ЗУБЫ ГОЛУБЯДвадцатый век количественно — рекордсмен и по насилию, и по стремлению к ненасилию. Причем насилие века было жутким именно потому, что вытекало из миролюбия: ради социального и политического мира, всечеловеческого общежитья, затевались и революции, и войны. Предыдущие столетия думали, что враги, как внешние, так и внутренние, будут всегда, и одно это придавало насилию оттенок игры или болезни, отклонения от нормы: сегодня режут евреев, но знают, что послезавтра будут жить рядом с ними, сегодня берут Париж, но знают, что завтра вернут. Век идеологий идеологизировал насилие страшно, сделал его нормальным средством достижения сверхзадач. Газовые камеры заводили из убежденности, что евреев можно истребить раз и навсегда. Гулаг заводили, веруя, что эти контрреволюционеры — последние. Атомные бомбы на Японию сбрасывали в надежде, что благодаря этому вторая мировая война окажется последней (как говорил Бердяев, "войну убьет техника войны"). Третьей мировой войны действительно нет, и это самый веской аргумент в пользу насилия в его крайней форме — атомного оружия. Человек достаточно обезьяна, чтобы не заметить недостающего звена в этом обожествлении атомной бомбы. Еще ведь никто не доказал, что именно страх перед нею предотвращает новую мировую. О себе каждый знает, что он хороший и не запустил бы ядерную ракету, о политиках и военных каждый думает, что они только этого и ждут. Третьей мировой войны нет, потому что человек достаточно голубь. Проповедь любви и мира падает на бесплодную почву, но эту землю удобряют кровь мучеников, молитвы святых, покаяние грешников (это не обязательно три разных класса людей, это как раз обычно один и тот же класс, в каждом человеке есть понемногу от всех трех). Не в индуистских или буддистских землях, а в христианской Европе век от века растет число убежденных противников войны и насилия. Это и меннониты, и квакеры, и голландец Гуго Гроций, и Лев Толстой. Третьей мировой войны нет, потому что человек достаточно змей. Мудрость (бессознательная и смиренная) христианского мира проявилась в том, что символом ненасилия в двадцатом веке стал Ганди, а не любившие Иисуса до умопомрачения Толстой и Швейцер. Был выбран не самый мудрый, не самый талантливый, но самый угнетенный. Был выбран чужой, а не свой, потому что ненасилие и заключается в уважении чужого, иного. Ганди меньше всего представлял подлинно индийскую или индуистскую традицию. Это доказывается не сравнительно ничтожным фактом его английского образования, а бесчисленными фактами насилия в индийской истории двадцатого века, как до обретения независимости, так и после, насилия как под религиозными лозунгами, так и без оных. Конечно, "христианский мир" есть понятие условное, а условием является встреча с Христом. Эта встреча всегда происходит наедине — или не происходит, тогда христианский мир испаряется. Христианство Европы именно в двадцатом веке проявилось с особенной остротой именно в осознании того, как редко человек встречается с Богочеловеком, как редко он следует за Богочеловеком, как ловко он научается манипулировать именем Христа — именем, сам-то Христос ускользает от манипуляций. Напрасно Ганди обвиняли в том, что он обратил в свою веру английских политиков и интеллектуалов, так что те стали стыдиться насилия. Не так уж они его и стыдились. Генерала О’Дайера, 13 апреля 1919 года убившего 379 индийцев в отмщение за нападение на христианскую монахиню, всего лишь отправили в отставку. Но даже генералам было ясно, что не христианство было причиной такой снисходительности, а нечто противоположное. В борьбе с насилием Ганди был более христианином, чем многие христиане. Все претензии к Ганди (а они неисчислимы и обоснованы) строятся на том, что — но он не был более христианином, чем Христос. Христианство дышало и дышит в снисходительности не к своим, а к врагам. Сегодня иногда говорят, что из-за этой снисходительности произошла революция в России — но в Англии-то, где снисходили не меньше, а больше, революции не произошло. Призывы к ненасилию, конечно, нелепы. Ненасилие как таковое не представляет ни малейшей ценности — впрочем, как и сила. Ценна свобода. Насилие ценят как средство добывания свободы — экономической, политической, государственной. Насилие любит, когда его ценят, оно не ляхи, оно помогает своим сынкам. Успех русской революции (не преодоленной по сей день) опровергает Льва Толстого. Ганди был опровергнут своими учениками, которые все-таки встали на широкий путь насилия. Они шли по нему с успехом только потому, что англичане все-таки встали на тропку ненасилия. Третье тысячелетие начинается с большего количества свобод, чем любое предшествующее (как ни трудно в это поверить, читая репортажи из Чечни или из российских тюрем). Очень легко поверить, что все эти свободы достигнуты благодаря насилию. Очень легко верят, что насилие — цена свободы, что чем больше насилия — тем больше свободы. Психология насилия есть психология освобождения — прежде всего, себя от всевозможных проблем, а заодно и ближних. Только свобод много, а Свободы — мало. Ненасилие ведет не ко всякой свободе, но зато ненасилие ведет к самой главной свободе — к свободе от зла и греха, от лжи и ненависти. Человечество в самом начале этого пути. Пока мы учимся хотя бы стыдиться насилия, делать вид, что мы неохотно к нему прибегаем. В этом ханжестве милитаризма можно топтаться до гроба — своего или, скорее, чужого. Но каждый человек в силах пройти путь ненасилия, не дожидаясь человечества. А остальные — подтянутся.
В конце девятнадцатого века само собою разумелось, что есть прогресс нравственный и общественный, сопровождающийся и научно-техническим. В конце двадцатого только технический прогресс не отрицают, поскольку он слишком налицо. Слишком легко проповедовать, что человеческая природа не изменилась, выкидывая веер фактов: в двадцатом веке больше людей было истреблено за их религиозные убеждения, чем в любом другом столетии, а может быть, и больше, чем за всю предшествующую историю человечества. Более того, в предыдущие века религиозная нетерпимость лишь использовалась национальной или политической ненавистью как предлог, и лишь в двадцатом столетии убивали именно за веру. Конечно, религиозным фанатизмом по-прежнему часто просто манипулируют, и этим грешны не только националисты, но и люди без души и идеалов. Академические, достаточно условные деления цивилизаций на "православную", "исламскую" и так далее опошлили, сделав прикрытием для самого вульгарного милитаризма. Все-таки Данилевский, Тойнби, Вл. Соловьев, говоря об "исламизме", "панмонголизме" и т.п., думали совсем не так и не о том, о чем стрекочут Фукуяма или генералы российских карьер. В целом, однако, милитаризм двадцатого века скорее безрелигиозен. Первая мировая война была последней, в которой официально использовались религиозные обряды и риторика. Нынешние российские окропления атомного оружия святой водой, проповеди о противостоянии злу православием смердят как евангельский Лазарь. Они мертвы, эти обряды и эти слова, и Христос не вдохнет в них жизнь, слава Богу. Хотя, будучи дохлыми, эти манипуляции со святыней причиняют много зла. Отвечать за них на Страшном Суде придется. Но этот приступ средневековья ограничен в пространстве и будем стараться ограничить его и во времени. Именно верующий человек, однако, может и должен признать факт нравственного и общественного прогресса в отношении к верующим. Это трудно сделать лишь тем, кто выше любви ставит власть, кто всё бы отдал за возвращение к государственной поддержке православию и государственному же ограничению свободы совести. Таких людей немного, хотя в России они пользуются непропорционально большим влиянием и многого добились в политике. Но если подводить итоги века не в одной России, а в мире, то двадцатый век напомнит семнадцатый. Тогда после Тридцатилетней войны, самой жестокой из "религиозных" войн, когда богословские прения молниеносно переходили в пушечные баталии вдруг в одночасье стало неприличным спорить о религии, возникло движение "иренистов" (от греч. "мир", "ирене"), появились первые трактаты о веротерпимости. В нашем веке тоталитаризм был глубоко антирелигиозным и, соответственно, религиозным явлением. Ни инквизиция, ни крестовые походы, ни российские синодалы не истребили стольких православных, католиков, униатов, мусульман, старообрядцев, иудеев, иеговистов, духоборов, толстовцев сколько истребили их нацисты и коммунисты. Да уж после семнадцатого века и в России-то не слишком истребляли, больше пороли, ссылали, а в конце XIX века даже позволяли уезжать в Америку. Национальный немецкий тоталитаризм и интернациональный российский были несравненно свирепее, но свирепость их разнствовала между собою. Ален Безансон совершенно в духе митрополита Илариона Киевского сравнил это с отличиями между Ветхим и Новым Заветом. Гитлер равнялся на Моисея, спасителя избранного народа, единого со своим народом. Сталин равнялся на Христа, спасителя всех народов, бесконечно превознесенного над всякой плотью и кровью. Поэтому гонения на религию в Германии и России осуществлялись в обратном порядке: Гитлер сперва обрушился на иудаизм и лишь в сороковые принялся за христианство, Сталин обрушился на иудаизм лишь после того, как почти обнулил христианство. Конечно, стоит помнить и то, что тоталитаризм был нетерпим тотально, ко всякой религии и нерелигии, что иеговисты и троцкисты, баптисты и католики, цыгане и гомосексуалисты истреблялись не менее усердно. Очень полезно помнить, что не русское христианство более всего пострадало, а китайское — даже, если мы будем считать христианством только православие и только русское православие, это утверждение истинно. В конце концов, мир не ограничивается Евразией, и гонения на католическую церковь в Мексике в 1910-е годы — тоже тот еще эпизодец. Он особенно интересен, потому что в отличие от Германии или России, в Мексике гонения вялотекут по сей день в форме жестких ограничений на деятельность Церкви. К сожалению, христиане часто совершенно нехристиански бесчувственны к чужим болячкам, и слишком многие в слишком многих странах убеждены, что Христа распяли только у них, а у остальных так... заслуженное и даже недостаточно адекватное наказали за грехи и отступление от истинной (то есть, своей) веры. И вот после всего этого прошло полвека, и уже ни в одном глазу, словно ничего не было! Даже у нас в России, где пережитки коммунизма в сознании торчат клоками из ушей и рта, уже стыдятся просто и прямо говорить о необходимости лишить иноверцев гражданских прав, о законодательном запрете прозелитизма и так далее. И дело не в том, что стесняются Запада (он все поймет и простит), а в том что не верят в полезность нетерпимости и даже боятся, как бы нетерпимость не ударила по тебе самому. Вот это — главное достижение двадцатого века, купленное дорогою ценою. Вообще в России все процессы смазаны коммунизмом. Особенности нетерпимости ХХ века лучше видны на примере относительно здоровой страны — США. Именно потому, что тут традиции веротерпимости максимально сильны, отчетливее нетерпимость, как один прыщ на здоровом человеке заметнее, чем сто на прокаженном. А нетерпимость тут была и остается. Отцы-пилигримы были столь же нетерпимы, как тогдашние русские власти. В то же время, когда Америка давал приют униатам, уезжавшим из Российской империи, она обрушилась на мормонов с куда большей силой, чем в России — на униатов. Но — вовремя остановилась, был найден компромисс. То же и в двадцатом веке. Америка дала возможность родиться сайентологии, после чего долго пыталась объявить ее не религией, а подлежащей налогообложению коммерцией. Такие попытки комичны в России, где ясно, что и налогов нам от сайентологов не нужно, гнусные это деньги, а нужно просто, чтобы и духу их не было. Комичны они и в Америке, где признали врачами американских психоаналитиков, обложили бедолаг налогами, хотя вот уж образчик иррациональной, религиозной по сути идеологии, не имеющей к науке вовсе уж никакого отношения. Конфликт коммунистов и нормальных людей в Америке представлен в совсем уж кукольном конфликте демократов и республиканцев — и это работает, это спасает Америку от настоящего коммунизма. Но и кукольный коммунизм, не идущий дальше бесплатных талонов на питание для негров (да у нас все, по этим меркам, негры) отличился на ниве религиозной нетерпимости. Когда в 1994-м году в техасском Уэйко по благословению генпрокурора Джанет Рино войска штурмовали общину адвентистов — это ведь было проявление элементарной религиозной нетерпимости атеистов к христианам. Уже и тогда все соглашались, что если бы президентом был не Клинтон, а верующий баптист Джимми Картер, трагедии не произошло. Разница в том, что у нас в России до сих пор вспоминают Уэйко в доказательство того, как плохо быть сектантом, как неправильная религия доводит до самоубийства. А в самих Штатах все-таки добились правды, и осенью этого года нашли улики, остатки бомб, доказавшие, что и генпрокурор, и вся ее рать бесстыдно клеветали на эту общину, и что не было никакого массового самоубийства, а была обычная бойня, хотя, конечно, и не запланированная. И когда осенью1994 года уже настоящие изуверы (кстати, совершенно не верующие ни в какого Бога, а только в комету да в блюдечки) покончили самоубийством в Сан-Диего, общественное мнение отреагировала адекватно: что ж, у людей есть право и так распоряжаться жизнью, лишь бы детей и иноверцев с собой на тот свет не тащили. Жесткий стандарт терпимости, к счастью, доминируют в современном мире. Именно он мешает вволю развернуться немецкому правительству, которое пытается извести сайентологов, вводя для них запреты на профессию — бывших эсэсовцев преследовали с куда меньшим энтузиазмом. Именно он мешает японцам истребить АУМ Синрике, хотя руки чешутся. У нас уже давно с ними разобрались, хотя отнюдь не московское метро взрывали, а в Японии все еще возятся — ну не получается за преступления нескольких человек запретить целую религию. И это правильно, что даже за преступления основателя религии нельзя запретить религию — слишком бы многие религии и идеологии пришлось бы тогда запрещать. В конце концов, даже Богу Библии припомнили бы потоп, в сравнении с которым токийская трагедия, и даже Освенцим — пустячки. О царе Давиде и всей кротости его тем более помолчим: "Давид встал ... и убил двести человек Филистимлян, и принес ... краеобрезания их ... царю, ... и увидел Саул и узнал, что Господь с Давидом" (1 Цар 18, 27). Как ни противны остатки религиозной нетерпимости на государственном уровне, математически их в разы меньше, чем сто лет назад, даже в России. У нас у одной баптистки отняли ребенка, объяснив это ее "неправильным крещением" (реальный приговор одного из подмосковных судов в 1998 году) — и то сразу шуму на всю Европу, а сто лет назад... Эх, жили же люди! Тем не менее, расслабляться не приходится, потому что нетерпимость, словно пуля со смещенным центром тяжести, крутится и петляет по всему социальному организму, и по телу Церкви тоже. Она нашла себе убежище на уровне личности. Никто сверху не организовывал травли Белого братства, когда в ноябре 1994 года они устроили балаган в Софийском соборе. "Общественность" сама устроила истерику вокруг мальчиков и девочек в белых балаханонах. Эту бы энергию да против баркашовцев — но против молодца наша общественность овца. Почти наверняка наши доблестные чекисты не организовывали травли в газетах иеговистов и мормонов. Был коротенький отпуск в 1991-1993 годах, когда оглядывались — вдруг действительно свобода пришла, после чего поношение инаковерующих возобновилось в точно тех же выражениях даже, с воплями о том, что это американские шпионы, что убивают детей, не позволяя переливать им кровь, что Новый год и Восьмое марта не празднуют, сволочи. Это все мы сами, сами. Несомненно, что в 1948-м году советская власть заставила Московскую патриархию принять роскошный подарок: все униатские церкви Западной Украины вместе с прихожанами. Несомненно, что не Московская патриархия сажала в лагеря униатских священников, которые не пожелали менять начальство. Но когда советская власть кончилась, никто ведь уже не заставлял и не заставляет делать вид, что ничего плохого не было, что это униаты сами, добровольно перешли в московское православие. Это ли не нетерпимость — считать себя совершенно беленькими, других совершенно черненькими, исступленно твердить о каких-то фантастических "униатских зверствах", отказываясь под этим предлогом встретиться с Папой. На отношении к униатам отлично видно, что одна и та же нетерпимость проявляется вовне и внутри. Церковные власти наши требуют безоговорочной капитуляции и от украинских "националистов", и от эстонских, и от Папы Римского, и от своих — от архимандрита Зинона Теодора, чтобы он покаялся в причащении у католиков, от священника Георгия Кочеткова, чтобы не строил из себя архиерея. Гордые все слишком для наших архиереев, одни они смиренные. Причем, когда речь идет о пастве, наши архипастыри отлично понимают, как смешны люди, сверху вниз смотрящие на все человечество, на всех обижающиеся, себя одних считающие правыми — а за собой этого не замечают. Одна и та же нетерпимость, наконец, проявляется и у церковных людей, и у нецерковных, даже антицерковных. В Буйнакске в 1997-м году фанатики-мусульмане сожгли супругов адвентистов, — якобы те американским единоверцам продавали человеческие органы, вырезанные у детей. Тогда даже "Московские новости" не решились сказать, что это преступление и изуверство, предложили подождать окончания следствия. Теперь нам предложат ждать окончания следствия по делу о сожжении заживо чеченца в Алхан-юрте, и уже цыкнул один генерал — не сметь лапать грязными руками честь российских солдат, они делают святое дело. Именно святое! Им мало жечь людей, мстя за прошлые поражения, им нужно обязательно святыней прикрыться. И делается это безо всякой программы, просто о души. Раньше, когда правительство держало инаковерующих и всех вообще в узде, отдельный православный, отдельный человек мог позволить себе быть добрым и ласковым. Теперь слишком многие люди чувствуют себя на переднем краю, незащищенными танковой броней — и начинают паниковать, плеваться слюной, требовать огня. И кто-то предложит в качестве лекарства связывание, капание на голову холодной водой — пусть, мол, поймут, что Бога нет и не из-за чего горячиться. Но Бог есть, и Он обещал другое исцеление: низвести на землю огонь любви и милосердия, который не может вместить ни закон, ни народ, но для которого создана каждая отдельная душа человеческая.
* * * Журнал "Тайм" отмечает, что за пять лет к 2004 г. в США количество людей, считающих себя протестантами, сократилось в США с 62 до 52 процентов. При этом большинство "отпадающих" (точнее, вымирающих - идет смена поколений) протестантов - епископалы, носители крайне расплывчатой религиозности, для которой христианин - это всякий, кто не иудей, не мусульманин, не католик, не атеист. Не так резко сокращается численность консервативных евангелических церквей и католиков. Свящ. Кевин Мартин отмечал при этом, что только среди епископалов слово "терпимость" ("толерантность") стало бранным: надо не "терпеть", а любить других. Между тем, мусульмане, католики, атеисты еще не доросли даже до "терпимости", а римо-католики по-прежнему считают себя единственными истинными представителями христианства. * Миролюбивая странница: Ее жизнь и деятельность по ее собственным свидетельствам. М., 1993. Пер. с англ. издания 1982 г. Указан адрес для заказа брошюры: 121096, Москва, а/я 421, Друзьям миролюбивой странницы. Редакторы Ир. Ренфро и Евг. Жарков. Перевод... "Князь мира" переводится калькой с английского - "Принц мира". См. тексты http://ppilgrim.narod.ru/ Американка, которая с 1 января 1953 стала странницей во имя мира. Точно перевести то, как она себя называла, невозможно из-за отсутствия в русской культуре подобных явлений. Странничество в русской культуре - всегда для себя (в отличие от публичности юродства), в английской же - для других. В католическом пантеоне есть канонизированные паломники, в православном нет. Для английской же культуры это то же, что для русской юродство. Выражение "пиис пилгрим" отсылает к знаменитой книге 17 в. "пилгримз прогресс" (при переводе теряется аллитерация!). Но Бэньян создавал аллегория на основе реальной духовной жизни, а тут - обратная процедура: аллегория воплощается в реальную жизнь. Некоторым аналогом могут служить "Алые паруса". Погибла в автокатастрофе 7.7.1981 - вполне православный конец человека с очень протестантской психологией: "Я остаюсь здоровой и счастливой, потому что я постоянно обращаюсь к Богу" (С. 165). Оригинальность в том, что большинство пацифистов - очень злые, эгоистичные, неподвижные люди. ПП не просто шла как пешеход у Ильфа и Петрова - катя шину с лозунгом - а шла, показывая, что можно и в дороге, состоянии экстремальном для обычных людей, быть мирной и доброй. Описывает несколько случаев, когда подвергалась насилию - оба раза выдерживала побои, не сопротивляясь. Верзила хотел избить девочку, она встала между ними - и он ушел. Полагает, что если бы она употребила силу, он бы попросту избил их обоих (С. 47). С. 177. "Террористы - это очень недоразвитые люди, воспитанные ошибочным методом, верящие в преодоление зла злом. Они нуждаются в лечении и перевоспитании". Точно то же о мафиози. С чекистами знакома не была, а то бы повторила и про них. С. 179. "Пассивный человек не употребляет насилия, потому что он слаб, мирный человек не употребляет насилия из-за принципа. Агрессивный человек может избрать мирный путь, но его действия ведут к раздору". С. 179. "Поощрение - самый лучший метод; наказание означает отказ от поощрения". Не ограничивалась абстрактными лозунгами, не обличала русский милитаризм, а начинала с того, что несла лозунг против войны в Корее. В полиции стала на допросе говорить со следователями "по-человечески"... Помогло. Я сторонник полного молчания, бойкота. Но я, скорее всего, неправ. С. 131: "Я бы не рекомендовала гражданское неповиновение, за исключением самых критических случаев. Люди могут сделать больше на свободе, чем за решеткой". Вегетерианка (не ради здоровья), бессеребренница (об этом она пишет совершенно в духе Торо). Не платит налогов - правда, и не с чего, точнее, она получала необлагаемый налогом минимум. С. 45. "Послушание - это готовность принять на себя лишения для того, чтобы достичь желаемой цели". С. 150. "Некоторые люди спрашивали меня, принимаю ли я "последователей". Конечно, нет. Следовать другому человеку - вещь нездоровая". Она стала странницей именно, чтобы не соблазнять других, убежать от возможных учеников. Разбудить - да, но читать нотацию проснувшемуся - нет. Против религии как самоцели, мешающей соединению с Богом. Но все эти эскапады - в христианском контексте. Мистика внутреннего Иисуса. Анекдот о японце который перестал быть христианином, когда его призвали в армию: "Как можно быть одновременно солдатом и христианином?" (С. 122). С. 178. Левых определяет как тех, кто стремится преобразовать общество противоестественно быстро, правых - как тех, кто стремится вернуть прошлое. Объединены тем, что разделяют философию войны - "цель оправдывает средства". Пацифизм ее - пацифизм после смерти утопии, веры в прогресс. Погибла точь в точь как Виктор Попков - типичной для пацифиста в данном контексте смертью. В России ее бы застрелили, как Попкова. И уж, конечно, в России бы она не прошла и двухсот километров, и ее бы не зазывали, как в Америке, выступить перед школьниками, на радио и т.п. * 27 мая 2005 года премьер-министр Франции Жан-Пьер Раффарин подписал циркуляр, исполняющий судебное решение о том, что французский парламент не имеет права пользоваться "списком сект" из 172 организаций. Сайентологи ставят отмену списка в заслугу себе (их сайтWWW.free2believe.org). |
