Яков Кротов

СВОЙСТВА БЕЗ ЧЕЛОВЕКА

СВОБОДА

Несовместимость свободы и правды. - Деньги, слова и свобода. Ср. безволие и воля. Диссидентство. Анархичность. Ответственность. Ср. Мф. 4, 12 (несвобода Предтечи и Иисуса как цена свободы), Мф. 17, 26 (свобода сынов). 1 Кор. 8, 9 ( (свобода нед ля соблазна); Ратцингер и Кюнг: о несвободе начальства, 2011.

Ср. "Мирная Россия" (о том, как быть свободным в России).

Свобода и безопасность. - Либертарианство.

Ср.: истоки религиозного энтузиазма 12 в.

Обращение на "вы" ко всем как признак свободы.

Свобода кулака и свобода объятий.

540 год: золотая нота свободы у Гильды Премудрого.

790-е годы. Загадки Алкуина. Свобода есть безопасность. Но чья?

829 год: свобода гениальная и свобода принудительная или История Готтшалка Орбейского.

931 год: странная многоголовая свобода.

Полемика Бернара Клервосского с Абеляром о свободе воли.

1303 год: свобода предпочитает ослов.

Фома Кемпийский: свобода как искусство быть ниже всех.

XVIII век - век музыки или Гармония власти и свободы - в музыкальной гармонии.

Результат несвободы - вера в то, что свобода рождается обществом.

XIX век: между либерализмом и демократией.

Свобода уничтожать, свобода разрушать, свобода причинять боль заканчивается там, где начинается свобода другого отвергать меня.

Свобода творить, свобода любить, свобода прощать только начинается там, где начинается свобода другого отвергать меня.

Другой свободен уклоняться от моих объятий, а я свободен творить мир, который будет согревать и уклоняющегося от любви, свободен доставлять ему прохладу, когда жарко, свободен освещать ему дорогу, когда тому темно.

*

ДЕТИ - СВИДЕТЕЛИ СВОБОДЫ

Взрослые циники рассуждают о том, что свободы в мире нет, что рабство передаётся через кровь, а холопство закодировано в генах... А тем временем даже в России каждый день дети наглядно демонстрируют родителям, что такое свобода, причём в самых ключевых вопросах. У православных вырастают атеисты, у католиков буддисты, у буддистов иудеи. Без бунта - просто, если нет инквизиции, то лишь один ребёнок из десяти примет веру родителей. Именно примет, а не сохранит, хотя момент выбора не всегда явен даже для вырастающего.

Меняют религию, меняют и национальность. Профессию не наследуют, во всяком случае, нормальные дети, а не номенклатурные клоны. Национальность сейчас вообще меняют как сотовые телефоны. И это достойно и праведно! Смешно, но при этом родители сердятся, когда ребёнок меняет пол, хотя это как раз бедолага делает из-за тех самых генов, а не сдуру.

Да, увы, не всегда, меняя веру, национальность или пол, меняют и рабскую психологию на свободную. Так ведь если бы "всегда", то это и было бы отрицание свободы! Свобода всегда есть не всегда. Потому и осуждены холопы - осуждены собственной совестью - что они не по генам холопы, а по личному выбору.

СИЛОВОЕ ПОЛЕ СВОБОДЫ

Вере противоположна уверенность. Моя страна коррумпирована, но ведь «инстинкт наживы должен отступить перед инстинктом самосохранения». Рано или поздно. Россия (Украина, Нигерия, Бангладеш) гибнет, но ведь не может она вообще погибнуть, - значит, рано или поздно оттолкнётся от дна, на которое погружается, и начнёт всплывать.

Это уверенность в том, что смерть невозможна, что самоубийство невозможно. Именно эта уверенность – главный источник коррупции, насилия, войны. Потому что делай, что угодно, всё равно в итоге будет тепло, светло и удобно. Инстинкт самосохранения, видите ли, возобладает.

Что же, инстинкт наживы (на самом деле, гордыни, ведь нажива нужна только для удовлетворения гордости) сильнее инстинкта самосохранения? Да нет их – инстинктов. Нет ни инстинкта наживы, ни инстинкта самосохранения, нет инстинкта греха, нет инстинкта святости. Есть свобода, которая похожа на мощное электромагнитное поле, в котором висит плазма – кусочек солнца. Человек может отказаться от свобода – тогда он гибнет, превращаясь в животное. Вот тогда, действительно, он живёт в рабстве у греха, который как раз выдаёт себя за «инстинкт», и неважно, инстинкт наживы или самосохранения.

Может погибнуть любая страна, любая цивилизация, может погибнуть любой человек. Погибнуть по своей доброй воле – потому что хотят, конечно, не погибания, а процветания, или отдохнуть, или других защитить.

Спасение начинается с отчаяния – не с отчаяния перед убийством, а с отчаяния перед самоубийством. Я сам себя убью так, что никаких убийц не понадобится. Надо понять, что я самоубийца, чтобы перестать убегать от себя в петлю греха и начать жить в подвешенном состоянии, окруженным со всех сторон силовым полем свободы.

НЕСОВМЕСТИМОСТЬ СВОБОДЫ И ПРАВДЫ

Свобода невозможно без другого - ни "свобода от", ни "свобода для". Иначе свобода была бы отчуждённостью и безответственностью. Нельзя быть ответственным в отсутствие другого.

Свобода, однако, не тождественна ответственности. Отвечать означает находиться в подчинённом отношении к другому и к самому себе. Свобода есть общение разных, - настолько разных, что невозможен ни вопрос, ни ответ, однако, возможен простой разговор, возможен смех, возможна любовь.

Свобода возникает там, где появляется другой. Глубокой свободы мало, потому что мало различий между людьми, и жизнь в основном есть угнетение различий - настоящих, не национальных, социальных или гендерных. Материальные различия угнетаются извне, главные же отличия гасятся самим человеком, гасятся из страха стать собой, из боязни свободы и желания "родиться обратно".

Свобода исчезает там, где появляется неполнота и вытекающая из неё нужда. Ответственность, напротив, тут расцветает - или безответственность.

Полная свобода там, где человек встречает абсолютного Другого - Бога. Бог самодостаточен, Он не нуждается в человеке - поэтому Его отношение к человеку абсолютно свободно, начиная с творения. Бердяев, возражая классической теологии, говорил, что существует не только нужда человека в Боге, но и нужда Бога в человеке. Точнее, Бог не нуждается в человеке и творит человека не из нужды, а из свободы. Человек тоже не нуждается в Боге. Человек нуждается в свободе, и эта свобода формируется по мере приближения человека к Богу. Человек может покончить с собой, человек может ненавидеть, человек может быть святым, - всё это результат того, что Бог не обязателен для человека. Это поддерживает свободу веры и свободы любви. Только необязательное достойно человека.

* * *

Свобода противоположна не рабству, свобода противоположна правде. Так вертикаль противоположна горизонтали. Поэтому правдолюбцы сами несчастны и делают несчастными других, свободолюбцы же счастливы и облегчают жизнь другим.

Свобода и правда могут соединяться, и такое соединение достойно называться истиной. Обычно же они разделены. Великий пример правдолюбца, не знавшего свободы - Карл Маркс. Он понял правду, но не понял свободы. Открыв рабство человека у экономики, он решил, что единственная возможная свобода - это осознанное рабство.

Осознанное рабство - это и большевистский тоталитаризм, в котором высшая доблесть заключается в передаче своей свободы тем, кто лучше знает - вместе с признанием, что они знают лучше. Осознанное рабство - это и благородные интеллектуалы Первого мира, которые осознали свою несвободу и искусно ею пользуются к выгоде своей и тех, кого они считают своими господами. Осознанное рабство - это и подлые интеллектуалы несвободных миров, которые строят своё благополучие на помощи рабовладельцам.

Осознанное рабство обличает лицемерие и вонь общества, но предупреждает, что ничего иного быть не может. В этом отношении и гениальный Маркс, и его многочисленные вовсе не гениальные последователи почти адекватно описываемы фразой О'Генри:

"Этот Омар X. М., судя по тому, что просачивалось из его книжонки через посредство Айдахо, представлялся мне чем-то вроде собаки, которая смотрит на жизнь, как на консервную банку, привязанную к её хвосту. Набегается до полусмерти, усядется, высунет язык, посмотрит на банку и скажет: «Ну, раз мы не можем от неё освободиться, пойдем в кабачок на углу и наполним её за мой счёт».

"Почти" - потому что даже Маркс предпочитал наполнять банку за счёт Энгельса, а уж его последователи и не под такие самовары подставляются. К тому же Маркс призывал собак объединиться и привязывать друг другу банки научно, а нынешние западные марксисты просто изучают банки и презирают собак даже больше, чем их господ.

* * *

Русский пример: Аверинцев, Мень, Трауберг - свободолюбцы, а формально близкие им Бибихин, Кочетков, множество писателей и переводчиков - правдолюбцы.

СВОБОДА СЛОВА

"В начале было Слово".

Из этого можно сделать вывод (и делают), что "надо отвечать за базар". Надо судить за "подстрекательство" - ведь человек отличается от обезьяны тем, что для действуя ему нужно обоснование, причём именно словесное. Погромщики вторичны по отношению к проповедникам антисемитизма. Свобода слова свободой слова, но должна быть какая-то черта, какая-то разумная борьба с расизмом, проповедью национальной исключительности, с призывами к насильственному свержению и т.п.

Всё так - и всё не так. Да, человек разумное, осмысленное, словесное существо. Только это означает, что грех - не следствие разумности, а умаление её. Грешат не потому, что увидели в грехе смысл, а потому что утратили способность различать смысл от бессмыслицы (грех бессмысленен). Убивают не потому, что прозвучало слово "Убей!", а потому что убили способность различать слова от сатанинских нашёптываний.

Поэтому не слова и не те, кто произносят слова, виноваты в преступлениях. Поэтому и образование не мешает грешить - выдающиеся антисемиты имели обычно и выдающееся образование. Образование это золотые слитки, которые погрузили на поезд, но куда отправится поезд, решает не груз, и даже не машинист.

Для верующего же во Христа к этому добавляется одна маленькая деталь. Иисус был казнён именно за слова. Его проповедь была истолкована как призыв к насилию, экстремизм, подстрекательство и т.п.

Так что, даже если допустить, что "пресекать" теоретически необходимо, надо понять, что практически это невозможно. Невозможно "минимизировать вероятность ошибки".

Остаётся терпеть.

*

Всё логично. Люди, живущие в России, преимущественно убеждены, что зло надо ограничивать, что зло - от свободы слова. Человек напал на еврея? Потому что прочёл книгу с призывом напасть на еврея!

Причём, так полагают в основном образованные люди, которые сами пишут книги именно потому, что убеждены в том, что печатное слово сильнее свободы ближнего. Когда же выясняется, что ближний всё равно грешит, такие люди начинают злиться - в буквальном смысле слова. Они не могут признать, что их книги хуже книг противоположного направления.

Выход озлобленные интеллектуалы находят в борьбе с чужой свободой - они начинают тащить в тюрьму (через суд) антисемитов. Не всех, конечно, а тех, в случае с которыми рассчитывают на успех.

Призывать этих людей образумиться бесполезно. Они уже сформировались. Тем более бесполезно призывать их быть последовательными и тащить в суд не мелких антисемитов, а крупных, либо - вообще перестать прибегать к суду. Они ответят софизмом про то, что надо делать хотя бы что-то, чем ничего. "Ничего" для них - это мир и проповедь мира.

Парадоксальным образом, одновременно эти люди часто распространяют те самые призывы к насилию, которые пытаются запретить. Повторяется история с карикатурой на пророка Мухаммеда: недовольные ею фанатики от ислама воспроизводили её многократно. Борцы с антисемитизмом воспроизводят антисемитские карикатуры, придавая им ещё более известности. Вместо бойкота антисемитизма образуется рупор антисемитизма, дополнительный ему резонатор. Точно та же логика ненависти побуждает журналистов гордиться тем, что они берут интервью у тиранов и деспотов, размножают их людоедские высказывания. "Показываем их настоящее лицо".

Естественным же образом, к сожалению, нормальные жители России оказываются в Америке и оттуда пишут - как Андрей Анзимиров-Бессмертный, как Владимир Абаринов (см. его статью тут) о том, что нельзя сажать за слова, пусть даже это слова, призывающие к убийству.

Человек убивает не потому, что его кто-то призвал убивать. Тогда уж надо и Бога посадить, ведь Слово Божие многими использовалось и используется для истребления жителей Святой Земли, "очистки" её для избранного народа. А народ-то избран не для убийства, а для миротворчества, и кто творит мир, только тот - избранный народ, прочие же - волкодавы-людоеды.

Да, слово есть сила. Но это не означает, что читатель есть раб писателя. Читающий так же повелевает словом, как пишущий, так же свободен в своём выборе. Надо не бороться со злым словом словами приговоров и кляпами тюрем, а совершенствовать свои слова - слова любви, добра и мира.

*

Одна из серьёзных угроз человечности - манипуляция человеком. Забавно, что от этой угрозы спасает простое неверие в манипуляцию (на языке аскетики "простота сердца"). Самые крупные манипуляции – в том числе, когда один народ манипулирует другим – есть лишь сумма мелких манипуляций, когда один человек манипулирует другим. Вообще, «манипулирование» есть извращение базовой сущности человека – человечности. Человечность складывается из способности быть человеком и из способности видеть человека в другом. Что такое «быть человеком» - вопрос очень сложный философски, но не обязательно быть философом, чтобы на него давать ответ. Обязательно быть человеком.

Если рассматривать человечость как нечто, что противоположности манипуляции, то человечность есть непредсказуемость. Манипулятор исходит из того, что человек подобен кобыле – «щелки в нос, махнёт хвостом». Между тем, эволюционное развитие можно представить как нарастание непредсказуемости – полет шмеля менее предсказуем, человек непредсказуем абсолютно, он есть качественно новая стадия непредсказуемости – даже в сравнении с обезьяной, и именно в сравнении с обезьяной. Всё, что в человеке предсказуемо, есть прах и пыль, животное, материальное. Собственно человеческое – образ и подобие Божие – непредсказуемо. Особенно же непредсказуемо поведение любящего (любящего, не влюблённого!).

Манипуляция есть главный (по Канту) грех: отношение к другому как предмету, причём именно в тех сферах, где человек никоим образом не предмет.

Обычно манипуляция - лишь претензия, лишь протоманипуляция. Подлинная манипуляция невозможна без "поддавков" со стороны другого - когда человек начинает вести себя как вещь, т.е., никак. По разным причинам, но всегда - достаточно сознательно. И в этом смысле ответственность за манипуляцию не может быть возложена лишь на одну сторону. Это хорошо проявлено в учении о психологической зависимости: алкоголик-муж манипулирует женой постольку, поскольку жена хочет, чтобы ею манипулировали.

Трудно быть человеком, не то что Богом. Простейшая манипуляция - конечно, не крик ребёнка, но вот "брать на слабо" - попытка манипуляции. Кстати, любопытная манипуляция - игра на завышенной самооценке, на гордыне. Если человеку предалагают побыть Богом (психотерапевтом, целителем), а он соглашается, то становится не Богом, конечно, а предметом в руках предложившего.

Почему человек вдруг соглашается быть вещью? Вообще-то это происходит чаще, чем кажется, только обычно это нормально. Например, когда человек болен (физически), врач обращается с ним как с вещью. Человек – вещь для портного, для парикмахера… Вот для продавца в магазине очень не вещь – ведь может и не купить… Просто в нормальном пространстве не обидно быть вещью, ибо это условно - обе стороны знают, что тут место с определёнными правилами, на которые все выражают (через культуру) согласие.

Вот если согласия не выражается, начинается конфликт (если врач начинает "лечить" гомосексуала, а Геббельс меряет череп евреям). Обычно же не с человеком обращаются как с вещью, а с тем вещным, что есть в человеке. Манипуляция же предлагает человеку согласиться с тем, что он весь - не человек, что он "не имеет выбора" или же его выбор сужен неестественным для человека образом. Любопытный пример манипуляции – злоупотребление термином в психологии, когда некоторые психологи называют «манипуляцией» крик голодного ребёнка или патологическую истерику. Самый подлый вид манипуляции – когда человеку предлагают видеть во всех отношениях со всеми людьми только манипуляцию, учат его «не быть жертвой манипуляции», а, напротив, манипулировать другими. Так, например, поступают «психологи», которые обучают мужчин «безошибочным» приёмам ухаживания за женщинами.

Беда с такими «манипулянтами» в том, что они в результате убивают себя, превращаются в роботов. Они сами создают себе иллюзию, потому что нельзя доказать, что мир не есть лишь бесконечная сеть манипулций. В этом смысле видеть всюду манипуляции – подвид цинизма, только очень агрессивный подвид. Цинизм есть последнее утешение неудавшихся манипулянтов. Критерии истинности существуют, хотя их можно отвергать. Любопытно, что подобная "современная медицина" есть прямое продолжение "христианской науки", которая всё призывала лечить усилием воли. Только "христианская наука" была все-таки христианской - доброй - и, если не удавалось, не обвиняла человека в манипуляции, но лишь в слабоволии.

Манипуляторы делятся на тех, кто использует истерики для манипуляций, и на тех, кто использует для этого деньги, войны, КГБ, психбольницы. Истерики делятся на тех, кто использует и истерики для манипуляций, и на тех, кто просто истерик. Очень часто истерика - неудачный ответ на манипуляцию, имитация смерти, выхода за пределы нормальной коммуникации. Хотя, конечно, можно считать это и удачным ответом на манипуляцию. Один из самых элегантных ответов на манипуляцию, ответ, даже не являющийся ответом – юмор. Классический пример - бравый солдат Швейк.

Иногда единственный ответ на попытку манипуляции – готовность умереть, но не быть вещью. Мученичество есть пример попытки манипуляции, когда человека ставят перед выбором - либо стать участником манипуляции и превратиться в живой труп либо не дать манипуляции совершиться и превратиться в мёртвый труп. Убийца не манипулирует другим, он уничтожает другого. К палачам, солдатам и к тем, кто их одобряет, это тоже относится.

К счастью, до мученичества доходит редко. От манипуляции излечивает, как ни странно, неверие в манипуляцию, своего рода презумция невиновности. Выбор неширок: либо стать параноиком и видеть манипуляции там, где их нет, стать шизофреником и пытаться манипулировать окружающими, либо не видеть манипуляций даже там, где они есть. Лучше не видеть. Неверие в то, что ближний может видеть в другом предмет, - это отличный фундамент для веры в то,что ближний есть подлинно человек, а не предмет.

*

Низшая свобода – когда люди расходятся, как Авраам с Лотом. Высшая свобода – когда люди сходятся друг с другом как Бог с человеком.

Политика суживает свою свободу так, чтобы дать место свободе другого. Любовь расширяет свою свободу так, чтобы она включала свободу другого.

Рабство материалистично, оно может лишь соседствовать с другим, как один камень может лишь соседствовать с другим, либо он исчезает – если оба камня измолоть в песок. Свобода духовна – она может и соседствовать со свободой другого, и соединяться с ней, не утрачивая себя.

Сосуществовать с другим возможно, потому что в другом есть образ Божий. С человеком как с животным нельзя сосуществовать, можно лишь соседствовать. Коммунисты говорили о мирном сосуществовании – но имели в виду скотское соседство. Сосуществование либо мирное, либо его нет. «Мирным» либо «военным» может быть лишь соседство. Впрочем, если соседствуют люди, это уже некоторая формы войны, где есть – в лучшем случае – воздержание от насилия, но не мир, который есть осуществление между собой любви. Для коммуниста, вообще для милитариста "сосуществование" есть псевдоним подготовки к войне. Для человека как человека сосуществование есть со-осуществление.

*

«Родина – это свобода» (Михайлов). Один из идеологов «почвеннического православия» назвал это шкурничеством – мол, «где хорошо, там и родина». Характерное нечувствие к оттенкам родного языка, побуждающее многих ревнителей русскости коверкать русский язык.

Между «где хорошо, там и родина» и «где родина, там и хорошо» - пропасть. Как между «Бог есть истина» и «Истина есть Бог».

«Родина – это свобода» не есть призыв эмигрировать туда, где свобода, а есть призыв быть свободным у себя на родине.

Надзиратель, в какой бы стране он ни жил, лишён родины. Рабовладелец лишён родины. Фанатик, не мыслящий иного «религиозного воспитания» кроме насилия через общеобязательную школу, эмигрирует с родного летающего острова веры в царство идеологии.

Даже раб свободен быть рабом или свободным. Свобода не в восстании, хотя восстание может быть результатом и свободы (восстания разные бывают). Свобода есть прежде всего истина, жизнь не по лжи. Раб, который называет себя свободным, усугубляет своё рабство. Раб, который сознаёт своё рабство, свободен. Поэтому апостол Павел призывал рабов повиноваться господам, причем не за страх, а за совесть. Рабовладельцу такие рабы ненавистны более всего, потому что раб, который повинуется не за страх, а за совесть, выявляет бессовестность рабства. Добровольность жертвы Христа выявила бессовестность любых жертвоприношений.

Холопы утверждали, что диссиденты озабочены рабством и уже поэтому ненормальны. Быть озабоченным рабством так же нормально, как нормально зрачкам расширяться, если иголку втыкают в ногу. Ненормально, когда человек уже не реагирует на своё рабство или когда человек считает свободу невозможной. Диссидентство тогда превращается в патологию, когда теряет внутреннюю свободу или когда не верит в достижимость свободы, в то, что свобода для всех предназначена, необходима, желанна. Даже величайший деспот жаждет свободы – только для себя одного.

Свобода не может быть предметом торга и манипуляций, которые превращают политику в политиканство. Свобода вообще не может быть предметом, поэтому «внутренняя свобода» - не иллюзия уставшего человека, а фундамент личности. Человек, который борется за свободу, не имея свободы в себе и не уважая свободу в другом, считая свободу заданием, а не данностью, обречён в лучшем случае на поражение, в среднем на героизм, в худшем на цинизм.

*

Свобода прямо пропорциональна неопределимости. Чем сложнее дело человеческое, чем более связано оно с человеческим и менее - с животным, тем сложнее определить качество исполнения. Хорошо ли построен дом, изготовлен автомобиль, приготовлена еда - может определить и механизм. Тут имитация и подделки распознаются сразу.

Теоретически так должно быть и с текстами - словами, речами, романами, поэзией. Опытный человек без труда подберёт изобразительный аналог любому тексту.

Два одинаково заумных, с точки зрения неспециалиста, богословских трактата, на библиотечной полке стоящих бок о бок, может быть, даже изданных в одной серии - но один аналогичен тщательно выполненному, а всё же неверному чертежу, другой же подобен картине Рафаэля.

Два политических воззвания - но одно словно матерное ругательство, а другое словно песня (и далеко не факт, что люди охотнее откликнутся на матерное ругательство).

Два стихотворения, одинаково написанные верлибром, но одно - как процарапанный гвоздём на столе "точка-точка-огуречик", а другое - как статуя Микельанджело.

Опытный человек различить - различит, но доказать не сможет, потому что чем опытнее человек, тем лучше он знает свободу как непременное условие творческого роста. Свобода не видеть, свобода ошибаться - очень важная часть свобода, причём не обязательно разрушительная. Часто заблуждение, неспособность верно оценить реальность служат своеобразной скорлупой, защищающей творца от катастрофы. Да, на него не обращают внимания, ему предпочитают подделку - это его счастье. Трудно творить, стоя на пьедестале. Кстати, и сам творец именно в силу своего таланта неверно оценивает произведения других. В раю, наверное, будет иначе, но на земле такие ошибки продуктивнее кругового потирания между лопаток. Литераторы Ренессанса восхваляли друг друга - а текстики-то их слабоваты. Художники Ренессанса смотрели друг на друга исподлобья - и творения их живут.

Одна сфера общения в принципе недоступна оценке: богообщение. Именно здесь, однако, более всего чешутся у людей руки: оценить молитву другого, видения другого. Чудом является не само общение с Богом, не сама вера, а то, что двое людей способны согласиться, что их опыт схож, что они одному Богу молятся. Это чудо есть основа всякой организованной религии, оно и "организует" веру в религию. Разрушает же религию стремление властвовать над этим чудом, когда люди начинают оценивать, "правильно" ли молится другой, получено его видение свыше или нет. Человек идёт по воде, а из лодки начинают кричать: "Противоречит догмату!" "Неканонично ходите!!" Кто сам идёт по воде, так не закричит - некогда.

*

Человек достаточно животное, чтобы определяться средой, внешними обстоятельствами. Но собственно человеческое не поддаётся среде. Среда определяет, к примеру, в каких формах будет веровать или не веровать, любить или ненавидеть человек. Но будет человек ненавидеть или любить, кого он будет ненавидеть или любить, - это определяет лишь сам человек.

*

"Предопределение", "предвидение", "предназначение", "судьба", "доля", "рок", "фатум", - не слишком богатый русский язык очень щедр там, где описываются отношения человека с будущим.

Свобода человека есть свобода отношения человека с другими людьми. Не случайно Августин, подчёркивавший первенство благодати, дал своё имя (невольно) каноникам-августинианцам, - своеобразному средневековому ордену, объединявшему городских священников в своего рода фалангу при епископе. Если моя судьба определена, то я свободен заняться чужой судьбой. Если Бог предопределил меня пасти других, то я буду пасти других даже, если я безграмотен и распутен (не стоит преувеличивать образованность и чистоту современного духовенства, они носят весьма минималистский характер). Пелагий же и его ученики - прежде всего, Иоанн Кассиан - родоначальники западного монашества. Убегает из города в пустыню тот, кто не уверен в своей судьбе. Благодать меня спасла, но я же могу предать благодать, так примем же меры против предательства! Вера в предопределение подталкивает руководить другими, и в кальвинизме это присутствует. Вера же в себя подталкивает руководить собой.

Вопрос о свободе есть вопрос о будущем, но о будущей жизни или о будущей смерти? Фатализм есть вопрос о смерти: когда она приключится и какой будет? Жизнь рассматривается как нечто второстепенное, прелюдия к смерти, которая одна определяет, кто есть человек. Умрёт благочестиво, исповедовавшись, - святой. Умрёт героически - герой. Вера в предопределение обычно есть вера в то, что Бог - повелитель смерти. Вере в предопределение противостоит вера в Бога - в Бога, побеждающего смерть. Этой вере безразлично, какова смерть - в своей постели или на кресте, в муках или во сне. Смерть - ничто в сравнении с жизнью, и вере в Бога важно, какова жизнь, а не какова смерть.

Вера в предопределение есть вера в познаваемость и предсказуемость жизни. Это именно то, в чём многие религиозные люди упрекают науку, но что является виной не в науке, а в религии. Для веры в предопределение Бог всего лишь инженер, который сконструировал бесконечно сложный компьютер, и наша жизнь - модель, генерируемая этим компьютером. Сложность такого компьютера не упраздняет того факта, что этот инженер - всего лишь инженер. Это - не Бог, и если Бог есть инженер, то Бога нет, а есть лишь компьютерщик, который в рабочее время занимается чёрт знает чем. Рабство плодит. Не случайно именно этот образ - пупер-инженера с пупер-компьютером - фантаст Станислав Лем сделал аллегорией, на которой основал свой атеизм. Эта аллегория популярна среди атеистов, но, к сожалению, среди верующих эта аллегория ещё популярнее, и не как притча, а как реальность.

Реально Бог - плохой инженер, глупый конструктор, вздорный архитектор. "Боже Глупый, помоги мне, глупому", - молился некий боголюбец. Человеку помогает Бог, не наблюдающий со стороны за хаосом жизни, а участвующий в этом хаосе. Такое участие - несомненная глупость (апостол Павел назвал это глупостью распятия). Любое "пред" (предвидение, предопределение) плохо тем, что означает отчуждённую, внешнюю позицию, недостойную и человека, и Бога.

*

*

Напрасно полагают, что либерал думает о человеке хорошо. Либерализм думает о человеке плохо, поэтому и укорачивает руки любителям руководить.

*

Рабство развращает рабовладельца незаметно. Для Сенеки и смерть - рабовладелец, и боги - рабовладельцы, господа, и он их боится, им принадлежит, и уговаривает себя: "Полная свобода ... в том, чтобы не бояться ни людей, ни богов; чтобы не желать ни постыдного, ни лишнего; чтобы стать полновластным повелителем самого себя. А принадлежать самому себе - неоценимое благо" (75, 18). Вспоминается Маркс с идеей крестьянина как субъекта, который сам себе эксплуататор и эксплуатируемый. Что за радость быть себе господином! Групповое изнасилование в одиночку - прелюбопытное извращение. Полная свобода есть рабство у собственных зубов... Тогда уж, верно - самоубийство есть победа, ибо самоубийца побеждает самого себя.

*Человек начинает, сравнивая себя с космосом и находя в себе всё, что есть вокруг. Между тем, слишком многие и многое убеждают человека, что он - пылинка, ущербный скол, плевок мироздания. Полную свободу человеку даёт, однако, открытие себя как создания, которое выше космоса и поэтому не подчинён до конца законам материи.

*

Свобода и власть относятся к разным категориям, поэтому вовсе между ними нет иерархических отношений и не вытесняют они одно другое. Поэтому можно быть одновременно свободным и подчинённым, быть во власти любящего меня человека (да и Бога).

*

Свобода не есть отсутствие власти или иерархии. Свобода есть изменение власти, возвращение её к норме, преодоление того восстания, которое сделало власть - надменной вертикалью, одним концом угрожающим небу, а другим пришпиливающей человека. "Муж есть голова жены" - падший человек понимает это как то, что муж выше жены как голова выше плеч. Между тем, когда мужчина и женщина - одна плоть, голова вовсе не выше плеч, потому что тело лежит.

*

В отношениях с Богом говорят, что надо расти от любви к Богу из страха до любви к Богу из любви. Наверное, то же справедливо в отношениях с людьми и даже с властями (а ведь у "властей" уже мало что человеческого, поэтому их так и называют обезличенно). Хочется сказать резко, но, видимо, надо сдерживаться — но только не для того, чтобы подольститься к властям и что-то от них получить, а чтобы тверже защищать и проповедовать свободу и веру, пускай они и неугодны властям, пускай даже — о ужас! — они угодны властям. Свобода дороже безопасности, потому что в безопасности можно и даже легко забыть Бога, а подлинно свободный человек обязательно встретит Бога на своем пути — и вера, может быть, единственный подлинный критерий свободы.

*

Свобода противостоит автоматическому. Во всяком случае, та свобода, которая приобретается навыком, привычкой, есть самая безобидная свобода, а безобидная свобода - все равно что обезжиренное масло. Она не освобождает от зла, а примиряется со злом. Человек, привыкший к протезу, свободен ходить. О ноге, однако, он мечтает. Автоматизм может быть как дурным, так и добрым. Свободный человек дурным быть не может. Избравший зло избрал несвободу. Хотя поступил так свободно. Иуда тоже был свободен. Пока не поцеловал.

*

Свобода человека проявляется в недоказуемости и неопределённости. И дело не в недоказуемости бытия Бога. Прежде всего, невозможно доказать, к чему относится многое из происходящего в душе. Человек перестал пьянствовать, но почему: вылечился или кончилось вино? Или он стал наркоманом? Или он попал в тюрьму? Допустим, он действительно вылечился. Усилием своей воли или по благодати? Или и то, и другое? Трезвость - от силы или от слабости? Целомудрие - от импотенции или от святости? Нищета от Бога или от лени? Часто вера не в том, чтобы получить, а в том, чтобы поверить - ты получил, а не потерял.

*

Свобода как условие всякого добра не есть условие зла. Зло обусловлено не свободой, точнее – несвободой. Грехопадение не даёт свободу, а избавляется от свободы. Свобода – наставница всего хорошего. Таков общий посыл и Макиавелли, и такого провинциального гуманиста как Андрей Волан. Он в книге «О политической или гражданской свободе» (издана в Кракове в 1572 году) писал:

«Тщеславие и алчность … породили войну среди людей, за которой, словно тень, последовало рабство. … Ни от кого другого не угрожает человеку более определённое и более опасное рабство, чем от человека. Это чванливое животное, полное спеси, жадности и жестокости, особенно, если отпускает удила скромности и приличия, с такой дерзостью и наглостью стремится к господству, что своё счастье оно видит не в чём ином, как в угнетении и рабстве многих других» (Цит. по: Подокшин С.А. Воззрения на историю в общественно-политической и философской мысли эпохи Возрождения в Белоруссии (XVI-XVII вв.) // Человек и история в средневековой философской мысли русского, украинского и белорусского народов. Киев: Наукова думка, 1987. С. 155).

*

В XV-XVI веках творческие люди искали в античности свободы, чтобы победить современное им рабство. Сама по себе античность, однако, не могла быть источником свободы, она была и остаётся белым экраном, на который проецируют каждый своё. С XVII века античность - в виде так называемого "классического" воспитания, противопоставляемого техническому, была перехвачена именно теми, кто боялся свободы, кто хотел оставить за собой возможность управлять людьми. Аристократ средневековый основывал свою гордыню на кулаке и церковном благословении, аристократ Нового Времени - на знании античных авторов.

Впрочем, у аристократов так же украли античность, как аристократы украли античность у гуманистов - украли именно те, кого хотели держать в узде, кого хотели бы свести на роль раба-педагога. Реакционеры от культуры куда искуснее манипулировали прошлым.

Михаил Леонтьев бранил современную культуру за уравниловку и серость, противопоставляя ей античное многоцветие - хотя современный мир безусловно пестрее античного. Армия - да, армия лишилась своего красочного оперения, но исключительно из-за трусости (или разумности) самих военных. Перед пулемётом Ахилл тоже предпочёл бы не отсвечивать шлемом. Красным мундиром можно напугать человека, но не бомбу.

Фридрих Ницше бранил ту самую культуру, которая вскормила его, за "разрозненность", "слабость", "инертность", и воспевал античную культуру за цельность и силу. Символом античности для него были не Платон и Аристотель, а тиран Гордий со своим знаменитым узлом - а символом варварства оказался Александр Македонский, который разрубил гордиев узел. Он увидел не музыкального, а именно политического гения в Вагнере, которого назвал "анти-Александром", обладающим "высшей силой — соединять и связывать, притягивать к себе отдаленные нити и предохранять ткань от разрушения".

В 1957-м году, когда выяснилось, что под "соединять" и "связывать" может расцвести простейший каннибализм Гитлера и Сталина, что за победоносным призывом "подморозить", чтобы ничто не сгнило, следуют печи Освенцима, Альбер Камю вновь заговорил о воспитании "анти-Александров, которым предстоит вновь завязать гордиев узел цивилизации, разрубленный варварским мечом". "Варварством" Камю называл нечто прямо противоположное тому, что казалось варварством в конце XIX века - варварством оказалась государственность, насаждение безопасности через связывание рук и ног, через затыкание ртов:

"Мы должны безоговорочно принять на себя весь риск и все трудности свободы. ... Не обладая свободой, мы не создадим ничего, зато разом лишимся и будущей справедливости, и прежней красоты. Одна лишь свобода избавляет людей от разобщенности и рабства; она, и только она, воодушевляет миллионы одиноких сердец".

Варварство не в том, чтобы не знать греческого языка. Варварство не в том, чтобы жить без объединяющей идеи. Варварство в насильственном объединении людей, которому приносится в жертву всё. Насилие и тирания объединяют - и это механическое объединение более всего и разъединяет людей. Нигде люди не разобщены так, как в рабской казарме или лакейской, и виноваты в этом те, кто опускает людей до положения рабов, лакеев, массы. Мнящие себя высшими бранят "массовую культуру", но их идеал - массовое рабство, массовая покорность, а не свободный и творческий союз людей.

"Узел свободы" завязывается не тираном, а свободными людьми, и состоит не из верёвок и других простых придумок насилия, а из бесчисленного множества социальных связей, межчеловеческих контактов, общения. Настоящий герой - не Александр Македонский, который по определению может быть только в полном одиночестве на вершине своей власти. Настоящий герой - анти-Александр Македонский, которым должен быть каждый из живущих на земле, вкладывающий меч в ножны, поднимающий упавший стул и предлагающий его собеседнику.

Культура свободы кажется любителям принудительного единства слишком запутанной, их идеал - "культура", в которой у каждого связаны руки, все построены на плацу, каждый говорит лишь то, что одобрено свыше. Эти люди даже атомы, будь их воля, построили бы рядками, чтобы и на этом уровне был порядок, - и они бы очень изумились (хотя вряд ли бы успели изумиться), что такое упорядочивание обернулось мгновенной и болезненной гибелью вселенной.

"Узел свободы" нельзя разбирать, как разбирают спутавшиеся вожжи. Нити, которые соединяют свободных людей, так же не могут быть прямолинейны, как мозговые извилины, как проводки на сложной микросхеме. Конечно, узлы бывают не только у свободы - они бывают и у рабства. Мераб Мамардашвили сравнивал мышление эгоистическое, бескультурно замкнутое в своих предрассудках, с волосами, которые стали расти внутрь черепа и образовали там колтун. Такой колтун возникает во всякой системе принуждения, потому что невозможно принуждение внутри без изоляции от внешнего мира. Это не обязательно внешнее, социальное принуждение и самозоляция - это может быть личный эгоизм и надменность, но результат один: вместо узла связей, ниточек, контактов, обогающих и освобождающих человека, создаётся колтун подозрительности, порабощённости своими иллюзиями и страстями.

*

Нормальное противостоит нормативному. Ненормально не только зло, ненормально и добро, если оно - по принуждению.

*

"Если я не вправе быть для других духовной силой, то я не вправе также быть духовной силой и для самого себя" (Маркс К. Дебаты о свободе печати, 1842. Т. 1, с. 79). Маркс выводил из этого (вполне справедливо) свободу печати. Из этого выводится любая свобода. Но, прежде всего, из этого выводится моя свобода творить себя, преображать себя, расти, каяться, творить. Сложность в том, что никто, кроме меня, не имеет права призывать меня "быть духовной силой для себя". Но я сам себя из-за врожденного порока сердца подталкиваю к тому, чтобы быть духовной силой для другого или, говоря философским языком, быть прежде всего феноменом, а не ноуменом, явлением, а не сущностью, большевиком, а не джетльменом, клерикалом, а не святым.

*

БРАТСТВО МАРКСИСТОВ И ХАНЖЕЙ

Маркс изящно сказал, что философы должны не объяснять мир, а изменять. «Философ» тут обозначает всякого настоящего человека, человека в его человечности. Это изречение уравновешивает сосредоточенность на тех обстоятельствах, которые довлеют над человеком («бытие определяет сознание»). Но точно ли уравновешивает? Почему марксизм – от кровавого у большевиков до пинкового у современных интеллектуалов – неспособен ничего изменить, а производит исключительно объяснения? Объяснения обильные, сочные, красочные, универсальные, на любой вкус, но – всего лишь объяснения?

Ближайшая причина очевидна. Всё-таки «изменять мир» предлагается на основании догмы «бытие определяет сознание». Поскольку в реальности бытие вовсе не определяет сознание, постольку усилия по изменению мира сводятся к изменению сознания. Не своего, конечно. За своё сознание марксист (и всякий материалист) спокоен: познав закон «бытие определяет сознание», он диалектически освободился из-под власти бытия. Изменять необходимо сознание тупой массы – всего человечества минус единица – которая никак не желает определяться бытием. Масса не понимает, что экономика царствует над всем, что политика есть лишь превращённое, а то и извращённое выражение экономики. Масса наивно  полагает, что любовь, ненависть, вера, цинизм первичнее и политики, и экономики, и яйца с курицей. Что ж, тогда марксист старается так изменить реальность, чтобы в ней не было места ни вере, ни любви, ни ненависти, ни цинизму. Кошмар в том, что в какой-то степени марксист этого добивается. Убиваются люди, у которых сознание определяется не только бытием, а те, люди которые согласны расчеловечиться и опредемиться, поощряются возможностью и даже обязанностью жить (точнее, конечно, существовать). Формируется общество, которое, действительно, сводится к экономике, к материальному. В нормальном обществе человек не всё делает из материальной выгоды – в таком обществе, всё. Во всяком случае, он утверждает, что всё делает из материальной выгоды. Лжёт, конечно, зато неотличим от окружающих.

Такое общество не могло бы долго просуществовать. К счастью, ему не удалось охватить всю планету и за счёт подпитки от соседей оно продолжает определять своё сознание своим бытием. Подпитка не только деньгами – подпитка духом, культурой, человечностью.

Деформированный мир создаёт не только материализм, но и ханжество. Пальма первенства именно у «релиджн». Ханжа утверждает, что всё происходит по воле Божией, и потихонечку (а иногда и не очень потихонечку) созидает мир, который соответствует этому утверждению. Мир насильственной аскезы, мир, в котором люди не служат друг другу, а подчиняются друг другу (дьявольская разница!), мир, в котором на каждое несчастье есть особый богословский утешительный трактат, в котором люди не носят тяготы друг друга (как советовал апостол), а грузят друг друга. В этот мир допускают лишь тех, кто согласен всякое событие истолковывать как либо благословение, либо проклятие, кто лоялен к папской туфле, лютеровской библии (с маленькой буквы, потому что лютеровская), православной просфоре.

Этот мирок тоже может существовать лишь за счёт внешней подпитки – от нормальный людей и, кстати, от Бога. В этом мире нет места Богу, только богословам, но помощь от Бога как от Кого-то внешнего принимается с высокомерной благодарностью. А не за что благодарить - у Бога нет выбора. Бог, возможно, с удовольствием бы потопил ханжей, но не решается. Ханжа, в отличие от допотопных грешников, отовсюду выплывет. Все слышали о горестной судьбе содомитов – а про гоморрян кто слышал? Всё потому, что Содом был населён содомитами, а Гоморра – ханжами. Содомиты погибли, а гоморряне вовремя покинули свой город и расселились так, что теперь они повсюду.

Объяснять мир, изменять мир, - всё это достойные занятия, но человек тогда человек, когда творит. Творение есть появление нового. Материалисты и ханжи одинаково не верят в возможность нового, абсолютно и качественно нового.  Тут ведь нужна именно вера, во всём своём страшном, неподъёмном величии. Невозможно человеку творить новое – это возможно лишь Богу. Однако, Бог наделяет человека Своим подобием именно для того, чтобы творил, а не просто перекладывал из одной кучки в другую. Неверие в Бога не освобождает от призвания творить, вера – не облегчает творца от мучений и сомнений, и всякий человек, верующий или неверующий, должен жить не в мире-модели, не в мире-идеологии, а в мире реальном, буйном, непредсказуемом и, главное, не предсказывающем ничего в человеке.

Марксизм и ханжество противоположны тем, что Маркс - хороший человек, реально существовавший, ханжа - абстракция. Не было у Ноя, скажем, сына Ханжи, хотя можно было бы сочинить замечательный рассказ о первом Ханже, по имени которого назвали ханжество. Вторая противоположность: марксисты есть (и они крайне отличаются от Маркса в худшую сторону), ханжистов нет. Между Марксом и марксизмом пропасть как между человеком и обезьяной, между ханжой и ханжой пропасти, увы, нет. Абстракция совпадает с реальностью именно потому, что слеплена с реальности. Если бы Маркса клонировали из марксистов, было бы так же.

Разумеется, марксизм и Маркс - лишь частный случай экономических учений, претедующих быть чем-то большим, чем они есть. Дело не в том, правы такие учения или нет в отношении экономики, - ни одна теория не может быть ни вполне правой, ни совершенно неправой. Дело в догматизации той правоты, которая в них есть. К чести разных либеральных экономических школ можно отнести то, что они не претендуют на то, на что претендовал Маркс и его эпигоны.

Марксизм и ханжество одинаковы в том, что на 90% они правы и нужны, верно описывают реальность и дают верные рецепты. Нужно знать законы экономики, нужно соблюдать обряды. Нужно, потому что человек на 90% экономическое существо и на 90% телесное существо. Не будет проявлять свою веру в жестах и словах - испарится вера. Не будет проявлять свой разум в экономическом поведении - исчезнет экономика.

Изъян у марксизма и ханжества тоже один. Они игнорируют малую часть человека - ту самую, которая делает его человеком, а не просто длинноносым прямоходящим приматом. Эта малая часть имеет непропорциональное значение, как джокер в колоде. Да, без экономики и телесности человека просто нет. Но ведь и без воды человека нет - с определённой точки зрения, человек есть просто раствор. Но доверять воспитание человека специалистам по гидропонике было бы рискованно. Именно человечность так ненавистна марксистам и ханжам, потому что она кажется им иррациональным бунтом, нарушающим законы, которые с таким трудом открыты. Да, нарушает - слава Богу! 10% человечности на 90% определяют поведение человека, а 90% материальности в человеке определяют это поведение на 10%. Даже меньше, - они, собственно, лишь дают возможности поведению быть. Способность человека произносить звуки необходима для речи, но совершенно недостаточна.

*

Сергей Ковалёв не верующий, но сражался и за права верующих во времена гонений, когда религиозные лидеры делали вид, что с этими правами обстоит всё прекрасно. Критикуя путинщину, он сравнил порядок и свободу (Путина и Сахарова), напомнив поговорку: "Кому поп, кому попадья, кому попова дочка". Таким образом, мужчина и священник отождествляется с порядком, причём с порядком внешним, магическим, обрядовым, а женщины отождествляются со свободой (Ковалев С. Одно из двух: или Путин, или Сахаров... // Новые Известия. - 19 мая 2005 г. - С. 4).

Свобода есть производное от любви, вторичное по отношению к любви, и возможна любовь без свободы, к счастью. Свобода и любовь могут разойтись, как могут развести мужчина и женщина. Но свобода без любви постоянно заканчивается, это и есть та свобода, которой предел - свобода ближнего. Это свобода-кулак. Есть и другая свобода, которая только начинается там, где свобода ближнего, и, если продолжать сравнение с любовью, то это свобода того органа мужского тела, который не принято называть в приличном обществе, который у милитаристов часто подменяется кулаком, но который всё-таки не кулак. (Замечу для добросовестности, что впервые эту замечательную поправку к бердяевскому "свобода моего кулака заканчивается там, где начинается щека ближнего", встретил в книге: "Основы социального учения Церкви Христиан Адвентистов Седьмого Дня в России". М., 2003. С. 18).

*

*

"Человек великодушный предпочтет видеть свою страну бедной, слабой и незначительной, но свободной, чем мощной, процветающей, но порабощённой", - писал Эктон в 1906 году (Очерки, с.59).

Империалисту это непонятно, ведь он хочет жить в стране мощной, процветающей и - порабощающей. Точнее, на имперском новоязе "порабощающая" означает "освобождающая от дикости, изоляционизма, бедности". Великодушный человек понимает свободу прежде всего как свободу личную, свою - империалист тоже понимает свободу как свою, личную свободу осчастливливать другого.

*

Можно использовать свивальники, но нельзя думать, что благодаря свивальникам у детей выпрямляются ноги, и уж подавно нельзя обматывать свивальниками взрослых людей. Между тем, всякое насилие уподобляет взрослых детям, которые без свивальников будут иметь кривые ноги. В результате именно при насилии ноги (личности) кривые, потому что кривизна ног вызвана рахитом - недостаточным питанием, плохим освещением - а вовсе не тем, что ножки могут свободно дрыгаться. Ведь насилие потребляет для поддержания своего аппарата столько ресурсов, что обездоливает именно тех, кому хочет помочь.

*

"Равенство ежедневно наделяет каждого человека массой массой мелких радостей", - писал Токвиль, отмечая, что плоды свободы, наоборот, зреют очень долго. Поэтому люди легко обменивают равенство в свободе на равенство хотя бы в рабстве. А вот чего Токвиль ещё не знал, поскольку социализм в его время был голой теорией, так этого того, что равенства в рабстве не существует, потому что не бывает рабства без рабовладельцев.

*

Человек интуитивно склонен отождествлять насилие и силу. Различие хорошо улавливается, если человек начинает защищать насилие, давая различные иллюстрации. (Сильный человек, кстати, насилие защищать не будет, потому что это означало бы попусту тратить усилия). Эти иллюстрации показывают, сторонники насилия воспринимают другого как часть себя. Прежде всего, другой сравнивается с ребёнком, реже - со зверем (насекомым), часто - с больным, с инвалидом ("слепого нужно удержать от падения в пропасть").

Другой человек может уподобляться части тела. На первый взгляд, речь идёт о некоем "общем теле" - государстве, религиозном сообществе, семье. Это, однако, лукавство. Кто провозглашает, подобно апостолу Павлу, что ближний - "член тела", тот себя, а не ближнего, видит головой тела. Павел, правда, выставлял главой "церковного тела" Христа, однако брал именно на себя тяжёлую обязанность распоряжаться от имени Христа "руками", "ногами" и т.п. Куда откровеннее те наивные люди, которые прямо говорят, что свобода не так уж ценна, ведь лучше клетке мозга быть именно в мозге, а не валяться на хирургическом столе. Для таких людей другой - словно частичка в собственной голове; да и не только для них, только они это выражают безхитростно.

Наверное, встречаются люди, готовые считаться "пяткой", "пальцем", "плечом" некоего "тела". Но именно эти смиренные люди не проповедуют насилия, а лишь пытаются встроиться в общество насилия, не увеча других и защищая своё пространство от агрессии самым животным способном - притворяясь мёртвыми, лежащими на спине с поднятыми лапами.

*

Связь между свободой, образованием и демократией прекрасно объяснил Тойнби: "Можно плетью заставить раба вырыть траншею, ... но нельзя плетью заставить студента заниматься постылой ему наукой. ... Даже если ради простой выгоды или заурядной уверенности в будущем он и попробовал бы пойти против самого себя, ему бы это не удалось. Для того, чтобы преуспеть в какой-либо профессии, надо, чтобы к ней лежала душа. ... А хорошо служит нуждам общества, увеличивая его богатство и могущество, только преуспевающий учёный" (Пережитое, 257).

*

*

Свящ. Роберт Сирико, руководитель Института Эктона, привёл такой случай для объяснения консервативного неприятия социального государства. Сидит бездомный и просит прохожего: «Поговорите со мной». Прохожий останавливается, ищет в кармане деньги, но бездомный говорит: «Мне деньги не нужны, я просто хочу с Вами поговорить». Дальше трогательная история: ветеран войны в Заливе, жена с сыном его выгнали, потому что он разучился работать, он собрался уже покончить с собой, но разговор с прохожим помог. Вывод: социальное государство претендует на всеведение, а на практике – конкретному бездомному нужны не деньги, а сочувствие.

Можно было бы указать слабые места в рассуждении Сирико. Поговорить – прекрасно, а денег дать всё равно недурно, хотя бы и одолжить. И поговорить, может, лучше специалисту – пусть государство организует программу психологической реабилитации ветеранов.

Однако, важнее другое. Именно потому, что познавательные способности государства сильно ограничены даже в сравнении со способностями отдельного человека, нельзя доверять государству, к примеру, право казни или право войны. Эти права вообще никому и ничему нельзя доверять. Однако, консерваторы (Сирико возглавляет весьма консервативную про-республиканскую организацию) хотят, чтобы государство не имело права поддерживать жизнь людей, но не возражают, что государство имеет право убивать людей. Нет уж - казнить, так казнить, сужать компетенцию государства, так сужать.

*

*

Свобода человека не в том, чтобы войти, куда угодно, а в том, чтобы к нему в дом не вошел, кто угодно. Железка, которая может открыть любой замок, - отличная отмычка, но плохой ключ.

*

*

Между добром и злом нет симметии. Злу это очень не нравится, оно всё время пытается представить себя симметричным добру. Свободный мир упрекает несвободный в отсутствии демократии – и несвободный мир начинает упрекать свободный в отсутствии демократии. В крайнем случае, несвободный мир начинает говорить, что несвобода и есть свобода. Однако, он не имеет внутренних сил на простое провозглашение того, что рабство есть норма. Он это провозглашает только в отсутствие свободы – до того, как было произнесено впервые, что несвобода есть ненормальность, или сейчас, но в своём замкнутом кругу рабов и деспотов.

По этой же причине несвободные страны любят жаловаться на «международную изоляцию». Нельзя изолировать никого, это противоречит толерантности! Более всего несвободных людей бесит, что если они будут кого-либо бойкотировать, это никогда не сочтут трагедией. Если даже все несвободные страны дружно бросятся бойкотировать свободный мир, это не будет международной изоляцией. Вовсе не потому, что «международность» это количественное понятие – кого больше, тот и «международ». Когда не было свободных стран (в античность, в Средние века) не было вообще «международности», были склоки и обиды на коммунальной кухне, ссоры отдельных хозяев, которые не переходили ни в какое иное качество.

Вот если бы Россия завоевала весь мир, кроме, предположим, Австралии, то нежелание Австралии общаться с Россией, было бы международным бойкотом, а нежелание России общаться с Австралией было бы всего лишь одной из стадий военной операции. По той же причине, когда говорят о "трудных отношениях между медиа и религией", всегда говорят о трудных отношениях между свободной прессой и несвободной религиозностью. Свои, рабовладельческие газеты "медиа" не являются, ведь "медиа" - "между", а не лизание пяток.

Для «между» необходим выход за свои пределы, обращение к другому как к равному себе, а этого-то и нет у тех, кто несвободен. Нет не среди рабов, а среди рабовладельцев! Рабы-то как раз могут создавать «между», рабовладелец же рабовладельцу волк, союзник, классово близкий, - что угодно, но не «другой». Владеть над другим не просто не означает владеть собой, быть суверенным, но и прямо исключает суверенность. Кто насилует женщину, имеет массу разнообразных ощущений, но любви не имеет.

*

Казалось бы, "воля" шире "свободы", на этом построено множество размышлений о "русской душе". Только вот - переводят (неверно) американский фильм и вместо "вольно" офицер говорит солдату "свободен". Тут и обнаруживается, что "воля" может быть и внутри полной несвободы. Чуть-чуть ослабил узлы верёвки, которой связан... Чуть-чуть поудобнее устроился на нарах...

*

Свобода делится не на положительную и отрицательную, "от" и "для". Свобода делится на свободу в конечном и свободу в бесконечном.

Российские протесты против ювенальной юстиции не вызывают сочувствия, как не вызывали сочувствия владельцы ларьков на ВДНХ, протестовавшие против сноса, как не вызывает сочувствия отправленный в отставку мэр Москвы. Они молчали, когда начинали толкать домино - когда в 1992-1995 начинали ограничивать религиозную свободу, начинали зачищать Чечню и т.п. Даже не молчали - одобряли и просили "ещё!", "ещё!!", "мне страшно, закрутите кран потуже!!!" Ну вот - докрутили. Они хотели свободы - но свободы в конечном, "для" своего процветания за счёт чужого увядания. Они не верили в бесконечность, где только и возможен расцвет. Породили чудовище, но желают, чтобы их оно не трогало, а трогало только тех, на кого покажут. К счастью или к несчастью, так не бывает.

Свобода - подкладка мира и проверяется, обнаруживается она в граничных ситуациях. Авраам, ведущий Исаака на смерть, - что скажет ювенальная полиция? Совершенно невинный - с точки зрения медицины - отказ Свидетелей Иеговы от переливания крови, в том числе детям - ах, не сметь, себя убивайте, детей не троньте! Можно провести черту между свободой родителей и свободой ребёнка? В России проводят по-скотски: сохранить тело ребёнка. Это - привилегия, достигнут совершеннолетия и потеряют habeas corpus, станут солдатами, которые должны быть готовы и других погубить, и себя, душу и тело отдать, когда прикажут. Ребёнка берегут как полуфабрикат - рано ещё убивать, рано... А вот теперь в самый раз, он уже совершеннолетний!

Как же быть с Авраамом? С Авраамом - быть! Быть так, чтобы никому в голову не могли прийти вести ребенка на смерть. Это, конечно, потруднее "хватать и не пущать". Всякое насилие над другим есть попытка освободить себя от труда бытия , существования, жизни. Ограничивает свободу другого тот, кто не может справиться со своей. Силы справиться есть, но они направляются на управление другим, - вот вам и вся механика грехопадения.

*

ИСХОД - ЕСТЬ

Нет испытаний, с которыми нельзя справиться. В этом драматизм греха. Он вовсе не обязателен, и тем горше, когда он всё-таки совершается. Есть ещё и трагизм греха - поскольку "человек не остров" (священник Джон Донн), мы мешаем друг другу справляться с испытаниями, а часто ещё и топим друг друга. Вот это - самое печальное, а не какие-то "сатанинские наваждения". Если бы люди хотя бы не мешали друг другу! Впрочем, среднего состояния между "мешать" и "помогать" нет. Вера и есть переход от "мешать" к "помогать". Вера в Бога - точка, в которой соединяются моя воля и Божья воля. С этой точки начинается путь в Царство Божие - царство, где справедливость не превращается в деспотизм, а любовь не превращается в разгильдяйство.

Исход появляется там, где нет выхода. Свобода есть "нет", сказанное возможности греха. Можно убить. Можно пройти вне очереди. Можно удавиться. Можно удавить. Можно найти выход из любой ситуации. Нет! Физическое "можно" не всегда "можно" по-человечески. Человек соткан из физических возможностей и нравственных невозможностей.

Большевизм - как и всякий социальный инженеринг, всякая манипулятивность, всякий цинизм - считает, что всякое "можно" возможно. В результате начинается цепная реакция расчеловечивания. "Можно" есть, а "человека" нет. Есть такие возможности, которыми только воспользуйся - и перестанешь быть. "Свобода - осознанная необходимость", - говорит цинизм, подразумевая необходимость греха. "Свобода - осознанная невозможность", - говорит святость. Невозможность греха есть возможность жизни.

ЛЮБИТЬ СВОБОДУ БЛИЖНЕГО

Анархизм, либертарианство и прочие виды свободолюбия имеют одно уязвимое место - это себясвободолюбие. Свободен же прежде всего тот, кто любит свободу ближнего. Апостол Павел призывал раба, ставшего христианином, не считать освобождение себя из рабства главной задачей. Вот рабовладелец - дело другое, его христианский долг освободить своих рабов. Сам он может оставаться рабом царя-батюшки, если сочтёт нужным, но самому никому ни царём, ни батюшкой, нельзя быть.

Есть лукавое рабство, есть лукавая свобода. Абсолютно свободный человек, возглавляющий деспотическую систему, абсолютно лукав. Достаточно лукавы люди, которые защищают деспотизм, потому что чувствуют себя в нём свободно - во всяком случае, свободнее, чем в других системах, свободнее, чем в прошлом. Критерием свободы является не моя свобода, а чужая. Мне свободно в танке, но каково народу, который под гусеницами этого танка? "А это уже проблема этого народа... Это сложный политический вопрос, который нельзя решать поспешно..." Да нет, своё освобождение можно отложить в долгий ящик, а чужую - нельзя.

Поэтому "либерализм" членов РПЦ МП, которые заботятся о свободе-для-себя (свободе служить на русском, ходить в мини-юбках, читать Меня и т.п.) - дешёвый либерализм, коль скоро они не заботятся о свободе-для-иеговистов, о свободе-для-украинцев и т.п. А они - не заботятся. Наверное, они об этом думали, переживали, но начальство указало - о сем помолчи, сие вопрос политический, не твоего ума. Теперь - молчат. Это называется "лояльность" на новоязе, "предательство" на обычном языке.

*

"На земле мир". "Проповедовать узникам освобождение". Вот зачем Спаситель.

И где таки этот мир? Где это освобождение?

Посмотрим от противного. В современном мире полно озлобленности, ресентимента, когда люди считают, что их жизнь несчастная из-за... Золотой миллиард их объел... Американцы все соки высосали... Приезжие устроили локаут и лишили работы... Начальство идиотское... Родители дурят... В общем, опустили нас... Сделали людьми второго сорта... Рабами...

Примерно в ста случаях из ста одного это чепуха. Мнимости бывают не только в геометрии и даже в основном не в геометрии. Проекция вовне своих проблем.

Тем не менее, в одном случае из ста одного всё правда - ты раб, у тебя есть рабовладелец. Рабство сейчас обычно бархатное, рабовладелец всячески прикидывается демократически избранным. Кстати, и родители дурящие тоже бывают, я сам таким родителем был. Но родители - как ни странно это звучит для ребёнка - это ещё не весь мир, а вот когда у взрослого человека есть натуральный рабовладелец, истово полагающий меня существом второго и ниже сорта, это, знаете ли... И тут даже неважно, сидишь ли ты невинно, как Ходорковский или Алёхина с Толоконниковой, или по заслугам. В любом случае, человек не должен быть поднадзорным, а другой человек не имеет права быть надзирателем. Никакое моё преступление не может оправдывать преступное поведение моих собратьев по человечеству - а лишать свободы есть преступление.

И вот тут выскакивает апостол Павел со своим "рабы, повинуйтесь своим господам". Кто ищет свободы, молодец, но это не главное. Почему? А как у Гоголя, "Ночь перед Рождеством": "Тому нечего чёрта искать, у кого чёрт за плечами". Только наоборот. Тому нечего свободы искать, у кого свобода за плечами. Тот, кого я выглядываю, идёт за мною. Эту особенность Христа уже Иоанн Предтеча подметил.

Освобождение - не в уничтожении рабовладельцев, а в уничтожении рабства. Почему если есть Иисус, рабства нет? Не знаю, но я же вижу, что это так! "Движенья нет, сказал мудрец брадатый..." Многие мне кинутся демонстрировать, что рабство есть - демонстрировать всем своим рабским поведением. А что демонстрировать, я сам умею и люблю быть рабом, трусом, предателем. Я первосортный человек второго, даже третьего сорта! Могу продавать озлобленность, смердяковщину, ресентимент километрами и тоннами. Но предпочитаю отдавать даром ценную информацию: всё это чушь, люди даже более осетрины бывают лишь первого сорта, и свобода не там, где нет надзирателей, а там...

Нет, не там, где есть внутренняя раскрепощённость. Это всё дешёвка и, обычно, самообман. Свобода там, где Бог. Поэтому я, раб, свободнее своих рабовладельцев. Эмоционально не слишком свободен, а по факту Бога - свободен. И пускай рабовладельцы тянут Бога на себя, - я-то знаю, что Бог не во дворце Ирода, а в моём хлеву. Поэтому для меня главное - не внутреннее ощущение свободы (поллитра - и вот оно, ощущениё) - а чтобы я не был Иродом. Тот не раб, кто никому не рабовладелец, кто верует, а не владеет. И вот здесь почему-то именно вера в Иисуса, родившегося в Вифлееме, но оставшимся Тем, Кто не может родиться, оказывается фундаментом. Бог по ту сторону Вифлеема - не свободен и не освобождает. Он великий, могучий, творческий, аллилуйя, но - Его и наша свобода рождается с Его рождением в нашем рабском мире. Потому что свобода испытывается рабством. Кто остался свободным и дарил свободу другим, будучи рабом - материи, обстоятельств, понтиев с пилатами - тот подлинно свободен. В Рождестве Христовом Бог разделил с человечеством несвободу и рабство и - остался свободным и не рабом. Трупом - да, стал, но не рабом. И в этом смысле каждое мгновение жизни Иисуса было спасением и воскресением каждого и всех. Веру в это дарит Дух, а наше дело отдарить сохранением веры, свободы и противостоянием всякого рабству и насилию, всякому причинению другому несвободы и смерти.

*

Свобода и вседозволенность так же отличаются друг от друга как ветер и цепь. Потому что свобода - это когда никто не смеет мне ничего дозволять, а вседозволенность - когда я смею только то, что мне дозволено, пусть даже дозволено всё.

Асимметрия свободы и рабовладения

Любопытная асимметрия: легко можно представить себе консерватора и реакционера, который тайком читает Вольтера, смотрит порнографию, делает аборты и т.п. Но никак нельзя представить либерала, который тайком борется с абортами, под псевдонимом выпускает брошюры, призывающие к войне, и под покровом ночи бегает помыть окна у небоскрёба какой-нибудь транснациональной корпорации. Либерал всё это может делать открыто - но зачем? Он и так свободен не быть либералом. Либерала нечем шантажировать - разве что тем, что он недостаточно либерал. Речь идёт не только о личных пороках, но и о непоследовательности в либерализме. Либерал заранее признаёт своё несовершенство. Консерватор же делает акцент на несовершенстве мира и на необходимости компенсировать это несовершенство насилием - неважно, государственным над многими или личным над собой.

Более сложный казус. У реакционеров-консерваторов-фундаменталистов культ личности - обычное дело. Ничего стыдного - люди исповедуют иерархию и власть как принцип мироздания, им органично кого-то помещать на верху иерархии.

Реакционеру трудно, невозможно понять, что у либералов и в самом деле нет иерархизма, нет авторитета, ссылки на который достаточно для решения спора. У реакционера "Де Местр сказал" - значит, ромолокута, приговор окончательный. И он кричит либералу: "А вот ваш Вольтер сказал!..." Да хоть бы сам Эразм Роттердамский! У реакционера - "Лютер сказал...", "Папа сказал...", "Андрей Кураев сказал!" - и ответный стон "Ооооо!" У либерала: "Александр Мень сказал" - и ответное "да, отлично, продуктивно. А теперь..." А теперь надо думать и жить дальше! Потому и называется "либерал" - "свободчик".

* * *

Будущее свободы

Демагоги от капитализма, ханжи свободного рынка много твердят о том, что процветание – плод свободы. Твердят, но не веруют в это по-настоящему. Иначе бы искали бы выход из кризиса в расширении свободы, а ищут в прямо противоположном. Между тем, кризис есть результат нехватки свободы.

Во-первых, пространство свободы просто сократилось в сравнении с тем, каким оно было полвека назад. Свобода обменена на безопасность, на уютное мещанское существование с образом врага в голове и социальной сетью в руке. Это – нормально, свобода как велосипед – движется только, если крутить педали. Если поставить на подставку – будет вроде бы велосипед, но не действующий. И все усилия "обезопасить свободу" есть превращение свободы в надгробие самой себе.

Во-вторых и главных, человечество оказалось перед задачей роста не технологического, не экономического, а роста в свободе. Дефицит экономической и политической свободы налицо, но это дефицит количественный, а важнее дефицит качественный. Человек сам о себе не вполне понимает, куда идти дальше, где искать свободы, как её создавать. (Для ханжей от свободы заметим, что, разумеется, с ростом свободы будет расти и ответственность, – но никогда не наоборот, так что бесполезно уповать на то, что можно добиться большей свободы, добиваясь большей ответственности). Общее направление понятно – расти должна прежде всего внутренняя свобода, свобода в мысли, в обращении со знаниями, в общении. Конкретные же пути роста – дело не институций и идеологов, а каждого человека в отдельности.

Будущее свободы больше ее прошлого

Свобода - редкий цветок. Двадцатый век был прежде всего не веком великих злодейств (в другие эпохи злодейства - в процентах - были и крупнее, и гаже), а веком великих самообманов и иллюзий. Некоторые из них были связаны с чистыми фикциями - как "нация". Самая важная иллюзия, однако, была связана с величайшей реальностью - свободой. Людям стало казаться, что "империи зла" - это маленькие островки в океане свободы.

Да нет, не только не закончилась история строительства свободы, она ещё толком и не начиналась. Забудем про то, что "страны свободного мира" лишь лет полтораста были относительно свободны. Предположим, что с XI века они, действительно, были как целое форпостами света. Так ведь в том же XI веке, да и пять, и шесть веков спустя эти страны - "Западная Европа" - были количественно и качественно таким же захолустьем, как сегодня Африка. Великие империи китайцев, тюрков, русских занимали куда больше места, чем "Европа". Запад был захолустьем до такой степени, что "совершал географические открытия" - как сегодня беженец из Марокко "открывает" Италию.

Только с XVII века можно говорить о том, что роли переменились. Революция в медицине XIX века и последовавшей за ней демографический взрыв на сто лет выдули огромный пузырь, который сегодня молниеносно сдувается. Всё возвращается на круги своя. Техническое превосходство остаётся, финансово-промышленное - тоже, но превосходство в людях - исчезло. "Запад" превращается в то, чем был изначально - захолустьем, неблагоприятной окраиной, куда бежали самые голодные, не могущие выжить на Востоке. Нормальные люди туда не стремились.

Теперь пора вспомнить, что свобода и на Западе всегда была идеей, одушевлявшей единицы. На одного Галилея приходились сотни тысяч инквизиторов, мещан, чиновников, милитаристов, которые видели в его телескоп одно - возможность кого-то покорить, завоевать. Свобода понималась прежде всего как господство - с прибылью для себя, пусть не всегда материальной, но всегда душевной, а душа для человека главное. Вот и всё "бремя белого человека".

Да и Галилей, заметим, не очень-то был свободолюбив. Свобода научного исследования - очень и очень малая часть свободы. Как и политическая или экономическая свободы. Свободу целиком любят редкие люди, да и те редко. Так что будущее есть, на что потратить.

"Достижения демократии" вполне реальны, но и вполне хрупки. Вера в то, что свобода экономически выгодна, была вздором изначально. Что это вздор, сказал бы любой теолог или философ (и говорили), но их предпочитали не слушать. Предпочитали слушать тех, кого сами и выбирали - а мыслителей не выбирают, в отличие от политиков. Тем более вздор, что свобода неизбежна. Если бы это было так, какая бы это была свобода?

Так что с верой в то, что "Запад нам поможет", что "в борьбе обретёшь ты свободу свою" - пустая вера. Запад, может, и попробует помочь, но эта помощь никогда не будет решающим фактором. Даже если бы Запад был настолько богат, чтобы подкупать всяческих деспотов - деспоты деньги возьмут, а свободы не дадут. Но теперь Запад уже вовсе не так богат. Оказалось, что деньги - всего лишь деньги. Богатство же делают люди, а не деньги. Или - не делают. Чаще - не делают.

Жалуясь на то, что "Запад не помогает", "не вводит санкции" и т.п., давайте вспомним, что, когда Запад помогал - Восток сжирал помощь и хрюкал в ответ вместо благодарности, требуя ещё и ещё. Но ещё важнее помнить, что свобода растёт изнутри, а не извне, и что свобода противоположна потребительству и монологу - а всякая "помощь" есть, увы, монолог (в чём слабое место любой филантропии). Надежда собрать побольше монологов, чтобы, рявкнув единым хором в лицо деспоту "Освобождай", добиться успеха - пустая надежда. Освобождение начинается, когда начинается диалог - не с деспотом, конечно, с топором диалогов не ведут - а между собою. Диалог и политический, и экономический, и, главное, человеческой. А если диалог не склеился - этого не восполнить никаким оружием, никакой западной помощью.

Маленькое примечание к таким ультра-дырам как Украина и Россия. Надо трезво понимать, что тут не коррупция. "Партия жуликов и воров" - очень удобное прикрытие для действительности. Это даже не нацизм. Это чистое зло, убийцы у власти. Трудно, конечно, осознать, что ты не в обычной стране с отдельными недостатками и трудностями, а что ты в ситуации абсолютного зла. Но осознавать - вообще трудно, однако быть человеком означает осознавать реальность, а не выдувать иллюзии. Осознать - не обязательно рвануть к топору или на площадь. Просто - осознать. И по мере осознания соображать, что делать и, главное - с кем делать. Последний вопрос, что характерно, в России никогда не задают, потому что "зло" и есть неверие в существование другого и возможность с ним что-то сделать, кроме бунта, интриги и преступления.

* * *

Можно ли так манипулировать человеком, что он не почувствует манипуляции, будет считать себя свободным?

Такое возможно лишь в отношении второстепенных для человека вопросов. Вообще же страх зомбирования, страх, что кто-то украдёт мою волю, мою свободу, в сущности, украдёт меня самого, есть симптом внутреннего неблагополучия, а не внешнего. Неблагополучие может быть самое разное.

Хорошая новость: у человека есть не только нравственное чутьё, но и чутьё на свободу. В общении друг с другом все мы переходим границу дозволенного, каждый в той или иной степени, вольно или невольно манипулируем другим - разумеется, стараясь, чтобы другой этого не почувствовал. Но такие психологические манипуляции похожи на щекотку. Сам человек не может прикоснуться к себе так, чтобы испытать ощущение щекотки - эта реакция сформирована исключительно для защиты себя от другого. Посягновения на свою свободу мы ощущаем незамедлительно. Другое дело, что в огромном количестве случаев это посягновения настолько неопасные и безобидные, что мы не реагируем, и правильно делаем. Мы же не реагируем в переполненном вагоне на толчки и прикосновения окружающих людей.

Конечно, возможны сбои - человек может счесть какую-то сферу жизни настолько малозначительной, что в ней будет терпеть манипуляции. Своеобразное "разделение труда": я делаю свою работу, фюрер делает свою. Тем не менее, и тут главное - личный выбор. Тут и главная опасность, именно потому, что у нас нет защитной реакции от манипуляции самим собой. Это - святая святых, но тут и греховнейшее из греховного. Я сам собой искусно манипулирую - хотя мог бы сам себя дисциплинировать.

Именно тут и начинается настоящее покаяние. Ненастоящее - когда я каюсь в том, что поддался искушениям сатаны, манипуляциям со стороны фюрера или друга. Настоящее - когда я каюсь, что сам себя зазомбировал. Единственная тоталитарная секта, которая реальна - та, в которой я и лидер, и овца. Понятно, что самостоятельно вырваться из добровольного самообмана невозможно. Помощь окружающих будет восприниматься в лучшем случае как та же щекотка, в худшем - как насилие и агрессия. На помощь приходит либо благодать Божия, либо (или одновременно с благодатью) жизненные обстоятельства. Точнее, благодать действует либо непосредственно на душу (реже), либо через обстоятельства - и эти благодатные обстоятельства душа опознаёт, она вдруг понимает, что происшедшее не случайность и не зло, а горькое, но лекарство от самообмана.

* * *

Даже если нет Бога, есть психологи. Даже если нет противостояния хорошего Бога и плохого (кстати, этого противостояния нет; Бог не размазывает сатану по стенке лишь потому, что Бог хороший штукатур), есть борьба хорошей психологии с плохой. Борьба тех, кто говорит, что психология изучает свободу человека, с теми, кто доказывает, что психология изучает зависимость человека от внешнего мира. Тех, кто говорит, что человек может быть человеком - пусть не всегда и не всюду - с теми, кто говорит, что человек может и должен быть только функцией внешних воздействий.

ЧЕЛОВЕК - РОСКОШЬ, КОТОРУЮ МОЖЕТ ПОЗВОЛИТЬ СЕБЕ ОДИН БОГ

Бисмарк сказал, что свобода - роскошь, которую не всякий может себе позволить.

Свобода есть добро. Считать добро роскошью означает быть гаже грешника - быть идеологом греха.

Свобода-для-себя без свободы-для-другого есть рабовладение. Свобода-для-другого без свободы-для-себя есть рабство.

Свобода не есть необходимость, осознанная либо нет. Необходим грех. Свобода, любовь, человек, Бог - это то самое лишнее, которое и есть единственно нужное.

Свобода есть возможность, которой пренебрегают. Грех есть невозможное, которое старательно воплощают в жизнь и которое в благодарность развоплощает человека в смерть.

СВОБОДНОЕ ВЛАДЕНИЕ И ВЛАДЕНИЕ СВОБОДОЙ

Еще один неявный оксюморон: "я свободно владею" (например, языком). Либо я свободен, либо я владею. Как в античности - свободный человек тот, у которого есть раб, освобождающий его от необходимости работать руками. Люди, которые говорят "я свободно владею русским языком", уже по одному употреблению этого штампа, конечно, владеют русским языком плохо. Язык ими владеет, не они языком. Особенно ярко это на матерщинниках - очень, к счастью, редкой разновидности социопатии, когда человек в определенных ситуациях изъясняется только матом, чтобы обеспечить себе внимание окружающих.

Человек может лишь владеть свободой. Это очень нелегко. На это претендуют анархисты, но та свобода, которой они обладают, очень неполная, односторонняя. Свобода - диалогична, она невозможна в одиночке. Владеть свободой означает свободно общаться. Различие между "свободно общаться" и "свободно владеть языком" и есть различие между совершеннолетием и инфантильностью.

Может показаться, что диалог подразумевает рабство. Если мне нужен другой, то я - раб другого. Нет другого - нет и меня?! Нет уж, я есмь всегда! Я тогда свободен, когда я погружен в себя, и моя свобода именно в том, что я от нужды в другом свободен!

Такая позиция означает, что самый свободный человек - это камень. В крайнем случае, согласимся на аутиста. Бог - свободен, но разве Бог не вступает в диалог с человеком? не творит человек - для диалога творит, не для того, чтобы человек чистил Божьи ботинки? Что же, нужда в человеке унижает Бога, ограничивает Его свободу? Наоборот - увеличивает свободу!

Когда же другой отворачивается от меня, бойкотирует меня, совершается крушение вселенной, законы природы низвергаются, небеса сливаются в унитаз и планеты превращаются в адское конфетти. Но это не означает, что другой - лишний, это означает, что не надо грешить, не надо разрывов, а нужно спасение и восстание единства - а единство и есть диалог во всей полноте.

ТРОМБОЗ СВОБОДЫ

Те украинцы, которые сейчас взялись за оружие, вынуждены компенсировать не агрессию и злость украинцев-коллаборационистов, а лень, пустословие и праздность украинцев, которые поленились иметь идеи, поленились быть гражданами, ограничились кухонными (интернетными) разговорами. Часто это одни и те же люди. 

Тот, кто вышел на площадь, компенсируя предыдущую пустую жизнь, без внутреннего багажа, будет вынужден либо сбежать, либо взять оружие. Конечно, и во всем мире, во всех странах пока еще люди имеют больше свободы, чем умения ею пользоваться, но беда в том, что не все даже понимают, что свободой надо уметь пользоваться, чтобы она не засохла. 

Томас Джефферсон сказал: "Время от времени дерево свободы нужно поливать кровью тиранов и патриотов". Не верьте Джефферсону, это вздор. Свобода - не дерево, свобода и есть кровь, и она должна быть внутри человека, просто не надо давать ей застаиваться, надо упражнять все свои способности к свободе, - интеллектуальные, волевые, коммуникативные, физические.

Свобода - как секс, это энергия внутри человека, и совладать с этой энергией непросто. В одиночку быть свободным и сексуальным невозможно и ненужно, а в толпе - стыдно и бесполезно. Но есть средний путь, и он, как заметил один свободный человек, узкий и прямой. Зато интересный и на нем гарантированы продуктивные встречи.

А чтобы не было совсем кисло, любимый анекдот:

Жил-был царь, и был у него кот, и досаждал этот кот своими весенними завываниями неимоверно. Много раз царь увещевал кота, чтобы умерил раж, и кот обещал умериться, но не умерялся. И в конце концов царь приказал кастрировать кота, и кота кастрировали. Но наступила ночь, и кот опять мешал царю спать своими воплями за окном. И было утро, и кот вернулся, и царь вопросил его

— А теперь-то что ты там мяучишь?

— Методисты везде нужны!