Николай Бердяев

ДУХОВНЫЕ ОСНОВЫ

РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Воспроизводится по изданию: Бердяев Н. Духовные основы русской революции. В кн.: Бердяев Н. Собрание сочинений. Т. 4. Париж: YMCA-Press, 1990. Страницы этого издания указаны в прямых скобках и выделены линейками. Текст на страницы предшествует ее номеру.

К оглавлению

О СВОБОДЕ И ДОСТОИНСТВЕ СЛОВА

См. лучшую публикацию.

I

Когда с пафосом говорят о завоеваниях свобод революцией, то прежде всего должны были бы иметь в виду те права человека, которые не могут быть от него отняты ни во имя каких благ земных. Но об этих священных и неотъемлемых правах человека менее всего у нас думают и менее всего заботятся. Пафоса свободы человека нет в стихии русской революции. Есть большие основания думать, что русские не любят свободы и не дорожат свободой. Наша так называемая «революционная демократия» одержима страстью к равенству, какой ещё не видел мир, под свободой же она понимает право насилия над соседями во имя своих интересов, произвол во всеобщем уравнении. Во имя равенства она готова у нас истребить какую угодно свободу. И нравственный источник отрицания прав, гарантирующих свободу, нужно искать в слабости сознания обязанности и в неразвитости личного достоинства. Права человека предполагают прежде всего обязанности человека. Без сознания обязанности хранить священное право ближнего ни о каких правах нельзя серьезно говорить, все права будут раздавлены. Но русское революционное сознание исконно отрицает обязанности человека, оно стоит исключительно на притязаниях человека. И тот, в ком притязания и требования сильнее обязанности и долга, тот нравственно теряет свои права, тот нравственно хоронит свою свободу. В русском революционно-демократическом душевном

облике совершенно померкло чувство вины, свойственное детям Божьим, и заменилось чувством бесконечных притязаний, свойственным детям мира сего. Всякое сознание обязанностей померкло в той стихии, которая ныне господствует в России, и потому над правами человека совершаются непрерывные надругательства. В гарантии прав человека самое важное — не претензии того, кто имеет право, а обязанности того, кто должен уважать эти права и не посягать на них.

Русская революционная демократия видит самые ценные завоевания революции во всеобщем избирательном праве, в Учредительном Собрании, в развитии классовой борьбы, в демократизации и социализации общества, но не видит их в правах человека, в свободных правах человека. Да это и не удивительно. Революционной демократии совершенно чуждо духовное понимание свободы, и она готова продать свободу, связанную с первородством человека, за чечевичную похлебку интересов. И никаких реальных и существенных прав и свобод человека русская революция нам не дала. У нас нет своего habeas corpus. Наоборот, по мере того как «развивалась» и «углублялась» революция, все более торжествовало насилие над всяким человеческим правом и всякой человеческой свободой. И прежде всего оказалось раздавленным самое священное из прав человека, самая священная из свобод — свобода слова. Мы переживаем период самого страшного рабства слова и рабства мысли. В наши кошмарные дни мало кто решается свободно и независимо мыслить, свободно и независимо выражать свои мысли в слове. Наша печать в тисках; она находится в состоянии подавленности, ей приходится держаться условной лжи, навязанной господствующими силами. Прежде приходилось много условной лжи говорить об «его величестве государе императоре»,

теперь неменьшее количество условной лжи приходится говорить об её величестве революционной демократии. И никто не решается сказать, что король гол (как в сказке Андерсена). На улицах и площадях мало кто решается громко высказывать свои мысли и чувства, все боязливо оглядываются на товарищей по соседству. Русские люди так же начинают говорить шепотом, как в самые худшие времена старого режима. И нужно прямо и громко сказать, что свобода мысли и свобода слова сейчас находится в большей опасности, чем при старом режиме. Тогда за свободное слово сажали в тюрьмы и ссылали в Сибирь, теперь могут разорвать на части и убить. Тогда, при старом гнете, свободная мысль работала и радикально критиковала господствовавшие силы, нравственно протестовала против гнета и целое столетие подрывала нравственный престиж той силы, которая лишала людей прав и свобод. Общественное мнение было против самых первооснов старой тирании и всегда выражало это, хотя и эзоповым языком. Теперь общественная мысль сделалась менее свободной. Мало кто решается восстать против первооснов современного гнета и изобличить нравственное безобразие нынешней тирании. Тирания толпы страшнее, чем тирания одного или нескольких. Русская мысль находится в тяжелом плену. Общественное мнение парализовано, оно лишилось нравственного центра. Не звучит свободный, независимый, возвышающийся над борьбой интересов, над разъярением стихий голос национальной совести, национального разума, мысли-слова (логоса).

II

Много критикуют у нас тактику революционной демократии, призывают к единению и коалиции, но нравственно капитулируют перед той стихией, которая

порождает тиранию, которая насилует мысль и слово. Слишком уж все взваливают на большевиков, которые стали условной мишенью, в то время как зло не только в них и не только они губят свободу в России. Зло распространено шире и источники его глубже. Интеллигенция наша исповедовала рабское миросозерцание, она отрицала самые истоки свободы — духовную природу человека, богосыновство человека. Народ же слишком долго жил в рабстве и тьме. И самые священные права человека, оправданные его бесконечной духовной природой, оказались отданными во власть количественной человеческой массы, на растерзание толпы. Если судьбу свободы слова вручить утилитарным интересам и расчетам, то в нынешний день признают лишь права того слова, которое служит революционной демократии, но отвергнут и изнасилуют права слова, которое будет служить иным целям, более высоким и глубоким целям. На этой зыбкой почве лишь слова, льстящие интересам и инстинктам масс, получают безграничную свободу. Все же иные слова, звучащие из большей глубины, заподазриваются и насилуются. Отвратительный шантаж с обвинениями в контрреволюции ведет к тиранической расправе со свободой мысли и слова, с неприкосновенностью личности. Нужно наконец властно заявить, что истинная свобода слова в России предполагает возможность высказываться всем, даже тем, которые являются сторонниками монархии Если свобода слова будет дана исключительно сторонникам демократической республики, то она будет не большей, а меньшей, чем при старом режиме, — тогда была безграничная свобода для слов, произносимых в направлении противоположном. А в свободной России хотят ограничить свободу слова лишь одним направлением! Да и предполагалось, что Учредительное Собрание, т. е. суверенный народ, решит, быть ли в России

республиканскому или монархическому строю, и что, следовательно, самые разномыслящие слои могут к нему свободно готовиться. Но монархических убеждений никто у нас не смеет свободно высказывать, это было бы небезопасно, свобода и права таких людей не были бы гарантированы. И это есть нравственная ложь, порождающая тиранию. Республиканцы, достойные этого имени, должны были бы давать всем большую свободу, чем монархисты. Нужно лишить нравственного права говорить о свободе тех, которые признают свободу лишь для себя и для своих.

Самочинные рабочие и солдатские организации совершают уже полгода надругательство над правами человека, они живут отрицанием свободы. Нельзя отрицать не только права, но и обязанности рабочих организовываться для отстаивания своих насущных интересов и для увеличения своего социального значения. Но у нас советы с самого начала революции вступили на путь классовой диктатуры, своеобразной монархической диктатуры, и это превратилось в истребление свободы в России. Надругательство над свободой и достоинством слова достигло своего крайнего выражения, когда разыгралась корниловская трагедия. Сразу же тьма объяла русское общество, и никто не смел пикнуть. Печать была терроризована и вела себя без достаточного достоинства, она не решалась потребовать прежде всего выяснения правды и приняла условную правительственную ложь о «мятеже» генерала Корнилова. Начался сыск, и над Россией навис страшный призрак красного террора, самочинной расправы над подозреваемыми в сочувствии ген. Корнилову. Испуг охватил несчастное русское общество, испуг ещё больший, чем в самые страшные времена царизма. Испуг всегда бывает преувеличен, но он характерен для духовной атмосферы русской револю-

ции. В русском обществе началось нравственное угнетение. Со страхом шептались о провокации, породившей корниловскую трагедию. Права свободно защищать генерала Корнилова, военного героя, страстного патриота и несомненного демократа, не было дано. И лишь постепенно проникли в печать разоблачения, пролившие свет на эту темную и роковую историю. Но эти кошмарные дни окончательно обнаружили у нас отсутствие свободы слова, приниженность мысли, подавленность духа. Ход революции развил у нас трусость.

III

Нужно громко кричать о том, что в революционной России свободы слова, свободы печати, свободы мысли не существует, её ещё меньше, чем в старой, самодержавной России. Революционная демократическая общественность лучше читает в сердцах и требует большего единообразия в мыслях, чем дореволюционная, реакционная власть, слишком равнодушная ко всякой общественной мысли и неспособная в ней разобраться. Цензура революционной демократической общественности более всеобщая и всепроникающая, чем наша старая цензура. И нужно сказать, что цензура разбушевавшейся массы народной всегда страшнее, чем цензура правительственной власти, от которой многое ускользает. Когда сам народ посягает на свободу мысли и слова, посягательство это более страшное и гнетущее, чем посягательство правительственной власти, — от него некуда спастись. После революционного переворота пали цензурные оковы и уничтожена была даже необходимая во время войны военная цензура, но не было декларации прав свободы мысли и свободы слова, посягательства на которые есть

преступление против человека и Бога. Разнузданность и распущенность слова не есть свобода. Эта разнузданность и распущенность загубила у нас свободу слова. Свобода и достоинство слова предполагает дисциплину слова, внутреннюю аскетику. Право свободы слова предполагает обязанности по отношению к слову. Всякая свобода предполагает дисциплину и аскетику и от разнуздания всегда погибает. Те разнузданные оргии слова, которые за эти месяцы практиковались в революционно-социалистической печати, уготовляли истребление всякой свободы слова. Разнузданность, распущенность и произвол истребляют свободу, свобода требует сохранения достоинства в человеке, блюдения чистоты, самоограничения. Развратное обращение со словом губит достоинство слова и порабощает. В революционной печати происходят оргии словесного разврата. Революционная фразеология выродилась в самый настоящий разврат. Не разврат ли все эти лживые крики о «контрреволюции», не разврат ли все эти лживые обещания быстрого наступления социального рая, не разврат ли все слова о святости революции, о святости интернационала и т. п.? Для завоевания свободы слова необходимо бороться против этого словесного разврата.

Русские писатели, сознающие своё призвание, своё достоинство и свою ответственность перед родиной, должны были бы требовать провозглашения гарантии свободы мысли и слова. Но это требование может нравственно импонировать лишь в устах тех писателей, которые блюдут высшее достоинство слова и мысли, которые истину и правду ставят выше каких-либо интересов. В эти революционные месяцы как бы померкли достоинство и значение русской литературы и русской свободной мысли. Слишком многие русские писатели оказались придавленными уличными

криками о их «буржуазности», о «буржуазности» всех образованных, всех творцов культуры. У них не оказалось достаточной силы сопротивления перед разбушевавшейся стихией, они растерялись и сами начали произносить слова, не истекающие из глубины их существа. У слишком многих русских писателей не оказалось собственной идеи, которую они призваны вносить в жизнь народную, они ищут идеи у того самого народа, который находится во тьме и нуждается в свете. В России должно раздаться истинно свободное слово о том нравственном одичании и безобразии, до которого мы дошли, и слово это должно возвышаться над борьбой классов, групп и партий, борьбой за интересы и за власть, оно должно быть отражением Божественного Слова, на котором только и может быть обоснована святыня свободного слова и свободной мысли, ныне поруганная и раздавленная. Это не есть вопрос политики, это — вопрос народной этики, вопрос религиозной совести народа. Народная совесть и народный разум должны иметь центр. И таким центром могут быть лишь носители высшей духовной культуры, свободные от рабьих оргий. Мы приходим к неизбежности возродить духовные основы нашей жизни и искать внутренних источников свободы. Чисто внешний путь влечет нас к гибели и рабству. Мы не хотим больше никакого рабства, ни старого, ни нового. Революционное насилие над свободой мысли и слова по существу несет в себе семя контрреволюции, оно есть наследие старого мракобесия и не может быть терпимо в свободной стране.