Род. 1907.
ОБ АСЕ ИГОВСКОЙ
С любезного разрешения автора Я.Кротову, 2008.
На самом деле ее звали Анна Сергеевна Иговская (ударение в фамилии на первом слоге, о чем она сама написала в одном из писем, сохранившихся доныне). Я познакомилась с ней заочно следующим образом.
15-го января 1979 года уходит из своей земной жизни Елена Семеновна Мень, мама отца Александра (Меня), ставшая в последние полгода моим близким другом. На девятый день мы – ее родные и друзья – собрались в ее квартире за большим овальным столом, за которым она так любила угощать нехитрым, но всегда очень вкусным, обедом или ужином каждого из приходящих к ней в дом. И вот, в какой-то момент отец встал и сказал следующее:
— У мамы была, и пока остается – она жива, еще одна подруга, которой, к сожалению, нет сейчас среди нас и которая так же скорбит о ее уходе. Ее зовут Ася, и живет она очень далеко – в Караганде[1]. Мама постоянно переписывалась с ней, держала ее в курсе нашей жизни, так как после лагерей здоровье Аси было подорвано и, несмотря на тяжелые условия ее жизни в Караганде (ее отправили туда на поселение после лагеря), она так и не смогла вернуться в Ленинград (откуда родом) и вообще в «европейскую» Россию[2]. И теперь, когда мамы не стало, она лишилась важной для нее связи с нашим приходом и вообще нашей жизнью. Я все эти дни думал, кто мог бы заменить маму в такой переписке. И решил предложить для этого (он сделал небольшую паузу) – Соню…
Отец оглядел присутствующих, как бы ожидая других предложений, но их не последовало (я в это время была как в оцепенении – мне казалось, что отец должен вручить мне что-то очень важное, а я… вдруг не оправдаю?), и он заключил:
— Ну, тогда решено. Вы согласны?
Он смотрит на меня, и я только киваю головой. Отец продолжает:
— Вот и хорошо. Она пишет очень интересные письма, всегда сопровождает их акварельками. Мы сейчас дадим Вам ее адрес и несколько таких акварелек.
Так, уже с января 1979 года началась наша переписка, длившаяся на протяжении 15 лет – до ее последнего заболевания, приведшего к кончине 9-го июня 1994 года. За эти 15 лет она прислала мне немало акафистов, житий святых и христианских подвижников, переписанных ее рукой. Во многих письмах сообщала мало известные детали, касавшиеся праздников, почитаемых ею икон или жизни святых. Конечно, очень много о собственной жизни в Караганде с момента поселения в ней, о глубоко чтимом отце Севастьяне, устроившем ее жизнь вместе с молодой девушкой Ниной, взявшей на себя заботу об Асе по благословению отца Севастьяна.
Именно в одном из своих писем Ася однажды написала мне, что как-то в глубоком сне (как бы въявь) она увидела, что кто-то постригает ее в иночество с именем Александра. Этот сон произвел на нее такое сильное впечатление, что она приняла его за «тайный (в смысле – таинственный) постриг». И хотя в реальности она пострига не принимала, но весь ее образ жизни несомненно был иноческого характера. И все свои письма она подписывала только именем «Ася» (иногда «Ась»), как называл ее родной отец.
К сожалению, я не смогла по разным причинам сохранить все ее письма – их были сотни, так как первые года три мы писали иногда по два, а то и три, письма в неделю. Она до такой степени себя обнажала передо мной (признаваясь, что ни одному, «из местных», священнику не может этого открыть), что я просто уничтожала такие письма из страха, что кто-то еще может их прочитать. Но все же многое можно прочитать из тех немногих писем, что сохранились.
Сохранилось и около 80 ее акварелей, которые я, в подражание Ел. Сем., вырезала из писем, наклеивала на листки бумаги, а затем вклеивала в особый альбом. По светлым, радостным краскам, по удивительно светлому, мирному взгляду на окружающий ее мир трудно было понять, как такое возможно в условиях, где автор этих тонких художественных мазков сидит на кухонном столе, на котором стоит табурет для писания и табурет для сидения, потому что на уровне пола от холода замерзали чернила (и руки, естественно, тоже – она надевала перчатки «без пальцев»). После переселения в новый дом, в отдельную с Ниной квартиру, в 1980-м году, где, казалось бы было удобнее и теплее, Ася загрустила – ей очень не хотелось покидать «батюшкин» благословенный дом, где несмотря на отсутствие всех и всяческих неудобств, душа ее жила в мире и молитвенной радости, и тогда в акварельках стали появляться серые тона, а потом она просто стала вклеивать не свои акварельки, а какие-нибудь вырезанные картинки: душа отказывалась воспринимать то, что виделось за окном стандартного дома. И все же свет в письмах преобладал: трудно было поверить, что этот свет и мир на акварельках переданы человеком, которого считали за сумасшедшую и отказывались … причащать (после кончины отца Севастьяна). Трудно было представить, что множество переписанных молитв и акафистов, житий и писем, в которых сквозит «слава Богу за всё!», писались человеком – женщиной, перенесшей лагеря и поношения (полной мерой), тяжело больной, но усердно и непрестанно молившейся за каждую страждущую душу, попавшую в поле ее зрения.
Как-то в начале лета я попросила отца благословить меня на поездку к Асе в Караганду на неделю или дня на три, но он твердо отсоветовал: «Через письма у вас хорошее общение, а встреча может повлечь непредвиденные сложности…». Позже Ася призналась в письме, что испугалась моего приезда к ней – боялась того волнения, которое испытала бы в случае моего появления. Она и в самом деле была очень эмоциональна и не всегда могла безболезненно справиться со своими чувствами, а долгие беседы ей вообще были непосильны. Так что в жизни здесь мы не встретились, хотя нам всегда казалось (быть может, благодаря взаимному обмену фотографиями), что мы виделись и видимся.
В середине 80-х годов она стала присылать мне свои дневники – толстые тетради по 96 страниц каждая. Вначале с просьбой перепечатать их, которую я не могла выполнить из-за большой загруженности дома, на работе и в храме. Потом – просто для прочтения. Я была потрясена до глубины души – вероятно, особенно потому, что писалось это просто как дневник для себя (и для Бога), не писательницей, а просто как свое свидетельство о своей «земной» жизни. Из боязни потерять она присылала их частями, по 4 тетради в посылке, и я их так же возвращала. Потом сообщила, что послала все дневники какой-то женщине на Украину – та обещала отпечатать их и даже попытаться опубликовать. Больше ни она, ни я сведений о них не имели. И только Нина, жившая с Асей до последнего ее дня, сообщила мне кое-что в письме, где писала о смерти Аси, но разыскивать дневники я уже не стала – уже не было рядом отца, ни самой Аси, а моя жизнь еще более усложнилась.
Какова же была моя радость, когда неделю назад я узнала, что дневники все же опубликованы! Конечно, они требовали разумного сокращения – для меня это было ясно с самого начала, но, судя по первой части публикации, ее участники вполне справились с этой проблемой. Благодарение Богу за их труд!
А сохранившиеся у меня письма вполне доступны для желающих их прочитать и акварельки, надеюсь, тоже – для желающих их увидеть.
Она присылала мне как свои фото, так и фото о. Севастьяна и вырезки из конвертов или журналов, в которых видела свой или мой «облик»: себя – в виде одинокой птицы на берегу моря (житейского), меня – в виде птички (чаще всего – «сычика») на ветке дерева.
