БОГОЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ КОМЕДИЯVII ВЕК: ВЕРУ - ГОСУДАРСТВУ! СВЯТЫНЮ - ПСАМ!
Из истории архитектуры известно, что в VI-VII веках начинается постепенное разделение пространства храма на алтарь, где духовенство, и остальное пространство, как бы "менее святое". Из ничего возникает то самое разделение, от которого Христос пришёл избавить. Более того, возобновляется представление о посреднике между Богом и человеком - не о Христе как единственном таком посреднике, а о священнике. Духовенство описывает литургию как мистическое действо, в котором рядом со священниками ангелы:
"Священник, будучи ходатаем за людей пред Богом и умилостивителем Его ради отпущения множеств грехов, поддерживает всех и укрепляет пред возношением Святых Даров. ... Херувимы предстоят и воспевают светлым гласом трисвятую песнь, а Серафимы склонились в благоговении, когда архиерей просит милости за тебя и все ему сослужат со страхом и трепетом" (Анастасий Синаит).
Конечно, это не "из ничего". Это и не результат какого-то особенного мистического подъёма. Это прямое следствие огосударствления религии. Там, где все обязаны быть христианами, там все становятся христианами формальными. Можно загнать человечество в храм, но нельзя заставить его там стоять навытяжку. Люди приходит и... Опять слово Анастасию Синаиту, который писал в конце VII cтолетия и одним из первых, видимо, зафиксировал феномен равнодушия мирян к святыне:
"Одни помышляют не о том, с какой чистотой и каким покаянием должно приступать к священной трапезе, а о том, в какие надлежит облечься одежды. Другие же, придя, не удостаивают себя достоять до окончания таинства, но выведывают у других о происходящем в собрании и, когда наступает время причащения, как собаки, быстро врываются, похищают таинственный Хлеб и убегают. Иные, придя в храм Божий, ни одного часа не стоят спокойно, занимаясь пустыми разговорами и научаясь более негодным рассказам, нежели молитвам. Иные вовсе оставили тайноводство Божественной литургии, предав себя радостям плоти. Другие не стараются все свое внимание обратить на совесть и, познавая ее, очищаться от скверны прегрешений, но, нося с собой великое бремя грехов, наблюдают за красотой и лицами женщин, бессловесными своими желаниями блудилищем соделывают Церковь Божию. Иные в престрашный тот час [священнодействия] заключают торговые и деловые сделки, превращая [храм Божий] в место купли и продажи. А многие, наконец, занимаются клеветой друг на друга либо на самих священников, приносящих в Собрании [бескровную] жертву".
Перевод, к сожалению, тяжеловесен и не вполне адекватен. Но картина ясна: духовенство в алтаре одно, толпа в храме другое. Насильно мил не будешь! Если обращаться с людьми как с собаками, загоняя их в религию, так они и будут относиться к религии как псы.
Благоговение, мистический восторг бывают вполне подлинными. Бывают и ложными - и чрезмерно высокие слова, которыми начинают византийские проповедники описывать литургию, есть компенсация за то, что в храме царит проза жизни. Священник никому неинтересен, его не слушают, он один - и начинает "накручивать" себя, чтобы придать одиночеству хоть какой-то смысл.
Если утрачен буквальный смысл литургии - пир, на который приходят, конечно, добровольно, а не под угрозой смертной казни или социального остракизма, на котором вместе поют, на котором один - тамада, а другие подхватывают, тогда и начинает пухнуть смысл "мистический". Тогда уже вообще можно служить без прихожан - вона скока ангелов вокруг тебя. Теперь уже литургия - не диалог с участниками пира, а всего лишь "воспоминание о подвиге Христа" - то есть, каждому действию придаётся новый смысл. Хлеб режется - воспоминание о том, как тело Иисуса пронзили. Верёвочки священник завязывает на рукавах (вместо пуговиц были верёвочки) - а это воспоминание о верёвках, которыми был связан Иисус.
Возбуждает свои мистические чувствования священнослужитель, но досада-то берёт - ну что они там! И начинаются тогда проповеди, подобные той, что произнёс Анастасий:
"Если ты не можешь плакать, то хотя бы тяжело вздохни и опечалься, прекрати смех, отвергни высокомерие и со страхом стань пред Господом, потупив очи долу, с сокрушенным сердцем принося Ему исповедание. Разве не видишь, с каким почтением предстоят земному царю, даже и нечестивому? Они с трепетом взирают на него; подходят к нему безмолвно, без лишних движений, без суеты, в молчании и страхе. А мы в Церкви Божией поступаем как в театре или в бане: смеемся, пустословим, суесловим и только обманываем себя, думая, что находимся в Церкви".
Это - проповедь, сочетающая в себе гипноз и самогипноз, нейролингвистическое программирование, причём скверное и безрезультатное, проповедь, в точности похожая на парткомовские увещевания, которые обращали большевики к жителям целой страны, насильно загнанной в светлое будущее.
См. Анастасий Синаит.
