"Ежедневный журнал", 31 октября 2011 г.
Сказки на тему истории, льющиеся с подконтрольного власти экрана, способны только затруднить поиск выхода
С "Оттепели" Эренбурга выработался у нашей культурной публики характерный рефлекс. Если в центральной печати (нынче преимущественно с экрана телевизора) мелькнуло что-то отступающее от строгих предписаний начальства, значит, быть политической весне! Правда, за 20 лет новой России эти знамения наступающей весны превратились в хронически повторяющуюся мелодию. Вот она зазвучала с экрана — значит, прибывает в Москву какой-нибудь из заместителей американского госсекретаря, или группа влиятельных европейских депутатов, или просто — для утешения публики.
Фильм "Жара" Александра Архангельского, четыре дня кряду шедший на телеканале "Культура", несомненно, также призван вызвать схожую цепочку внутренних ожиданий в уставшем от политической зимы постсоветском человеке.
"Жара" представляется его создателем сразу и как фильм, который показывает начало духовного возрождения в позднем СССР, и как картина поколения "семидесятников", отошедших от веры в правильный социализм и развернувшихся затем к религии.
В сопровождающих фильм публикациях предупредительно сообщаются опции мини-сериала: он принципиально не о диссидентах, он также и о 1960-х, и о 1980-х годах, и обо всем остальном сразу.
1970-е в фильме начинаются с 1972 г., года подмосковных торфяных пожаров, который волею авторов превращается в образ вселенского преобразующего пожара. Еще одной своеобразной осью служит в фильме судьба научного работника, геолога Глеба Каледы, ставшего в тот год тайным священником. Разворачивая историю его служения, создатели картины показывают советский мир, переполненный тайными подвижниками, людьми духовного поиска. Затем появляются о. Александр Мень, молодой тогда экуменист Сандр Рига, феминистка Татьяна Горичева, поэт Виктор Кривулин и т.д.
С легкостью необычайной Архангельский накручивает на ряды семидесятников вереницу имен из других эпох. Эти отрывочные судьбы и приметы эпох (вплоть до поминания лидера "Красных бригад" и вьетнамской войны), по замыслу творцов фильма, должны, очевидно, говорить об опасности культурного застоя, о тупике безрелигиозного сознания. Но для думающего и не беспамятного человека свидетельствуют совсем о других вещах.
Прежде всего о том, как легко канва истории и общественная атмосфера эпохи подменяются задним числом суррогатами различного рода. Для неформального советского общества 1970-е — первая половина 1980-х годов проходили под безусловным знаком Солженицына и Сахарова. Имя Солженицына вскользь упоминается в "Жаре", контекст этого упоминания принципиально важен для понимания фильма.
В 1973 г. он "напишет резкое призывное письмо "К вождям'', — сообщает Архангельский, — а семидесятники не собирались бороться за переустройство общества. Они просто уходили в сторону, туда, где нет ни власти, ни социализма". В этом утверждении все искажено, как в кривом зеркале. Влияние Солженицына и Сахарова было влиянием нравственным и по большому счету религиозным.
В 1974 Солженицын публикует "Жить не по лжи" и ряд статей в сборнике "Из-под глыб", идеи которых на многие годы попали в центр внимания всех мыслящих и неравнодушных к судьбам страны людей. В СССР нельзя было "уйти в сторону" ни от власти, ни от пут "реального социализма", но можно было сохранить верность внутреннему голосу совести. Для тех, кто стремился следовать этому голосу, важно было знать опыт знаменитого современника, чьи жизнь и творчество питались тягой к духовному преображению. Даже после высылки влияние Солженицына на умы получилось неожиданно широким и сильным. Как сильным было тогда и общее впечатление, которое производило на самые широкие городские массы явление диссидентов.
"Диссидентов" Архангельский просто выносит за скобки, лишь вскользь пренебрежительно упоминая о них. Так, молодого экуменически настроенного Сандра Ригу КГБ "старательно выталкивало в диссидентскую нишу". Как будто диссидентство — это социальный слой, а не некоторое состояние личности, связанное как раз с духовными поисками. Кроме того, термин этот, введенный когда-то западными журналистами, неряшливо неточен и неопределенен. Даже классическое определение — правдолюбие — не охватывает явления в его разнообразии и глубине. Во всяком случае, это люди, которые не просто искали истину, но стремились в поступках следовать своим убеждениям. В отличие от подавляющего большинства инертных сограждан, в лучшем случае державших фигу в кармане.
В 1970-е советские обыватели (часто люди вполне устроенные) заскучали в социалистическом стаде. Иные ушли в религию. Но свой уход они старались обустроить наиболее комфортным образом, чтобы чаяние вечной жизни тихо дополняло моральный кодекс советского человека (и его сложившийся быт). Вот они-то, шагая в общем строю, в сладких мечтах и "уходили в сторону", туда, где на самом деле нет ничего, одна советская нирвана.
Конечно, герои "Жары" — это не советские обыватели, а вот авторское повествование ведется вполне с позиций образованщины. В свое время архиепископ Питирим (Нечаев, впоследствии митрополит), руководитель Издательского отдела МП, сказал об арестованном КГБ свящ. Дмитрии Дудко: "Сам нарвался". В сопровождающих фильм интервью Архангельский сообщает, что о диссидентах нужно говорить отдельно, а в фильме он показывает тех, "кто не хотел быть диссидентами". Именно тех, кто "не нарывался". Смутные авторские намеки дают понять, что "не хотевшие быть" диссидентами были профессионалами своего дела, служа и Церкви и России. Без всякой "борьбы за права", без ненужной конфронтации, почитая богоданную власть.
Вот герой "Жары" о. Глеб Каледа, "абсолютно необъяснимое", по Архангельскому, исключение в истории своего поколения. Большую часть жизни проработал научным работником — геологом. В 1972-м митрополитом Ярославским Иоанном (Вендландом, 1909-1989) тайно рукоположен в священники. Об этом стало известно в 1990-м, когда стало "можно". Зачем же тайно посвящался в сан священник Московской, не катакомбной, патриархии? При том что в православии священник поставляется обязательно к пастве, а не к делу. Паствы же у него практически не имелось, кроме членов собственной семьи да еще, может быть, одной-двух душ. Архангельский объясняет: из любви к науке! Каледа так чтил науку, что не хотел, став священником, лишиться любимой профессии. Дилемма совершено несостоятельная. Ведь он стал не аскетом-монахом, а священником, призвание которого в проповеди. Не имеем ли мы здесь дело с суррогатным христианством? Тем более что рукополагавший о. Глеба митрополит с конца 1950-х много лет служил в Европе, США, неизбежно пройдя через сито специфических проверок со стороны КГБ.
Череда сообщений странных, "абсолютно необъяснимых" пронизывает "Жару". Оказывается, знаменитый театровед, литературовед и просто самобытный писатель проф. С.Н. Дурылин (1886–1954), с половины 1930-х годов живший в своем доме в Болшево, тайно служил литургию в "дачной ванной". "Считалось, — сообщает Архангельский, — что в 20-е годы он сложил с себя сан, но история этого не подтверждает. В его болшевском доме скрывалась тайная монахиня". Монахиня у Дурылина жила, но в те времена монахинь в качестве верной домашней прислуги держали, например, и начальники концлагерей. Условием освобождения Дурылина из ссылки в 1923 г. было требование оставить священнослужение. В его следственной анкете (1927) читаем: "Бывший священник", "я перестал быть священником навсегда". Никаких других исторических данных, кроме недавно возникших легенд, для опровержения этих фактов нет.
В этом же, "чудесном", ряду оказывается, что за гробом Пастернака шли в 1960 году "тысячи молодых людей". Архивная справка (информация отдела культуры ЦК КПСС) сообщает, что провожали поэта человек 500, из которых половина люди преклонного возраста. Конечно, нужно делать поправку на мутный источник, но тысячи молодых людей — это, несомненно, дань красному словцу. Ради него, ради идеологии фильма, Архангельский сообщает зрителям, что о. А. Мень вместе со священниками Глебом Якуниным и Николаем Эшлиманом "написал открытое письмо" патриарху. Но о. Александр это письмо не писал, а был среди тех, кто обсуждал необходимость подобного шага (как заметит Архангельский в журнальном интервью, был "одним из инициаторов", да отказался). Разница кардинальная. Но для телеящика нужен был такой факт — автору важно крикнуть погромче: знаменитый о. А. Мень лишь один раз поддался порыву покритиковать начальство и осознал, что не его дело обличать архиереев. И все его понимали тогда: ведь он "ведет интеллигенцию". Необходимо, важно было с помощью громких имен о. Александра и Сергея Аверинцева еще раз поставить на место это "дикое племя советской интеллигенции". В нашей стране не должно быть неохваченных товарищей; людей культуры и знания тоже нужно очищать, наставлять и направлять.
Поэтому в конце сериала автор подводит итог: "Мучительное творческое время, давшее нам Коледу, Аверинцева, Меня завершилось… Аверинцев был лидер, Мень был пастырь добрый. Но чтобы эпоха сложилась, нужен был духовный наставник". Наставник показан в следующих кадрах — это митрополит Сурожский Антоний (Блум).
"На самом деле" (любимая присказка создателей фильма) и прозвучавшие имена прекрасны, и судьбы значительны, но созданная картина фальшива насквозь. Диссиденты, эти люди борьбы и суеты, поставлены на место. Остальные граждане призваны строиться в ряды воспитуемых и назидаемых. Но время "суверенной демократии" требует вплести слово правды в лукавые конструкции авторского построения.
Были, были такие годы, семидесятые, дымились болота вокруг первопрестольной. Стоят они в череде других таких же страшных, перекореженных советских лет. В цепочке других катастроф: чего стоят только два глобальных неурожая 1921 и 1933 годов, помноженные на политику коммунистов.
Семидесятые годы — время детанта, разрядки, время политического послабления (как и давние годы нэпа). Это время робкого общественного оживления после карательных погромов конца 1960-х. В больших городах группки богемной молодежи из нижних слоев советского среднего класса охвачены духовными метаниями. Естественным образом они хотят получить внутреннюю свободу, для того чтобы жить, и одновременно хотят жить так, чтобы во всех смыслах стало удобней. Многие искали в Церкви этот удобный и комфортный духовный путь. Ни у кого не имелось опыта, неоткуда было прийти доброму совету. Так рождались суррогаты христианства, и аналитики с Лубянки поддерживали и всячески разогревали конформизм в духовной сфере. Получилось то, что получилось.
Эпоха оборвалась не тогда, когда убили о. А. Меня, а тогда, когда было разгромлено независимое общество, существовавшее в СССР. Семидесятые годы кончились полным разгромом для всех ищущих людей, и в большой степени от того, что сами ищущие опьянили себя фантазиями и сказками. Они видели сладкие сны, метались в надежде обретения счастья. А в лагерях, тюрьмах и психушках страдали и — правды ради — умирали люди. Умер православный Борис Талантов, умер адвентист Валерий Шелков, умер Анатолий Марченко, умер Валерий Марченко… Так умирала страна, так она получала шанс на возрождение.
В первой половине 1990-х Аверинцев по ночам иногда звонил бывшей узнице совести Зое Крахмальниковой. Он сокрушался. Он говорил, что постоянно мучится тем, что ссучился в советские годы. О таких же его звонках рассказывал тогда и бывший политзаключенный Валерий Сендеров. В начале 2000-х моя жена Ирина оказалась вместе с Аверинцевым на конференции в Киеве. Там она напомнила ему, что осенью 1986-го он подписал письмо в защиту автора этих строк, находившегося в киевской тюрьме по политической статье. И Аверинцев воскликнул: "Значит, я все-таки не ссучился до конца!".
Вот это мучительное переживание выдающегося человека говорит о реальной истории, о настоящей духовной жизни. Это подлинный опыт. А сказки на тему истории, льющиеся с подконтрольного власти экрана, способны только преградить дорогу к опыту, затруднить поиск выхода. Противоядием этому обману может быть только свобода. Когда не шоумены создают видимость духовных откровений, а творческие люди получают возможность рассказывать о пережитом и увиденном. Когда есть свободная конкуренция (ведь живет в России и талантливый документалист Андрей Некрасов, отлученный на родине от ТВ, должны быть и другие мастера кинокамеры), тогда возникает обратная связь у общества со своим прошлым. Без свободы не очистить воздух от дымящихся болот конформизма.
