Лев Симкин

ПОСОЛЬСКАЯ ИСТОРИЯ

Оп. в журнале: «Знамя» 2010, №7

См. история церкви в России в 1980-е гг. Пятидесятники.

Действующие лица

Как-то это прошло мимо меня. Да и вообще, кого ни спрошу, ничего не могут вспомнить. Так, смутно припоминают, вроде жили какие-то сектанты в американском посольстве. Но чтобы целых пять лет — да не могло того быть.

Единственное внятное упоминание о случившемся можно найти в книге Л.М. Алексеевой “История инакомыслия в СССР”1: “...члены пятидесятнических семей из Черногорска Ващенко и Чмыхаловых прорвались в американское посольство в Москве, надеясь, что их непосредственное свидетельство американским дипломатам дойдет до “их” президента и он поможет и этим семьям и их единоверцам получить разрешение на эмиграцию. Однако близость по вере к президенту США (Джимми Картеру. — Л.С.) помогла лишь тем, что, когда уговоры уйти из посольства не подействовали, пятидесятников не выставили на улицу, в руки кагэбистов, как это бывает с такими “посетителями” посольств свободных стран в Москве, а отвели им комнату в подвале, где они провели в добровольном заточении пять лет”.

Как ни странно, почти ничего не обнаружилось в Интернете, даже имена посольских сидельцев я нашел с большим трудом, причем исключительно в английской транскрипции. Единственное ценное, что удалось в Сети обнаружить, — это видеозапись интервью с Августиной Васильевной Ващенко, сделанное американской христианской телепрограммой “Угол-ТВ”.

“...Мы прошли через арку (здания посольства США. — Л.С.), а сын остался за нею снаружи, его остановили, он нес чемодан с нашими вещами. Последнее, что мы увидели, его повалили и бьют. Просим консула: узнайте о сыне. Тот звонит, а ему в ответ — никто никого не задерживал.

Тогда мы заявили, что, пока не приведут сына, не выйдем. Понимали, конечно, что как только выйдем, нас посадят.

...Консул говорит моему хозяину (мужу. — Л.С.):

— Ну вот что ты сюда пришел?

— Меня Бог послал.

— А сколько ты будешь здесь сидеть?

— Ну как скажет — иди домой, я пойду.

Ему это смешно было. Не можем же мы, говорит, из-за вас начинать войну с Россией”.

Я представил себе, как летним днем (это было 27 июня 1978 года) шли по Садовому восемь человек — мужчина и две женщины средних лет, три девушки и двое мальчишек. Наверняка они выделялись в нарядной московской толпе своей скромной одеждой, провинциалы тогда были особенно приметны. Милиционер в будке у американского посольства, смерив их взглядом, счел обычными “гостями столицы” и потому проворонил, как, дойдя до арки, те скопом в нее ринулись. Лишь одного из мальчишек, замешкавшегося из-за тяжелого чемодана, удалось сбить с ног и не допустить на иностранную территорию. Его увели и стали ждать, пока остальных непрошеных гостей выставят сами американцы. Ожидание затянулось на годы.

Оказавшись в Вашингтоне на научной стажировке, я обнаружил множество публикаций в прессе и кое-какие архивные документы об этом событии. Разыскал саму Августину Васильевну, помучил ее расспросами. Домашние отговаривали ее откровенничать с незнакомым человеком, вероятно, посланцем КГБ или как там это у них теперь называется. Поначалу и другие причастные к происшедшему люди из числа ее единоверцев были со мной немногословны — прошедшие годы не выветрили советских страхов. Но постепенно разговорились (хотелось выговориться), и из полученных фрагментов у меня сложился некий паззл, пусть и с недостающими деталями, но все же, кажется, более или менее полный и достоверный.

Для начала приведу список основных действующих лиц той драмы, они же — исполнители своих ролей. Со временем, возможно, ее разыграют актеры, не скоро, конечно, не раньше, чем “сектант” перестанет быть у нас плохим словом и зритель будет способен проникнуться к ним сочувствием. Итак,

Петр и Августина Ващенко, супруги

Лидия, Любовь и Лилия, их дочери

Мария Чмыхалова

Тимофей, ее сын.

Из тех, кто не попал в посольство, но играют важную роль в сюжете, —

Павел и Анна Ващенко, родители Петра

Харитон Ващенко, родной брат Петра

Григорий Ващенко, двоюродный брат Петра

Ян, Александр и другие, младшие дети Петра и Августины.

Семья Ващенко — потомственные, если можно так выразиться, сектанты. Павел Антонович Ващенко стал баптистом в Первую мировую войну, в немецком плену, на ферме в Австрии.

Русских евангелистов называли штундистами. В основе этого названия лежало штудирование (от немецкого Stunde — “час”) Библии, кружки по ее изучению возникали и в городской, и в крестьянской среде.

“Что такое эта несчастная штунда? Несколько русских рабочих у немецких колонистов поняли, что немцы живут богаче русских, и это оттого, что порядок у них другой. Случившиеся тут пасторы разъяснили, что лучшие эти порядки оттого, что вера другая2”.

Сколь бы уничижительно ни звучали эти слова Достоевского, в чем-то они недалеки от истины. Подтверждением тому — две тысячи русских солдат Первой мировой войны, вернувшихся после германского плена обращенными евангелистами3. Пленные увидели отлаженное европейское мироустройство и, естественно, связали различия в уровне жизни с религией. Благополучие буржуазной Европы оказалось основано на ином отношении к труду, а оно, это отношение, было заложено в эпоху Реформации — великая протестантская этика.

В 1927 году Павел Антонович с семьей, включая годовалого Петра, отправился из Украины в Сибирь. Вскоре к нему присоединилась семья брата. С ним было семеро детей, в том числе сын Григорий, на год младше Петра, впоследствии сыгравший важную роль в семейной истории. Его мать Фекла была истовой верующей, любила петь гимны и в один прекрасный день испытала крещение Святым Духом и заговорила на незнакомых языках.

Здесь не избежать краткого пояснения. В России не было Реформации, и роль протестантов в известном смысле выпала на долю консерваторов-старообрядцев и отколовшихся от православия христововеров (хлыстов) и других сектантов. Они, подобно западным протестантам, отталкивались от обрядовости традиционной церкви, но, в отличие от тех, пошли в сторону “духовного христианства”, не сдерживаемого ничем, даже и Священным писанием. Каждый считал себя вправе обращаться лично к Богу без посредников в лице церкви и священства.

В XIX веке в Россию пришел баптизм, в начале двадцатого — пятидесятничество. Евангельские христиане-пятидесятники исповедовали крещение Святым Духом, который, как это случилось в День Пятидесятницы с апостолами, сходит на души верующих и научает их иным языкам. Нечто похожее встречалось у русских мистических сект с их верой в пророчества, радениями и нисхождением Духа. Чужеземная вера сошлась с русским страстным стремлением уйти от формальной религии к “чистой” духовности — ведь “буква убивает, а дух животворит” (2 Кор. 3:6).

…В 1931 году коллективизация дошла до Сибири. Павел называл ее не иначе как грабежом. Как “религиозника” его лишили избирательных прав и заодно раскулачили, изъяв запасы продовольствия, зерно и вообще все, что было в доме. Брата, по счастью, не тронули. Оставшуюся у него лошадь впрягли в телегу, погрузили туда пожитки и пошли, без документов, глубже в Сибирь. Шли два года, по пути каждая семья потеряла по одному ребенку. Поселились на юге Красноярского края, в Горловке, потом — в Черногорске, и прожили там всю оставшуюся жизнь. Лишь два года дед Павел отсутствовал, по уважительной причине — сидел.

Оттуда Петр ушел в армию. Он служил на флоте и в 1948 году в Совгавани повстречал Августину. Поначалу скрывал от нее, девятнадцатилетней комсомолки, что верующий. Только в 1952 году, когда приехали к его родителям в Черногорск и Петр начал работать на шахте, девушка узнала, что попала к баптистам. Августина жила в доме, где дед проводил службы, там и к ней пришла вера. Своей истовостью новообращенная, как то часто бывает, превзошла учителей.

В 1954 году, благодаря Григорию, все они ушли от баптистов. Григорий в Анжеро-Судженске познакомился с пятидесятниками и, как раньше его мать, испытал крещение Святым Духом. Петр и Августина поехали в Анжеро-Судженск, и там их крестил в реке пятидесятнический пресвитер.

В Черногорске семья стала собираться на службу отдельно от баптистской общины и избрала пастором Григория. Он оказался выдающимся проповедником. Вначале к ним присоединились восемь семей, а к 1961 году число пятидесятников в городе выросло едва ли не до двухсот человек.

Тут власть спохватилась и начала действовать. Чего с ними только ни делали: вызовы в милицию и КГБ, штрафы за собрания незарегистрированной общины, товарищеские суды. Результатов не было, верующие продолжали собираться по нескольку раз в неделю.

В архивных документах сохранились отчеты о том, как дружинники блокировали входы в дома, где верующие собирались для молений, и тогда пятидесятники изменили дни и часы собраний и стали проводить их одновременно в нескольких местах. Когда им все же не удавалось пройти в помещение, они начинали распевать псалмы у дома, на улице.

Однажды произошло заметное событие, не раз описанное в правозащитных источниках. Правда, даты расходятся, то ли случилось оно в 1961 году, то ли в 1971-м, то ли зимой, то ли летом. Но сами обстоятельства все описывают одни и те же. К дому, где проходило собрание, подогнали пожарную машину и из брандспойтов стали заливать в окна воду.

Августина вспоминает, что было это в 1962 году, на Пасху, и, когда началось, братья загородили собою оконные проемы. Домик был маленький, всего три окошка. Никто из верующих не покинул собрание.

Собственно, пожарные приехали позже, а вначале пригнали бульдозер и попытались надавить на стену дома, с расчетом, что верующие выйдут, чтобы не быть раздавленными под обломками. Однако они не выходили, а нервы у тракториста не выдержали.

В другой раз мужчин силой вытащили с собрания и в кузове грузовой машины отвезли по полям по одному человеку, вечером поздно вернулись.

Начались аресты. В 1961 году Григорию дали пять лет по статье 227 только что принятого Уголовного кодекса за “создание группы, деятельность которой, проводимая под предлогом проповедования религиозных вероучений, сопряжена с причинением вреда здоровью граждан”. Инициаторы введения новой нормы (ее придумали специально под пятидесятников) полагали, что участие в обрядах этих “изуверов” приводит именно к таким последствиям.

Правда, когда доходило до конкретных дел, с доказательствами было слабовато. Недавно опубликован архивный документ, подготовленный в 1963 году управлением КГБ по Хакасской автономной области: “Многие из черногорских сектантов-пятидесятников страдают различного рода заболеваниями, в том числе нервного порядка. …Часть из этих заболеваний могла возникнуть в результате совершения изуверских обрядов в секте. Однако ни одного убедительного, криминального случая в подтверждение такого вывода не имеется...”4. Публикатор документа также ссылается на местных психиатров, не сумевших припомнить клинических примеров, связанных с пятидесятниками.

Феномен глоссолалий как средство общения с Богом был известен задолго до пятидесятничества, но никому прежде не приходило в голову лишать за них свободы. Что же касается присутствия нервнобольных среди верующих, то неудивительно — многие из них спокон века ищут прибежища в религии.

Тем не менее в начале шестидесятых в Черногорске, помимо Григория Ващенко, за “причинение вреда здоровью” осудили еще пятнадцать человек.

Тогда-то у членов общины возникла дикая и немыслимая, с точки зрения и власти и народа, идея эмиграции из СССР. В те годы еще никто никуда не эмигрировал, евреев начали понемногу выпускать лишь пять лет спустя.

В архивах сохранились сведения о том, что в октябре 1962 года Петр Ващенко с семьей пытался проникнуть в израильское посольство. Августина это не подтверждает. Вначале они действительно хотели туда, но им кто-то сказал, что в Москве нет израильского посольства (на самом деле оно было там до 1967 года), тогда решили идти в американское.

Они приехали в Москву и впервые увидели то здание с аркой на Садовом, с которым в будущем у них будет столько связано. С виду это обычный сталинский жилой дом, он и вправду был им, покуда в 1953 году его не передали посольству.

Милиционер остановил их для проверки документов, в этот момент к арке подъехала и остановилась машина, и Августина бросилась к ней.

“Вы работаете в посольстве?” — поинтересовалась она у водителя и хотела было вручить ему подготовленное загодя послание, но ее оттолкнул в сторону милиционер.

Их забрали и привезли к прокурору Куйбышевского района Москвы. Августине запомнился его первый вопрос Петру: “У тебя что, две жены?”. С ними была жена брата Петра — Харитона. Потом прокурор сказал, что в Америке их ждет жизнь под забором. Петр ответил: нам дал направление Бог, и мы от него не отступим.

Их посадили на поезд, дали сопровождающего из органов и вернули в Абакан. Оттуда на прокуренном воронке привезли в Черногорск, и местный гэбист по фамилии Иконников посмеялся над ними: “Вы побежали и упали на колени перед американцами, а они даже не пожелали вас видеть”. Еще он говорил Петру, что если он найдет в тайге американского парашютиста-шпиона, то наверняка его спрячет. Напомню, это случилось немногим больше года после того, как в районе Свердловска сбили самолет с летчиком-шпионом Пауэрсом.

В декабре 1962 года Петра арестовали по пути с работы из шахты домой. Григорий к тому моменту сидел почти два года. Его жена поехала к нему на свидание и обнаружила, что он истощен от голода. Приехав домой, рассказала, что Григорий, возможно, не доживет до конца срока. Все это послужило толчком для новой поездки в Москву.

29 декабря 1962 года родственники арестованных пятидесятников — четырнадцать взрослых членов общины, взяв с собой восемнадцать детей, отправились в Москву жаловаться. Адресатом своих жалоб они избрали американское посольство.

Семья Ващенко была широко представлена, с собой взяли даже деда с бабкой — Павла и Анну. Во главе делегации был брат Петра Харитон, он-то инициировал подготовку письма о преследованиях верующих. Правда, в КГБ вдохновителем поездки почему-то сочли семидесятипятилетнего Павла Антоновича. Согласно архивным материалам он, несмотря на свой преклонный возраст и в силу этого неуязвимый по отношению к судебным преследованиям, активно влиял на группу “экстремистов”.

Обратим внимание на слова о “неуязвимости” пожилого человека — чекисты начала шестидесятых уважали старость. А ведь еще недавно, в пятидесятые годы, не отличали старых от малых. Скажем, в Хмельницкой (тогда Каменец-Подольской) области мели подчистую всех пятидесятников (в других областях забирали лишь проповедников), невзирая на их возраст. Когда старикам и старушкам отпускали по двадцать пять лет срока (судили за антисоветскую пропаганду), обвиняемые улыбались и благодарили судей за то, что те добавили им годы жизни, которые они прожить не рассчитывали5.

…Время для поездки — декабрь — черногорцы выбрали неслучайно, органы их отъезд прошляпили, видно, готовились к встрече Нового года. Маленькими группами собрались на железнодорожной станции, сели в поезд и 3 января приехали в Москву.

От Казанского вокзала вышли на Садовое, добрались до площади Восстания и подошли к знакомой арке. Завели разговор с ничего не подозревавшим милиционером. Пока кто-то один вел неспешную беседу, остальные проскочили.

Американцы, видно, растерялись от столь представительного визита. Наши, похоже, растерялись не меньше. Августина уверяет, что вначале с черногорцами встретился американский посол, а потом в посольство приехал “министр Кузнецов со свитой из семи или восьми помощников”.

Послом в то время был Фой Коллер, назначенный в Москву в октябре 1962 года, накануне Карибского кризиса, больше о нем ничего примечательного не знаю. Но еще меньше известно о “министре Кузнецове”, именно так этот персонаж фигурирует в литературе о “сибирской семерке”. Скорее всего, под ним имелся в виду Василий Васильевич Кузнецов, в то время первый заместитель министра иностранных дел. Фигура совершенно забытая.

Между тем впоследствии он трижды, пусть и на короткий срок, возглавлял Советское государство. Так случалось в периоды вакансий, вызванных смертью Брежнева, Андропова и Черненко. Дело в том, что Кузнецов с 1977 года занимал должность первого заместителя Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Эту должность — первого зампреда — ввели сразу после принятия брежневской Конституции, когда Брежнев стал де-юре руководителем Советского Союза, нужен был кто-то для ведения текущих дел в Верховном Совете. А бывшего председателя Президиума — Николая Викторовича Подгорного потихоньку прогнали. Народ этого не заметил, никто и не шелохнулся, будто его и не было.

Но вернемся к событиям того январского дня. Визитеры попросили у американцев политического убежища. Рассказали, а потом в присутствии Кузнецова повторили о черногорских событиях. Тот сказал, что не знал о брандспойтах и прочем, но обязательно разберется, пообещал назначить комиссию. По словам Августины, он даже извинился перед американцами, сказал, что понятия не имеет, почему так случилось. В Советском Союзе, уверял “министр”, всем гарантирована религиозная свобода. Но если все же они захотят эмигрировать, то все необходимые для этого бумаги надо оформить в Черногорске. Никого из них пальцем не тронут.

Гости закричали — “не верим”. Павел Антонович добавил — “они нас убьют”. Но посол объяснил, что им все равно не могут предоставить политическое убежище, и их убедили удалиться.

Посадили на автобус и привезли на Курский вокзал. Там в какой-то комнате собралось, по выражению Августины, много важных людей. Особенно ей запомнился один, который сразу начал стыдить — вы советские люди и пришли к американцам, нашим врагам, жаловаться. Да вас за это надо в тюрьму.

После нотаций им купили обратные билеты, и провожавший гэбэшник сказал проводнику — вагонные двери не открывай, они сумасшедшие. В Абакане к вокзалу подогнали автобус, там их ждал все тот же Иконников, прозевавший их отъезд и потому особенно на них злой.

Обещания не выполнили. Харитона через три месяца арестовали. Но до этого была еще одна, третья попытка.

Так сказала Августина, упомянув следующую поездку, случившуюся в марте того же, 1963 года. Не дождавшись результатов предыдущей поездки, Харитон с женой и Августина с шестилетней Верой полетели в Москву. Приблизиться незамеченными к посольству на этот раз не удалось, поэтому они подкараулили одного из американских дипломатов и подошли, когда тот выходил из парикмахерской напротив посольства. Они его легко вычислили, а вот как он узнал их, поначалу было для меня загадкой.

Августина раскрыла секрет — “к тому моменту нас знали в лицо все посольские”. Дипломат назначил им встречу на станции метро “Измайловская”. Там, под статуей партизана Отечественной войны, они передали ему бумаги, очередные просьбы о выезде. Всю дорогу гэбисты молча следовали за ними, но встрече не мешали.

Харитон затем пришел на прием в МИД, проситься в эмиграцию, там ему посоветовали ехать домой — ваш вопрос надо решать в Черногорске.

Женщины вернулись сразу. В Красноярском аэропорту их встретили и отвезли на допрос. То же — в Абакане, когда туда прилетели. Из местного отдела КГБ их выставили вечером, когда автобусы в Черногорск уже не ходили. Гостиница была переполнена, спали на вокзале.

21 марта 1963 года Петр был осужден на два года, Харитон — на пять.

После поездки тридцати двух в Москву местных чиновников подправили. В Хакасию приехала комиссия из Совета по делам религий и пожурила местных чиновников за допущенное “администрирование”.

Ну перегнули палку в Черногорске, — говорил мне Н., в те годы лектор Общества “Знание” в Красноярске. — Подправили их. Но доведись до любого, те-то совсем обнаглели — голосовать отказывались, детей в школу не пускали, у себя во дворе американский флаг вывесили.

О детях и американском флаге мы поговорим позже. Что же касается реакции власти, то в тот момент она поменяла тактику, инициировав раскол общины пятидесятников. Из лагеря досрочно выпустили Григория и еще троих из числа посаженных.

Для описания дальнейших событий обращусь к книге Джона Поллока, приезжавшего в те годы в американское посольство в Москве6. Его труд основан на интервью с сидельцами и, главное, на их собственных рукописных материалах, рассказывающих о “допосольской” жизни.

Джон Поллок, цитируя записи Петра, пишет, что отпустили их под условием. Они обещали навести в своей церкви порядок и не допускать новых обращений в посольство, позорящих Советскую власть. В результате “по наущению Сатаны” община раскололась.

Вряд ли, конечно, это было так, как виделось Петру. Тем не менее Григорий предложил дяде — Павлу Антоновичу собираться со своими на богослужения отдельно. “Чтобы остальных не смущали”, — так запомнились Агустине его слова. Ядро отделившихся составили те, кто ездил в Москву.

Другие члены церкви были против них, так как хотели примирения с властью7 — это уже объяснение Лидии Ващенко, из ее опубликованных воспоминаний.

Отделившиеся полагали необходимым бороться со злом, противостоящим добру, не позволяющим свободно отправлять религиозные обряды, как того требует Писание. Причем бороться любыми методами. Григорий же в ту пору полагал возможным использовать лишь законные средства противостояния власти.

А вот по вопросу об эмиграции, похоже, как ни странно, у них с “умеренным” большинством никаких разногласий не было. Остальные все тоже были за то, чтобы ехать, просто бежать в посольство никто не отваживался. “Эмигранты” были в меньшинстве, но от этого не переставали быть плотью от плоти остальных верующих. Изгои среди изгоев, они все больше замыкались в узком круге единомышленников.

Еще говорили, что раскол был вызван разногласиями по вопросам толкования религиозных догматов. Петр и Харитон, в отличие от Григория, считали, что Спасение ждет не всех, а только самых истовых верующих.

Пастор из Саяногорска Сергей Иванович Ващенко, их внучатый племянник, рассказал мне, что в церковь они не ходили, держались сами, так как остальную общину считали слишком либеральной.

Забегу вперед. В 1981 году, когда Ващенки коротали в посольстве уже третий год, Григорий эмигрировал в ФРГ — его жена имела там родственников. Мне рассказывали, ссылаясь на слова одного из сотрудников Госдепа тех времен, что его выезду помогли американцы, сговорившиеся с правительством Германии. Замысел состоял в том, чтобы тот смог от своего имени отправить вызов для семьи Петра Ващенко. Это помогло бы сохранить лицо Советам — все увидели бы, они не сдались американцам, а отпустили пятидесятников в другую страну. И американский позор мог закончиться — а то получалось, что страдальцы за веру находятся на их территории, и американцы не могут ничего для них сделать.

Но не удалось договориться с Григорием Ващенко. Приехав в Германию, он сказал, что Петр Ващенко имеет другой взгляд на одну из библейских доктрин и потому должен раскаяться в этом прежде, чем он подпишет какие-либо документы.

Лидия полагает, что идею эмиграции отцу подсказали чиновники от образования, которые говорили: “Если хотите, чтобы ваши дети ходили в религиозные школы, вам лучше эмигрировать”. Августина же рассказывает, что Петру тоже было откровение: “Здесь не найдешь защиты, а там мой народ есть”. “Там” — это в Америке, но вначале ее место занимала любая другая “некоммунистическая” страна.

Так или иначе, все началось с того, как в 1962 году Петра и Августину лишили родительских прав на трех старших дочерей в связи с отказом родителей отпускать их в школу. Харитон и другие последовали их примеру. После зимних каникул 1962 года такое решение приняли четыре семьи, и восемь детей перестали посещать занятия.

Петру особенно не по душе были уроки истории, посвященные коммунистической партии. Августина до сих пор возмущается тем, что детей в школе заставляли петь мирские песни. И Лидия вспоминает, как отказывалась петь Интернационал. Ведь в нем есть кощунственные слова: никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь, и ни герой...

Несмотря на письменное заявление родителей, дочерей Ващенко не освободили от уроков пения. Но они все равно отказывались петь песни, если в них попадались слова о Ленине и партии.

“Отец был свободный человек, — вспоминает Лидия, — готовый за свободу бороться. Он написал в Министерство образования и получил оттуда ответ — у нас одна программа для всех”.

“Ваши дети тянут класс назад, — сказали им в школе. И добавили: не нравится, уезжайте”. Тогда впервые были произнесены эти слова, заметьте, не ими.

Лидия рассказывает, что сама отказалась ходить в школу. Одноклассники оскорбляли ее и даже били. В 1961 году в десятилетнем возрасте девочка положила голову на рельсы, но ее обнаружили железнодорожники и спасли.

В одиннадцать лет ее поместили в детприемник в Абакане. Это случилось после того, как ващенковских детей забрали из школы, чтобы учить самим дома. Обучала их соседка, Мария Чмыхалова, у нее они и прятались, когда за ними приходили. В конце концов девочек обнаружили — по воспоминаниям Лидии, за ними явились десять милиционеров. “Отец велел перед дорогой помолиться, мы помолились, и нас увезли...”

Из детприемника в Абакане отец Лидию украл, но ее вскоре вернули обратно. Потом отвезли в интернат в Ачинск, на этот раз надолго.

Августина: “Мы не знали, где дети. Искали. Думали плохое. Вдруг приходит письмо от поварихи из Ачинского интерната — ваши дети у нас, плачут. Тем же вечером поехали туда, дали с детьми свидание, в присутствии учителя. Предупредили — о Боге ничего говорить нельзя”.

Шесть лет там дети провели, вдали от матери. Правда, за это время она новых нарожала, всего у них с Петром родилось тринадцать детей. Да и в интернате не все было так плохо. Скажем, Лидия целый месяц провела в пионерском лагере на Черном море. В 1968 году ей исполнилось семнадцать, и ее отпустили домой.

Петр в своей рукописи вспоминал, что в мае 1968 года его вызвали в горисполком8. Там был московский гость из Совета по делам религий. Я не называю его фамилии, поскольку не вполне уверен в точности переданных через вторые руки слов.

Опытный юрист, хотя в прошлом и милицейский работник, вряд ли он говорил столь прямо, как в передаче Петра Ващенко, а затем и Джона Поллока. Будто бы он требовал от Петра порвать с его религией и угрожал: “Не важно, читаешь ты Библию или нет, все равно мы тебя посадим”.

Но что-то похожее, возможно, говорилось, и в устах сотрудника совета, теснейшим образом связанного с КГБ, эти слова звучали куда как серьезно.

Петр продал корову и на вырученные деньги купил билеты в Москву для себя и четырех дочерей, в возрасте от двенадцати до семнадцати лет. Как вспоминает Лидия9, 29 мая ее с отцом задержали милиционеры при подходе к посольству, а младшие девочки прорвались. Впрочем, американцы их быстро выставили. Отца арестовали, а дочерей отправили в детприемник.

Отец, как только его выпустили из-под ареста, отправился домой и 18 июня 1968 года вернулся в Москву вместе с мамой. На этот раз им удалось, преодолев милицейский кордон, войти в посольство и даже поговорить с самим послом.

Льюэллин Томпсон, опытный дипломат, был послом в Москве дважды, на его долю пришлись инцидент с летчиком-шпионом Пауэрсом, ввод войск в Чехословакию, война во Вьетнаме. Первый вопрос к нему был, где наши дети, они еще не вернулись. Посол позвонил куда-то и выяснил, что Лида с сестрами все еще в Даниловском детприемнике.

Что же касалось эмиграции, он посоветовал найти американского спонсора, который бы мог выслать им приглашение в США. Присутствовавший при разговоре один из консульских сотрудников тут же вызвался выступить таковым, и они с гостями заполнили необходимые бумаги.

Родителей арестовали, как только они покинули посольство. В одиннадцатом отделении милиции отобрали американское приглашение и сопутствующие бумаги. Петра положили в 15-ю психбольницу на Каширке, и всю последующую жизнь он с ужасом вспоминал, как глотал кучу разноцветных таблеток и что с ним после этого было. Запомнились слова докторов: выступать против советской власти — все равно что биться головой о стенку. Те, кто так ведет себя, — сумасшедшие, поэтому ты здесь.

Августину посадили в КПЗ, остригли. 20 сентября 1968 года за сопротивление законному распоряжению представителя власти (имелся в виду прорыв в посольство) ее осудили к целым трем годам лишения свободы.

Начальник Можайской женской исправительно-трудовой колонии беседовал с каждой новой заключенной. Прочитав в приговоре фабулу обвинения, рассмеялся — как это она могла избить милиционера. Но потом посерьезнел, дойдя до трехлетнего срока наказания — для этой нестрашной статьи УК такая, максимальная мера наказания была исключением.

Колония, куда попала Августина, считалась образцово-показательной. Туда возили иностранцев — показать, как замечательно живут советские заключенные. Мне довелось там побывать, сопровождая иностранных гостей министерства, где я служил. Это было уже в семидесятые годы, спустя несколько лет после освобождения Ващенко. Запомнились женщины в швейном цеху, провожавшие нас, мужчин с воли, мутными взглядами, они шили белье для всего ГУЛАГа.

Бессменный начальник учреждения показался мне человеком незлым, что соответствует описанию Августины. Правда, я могу быть необъективен, он сидел со мной за столом и подливал водку.

Что касается Петра, то через полтора месяца его вернули в Черногорск и там осудили на год за нарушение паспортного режима. Еще в марте 1965 года он отправил свой паспорт (внутренний) в ОВИР с тем, чтобы получить загранпаспорт с выездной визой, которую ему никто не собирался давать. Взять его обратно он отказывался. Тогда все “отделившиеся” явились в горсовет с коллективным заявлением о регистрации общины и открытии школы для детей верующих. После получения отказа ими было написано письмо на имя Брежнева с просьбой о лишении их гражданства и разрешении выехать в Израиль.

В семнадцать Лиду выпустили из интерната, и она поехала навестить мать, а потом и отца, хотя их лагеря находились на расстоянии тысяч километров друг от друга. Потом собрала младших братьев и сестер от соседей, кто взял их к себе. Дед с бабкой старые, не могли с ними управляться, а она смогла.

Лидия любила детей. В 1975 году, работая в роддоме, взяла домой семимесячного больного малыша, от которого отказалась молодая мать, по выражению Августины, нагулявшая дите от приезжего. Лидия решила его усыновить, назвала Аароном. Оформила все бумаги, нашла женщину, у которой можно было брать грудное молоко.

Спустя три месяца, когда об этом прознали власти, к ней стала наведоваться милиция с требованием отдать ребенка. Вскоре на то появились законные основания, биологическую мать убедили потребовать его обратно. Дом взяли штурмом и ребенка забрали.

Петр с Августиной опять поехали в Москву. Это было 5 сентября 1975 года. В очередной раз сдали документы в посольство и сразу обратно. Две недели их не было. Вернулись и стали искать Аарона, пришли в горисполком, где узнали, что он умер и похоронен в могиле для бездомных.

На этот раз они имели надлежаще оформленный вызов, полученный 20 апреля 1978 года от пресвитерианского пастора из Алабамы — преподобного Сесила Вильямсона младшего. Между прочим, приглашение шло по почте четыре месяца. Петр поначалу решил, что это тот самый консульский сотрудник, что за десять лет до того написал им первое приглашение. Но это был не он.

Пастор узнал о ситуации от Толстовского фонда и решил действовать. Надо сказать, что он на том не остановился, впоследствии создал в своем городе Селме в штате Алабама организацию под названием SAVE (по-английски — “спасти”). Эта аббревиатура означала — Society of Americans for Vashenko emigration. В образованный там же комитет по оказанию возможного содействия их переезду в США вошли два конгрессмена и сенатор, раввин. В Америке избиратели серьезно относятся к религиозной свободе — членом комитета стал губернатор штата.

Рассказ Лидии: “После трех дней молитв и поста мама и я решили опять ехать. Папа возражал. Он боялся вновь попасть в психбольницу. Ему сказали, что в следующий раз он там останется навсегда. Что делать, решили довериться жребию. Родители и старшие дети написали на листочках бумаги “да” или “нет”, положили в шапку, отец вытянул “да”. Решили, что поедут шестеро — папа, мама, я, Любовь, Лилия и Ян. Мы не собирались просить убежище, хотели лишь напомнить о себе и продвинуться в решении нашего вопроса немного вперед”.

Мария Чмыхалова попросила взять и ее вместе с шестнадцатилетним сыном Тимофеем, которому, как и Яну, оставалось недолго до получения в военкомате приписного свидетельства. Это важное обстоятельство, поскольку члены общины полагали службу в армии противоречившей их христианским убеждениям.

Тимофей, которого мне удалось разыскать, вспоминал: “Отца и мать уводили из дому на моих глазах, когда мне было семь лет. Семья, встав на колени, помолилась, и родителей увели”.

В 1969 году их судили за нарушение паспортного режима. Мария получила условный срок за то, что отказывалась считать себя советской гражданкой. Ее мужу отвесили полновесный год, большего наказания статья Уголовного кодекса не предусматривала. Тимофею запомнилось, как в суде он спрятался под скамьей со взрослыми, и как с мамой ездил на свидание к отцу в лагерь, там еще был густой лес.

...Перед отъездом в Москву вновь молились и постились. Чтобы не привлекать внимания соседей, уходили небольшими группами, девушки пешком, мальчики на мотоцикле. До станции добирались разными дорогами. Для конспирации.

С первого же дня, с 27 июня 1978 года, ежедневно сотрудники консульского отдела уговаривали их покинуть посольство. Рядовые сотрудники. Посол Малькольм Тун, действуя, очевидно, по инструкции, как полагает Джон Поллок, с ними не встречался.

Мне кажется более вероятным предположение Тимофея Чмыхалова. На мой вопрос, почему их сразу не выставили, он ответил: “Нас не выдали, так как в тот момент не было на месте посла и его заместителя”. Это больше похоже на правду. Видно, никто из оставшихся в посольстве не имел права или не захотел принимать на себя ответственность.

Наш МИД отказался обсуждать с американцами вопрос о незваных посольских визитерах, пока те остаются в посольстве. Пусть возвращаются в Черногорск и подают документы в общем порядке.

Где они были первое время? Сидели на диванах в коридоре для ожидающих в консульском отделе. Переживали за Яна, не успевшего проскочить в арку из-за тяжелого чемодана. У Петра было с собой Евангелие, и они его читали. Первые пять дней ничего не ели. Воду, правда, пили — из-под крана, в туалете.

Августина: “...Американцы поначалу не хотели нам помочь. Идите, — говорят, а мы отказываемся, не уходим. Полтора месяца на диванах просидели. Прямо в консульском отделе. Люди приходят оформлять документы, а мы сидим. В туалете умывались, стирали.

Нас не кормили пять дней. Вода стоит, а еды нет. Потом американские семьи стали кормить. Кто что принесет. Одни принесли “пармежан”, мы им побрезговали, сказали, что пахнет немытыми носками.

Хотели они нас выкинуть. Отвечаем: “Никуда мы не пойдем, бросайте, как Иону, берите за руки за ноги и выкидывайте. Того в воду кидали, а вы нас — сюда. Сами не пойдем”.

Как только новость разлетелась по миру, налетели иностранные корреспонденты, интервьюировали.

10 июля разрешили позвонить в Черногорск. Дома у Ващенко оставались родители Петра, которым было далеко за восемьдесят, и десять детей, младшему четыре года. Когда пять лет спустя они вернутся домой, девятилетний мальчик не узнает своих родителей.

Говорили со старшей из оставшихся дочерью Верой, она сказала, что Ян вернулся из Москвы избитый, у него болят почки. И добавила: “Не покидайте посольство! Что бы ни было. Если они с ним так, то что они с вами сделают”.

Как вспоминала Лидия, сотрудники консульского отдела по утрам шли на работу, зажимая носы, когда проходили мимо них — гости много дней не мылись. Посетители тоже обходили их стороной. Это были советские граждане, имевшие загранпаспорт и в нем заветную выездную визу.

Утром 26 августа пришел сотрудник политического отдела, вместе с одним из консульских, в сопровождении морпехов, и предложил им к вечеру собрать вещи и покинуть посольство. Они ответили, что сами не пойдут. На следующий день повторилось то же самое. И на третий.

Они готовились к худшему, знали, воронок ждал за углом, но, к их удивлению, всех перевели в подвал. Там им выделили отдельную комнату или даже, как когда-то говорили, малогабаритную квартиру, где раньше останавливались курьеры. Две кровати, холодильник, кухонная плита и “совмещенные удобства” — душ с туалетом.

Августина: “Написали письмо Картеру, тогда нам дали комнату, где “марины” (морпехи. — Л.С.) ночевали. Две койки, холодильник. Спали по двое на кровати, остальные на полу”.

В тот же день вице-консул послал письмо в Алабаму пастору, беспокоившемуся о судьбе приглашенных им русских. Пастора уверили, что они могут оставаться в посольстве сколько захотят.

Лидия: “Единственное, зарешеченное окно выходило на улицу Чайковского, то есть туда, где дежурили охранявшие посольство милиционеры. Милиционеры в него то и дело заглядывали. По ночам они нарочно чем-то гремели, громко говорили, не давали спать”.

Августина: “Милиционеры стучали в окно и кричали: вставайте и молитесь, собаки”.

Тимофей: “Самым неприятным было слышать крики о помощи тех, кто по нашим стопам пытался прорваться в посольство. Их хватали буквально на наших глазах. Я сразу представлял себе их дальнейшую судьбу. Когда мне было девять лет, мы с матерью навещали отца в лагере. Эти сцены до сих пор у меня перед глазами”.

Сотрудница консульского отдела приносила им продукты из московского магазина. Жили в изоляции — ни газет, ни радио. На свежий воздух не выпускали. Решили пожаловаться президенту Картеру, и тогда их стали выпускать погулять на пятнадцать минут в посольский садик, обеспечив верхней одеждой.

Обнадеженные успехом, написали письмо Папе Римскому, и их пустили на воскресные богослужения посольской католической общины. “Слово Божье — оно и на чужом языке таким остается”, — сказала Августина.

Но, возможно, это было связано и с тем, что в 1979 году американская печать стала критиковать Госдеп за условия содержания знаменитой Сибирской семерки.

Августина обратила внимание, что в их первый визит в 1963 году весь обслуживающий персонал посольства был американский. Теперь же там работали русские уборщицы, охранники.

С этим обстоятельством сидельцы связывали свое подозрение, что за ними следили сразу две стороны, не только американцы, но и русские. И не без оснований.

В книге Лидии описан любопытный эпизод. Однажды к ним на свидание явились гости. Двое пятидесятников — Борис Перчаткин и Владимир Степанов приехали с Дальнего Востока уговаривать их покинуть посольство. Было очевидно, что они сделали это под нажимом КГБ. После громких уговоров Перчаткин шепотом сказал: не сдавайтесь, вы смелые люди и внушаете всем нам надежду.

Этот совет, наоборот, напомнил мне услышанный когда-то рассказ (возможно, апокрифический) о том, как Сталин послал Корнея Чуковского в Финляндию уговорить жившего там Илью Репина вернуться на родину. Чуковский по возвращении доложил в Кремль, что задание партии ему выполнить не удалось. Только годы спустя в опубликованных репинских дневниках обнаружилась запись: “Приезжал Корней. Ехать не советовал”.

Один из пионеров Исхода Евгений Бресенден описывает ту же историю несколько иначе. Борис Перчаткин рассказывал ему, что совет не покидать посольство он написал на листочке и незаметно передал его кому-то из семьи Ващенко. Но, так или иначе, главное то, что история имела продолжение.

Когда визитеры вернулись, Перчаткина вызвали куда надо и упрекнули — вы на наши же деньги нас же и надули. Видно, наблюдали за их встречей в посольстве не только с той стороны, но и с этой. “Плакали ваши денежки”, — с вызовом ответил Перчаткин.

Увы, хорошо смеется тот, кто смеется последним. Последними посмеялись другие. Вскоре насмешнику подарили охотничий нож и при помощи свидетельских показаний засадили за незаконное хранение оружия.

Итак, за ними наблюдал Большой брат, я бы даже сказал, сразу два Больших брата. Августина говорит, жили как в стеклянном доме, вся их комната просвечивалась и прослушивалась. Никакой личной жизни. И добавляет, потупившись: как муж вытерпел, не знаю.

Две семьи жили в одной комнате в течение пяти лет. Двадцать четыре часа каждые сутки. Трое взрослых людей, всем за сорок, три девушки двадцати с лишним лет и юноша. Пусть остальное довообразит читатель. Автору известны некоторые вышедшие наружу неприятные подробности, но повторять их не хочется.

Сами участники упоминают случавшиеся между ними ссоры и, главное, часы тягостного молчания, когда все старались не глядеть друг на друга.

Августина в разговоре со мной не раз повторяла: “Как же все это можно было бы вытерпеть без помощи Божьей!”.

В США возникло общественное движение в поддержку Ващенко и Чмыхаловых. Осенью 1978 года советские дипломаты просили Госдеп о прекращении демонстраций перед советским посольством в Вашингтоне. Президент США получил пятнадцать тысяч писем с вопросами о судьбе сидельцев, ею интересовались журналисты едва ли не на каждой пресс-конференции в Белом доме.

Избрав “тихую дипломатию”, Картер дважды посылал в Москву с конфиденциальными визитами доктора Олина Робисона, президента Мидлбери-колледжа, чтобы договориться о получении ими выездных виз. Чего он добился — лишь устного обещания не преследовать их, если они вернутся в Черногорск.

Многие верующие разных вероисповеданий хотели помочь им, но посольство категорически отказывалось принимать финансовую помощь на их имя. Два американских туриста в Москве, не знакомые друг с другом, предложили жениться на сестрах Ващенко с тем, чтобы их вывезти. Но брак был бы недействительным по советским законам.

Их посещали американские сенаторы и конгрессмены. 20 сентября 1979 года с ними впервые встретился посол Тун. Самолично зашел к ним в комнату.

В то время все сочувствовавшие Ващенкам возлагали надежды на Московскую Олимпиаду. Поллок закончил свою книгу следующим восклицанием: “Немыслимо, что в июле 1980 года в Москве под символом улыбающегося медвежонка пройдут Олимпийские игры, в то время как в самом сердце Москвы будет томиться Сибирская семерка”10.

Надеждам не суждено было сбыться, им положил конец ввод “ограниченного контингента советских войск” в Афганистан.

В это время Александр, старший сын Петра и Августины, сидел в колонии за отказ от службы в армии. Его судили за полгода до последнего проникновения в посольство.

Зал суда заполнила семья Ващенко и их соседи, сплошь верующие. На слова “Встать! Суд идет!” присутствующие не отреагировали. Петр объяснил судье, что советский суд состоит из атеистов, и те, кто верит в Христа, не могут перед ними вставать. Но он все же встал, но как перед людьми, а не как представителями безбожной власти.

Процесс шел недолго. Представитель военкомата подтвердил, Саша вины не отрицал и пояснил, что, как христианин, не может носить оружие. Свидетель с места работы — транспортного предприятия — охарактеризовал обвиняемого как хорошего работника, отказавшегося, правда, вступать в комсомол.

Когда суд удалился на совещание, присутствующие запели гимны, один за другим. Судья испугался возможных волнений и вызвал милицейское подкрепление. Александру определили три года, как и просил прокурор, и отправили в Минусинск, в ту же тюрьму, где сидел его отец, а потом в лагерь. Семья навестила его там 7 апреля, в день рождения. До прорыва в посольство оставалось меньше трех месяцев.

Игорь Губерман, знаменитый впоследствии автор “гариков”, оказался с ним в одной колонии. В книге “Прогулки вокруг барака” он пишет: “Положение же Саши Ващенко усугублялось еще тем, что уже год тому назад его отец и мать прорвались — причем буквально, ибо пробежали сквозь охрану — в американское посольство в Москве, попросили убежища и жили теперь там, дожидаясь своих детей. ...К нему ездили уже какие-то гонцы, уговаривая не ехать с отцом и матерью, и то суля всякие жизненные блага, то неприкрыто угрожая”.

Потом он рассказывал, как его заставляли подписать письмо, что отказывается эмигрировать, если его семья все же покинет страну.

Упомянутый выше Сергей Иванович Ващенко в разговоре со мной припомнил, как в 1981 году беседовал с двоюродным братом о необходимости уважения ко всякой власти, какой бы она ни была. Власть надо признавать, любая власть, в том числе и советская, от Бога.

Такого рода увещевания и аргументы нередко высказывались “умеренными” в их беседах с “эмигрантами”. Обычно они, ссылаясь на Послание апостола Павла к римлянам, говорили — сопротивление власти — грех, ибо нет власти не от Бога, и никому не дано изменить этот порядок, следует смиренно переносить лишения. Те же в ответ, также ссылаясь на Священное писание, говорили, что это власть антихриста.

Александр же ответил иначе: “Злой я на советскую власть”. И добавил, что никогда не забудет, как его с детства гоняли по интернатам, родителей почти не видел.

У американцев была своя иерархия, свои приоритеты. Ващенки знали, что они не на первом месте в американских шорт-листах. Впереди были разделенные семьи, отдельные политические диссиденты. Их перемещению из едва ли не последних в первые предшествовало следующее событие.

В декабре 1981 года Августина и Лидия Ващенко начали бессрочную голодовку, требуя дать их семье разрешение на выезд. Отец возражал, но мать сказала, что на этот раз подчиняется Богу, а не ему.

Августина: “Просим Бога, укажи, что нам делать дальше. Постимся. Тогда волна пошла, диссиденты стали голодовать, чтобы уехать. Но у нас был не голод, а пост. Тридцать дней мы постились, и дочери сделалось плохо. 30 января 1982 года Лиду забрали в Боткинскую. Все одиннадцать дней ее навещал там посольский доктор вместе с консулом”.

Из больницы Лидию отправили самолетом домой. Она не возражала. К этому моменту международная огласка была столь широка, что за ее судьбу в принципе можно было не волноваться.

Сам Солженицын в одной из своих книг упомянул этот эпизод, правда, походя, в полемике со своим вечным оппонентом. Он рассказал о том, как “Сахаров обречен был вовлечься и в длительное унижение: в хлопоты об отъезде в Америку невесты пасынка, брак с которой тот не успел оформить впопыхах своей эмиграции... и в 60 лет он объявил центром своего высшего напряжения, высшего риска своей жизни — эмиграцию еще нигде не сидевшей, никакой борьбой не отмеченной девушки, и проголодал 16 дней, а пожалуй мог бы голодать и до смерти. Е.Г. Боннэр по приезде в Москву заявила: “Победа нашей голодовки — победа прав человека вообще!” Увы. Пятидесятники Ващенки простодушно поверили, что с такой же горячностью мир будет защищать и их, — держали долгую семейную голодовку, уже прорвавшись в американское посольство, с требованием эмиграции для себя, — и обманулись”11 .

На самом деле это было не совсем так. Или даже совсем не так. Как раз голодовка-то и дала результат, которого они безуспешно дожидались столько времени.

Шум подняла секретарь комитета по спасению Ващенок из Алабамы Джейн Дрейк. На старой газетной фотографии — тридцатипятилетняя симпатичная женщина с короткой стрижкой, домохозяйка из Монтгомери, посвятившая пять лет освобождению незнакомых людей. Она била во все колокола, давала интервью газетам, организовывала кампании по их поддержке, почтовые рассылки американскому президенту, ездила с обращениями американцев в советское посольство в Вашингтоне — и достучалась до Палаты представителей, восемьдесят членов которой в конце концов направили письмо Брежневу с просьбой выпустить сидельцев.

После объявления голодовки, в декабре 1981 года, она, благодаря журналу “Парад”, впервые встретилась со своими подзащитными. Редакция журнала купила ей и своему корреспонденту Майклу Сатчеллу московский тур.

В туристической группе было тридцать американцев. Обособившись, Джейн и Майкл, вместо Большого театра и экскурсий по Москве провели первые три дня и три ночи в американском посольстве. Гид Светлана выражала недовольство их отсутствием, три дня с ней играли в кошки-мышки12.

Визитеры сразу поняли, что члены семерки были нежеланными гостями в посольстве. В статье описывается их комната, где на одной узкой кровати спят Петр и Августина, на другой — Мария. Остальные — на полу, до самой входной двери. Подчеркивается, что телевизор стоит не цветной, а черно-белый.

Атмосфера вокруг — не самая доброжелательная, они то и дело слышали злые реплики со стороны русских сотрудников посольства, всего их было двести человек — уборщицы, шоферы, механики, переводчики. Ващенки не выходили из комнаты без эскорта кого-то из американцев.

О Марии сказано, что та часами молча сидит на кровати и вяжет свитера, почему-то глядя в пол.

Прощаясь, Августина через них обратилась, словно на митинге, за помощью к матерям всего мира: “Представьте себе, что вас отделили от ваших любимых детей. Моему младшему сыну Аврааму было 4 года, когда я его последний раз видела. За 33 года брака наша семья была вместе 10 лет”.

Услышав на прощанье слова “Не забывайте нас!”, Джейн и Майкл вышли из посольства прямо — мимо милиционера — “в холодную московскую ночь”.

В аэропорту всех легко пропустили через таможенный контроль, а этих двоих целый час трясли, обыскивали и задавали вопросы в отдельной комнате. Они стояли на своем — “мы — обычные туристы”. Конфисковали пустую видеокассету, настоящую — вместе с блокнотом Майкла, согласились провезти две девушки из группы.

Поначалу я наивно полагал, что закопаюсь в великом множестве американских правительственных документов, посвященных попыткам освобождения Сибирской семерки. Но в Библиотеке Конгресса их оказалось совсем немного. Вот первая из них — протокол слушаний подкомитета по иммиграции и беженцам Юридического комитета Сената, состоявшихся 19 ноября 1981 года.

На повестке стоял билль (законопроект) о возможности отправки их в США. Его горячо поддержал сенатор от Мичигана Карл Левин, напомнивший коллегам (если кто из них забыл) об американской традиции поддерживать религиозную свободу в других странах. Он укорил Госдеп в том, что тот в течение трех лет не принимает серьезных мер помощи посольским сидельцам и, больше того, воспринимает их как обузу для американского правительства. Ему вторил сенатор Роджер Джепсон из Айовы. Правительство США не может терпеть унижение,— восклицал он, — и позволить Советам диктовать, как быть с теми, кто пребывает на территории американского посольства.

В ответ на это Томас В. Симонс младший, директор госдеповского офиса по СССР, привел свои возражения — как юридического, так и политического свойства. Билль, — говорил он, — исходит из физического присутствия русских на территории США, поскольку они живут в американском посольстве. Но отсюда вовсе не следует возможность применять американское право на советской территории. К тому же это создаст прецедент, и беженцы в России и других странах станут атаковать американские посольства.

На том обсуждение, похоже, зашло в тупик. Сенат вернулся к нему лишь после голодовки Августины и Лидии и 13 июля 1982 года проголосовал за предоставление им права постоянного проживания в США. Вопрос об их физическом перемещении уже не ставился.

Еще один документ — протокол заседания Палаты представителей от 23 марта 1982 года. Я впервые читал такое и с удивлением обнаружил, что, оказывается, члены Палаты называют друг друга джентльменами.

“Слово предоставляется джентльмену из Нью-Йорка мистеру Гарсия”. Этот джентльмен начал с того, что рассказал немного о себе и своем отце — пасторе пятидесятнической церкви в Южном Бронксе. Посольские сидельцы — не какие-нибудь шпионы, и единственное, чего они хотят, — религиозной свободы. И они ее заслужили. Вот почему он послал письмо президенту Брежневу с просьбой об их освобождении.

Джентльмен из Нью-Джерси мистер Смит рассказал, как встречался с семеркой в московском посольстве. Выяснилось, не он один, другие тоже стали вспоминать о своих встречах с ними. Могло показаться, что остальным, которые не успели навестить их в Москве, было немного стыдно.

Джентльмен Смит рассказал, как они с Петром вместе молились. Петр не только просил за свою семью, а за всех тех в мире, кто страдает за свою веру. “Я верю в силу молитвы и верю, что Господь услышал молитву своего страдающего слуги, — воскликнул Смит и добавил, с некоторой угрозой: — Я верю, в свое время Он ответит”.

Джентльмен Кемп из Нью-Йорка напомнил, что они страдали не только от советского правительства, но и от американского, которое первые два месяца продержало их в посольском коридоре, “без ванны и душа”.

Потом голосовали резолюцию № 100, “с выражением озабоченности в связи с ущемлением права на эмиграцию двух семей верующих”. Все джентльмены поддержали резолюцию, с тем чтобы она показала и Советскому правительству, и остальному миру их готовность защищать религиозную свободу.

После возвращения из Москвы Лидия провела в Черногорске целый год, так долго ей не оформляли обещанные документы. Пришлось еще раз пойти на голодовку. Дочь голодала в Черногорске, мать одновременно — в Москве. Лидия истово молилась, спрашивала у Господа, сколько еще ждать.

Именно ей пришла в голову мысль вывесить на крыше американский флаг. Они шили его с участием младших детей под ее руководством. Лидия, конечно же, не раз видела американский флаг в посольстве, но из ее памяти напрочь выскочило, сколько же на нем звезд. Решила вышить тринадцать, по числу ващенковских детей. Вот они числом восемь выстроились на фотографии у беленой сибирской избы перед флагштоком, а за ними высоко реет иноземное знамя. Сюрреализм какой-то.

Естественно, власть не могла стерпеть такого низкопоклонства перед вероятным противником. Немедленно пришли люди в штатском срывать флаг, на что, собственно, Ващенки и рассчитывали. Уж очень им хотелось запечатлеть эту сцену. И, представьте, им удалось заснять поставленный ими же спектакль. Каким образом?

Заблаговременно из подручных материалов изготовили несколько игрушечных фотоаппаратов и раздали младшим. Покуда взрослые срывали флаг, дети подбегали с разных сторон, делая вид, что фотографируют. За ними бегали гэбисты и отнимали игрушки, тем временем Александр сделал несколько снимков.

Семья дважды выходила на демонстрации в Черногорске и Красноярске с обращенными к Брежневу призывами отпустить их на волю. Брежнев умер, и в апреле 1983 года Лидии, одной, разрешили эмигрировать. Не в Америку, нет, в Израиль. Ей купили билет и отправили в Вену и далее в Тель-Авив. Оттуда она оформила вызов оставшимся членам семьи.

По информации Людмилы Алексеевой, американским дипломатам удалось добиться твердого обещания, что, подав документы в Черногорске, семьи Ващенко и Чмыхаловых получат возможность выехать на Запад — это было одним из негласных условий подписания заключительного документа Мадридской конференции.

Августина: “Когда Рейган сказал — “езжайте домой”, американцы плакали, провожая — “обманут вас”. Но нам уже было все равно.

Вернулись в Черногорск в апреле 1983 года. А когда отпустят, неизвестно. Ходим по всем городским властям, те молчат. Не знают. (Тут Августина добавила знаменательную фразу: “они с нами устали, а мы с ними”).

Что делать, посеяли картошку, ждем урожая. Надо вновь обживаться. Вдруг говорят: вы должны выехать не позднее 24 июня 1983 года. Стали собираться. Не знаем, как быть с собакой. Говорим, без собаки не поедем, она была без нас с детьми. Ей тоже дали купейный билет”.

Я специально расспросил Августину о ее дальнейшей судьбе. Овчарка, помесь с волком по имени Вулкан стала большой путешественницей. Побывала в Европе, на Ближнем Востоке и окончила свою службу на американском континенте.

29 июня вся семья прилетела в Вену, оттуда — в Тель-Авив, куда за ними, по словам Августины, “из Вашингтона выслали человека и забрали в Америку”.

Поселились они в городе Пуалуп в штате Вашингтон. Те, кто встречался с Ващенками сразу после приезда, заметили в них некоторые особенности. Петр уверял, что изобрел некий двигатель, благодаря которому мир будет обеспечен бесплатной энергией. Для доработки прибора он просил выделить ему мастерскую с фрезерным и токарным станками. Смерть, случившаяся в 1985 году, помешала его планам. Остальные живы-здоровы.

Дети поселились поблизости, все устроены, среди них есть медработник (так у нас в советское время называли медсестер), бухгалтер, учительница, остальные — рабочие. С Чмыхаловыми, как разъехались по разным океанам, так сразу наладились отношения.

По поводу того, верят ли дети, Августина отвечала уклончиво: “Кто-то ходит в церковь, кто-то нет”. От других я слышал, что не все их дети активны как верующие.

Тимофей Чмыхалов “не жалеет, что мать взяла его с собой в посольство. Благодаря всем им, и ему в том числе, мир узнал о положении верующих в Советском Союзе. Впрочем, от них лично ничего не зависело — что Бог определил, то и исполнилось. Главное — уповать на Бога, пути наши иной раз непонятны, но надо Ему доверяться”.

И еще говорил о божественном, а о подробностях посольской жизни не очень-то распространялся. Все больше о том, как много там учился да сколько книг прочитал. Посольские жены опекали его и обучали английскому, математике, готовили к поступлению в колледж. Правда, похоже, впоследствии с учебой у него не заладилось, ограничилось двумя семестрами в Библейском институте в Техасе.

Первое время по приезде в Америку Тимофей ездил по пятидесятническим церквям и рассказывал о преследованиях христиан коммунистами. С концом Советского Союза нужда в том отпала. Последние шестнадцать лет живет в Орегоне, работает секретарем в администрации больницы. У него шестеро детей. Ему уже под пятьдесят, маме — за восемьдесят.

...Уникальная, поразительная история. Чем больше деталей я узнавал, тем больше поражался причудливости характеров ее персонажей и перипетий их судеб. И, как ни странно, тем меньше хотелось расставлять акценты. Наши власти вели себя, конечно, ужасно, но и Ващенки, положа руку на сердце, не раз давали им повод, пренебрегая нормами тогдашнего правопорядка. Американцы выглядят несколько почище, но и они в этой истории вели себя не лучшим образом, во всяком случае, делали все возможное, чтобы от визитеров избавиться.

Удовлетворив свое любопытство, я стал сомневаться, да имеет ли вообще эта история смысл. На первый взгляд да, конечно, пусть последующие поколения знают, что люди претерпели за свободу совести. С другой стороны, нужен ли кому-то их жуткий, дикий опыт? Говорил же Варлам Шаламов о лагере как отрицательном опыте для человека — “с первого до последнего часа. Человек не должен знать, не должен даже слышать о нем...”. Свобода вероисповедания — вещь, конечно, необходимая, но стоят ли ее принесенные жертвы? Не берусь судить.

А, может, был в том иной, мистический смысл? Уж очень много в этой истории мифологического. Начиная с числа ее участников — поначалу их восемь, остается же, как всякий раз в легендах и мифах, ровно семь — вполне мистическая цифра. Как нормальные герои, они стремятся в иной мир, воплощенный земной рай, где мечта о грядущем блаженстве кажется уже осуществленной, точнее, перенесенной из плоскости временной в пространственную, с Востока на Запад. Их ждет преодоление границы между мирами, инициация. Да и природа времени, в котором они застревают на долгие пять лет, вполне мифологична — время течет, а для семи героев ничего не меняется. И так до самого конца, где они преодолевают хаос и одерживают победу.

...Перед моими глазами стоит картина — вечер, коридор в консульском отделе, окошки закрыты, сотрудники разошлись, сибирская семерка в полном составе сидит на скамьях для посетителей, Петр вслух читает Евангелие, все молча слушают.

Что возникало в их глазах? Какие образы? Может быть, тех семи, что протрубят когда-то о конце мира? “И я видел семь Ангелов, которые стояли пред Богом; и дано им семь труб”.

Похоже, своим странным поступком они и в самом деле возвестили о чем-то важном — возможно, не о чем ином, как о скором финале советской власти. Напомню, выпустили их полгода спустя после смерти Брежнева, как раз покатилось под откос тогдашнее мироустройство, и восемьдесят третий год стал началом его конца.