ПОТРЕБИТЕЛЬСКОЕ ОБЩЕСТВООбычное время есть время, определяемое начальством. В императорском или коммунистическом Китае, в большевистской России правители рубили время на куски, присваивая своему правлению обязательное для всех подданных название: "Перестройка", "эпоха нефритового благоденствия" и так далее. "Век вывихнут", "распалась связь времён" - так воспринимается утрата этих ярлыков. Монархия ещё жива, но право самодержавно определять, в каком времени стоит народ, уже умерло. Как соблазнительно переписать это право на себя - и вот уже интеллектуалы режут время по-своему и свои дают ему названия: "Ренессанс", "возрождение", "реформация". Но если какое-то название верно, то это - Время Выбора, точнее - Время Выборов, потому что наступила эпоха, когда каждый делает выбор сам, даже если он выбирает доверить свой выбор другому. Политический выбор, выбор профессии, - но прежде всего, выбор покуп. "Иду на выборы картофеля и сыра" (Юнна Мориц). Из этого выбора - который обычно именуют "потребительским" - вырастает современность: наука, демократия, искусство. Иметь возможность одно взять, а другое не взять, что-то смотреть, а что-то не смотреть, - это фундамент, на котором вырастает и кибернетика, и неклассическая физика, и сюрреализм. Зародыш "общества потребления" - в Америке XVIII века: бунт колоний против Англии был бунтом потребителей, не желавших, чтобы их свобода потреблять ограничивалась кем-либо посторонним. Тогда Бенджамен Франклин, выступая в английском парламене, провозгласил потребление неотъемлемым, врождённым правом человека. Бойкот английских товаров был "мобилизацией потребителей", а не "патриотов". С 1890 г. в США начинает формироваться "культура потребления": появляется реклама, массовые дешёвые товары, имитирующие дорогие (карманные часы), скидки, распродажи, светящиеся каталоги. (Впрочем, "Дамское счастье" Золя фиксирует тот же процесс для Франции уже в 1883 г.). Питер Стирнс в своей книге "Потребительство в мировой истории" относил начало этого процесса к XVII в. Основа роста потребления - рост производительности труда. "За 12 рабочих часов 2000 года американец производит столько же товара, сколько за 40 рабочих часов в 1950 году" (Григорьев). Часть культуры потребления - шоппинг с целью развлечения. Токвиль в 1838 г. осудил потребительское общество за то, что малые цели поглощают все силы. "Речь идёт о том, чтобы к своему полю прибавить несколько туазов земли, ... расширить своё жилище, постоянно делать жизнь легче и удобнее, не допускать безденежья и научиться удовлетворять малейшие свои потребности без особого труда и почти безвозмездно. Эти цели незначительны, но душа накрепко к ним привязывается ... и в конце концов для неё они заслоняют собою весь остальной мир, а иногда начинают мешать даже её общению с Богом". Сам Токвиль был богатым аристократом и атеистом. Он был уверен в себе, в своей способности не погрязнуть в материализме и безнравственности. В других он уверен не был - наивный расизм дворянина: "На земле может установиться своего рода благопристойный материализм, который, не развращая людских душ, тем не менее сделает их более изнеженными и в конце концов незаметно вызовет у людей полный упадок душевных сил" (392). Потребительство становится иногда болезнью, когда покупают ради самого процесса, ощущая от этого удовольствие, под предлогом самоутверждения. Однако, стоит помнить, что это куда безобиднее, чем, скажем, свойственный человечеству на протяжении предыдущих тысячелетий комплекс милитаризма, когда люди не покупали, а убивали исключительно ради убийства. Хотя, разумеется, тоже под разными предлогами. Самый простой вид танатомании - пушкинская тяга к дуэлям, закончившаяся его смертью. Александр Македонский, впрочем, тоже герой этой "зависимости", не говоря уже о тысячах "созависимых" милитаристах. Человек, который привык видеть во всяком письменном слове приказ, считает, что реклама, газеты, телевидение - это приказания. В архаическом обществе это верно: там пишут в основном заповеди. Далеко не все могут свыкнуться с тем, что слово может быть просто словом, сигара - просто сигарой, что существование другого человека или предмета целиком лишено административных обертонов. Неверная интерпретация связана прежде всего с тем, что в современном обществе люди именно имеют свободу и многие используют ее для того, чтобы жить по архаическим стандартам. Такова, к сожалению, Церковь: большинство христиан живут законнически и понимают современное общество как своеобразный закон и, соответственно, угрозу своему закону. Характерно, что из многих возможных описаний современного общества реакционеры выбирают именно слово "потребительское" - которое, кстати, изобрели не они, а бунтари 1968 года. Между тем, это второстепенная характеристика, а первичный признак современного общества это гуманность. Но об этом реакционеры предпочитают умалчивать (в лучшем случае, они говорят о "гуманизме", изображая его карикатурно), потому что стыдно: гуманизм не только не противоречит Церкви, он есть призвание Церкви, плод Святого Духа, и он ежеминутно самим своим существованием оттеняет бесчеловечность многих и многих церковных институтов и традиций. Потребительство ужасно. Вот как описывает потребительское общество экономист Людвиг фон Мизес: "Потребители поддерживают магазины, в которых они приобретают приглянувшиеся им товары по более низким ценам. Их покупки или отказ от покупки являются решающими в вопросе, кто должен владеть предприятиями и землей. Именно потребители способны сделать богатого бедным, а бедного -- богатым. Только они с точностью определяют количество и качество, а также сам вид продукции. Беспристрастные эгоисты, они состоят из капризов и фантазий, изменчивых и непредсказуемых. Помимо собственного удовлетворения, они ничего не желают знать. Не имеют значения ни былые заслуги, ни преданные интересы. Если появляется более выгодное предложение, они тотчас покидают старых поставщиков. В качестве покупателей и потребителей они иногда выглядят жестокими и упрямыми тупицами, безразличными к другим".* Потребительство – такого греха нет. Есть грех кражи. Если человек потребляет и платит из своих средств, он не грешит. А вот среди тех, кто обвиняет современный мир в потребительстве, преобладают люди, которые зарабатывать не умеют, зато умеют выпрашивать деньги на укрепление нравственности. Потребитель, который даёт нечто взамен, не потребляет, а творит. Не христианам ругать потребительское общество. Церковь есть самое потребительское общество из всех возможных, потому что человек ничего Богу отдать не может, хотя пытается. Всё, что верующий отдаёт - отказывается от денег, еды, сна, брака - отскакивает от Бога и возвращается к людям. Не всегда к тому, кто отдал, но отскакивает всегда. Комичнее же всего, что человек даже самопожертвование превращает в потребительство, иногда в виде спорта. Паломничество превращается в туризм и эскапизм. Воздержание превращается в садомазохизм. А садомазохизм - очень перспективный рынок... * Когда религиозные фундаменталисты критикуют потребительское общество, ими движет страх свободы, они хотят возврата к обществу истребления, иерархии, власти. За "дух" они выдают власть "духовных лиц", цензуру, потребительству противопоставляют не творчество, а жертву. Иначе критиковал потребительское общества Иван Иллич - им двигал гуманистический, эразмианский порыв - защитить свободу. Потребительское общество плохо не свободой, а её недостаточностью (другие общества, известные истории, ещё хуже!). Свобода в потребительском общество покоится на несвободе - на государственных институтах. Прежде всего, образование - идеал гуманистов - стало государственной монополией. Свободное образование для детей часто запрещено юридически. Часто это приводит к тому, что бедняки необратимо отстают от богатых в процессе образования - слишком широкий куррикулум наук им навязывается. Государственная же школа не столько раскрывает способности человека, сколько жёстко формирует его ценности, преждевременно вводит специализацию, делает акцент на экстенсивности, - вот претензии Иллича. Иллич уподобляет господство государственных школ с монополией государственной Церкви. Былая цель всеобщего образования забыта, а эта цель - дать всем равные шансы на любую работу, разорвать зависимость личной биографии от социальной роли. Произошло не столько освобождение, сколько переподчинение детей школе (вместо семьи и сословия). Критика Иллича была утрированной, конечно, однако, она помогает понять реальные недостатки реальных школ. Как казённая церковь считала веру продуктом религии, так государственная школа считает знание результатом преподавания. Между тем, преподавание есть создание условий для знания, но не само знание. Акцент на преподавании ведёт к раздуванию лишнего в преподавании - учителя плодятся без необходимости. Так акцент на религии вёл к клерикализму. Сама природа государственной школы мешает приобретать практические навыки и теоретическую открытость, принципиальные для образованности. Иллич считает, что первым потребовал разделить веру и религию Бонхоффер (С. 47) и требует отделить школу от образования. Школа физически лишает детей свободы. Критика Иллича, как и всякий радикальный порыв к свободе, продуктивна только в условиях свободного общества. В Китае, к примеру, хунвейбины под лозунгами свободы уничтожили университетскую интеллигенцию. Полезно помнить, что критика Иллича полностью относится и к церковным школам - порождениям XVI века. Он критикует "миф бесконечного потревления": якобы "процесс производство неизбежно порождает что-то ценное, и поэтому производство обязательно рождает спрос" (60). Школа порождает знание, Церковь - веру, завод газировки - любовь к газировке. Это прямо противоположно критике "общества потребления" со средневековых позиций: якобы общество потребления удовлетворяет недостойные потребности человека, и если не будет спроса, исчезнет и производство. Если все американцы перестанут смотреть фильмы студии Диснея, студия прекратит выпуск порнографических фильмов. Критики из прошлого не отрицают в принципе потребления, они только хотят заменить один набор ценностей своим. Критика Иллича есть призыв к личности не давать никому определять свои ценности. "Личностный рост не измерить. Это развитие дисциплинированного сомнения не поддаётся измерению никаким эталоном, учебным планом, сравнением с чужими достижениями. В таком учении можно подражать другим только в творческих усилиям и скорее следовать по их стопам, чем подражать их походке" (61). (Мелочь, но всё же: идолопоклонство вокруг "наследия Меня" - яркий пример "подражания походке". Из этих же идолопоклонников первый есмь яз). Потребительство есть миф о том, что всё ценное хорошо упаковано (знания - в учебники) и не встречается без упаковки. Это миф о постоянной эскалации, причём в строго определённой последовательности. Это отчуждение от жизни и уничтожение личных особенностей. Здесь потребительство противоречит основе современного общества - потребности в обратной связи. К счастью, сами механизмы свободного рынка помогают купировать потребительское общество. "Дешколяризация" общества исходит из желания большей и лучшей образованности, не из страха перед образованностью. Опыт церковных школ показывает наглядно, как школа может убивать того, для кого она создаётся - свободную личность. Сила демократического общества проявилась в том, что критика Иллича была услышана - не прямо, а посредством многочисленных "капилляров", личных "сетей". "Революция 1968 года" потому не стала разрушительной, наподобие революции 1917 года, что общество не противостояло жёстко "революционерам", а изначально прислушивалось к ним и вовремя выцедило из их требований то, что могло переварить. Потребительское общество, однако, как и демократия - лучшее из всех возможных. Поэтому обычно противники потребительского общества обычно не слишком искренние демократы. Капитализм - это демократия в экономике. Демократия делает личность сувереном в политике через многопартийность, а в экономике - через многомагазинность. Социологи полагают, что потребительским общество стало после Второй мировой войны. Вероятнее, тогда у социологов появился интерес и инструменты для исследования потребительского общества. Потребительским было уже общество XI века - тогда стали разростаться рынки, эта раковая опухоль, уничтожившая феодальное рабство и барство. Законченно потребительским по идеологии было общество XIX века, хотя последней трети этого века лишь меньшинство в любой стране было причастности к потребительству. Милитаризм и колониализм пытались оседлать потребительское общество, подчинив старым идеалам. Триумф потребительского общества - движение против него. Когда хиппи обвиняли общество потребления в кровожадности, они помогали окончательному освобождения потребления от истребления. Это была критика изнутри, критика взросления, а не критика отторжения. "Изготавливайте любовь, а не войну" (make love, not war) - лозунг потребителя. Милитаризм любит именовать себя высшим проявлением любви к ближнему, но зачем же ему верить. Потребитель куда скромнее, но ведь приятнее получить от ближнего холодильник, чем гранату. Общество истребления запугивает, общество потребления – льстит. Общество истребления кажется более искренним – не случайно антибуржуазные романтики страдали и страдают ностальгией по Средневековью. Однако, Средневековье прикрывало агрессию и скудость христианством – по сравнению с этим лукавство рекламы кажется вполне невинным развлечением. Только для лингвистов уровень «откровенности» важен. Но в быту и лингвист предпочтет не очень откровенную рекламу очень откровенному милитаризму. Потребительское общество обладает некоторыми чертами, которых нет в обществе власти (именно власти, а не любви или вере противостоит потребительство). В нём есть обратная связь: если человеку не понравятся ботинки одной фирмы, он в следующий раз купит ботинки другой фирмы. Власть предпочитает, чтобы все ходили в лаптях или получали ботинки строго по своему месту в социальной иерархии, целуя ботинки тем, кто находится на самом верху. Власть критикует потребительское отношение к религии - как можно выбирать истину, словно это ботинки. Между тем, власть не протестовала, когда в Средние Века религию выбирали князья. Пусть будет выбор, только властный. Не ботинки, а меч выбирал князь Владимир. Вот и ходили полтысячелетия в опорках. Если глядеть снизу на духовную жизнь, то, конечно, истину надо именно выбирать. Другое дело, что во время встречи с истиной человек понимает: не он выбрал, его выбрали. Так ведь и удачная покупка оставляет именно такое ощущение: эти туфли были сделаны прямо для меня и ждали меня, не я их выбрал, они меня выбрали. Общество власти ставит ответственность выше честности, но лишь формально. В потребительском обществе продавец должен быть прежде всего честным: правильно сообщать о товаре, обеспечивать обслуживание. Он не отвечает за желание покупателя купить пистолет. Это уже дело общества договариваться, можно ли продавать пистолеты, и наказывать тех, кто нарушит запрет. В обществе власти продавцу могут запретить продавать шпроты, изготовленные во враждебной стране. В обществе потребления сам покупатель обязан решать, какие шпроты он купит. В 2005 году поляки бойкотировали гастроли российского театра - в ответ не русские бойкотировали гастроли польского театра, а правительство России запретило польскому театру приезжать. Бремя выбора власть возлагает на себя. Жмурясь от удовольствия. Общество власти понимает ответственность очень избирательно. В потребительском обществе продавец не смеет вывешивать объявление о продаже товара, которого у нет пока нет - засудят. В обществе власти можно зайти в интернет (сайт "прайс.ру"), увидеть сорок объявлений о продаже фотоаппарата, позвонить в сорок фирм - и ни в одной не будет фотоаппарата. Сорок торговцев украли у покупателя сорок минут, распорядились за него его временем. Суда на них нет. Так и в религиозной жизни, и в политической. Написано - "демократия", но именно сейчас демократии в наличии нет. Написано "Бог", но вместо Бога предлагают пока пообщаться с канцелярией. Предлагают не то, что обещают, а объяснения - почему обещанного пока нет. Объяснений, правда, предлагают очень много, блестящих, ярких, только щупать не дают, потому что прочностью эти объяснения не отличаются. Вот для того власти и нужна сила - материальная сила: чтобы никто не смел её проверять. Общество потребления жестоко к халтурщикам. Если продавец хам - его уволят, чтобы не падал доход магазина. В конце концов, он либо исправится, либо пополнит ряды безработных, этих своеобразных "живых мертвецов" потребительского общества. Потребительское общество меняет руководителей страны даже без нужды, просто, чтобы не расслаблялись - так американец старается покупать бытовые приборы разных фирм, даже если есть фирма, которая все их выпускает и пользуется хорошей репутацией. Общество власти стоит на несменяемости руководителя: какой бы ни был - он пожизненно. Во всяком случае, чем выше в иерархии, тем прочнее сидит начальник в своём кресле. Он может своими повелениями обречь армию на гибель, может завести инквизицию, - отвечать он не будет ни за что. В течение тысячелетий несменяемые вожди так руководили обществом, что его численность была на стабильно низком уровне. Чуть людишки заживут получше, раз - война, крестовый походишко, мор (от голодухи или нищеты), костерчик для ведьмочки. Светские и церковные правители Средневековья не делали абортов и эвтаназии, - масштаб мелковат. Они устраивали тридцатилетние и столетние войны, и церковные лидеры их благословляли. И вот их отстранили от власти над обществом - и произошёл демографический взрыв. Да, есть и аборты, и разводы, и нищие - и с каким же удовольствием люди, навязывающие себя в качестве властителей, тычут пальцами в это. Но общество потребления не торопится реагировать, ибо прошлый опыт слишком красноречив. "Потребляй и давай потреблять другому, но никому не давай безусловной и неограниченной власти". А где же призыв к производству и творчеству? Общество потребления не призывает производить - оно производит безо всяких призывов, просто для того, чтобы было, чем заплатить за потребляемое. Система очень демократичная хотя бы тем, что лучше пока нет. Христос изгнал торгующих из Храма. Христиане изгоняют торгующих из магазинов: протесты против "потребительства" сводятся именно к этому. Пусть вместо магазинов будут пункты раздачи, подотчётные тем, кто полномочен, компетентен, где в пост не будут продавать мясо, где денег будут брать по-разному с благочестивых и с кощунников, с бедняков и с богатых. В общем, потребительскому обществу пытаются противопоставить монастырь, а получается тюрьма. Для ханжи потребитель так же опасен, как избиратель - для чиновника. Потребитель предпочитает покупать водку, а не Библию. Ханжа предлагает ему бесплатную Библию, а водку требует запретить. Избиратель предпочитает либерала - чиновник предлагает ему офицера тайной полиции, а либерализм требует запретить или, пока запрещалка ещё не вызрела, исподтишка финансирует псевдо-либерализм, мешая либералам настоящим. Демократия невозможна в церковном управлении, но в духовной жизни только демократия и возможна. Ханжа кричит, что водку надо запретить, потому что человек дурак и эгоист, от этого не любит Библию. Простая мысль о том, что человек не Библию не любит (он её попросту не знает), а не любит вздорные вариации на тему Библии, ханже в голову не приходит. Он убеждён, что его понимание Библии и есть Библия, а если в чём-то Бог разногласит с ханжой, тем хуже для Бога. Плохой сапожник убеждён, что у него не покупают сапоги из-за того, что покупатель дурак, покупается на рекламу, на красивую упаковку. Плохой проповедник убеждён, что люди не ходят в его храм, потому что они развратники и грешники. Для этих людей единственное спасение - возвращение в блаженное прошлое, когда сапоги предлагал один-единственный сапожник, а религию - один-единственный проповедник. Это мир без обратной связи. Многие люди потребительского общества не выносят тяжести свободы потребления. Во всяком случае, в духовной жизни они забиваются туда, где от них ничего не требуется. Человек, который в магазине ни за что бы не купил вино только потому, что оно местного производства или одобрено президентом страны, в религии первое, на что смотрит - кем одобрено. Когда потребление отождествляется с разнузданностью, свобода - со своеволием, выбор - с изменой, тогда консерватизм цепляется за аскетизм (хотя далеко не все консерваторы, даже церковные - аскеты). Воздержание, воздержание и ещё раз воздержание! Потреблению противопоставляется отказ от потребления. Но аскеза есть не отказ от выбора, тем более - не запрет выбора, а ежеминутный выбор. Всё же остальное - ханжеская подмена. С таким же успехом можно определять брак как возможность развода, развод выдавать за прелюбодеяние, а монашество за идеальный брак. И ведь бывали в истории ханжества подобные софизмы! Высшим браком объявляли безбрачие, и тем временем в реальности брак именно превращался в выбор невесты, вполне подобный выбору лошади - такой гнусности потребительское общество не знает и глубоко не одобряет. Нет ничего более нехристианского. Аскетизм имеет такое же отношение к христианству, какое Иоанн Предтеча имеет ко Христу. Это не крыша, это крыльцо. Можно добровольно избрать лично для себя жизнь на паперти, но нельзя утверждать, что паперть - это церковь, тем более, что это - Царство Божие. Мизес сравнивал защитников аскетизма как общеобязательного идеала с попыткой превратить человека в растение. Но Иисус призывал поглядеть на лилии, а не становиться лилией. Он призывал к добровольному социализму потребления, а не к принудительному социализму производства. Разница ощутима для всякого, но только не для "освобожденных церковных работников". Свобода от производства оборачивается у них рабством у ненависти. Частное время провозгласило - устами американцев XVIII века - поиск счастья (а также свободы) одной из главных целей человека. Не счастье, а именно поиск счастья. "Счастье", "покой", "душевное равновесие", - безуспешны все попытки обозначить, описать идеал через существительное, знак. Это так же невозможно, как описать Христа словами "усия", "физис". "ипостась". Не случайно куда больше знаков негативных: депрессия, уныние, тоска, смятение. Эти знаки обозначают реальность, а не идеал или память о соприкосновении с идеалом. Жизнь не есть существительное, счастье не может быть состоянием, - оно есть действие. Кажется, что счастье тем труднее, чем более хрупка жизнь. У современного человека хрупкость жизни иная, чем в древности. Человек архаики жил в очень прочном микромире и в очень хрупком макромире. Профессия, семья, религия, этнос, - было прочно и существовало тысячелетиями. Но в любой момент могли случиться голод, война, смерть. Современный человек знает, что война и голод ему не угрожают, но безработица, распад семьи, утрата веры или смена религии почти неизбежны. Хрупкость макромира была условием рабства - рабства духовного, прежде всего. Хрупкость частного мирка есть условие свободы, прежде всего, духовной. Разумеется, каждый свободен воспользоваться свободой или пренебречь ею. * Потребительское общество его враги представляют как общество, в котором цель жизни видят в том, чтобы жить лучше. Свящ. Роберт Сирико (представитель американских неоконсерваторов) называет это утилитарианизмом и говорит: «Это снимает чувство самопожертвования, чувство самоотдачи. Мы не можем создать общество на чисто утилитарных ценностях». Любопытно, что фундаменталист тут использует термины вполне "прогрессистские" - "создать общество". Общества не создают, они живут. В число угроз «западной цивилизации» он назвал «фундаменталистский тоталитарианизм», но под ним он имеет в виду вовсе не религиозный фундаментализм, а «вирулентную форму секуляризма», которая «не считает себя формой религии, но в действительности ею является. Я говорю в целом о той политически корректной ментальности, которая подвергает остракизму и высмеивает традиционные ценности и традиционную религию» (Sirico R. Balancing religion and free-market economy // Milwaukee Journal Sentinel. Sept. 26, 2002. Дм. Бавильский. Четверо против кардинала. // Еженедельный журнал. №23. 16.6.3, с. 17: "Современный человек, раздавленный информационными потоками, более не способен на выстраивание сложных и замысловатых конструкций". Это он объясняет, почему сексуальная жизнь упрощена до "вещизма и простоты отношений", оргазмов, жизни "не напрягаясь". В реальности все наоборот: именно у людей доиндустриальной эпохи все было намного проще, прочитывалось в понятиях власти и безвластия. Иллюзия упрощения (первым, кажется, ее сформулировал К.Леонтьев) связана с тем, что о человеке доиндустриальном попросту недостаточно информации, на него проецируется информация обо всем мире той эпохи, которая, конечно, пестра. Причем о своей личной жизни Бавильской никогда не заявит. что она "упрощена до вещизма". Такие суждения - всегда о другом, о презренном. * Андрей Кучаев, 8 лет как эмигрировал в Германию, сокрушается: на Западе строят новую Вавилонскую башню, а надо бы - Пизанскую - "хоть и косая, а драгоценна своей неповторимой красотой возрождения, наследовавшего античности". Объединение Европы нивелирует языки: "Все знают английский. А с нюансами как? С тонкостями духовного общения? Узнаете, если попадете под вечер в темнокожие кварталы. ... Один рынок не может породить язык, пригодный для душевного общения. Он может породить только язык, где шипящие напоминают шелест купюр" (Иностранец, 17.11.3, с. 11). Можно подумать, в Средние века прямо такой был разработанный для душевного общения язык... То-то все средневековые жития как одно бессмысленное мычание, трафарет на трафарете. Историки мучаются: тысяча лет молчания людей. Никакого базара - хотя рынок и тогда был. А то советская интеллигенция без рынка сильно разработала язык душевного общения... Как пили и рассуждали про колбасу, так и продолжают. Рынок - явление совершенно нравственно нейтральное. Мещане стали еще мещанистее, независимо от уровня доходов и того, остались они в России или уехали в Германию. Расисты вот проявились лучше, спасибо свободе слова. Усмотреть в типовой муниципальной колокольне шедевр и символ - тогда как она есть как раз один из памятников той самой рыночной цивилизации и капитализма - это надо иметь довольно определенный уровень культуры. МАССОВОЕ ОБЩЕСТВОСм. антигуманизм. Идея "массового общества", как и идея "общества потребления", может выражать постепенное понимание того нового, чем стала современность, а может выражать и отказ от понимания. Само по себе описание современного общества как "массового" и "потребительского" не содержит в себе никакой оценки. Это просто указание на две особенности промышленно развитого общества: в нём больше людей живут в городах, больше людей участвуют в политической жизни, больше людей получают больше прав, больше людей улучшают своё потребление. В трудах Ортега-и-Гассет, Фромма, Арендт, Адорно, Маркса и многих других "массовый мир" воспринимается часто как мир агрессивный, "который атакует их отовсюду" (Капустинский Р. Иной в глобальной деревне // Новая Польша. - 2007 - №2 - С. 10). Тот же автор (1932-2007) два поколения спустя, когда тезис о "массовом обществе" стал уже пошлостью, достоянием бездумного консерватизма, так его характеризовал: "Существует массовая культура и массовая истерия, массовые вкусы (или скорее безвкусица) и массовое безумие, массовое порабощение и, наконец, массовое уничтожение. Единственным героем на сцене мира остаётся толпа, а главная черта этой толпы, этой массы - безымянность, безликость, отсутствие самосознания, отсутствие личности. Личность потеряна в этой толпе, масса залила её ... Она стала, по определению Габриэля Марселя, "безличным анонимом в частичном состоянии" (Там же).В таком виде описание современного общества как "массового" глубоко неверно. Тут описано именно домодерное общество - средневековое, античное, восточное, любое. Это там, где пышно разодетые короли проезжали сквозь толпу крепостных, не было личности - вообще не было, даже как идея. Там безликим был и король, там не было самосознания даже у святых. Личность тут не была "потеряна" лишь потому, что теряться было ещё нечему. Личность рождается в модерном обществе, и вот тогда социум, который воспринимался как нормальный в течение тысячелетий, начинает казаться агрессивной "массой". Но именно этот социум массовым-то не является. Он именно порождает личность, даёт ей возможность появиться. Он не нападает на личность, а защищает её - не только творческую личность, а всякую. Только творческая личность хочет себе привилегий, особого покровительства, каким в Средние века пользовались клирики, а современное общество таких личных привилегий не даёт. Оно одинаково даёт привилегии и пьяницам, и лодырям, и мошенникам, и поэтам, и художникам. Эти привилегии - в "потребительстве" общества, в возможности прожить, потребляя и не производя. Не современное общество, а архаическое не знает "иного", не знает "диалога", мультикультурности и т.п. Считать (как это делает Капустинский), что философия диалога родилась в борьбе с "массой", означает не понимать, что именно современная "масса" не просто жаждет иного и диалога с ним, - она состоит из "иных", механизмы этого общества диалогичны по своей сути, пусть и не отрефлектированы философски. Конечно, диалогичность эта далеко не полноценна, но она есть - в обществе средневековом её не было в принципе. |
