 1151 г. в Киеве вообще было два князя - один в самом городе, другой - под Угорским. Эти известия, конечно, никак не могли повлиять на "начальное" русское летописание, но они позволяют предположить, что Угорское и в древности могло иметь функции "экстерриториальной резиденции" князя, вроде известного из начального летописания княжеского "двора теремного-", расположенного "вне града" [Каргер, 1958. С. 274-275; ср. С. 264-267]. Экстерриториальная резиденция нужна была тогда, когда в самом городе сильны были вечевые традиции ~ так было в Новгороде (где экстерриториальной резиденцией было Городище), так было и в определенные - кризисные - моменты истории Киева [ср. Пашуто, 1965. С. 40-41].

В связи с этим необходимо еще раз (см. гл. 3) вернуться к проблеме того, почему с такой "легкостью" завладевали Киевом сначала Аскольд и Дир, потом Олег и Игорь. Еще М.П.Погодин и А.Куник предполагали, что Аскольд и Дир закрепились в Киеве благодаря договору со славянами, с киевским вечем. Очевидно, таким же образом, а не путем "завоевания" утверждается в Киеве и Олег [Лов-мяньский, 1985. С. 140-142; ср. С. 158].

Каковы бы ни были реальные отношения Рюрика с Ас-кольдом и Диром, равно как с Олегом, очевидно, что основная идея ПВЛ - связь варягов с законной княжеской властью. В обоих сводах убийство Аскольда и Дира мотивируется тем, что они, "неста князя, ни рода княжа", но если в ПВЛ эта мотивировка обоснована их принадлежностью к дружине Рюрика, законно призванного князя, то в НПЛ аргументация Игоря остается неясной, так как неясным в этой летописи было и происхождение киевских правителей. Аргументом в пользу искусственности предания в целом, соединения Аскольда и Дира как соправителей, считалось известие тех же летописей о том, что они были по-

135

хоронены в разных местах; но сведения о могилах исторических персонажей вообще отличаются противоречивостью _ могила того же Олега упоминается то в Киеве (ПВЛ), то в Ладоге (НПЛ), а по предположению Шахматова, даже за морем; в самом Киеве позднее существовали предания о двух Олеговых могилах [Ловмяньский, 1985. С. 136-137]. Так или иначе, наиболее последовательно "биография" Олега прослежена в версии ПВЛ.

Дальнейшее летописное повествование породило множество толкований в связи с происхождением Руси (см. гл. 2, § 5). В ПВЛ сказано: "И седе Олег, княжа в Киеве, и рече Олег: "Се буди мати градом русьским", И беша у него варязи и словене и прочи прозвашася русью". В НПЛ: "И седе Игорь, княжа в Кыеве и беша у него варязи мужи словене и оттоле [прочий] прозвашася русью". Получалось, по новгородской версии, близкой ПВЛ, что "прочие" прозвались русью от варягов и словен Игоря: русью именовалась еще варяжская дружина Рюрика - "вся русь", призванная в Новгород. В ПВЛ еще более определенно сказано, что "от тех варяг прозвася Руская земля, новугород-цы" (т.е. и новгородцы-словене прозвались русью). Но Шахматов обратил внимание на то, что слово "прочий" в новгородской версии - вставка переписчика и, стало быть, русью прозвались варяги и словене "оттоле" - "с тех пор". С каких же пор? Шахматов утверждал, что с перемещением на юг, в Киев, где уже сидели скандинавы, называвшие себя русью, Аскольд и Дир, но в том-то и дело, дто как раз в НПЛ Аскольд и Дир названы варягами, а не русью, владели они Полями, "русскими" же назвал покоренные города именно Олег, захвативший Киев! В его договоре с греками 911 г. появился и хороним "Русская земля". Выходит, что и здесь редакция ПВЛ, свидетельствующая о "варягах, словенах и прочих", прозвавшихся русью, последовательнее, чем редакция НПЛ. Но дальнейшее повествование, как кажется, нарушает эту последовательность.

Речь идет о легендарном походе на Царьград, который традиционно считается вполне историческим. Его описание помещено в ПВЛ под 907 г., в НПЛ - под 922: в новгородской версии в войске Олега названы варяги, поляне, словене и кривичи, в ПВЛ - все племена, подвластные

136

Олегу или даже упомянутые ранее, хотя возглавляют список те же варяги и словене. Нет в обоих списках только руси. Зато она появляется в момент триумфа Олега под Царьградом: "и рече Олег: "Испшйте парусы паволочиты руси, а словеном кропиньныя", и бысть тако. И повеси щит свой в вратех показуа победу, и поиде от Царяграда. И воспяша русь парусы поволочиты, а словене кропиньны, и раздра а ветр". Словене сетуют, что им даны паруса не из драгоценных тканей, а из простого холста и т.д. [ПВЛ. С. 25]. Очевидно, что мы здесь опять имеем дело со сказанием, а не с ученым комментарием летописца, составлявшего списки известных ему племен - участников похода. Но что же такое русь в "сказании"? В описаниях походов на Царьград русь - это войско: в описании Олегова похода (в НПЛ - Игорева) в ПВЛ говорится, что "много зла творяху русь греком, елико же ратнии творять". Показательно, что описания походов на греков Олега и Игоря в обеих летописях стилистически зависят от описания похода 941 г. в хронике Амартола, но "оправдательная" фраза, списывающая злодеяния руси на военное время - "елико же ратнии творять" - принадлежит русскому летописцу (и переводчику Амартола? - ср. Шахматов, 1940. С. 56). Здесь в понятие "русь" включены все участники похода, в том числе словене. Русь же, снабженная драгоценными парусами и противопоставленная словенам, - это княжеская дружина: так противопоставлял русь и славян-данников Константин Багрянородный в середине X в. и восточные авторы. Кто же такие словене "сказания" - только словене новгородские или все союзники и данники Олега, относящиеся к рядовому воинству? Казалось бы, ответ здесь однозначен -новгородцы [Шахматов, 1908. С. 334-335]. Обратимся, однако, к описанию войска Олега в ПВЛ: "Иде Олег на Гре-кы, Игоря оставив Киеве, поя же множество варяг, и сло-вен, и чюдь, и словене, и кривичи, и мерю, и деревляны, и радимичи, и поляны, и северо, и вятичи, и хорваты, и дулебы, и тиверци, яже суть толковины: си вси звахуться от грек Великая скуфь (Скифия - 5.Я.)" [ПВЛ. I. С. 23-24]. Бросается в глаза несообразность этого списка - словене упомянуты там дважды. Конечно, список составлялся не очевидцем похода 907 г. (таковой вообще не упомянут в ви-

137

зантийских хрониках), а летописцем, но необходимо выяснить, основывался ли составитель списка на механическом сведении в один текст доступной ему информации [ср. Шахматов, 1908. С. 337] или следовал некоей традиции. Очевидно, что список членится на три части: 1) варяги и словене - они, как свидетельствовал уже Начальный свод, прозвались в Киеве русью; 2) чудь, словене, кривичи, меря - "новгородская конфедерация", призывающая варягов; 3) поляне и славянские племена юга восточной Европы. Таким образом, получается, что русь в списке "закамуфлирована" под объединением варягов и словен (а повторение имени словене в составе новгородской конфедерации неслучайно) и, стало быть, противопоставлена тем словенам новгородским и другим племенам, которые не входили в состав дружины князя. Кажется очевидным, что русь, как княжеская дружина, сформированная в Новгороде, противопоставляется в первую очередь недавно покоренным славянским племенам юга, которых (или часть которых -ср. космографическое введение, ПВЛ. I. С. 14) греки звали Великая Скуфь - Великая Скифия. Такому противопоставлению соответствуют данные самой летописи и византийских (и восточных) источников о руси, собирающей дань со славян, прежде всего на юге - от Киева до Смоленска (Константин Багрянородный).

Однако документ, открытый в княжеском архиве составителем ПВЛ, обнаруживает, что этнический состав воинства и дружины Олега - скорее результат разысканий летописцев, чем аутентичная передача народных преданий. Речь идет о договоре Олега с греками (911 г.). Князь послал своих мужей "построити мира и положити ряд межю русью и грекы". Эти мужи и поименованы в договоре. "Мы от рода рускаго, Карлы, Инегелд, Фарлоф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул, Фост, Стемид, иже посланы от Олга, великого князя руско-го, и от всех, иже суть под рукою его, светлых и великих князь, и его великих бояр [...] и от всех иже суть под рукою его сущих руси" [ПВЛ. I. С. 25-26]. Как бы ни комментировать этот список [ср. Ловмяньский, 1985. С. 220-222; Сахаров, 1980. С. 156-164], остается очевидным, что среди мужей Олега нет людей со "словенскими" именами.

138

Что же заставило летописцев, а вслед за ними и исследователей летописей приложить столько усилий для отождествления или, хотя бы, сближения словен (и полян) с варягами и русью? Очевидно, что составители летописей не могли не учитывать "исторических результатов" распространения и закрепления названия русъ как надплеменного имени, относящегося ко всей Русской земле. Поэтому в Начальном своде "варязи мужи словене" называются в Киеве русью, а составитель ПВЛ добавляет к варягам и словенам слова "и прочи", в соответствии с собственным (и вполне справедливым для его времени) заключением об общеславянском "языке" руси, уже включающей и полян ("поляне яже ныне зовомая русь"). То же должен был заметить и Шахматов: "Подобно тому, как имя Полян и других племен поглощено именем Руси, также точно Словене новгородские прозвались Варягами; эти самые Варяги, перейдя в Киев, и именно прежде всего они (а не покоренные ими Поляне) назвались Русью" [Шахматов, 1908. С. 489]. Как видно из текста договора, словене в действительности не назвались варягами. Народное предание об Олеге, очевидно, свидетельствует и о противоречиях между словенами и русью.

ПВЛ описывает еще один эпизод похода на греков, где вновь очевиден "дуализм" отношений руси и словен в войске Олега: перед возвращением руси-войска (под разными парусами) был заключен мир, и мужи Олега "по русскому закону кляшася оружием своим, и Перуном, богом своим, и Волосом, скотьем богом" [ПВЛ. С. 25]. "Мужи Олега" в ПВЛ

- "варяги, словени и прочие", прозвавшиеся русью.

Вяч.Вс.Иванов и В.Н.Топоров [1974. С. 45], противопостав

ляющие Перуна и Волоса как противников в реконструируе

мом ими "основном мифе" славянской мифологии, считают,

что Перуном клянется дружина князя, Волосом - вся прочая

русь. Однако, при том что в дальнейшем распределении па

русов русь - это и есть княжеская дружина, круг поклонни

ков Волоса может быть определен более точно. Видимо, это

- словене новгородские, жители русского севера, где и был

широко распространен культ Волоса [там же. С. 55 и ел.]2,

2 Достаточно раннее (XII в.) свидетельство об идоле Белеса в "Чудском конце" Ростова [Тихомиров, 1975. С. 270] также связывает культ это-

139

в отличие от Киева, где наследник Олега Игорь со своими мужами клянется только Перуном (при заключении договора 944 г.), а христианская русь - в церкви Ильи, "заместителя" языческого громовника. Перун - "бог свой" уже для мужей Олега. Волос - "скотий бог", бог богатства и данников, с которых варяги Олега получали это богатство по "уставу". Волос не вошел даже в киевский пантеон Владимира, хотя тот и опирался на словен, наряду с варягами, при захвате города.

Напротив, Владимир насадил культ Перуна в Новгороде, где его посадник Добрыня поставил над Волховом "кумир" громовника, которому стали поклоняться "люди новгородские" [ПВЛ. I. С. 56].

Любопытным, хотя, безусловно, вторичным источником, иллюстрирующим "дуализм" Перуна и Волоса, оказывается миниатюра Радзивилловской летописи (по убеждению большинства исследователей, миниатюры Радзивилловской летописи, относящиеся к XV в., копировали более ранний источник XIII в.).

140

одного из клянущихся, но принял его за самого Олега [Мачинский, 1981. С. 127-128]; между тем князь, в соответствии с текстом летописи, не изображен на миниатюре - стоящий перед идолом Перуна муж также не Олег, хотя, как и князь на других миниатюрах, носит шапку. Персонаж, у ног которого изображена змея, простоволос, держит в руке копье, а не перепоясан мечом (как князь) и, очевидно, относится к непривилегированному войску [см. об этом: Арциховский, 1944. С. 19-28]. Вероятно, на миниатюре отражено противопоставление словен и руси, клянущихся Волосом и Перуном. Место змеи3 у ног левого простоволосого персонажа ("словенина") соответствует реконструируемой позиции "противника" громовержца: на миниатюре змея - внизу и слева, идол - вверху к справа. Очевидно, что миниатюра - один из наиболее ярких, но, как уже говорилось, вторичных источников для реконструкции отношений Перуна и хтонического бога (змея) Волоса. Но эти мифологические отношения включены летописцем (а вслед за ним миниатюристом) в контекст русской истории - для нас важен вопрос, почему первые русские князья и их дружины предпочитали "южного" (киевского) Перуна "северному" (новгородскому) Волосу. Не дает ли

3 А.В.Чернецов обратил мое внимание на то, что змея на миниатюре и копье в руках простоволосого воина, видимо, прорисованы позднее, когда миниатюра в целом была завершена. Это, однако, не меняет дела в принципе, ибо зачем-то художнику понадобилось дополнить изображение Можно было бы предположить, что змея в сцене поклонения языческому богу воплощает дьявола - в Радзивилловской летописи (лист 114, 123 об) имеются миниатюры, где змеевидные существа, драконы, изображают бесов. Но на миниатюре, изображающей учреждение Владимиром пантеона, пи-какнх змей нет; бесы, окружающие ндол Перуна, антропоморфны Изобрз-жение змеи есть на миниатюре, изображающей мироздание - животных небесного мира, суши и нижнего, хтонического мира, змею (т.н схема мирового дерева - лист 124 об.); наконец, змей, пронзаемый всадником-копейши-ком, очевидно, воплощает половцев, побеждаемых русским войскоч (лист 155; ср. Арциховский, 1944. С. 33). Все это в целом согласуется с реконструируемым В.В.Ивановым и В.Н.Топоровым образом хтонического противника громовержца и его отражениями в позднейшем древнерусском искусстве [Иванов, Топоров, 1973]. Безусловно, при этом, что в "сюжете" змея участвует именно в двух миниатюрах, связанных со сказаниями об Олеге - в клятве "мужей" и смерти князя "от коня".

141

это оснований для возрождения многочисленных "теорий" южного происхождения руси?

Думается, что летописный контекст дает достаточно ясное свидетельство тому, что заставило русских князей, и в первую очередь Олега, избрать своей столицей Киев: претензии на наследие Хазарии в Восточной Европе (в том числе на титул кагана, на который претендовали русские князья с IX в.) и стремление к господству на пути "из варяг в греки". Восприятие культа Перуна как дружинного культа божества, которое почиталось верховным у славян уже в VI в. (по свидетельству Прокопия Кесарийского), упрочивало позиции княжеской дружины - руси как господствующего слоя в формирующемся государстве. Но если признать, что Олег был первым, кто оказал предпочтение Перуну, обосновавшись в Киеве и оторвавшись от изначальной столицы в Новгороде, от опоры на словен, то его "эпическая" смерть от змеи может выглядеть как некая "расплата" со стороны словенского Волоса [ср. Рыбаков, 1963. С. 179].

Согласно ПВЛ, князь еще до похода на греков спросил "волхвов и кудесников", отчего он умрет, и один из них ответил - от любимого коня. Олег зарекся садиться на коня и лишь на "пятое лето" после похода вспомнил о нем. Узнав, что конь умер, князь рек: "То ти неправо глаголют волсьви... конь умерл есть, а я жив". Он находит череп коня, попирает его ногой, и выползшая из черепа змея жалит князя в ногу. Олега хоронят в Киеве на горе Щекави-це. Немотивированность предсказания волхвов становится очевидной в сравнении с традиционным мотивом заклятия, в частности, в сравнении с ближайшей литературной параллелью мотиву смерти Олега - смертью Орвара-Од-Да в исландской саге (сюжет ее подробно разобран Е.А.Рыдзевской, 1978). Там герой оскорбляет невниманием провидицу и та произносит заклятие в отмщение. В ПВЛ коллизия между Олегом и волхвами не упомянута (князь только насмехается над "несбывшимся" предсказанием), и. читая летопись, можно себе представить, почему выпал этот мотив. Христианин-летописец изобличал языческое волхование как бесовское действо: сам Олег, по летописи, был прозван Вещим после того, как он отказался вкушать

142

отравленные греками приношения (в НПЛ и эта мотивировка отсутствует), так как были люди "погани и не вей-гласи"; тем более летописец не мог демонстрировать могущество волхвов. Мотив заклятия, видимо, выпал, и получилось, что сам князь, будучи "вещим", знающим судьбу, обращается все же к волхвам.

Но и сами волхвы, и атрибуты волхования - конский череп и змея, принесшие смерть Олегу, связаны, судя по последним изысканиям, с культом Волоса-Велеса [Иванов, Топоров, 1974. С. 48-54; Успенский, 1982. С. 64-65, 106, 140]. В НПЛ и сама смерть Олега была приурочена к северу - он умер в Ладоге (где есть его могила), змея ужалила князя по пути за море. Но в рассказе Новгородской летописи сюжет смерти Олега свернут до одного мотива - укуса змеи: уже поэтому нельзя считать текст НПЛ первоначальным. Создается впечатление, что летописец "отправил" Олега на север и даже за море после совершенного им победоносного похода, последовательно проводя концепцию самостоятельного правления Игоря в Киеве. Сравнение же летописных текстов, описывающих княжение Игоря и Олега в ПВЛ, выявляет их структурное единство. Оба князя тибнут после походов на греков - сразу по заключении договоров. Более того, описание их гибели вводится одними и теми же словами: "и приспе осень" -тогда Олег вспомнил о коне, а Игорь собрался в роковой поход на древлян. Шахматов считал это совпадение простым переносом сведений об Игоре на сведения об Олеге, но дальнейшие тексты не имеют ничего общего по содержанию, а по стилю ("эпический строй"), очевидно, принадлежат к сказаниям о первых князьях. Что касается летописного введения "и приспе осень", то дело здесь, видимо, не в переносе фразы и даже не только в "формульности", свойственной средневековой литературе. Осень на Руси -время полюдья, объезда князем подвластных племен для сбора дани. Можно понять алчность, погубившую Игоря при сборе дани с древлян, - продукты дани сбывались на международных рынках, а договор с греками, включающий торговые статьи, был только что заключен. Смерть Олега осенью, во время осеннего полюдья, после заключения договора с греками, наводит на предположение о том, что

143

и здесь имел место конфликт с подвластными племенами, приобретший в предании мифологическую концовку, "смерть - уход культурного героя".

"Мифологизированная" смерть Олега в контексте социального и "ритуального" противостояния руси (княжеской дружины) и словен может быть соотнесена с ритуализированной смертью его наследника Игоря, казненного восставшими древлянами (об этом пойдет речь в следующем параграфе). Повествование о смерти Вещего Олега -отнюдь не просто заимствованный сюжет, "варяжская сага": истоки предания - в начальной русской истории.

§ 3. Игорь Старый и Ольга. Конфликт племенного и государственного права

Право, "правда" - один из лейтмотивов древнейшей русской истории, донесенной до нас Начальной летописью (ПВЛ). Призванные князья - Рюрик, Синеус и Трувор -дслжны были "володеть и рядить" по ряду, по праву. Деяния первых русских князей закреплялись в правовых актах - "уставе" Олега, "реформах" Ольги и т.д. В этом отношении фигура Игоря, сына Рюрика, выглядит во многом парадоксальной.

В русской традиции он упоминается уже митрополитом Иларионом как первый киевский князь4: "Похвалим же и мы /.../ нашего учителя и наставника, великааго кагана нашеа земли Володимера, вънука старааго Игоря, сына же славнааго Святослава, иже в своа лета владычествую-ще, мужьством же и храбръством /.../ крепостию поминаются ныне и словуть" [Молдован, 1984. С. 91-92]. Илари-ону вторит Новгородская Первая летопись, которая отражает предшествующий ПВЛ Начальный свод: мужающий Игорь "бысть храбор и мудр", он объявляет самозванцами Аскольда и Дира, княжащих в Киеве, и садится там сам, как законный князь [НПЛ. С. 107]. Однако ито-

4 Упоминание Игоря как первого киевского князя естественно, ведь Рюрик правил в Новгороде, а Олег был "кормильцем"-правителем при малолетнем княжиче.

144

ги этого княжения, судя по тем же летописям, таковы, что заставляют усомниться в "мудрости и храбрости" Игоря. "Рассмотрев записанные в летопись предания об Игоре, -писал знаменитый историк XIX в., - мы видим, что преемник Олега представлен в них князем недеятельным, вождем неотважным. Он не ходит за данью к прежде покоренным племенам, не покоряет новых, дружина его бедна и робка, подобно ему: с большими силами без боя возвращаются они назад из греческого похода, потому что не уверены в своем мужестве и боятся бури. Но к этим чертам Игорева характера в предании прибавлена еще другая - корыстолюбие, недостойное по тогдашним понятиям хорошего вождя дружины, который делил все с нею, а Игорь, отпустив дружину домой, остался почти один у древлян, чтоб взятою еще данью не делиться с дружиною" [Соловьев, 1988. С. 143].

Конечно, "храбрость и мужество" князя в летописи -это дань средневековому этикету (Д.С.Лихачев), а не личным достоинствам Игоря. Но дело в том, что и НПЛ, и ПВЛ (где нет "этикетной" характеристики Игоря) подробно описывают несчастья, сопровождающие и неудачный поход на Царьград 941 г., и попытку Игоря собрать дань с древлян - деяния, действительно несопоставимые не только с удачливостью Вещего Олега, но и с шумной славой Святослава. Стало быть, летописцев и ту среду, которая сохранила до конца XI в. предания ("сказания") о русских князьях, положенные в основу соответствующих летописных пассажей, интересовала не только "этикетная" слава. Вместе с тем, в летописи нет и сурового приговора Игорю, который сближал бы точку зрения летописца с позицией современного историка; напротив, справедливой изображается месть вдовы князя Ольги восставшим древлянам за уоийство Игоря. Конечно, было бы наивным следовать школьному учебнику и полагать, что летописец живописал расправу над Игорем, а потом и над древлянами, чтобы устрашить восстававших против "княжеского произвола". Чтобы понять тот интерес, который сохранялся к деяниям Игоря в древнерусском обществе, необходимо исследовать контекст - летописный и исторический, в каковом эти деяния свершились.

145

Итак, после разгрома под стенами Царьграда в 941 г. Игорь вновь собирает войско, в 944 г. идет на греков, но останавливается на Дунае. Ситуация не свидетельствует об особой робости Игоря - на Дунае останавливались и Святослав, и Владимир Ярославич (в 1043 г.). Дунай оставался официальной границей Византии, и прежде чем начать войну, русский князь, демонстрируя силу, стремился заключить выгодный мирный договор. Естественно, договор Игоря был менее выгодный, чем договор Олега, заключенный после победоносного похода (о котором, впрочем, ничего не знают византийские источники - возможно, он также завершился не у стен Царьграда). Но для Руси этот договор был совершенно необходим, так как внешняя (а во многом и внутренняя) политика при Игоре была ориентирована именно на Византию: Константин Багрянородный описывает ежегодный весенний сбор "росами" "однодеревок", которые рубят в своих лесах, спускают в Днепр и продают росам их пактиоты-славяне; по Днепру русь отправлялась в Византию с торговыми и другими целями.

Из источников известно, что русь торговала на внешних рынках продуктами дани, собираемой со славянских племен во время полюдья. Константин Багрянородный [1989. С. 50-51] дает ставшее хрестоматийным описание полюдья при Игоре: "Когда наступает ноябрь месяц, тотчас архонты их (росов.- В.П.) выходят со всеми росами из Киева и отправляются в полудня, что именуется "кружением", а именно в Славинии вервианов (древлян. - В.П.), другувитов (дреговичей. - В.П.), кривичей, севериев (северян. - В.П.) и прочих славян, которые являются пактио-тами росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лед на реке Днепр, возвращаются в Киев. Потом... взяв свои моноксилы, они оснащают их и отправляются в Романию". Упоминание архонтов руси, выходящих на полюдье, а не одного князя, может быть, соответствует данным НПЛ об участии дружины Свенельда в сборе дани наряду с Игоревой дружиной. Термин же "пактиоты", как правило, однозначно воспринимаемый как обозначение данников, свидетельство односторонней зависимости славян от руси, нуждается в комментарии, опирающемся на контекст сообщения Кон-

146

стантина: славяне-пактиоты сами собирают однодеревки, а затем продают их росам. Таким образом, зависимость здесь не была односторонней: вероятно, термин "пактио-ты" предполагал двусторонние отношения, выплату дани по договору-"пакту" (ср. гл. 3). Наличие такого договора между славянами и русью, как уже говорилось, можно предполагать и на основании "ряда" легенды о призвании варягов и "устава" Олега. С древлянами, названными среди пактиотов руси, отношения, судя по летописи, были сложнее: их территория не входила в домен князя, Русскую землю; древлянская дань была увеличена Игорем после смерти Олега и отпадения этого племени от Киева. Кроме того, дружина Игоря не получила ожидаемых богатств после не вполне удачного похода на Византию; нужно было кормить призванных для похода варягов и т.д. Это, видимо, и послужило основой коллизии, описанной и НПЛ, и ПВЛ, и восходящей, судя по всему, к "сказаниям" о первых русских князьях, предшествовавших составлению первых летописных сводов.

Итак, под 945 г. в летописных текстах значится: "рко-ша дружина Игореви: "Отроци Свеньлъжи изоделися суть оружьемъ и порты, а мы нази. Пойди, княже, с нами в дань, да и ты добудеши и мы". И послуша их Игорь, иде в дерева в дань и промышляше к первой (Свенельдовой -В.П.) дани, и насиляше им и мужи его. Возьемав дань, по-иде в град свой. Идущу же ему въспять, размыслив рече дружине своей: "Идете с данью домова, а я возъвращюся, похожю и еще". Пусти дружину свою домови, с малом же дружины возъвратися, желая болыпа именья. Слышавше же деревляне, яко опять идеть, сдумавше со князем своим Малом: "Аще ся въвадить волк в овце, то выносить все стадо, аще не убьють его, то вся ны погубить". И послаша к нему, глаголюще: "Пошто идеши опять? Поймал еси всю дань". И не послуша их Игорь, и вышедше из града Изъ-коръстеня деревлене убиша Игоря и дружину его; бе бо их мало. И погребен бысть Игорь, и есть могила его у Ис-коръстеня града в Деревех и до сего дне" [ПВЛ. I. С. 39-40].

Здесь нужно отметить, что описание Игоревой смерти оказалось едва ли не единственным вполне достоверным свидетельством существования "сказаний" о первых рус-

147

ских князьях во второй половине X в. Дело в том, что этот мотив стал достоянием не только русской, но и византийской историографии. В "Истории" Льва Диакона (конец X в.) изложена речь послов императора Иоанна Цимисхия к Святославу, обосновавшемуся в Болгарии: император требует, чтобы Святослав покинул страну в соответствии с давним (944 г.) договором. "Полагаю, - угрожает он, - что ты не забыл о поражении отца твоего Ингоря, который, презрев клятвенный договор (очевидно, договор Олега 911 г. - В.П.), приплыл к столице нашей с огромным войском на 10 тысячах судов (поход 941 г. - В.П.), а к Киммерийскому Боспору прибыл едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды. Не упоминаю я уж о его (дальнейшей) жалкой судьбе, когда, отправившись в поход на германцев, он был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое" [Лев Диакон VI. 10]. Это послание подтверждает основную канву военной деятельности Игоря и важность для обеих сторон - Руси и Византии - договорных отношений; поход Игоря 944 г. не упомянут, потому что русь не перешла Дунай и не нарушила границ Византии; наконец, сразу вслед за походом на Константинополь упомянут гибельный поход на "германцев". Неясно, почему в греческом тексте древляне названы "германцами": возможно, в конце X в. уже не было актуальным характерное для Константина Багрянородного и других ранних историков противопоставление руси и славян - в явной форме его нет у Льва Диакона; в сказании, передаваемом русской летописью, древляне противопоставляют себя руси - дружине Игоря: им приписываются слова - "се князя убихом рускаго" [ПВЛ. I. С. 40] . Вероятно, такого рода противопоставление дошло через информаторов и до Льва Диакона, который и отождествил древлян с германцами как с западными соседями славян и руси.

Однако самым существенным для наблюдений за "жизнью" предания об Игоре является то, что информация о его гибели осенью 944 г. достигла греков не сразу: в конце 40-х гг. X в. Константин Багрянородный еще не знал о смерти князя. Значит, это известие хранилось какое-то время в памяти информаторов византийского историка конца X в. Отличие этой информации от летописного "сказа-

148

ния" - описание казни Игоря - также обнаруживает "фольклорную" вариативность и вероятные фольклорные истоки предания об Игоре. Наконец, данные Льва Диакона существенно дополняют "сказание" летописи: Игорь не был убит в стычке, а был взят в плен и казнен.

А.П.Ковалевский обратил внимание на то, что казнь Игоря совпадает с подобными обычаями у тюркских народов - огузов и булгар. Он считал, что "древляне применили к Игорю указанный способ казни согласно действовавшему в то время местному праву, считая киевского князя вором и грабителем, или, как говорили древлянские послы Ольге: "мужа твоего убихом, бяше муж твой аки волк восхищая и грабя" [Ковалевский, 1956. С. 52]. Можно продолжить исследование параллелей мотиву казни Игоря: в частности, нельзя не учитывать античных мотивов об убийстве Тесеем "сгибателя сосен" разбойника Синиса (Плутарх), казнившего путников, - они могли повлиять на рассказ Льва Диакона, Для русской истории существенней сходный мотив у датского хрониста XII в. Саксона Грамматика, который приписывает такой же способ казни некоему Редону, "рутенскому (=русскому) пирату". Е.А.Рыд-зевская [1978. С. 193-194] предполагала здесь знакомство хрониста с русским преданием, что позволяет нам вернуться к проблеме древнерусского - славянского - обычного права.

Точного соответствия описанному у Льва Диакона ритуалу казни в русских источниках неизвестно: так, ритуал повешения на дереве упомянут в связи с описанием расправы над волхвами в ПВЛ (под 1071 г.). Волхвы (языческие жрецы) со своими сторонниками во время голода в Ростовской земле отбирали запасы, убивая зажиточных людей; родичи убитых отмстили волхвам и уже мертвыми повесили их на дубе.

Значительно больше для исследования конфликта между Игорем и древлянами дает лексика обычного славянского права. Терминология праславянского права стала предметом реконструкции в работах В.В.Иванова и В.Н.Топорова, приведших индоевропейские, в том числе скандинавские параллели, из которых самая существенная - казнь преступника, называемого "волком" (др.-исл. vargr - "волк,

149

изгой" сопоставимо со славянским "враг"), на дереве, именуемом "волчьим деревом" (др.-исл. vargtre) и т п. [Иванов, 1975; Иванов, Топоров, 1978]. У славян преступник, в том числе вор, традиционно именовался "волком" - как именуют и Игоря древляне: ср. в "Сборнике слов и поучений" конца ХП-начала XIII в. о разбойнике - "Отъложи вълчью къзнь...и приде яко овьча" и т.п. [Словарь древнерусского языка. Т. 2. С. 165]5. Таким образом, известие Льва Диакона о казни Игоря и лексика русской летописи "совмещаются" в достаточно надежной реконструкции обычного права. Сама речь древлян в передаче летописца напоминает формулы договоров и ранних судебников: ср. "Аще ся въвадить волк в овце, то выносить все стадо"; "Аще оутнеть мечем... то 12 гривне за обиду" [Русская правда. Краткая редакция. Ст. 4] и т.п. А.П.Новосельцев [1986. С. 26] справедливо считает, что древляне убили Игоря, так как он нарушил договор (ср. выше о "пакте") - собрал дань дважды.

Древлянские речи и далее в летописном "сказании" продолжают эту правовую тему. Древляне отправляют послов к вдове Игоря Ольге; они говорят княгине' "Мужа твоего убихом, бяше бо мужь твой аки волк восхищая и грабя, а наши князи добри суть, иже расласли суть Де-ревьску землю, да пойди за князь нашь за Мал".

Противопоставление Игоря-волка древлянским князьям - добрым пастырям напоминает, прежде всего, о евангельских притчах - их образность характерна для всей древнерусской литературы. Но В.П.Адрианова-Перетц [1947, С. 96 и ел.] считала слова древлян ("аще въвадить волк в овце" и т.д.) "древнейшей записью народной пословицы". Та же исследовательница отметила очевидную двойственность "волчьих" метафор древнейшей русской литературы: помимо обозначения "воровской" жажды наживы метафора "волк" могла передавать образ князя-воина и княжеской дружины в походе. Самый известный пример -

-* Особое отношение к слову, в том числе к инвективе, очевидно в архаичном праве: за оскорбление, в частности за обзывание "волком", по "Салической правде" положен был штраф [Lex Salica XXX, 4; см: Гуревич, 1970. С. 97]

150

полоцкий князь Всеслав, былинный Волх: в "Слове о полку Игореве" и русском эпосе он наделен способностью превращаться в волка во время походов; в том же "Слове" воины-куряне "скачють аки серый вълци в поле, ищучи себе чти, а князю славы" [СПИ. С. 24, ср. 32]6. Эта связь "волчьей" символики с князем и его боевой дружиной обнаруживает в речи древлян не просто инвективу, а столкновение старого племенного права с зарождающимся государственным - княжеским. Их речь можно считать"ссылкой" на традиционную правовую основу отношений с князем и расправы с Игорем. Далее Ольге предлагается "компенсация" за убитого мужа - брак с древлянским князем Малом. Трудно сказать, относится ли такой обычай к реалиям славянского права7, или этот эпизод передает традиционный мотив - стремление убийцы овладеть имуществом и женой убитого правителя (ср. "сагу" о Гамлете у Саксона Грамматика). Ближайшую параллель этому мотиву содержит та же ПВЛ [I. С. 55-56], повествующая о том, как Владимир - будущий креститель Руси "залежал" жену убитого им брата, киевского князя Ярополка, которая была к тому же беременна: вероятно, о том, что эти деяния не противоречили варварскому праву, свидетельствует признание Владимиром родившегося "от двух отцов" Святополка своим законным сыном (старшинство его признавали и братья - сыновья Владимира). Во всяком случае, в летописном повествовании Ольга внимает речам послов отнюдь не как "противоправному" акту и даже коварно соглашается на их предложение, но выбирает другой, тоже вполне правовой вариант разрешения конфликта: месть.

° Учитывая скандинавское происхождение дружинников Игоря Старого (руси), следует отметить значение "волчьей" символики для боевой дружины, которая часто в скандинавской (и индоевропейской) традиции вообще ассоциировалась с волчьей стаей [Иванов, 1975]. Чередование в индоевропейских эпических и предправовых текстах упоминаний волка и пса заставляет также вспомнить во многом загадочную статью "Русской правды" об убийстве вора "з пса место".

' Некоторые исследователи усматривали в этом обычае пережиток матриархата у отсталых древлян [см.: ПВЛ. II. С. 296-297], однако этот пережиток не более "матриархален", чем упомянутое в связл с отношениями Олега и Игоря "кормильство" - передача ребенка на воспитание брату матери.

151

Месть Ольги, как показали многие исследования, носит ритуализованный характер: Ольга троекратно мстит древлянам, завершая отмщение возведением кургана и убийством на тризне 5000 древлян. Четвертая месть - "избыточная" - по фольклорным канонам связана с захватом столицы древлян Искоростеня и, возможно, является вставкой - передает традиционный для средневековой литературы мотив, видимо, заимствованный летописцем из византийского хронографа. Все это "сказание", расцвеченное диалогами, описаниями обрядов и т.п., завершается сухим повествованием о возложении на древлян тяжкой дани и установлении "уроков" и "уставов". В следующем, 947 г., не менее лапидарно повествует летопись, Ольга идет к Новгороду, устанавливает дани по рекам Мете и Луге, видимо, останавливается во Пскове, затем ставит "перевесища" (определяет охотничьи угодья) по Днепру и Десне и возвращается в Киев. Этот пассаж имеет чрезвычайно малый объем в сравнении со "сказанием" о смерти Игоря и мести Ольги, но полем деятельности княгини здесь является не одна древлянская земля, а вся Русь. Кроме того, эта деятельность по своей сути отличается от полюдья, во время которого погиб Игорь. "Реформа" Ольги состояла в повсеместной фиксации правовых норм ("уставы") и даней ("уроки"), которые отныне взимались (как предполагали Л.В.Черепнин, А.А.Зимин и др. исследователи) не во время наездов кормящейся дружины, а специальными представителями княжеской администрации [Черепнин, 1965. С. 146-152]. Таким образом, древлянское восстание и смерть Игоря оказываются стимулом для установления государственных правовых норм от Среднего Поднепровья до Новгорода: при этом реформе подвергается и архаическое государственное право (полюдье), и "племенные" традиционные нормы, послужившие правовым основанием для казни Игоря.

Как уже отмечалось, сама тематика летописных "сказаний" о русских князьях - от Рюрика до Ярослава - характеризуется определенным структурным единством и соответствующим подбором сюжетов. Призванию варягов предшествует конфликт - насилие, чинимое находниками над словенами и другими племенами, изгнание их за море

152

и призвание князей с дружиной-русью на основе договора - "ряда". Далее, правление Олега начинается с конфликта с узурпаторами - Аскольдом и Диром - и взведения на престол в Киеве законного наследника - Игоря, с последующим "уставом" - урегулированием даннических отношений со славянами. Этот "устав", видимо, действовал и при Игоре, судя по полюдью у славян-пактиотов, но новый конфликт и гибель князя вызвали не только вполне традиционную ритуализованную месть, но и очередное правовое усовершенствование государства, уже в правление Ольги, и т.д. вплоть до конфликта новгородцев с варягами при Ярославе в 1016 г. После этого конфликта князь кодифицировал традиционное право - дал "Русскую правду". Л.В.Че-репнин обратил внимание на сходство эпизодов с описанием насилия, чинимого варягами перед призванием князей "по ряду", и конфликта 1016 г., и считал, что известия о позднейших событиях повлияли на составление "легенды о призвании" [Черепнин, 1948. С. 247-248]. Как мы убедились, подобная структура свойственна многим эпизодам "сказаний" о первых русских князьях. Описание конфликтной ситуации и последующего юридического исчерпания ее - характерная черта древнерусского права (в том числе в "Русской правде" и т.п.) и традиционного права вообще8. "Правовая" основа, сохранявшаяся даже во фразеологии "сказаний", была, видимо, и основой для передачи, хранения в памяти преданий о первых князьях. Для архаического общества, в том числе славянского, был существенен именно casus primus [Иванов, Топоров, 1988; ср. Зимин, 1965], поэтому частное столкновение первого киевского (общерусского) князя с племенной (догосударственной) традицией и его последствия имели для формирующегося государства и его летописания не меньшее значение, чем внешнеполитическая деятельность - выход на мировую арену. Отсюда - значительный объем такого рода текстов, со-

8 "Во всех без исключения древних обществах, - пишет историк древнего права, - первыми законодателями считались личности легендарные, "культурные герои" или даже божества. Однако важно подчеркнуть, что общество рассматривало этот акт (фиксацию права. - В.П.) не как нововведение, как исправление возникших несправедливостей" [Якобсон, 1984. С. 92].

152

хранявшихся в памяти нескольких поколений до составления первых летописных сводов XI в. Сказания об Игоре дают ясное представление о носителях этой традиции - дружине, ближайшем окружении князя, с которым князь совещается и чьим советам следует; с князем и дружиной заключался "ряд" еще при Рюрике, дружине платили дань по "уставу" Олега и по "пакту" Игоря - нарушение последнего привело к конфликту, занимающему столь значительное место на страницах ПВЛ. И позднее конфликт городов и боярства с князьями, нарушившими "поряд", - характерный сюжет русского летописания: как правило, такой конфликт также кончался гибелью (казнью) князя - нарушителя договора [см.: Пашуто, 1965. С. 40-48].

Летописцы, равно как "заказчики" и "потребители" летописи, исходили из собственных критериев оценки деяний той или иной личности, подробно передавая не вполне блестящие, с точки зрения современного историка, поступки. Суть в том, что единичные исторические факты, будь то незавершенный поход на Царьград или неудачный сбор дани - формирующаяся историческая традиция превращала в важнейшие прецеденты становления русского государства, его идеологии и права.