С ХРИСТИАНСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ

Передача радио "Свобода", №36.

2 февраля 2000 г.

САМОУБИЙСТВО

Между тем, в христианстве резко отрицательно относятся к самоубийству, но при этом самоубийство, для современного во всяком случае христианства, есть проблема. В большинстве православных храмов отпевают самоубийц. Обычно, конечно, просят какую-то справку, и врач дает справку, что такой-то покончил с собой в исступлении ума, значит в состоянии аффекта, значит здесь не было никакого акта свободной воли, отречения от дара жизни и так далее. Но ведь все прекрасно понимают, что это именно бумажка. И, конечно, проблема самоубийства для современного христианства встала не случайно. Потому что мы живем в таком мире, где самоубийство не то чтобы ценится, но во всяком случае это - приемлемый способ поведения. И именно в 20 веке может быть более всего совершалось самоубийств людьми замечательными, людьми гуманными и совершалось во имя гуманизма, как самоубийство Стефана Цвейга, как самоубийство Лассаля, известного революционера-марксиста. Это были самоубийства, которые утверждали право человека жить, право человека жить так, как ему хочется, а не так, как велят какие-то посторонние для человека идеологии, структуры, законы.

И внутри самого христианства, внутри церкви что-то нас гложет - действительно ли самоубийство такой тяжелый грех, как это считалось на протяжении веков. Почему же христианство резко отрицательно относилось, и в общем-то формально говоря, и по сей день относится резко отрицательно к самоубийству. Говорит священник Михаил Ардов, настоятель одной из московских церквей.

Михаил Ардов:

Потому что самоубийство - это единственный из самых страшных грехов, в котором нельзя раскаяться. Вы понимаете, даже хула на Святого Духа, - хотя сказано в Евангелии, что это не прощается, - тем не менее это может быть и можно отмолить... есть раскаяние. Человек самоубившийся попадает в такую область, где покаяния нет. Вот в чем самая страшная тяжесть этого.

Но мы должны смотреть на это опять-таки двояко. В свое время церковь почему не хоронила самоубийц, почему она их не отпевала? Для того, чтобы это была, как бы сказать, дисциплинарная мера. Чтобы всякий человек понимал, что если он это сделает, то его зароют, как собаку, ему не поставят памятника, он будет вне кладбища, и он будет как пария. Безусловно, церковь обязана относиться так строго, тем не менее моменты снисхождения должны быть...

Например, вот сейчас я служу много лет, всегда почти на кладбищах. И отпеваем мы практически всех крещеных людей. Вот, в книге Булгакова "Руководство по изучению устава" есть очень важный момент. Он пишет, что в конце концов человека знает только Бог. Поэтому лучше пускай там сто раз этот умилительный чин отпевания прозвучит над недостойным, чем один раз не прозвучит над достойным. Потому что сердце видит Бог, только Он знает веру человека. А кроме того, мы опять-таки это делаем очень часто так - какой-то крещеный человек жил неизвестно как, но у него, например, верующая мать. И если его не отпеть, просто сказать - нет, он у тебя был не церковный, в церковь не ходил, - это просто ударит ее в самое сердце. К ее горю, уже имеющемуся от потери близкого человека, еще показать такую фарисейскую жестокость церкви. Поэтому мы отпеваем всех. И то же самое, безусловно, - к самоубийцам. Сохраняя этот принцип, ему можно вполне в какие-то моменты изменять ради... ну вот, просто ради милосердия, ради помощи этим людям потерявшим. Мы вынуждено все время нарушаем каноны по безумию современной жизни. Но мы должны делать это, понимая, что мы это делаем по своей немощи, по слабости и по снисхождению к кому-то такому, а не менять каноны с той точки зрения, что мы такие хорошие, а каноны такие жестокие.

О каких собственно церковных канонах идет речь? Впервые в восточной церкви в 385 году патриарх Александрийский Тимофей дает так называемый 14-ый канон. Это список его ответов на различные сложные вопросы духовной жизни. И вот его спрашивают. Я цитирую в официальном переводе: "Ащи кто, будущи вне себя подымет на себя руки или повержет себя с высоты, за таковаго должно ли быть приношение или нет?". Это означает - можно ли за такого человека молиться во время обращения к Богу, во время центрального христианского таинства. На что патриарх Тимофей отвечает: "О таковом священослужитель должен рассудити - подлинно ли будучи вне ума соделал сие". И дальше объясняет, что иногда близкие пострадавшего, желая молиться о нем, говорят неправду и говорят, что он сошел с ума, а может быть, он сделал это от обиды человеческой или по иному какому случаю, от малодушия. И о таковом не подобает быти приношения. Это канон 385 года, восточный.

В 452 году на Западе, в Арле, собор заявляет, что самоубийство - это результат дьявольской злобы и потому преступление. И наконец в 563 году в Праге на церковном соборе было постановлено, что самоубийц нельзя отпевать, ему отказано в церковном погребении. Не сопровождать его тело до могилы. Позднее установился обычай, по которому самоубийц обязательно хоронили не в освященной земле. Страшное по тем временам наказание.

И вот встает опять же вопрос - если церковь так категорически осудила самоубийства, то почему все-таки в истории церкви было столько случаев, когда к самоубийцам относились снисходительно и отпевали людей, которые совершили самоубийство, причем, не в состоянии аффекта. Может быть, самый яркий пример вот из наших русских. В 1903 году умер от рака Михаил Соловьев, сын великого нашего историка. Его жена, Ольга Соловьева, как только муж испустил последнее дыхание, вышла в соседнюю комнату, - он умирал дома, - взяла ружье и застрелилась. Их похоронили вдвоем, на кладбище Новодевичьего монастыря при огромном стечении народа, и говорил речь над могилой один из викариев московской епархии, епископ. Он говорил о том, что блажен кто положит душу за ближнего своего. Значит, это самоубийство было принято, как знак любви. Почему же тогда в христианстве возможно и такое отношение к самоубийству? Говорит священник Александр Троицкий из московского Свято-Андреевского монастыря.

Александр Троицкий:

Самоубийства в истории христианства бывали разные, разные были на них взгляды. В одних случаях можно говорить о подражании предателю Иуде, а в других случаях действительно это подражание тем христианам, которые свою душу или полагали за ближних своих или готовы были отдать ради сохранения своей чистоты или своих жизненных принципов. Ведь и среди святых есть люди... в житиях святых находим примеры, которые с точки зрения судебно-медицинской экспертизы были бы охарактеризованы как самоубийства. Вы посмотрите жизнеописание - оно, по-моему, очень краткое, - мученицы Домнины с дочерьми, 4 октября память их. Во избежание поругания их чистоты, чести, они бросились в море и утонули. В современной жизни церковной, если человек уходит из жизни, пишет записку - прошу никого не винить, обо всем хорошо подумал - это конечно звучит как вызов, как антихристианский акт, и соответствующим образом к нему и относятся. Если этот человек находится в состоянии аффекта, то это действительно другое дело совсем, это, может быть, и не собирался он кончать жизнь самоубийством. Может быть, он просто перепутал дверь с окном или захотел улететь куда-нибудь... Такое бывает очень часто. Я думаю, что современная волна самоубийств как раз связана именно с употреблением наркотиков или каких-то еще возбудителей, которые доводят человека до такого состояния.

Но всякое ли самоубийство есть вызов христианству? Всякое самоубийство есть ли вызов Богу, именно отказ признать Его начальником жизни? Начальником, и в старославянском смысле слова источником и начальником, в самом простом, советском смысле слова. В чем причина самоубийства и какой собственно процент составляет самоубийство сознательное из общего числа самоубийств? Говорит Сергей Илюшенко, православный психотерапевт.

Сергей Илюшенко:

Ситуация на самом деле немножко сложнее, чем оппозиция сознательной и бессознательной, с моей точки зрения, потому что известно из статистики, что 90 процентов самоубийц страдают теми или иными психозами, психиатрическими проблемами, как то: депрессия или шизофрения и так далее. В этом отношении их поведение, включающее самоубийство, не может быть рассмотрено, иначе как из общебиологического контекста... как ситуация, в которой как бы биологический вид сохраняет себя. Это в общем описано, это известно, что люди, страдающие шизофренией, часто кончают собой. И это - как биологическая доминанта, заложенная в мозгу, и конечно, здесь речь не идет о сознательном решении. Но это не всегда так.

У меня был один знакомый человек, который страдал шизофренией с интерактивными галлюцинациями. Это значит, что у него в голове звучали голоса, с которыми он ничего не мог сделать. Эти голоса советовали ему убить конкретного другого человека. И он практически не мог этому противостоять. Он стоял с ножом около этого человека в течение двух часов и трясся, поскольку его нравственный христианский императив (он был христианин) не давал ему это сделать. Тогда он бросился под электричку и убил себя. И что мы на самом деле видим? Мы на самом деле видим, что этот человек "положил душу свою за друге своя". То есть, даже в состоянии болезни некоторые вещи, которые называются произвольностью духа, не всегда затрагивается болезнью. И это то, что надо, во-первых, различать.

Дальше. 10 процентов самоубийц в среднем по статистике не имеют психиатрических проблем, не имеют тяжелой депрессии, не имеют шизофрении, а кончают собой сознательно и произвольно. И эти 10 процентов безусловно есть и они очень четко определяются, когда с ними беседуешь. Удивительное свойство этих людей состоит в том, что они все употребляют в речи словечко "реальность". Они прямо-таки загипнотизированы словом "реальность". И они считают, что реальность такова, что невозможно в ней больше существовать. Эти люди, как правило, не имеют хороших контактов с другими людьми. У них утеряна взаимная референтность, взаимная соотнесенность с другими людьми, и это болезнь духа. И она произвольна и сознательна. Они, как правило, закрыты. Закрытые люди - это те, которые не меняются в процессе общения. И у них даже при отсутствии психиатрических болезней риск самоубийства высок, и самоубийство здесь является произвольным, осознанным и наверное не подлежит внутреннему пониманию, как мы можем понять самоубийство больного депрессией.

Можно выделить в отдельную категорию самоубийц людией, которых как бы довели до самоубийства. Но не тогда, когда человек говорит о том, что я должен покончить с собой, потому что - демократия, потому что - номинализация... Есть такое понятие лингвистическое, как "номинализация". Это когда говорится некоторое слово, под которым как бы понимается субъект, но субъекта там нет. Например - демократия, например - свобода, например - равенство. Это на самом деле процессы, которые свернуты в языке до существительного. Если человека довел до самоубийства некоторый процесс, то это на самом деле он сам себя довел. Но если есть конкретные люди, которые что-то делали, конкретные субъекты живые, которые что-то делали для того, чтобы загнать человека в угол, тогда ситуация другая. Мне кажется, что это очень четко различимо. Если человека номинализация, ну демократия там или хаос в стране, довели до самоубийства, это одна вещь. А если человека конкретные другие люди затравили, это ясно, что это другая вещь. Это всегда различимо. Здесь не нужно лукавить.

Но как вот быть с теми самоубийствами, которые совершаются по любви к другому, с самоубийствами, когда человек хочет отдать свою жизнь за других, как это было в случае с Михаилом Соловьевым и его женою? Это ведь взрослые люди. А сколько людей кончают с собой в подростковом, юношеском возрасте из-за неразделенной любви и воспринимают свое самоубийство именно как некоторую жертву на алтарь любви - отдать свою жизнь за другого. Мнение Марины Дубровской - католички, психотерапевта.

Марина Дубровская:

Простите, но ведь в этой фразе "Я положу душу за други своя", вот этого здесь нет. Это для, ведь это читается как ради него, а ему этого не известно - нужно или нет, обрадовался ли он этому.

А как быть с таким видом самоубийства, которые тоже, видимо, надо отнести к разряду альтруистических, когда человек говорит о самоубийстве, предчувствуя свою, возможно тяжелую, болезнь. И говорит - лучше я приму цианистого калия, чем лежать, как бревно, неподвижно, вонять, кто-то за мной будет выносить судно. Я всем буду в тягость. Нет, лучше для других будет если я уйду из жизни. Что здесь неверно в такой позиции?

Марина Дубровская:

Я в них всегда ощущаю какое-то... что-то там скрыто не совсем верное... в ней самой, вот в этой позиции. Мне кажется, что может быть людям просто трудно принять их беспомощность, то, что другие... они будут зависимы от других... может быть, это люди, для которых это очень трудно принять. И тогда они выбирают другое. Это я могу понять. Действительно, трудно быть беспомощным, отданным во власть другим людям, и не потому, что ты им не доверяешь, а потому, что это очень унизительно. И принять это унижение может быть очень трудно. Это целый подвиг. Потому что ты на самом деле беспомощный. Это реально, что человек - существо крайне беспомощное. И мы не осознаем, до какой степени мы беспомощны и зависимы от Бога. А вот когда ты лежишь и ничего не можешь, и зависим от людей, ты терпишь колоссальное количество унижения, но они тебе дают понять - кто ты есть на самом деле. Ты становишься большим реалистом, чем когда ты живешь, двигаешься, руки ноги целы, ты ходишь и все делаешь. У тебя впечатление, иллюзия, что это ты все можешь. Ан нет.

Вообще, видимо есть целый огромный раздел самоубийств, совершаемых только потому, что человек не умеет, не может выразить свою любовь к другим, выразить не только в действии, а выразить в ласке взгляда, выразить в терпении. И здесь конечно мы стоим перед вопросом - а что такое самоубийство вообще? Потому что это вопрос о том, что такое любовь, где ее границы.

Яков Кротов. Вот книга классика социологии, одного из отцов современной социологии Эмиля Дзюргейма "Самоубийство". Она вышла 100 лет назад в 1897 году. Сейчас она переиздана в России и начинается с того, что очень трудно определить, что такое самоубийство, потому что рационально рассуждая, и солдат, который идет на войну, - он тоже самоубийца. И Христос - тоже самоубийца, потому что когда Он приходит в этот мир, Он идет на верную смерть. И недавно в журнале "Итоги" один психолог даже поставил на вид христианам, что они поклоняются самоубийце, а сами при этом осуждают самоубийство. Так что здесь, видимо, прежде чем осуждать самоубийство, надо понять, что речь идет действительно о какой-то границе любви, где мы все еще очень беспомощны, где мы только учимся выражать свою любовь без пистолета, без гранатомета, но и без веревки, и без цианистого калия. Учимся открывать свою душу навстречу ближнему, так, чтобы ближнему было хорошо, а не так, чтобы нам было легко. Слишком ведь часто и самоубийство, и война - это самый легкий выход из положения. Куда труднее, чем действительно полюбить другого человека. Каковы же еще причины самоубийств, и как можно предотвратить самоубийство, если это возможно? Как можно помочь человеку, который думает о самоубийстве?

Проблема самоубийства прежде всего в том - как помочь самоубийце, если можно помочь, между прочим. Потому что довольно широко распространено мнение, что если человек говорит о самоубийстве, если он, скажем, звонит на телефон доверия или если он тебе в разговоре говорит про какие-то такие мысли, значит, он уже на самом деле "кокетка", а вовсе не самоубийца, потому что настоящий самоубийца никогда об этом деле говорить не будет. Насколько это справедливо? Говорит Марина Дубровская, католичка, психотерапевт, многие годы работающая на телефоне доверия.

Марина Дубровская:

Это один из мифов. О самоубийстве существуют мифы в обществе, в культуре и это один из мифов, что звонят только те, кто изображают, что они хотят покончить с собой. Во-первых, которые изображают могут так заиграться, что и покончат с собой. Во-вторых, это совсем не так. Это неправильное понимание того, что происходит в душе у думающего о самоубийстве. У него в душе борьба идет. Он хочет жить. Но он видит смерть как возможность прекратить, скажем, сильную душевную боль или как выход из каких-то обстоятельств. Но он бы согласился именно жить, если бы увидел, как это можно сделать. И у него борьба внутри идет. И именно потому что он хочет жить, он и звонит, он и идет к специалистам, он идет к своим друзьям.

Я думаю, что в самоубийствах колоссальная роль... вообще, в переживании кризисов человеческих колоссальная роль принадлежит окружению человека. Как оно себя поведет в этом случае, даст ли оно нужный ответ, нужную поддержку. И самоубийцы, они рассыпают вокруг себя тысячи и сотни знаков, что они хотят это сделать. Множество знаков дают окружающим понять - что их мучает, что у них внутри. Но мы все безумно боимся увидеть и понять эти знаки... Какая первая нормальная реакция? Я растеряна, я не знаю, что на это ответить. Я не знаю как об этом говорить, потому что на самоубийство есть в обществе табу... на разговор о нем. И поэтому, как же я заговорю об этом? Какими словами? Мой голос будет врать. Он не почувствует, что я достаточно заволновался. И так далее. Масса таких мелких вопросов, которые заставляют близкого человека просто молчать. И тогда тот, кто думает о смерти, остается один. И уже в одиночестве он один на один с тем, что у него внутри. А мысли о самоубийстве, если человек здоров психически, они на фоне хорошей жизни не приходят. То есть там обязательно кризис, беда, что-то произошло. И вот человек должен бороться на несколько фронтов. Он должен сражаться с бедой и одновременно сражаться со своим желанием избавиться от того, что его мучает, выбрав вот этот выход. И он поэтому идет обязательно к нам. И сейчас все больше и больше люди убеждаются в том, что именно окружение человека помогает ему справиться с кризисом, с бедой.

Как христианин должен бороться с мыслями о самоубийстве? Когда я ставлю вопрос так, я отнюдь не имею в виду, что у христиан эти мысли как-то отличаются от мыслей обычных, скажем так, людей. Конечно, мысли о самоубийстве и у христианина те же, что и у буддиста, и у атеиста. Это все равно страшный мрак и отчаяние. Что может этому противопоставить человек? Мнение священника Александра Троицкого из московского Свято-Андреевского монастыря.

Александр Троицкий:

Когда к нам приходит в голову нечто явно исходящее от дьявола, как в этом случае, то справляться нужно с этим, так как церковь этому учит в таинстве крещения. После того как человек трижды от дьявола отрекается и трижды подтверждает, что он от дьявола отрекся, ему говорят - ты дунь и плюнь на него. И человек, повернувшись к Западу дует и плюет. Это очень лаконичный и такой поучительный, наглядный урок как нужно относиться к тому, что исходит от дьявола. Если в голову лезут такого рода мысли, надо понимать, что никакой пользы не будет, не только если с нею соглашаться, даже если с нею спорить, пользы все равно не будет никакой. И поняв источник этих мыслей, нужно немедленно ответить полным презрением, каким-то наплевательским отношением и, конечно, обращаться к Богу за помощью. И тогда вот это умение и отчаяние, которое толкает человека к самоубийству, оно будет с Божьей помощью развеяно.

Яков Кротов Проблема в том, что просто дунуть и плюнуть всегда возможно, но это далеко не всегда облегчение. Передо мной книга классика социологии Эмиля Дюргейма. Монография так и называется "Самоубийство", и в ней говорится очень просто. Я цитирую. "Религия ослабляет склонность к самоубийству лишь в той мере, в какой она мешает человеку свободно мыслить. Но подобное ограничение индивидуального разума в настоящее время дело трудное и с каждым днем становится труднее". Короче, религия - опиум народа. А ежели человек неверующий, то он всенепременно должен покончить жизнь самоубийством. И в сущности Дюргейм выделяет целый разряд самоубийств, так называемых аномических. Это самоубийство человека, мужчины, после смерти жены, например. Это самоубийство человека, в стране которого произошла революция, он лишился своего положения в обществе. Короче говоря, это самоубийство, когда человек теряет смысл жизни. И тогда христианство предлагает смысл жизни. Но, с точки зрения Дюргейма, человека сугубо неверующего, сие есть сплошной обман. А надо что этому противопоставить? И вот здесь, надо сказать, ответ тот еще. Ну, сто лет назад это звучало как-то авторитетно. Я цитирую. "Единственное средство помочь злу - сделать социальные группы снова достаточно сплоченными, чтобы они крепче держали индивида, и чтобы индивид крепче держался за них". Конец цитаты. А ведь цитатка-то немножечко фашиствующая. Конечно, такой фашизм еще не криминал. Этот корпоративизм или, как говорили в начале века, синдикализм, это вера в то, что личность можно "подпереть", если опереть ее на коллектив. Она была и в дохристианскую эпоху. Она была и у Бердяева, и у Честертона, и у Адольфа Гитлера, и у Муссолини. Потом разбрелись и разошлись, Слава Богу, поняли, что все-таки коллектив - это не спасение, что человек стоит перед Богом все-таки один. Если человек не верит в Бога, он стоит перед человечеством, но все-таки один. И если помогать человеку, который думает о самоубийстве, то помогать именно человеку, не созидая какой-то коллектив, как корсет.

Надо ответить каждому - зачем тебе жить. И здесь христианство может быть виновато. Слишком долго на протяжении веков мы просто говорили, что самоубийство - это ужасно плохо, это смертный грех, это один из самых главных грехов. Правильно ли так поступать? Не получится ли, что мы просто пугаем людей? А страх ведь плохое лекарство. Надо ли помещать самоубийство на самый верх в градации грехов? Мнение Сергея Илюшенко, православного психотерапевта.

Сергей Илюшенко:

Да, разумеется это надо загонять на самый верх, потому что это одна из единственных вещей, которая человеку все время дарится - это возможность существовать и возможность быть. Ни один человек не тратит усилия для того, чтобы быть, для того, чтобы его "я" было. И прерывание этого бытия, которое является постоянным подарком, не когда-то данным, а постоянным, оно является конечно, по-моему, самым тяжким из грехов, если оно делается осознано. Потому что если это бытие все время дарится, то в нем все время есть смысл для других. И когда человек кончает собой будучи осознанным и произвольным, то на самом деле он не понимает - какое количество линий жизни он накрывает этим безобразием. Потому что человек не в состоянии отследить последствия от вещей, которые еще не произошли. И я часто например встречал детей тех людей, которые покончили с собой. И эта психологическая травма, которая у этих детей, она сильно детерминирует их поведение, общение и коммуникации и, в некотором смысле, судьбу. И вот это влияние, например, самоубийства родителей на детей, оно длится, и оно будет длиться дальше, поскольку эти дети, если их не подвергнуть психотерапии, они передадут некоторые особенности травматического невроза дальше, и дальше, и дальше... Эти последствия самоубийства будут очень долго длиться. В этом смысле оно гораздо более мощно, чем что-либо другое.

А может ли вера помочь самоубийце или для самоубийцы верующего в общем-то угроза такая же, как и для неверующего человека? Говорит Сергей Илюшенко.

Сергей Илюшенко:

Нет, вера не всегда спасительный фактор, хотя один из самых мощных факторов, которые препятствуют самоубийству, безусловно. Потому что вера дает смысл быть и смысл для других, и в этом отношении она держит так же мощно как держит семья. Однако, если у человека эндогенная, то есть биохимически обусловленная депрессия, которая может случаться и у христианина, некоторая биохимическая поломка, то мир изнутри такого человека в приступах депрессии выглядит абсолютно черным, катастрофичным, и все будет плохо и не возможно изнутри смоделировать ничего позитивного, а Бог воспринимается, как некоторый факт. Так же как, например, существование луны. И прекращается коммуникация с Ним, вот, на глубине депрессии. Человек может обращать к этому существующему, как луна, в его сознании, Богу некоторые тексты, но он не чувствует и не слышит никаких ответов. И он может покончить собой в этом состоянии. Это не его вина.

Вообще отношение церкви к самоубийству надо все-таки осмыслить и в историческом контексте, потому что когда Господь только пришел в мир, самоубийство было совершенно нормальным способом поведения человека в мире. И во многих культурах, где не было проповедовано Евангелие, оно таковым и остается. Самоубийство - это способ, которым коллектив, будь то семья, род, нация, офицерское собрание, это способ, которым коллектив регулирует свою жизнь. Отсюда самоубийство человека, который растратил полковую казну. Отсюда часто самоубийство влюбленных, совершенно считающиеся нормальными. Вот, что они покончили собой - нормально, что им не дали жить вместе, это тоже нормально. И таких самоубийств очень много, практически в любом обществе есть самоубийства, которые даже поощряются. Не всегда так прямо, как в Индии, самоубийство жены после смерти мужа, но все-таки. Вот этому противостоит христианство изо всех сил. И, в общем-то, успешно. Нынче в тех странах, где когда-то звучало Евангелие и где оно все-таки, слава Богу, звучит по сей день, самоубийство защищают уже с противоположной стороны, не как право коллектива, а как право личности. И здесь церковь кажется такой вот букой, которая все пугает и пугает. Насколько вот это запугивание, что самоубийца в рай не попадет, насколько оно помогает?

Марина Дубровская:

Если мы будем думать, что убийство не простительно, что это такое за утверждение, чем оно помогает тем, кто чувствует в этом какой-то выход для себя?.. Вот они слышат - самоубийство непростительно. Ну и что? Если человек переживает острое горе, и он думает о самоубийстве, и никто из людей ему не оказывает помощь, поддержку, а у него есть еще и утверждение о том, что грех самоубийства непростителен, то, на мой взгляд, это только усугубляет его трудности, никак ему не помогая. В таком случае он чувствует церковь, как ту, которая не помогает, а осуждает то, что он сейчас испытывает. И таким образом, он не чувствует, что он может получить из церкви помощь. Как же он пойдет за помощью туда? Сложный выбор. Нет такого выбора. Нужно помощь оказывать не тем, что ты говоришь - это можно или этого нельзя. Помощь оказывается в том, что ты понимаешь, что с человеком сейчас происходит, и вместе с ним ищешь другой выход. Ты ему должен сказать, не что это плохо или хорошо, а что есть другой выход. А он тебя спросит - а какой, я его не нахожу. И тогда вы вместе его ищите. Вот как-то так.

Вообще, надо сказать, что все-таки запугать - это всегда самый легкий способ поведения в самых разных жизненных ситуациях. И вот передо мной брошюра Николая Бердяева о самоубийстве. Брошюру Бердяев писал с наилучшими чувствами в 30-е годы, обращаясь к парижской эмиграции, где очень много было самоубийств от отчаяния. И как он здесь пугает. Что самоубийца - человек, который предает Россию, он предает русскую идею, он предает Бога, семью, которую оставляет голодать и так далее, и тому подобное. И при всей своей любви к Бердяеву должен сказать, что мне это кажется все-таки не самым плодотворным способом, потому что это, конечно, хорошо, когда человеку говоришь - Россия надеется, что ты выдержишь эту нищету, ты донесешь факел, сохранишь свечу зажженной. Но когда ты сидишь в какой-то нетопленной комнате посреди Парижа... Работы нет. Любви уже тоже нет. Россия?.. Да где она Россия, есть Советский Союз ненавистный. Чем поможет такое вот запугивание?

Хорошо. Это парижская эмиграция. Но сейчас в России часто каждый из нас чувствует себя эмигрантом. Мы все оказались из одной страны перенесены в совершенно другую. И у кого из нас не было за последние годы таких приступов отчаяния?.. И у кого, я думаю, не было мыслей о самоубийстве?.. И что же, опять пугать? Или опять вдохновлять русской идеей, чтобы спасти от самоубийства? Какой здесь должен быть способ поведения для человека разумного, верующего?

Сергей Илюшенко:

Нет же общего рецепта, потому что все люди на самом деле уникальны. Наверное, это очевидно, что самоубийство смертный грех, и это надо говорить. Но бессмысленно человека пугать адом, потому что когда он кончает собой, он уже находится в аду. Это и есть состояние ада, полное одиночество и желание прекратить себя. Это и есть ад. И чего им пугать человека?.. Потому что он уже в нем, если он решает покончить собой. Да, но это не мешает очень четко и твердо говорить, что это действительно смертный грех.

Техническая вещь, которая существенна для христиан и которая в моей практике очевидным образом работает, это когда бывают у христианина в ситуации глубокой депрессии мысли о самоубийстве, то Иесусова молитва - это то, что действительно работает лучше таблеток в отношении мыслей о самоубийстве. Это правда. Она действительно позволяет этого избежать, даже если существование творца представлено в голове у человека депрессивно, просто как некоторый факт, а не как что-то живое. Иисусова молитва действительно это отодвигает.

Вообще, когда социологи начали изучать феномен самоубийства, то обнаружилось, что процент самоубийц на редкость одинаковый в одном и том же обществе. Он почти не меняется. Более того, обнаружилось, что процент самоубийц, пожалуй, растет с повышением уровня благосостояния. В бедном, нищем обществе процент самоубийц падает. Другое дело, что этот процент растет в обществе, которое находится в стадии смены идеологии, потому что человек теряет привычные ему идейные опоры. Но можно ли помочь человеку, который думает о самоубийстве, потому, что просто физически нечего есть, - можно ли ему помочь, просто накормив, достаточно ли этого?

Сергей Илюшенко:

Бессмысленность жизни приводит к самоубийству, а отнюдь не уровень благосостояния. Конечно, во время войн жизнь становится крайне осмысленной, поскольку ты делаешь вещи, которые точно нужны для других. А смысл - это когда что-то нужно для других. А в странах типа Швеции, где действительно высокий уровень самоубийств и где замечательная социальная система, где люди хорошо обеспечены, с них сняты некоторые проблемы, связанные с выживанием, но они крайне отделены друг от друга. Они одиноки, там совсем другая система коммуникаций. По той же статистике, одиночество - это один из самых сильных факторов риска самоубийства. Именно бессмысленность жизни.

Что любопытно: по той же статистике категория профессиональная, которая имеет самый высокий риск самоубийства - это врачи-психиатры во всех странах мира. Это понятно каким образом образуется. Врач-психиатр, который привык иметь дело с людьми и выделять в них симптомы болезней. Если он не является христианином или не является так или иначе конфессионально ориентированным человеком, то он начинает в связи с людьми живыми постоянно выделять вот эти мертвые, одинаковые у всех симптомы болезней. И потихонечку его восприятие становится объектом, а не субъектом. И сам себя он начинает рассматривать, как некий механически заданный объект. Теряется живой смысл. Понятно, почему у этих людей самый высокий риск самоубийства.

А что же делать тогда простому человеку, простому христианину, когда мы видим, что ближний наш думает о самоубийстве? У нас нету специальной психологической подготовки. Как же может помочь в этой ситуации человек?

Сергей Илюшенко:

Первое, что мы должны сделать, если мы видим у человека мысли о самоубийстве, это из всех сил постараться, чтобы он не чувствовал себя одиноким. Это - начать быть с ним и начать с ним говорить на любую тему. Просто - чтобы у него исчезло чувство одиночества. Это первое, что надо сделать. А второе, что надо ясно понимать, это то, что в депрессивных состояниях мысли о самоубийстве носят неконтролируемый для субъекта характер, поэтому рациональное возбуждение не очень работает. Поэтому надо стараться отправить человека к психологу или к психиатру. Это надо сделать. Но самое существенное это надо передать сосуществование, передать душевное тепло. Убрать у человека ощущение острого одиночества. Это самый главный витамин и самая главная прививка от самоубийства.

Как мы можем помочь человеку, когда видим, что он задумывается о самоубийстве? Мнение Марины Дубровской.

Марина Дубровская:

Посмотри вокруг себя, на тех кто рядом с тобой, ближних и дальних. Посмотри внимательно, что с каждым происходит и приходи на помощь. У тебя трудности с тем, чтобы прийти на помощь. Пойди к психологу и спроси - что это такое? Почему я не могу сделать то, что чувствую? Что нужно сделать? Что мне мешает? То есть - занимайся собой, готовь себя для помощи всем тем, кто рядом с тобой. Перестань быть слепым и не позволяй себе быть слепым. Люди в беде очень часто и просят нас о помощи, но мы не оказываем ее. Вот этим займись.

Проблема самоубийства намного шире, чем проблема жизни одного человека. Потому что, напомню еще раз взгляд Эмиля Дюргейма - самоубийством является всякое убийство. И солдат совершает самоубийство, хотя бы потенциально, потому что он готов отдать свою жизнь. И борьба с самоубийством, предотвращение самоубийства должно быть и активным миротворчеством, когда мы создаем вокруг себя, когда мы создаем в мире такое пространство, где невозможно человеку задохнуться без любви, потому что именно это и есть самоубийство. Когда мы не можем выразить другому свою любовь, иначе как этим страшным поступком, либо когда мы задыхаемся без любви со стороны другого. И здесь очень часто, я думаю всегда, выходом может стать встреча с Богом. Потому что, когда мы обращаемся к Нему, мы учимся любить, мы учимся открывать себя другому. Господь передаст нас тем, кому мы нужны. И когда мы обращаемся к Богу, мы получаем от Него всю ту любовь, которой нас недолюбили, которой нам недодано. Опять же, получаем для того, чтобы передать ее по кругу.