«И в Духа Святаго, Господа, Животворящаго, Иже от Отца исходящаго, Иже со Отцем и Сыном спокланяема и сславима, глаголавшаго пророки».
В современном мире, утверждает статистика, быстрее всего растут те направления в христианстве, которые называются «харизматичными». «Харизма», «харисма» — от греческого «подарок». Подарок в данном случае — Дух Божий. Дух Божий дышит в каждом живом существе, да и не только в «живом» — потому что «живой» это очень условное определение, и твёрдой границы между «живым» и «не живым» объективно нет. Однако, одно дело — жить у кого-то, совсем другое — дать другому пожить у себя. История Церкви, история «христианства» — ещё до того, как появилось слово — начинается с того, что ученики, апостолы, видевшие, как видимое становится невидимым — Вознесение Христа — растерянные, не понимающие, что дальше делать, или понимающие, но не имеющие сил с места двинуться — эти ученики вдруг, не сходя с места, оказываются внутри Духа Божия.
Много позднее историк — евангелист Лука — сравнит это с пожаром. Словно каждый объят пламенем. Пламенеет.
Сегодня «харизматичность» чаще сравнивают не с жаром, а с теплом. Словно на человека накинули тёплое одеяло.
Люди по-разному описывают этот опыт. Лев Толстой, очевидно, именно этот опыт описывал как встречу с Богом, подобным мировому Океану, рядом с которым человек кажется маленьким. Того и гляди, утонешь, растворишься. Может быть, описание зависит от того, какое чувство у человека является главным в познании и в описании мира. Если слух, то Бога описывают как тишину. Абсолютную тишину. Если зрение, то Бога описывают как свет.
«Огонь» — образ, объединяющий все прочие. И свет, и звук, и жар. При этом образы образами, а именно под одеялом, в тишине, в свете, на берегу океана становится ясно, что Дух глубже тишины, света, бесконечности. Эта бесконечная глубина приходит — и не топит, а селит тебя в Себе, и не только меня, но и других. Так совершается освобождение.
Слово «Церковь» означает — если проследить этимологию — всего лишь «соединение», «единство». Тут та же идея, что в «религио», «синагога», «кагал», «койнония», «соборность». Современный человек — то есть, человек, помнящий о единении людей вокруг людоедов, о сплочении тоталитарном — побаивается любых разговоров о единстве. Вдруг растворишься!
Растворяешься. Но не как сахар в воде, а как окно в доме.
Соединение, тем более, единство в наши дни редко связывается с освобождением. Не только тоталитарные режимы любили говорить о единстве во имя освобождения. В обычной жизни тоже сплошь и рядом разговорами о единении прикрывают разнообразные формы манипуляции, от семейной, дружеской, до манипуляции чиновниками, государственными деятелями, политиками.
Если бы не любовь, единство стало бы ругательным словом. Как «инквизиция». Инквизиция ведь есть всего лишь латинское обозначения исследования. Впрочем, хотя от любви никто не отказывается, но от брака — всё чаще и чаще. Свобода отождествляется со свободой от всяких внешних форм, от того, что делается для других, ставит в зависимость от окружения ради каких-то плюсиков от этого окружения. Например, чтобы пустили в больницу к любимому человеку. Или в тюрьму.
Бог есть источник и любви, и освобождения. Вера освобождает от ненависти, любовь верует, что настоящая жизнь несовместима ни с господством, ни с подчинением. Вера в то, что одна из многих жертв ненависти, господства, трусости — Иисус — есть Сын Божий и Бог — создала странное учение о Боге как Троице. Странное, потому что ни в той религии, которая была религией Иисуса, Его учеников, всего древнего Израиля, ни в религии древней Греции, древней Сирии, Рима и других стран, где христианство развивалось, похожих представлений о Боге не было, а противоречие с верой в единственность Бога — невероятное. Мыслители IV столетия, которые создали учение о Троице, взяли сам термин из античной философии, сознательно и резко изменив его смысл.
Не случайно в христианстве есть направления, которые отвергают учение о Троице, потому что его нет в текстах раннего христианства. Оно не просто избыточно, оно противоречит тому, что эти текст говорят о едином Боге. Большинство христиан — католики, православные, протестанты, объединённые во Всемирный Совет Церквей, в Троицу веруют, но эта вера обычно чисто головная, не связанная прямо с любовью к Богу и людям. Текста догмата о Троице не знают, да он и не помогает Троицу понять, он сам нуждается в длинных комментариях. Что уж говорить, если в Символе веры Дух Святой не назван Богом — побоялись святые отцы, что их обвинят в многобожии.
Что же побуждало и побуждает не худших, а лучших верующих мыслителей говорить о Троице?
Опыт Бога и опыт Церкви. Опыт любви и освобождения. Нет этого опыта — нет и веры в Троицу, лишь слово «Троица». Бог — единство и свобода, Бог — любовь, которая может существовать без любимого, потому что в Троице — вот, любящие Друг Друга. Богу не нужны рабы и Бог никому не раб. Бог есть такая любовь, такая свобода, что всё, к чему Он прикасается, полны любви и свободы, и человек может не бояться других, а может соединяться с другими. Соединение — если оно в Боге — не убавляет, и прибавляет свободы и любви. Такова Церковь.
Такова в идеале или такова в реальности? А человек, каждый человек — человек в реальности или человек в идеале? Вместе с другими или в одиночестве?
Ответом является и жизнь каждого человека, и история человечества. Человечество недостойно самого себя, человечество бесчеловечно, но путь человечности возможен лишь с человечеством, хотя именно человечество — главное препятствие для человечности. А Бог — цель, помощь и утешение в те мгновения, когда нам кажется, что всё бесполезно, потому что не только Христос был распят, но и каждый человек бывает распят, беспомощен, умирает — но подымается, воскресает до смерти, до воскресения любовью Отца, верностью Сына, жизнью Святого Духа.