Богочеловеческая комедия
420-е годы: семь раз упал - семь раз отжался
В конце 420-х годов на юге Франции Иоанн Кассиан написал несколько нравоучительных диалогов для монахов. Форму он выбрал как Платон — якобы это запись бесед, которые он вёл треть века назад с аввой Феоной на юге Египта. Беседы столь же длинны, как диалоги, которые сочинял Платон от имени Сократа. Впрочем, кто сочинял не так важно, как сочинил что-то человек или нет. В диалогах Иоанна Кассиана новое есть. Например, среди египетских монахов было очень популярно учение Евагрий Понтийского (с южного побережья Чёрного моря) о восьми смертных грехах. Иоанн Кассиан делает прелюбопытное дополнение, которое, кстати, помогает понять значение слова «смертный»:
«Никто в борьбе с этим миром не может быть так осмотрителен, чтобы не уязвляли его хоть редкие или лёгкие стрелы грехов».
Среди современных русских православных популярно напоминать, что грех на греческом означает «промах», но вот для людей эпохи, когда лук и стрелы были предметами обыденными, грех был как раз, напротив, попаданием в цель. В этом больше психологической точности как раз в случае, если речь идёт о «мелких» грехах. Гордыню можно считать неудачей в смирении, уныние — неудачей в надежде, но чем считать простую забывчивость? Ну забыл человек, что его попросили купить кефир! Сходит ещё раз, ничего страшного! Не может быть такой цели — стать безгрешным!! Это корова может быть без пятна и порока, а человек — нет. Ну не роботы! Человек как прах, человек как обезьяна мог бы быть совершенством, но обезьяна, соединённая с Духом Божиим, - категорически несовершенна, во всяком случае, по сю сторону райских врат.
Иоанн Кассиан перечислил семь «несмертельных грехов»:
«Или по неведению, или по нерадивости, или по легкомыслию, или по увлечению, или по рассеянности помыслов, или по нужде какой-либо, или по забвению».
Это, конечно, не сами грехи, не поступки, а причины поступков. Ровно семь. Впрочем, смертных грехов тогда считали восемь, в том числе, восемь их у Иоанна Кассиана в «Постановлениях киновитянам». Через пять глав Иоанн Кассиан даже подвёл под число «семь» цитату из Библии: «Семь раз упадет праведник и встанет» (Притч 24, 16). Правда, при этом он — очевидно, по рассеянности — обсчитался и назвал только шесть «простительных грехов».
Это полбеды. Беда — с литературной точки зрения — что он вообще из предыдущих семи назвал только два (неведение и забвение), а ещё четыре изобрёл заново: лёгкость празднословия, на минуту усомниться в чём-нибудь касательно предметов веры, увлечься тонким подстреканием тщеславия, по немощи природы. Первый-то перечень более логичен, и уж совсем неудачно помянуто тщеславие, которое входит в число как раз смертельных грехов Вот и согрешил Иоанн Кассиан (или Феона), согрешил рассеянностью.
Лучше так согрешить, чем грешить безгрешностью. У «первых христиан» это случалось, случалось. У них редко встретишь про покаяние. Не случайно Иоанн Кассиан в поисках авторитетного предшественника обращается к апостолу Петру и его предательству. Это ведь Воскресения было, до Пятидесятницы, а после — согрешил, так тебя и выгонят сразу, и покаяться не дадут...
Монашество одно время (в XIX веке) представляли как реакцию на «обмирщение», на принудительное включение в Церковь язычников, которые и не собирались становиться святыми. Это неверно уже потому, что монашество началось раньше «обмирщения». Главное же — монашество как раз совершило революцию, очередную революцию, отказавшись от нереалистического, ханжеского, изматывающего представления о спасении как переходе от греха в святость.
Учение о «простительных грехах» - как буровая скважина, которая обнаруживает, что под коркой святости и у верующего во Христа всё равно хаос. Ну да, так что, Христос — впустую? Воскресение — не победа над смертью и грехом? Ведь умирают и святые, по рассеянности и невнимательности преподобные могут задеть человека на эскалаторе? Что ж, можете не считать Воскресение победой над злом, так и грехопадение — не в зле, а в желании царствовать над злом и добром, и бессмертие - не в отсутствии смерти (это - бонус), а в наполнении вечности любовью.
Можно воскреснуть к вечной стерильности, к вечной бездушности, к вечной идеальности робота, но зачем человеку в вечности такое, что и при жизни противно? Это как раз падшему человеку кажется, что победа есть уничтожение, зачистка, стерилизация, а победа-то — это не уничтожение хаоса, а оживление его и превращение в материал для вечного творчества и любви.
