Оглавление книги
Ио. 1, 43 На другой день Иисус восхотел идти в Галилею, и находит Филиппа и говорит ему: иди за Мною.№24 по согласованию; только у Иоанна. Фразы предыдущая - следующая. Этот евангельский рассказ читается в первое воскресенье Великого Поста, посвященное Торжеству Православия. Удивительное торжество! Много было в Православии великих побед: преодолевали в спорах иудеев, громили на полях битвы мусульман, создавали грандиозные храмы на месте языческих святынь. Все это - не Торжество Православия, все это осталось достоянием пыльных церковных летописей. Доводилось православным гордиться своими победами - моральными, богословскими или военными - над католическим Западом. Но и это - не Торжество Православия в самом полном значении слова. Более того: когда православный Восток был раздираем спорами о почитании святых икон, католический Запад твердо почитал их - у него не было раздвоения, смущения, ереси, не было и триумфа над ними. Торжество Православия - воспоминание о победе не над иной верой, не над иной страной или стороной света, а воспоминание о самой великой из возможных побед: над собственными неверием, сомнением, раздвоенностью. Ибо Торжество Православия - праздник, установленный в начале IX cтолетия в память о победе над иконоборчеством, ересью, раздиравшей единый ромейский народ на протяжении двух столетий, ересью, которой придерживались самые победоносные из византийских императоров, ересью, которая затем с тех пор и доныне нет-нет да и поднимет голову в христианском сердце и спросит: "Понятна ли икона тебе? не мешает ли она людям? нужна ли она Богу?!" Чтобы понять, каким чудом стало возможно иконопочитание, каким чудом средневековый мир - мир не менее жестокий, политизированный, агрессивный чем любой другой - назвал Торжеством Православия не какую-то жестокую, политизированную агрессию, а победу над своим маловерием, нужно вспомнить, что вера в Христа и тогда стояла, как и сегодня, на Евангелии. Откровение Духа Святого обращалось к каждому отдельному человеку, свидетельствуя о Христе вновь и вновь. Церковь смело установила за литургией в день Торжества Православия читать из Послания к евреям святого апостола Павла текст, перечисляющий ветхозаветных героев веры. Апостол определил веру как надежду на невидимое - и христиане до Христа отличали себя от всех прочих верующих твердой решимостью не изображать Бога в каком-либо образе. Единый Бог Израиля был Богом невидимым, и вера в него потому и была непреходящим подвигом, что шествовала в мире видимостей по невидимой дороге, попадая в огонь, пропасти и чудеса. Единственным образом и подобием Божиим, который знал Ветхий Завет, был человек. В его сердце, в его душе невидимый Бог открывался вере, оставаясь невидимым. Конечно, в начале этой веры был Христос - и апостол Павел называет его "начальником веры" - ибо, воплотившись в одном году человеческой истории, Господь предвечно явился плотским образом и телесным подобием человека, которого Сам создал. Апостол называет Христа и "совершителем веры" - Тем, Кто привел веру к вершине, цели, спасению. Иисус не просто сопровождает верующего на пути к Богу - Он и есть Бог. Он не просто указывает на цель - Он и есть цель. Соединение Бога и человека и есть спасение; явление Невидимого в видимой плоти и есть вершина. И оказывается, что героизм веры со времени Богоявления - в следовании за видимым. Евангелист рисует героя такой веры - апостола Нафанаила. Он рассказывает о нем немного; ясно одно: то был человек, которому мало было публичной молитвы, публичного богослужения, составлявших основной массив религии ветхозаветного народа - как и любой другой тогдашней религии. Он, как и Авраам, мучался сердцем. Он томился - и невидимый Бог что-то ответил ему. Евагелист даже не сообщает, что именно. Он подчеркивает не невидимость мистической встречи, а видимость места, где эта встреча с Богом произошла у Нафанаила: под смоковницей. К взволнованному, погруженному вглубь себя Нафанаилу подходит Филипп и говорит ему об Иисусе: "Мы нашли Того, о Котором писали Моисей в законе и пророки, Иисуса, сына Иосифова". - "Из Назарета может ли быть что доброе?" - отвечает Нафанаил. И не в том дело, что у Назарета была особенно скверная репутация: Москва, Рим, Атланта, - любой город и любая деревня мира могла бы быть названа вместо Назарета, ибо может ли быть вечное из временное, спасение из погибающего, невидимый Бог из видимого творения? Что мне твой Иисус, когда сейчас, под смоковницей, я испытал прикосновение невидимой Десницы Божией? Только что я испытал то же, что испытал праотец Авраам, то, с чего начинается всякая религия: ощущение, что есть Некто, видящий меня изнутри и одновременно извне, видящий меня всего, как я сам себя не вижу - и любящий меня через это видение. "Пойди и посмотри", - отвечает Филипп - и Нафанаил идет. Так удостоверяется подлинность его мистической встречи с Невидимым: в нем открывается способность и желание видеть. Из него исчезает лукавство, ставящее толкование Откровение выше Откровения, лукавство, предписывающее Богу, Каким Ему быть, лукавство, помешавшее большинству израильтян увидеть в Иисусе - Сына Божия. И Спаситель, видя Нафанаила, говорит: "Вот подлинно израильтянин, в котором нет лукавства". - "Почему Ты знаешь меня?" - "Прежде нежели позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницею, Я видел тебя" - и Нафанаил опускается перед Спасителем на колени: "Равви! Ты Сын Божий, Ты Царь Израилев!". Он - видит, он - прозревший, его вера совершенна и достигла цели, ибо верит в видимость Невидимого. Эта вера - нелегка. Большинство людей не видели в Иисусе Спасителя и Сына Божия. Они видели обычного мужчину, обычные щеки, губы, нос; может быть, среди актеров, изображавших Иисуса, были люди красивее Его и величественнее. Тот же апостол Филипп спросил ведь однажды Спасителя: "Покажи нам Отца" - и услышал в ответ недоуменно-горькое: "Столько времени ты со Мною и не познал, что Отец - во Мне?" И каждый из нас, сколько бы ни созерцал иконы, не понимает до конца, до понимания Дня Судного, что мы созерцаем не краску, не материю, не лицо человеческое - а Лик Невидимого Бога. Само это созерцание и есть спасение, преодоление пропасти между Богом и падшим человеком, возведение нас на небо по лестнице церковной. Не случайно в истории Церкви каждый раз, где слабело почитание икон, начинала ослабевать и вера в то, что Телом и Кровию Своими Господь питает нас подлинно в Евхаристии, сообщая спасение и вечную жизнь до Второго Пришествия Своего, оправдывая нас и обнимая всецело ранее Суда над нами. Не случайно и то, что именно евангелист Иоанн, апостол Любви, сказавший: "Всякий, не любящий брата и утверждающий, что любит Бога - лжец", поместил в Евангелие рассказ о Нафанаиле. Почитание икон - последний из догматов Православия. Торжество Православия - не торжество теории или практики, а торжество любви; догмат об иконах есть догмат о Богочеловеческой любви, и мы возрастаем в познании икон, возрастая в любви. Укрепляясьв вере, мы все чаще смеем обращаться к Спасителю с просьбой: "Покажи нам Себя реально, не в иконах, не в Евхаристии, а во всей полноте Своей личности". И что же мы слышим в ответ? Не только простое напоминание о том, что в Церкви, в Евхаристии, в иконах мы видим Спасителя именно во всей Его богочеловеческой полноте - иначе не нужна была бы ни Евхаристия, ни иконы. Мы слышим слова, подобные сказанные Филиппу: "Вы столько времени со Мною, и не познали, что Я - в человеческой плоти? что когда вы кормите алчущего - вы кормите Меня, когда помогаете страдающему - помогаете Мне? когда смотрите на ближнего или дальнего, друга или врага - смотрите на Меня?" Вся наша падшая природа сопротивляется этим словам. Как! Вот на этот сизый нос, эти хищно поджатые губы, эти заплывшие ложью глаза - я должен глядеть как на нос, уста и очи Сына Божия? Из Назарета может ли быть что доброе? Может ли Иисус глядеть на меня из глаз моего злобного соседа, высокомерного прохожего, развратного начальника? Куда проще вернуться к ветхозаветному героизму и считать, что Бог - абсолютно невидим и чужд, что любовь к ближнему может быть невидимой для нас самих и для окружающих. Но христианский героизм - иной, как иной - христианский храм. В православной церкви верующие стоят не прямо перед алтарем - перед иконостасом; они видят множество человеческих ликов - Спасителя, Матери Божией, Иоанна Предтечи, пророков и апостолов. Иконостаса не видят только, странным образом, священнослужители - они за ним, пред алтарем. Но каждый раз, когда священник выходит из царских врат алтаря, выходит как выходил Спаситель к народу, он видит перед собой другой иконостас - живой, составленный из лиц, нарисованных не иконописцом, но Творцом. Этот живой иконостас тоже достаточно однообразен: лики святых похожи между собою, как бы лишены индивидуальности - и лица в толпе тоже теряют свои особенности, сливаясь в один лик - Божий. В каждом лице православие открывает лик Христов. И каждый христианин, в храме и за его пределами, в хорошем настроении и в дурном, в мистическом озарении и без оного - призван самой сутью христианской веры видеть в человеческом лице - лик Божий, любимый, драгоценный, спасительный. Божественная Жизнь вочеловечилась, любила людей воочию, была распята и воскресла здесь. К вере зрячей, трезвой и верной Богу и людям до смерти и воскресения призваны христиане. Господь явил нам Себя и являет нам ближних - и наша любовь к ближним становится лестницей, возводящей нас в средоточие жизни Пресвятой Троицы.
Видимо, проповедь начала 1990-х? Хотя с какой бы стати я проповедовал в воскресенье? Или писалось для публикации? Не помню. |
