«Поутру, проходя мимо, увидели, что смоковница засохла до корня» (Мк. 11, 20).
Как и во многих других случаях, видно, что скорее Матфей перерабатывает рассказ Марка, чем наоборот (а Лука и вовсе вторичен). У Марка всё очень осмысленно: рассказ о смоковнице служит оправой для обличения Храма как бесплодной смоковницы. Получает свой смысл и фраза о том, что Иисус с учениками именно в позднее время покинул Иерусалим: «позднее», значит, затемно, так что они не видели, что произошло со смоковницей. В темноте только и видно, что контуры сучьев. Вот утром — ух ты!
Смоковница, конечно, ни в чём не виновата. Быть виноватым есть свойство человека, потому что только человек способен быть раньше, чем он может и должен быть. Раньше сделать нечто человечное, раньше: когда сам ещё не готов, когда не время, когда можно и нужно отложить добро на потом. И всё-таки сделать, опередив среду, бытие, сознание и всё-всё-всё.
Может быть, вернее всего определить человека как обезьяну, которая всё время торопится. «Спешите делать добро!» Делать добро раньше, чем будешь готов делать добро. Накорми голодного не тогда, когда всё приготовил, а когда тот голоден. Недоваренной кашей, недопечёной картошкой. Нет сил утешить плачущего, надо бы самому сперва отдохнуть — а всё-таки утешь, хотя бы пару слов скажи, а длинный монолог на после отпуска. Потому что зло работает с опережением, бьёт, когда мы не готовы, и плюёт, когда мы и так оплёваны — так и добро должно быть с упреждением, с опережением своей слабости. А иначе — не накопим сил, а засохнем. Застрянем в вечной подготовке. Что для смоковницы — чудо, для человека — норма, потому что человек звучит гордо, а надо не «гордо», а вовремя.
Сколько же в душе шрамов, где кожа уже мёртвая, потому что собрались было сделать добро, но подумали — ещё не моя смена, ещё можно подождать, поподготовиться… И всё — о-мерт-ве-ли. Тут мёртвое пятно, там мёртвое пятно, со стороны смотрят — а ведь пожалуй уже и не человек, а панцирь от черепахи… Мы всё надеемся подготовиться, а если припоздаем — что нам второй шанс дадут, а ведь вся наша — и, что ещё хуже, чужая — жизнь это и есть тот самый второй шанс.