Ко входуЯков Кротов. Богочеловвеческая историяПомощь
 

Лидия Бердяева

ПРОФЕССИЯ: ЖЕНА ФИЛОСОФА

К оглавлению


Дневники

Тетрадь первая

1934

Суббота, 20 окт<ября>

Ждали Ни к обеду. Он опоздал, т. к. был задержан процессиями похорон Пуанкарэ1. Рассказал, что в книжном магазине Vrin, где он всегда берет книги, вел беседу с V., и тот ему сказал: «Вот всегда так! Ругают духовенство, а умирают, и это духовенство их хоронит. Пуанкарэ был масон и к католичеству не имел отношения, но родные устроили ему эти похороны».

Ни: «Всюду одно и то же! Всюду ложь! Ты знаешь (обращается ко мне), в последнее время меня преследует эта мысль: ложь! Всюду ложь! И как трудно жить тому, кто это видит! Вот почему мне теперь так близок Толстой».

[Я: «Я думаю, что большинство людей живут и действуют вполне искренно, а лживы те, которые во имя своих интересов и целей прикрываются и религией, и политикой, и моралью».

Ни: «Но как трудно жить тому, кто слишком хорошо все это видит!»

Я: «Но я предпочитаю эту трудную жизнь всякой другой. Лучше быть зрячей, чем слепой или полуслепой».]

Встав из-за стола, Ни бежит по лестнице в кабинет. Я вхожу вслед за ним...

Ни: «Я сегодня еще ни разу не присел за стол и ничего не написал. Это такое мученье, так хочется скорее за письменный стол!»

[Я целую его в голову и ухожу. Через несколько минут к нему идет Фед. Ив. Либ2, наш милый, уютный Фед<ор> Ив<ано-вич>. Они о чем-то говорят, а затем Ф<едор> И<ванович> спускается вниз заниматься с Женей3 рус<ским> языком.]

Сегодня Ни показал мне биографию Желябова4 и прочитал то место, где Желябов задает вопрос о том, можно ли есть се-

27//28


ледку, не роскошь ли это. Там же описание его постели на рогоже и бревне.

[Я:] Вывернутая наизнанку христианская аскеза!

Пришел о. Стефан5, тихий, спокойный. Он занялся переплетом для заработка. Я рада, что он опять в Париже и есть около мамы6 хороший священник. К чаю приехала Нина Ивановна (княг<иня> Авалова7. С ней говорили о новых книгах. Она много и серьезно читает, несмотря на службу, ребенка. Одна из женщин [немногих] с подлинной жаждой знаний и духовного развития. Любит Блуа8, Розанова...

Вечером Ни должен был ехать на собрание9 с докладом Эренбурга о советских писателях, но собрание было отменено. Ходят слухи, будто младороссы10 готовят демонстрацию Эренбургу.

Воскресенье, 21 октября

Утром на обедне в St.-Germain. Чудесный орган. К 5-ти ч. у нас: проф<ессор> Heinemann, уволенный из Франкфур<тско-го> универ<ситета>, философ11, Г. П. Федотов12 и Фед. Ив. (проф. Lieb). Воскресенье «мужское», ни одной дамы! Говорят по-фр<анцузски> на темы главным образом философ<ские>. Пр<офессор> Heinemann недавно приехал из Германии и говорит о полном одичании страны, о невозможности печатать и издавать фил<ософские> книги. Гитлер, по его словам, язычник. На похоронах Гинденбурга13 он сказал: «Великий вождь ушел в страну Валгала14

Разговор очень оживленный. Ни шутит, острит, весел. На вопрос Heinemann'a, пишет ли он что-нибудь новое, Ни, смеясь: «Вот Шестов15 в прошлый раз сказал, что за лето ничего не писал, не читал и ни о чем не думал и от этого очень поправился, а вот я, если б мне прописали хотя бы неделю ничего не писать и не читать, то я бы стал буйным помешанным!»

Уже в передней Либ говорит Ни, что, по его мнению, Парацельс16 был предшественником Бердяева и Федорова...17

Чудная, теплая, лунная ночь...

Перед сном, как всегда, Ни приходит в мою комнату, садится [у постели] в большом кресле, и мы говорим о впечатлениях дня... Это часы, когда мы ведем самые интересные и интимные беседы и говорим друг другу все [самое важное]... «свое»... [Перед его уходом мы крестим друг друга с краткой мо

28//29

литвой.] Затем он идет к себе и еще работает, а я перед сном всегда читаю какую-нибудь книгу, а потом главу из Библии или Евангелия.

Сегодня, когда Ни пришел ко мне, я задала ему вопрос: проявляется ли воля Божья в зле? Так, когда убивают, можно ли сказать, что Бог участвует в этом факте тем, что Он не удерживает руку преступника? Я объясняю себе это так, что Бог не может этого сделать, т. к. Он не может нарушить свободу, в какой бы форме зла [или добра] эта свобода ни проявлялась.

[Ни соглашается со мной, но привносит мысль о тайно действующей силе, которая направляет все к благу.

Я: «Ты имеешь в виду Провидение?»]

Ни: «Если хочешь, но я боюсь так точно формулировать и определять то, что принадлежит тайне... Я нахожу, что теология слишком злоупотребляет этими определениями, не оставляя места для всего таинственного и этим рационализируя религию».

Я: «Я понимаю Провидение или Промысел Божий так: это план Божий, начертанный Им о мире и осуществляемый через все события и факты и мировой жизни, и жизни каждого отдельного человека. Итак, если совершается зло, факт зла, напр<имер>, убийство, то Бог, допуская этот факт, направляет все его последствия к благу, как отдельной души, так и мировой жизни. И если это не удается в том или ином случае, то вина должна падать не на Бога и Его Волю, а на тех, кто этой воле или этому плану Бога противится...»

Ни: «[Ты права, но] Я настаиваю на тайне, кот<орая> лежит в глубине всего совершающегося, и боюсь слишком большой рационализации этой тайны...»

Сегодня получена хвалебная статья о Ни в кат<олическом> журнале «CitéChrétienne*» одного рус<ского> католика18. Это первый русский, кот<орый> так пишет о Ни. Другие или ругали (в России), или молчат (здесь). Не знаю, что хуже.

Понедельник, 22 окт<ября>

За завтраком говорим о «салонности» современной фр<анцузской> литературы. Нет подлинной глубины. Все на поверхности... Изящно, остро, тонко и... пусто... За кофе появляется Фед<ор> Ив<анович>, приносит том Рильке, и мы долго говорим о нем, о его любви к России.

* «Христианский город» (фр.).

29//30

Ни до вечера занимался с M-me Вильде19, исправляя ее перевод его книги «Я и мир объектов». «Как трудно переводить на фр<анцузский>, — говорит он. — Я никогда еще так ясно не понимал, насколько французы отравлены картезианством... Французская школа вытравляет душу. Все рационализировано, нет места для интуиции!»

Г-жа В<ильде> (русская по матери, но фр<анцуженка> по отцу, по воспитанию) не может понять самых простых выражений, выходящих за пределы точных определений и формул. Для нее это допустимо лишь в поэзии, а в философии нет места хотя бы такому выражению, как «образы души». «Это imagination*», — говорит она...

Сегодня являлся архитектор осматривать трещину в потолке нашей столовой. Оказывается, нужен серьезный ремонт, т. к. осела стена пристройки к дому. К счастью, ремонт будет лишь снаружи.

Был Ф<едор> Ив<анович>, и мы решили на днях ехать вместе с ним смотреть «Грозу» Островского20. Фильм, сделанный в России и, говорят, очень хороший... Оказалось нечто безвкусно-грубое, карикатура, да еще плохая.

Вечером читаем вслух «Войну и мир». Ни очень любит эти чтения... Я рада, что придумала приятный способ, отвлекающий его от постоянной работы. Он отдыхает, слушая любимых русских авторов. За эти полгода мы уже много перечитали в свободные вечера...

Перед сном говорили о философии. Я говорю, что философия есть постижение смысла жизни.

Ни: «А религия есть жизнь в этом смысле».

Затем перешли к Парацельсу, у кот<орого> много общего со взглядами Ни на человека.

Я: «Кто влиял на Парацельса?»

Ни: «Он вполне оригинален, и трудно найти источники его философии».

Вторник, 23 окт<ября>

Утром за кофе говорили об одном знакомом, делающем карьеру политика, очень тщеславном...

Ни: «Как я ненавижу карьеристов! Помню, мальчиком лет

* Воображение, фантазия (фр.).

30//31

12-ти, когда мне сказали, что какой-то митрополит получил орден Андрея Первозванного, я пришел в ярость, топал ногами...»

Уезжала в Париж по делам, а Ни — платить бесконечные налоги.

Вечером чтение «Войны и мира».

Среда, 24 окт<ября>

После завтрака пришел Ф <едор> Ив <анович>(Либ) и рассказал о собрании, устроенном коммунистами под предс<едательством> Жида, Мальро, Кутюрье и Эренбурга21. Тема о совет<ских> писателях. Было, по его словам, 10 т<ысяч> (!), масса молодежи...

Была Эли (Беленсон)22. С ней много говорили о работе среди евреев. Она мечтает посвятить себя этой работе. Пишет большую статью. Оба ее друга готовятся быть священниками и работать [главным] образом для [обращения] евреев. Эли стала христианкой, пережив тяжелую болезнь... Теперь она живет в большой бедности, но духовно тверда и очень просветленно переносит тяжелую жизнь.

Четверг, 25 окт<ября>

Встаю в 6 ч. и еду на обедню в St.-Médard и на исповедь... Вернувшись, застаю у нас Евгения Раппа (бывший муж моей сестры)23. Странно встречаться раз в полгода с человеком, кот<орый> жил с нами многие годы, с кот<орым> связано так много воспоминаний. А теперь это один из визитеров. Приезжает на своем автомобиле, посидит у мамы с полчаса, поболтает, пошутит и обратно. [Женат на француженке (очень типичной даме), имеет 3 дочерей, богат, социалист, но] по природе настоящий русский помещик...

Ни уехал к доктору, рекомендованному Шестовым. В последнее время он неважно себя чувствует, и я боюсь за наступающий сезон с лекциями, собраниями...

Зайдя в кухню, вижу Александра Викторовича (Каравадин). Спрашиваю: «Отчего опоздали к обеду?» — «Не мог расстаться с лесом. Такая красота. Знаете, осенняя красота напоминает мне прекрасные лица умирающих». — «А вы разве видели таких?» — «Как же! Многих! Конечно, больше мужиков. Они умирают иначе, чем другие. Вот, напр<имер>, моя кормилица, крестьянка. Позвала меня проститься... Я, конеч

31//32

но, бросился бежать. Застаю ее такой спокойной, просветленной, будто ничего не происходит! Обняла меня, поцеловала... и отошла». На глазах у А<лександра> В<икторовича> слезы... Этот А<лександр> В<икторович> один из редких типов подлинных русских людей. Их уже немного. Был очень богат, почти всю жизнь провел в путешествиях, объездил всю землю... Революция застала его на Корсике и сделала нищим. Он с собакой (с кот<орой> никогда не расстается) перебрался во Францию, жил несколько лет у брата. Брат умер, и А<лек-сандр> В<икторович> очутился буквально на улице. Случайная встреча с нами, и он вот уже 6 лет как существует тем, что питается у нас [и кое-что зарабатывает, помогая по хозяйству] Пишет рассказы и мог бы писать хорошо, но некультурен и дико ленив. Причем ленив «из принципа». Труд ненавидит. Очень сентиментален, старомоден, но трогателен какой-то своей самобытностью, чем-то «своим», ни на кого не похожим.

Он так слился с нашим домом, что мне трудно уже представить себе наш особняк без старомодной фигуры А<лександра> В<икторовича> и его черного пса... Обломок старой России, ценный своей художественной законченностью. Мы очень к нему привыкли, делаем для него, что возможно, но подчас он бывает несносен упрямством и ленью, возведенной в принцип.

Жду с нетерпением прихода [моего] Ни. Что-то скажет доктор? Его здоровье в последнее время меня [так] тревожит. Ведь почти все лето он и лечился, и отдыхал, а поправился плохо... Несмотря на такое здоровье, он работает непосильно, чтоб сводить концы с концами в это трудное время... Живем мы очень экономно, ничего лишнего себе не позволяем. Часто Ни говорит: «Мы живем, как в монастыре. Никаких развлечений, визитов, поездок (кроме необходимого лечения). К нам приходят, а мы — никуда». И несмотря на такую жизнь, денег едва хватает... Ни очень заботлив, [так] старается окружить нас возможными удобствами и мучится, если [мне] нельзя ехать лечиться или провести лето у моря или в деревне... Я так избалована его любовью, его необычайным отношением к себе. И часто кажется мне, что я мало ценю такое отношение, близость такой души, как [мой] Ни... Сейчас эта мысль так остро встала предо мной, и мне так больно, и я так хочу сделать все, все,

32//33


чтоб [моему] Ни было хорошо... «Ты у меня одна», — слышу его голос... Знаю это, всегда знала и знаю, а все же иногда мало ценю, мало осознаю (как сейчас) всю значительность и ценность этих слов... Избалованные дети всегда эгоистичны. Вот и я сознаю сейчас с особенной остротой эту свою избалованность и обвиняю себя в эгоизме — правда, часто бессознательном. А Ни в сущности так мало нужно. Я редко видела человека столь скромного, скажу даже — аскетически скромного в своих потребностях. Он не терпит роскоши, очень аккуратен и экономен. Ничего лишнего себе не позволяет...

[Наши вкусы в этом сходятся,] и говорю я об избалованности не в смысле комфорта, а самого главного: его заботы, внимания и к внутренней и к внешней жизни моей... [Боже! Как возблагодарить мне Тебя за то, что Ты дал мне в лице моего Ни.] В Ни я нашла то, чего, мне казалось, в жизни найти нельзя... Широкий и свободный ум, глубину и какую-то детскую чистую и правдивую душу. Весь он — устремление ввысь и вдаль, его дух не знает покоя, все его творчество — бурный поток, несущий его вперед и вперед. Недавно он сказал мне: «Мне кажется иногда, когда я думаю о себе, что я человек, бросившийся с корабля в бурные волны океана и с огромными усилиями плывущий к берегу».

«Но ты не один, Ни, — говорю я. — Ты — с Христом».

«Да, конечно, но я христианин, бросившийся в мир, чтобы решать проблемы, связанные с миром, его судьбой...»

Ни очень одинок. Единственный человек, с кот<орым> он сохраняет дружеские отношения еще с киевского периода жизни, это — Л. И. Шестов. Несмотря на различие взглядов, они очень ценят друг друга, любят беседовать и много спорят при встрече... С остальными у него — знакомства или полная отчужденность…

О «себе», о «своем» более глубоком, интимном и он, и я говорим только друг другу. И это с первого же дня встречи...

Пятница, 26 окт<ября>

Мы давно собирались посмотреть советский фильм «Гроза» по Островскому. Наконец, сегодня решили ехать. К нам присоединился Фед. Ив. Либ (помешанный на России и всем русском)... В чудесный осенний день проехали весь Париж, такой красивый, серо-пепельный и будто затихший под нежным дыханием осени. И как бы вразрез с этим впечатлением пе

33//34

ред нами, в фильме, пронеслись картины такого дикого варварства, грубости и цинизма, что вернулись мы подавленные и мрачные... Если фильм имел целью пропаганду, то эта пропаганда достигла только одного: возмутить душу каждого хоть сколько-нибудь культурного человека против России и русских... И я думала: мы покинули Россию уже 12 лет. Какой бы показалась нам она теперь, если б мы вернулись? Не такой же ли, как этот фильм? Ведь эти годы не подняли, а опустили духовный и культурный уровень народа. Пусть он стал сознательнее в смысле отстаивания своих политических прав, но духовные основы его окончательно расшатаны, вера убита, нравы огрубели. И мы увидели бы перед собой нечто столь чужое и чуждое, что с тоской оглянулись бы назад, на «гнилую» Европу...

Суббота, 27 окт<ября>

Ни, [бедный,] чувствует себя нехорошо. Доктор нашел у него болезнь желудка. На днях будет рентгенизировать его.

После обеда ходила к столяру заказать полки для книг Ни. Столяра не было дома, если домом можно назвать деревянную лачугу, заваленную хламом, с завалившимся забором. Так живет большинство людей в этой прекрасной, свободной Франции, да и всюду... Республика, монархия, коммунизм — а богатые и бедные все те же. И так будет до тех пор, пока люди не поставят духовные ценности выше материальных. Но будет ли это когда-нибудь? Христос спрашивает: «Найду ли веру на Земле?24» А что такое вера, как не наивысшая духовная ценность? И если она исчезнет, то что же останется? Голые аппетиты и инстинкты, и борьба: кто кого сильнее.

За чаем Ни говорит: «Я всегда очень любил хлеб и шоколад, и вот теперь мне это запрещено».

Я: «Значит, это твоя аскеза».

Я думаю, что настоящая аскеза — это та, которую Сам Бог назначает нам, а не мы ее выдумываем для себя... Каждый из нас всегда чего-нибудь хочет, и Бог именно этого нас иногда

34//35

лишает, как мудрый воспитатель. Так любящий отец лишает ребенка лакомств... А вот святые ничего не хотят, кроме того, чего хочет Бог, и потому Бог дает им все самое ценное и важное для них.

Воскресенье, 28 окт<ября>

Утром я на обедне в St.-Germain. Оттуда захожу пить кофе в кафе Flore и пешком иду до B<oulevar>d Montparnasse, где сажусь на 89 и еду домой (обычный мой маршрут по воскресеньям). Очень люблю я церковь St.-Germain. Снаружи совсем деревенская, а внутри строгая и простая. Чудесный органист Андре Маршаль (слепой)...

К чаю (5 ч.) у нас М-me Лотт (жена проф<ессора> истории Сорбонны), женщина весьма ученая, живая, она — русская, но фран<цузской> культуры, давно живущая во Франции. Затем Р. Г. Осоргина25, Ф. И. Либ и П. К. Иванов26. Ни оживляется, как всегда в обществе. Говорят на самые различные темы: о еврейском вопросе, о фашизме, и гонениях на Церковь в Германии и пр.пр.

Понед<ельник>, 29 окт<ября>

Скучная поездка в Префектуру за carte d'identité*. Стоя там в очереди, думала: «Для чего все это? Как люди усложнили свою жизнь какими-то ненужными формальностями, какими-то "проволочными заграждениями" друг против друга и против всех». Но с удовольствием проехала Париж с загорающимися в сумерках фонарями и оживленным бульваром St.-Michel, где много лет тому назад я и сестра жили в одном фр<анцузском> пансионе и ходили на лекции в École des hautes études sociales**.

Вечером, читая вслух «Войну и мир», обратила внимание на то место, где Толстой говорит о вреде плодов с дерева познания. Покажу это место Л. Шестову. Это — его тема.

Втор<ник>, 30 окт<ября> 34

Первая лекция Ни по истории русской мысли27. Слушателей много, но состав какой-то неопределенный. Несмотря на нездоровье и усталость, Ни читал хорошо, оживленно. Нездо-

* Удостоверением личности (фр.). ** Высшая школа общественных наук (фр.).

35//36

ровье никогда не мешает ему писать, читать. Иногда даже с высокой температурой и головной болью он все же работает или у стола, или даже в постели...

Среда, 31 окт<ября> 34

Вечером была М. А. Каллаш28. Говорили о предчувствиях смерти, несчастий. Она рассказала о своем отце, кот<орый> за несколько лет до смерти заказал столяру сделать гроб по «своему вкусу» и до последней минуты относился к смерти совершенно спокойно, как к чему-то очень естественному.

Я ушла спать раньше обычного, т.к. чувствовала себя нездоровой. Лежа в постели в моей уютной, синей комнате, теплой и светлой, я остро представила себе тех многих, кот<орые> в этот вечер ночуют где-нибудь в сырых подвалах или под мостами Сены... И такая жалость вдруг пронзила меня, так захотелось всех, всех собрать, отогреть, накормить, успокоить... И так стыдно было, что у меня есть и тепло, и свет, и эта комната, и постель...

Четверг, 1 ноября (День Всех Святых)

Яркий солнечный день... Из окон вижу женщин, детей и мужчин, несущих снопы пестрых цветов на кладбище. День соединения земли и неба, общения ушедших с остающимися... Думаю, если б люди больше думали о смерти, то жизнь была бы выше и чище.

За завтраком Ни говорит о характерном отношении русских к философии: «Когда русский скажет: "Это философия", то для него это значит нечто не вполне серьезное, особенного значения не имеющее. Вот почему мне так трудно общение с русскими и так легко с иностранцами. Они особенно ценят интеллектуальность человека и ставят ее выше эмоционального».

Я: «Помню, как-то давно еще я сказала о России, что она душевна, но не духовна».

Ни: «Это верно, но лишь отчасти».

Я: «Я не отрицаю в ней духовности, но говорю о преобладании душевного».

Ни: «Это верно».

Затем разговор перешел на тему о творческом процессе. Говорили об одном знакомом писателе, кот<орый> в период пи-

36//37

санья так погружается в этот процесс, что он им окончательно завладевает и заставляет забывать все окружающее...

Ни: «У меня совершенно иначе. Я всюду: в лесу, в кино — продолжаю внутреннюю работу, связанную с моим творчеством. Работа эта во мне никогда не прекращается, и часто самые важные мысли приходят мне в голову совершенно независимо ни от каких внешних условий. Вся моя природа как бы всегда погружена в разрешение мировых вопросов».

Странная встреча! К чаю приехали к нам Натали (Секерина) и с ней Евгения Паскаль29 (жена Пьера — бывшего коммуниста) [и Марта Паскаль30. С Мартой я должна была познакомиться уже давно. Она приглашала к себе меня и Н.А. и давно хотела познакомиться. Но мы к ней не поехали, что-то помешало, да мы и вообще часто уклоняемся от новых знакомств, слишком много и так людей вокруг нас. Но на этот раз, видимо, это знакомство должно было устроиться, и Марта П<аскаль> сама приехала.] И вот из разговора с ней я узнала нечто, весьма меня удивившее. Оказывается, что она (очень деятельная католичка) посещает в Clamar’e новую общину, всего год как основанную, что во главе этой общины — священник, который на собраниях общины читает книги Н.А. для изучения современных проблем и, главным образом, коммунизма. Марта П<аскаль> рассказала мне многое об этой общине, и дух ее показался мне таким непохожим на все, что я знаю до сих пор, таким новым, нужным, что я слушала ее с большим интересом. Марта П<аскаль> хочет познакомить меня с abbé (фамилию не помню) и попросить разрешения и меня повести на чтения в этой общине.

2 ноября 34 (jour des morts)*

У обедни в St.-Médard. Оттуда к о. Ав<густину>31. Он — в жарко натопленной комнате, с насморком. Говорили вначале о смерти, о том, как умирают. У него теперь есть одна умирающая (терциарка)32. Она всегда была очень благочестивой, особенно чтила все dévotions, pèlerinages, chapelets**, а теперь перед лицом смерти — кощунствует, проклинает Бога за то, что Он не дает ей жить. Очевидно, что благочестие, основанное на dévotions, не делает самого главного — не возвышает над земным и мир иной не делает более близким... Еще гово-

* День поминовения усопших (фр.).

** Религиозные обряды, паломничества, молитвенные четки (фр.).

37//38

рили о Лейбнице33 и о Декарте34. О. Ав<густин> дал мне новую тему для работы: о предопределении (по Св. Писанию).

Вечером чтение «Войны и мира». Главы о смерти Андрея — самые глубокие из всего, написанного Толстым.

Суббота, 3 ноября 34

Днем Ни был в лечебнице для рентгенизации. Вернулся и говорит: «Мне казалось, будто я в аду. Какие-то синие очки, нечто вроде эшафота...»

После завтрака пришли Либ с женой35 и о. Стефан (священник). Либ засел у Ни, рассматривая книги в его библиотеке (он помешан на книгах и тратит все свои деньги на библиографические редкости, главным образом — русские). О. Стефан принес показать свой переплет. Он этим зарабатывает.

За обедом Ни говорит о довольно грубом обращении персонала (скорее женского) в больнице, где он сегодня был. «Это с тобой так, а что же с бедняками, кот<орые> там лечатся?»

Ни: «Да, жизнь — жестокая вещь!»

Я: «Какого еще чистилища нужно, когда эта жизнь и сама по себе достаточна, чтоб, как огнем, очистить людей. К чему и кому нужны эти запугиванья? Неужели пытками, муками можно сделать кого-нибудь лучше? Я думаю, наоборот. В этих запугиваньях чувствуется какой-то садизм».

Ни: «И мазохизм. То и другое. В книге "Назначение человека" я писал об этом».

Я: «Верю, что люди после смерти проходят разные планы, прежде чем достигнуть Царства Отца (ведь сказано, что "у Бога обителей много"). Каждая душа проходит эти обители. Но "обители эти" не есть ни чистилище, ни ад, а лишь более высокие и более низкие духовные планы; для каждой души — разные. Я не верю в перевоплощения здесь, на этой земле. Земной план есть лишь один из многих, куда души приходят из других и уходят в другие, более или менее высокие, но в том же теле (лишь более или менее одухотворенном). И это потому, что тело не есть нечто случайное, подобно одежде; [тело есть выражение души и духа, есть оформление духа.] Тело так или иначе оформляется духом через душу, а так как дух — един, то и тело, т. е. форма — едина, но лишь более или менее духовна».

38//39

Воскресенье, 4 ноября 34

Первый холодно-осенний день с дождем и туманной сыростью. Была у обедни в St.-Germain. Чудесный орган и плохая, слащавая проповедь. В газетах речь Думерга36(по радио), попытка спасти тонущий корабль парламентаризма.

[За завтраком говорили о статье.] Ни читал статью Ф. Степуна об А. Белом37. «Эта статья написана в очень лирических тонах. Я так не пишу. Во мне нет лиризма. Если есть, то лиризм философский. Степун восхищается и А. Белым, и всей эпохой символистов, видит в ней вершину, расцвет русской культуры (Розанов, Блок, Вяч. Ив<анов>38. А я отношусь к ней более критически, несмотря на то, что был ближе к ней и более с ней связан».

Я: «Именно потому, что ты слишком близко знал эту среду, [ты и относишься к ней более критически.] В твоей природе вообще преобладает такое отношение. Ты видишь лучше все отрицательное».

Ни: «И тем не менее я все же признаю всю значительность этого периода русской культуры [и ее представителей ставлю выше современных, напр<имер>, французских, хотя бы в лице Поля Валери; Клоделя39, Жида и пр.».

Я: «Те, во всяком случае, более оригинальны, каждый по-своему».]

К чаю приходит Генриетта Паскаль40. Как всегда, оживленная, полная новых начинаний (часто весьма — увы! — фантастических). За ней Ф. И. Либ. К 8 ч. все уходят на заседание Рел<игиозно-> фил<ософской> академии, где Ни будет говорить на тему «Христианство и война». Я не иду, т. к. сегодня была уже в Париже и к вечеру устала... Остаюсь одна. Мама внизу вяжет, читает вечерние молитвы... В доме и вокруг тишина. Я люблю эти тихие вечера. Замечаю, что в тишине душа как бы расширяется, а в шуме — съеживается, как резиновый мячик.

Около 12ч. ночи Ни и сестра возвращаются с собрания. Ни, как всегда, входит в мою комнату поделиться впечатлениями. На этот раз вид у него какой-то взволнованный. «Ну что? Удачное было собрание?» — «Вот Женя тебе пусть расскажет!» Входит сестра и рассказывает мне о том, что было. Оказывается, Ни говорил с таким негодованием против христиан, оправ-

39//40

дывающих и зовущих на войну, что под конец речи несколько раз стукнул кулаком по столу и кричал: «Это не христиане, а антихристы; всех их надо отлучить от Церкви!» Впечатление было настолько сильное, что многие плакали, но за Ни сестра боялась, в таком нервном возбуждении он был. Хорошо, что сестра была с ним. Она старалась на обратном пути его всячески успокаивать... [Мой хороший Ни!] Ни всю свою жизнь [борется,] идет против течений, не вступая ни в какие компромиссы, и тяжесть такой борьбы делается для него все более непосильной. Но он не из тех, кто смиряется и склоняется перед [злом и неправдой]. Он из тех, которые на поле битвы гибнут, но не сдаются!

Понед<ельник>, 5 ноября

Ни очень плохо провел ночь — почти не спал. Утром у него сильная головная боль... Пришел (за кофе) Ф.Т. Пьянов41, обеспокоенный здоровьем Ни после вчерашнего его выступления. Ф. Т. П<ьянов> очень расположен к Ни и очень о нем всегда заботится... За кофе говорили о вчерашнем заседании. И у него, как и у сестры, впечатление чего-то очень значительного. К сожалению, те, кот<орые> были на собрании, — не враги, а сочувствующие, а бой направлен был на врагов... Говорили все, и Федотов, и от. Жилэ42, и Вышеславцев43 [очень хорошо, дополняя и развивая основные мысли Ни].

Несмотря на нездоровье, Ни несколько часов работал с М-me Вильде над проверкой перевода. За чаем М-me В<ильде> говорила, что ее отец, заслуженный проф<ессор> Сорбонны, возмущается низким уровнем культуры студентов по сравнению с прежними.

И я говорю Ни: «Вот видишь, а ты так возмущаешься русскими! Очевидно, это общее явление. Хотя бы, напр<имер>, в Германии. Чего же ждать от злополучных русских, забитых нуждой! И часто при всем желании не имеющих ни времени, ни средств для учения и чтения».

Хозяйство и заботы о двух часто болеющих мамы (ей уже 85 лет) и Ни отнимают много времени у сестры и у меня. Мы с ней разделили функции: она ведет хозяйство, я — горничная и секретарь у Ни. Прислуги нет, кроме старого А<лександра> В<икторовича>, который иногда помогает, [за плату, конечно,

40//41

убирать комнаты à fond]*. В доме нашем 6 комнат, и так как и я, и сестра любим порядок и чистоту и очень ценим [во всем] эстетику быта, то времени для себя остается немного. Материально кое-как концы с концами сводим, но на лишнее (поездки, театр, концерты) уже не хватает. Ни говорит: «Меня переводят на все уже языки, мои книги расходятся, а на жизнь самую скромную нам не хватает». Мы не могли бы даже удержать наш дом в Clamar’e, если б хозяева в этом году не сбавили цену, т. к. они очень дорожат нами как аккуратными плательщиками. Дом наш 5 лет тому назад был в полном запустении. Мы привели его в порядок, сад наполнили цветами и фруктами. Ни часто говорит: «Мы живем совсем по-монастырски». У нас собираются по воскресеньям, мы же нигде не бываем, кроме, изредка, на собраниях или лекциях. Ни любит бывать иногда в кламарском кино, говорит, что это его отдых от занятий. В Париже не любит ни кафе, ни кино, ни театров. «А кто такая эта Мистэнгет?44 — как-то спросил он, читая газету. — Ты знаешь, я никогда не был в Opera» и т. п. Я редко встречала человека с такими скромными потребностями. Он ненавидит роскошь, вещи покупает недорогие, но благодаря врожденному вкусу имеет всегда вид хорошо одетого. Аккуратен до педантичности во всем — и в делах, и в ежедневной жизни...

Сегодня по поводу одного ужасного случая: сумасшедший на религиозной почве задушил любимую мать, думая, что в нее вселился дьявол.

Ни: «У нас теперь всюду слишком злоупотребляют этим словом. Всюду видят дьявола, и это порождает такие явления у людей нервно-слабых и впечатлительных, особенно на религиозной почве».

Я: «Но ведь в Евангелии дьявол упоминается очень часто. Разве это случайно? И не прав ли Блуа, сказав: "В XX веке дьявол одержал самую большую победу тем, что его стали отрицать, не верить в его существование"».

Ни: «А я нахожу, что теперь им слишком злоупотребляют и видят даже там, где его нет, где вина в самом человеке».

Был интересный разговор с сестрой [о старости]. Моя сес-

* Основательно (фр.).

41//42

тра умная, тонкая и говорить с ней приятно. Но она часто спорит, и тогда я умолкаю, т. к. спор меня утомляет и оставляет пустоту. Сегодняшний разговор был беседой на тему старости. Сестра говорит: «Старость — совсем не то, что [часто] о ней думают. Старость — не отдых, не покой, а последнее испытание наших духовных сил перед концом. Вот почему к старости нужно готовиться, собирая в себе внутренние силы для этого испытания. Физические силы слабеют, но душевная и духовная энергия остается, и если энергия эта не направлена на высшее, то получается тот, увы!, нередкий тип несносных стариков и старух, кот<орые> портят жизнь и себе, и другим».

Вечером лекция Ни («Чаадаев и славяноф<илы>»). Народу много (около 100 ч<еловек>). Читал очень живо первую половину (1 ч.), а второй, видимо, был утомлен.

Среда, 7 ноября

Утром приехали Ирина Павловна (Irène de Russié)45 и Montbrison46, большие друзья Ни. Они оба переводят книгу Ни «Назначение человека» на фр<анцузский>.

[В 4 ч. я уехала в Париж к Рахили (Осоргиной). Видела ее новую квартиру, очень уютную, маленькую. Р<ахиль> все еще без места и очень этим подавлена. Мы много говорили. Я ее старалась ободрить.] Вернулась я к обеду и узнала о результате визита Ни к доктору. Слава Богу, ничего серьезного не нашел (рентгенизация не показала), но прописал свой режим, отменив прежний и выругав докторов, лечивших Ни раньше. Обычная история!

По дороге от Р<ахили> в метро я чувствовала особенно подавленное настроение Парижа. Все угрюмо молчат, никакого оживления, обычного в эти часы, ни шуток, ни смеха... Как перед грозой!

Четверг, 8 ноября

Кажется, гроза приближается. Выйдя после завтрака, купила газету. В заголовке крупными буквами: «Отставка кабинета Думерга». Захожу в булочную. Хозяйка булочной в ужасе: «Est-ce possible? Que-ce qui arrivera? Ou allons-nous?»* Да, трудно предвидеть, что [теперь] будет. Неужели нам, русским, придется и здесь переживать ужасы анархии и бесправия?

* «Возможно ли это? Что же будет? Куда мы идем?» (фр.).

42//43

Либ подарил мне недавно вышедшую книгу писем Рильке (на фр<анцузском> яз<ыке>), и вчера, читая ее, я была поражена его видением Парижа... Он чувствует этот город каким-то обреченным, несмотря на весь его внешний блеск, роскошь и очарование. Этот же Либ сказал нам вчера: «Я думаю, что все мы будем задушены газами». «Почему?» — спросила я. «Я только что получил письмо из Германии, где пишут, что вся она лихорадочно занята только одним: удушливыми газами и бомбами».

Что ж? Я нисколько этому не удивлюсь. Разве мир сейчас не превратился в дом для буйных помешанных?

Пятница, 9 ноября 1934

Утром читаем о падении кабинета Думерга и новом кабинете Фландэна...47 Игра в бирюльки продолжается...

У Ни был сегодня один француз. По его мнению, еще один-два кабинета, и начнутся уличные беспорядки. А дальше? Никто ничего не знает... Люди устали и хотят только одного: покоя, но покой может дать только Тот, Кого они забывают все больше и больше...

Ни сказал сегодня: «Люди не ищут и не интересуются больше истиной». Это верно. Наукой, политикой, экономикой, искусством, а смысла жизни, без которого и то, и другое, и третье бессмысленно, — не ищут. Похоже на то, как если бы они с завязанными глазами бегали по комнатам, ощупывая вещи и не зная, что с ними делать.

Вечером были в кино. Шла пьеса о войне с Германией. Шпионаж, газовые атаки, взрывы... Не веришь, что это было, было еще так недавно, и вообще, что это может быть... и — страшно написать — будет.

Суббота, , 10 нюбря 19-34

Была в госпитале «Salpetriere», навещала моего больного. Из тех, кот<орые> были у меня до сих пор, т. е. за эти 5 лет, троих уже нет в живых (все были туберкулезные); этот — нервно-больной, интеллигентный человек лет 40. Окончил Мос<ковский> Унив<ерситет>, юрист. Прошел поистине тернистый путь: 2 войны, затем — работа на фабрике, полуголод... Лежит уже четыре года, не вставая. Полное одиночество, ни родных, ни друзей...

43//44

Самое кошмарное впечатление от этой больницы — женщины, бродящие по аллеям. Такие лица и фигуры я видела лишь на картинах Гойи... Особенно страшны они на фоне цветов, зелени и яркого, почти весеннего солнца, как, напр<имер>, сегодня...

[Неожиданное появление св<ященника> Георгия Цебрикова 48. Почти год мы его не видели и не знали, где он и что с ним... Приехал из Вены после бурного столкновения с иерархической властью... Сейчас — без средств, почти на улице. Весь вечер говорил о том, что он пережил за это время, не желая идти по пути компромиссов и приспособлений на религиозной почве. Это душа мятежная, бурная, из тех, кот<орые> в бореньях и муках прокладывают себе путь в мире сем. Это не чиновник, как большинство, а солдат Христов.]

Воскресенье, 11 ноября 1934

Утром, просматривая газеты, Ни говорит: «Ложь! Все ложь! Ты знаешь, эта мысль меня преследует... Я напишу статью на тему о лжи... В этой статье я разовью мысль о том, что вся жизнь этого мира основана на лжи, есть как бы кристаллизованная ложь... И если б кристалл этой лжи вдруг растворился, то мир перестал бы существовать». С этими словами Ни уходит на почту и, вернувшись, говорит: «Статья уже вполне закончена во мне, остается только написать» 49.

За завтраком Ни говорит: «Я разбирал письма и очень устал, а от писанья не устаю. И это потому, думаю, что процесс писанья у меня не сознательный, а бессознательный. Источник его в бессознательном... Современная психология подтверждает мою мысль, говоря, что источник бессознательного никогда не иссякает...»

Затем, не помню по какому поводу, разговор перешел на огромное значение спорта, парадов и манифестаций в современной жизни. Я высказала мысль о том, что правительства очень хитро поощряют это, чтобы отвлекать массы от иных выявлений своих страстей, им мало выгодных.

Ни: «Русское самодержавие было так глупо в этом отношении, что вместо того, чтобы давать выход накопляющейся энергии, оно душило ее и этим направляло по руслу революций, бунта, восстаний».

44//45

К 5 ч. у нас собираются, как обычно по воскресеньям. Первым пришел милый Л. И. Шестов, затем Gabriel Marcel 50, приехали из Медона Раиса Маритэн 51 с сестрой Верой (Жак — в Канаде), Марина Цветаева 52, Елена Извольская 53, Карпов 54, г-жа Гавронская (адвокат) и молодой голландец (с письмом и рекоменд<ациями> от А. Ремизова 55). Вечер прошел в оживленной беседе. М. Цветаева читала стихи. Р. Маритэн рассмешила нас, сказав, что она теперь la femme du marin*, т. к. часто ездит морем.

Понед<ельник>, 12 ноября 1934

Ни утром получил каталог антикварных книг. Это день, которого он ждет с волнением. Просмотрев каталог и отметив все более интересное, он собирает книги, ему уже ненужные, чтоб менять с доплатой на другие. Возвращается сегодня с торжеством — выменял на редкое издание St. Martin 56. Радуется как ребенок... Как много в нем детского! И мама, и сестра нездоровы... Погода туманная, дождь...

Вторник, 13 ноября

Мама плохо переносит не болезни, а старость. У нее очень молодая душа, она слишком полна интереса к жизни, она боится умереть... По поводу этого отношения мамы к смерти мы опять говорили с сестрой о старости. Она сказала: «Есть две старости: темная и светлая. В темной концентрируются, как в фокусе, все отрицательные свойства человека. И это запечатлевается и на лицах. Все греховное как резцом высекается на старческом лице. Вот почему большинство старых лиц так уродливо. Наоборот, светлая старость носит на себе какой-то отблеск преображения, и в такой старости даже некрасивые лица делаются более красивыми».

За обедом Ни говорил о том, что как в христианстве человек был всегда принижен, так в Ренессансе он был слишком возвеличен... «Итак, разум утверждает человека, а христианство отрицает. Я же, будучи христианином и признавая сверхразумное начало — стою за человека, за человеческую активность, за творчество человека».

* Жена моряка (фр.).

45//46

Вечером лекция Ни о Печерине 57, Герцене и Бакунине. Слушателей много (человек 75). [Были Цебриков, Каллаш, Тургенева 58, П. К. Иванов и др.]

Среда, 14 ноября

Утром приехала Эли (Беленсон). Долго беседовали с ней на разные темы, больше о внутренней жизни. Ей живется по-прежнему очень трудно — нет работы. Перебивается изо дня в день с помощью друзей. [Но духом бодра и даже бывает веселой, что очень удивляет ее знакомых. Ежедневно бывает в церкви.] За это время она очень выросла духовно, несмотря на нищенскую жизнь.

Ни полдня на заседании.

Четверг, 15 ноября

Письмо из Японии от А. Ванновского... Он бывал у нас в Москве. С тех пор прошло уже 12 лет, и мне приятно, что он вспомнил обо мне. Пишет, что я тогда, в Москве, подарила ему мой перевод книги «Догмат и критика» с надписью «Палладину Христа», и вот будто бы эта книга вызвала в нем желание работать по вопросам, связанным с христианской культурой... Присылает рукопись своей работы по Апокалипсису...59

Говорили с Ни на тему о бессмертии. Ни высказал мысль, что и Бог, и вечная жизнь непонятны, если нет личного бессмертия. Иначе все тонет, растворяется и смысл всего исчезает.

Была Е. Извольская, работала с Ни над проверкой перевода книги Ни. За чаем говорили с ней о настроениях русской молодежи, о нежелании ее идти навстречу французской молодежи, о ее замкнутости, малокультурности, обостренном в ней чувстве своего русского [мессианизма и в связи с этим –] национализма.

Извольская посещает собрания «Нового Града» 60, «Пореволюционного клуба» 61 и хорошо осведомлена. Пришла к нам из Медона, где она живет, под проливным дождем. Сегодня мерзкий, полузимний день. [Страшно думать о всех голодных и холодных, в такие дни — особенно.]

Пятница, 16 ноября

Чудесный, солнечный день... Днем ездила в Париж. Вернувшись, застала у нас М-me В<ильде>, с которой Ни работал,

46//47

исправляя перевод своей новой книги «Я и мир объектов». По поводу этой работы Ни говорит, что впервые он понял, какая непроходимая пропасть существует между франц<узским> яз<ыком> и русским. Такие слова, как «тайна», «фантазия», недопустимы на франц<узском> яз<ыке> в применении к философии. Этот язык настолько пропитан рационализмом, что не допускает ничего сверхразумного, а если и допускает, то лишь для религии...

[Из этих слов Ни я делаю вывод, что эта его чисто философская книга — не для французов.]

Суббота, 17 ноября

Говорили сегодня с Ни о том, что все раньше написанные им книги его уже не удовлетворяют. Интересны, те, кот<ото-рые> он задумывает... Он — человек будущего. Прошедшее для него лишь материал для постройки будущего. Он не живет, как большинство, прошедшим, в прошедшем.

[Была у М-me Либ и сразу погрузилась в атмосферу детского мира. Было приятно видеть вокруг себя милые мордочки, слушать детские голоса. Я люблю детей, но своих иметь никогда не хотела. Нет у меня материнского инстинкта. Я слишком чувствую огромную ответственность, лежащую на матерях...]

Вечером читаем «Войну и мир».

Воскр<есенье>, 18 ноября 1934

Утром я в церкви St.-Germain. К 5 ч. у нас: св. Цебриков, М. А. Каллаш, Н. А. Тургенева, Р. Осоргина, Алексей (Леня Чурилин-Киселев) 62, П. К. Иванов, Анка Ринбах (голландка).

У меня тяжелое впечатление от беседы с Цебриковым. Его положение поистине трагическое, и нужно большое духовное мужество, чтоб перенести все выпавшее на его долю... Но он очень слаб физически и нервен, и я боюсь за него... Может погибнуть.]

Понед<ельник>, 19

Почти весь день ушел на работу [моего] пальто. Решила во что бы то ни стало его окончить, т. к. наступают холода.

Вечером за чтением «Войны и мира» Ни говорит: «Когда я слушаю чтение, я всегда представляю себе обстановку, где происходит то или иное событие. Если дом, то где он стоит, направо или налево».

47//48

Это меня удивило, т. к. я всегда почему-то думала, что он скорее погружен в смысл, [в слова,] а не в образы. Отсюда мысль: как мало знаем мы даже самых близких нам людей. Не только самая последняя глубина, но даже и многое на поверхности часто от нас скрыто.

Вторник, 20 ноября

Новое министерство Фландэна начало свою реформаторскую деятельность с гонения на иностранных рабочих... Начало, не предвещающее ничего хорошего.

Приезжал Монбризон (он переводит вместе с княг<иней> Ир<иной> Пав<ловной> книги Ни). Ни не было дома, и я до его возвращения беседовала с М<онбризоном>. Он произвел на меня впечатление прекрасного человека, очень искреннего, [ищущего пути, не фанатика, не сектанта, а] свободного в своих оценках и мнениях. Он подарил Ни несколько трубок. Одну очень красивую, белую, с янтарной ручкой. На днях, проходя по улице Rivoli, я видела ее на окне и подумала: «Хорошо бы купить ее для Ни». И вот она уже у него.

Сегодня думала о сестре: у нее есть какая-то «упругость» и духа и тела. На вид она такая хрупкая, слабенькая, но в ней есть эта «упругость», которая дает ей возможность переносить и боль, и усталость... Я же принадлежу скорее к породе «мягкотелых»... Мне нелегко дается все трудное в жизни, и часто даже чисто внешние впечатления нарушают мое духовное равновесие... Лучше всего чувствую я себя на некотором расстоянии от жизни и людей, в тишине уединения...

И внешне, и по характеру мы не похожи друг на друга. Но у нас есть много и общего, что нас сближает. Во-первых, конечно, христианство. Во-вторых, интерес к вопросам духовной жизни, к литературе, искусству, нелюбовь ко всему «буржуазному», «общепринятому», свободолюбие. Сестра по натуре — художник. Страстно любит природу, живопись. У нее большие способности к скульптуре. В молодости она работала в Париже у известного скульптора NN, кот<орый> находил у нее большое дарование. К сожалению, болезнь помешала ей идти этим путем 63.

48//49

Вечером лекция Ни (Национальное сознание Достоевского, К. Леонтьева и Вл. Соловьева). Слушателей много, около 100 ч<еловек>, что для парижских русских, конечно, много... Меня удивила одна дама, пришедшая на костылях...

Среда, 21 ноября

Угром получила несколько писем, и до завтрака пришлось вести переписку.

Ни после вчерашней лекции кашляет и жалуется на боль в груди, а вечером ему опять предстоит выступление: у молодежи «Пореволюционного клуба».

Прошу сестру ехать вместо меня с ним, чтоб оберегать его от сквозняков и разговоров на воздухе... Организм Ни в последние годы так ослабел от постоянной работы, требующей огромного нервного напряжения, что жить он может лишь при постоянной о нем заботе. И я, и сестра стараемся все делать, чтоб доставить ему необходимые условия, но в нем самом заложена какая-то неукротимая энергия, устремленность к творческой работе, в которой он сгорает...

Четверг, 22 ноября

Утром я на обедне в St.-Médard, а оттуда у о. Ав<густина>. Говорили о предопределении [и в связи с этим о судьбе Иуды]. Затем о. Ав<густин> читал мне свою проповедь.

[К чаю у нас Цебриков и Извольская.]

Вечером чтение «Войны и мира».

Пятница, 25 ноября

Получена новая книга Ни «Судьба человека в современном мире». Я замечаю, что Ни никогда не радуется появлению своих книг. «Мне всегда кажется, что эта книга уже устарела, и я в ней многое уже изменил бы», — говорит он.

За завтраком — интересный разговор о современном христианстве. Ни развивает мысль о том, что человеческая личность Христа на протяжении веков превращена в икону. Ему поклоняются, но не идут путем, которым Он шел. Христос всю Свою земную жизнь вел борьбу с царством мира сего, а христиане, поклоняясь Ему, борьбы не только не ведут, но всячески приспособляются к миру и ему служат. Я замечаю на

49//50

это, что первохристиане были иными. Они знали, что путь Христов есть путь борьбы с князем мира сего. Отсюда их героическая победа над язычеством.

Суббота, 24 ноября

Почему-то так ярко вспоминается мне сегодня русская зима... Москва, засыпанная снегом, уютные арбатские улички со старенькими особняками... Морозные вечера с глубоким синим небом и хрустящим снегом. Закутавшись в меховую шубку, спешишь домой, в жарко натопленные комнаты, где все уже собрались вокруг кипящего самовара, пьют чай и оживленно спорят на какие-нибудь самые волнующие темы...

Задаю сестре вопрос: «Веришь ли ты, что мы когда-нибудь вернемся в Россию?» Она печально: «Нет, не верю».

Но я так живо помню, как ровно за 2 недели до нашей высылки мы, сидя на балконе деревенской дачи (в Барвихе), говорили М. Осоргину 64: «Вы, быть может, еще и попадете за границу, а мы, конечно, никогда!» А через месяц после этого разговора нам объявили приговор о высылке (на 3 года (sic!)).

Кто знает, не повторится ли нечто подобное опять? [А если нет, то да будет воля Божья и впредь определять путь наш.]

Прочла статью Зернова 65 «О реформах русской Церкви» и поражена приниженностью этой Церкви и 200-летним рабством у светской власти. Неудивительно, что русский народ так легко принял коммунизм с его безбожием. Что давала ему учащая Церковь? Как воспитывала его? Отвечают: «Учила смирению». Но и смиряясь, нужно знать: почему и во имя чего смиряешься. Смиряться просто ради смирения, не понимая смысла, никто не захочет!

Воскресенье, 25 ноября

К 5 ч. были: Федотовы 66, мать Мария Скобцова 67, М. А. Каллаш, Туринцев 68, m-elle Краг, m-elle Катуналь и Н. А. Соболева 69.

Ни сильно кашляет. Вечером температура 38,3. Несмотря на жар, он очень оживленно говорит, спорит, и я боюсь, как бы эти разговоры не повредили ему.

Понедельник, ,26 ноября

Был доктор. Нашел у Ни бронхит и советовал дня три не выходить. Лекция во вторник отменяется... Когда в доме кто-

50//51

нибудь болен, все как бы покрывается туманом грусти и тревоги. И потому так приятно было [дружеское] появление незнакомой дамы с посылкой от моей милой крестницы Нади Майкапар (из Риги). Это [такой] верный друг нашего дома... Прислала кое-какие вещи и конфекты.

Ни, несмотря на болезнь, весь день работает. Я поражаюсь его способностью читать и писать, несмотря ни на какие условия. Так, помню, в дни бомбардировки Москвы большевиками он писал статью, сидя с огарком в коридоре нашей московской квартиры. Вокруг падали гранаты и шрапнели, а он как ни в чем не бывало писал... Я и сестра удивлялись его спокойствию. «Ничего удивительного! Ведь во мне течет военная кровь», — смеясь, отвечал он.

Военная и монашеская, т. к. две бабушки Ни были монахини.

Вторник, 27 ноября

День «без определенных занятий»... У Ни сильный кашель, плохо спал, раздражителен (плохо переносит болезни и очень мнительный).

Я пишу длинное письмо Наде Майкапар; еще не выхожу, т. к. и у меня насморк и хрипота.

[Должен был прийти Цебриков, но не пришел...]

Вчера окончили «Войну и мир», и обаятельный образ Николушки Болконского остался в душе... Говорили о нем как о символе новой России, зародившемся в декабристах и через всю тьму, дикость и неправду ведущем народ к [Истине и] свободе... Сегодня начинаем чтение «Идиота» и переходим в совсем иной план: духовной трагедии.

Среда, 28 ноября

Была в Париже... Там уже заметно предпраздничное настроение, которое так идет этому городу... Вернувшись, узнала, что у нас были: Фед. Ив. (Fritz Lieb), св<ященник> о. Стефан и m-elle Извольская... Ни еще очень кашляет, но температура уже нормальная...

Четверг, 29 ноября

Новое министерство решило явно отыгрываться на злополучных иностранцах, подобно тому, как царское правительство в свое время играло на евреях. Угроза ссылок, тюрьмы вплоть до Гвианы 70.

51//52

Прочитав это сегодня в газете, я, смеясь, говорю сестре: «Как ты относишься к Гвиане?»

«Ты знаешь, — отвечает она, — после всего, что мы в течение 5 лет пережили в России, я ничего не боюсь, мне безразлично, где, куда и когда». И мне вдруг почему-то вспоминаются слова Пушкина: «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат». Да, нас трудно уже чем-нибудь удивить, испугать после всего пережитого: голода, холода и бессмысленных унижений... Знаю только, что нам это пошло на пользу. Физически, конечно, нет. Мы приехали в Берлин зелено-желтыми призраками. Но духовно очень окрепли и возмужали. И это самое главное для нас — христиан...

Сестра уехала в Париж отправить посылку в Россию. Вот уже три года, как такими посылками питается семья подруги моей сестры. Эти посылки спасают их от голодной смерти.

Пятница, 30 ноября

Была в госпитале. Моему больному все хуже и хуже... Вернулась под тяжелым впечатлением разговора с ним. Он озлоблен. Говорит о Боге как о злом и несправедливом... Что ответить, если видишь, что нет у человека веры, той веры, которая одна лишь открывает глаза, и человек видит Бога как бы через все зло, через страдание и через все преграды, отделяющие Его от нас...

Ни еще нездоров и не выходит. Вечером читаем «Идиота».

Суббота, 1 декабря

К завтраку приходит Ф. И. Либ, недавно вернувшийся из Швейцарии. За кофе говорит с Ни о своей новой работе 71, о теософии Вейгеля 72 и о своей лекции в Базеле о Достоевском.

Вечерняя наша беседа с Ни в моей комнате была на тему о времени. Прислушиваясь к тиканью моих часов. Ни говорит: «Вот что говорит нам о времени». На мой вопрос, что такое время, он отвечает: «Время не есть форма, наложенная на дух. Наоборот, это дух дает форму времени, он его определяет. Есть какая-то средняя, выработанная для всех форма, как бы для общего употребления. Измеряется она годами, днями, часами. Но для каждой отдельной личности время измеряется иначе, из ее собственной глубины. Всякий на опыте знает, как переживается им время в зависимости от духовной его настроенности. Минуты радости длятся иначе, чем страдания. Я ду-

52//53

маю, что вечность адских мук определяется тем внутренним состоянием, которое превращает эти муки в вечные. Секунды этих духовных мук кажутся вечными».

С вечера разболелась нога. Не могла быть в церкви. Погода мерзкая, холодно-сырая, с дождем и колючим ветром. В такие дни я особенно остро чувствую ужас нищеты, сырых подвалов с голодом и болезнями. [И это бессилие хоть чем-нибудь прийти им на помощь!] Если б не вера в то, что все, все, что происходит здесь, на земле, имеет смысл, возможно ли было бы выносить зло и страдания этой жизни? [В детстве моем эта боль о бедных и страдающих вела меня брать деньги у отца и ездить по разным притонам нищеты, в юности она (а не какие-нибудь умственные теории или отвлеченные рассуждения) повела на путь общественно-просветительной, а затем и революционной работы. В зрелые годы она вела меня все больше и больше к Христу, так как я поняла, что только через Него, через веру в Него можно открыть смысл даже в самой злой и грешной жизни. И лишь так осмыслив эту жизнь, можно нести ее, нести крест ее и помогать в меру сил и другим нести его.]

Вечером не ждали никого ввиду исключительно дурной погоды. Но, к удивлению, в 5 ч. пришли Пьянов, Либ, Лунин (приехал из Швейцарии) и П. К. Иванов.

Был доктор. Разрешил Ни выходить, т. к. началась очень теплая погода... Сестра уехала в Париж убирать церковь, т. к. завтра по старому стилю Праздник Введения во Храм Пр<есвятой> Богородицы... Ни занимается проверкой перевода с М-me Вильде... Мама у себя читает всенощную. В доме тихо, тихо. Я люблю такие тихие дни... Вокруг жизнь такая шумная, суетливая, куда-то спешащая, напряженная, и потому так особенно ценны минуты тишины и покоя.

Ни в первый раз вышел на воздух, хотя еще сильно кашляет... Погода совсем весенняя, нежный морской воздух. Я с [таким] удовольствием работала в саду, убирая сухие листья и ветки. Есть особенная радость от прикосновения к земле, к зелени, к цветам. Я думаю, что жизнь среди улиц и каменных стен уродует души. Рай может быть только в саду.

53//54

Среда, 5 декабря

Была по делу Ни в Париже. Вернувшись, застала у нас Флоранс 73, кот<орую> давно не видела... Много говорили с ней ее жизни, поистине трагической, с нервнобольным мужем. Уходя от нас, уже в передней она говорит: «La vie est terribl terrible!»* А живет она, окруженная царской роскошью, ей, впрочем, совершенно не нужной. Если б не ее глубокая вера [в Христа], она, конечно, не могла бы вынести ужас такой жизни... Но она из тех немногих, кот<орые> не только верят Христа, но и живут Им.

Четверг, 6 декабря

Теплый весенний день... Хотелось бы выйти погулять, но нельзя... Сестра уехала в госпиталь к больному, кот<орого> она навещает, и нужно ее заменить.

Утром, раскрыв газету, вижу: 66 расстрелянных! В Петербурге после убийства какого-то большевика Кирова 74. А затем адрес соболезнования, подписанный советскими писателям А. Толстой, М. Зощенко, Ольга Форш.

И я вспоминаю слова Флоранс: «La vie est terrible» и прибавляю от себя: «et sale»**. И думаю, что «sale» хуже, чем «terrible».

Пятница, 7 декабря

Очень устала за эти два дня. Это результат болезни Ни и мамы (она тоже болеет эти дни). Я всегда стараюсь не показывать вида утомления, чтоб не беспокоить Ни, т. к. знаю, что всякое мое нездоровье его очень мучит. Но не всегда удается справиться с моей нервной слабостью... Так и сегодня пришлось несколько часов полежать в тишине и набрать сил. А к чаю вышла, т. к. пришли Либ и М-me Вильде, работавшая с Ни над переводом... Дух мой бодр, но плоть немощна. И так мучительно сознавать эту немощь, когда хочется все сделать самой и для себя, и для других. Мы с сестрой рады, что обходимся без прислуги, но и я, и она устаем, особенно в дни болезни мамы или Ни, а эти дни — увы! — нередки.

* «Жизнь ужасна, ужасна!» (фр.).

** «И гнусна» (фр.).

54//55

Суббота, 8 декабря

Утром обычная субботняя уборка дома и рынок... К 5-ти часам мы приглашены к M-me Cain (жена директора Bibliotheque Nationale 75). Она переводила книгу Ни о Достоевском, т. к. изучала русский язык. Ее перевод все находят блестящим. [На меня M-me Cain производит впечатление женщины умной, острой, но внутренне опустошенной присущим ей скепсисом. Позолоченный орех, внутри пустой.] Я не пойду [к ним], т. к. хочу отдохнуть от усталости последних дней. А Ни ушел. Это его первый выход после 2-х-недельного карантина... Кстати, погода совсем небывалая — весна.

Вернувшись от Cain, Ни говорит о впечатлении. Было много приглашенных. Среди них несколько более или менее известных писателей. Говорили главным образом о политике. Ни вынес впечатление, что все боятся: одни — реакции, а другие — революции.

Воскресенье, 9 декабря

Мы приглашены сегодня к Maritain, где будет собрание с чтением доклада о Прудоне 76. Погода испортилась, дождь, и я убеждаю Ни взять автомобиль, чтоб опять не простудиться. Я не поеду, т. к. эти дни хочу отдохнуть.

К чаю приходят Осоргина и Леня (Чурилин-Киселев). Оба уже безработные. Поход на иностранцев начался, и это первые жертвы... Вечер грустный... Куда деться русским, кот<орых> лишают возможности работать? Преступления или самоубийства — другого выхода нет?

Понед<ельник>, 10 декабря

Были Либ и Эли (Беленсон). Эли — безработная по-прежнему. За завтраком говорим о Саарском вопросе 77. Либ кипятится, его ненависть к Гитлеру возрастает со дня на день... После завтрака мы долго сидим с Эли у меня. Я рада дать ей немного тепла и уюта, [накормить ее чем-нибудь вкусным]. Ей живется так тяжело и одиноко. Но она тихая, кроткая, как никогда. В ней чувствуется духовная крепость, чего раньше не было. Ни занят расстановкой книг на полках лестницы.

55//56

Вторник, 11 дек<абря>

Лекция Ни после 2-х-недельного перерыва. Я боялась, что 2-х-часовое чтение (он не читает, а говорит) очень повредит горлу, но, к счастью, все обошлось хорошо.

Среда, 12 дек<абря>

Были abbé Augustin и Florence... Очень оживленно говорил на религиозные темы, о современных «идолах», об извращении подлинного христианства и замене его «petites dévotions* и различными культами, приспособленными в угоду массам.

Четверг, 13 дек<абря>

Были с Ни у Gabriel’я Marcel’я. Я познакомилась с его женой. Она показалась мне очень милой, простой, не похожей на классических французских дам. Очень уютная, небогатая квартира. Масса книг, рояль; атмосфера не «салона». Много говорили об «оксфордских группах», где они оба принимают участие, хотя и критикуют многое. Я высказала свое мнение и не выразила желания принять участие, хотя, видимо, [они] хотели, чтобы Ни и я присоединились к этому движению.

Пятница

Вечером, говоря со мной, Ни вдруг вспомнил о своем детстве и о том, что уже в 14 лет он читал Канта и Гегеля. Я думаю, что подлинное призвание должно выявляться уже в детстве.

Суббота, <15 декабря>

[У нас княгиня Авалова. Одна из очень культурных и серьезных женщин, с которой приятно говорить. В ней есть какая-то душевная мягкость и чуткость.

Ни собирался ехать к Ирине Павловне (Irène de Russie), н не поехал, т. к. все еще кашляет, а ехать далеко. И<рина П<авловна> переводит его книгу «Назначение человека».]

Вечером очень интересная беседа с Ни о процессе творчества. Ни говорит, что творческая работа у него совершается без усилия и напряжения, пассивно, а не активно. Ему кажется, будто внутри поднимаются волны, все выше и выше, все светлее, светлее, и из этих волн рождается

* «Внешним благочестием» (фр.).

56//57

мысль. Его творчество — интуиция, а не дискурсия*. Часто основная схема, скелет книги зарождается в нем совершенно неожиданно и в обстановке совершенно не подходящей. «Так, скелет моей книги "Назначение человека" возник предо мной в кинематографе», — говорит Ни. Я люблю эти наши вечерние беседы, когда Ни [так много] делится со мной своим внутренним миром.

Воскресенье, 16 декабря

Просыпаюсь под впечатлением необычайного сна... Сон этот — две картины природы, но такой, какой здесь на земле нет и быть не может. Другие формы и краски, другая, неземная красота. Для меня ясно, что вообразить такую красоту я не могу и не могла, как не может человек представить то, чего он никогда не видел. И эти виденные мной во сне картины подтверждают мою веру в то, что сон есть не что иное, как [временное] освобождение души из темницы тела, во время которого она посещает иные планы бытия и, просыпаясь, иногда помнит, сохраняет образы этих планов, но иногда и забывает в зависимости от большей или меньшей степени восприятия этих образов... Весь день я нахожусь под впечатлением сна и вновь, и вновь переживаю его настолько, что по дороге в церковь, думая о нем, путала метро, опоздала к более ранней обедне, а попала лишь к поздней.

К 5 ч. у нас собрались: Вышеславцевы, Либ с немецким теологом, П. К. Иванов и др.

Понед<ельник>, 17 декабря

Ездили с Ни в фотографию. У Ни нет ни одной приличной для издателей, и я уговорила его сняться в одной очень хорошей, где снимались Шестов и Ремизов.

В métro Ни (как всегда) читает какую-то толстую книгу. «Как ты можешь читать в метро?» — спрашиваю я. «Отчего же? Отлично читаю», — «И понимаешь?» Он смеется и показывает мне книгу. Она называется «О диалектике Платона и Гегеля». В результате чтения при выходе теряет новую перчатку и очень огорчен.

Фотограф долго возился с Ни и снял в 4-х позах.

Вернувшись домой, застаю у нас Флоранс. Пьем чай, а за-

* От позднелат. — рассудочность, логика.

57//58

тем еще полчаса я с ней говорю очень интимно [и дружелюбно]. Ее жизнь поистине ужасна, и я к ней чувствую жалость, как к замученному ребенку. [Так хотела бы хоть чем-нибудь облегчить ее жизнь, но это невозможно, увы!]

Вторник, 18 декабря

За завтраком сестра рассказывает историю брака одного знакомого... Ни: «Я не люблю слушать о жизни людей... То ли дело о жизни идей, мысли. Напр<имер>, о диалектике Платона». Сестра возражает: «Это [странно, потому что] противоречит Вашему утверждению человека». Ни: «Нисколько! Я люблю читать биографии, мемуары, но не люблю рассказы о частной жизни того или иного человека».

Заходила М-me Либ. Принесла мне ярко-красные альпийские фиалки... Ее муж говорил мне, что она расположена ко мне. Я еще мало ее знаю, но чувствую какое-то беспокойство в ней... [«Я не люблю ничего духовного», — заявила она мне при первой же встрече на мой вопрос, что ее интересует. Мне хотелось бы как-нибудь поговорить с ней поглубже, но до сих пор не удавалось...

Либ завтра уезжают на Рождество в Швейцарию к родным.]

Лекция Ни («Духов<ные> и рел<игиозные> течения в России (XVIII век)»).

В перерыве я говорила с одной из слушательниц. Она была балериной 10 лет, и очень талантливой. Теперь бросила балет и пишет философско-рел<игиозную> книгу. Одна из самых верных слушат<ельниц> лекций Ни. За все эти годы не пропустила ни одной.

Среда, 19 декабря

Ни с утра на заседании. Я заходила к Либ проститься и взять книги. Ф<едор> И<ванович> получает огромные партии отовсюду и охотно дает мне, т<ак> ч<то> у меня есть всегда запас новых. Читаю дневники С. А. Толстой и нахожу, что С<офья> А<ндреевна> — женщина довольно умная и одаренная, но, вероятно, с плохим характером и больными нервами...

Четверг

У ранней обедни в St.-Mèdard... Исповедь, а затем у о. Августина. Тема беседы: предназначение... Я высказала ту мысль, что предназначение реализуется в призвании. Пред-

58//59

назначение есть призыв исполнить то или иное призвание. Предназначение Иуды было — апо-стольство, но он изменил ему и стал предателем... Высоте призвания соответствует низость падения. Люцифер призван был быть Денницей, но стал Сатаной... Вторая тема беседы из Апокалипсиса.

Эти беседы так много дают мне, и я очень их ценю.

За обедом говорили о новой книге Ни 78. Сестра читает ее и находит ее исключительной по напряженности ритма и глубине. «Впечатление такое, будто вы писали ее, задыхаясь от напряжения», — говорит она. «Это правда. Я так и писал ее». И добавляет: «Мне очень интересно: неужели книга эта, как и другие, пройдет незамеченной у русских? Ведь нигде и никто о моих книгах не упоминает. Какой-то заговор молчания, бойкот». И мы вспоминаем, как в Берлине трудно было напечатать по-русски книгу «Новое Средневековье». Одно время мы думали даже, что придется искать деньги, чтоб издать ее на свой счет... А книга эта имеет такой успех в Европе, переведена на фр<анцузский>, анг<лийский>, немец<кий>, испанский.

Вечером Ни на собрании «Esprit», читает там доклад 79. Молодежь «Esprit» его очень ценит, и Ни чувствует себя там в своей среде, увы!, не так, как среди молодежи русской.

Пятница, 21 дек<абря>

Утром за кофе Ни рассказывает о вчерашнем собрании в «Esprit», где он читал доклад о личности. Народу было очень много. Среди старших: J. Maritain, Gabriel Marcel, не-мец<кие> проф<ессора> Ганнеман, Ландсберг 80. Впервые в прениях выступил молодой марксист-коммунист... Самое интересное место в прениях было то, когда Ни, обращаясь к нему, сказал: «Вы защищаете рабочий класс, массы. Мне же интересны не классы, не массы, а живые люди, не отвлеченные идеи, а каждый человек, судьба каждой человеческой личности». На это молодой коммунист ответил: «Человек — это понятие сверхъестественное (surnaturel)». «Наоборот, — ответил ему Ни, — сверхъестественно ваше понимание класса и масс, поскольку оно имеет дело с чистой абстракцией, а не реальностью, каковой является каждый отдельный человек».

За нами зашла M-me Pascal, и вместе с ней мы пошли к abbé Lamain, кот<орый> живет недалеко от нас. Он настоятель одной общины католических сестер. Давно хотел позна-

59//60

комиться с Ни. Читал его книги и интересуется ими. Живет при общине. Рядом маленькая старинная капелла. Произвел на меня впечатление умного, [симпатичного,] но сухого. Расспрашивал Ни о России, о режиме большевиков. Пишет книгу о проституции и возмущается тем, что фр<анцузское> правительство разрешает это безобразие.

Вернувшись, Ни входит ко мне и говорит: «Из всех священников, кот<орых> я знаю, мне больше всех нравится о. Августин (мой духовник). В нем много человечного, не высушенного чисто формальной добродетелью». Я очень рада была услышать это от Ни, т. к. в нем есть большая чуткость в оценке людей... Лично я, чем больше знаю о. А<вгустина>, тем больше его ценю [благодарю Бога за то, что он послал мне такого духовника]. В нем большая и глубокая вера соединяется с подлинной добротой, сильной волей и большой культурностью.

Суббота, 22 дек<абря>

Была в госпитале Salpêtrière у моего больного. Застала его в лучшем виде, чем 2 недели назад. Он лежит уже 4 года на спине и едва ли встанет. Это одна из бесчисленных жертв войны.. Первый год он был совершенно заброшен, без посетителей, без денег...

Возвращаясь домой, видела вокруг себя веселую праздничную суету Парижа и думала: в праздничные дни все бедные чувствуют себя, конечно, несчастнее, чем в будни. [На фоне праздника бедность выступает особенно ярко и ранит больнее.]

Был Леня (Алексей Чурилин). За обедом говорил нам о новейших открытиях в химии. У него хорошая, чистая душа, и веет от него каким-то успокаивающим спокойствием. Ни это заметил, и я чувствую, что присутствие этого юноши действует на него хорошо. Радуюсь этому, т. к. считаю Леню моим как бы приемным сыном. Живет он сейчас в нищете, но бодр и даже весел, как ребенок.

Воскресенье, 25 декабря

[Счастливый человек не замечает свое счастье, как не замечает воздух, кот<орым> он дышит. Так и я. Оглядываясь на 30 лет жизни с Ни, я вижу, какое это огромное счастье выпало на мою долю. Любовь такой души, как Ни, это воистину

60//61

счастье, редкое на земле. За все эти годы я не помню с его стороны ничего, что бы меня огорчило, обидело, причинило боль... Между тем как я часто упрекаю себя в недостатке заботы или внимания к нему. Меня часто раздражает его нервность, суетливость, педантичная мелочность. С его же стороны напряженное внимание ко всему, что меня касается, бережная охрана меня и в смысле здоровья, и во всех даже мелочах моей жизни. Мне часто приходится скрывать от него свое нездоровье или дурное настроение, зная, как болезненно отражаются на нем и мои болезни и душевные состояния. Да, иметь около себя такого любящего друга — это счастье! Не говорю уже о ценности нашего духовного общения, лишенного чего бы то ни было чувственного, телесного, к которому и я, и он относимся и всегда относились с одинаковым презрением, т. к. и он, и я считаем, что подлинный брак есть брак духовный. И этот-то брак, о кот<ором> я могла только мечтать как о чем-то в земной жизни неосуществимом, и выпал со всеми его дарами на мою долю. Благодарю Тебя, Боже, и прошу помочь мне быть более достойной великой милости, которую Ты послал мне на земном пути моем!]

Вечером у нас: М-г и M-me Pascal ([он бывший коммунист, приговоренный к смерти во Франции, т. к. во время войны перешел на сторону России и стал коммунистом.] В течение 12 лет был в партии, но затем разочаровался и вернулся, благодаря хлопотам за него, во Францию). [И он, и она очень симпатичные. Затем были:] Л. Шестов, Мочульский 81, Лазарев 82, д-р Ильницкий83, Л. Крестовская 84. Ни весь вечер вел горячий спор с Шестовым. Спор этот ведется между ними, по словам Ни, уже 35 лет и ни того ни другого не убеждает. [Я называю этот спор: спор Ветхого и Нового Завета. Спор этот длится с сотворения мира и будет длиться и до конца.]

Понед<ельник>, 24 декабря. Сочельник

Утром получила первое рождественское приветствие, мне самое приятное — от моего бедного больного. Затем тоже приятное от двух семинаристов. Это два брата-евреи, кот<орые> приняли католичество и будут священниками.

61//62

День провожу тихо и уединенно. Зашла ненадолго в церковь (наш приход).

К Ни приезжали кн. Ирина Павловна и Монбризон для работы с переводом книги.

Вечером открываю окно и долго смотрю на темно-синее небо... Такое же темно-синее небо — с такими же загорающимися звездами — было 2 т<ысячи> лет тому назад там, над Вифлеемом. Ангелы пели: «Слава в вышних Богу. На земле мир, в людях благоволение» 85. И вот теперь эта земля с ее войнами, насилием, богоотступничеством, [жаждой крови! И] эти люди, в большинстве бездушные, холодные эгоисты, и над всем и всеми только одно — деньги, деньги и деньги!

25 декабря 1934

Утром в моей любимой церкви St.-Germain. Вернувшись, застаю стол, убранный цветами, елочными ветками, подарками, и много писем от друзей. К завтраку пришел Леня и остался на весь день. Больше никого не звали, т. к. я люблю этот день проводить среди своих. Весь день в душе благодарность к Тому, Кто послал мне таких спутников, как [мой] Ни, моя мать и [моя] сестра. Они окружают меня такой заботой и любовью. И это особенно чувствуется в дни праздников. Грустно только это разъединение Церквей, благодаря которому я, как католичка, праздную раньше на 12 дней... Но делить можно лишь тело, дух же неделим. Вот почему, несмотря на внешнее разделение, и я, и Ни, и сестра, и мама — мы прежде всего христиане, и в Духе Христа мы — едины.

27 декабря. День Св. Иоанна

В этот день всегда бываю у обедни. Это день моего покровителя Св. Иоанна. Но сегодня впервые за много лет в церкви не была. С вечера почувствовала большую усталость, плохо спала и не имела сил встать в 6 '/2 ч. К завтраку приехала Эли, а к чаю о. Жилэ и позже М. А. Каллаш. За чаем о. Ж<илэ> говорил об оксфордских группах, в кот<орых> он принимает участие. Я и сестра задавали ему вопросы, стараясь выяснить сущность этого движения, но все его объяснения нас не удовлетворили, т. к. все сводилось, по его словам, к «исполнению воли Бога». Но ведь и без этих групп каждый верующий в Бога старается, в меру своих сил, делать это.

Вечером Ни, как всегда, пришел поговорить со мной. На

62//63

этот раз он с волнением говорил о том, что все современные духовные течения не имеют ничего общего с его идеями. Лишь в прошлом были мыслители, близкие ему по духу: Парацельс, Пико де Мирандолль 86, Бёме 87. Они утверждали идею человека, а все современные — уничтожают и унижают человека.

«Если б ты знала, как это меня мучит», — говорит он с такой болью, с такой горечью. И мне хочется ему сказать: «[Не печалься, дорогой.] Помни, что все подлинно ценное в мире искупается страданием и все творцы этих ценностей — одиноки».

29 декабря

Яркий, веселый день после дождливых и сумрачных [этой недели]...

Приглашение от Maritain на обед в день Нового Года. Поздравление от [моей] Лидии (дочь Вяч. Иванова) 88 из Рима. Я так давно не имела от нее вести и рада, что она наконец отозвалась. Внизу приписка от Вяч. Ив<анова>, кот<орая> меня удивила: «С любовью. Вяч. Ив.». Удивила, потому что все эти годы он никогда не писал.

Ни жалуется на головные боли. В последнее время он очень волнуется всем происходящим на Montparnass'e, среди христианского движения молодежи. Там происходит засилье фашистов и монархистов, кот<орые> под видом христиан ведут пропаганду войны, национализма и пр<очих> антихристианских мерзостей.

Приехала Флоранс, и мы с ней долго говорили на разные темы. Я дала ей читать об Оригене 89. [Я рада, что отношения с ней установились опять дружеские.] Я чувствую, что общение с нами облегчает ее тяжелую жизнь. Главная тема за чаем была о предназначении (predestination). Флоранс задала вопрос: «Если есть предопределение, то как понять свободу воли (libre arbitre)?» Я сказала ей: «По-моему, это значит, что Бог избирает ту или иную душу для особой миссии и дает ей все необходимое для выполнения этой миссии, но от свободной воли человека зависит, выполнить ли эту миссию, полностью или хотя бы частично. Иначе Бог был бы несправедлив, нарушая свободу личности, а личность превратилась бы в марионетку. Почему Бог избирает? Потому что у Него есть план, для выполнения которого нужны личности, выполняющие этот

63//64

план, но иногда его и нарушающие. Весь Ветхий и Новый Завет построен на таких личностях».

Флоранс и Ни мне на это ничего не возразили.

30 декабря 1934

Утро началось с появления в доме роскошной розовой азалии для Ни. Прислал ее один читатель [всех] книг Ни. Это пожилой уже господин, русский, живущий в большой нужде. По его словам, книги Ни оказали на него огромное влияние, вернули веру. Эти цветы он шлет Ни уже второй раз. Все мы растроганы, зная бедность этого человека. Удивительно, что цветы эти посылает не дама, а мужчина. Какая поэтично-нежная душа таится в этом на вид невзрачном человеке! В ответ на эту трогательную посылку Ни сегодня же пошлет ему свою [последнюю] книгу с надписью.

Пришел Г. П. Федотов, а затем к чаю Е. А. Дейша 90 (Георгий Песков — псевдоним ее) и кн. Н. И. Авалова.

Очень взволнованные разговоры с Е<леной> А<льбертов-ной> по вопросу о Церкви с сестрой (она — крестная мать Е<лены> А<льбертовны>, перешедшей из протест<антизма> в православие) и со мной.

Федотов в разговоре с Ни характеризует его как феодала и объясняет это его происхождением из семьи, где предки были исключительно военные, генералы, атаманы, георгиевские кавалеры. Поэтому в духовном типе Ни чувствуется этот воинственный дух, ненавидящий насилие, произвол и страстно утверждающий свободу. Но Ни, по словам Федотова, «предатель меча», поскольку он отрицает меч материальный и признает лишь духовный, а священник Булгаков 91 был «предателем алтаря», т. к. все предки его были священниками, а он до принятия сана — изменял им и лишь теперь служит тому, чему служили все они...

Было слишком много разговоров, споров, и под конец я почувствовала большое утомление, [как всегда...]

30 декабря 1934*

Плохо спала. Проснулась поздно с тяжелой головой и слабостью во всем теле. Не была в церкви. Постараюсь провести день тихо, т. к. сегодня никого не звали ввиду вечернего собрания Рел<игиозно-> фил<ософской> ак<адемии>.

* Дата «30 декабря» встречается дважды.

64//65

За завтраком Ни читал нам свое письмо, обращенное к членам Христианского> дв<ижения> (Высший совет). В этом письме он горячо протестует против засилия в Христ<иан-ском> движ<ении> правых элементов, стремящихся захватить это движение для своих целей... Протестует также против духа компромисса с преобладающими течениями в так называемом «общественном мнении». Одна фраза письма меня особенно восхитила, и я прервала чтение письма аплодисментами. Вот эта фраза: «Христианству не подобает считаться с общественным мнением; христианство должно судить общественное мнение».

Сегодня тихий день, и я могла долго оставаться одна и много думать. Ничто и никто не мешал. Думала вот о чем, в связи, вероятно, с вчерашними разговорами о Церкви.

Что для меня Церковь теперь? Церковь для меня, т. е. основа ее, это — таинства. Три таинства (указанные в Евангелии): крещение, исповедь и, главное, Евхаристия. Эти три таинства указаны Самим Христом, и потому они для меня и являются основой Церкви. «А вера?» — скажут мне. Но вера лишь приводит к Церкви. Вера лишь путь к Церкви, а дальше начинается уже сама жизнь в самой Церкви...

О таинстве Евхаристии могут сказать, что слова Христа можно понимать в том смысле, что слова «сие есть Тело Мое, за вас ломимое...» и дальше: «сие творите в Мое воспоминание» 92 так: «Я ради вас принес Тело Мое в жертву. Делайте и вы в Мое воспоминание то же, т. е. пусть жизнь ваша будет жертвенным служением братьям вашим». Я думаю, такое понимание было бы возможно лишь в том случае, если б не было других слов Христа: «Кто не ест Тело Мое и не пьет Кровь Мою, тот не имеет жизни вечной». А слова эти в связи с предыдущими раскрывают подлинный смысл Таинства Евхаристии. Смысл этот в том, что лишь через питание Христом, т. е. через таинственное общение с Ним в этом Таинстве, мы приобщаемся жизни вечной, той жизни, кот<орая> для нас через это общение начинается уже здесь на земле и будет продолжаться после воскресенья на небе.

Вот в чем смысл, вот где камень Церкви. Все остальное: учение, догматы, культы — это лишь внешняя форма, которая, как и всякая форма, может меняться в зависимости от тех или иных земных условий и куда примешивается всегда много всего чисто греховно-человеческого. Таинства даны нам свыше, и ничто

65//66

человеческое не может коснуться и извратить их сущность. Эту основу Церкви, и только эту, «врата ада не победят» 93.

Ни, П. К. Иванов, бывший у нас сегодня, и сестра ушли на заседание Рел<игиозно-> фил<ософского> об<щества>. Вернувшись в 12 ч., Ни заходит ко мне, т. к. я еще не сплю, и рассказывает о заседании, кот<орое> прошло очень удачно. Доклад о. Жилэ на тему о Св. Духе очень интересный. Он на основании текстов Евангелия доказывает, что есть два крещения: водой и духом. (А третье — кровью?)

Я жалею, что не была, но все эти дни у меня тяжелая голова, и мне трудно слушать споры и быть среди людей.

Декабрь 31, 1934

Над Россией, несчастной Россией кровавое зарево [бессудных] казней. Утром страшно раскрыть газету. Этими ужасами заканчивается 1934 год. Неужели и 35-й несет то же, если не худшее?

Сегодня Ни работает все утро с Ир<иной> Пав<ловной> и Монбризоном над переводом «Назначения человека».

Сильный ветер и дождь, но не холодно.

Иду купить пирожных и рву в нашем садике ветви для украшения новогоднего стола. Жду с нетерпением и тревогой появления Лени с «секретом». А вдруг наш «секрет» не удастся?

Вернувшись, застала у нас Флоранс. Она привезла разные вещи для раздачи бедным.

Новый год встречаем: Ни, мама, сестра и я. Леня не приехал, и «секрета» не было. А я так рассчитывала, что Новый год встретим с подарком милого Лени.

Январь 1935

Встали поздно, т. к. поздно легли. К завтраку, наконец, явился Леня с «секретом» — ящиком «радио», которое этот милый юноша сделал сам для нас. Говорит, что вчера работал над ним до 2 ч. ночи и не успел принести, как было условлено, под Новый год. Мы с ним, под предлогом починки электричества, заперлись в столовой, и он поставил радио у нас на камине. Никто, кроме меня, не знал об этом сюрпризе Лени. Когда он все устроил, мы позвали Ни, маму и сестру, и неожиданно для них раздались звуки, очень чистые, прекрасного радио. Нужно было видеть изумление на лицах Ни, мамы и сестры... Они дол-

66,67

го не могли понять, в чем дело, и наконец решили, что Леня принес аппарат лишь для Нового Года и унесет его обратно. Леня, хороший [мой] Леня, сиял от радости, что мог доставить нам, он, нищий, безработный, такое удовольствие... И я думала: вот разница между бедными и богатыми. Богатство делает людей эгоистами. Деньги — это яд, кот<орый> незаметно, мало-помалу, убивает в человеке самое ценное: его сердце.

Долго слушали музыку, несущуюся к нам по таинственным волнам радио, со всех концов Европы. Ни все надеялся услышать Москву, но это не удалось.

К 5 ч. появилась неожиданно Генриетта Либерман и внесла, как всегда, с собой особенный, свойственный ей дух артистической богемы.

Ни к 7 ч. отправился на вечер к Maritain (я не могла — устала). Вернулся к 11 ч. и застал нас все еще слушающими радио... У Maritain было много народу. Ни понравился художник Шагал 94... Когда я объяснила Ни, что радио (которое стоит не менее 1500 fr.) — подарок Лени и сделано им для нас, то он долго не хотел этому верить. «Ведь он безработный! Как же это? Меня это стесняет. Я не могу принять такой подарок от нищего», — говорил он, волнуясь. Я рассказала ему о желании Лени хоть чем-нибудь отплатить нам за все, что мы сделали для него все эти годы, и он, наконец, успокоился... Мы проводили Леню, сказав, что, благодаря ему, Новый Год был для нас таким приятным. Леня ушел сияющий и нагруженный разными необходимыми ему вещами.

Среда, 2 января 1935

Была Р. Г. Осоргина (бывшая жена писателя М. А. Осоргина). Я с ней в дружбе много лет. Это [удивительно] хорошая, прямая, верная душа. В последние годы ее жизнь сложилась очень тяжело. А теперь — особенно. Недавно она лишилась места и, несмотря на диплом высшего образования и знание нескольких языков, — не может нигде найти работы... Долго говорила с ней, и было очень грустно... После чая она захотела немного развлечься музыкой. Слушали по радио интересные вещи: Дебюсси, Стравинского. И тот и другой так ярко отражают в своем творчестве душу современного человека: разорванную противоречиями, мятущуюся, [потерявшую какие-то духовные устои].

67//68

Четверг, 3 января

Утром у Ни был Пьянов (Ф<едор> Т<имофеевич>). Рассказал ему о заседании Совета (Христиан<ского> движения). На этом заседании было прочитано письмо Ни (сам он не был). В этом письме Ни говорит о необходимости утвердить в Движении подлинные начала христианства, очистив его от примеси воинствующего национализма. Пьянов говорит, что письмо это произвело впечатление и взгляд Ни защищали: о. Булгаков, [Вышеславцев] и многие другие, хотя были и несогласные. Сам Пьянов всегда защищает взгляды Ни и не уходит из Движения только потому, что хочет вести работу вместе с Ни.

Работала с Ни по переписке с различными издателями и различными организациями...

[Вечером был Леня, кот<орого> я вызвала поправить радио... Слушали музыку. Чудесную «В степи» Бородина. Ни восторгается ею — раньше не знал.]

Пятница

Ездила в Париж купить кое-какие подарки на Русское Рождество. Погода чудесная, солнце, тепло. [Вернувшись, Ни не застала дома.]

Среда, 9 января 1935

Вce эти дни не могла делать записи, т. к. благодаря праздникам (Русское Рождество) было много хлопот по дому, устройство елки, письма и пр. Кроме того, 24 декабря (по рус<скому> ст<илю>) — день именин сестры, и мне хотелось и ей устроить этот день приятным.

[В этот день к нам] пришли священники: о. Афанасий 95 и о. Бальфур (перешедший из англиканской Церкви в православную) 96. Служили у нас молебен о здравии сестры (как именинницы) и всех нас. Мы были очень тронуты этим проявлением внимания с их стороны к сестре, которая взяла на себя заботу об украшении церкви цветами в дни больших праздников. Церковь (на rue Pétel) очень бедная, содержится исключительно на сборы прихожан. Она находится в подчинении Русской Церкви Патриаршей. Вот почему среди эмиграции ее считают большевистской — таково состояние умов большинства нынешней эмиграции, таково представление ее о Церк-

68//69

ви! Если церковь русская — значит, большевистская, а раньше, значит, была — монархическая? Для них Церковь есть не что иное, как придаток к тому или иному государственному строю. Как трудно [истинному] христианскому сознанию пробиваться сквозь эту тьму, веками затемняющую истину христианства, истину, возвышающуюся над всеми земными, чисто человеческими установлениями и формами.

11 января 1935

Вчера не успела ничего записать, т. к. с раннего утра не была дома, а вернувшись, застала гостей, кот<орые> были до позднего вечера. Утром была у обедни в St.-Médard (в 8 '/2 ч.), затем у о. Ав<густина>, кот<орого> только вчера могла поздравить с Рожд<еством>. От о. Ав<густина> поехала в госпиталь Salpêtrière к моему больному с подарками на Рождество (русское). Больного застала очень страдающим от электризации. Он едва мог говорить со мной... Вернувшись, застала у нас двух монахов в черных мантиях и клобуках — о. Бальфур (бывший катол<ический> монах-бенедиктинец, перешедший в православие) и о. Афанасий — настоятель Патриаршей Церкви (на rue Petel). Они провели у нас молебен, а затем пили чай и вели разговор с Н<иколаем> А<лександровичем>, с сестрой и со мной... Тема — о монашестве. О. Афанасий (бывший соц<иалист>-револ<юционер>) говорил о том, что монахи своими молитвами спасают души и мир. Тогда я спросила: «Но где же в Евангелии указан этот путь ухода из мира, разрыва с миром? Христос посылал Апостолов в мир, а не из мира?» На это о. Бальфур, к моему удивлению, заявил: «Зачем в Евангелии? У ап. Павла». Очевидно, для него ап. Павел выше Христа? Ни возразил о. Аф<анасию>, что не всякая молитва спасает и мало...

(Продолжение во второй тетради)

69//70

...монахов, которых молитвы могли бы иметь такую силу. Кроме того, говорит Ни, монастыри имели значение тогда, когда мир был погружен в язычество и нужно было создавать нечто вроде укреплений, духовных крепостей для охраны христианства. Теперь же, наоборот, сами христиане настолько пали, что нужна проповедь и активная работа среди самого христианства для того, чтобы очистить его и поднять его уровень...

Вечером я долго говорила с Рахилью (Осоргина). Она в ужасно подавленном настроении от мысли, что ей придется навсегда уехать из Парижа в чуждую ей Палестину, к родным... Говорили о судьбе. Она — фаталистка. Я же верю в свободу и думаю, что каждый человек волен избирать тот или иной путь, иначе мы были бы не людьми, а марионетками. Уж одно то, что я в каждую данную минуту могу покончить с жизнью — доказывает мою свободу. Воля Бога, конечно, направляет мой путь, но от меня зависит, следовать ли Его воле или нет.

Пятница, 11 января 1935

Вечером после чтения «Идиота» Ни говорит, что, по его мнению, Достоевский плохо понимал психологию нигилистов. Изучая их биографию, Ни находит, что это были люди очень цельные, прямые. В них вовсе не было той раздвоенности и трагизма, кот<орые> так характерны для нигилистов у Достоевского. Изображая их, Достоевский [как бы] бессознательно раскрывал свою собственную раздвоенность, свой вну-

70//71

тренний дуализм. И в этом он является уже человеком новой эпохи, человеком нашего времени, а не эпохи 60—70-х годов. После чтения Ни заходит, как всегда перед сном, в мою комнату и говорит: «Мне иногда кажется так<им> странным, что книги мои выходят на всех почти языках. Я объясняю это тем, что в них многие находят ответ на вопросы, так остро стоящие перед современным миром. Всюду чувствуется какая-то растерянность, люди как бы потеряли почву под ногами, а в моих книгах они находят ответы на вопросы, волнующие их. И это потому, думается мне, что я не только философ, не только человек отвлеченной мысли, а во мне философия сочетается с опытом пережитого мною марксизма и знанием всех оттенков современной мысли, направлений и школ».

Суббота, 12 января

С утра снежная метель, но теплее, чем вчера (вчера мороз 6°).

Ни ушел в 4 ч. на заседание общества «La Vérité»1. Вернувшись в 8 ч., рассказывал о впечатлении. Доклад делал Guènau (редактор газеты «Europe», левой, близкой к коммунизму). Доклад был о книге Guènau «Un homme de quarante ans»*. Книга эта вызвала большую критику со стороны правых, но из них никто на доклад не пришел. Это, видимо, очень не понравилось Guènau, и он говорил с яростью против правых, называя их трусами и пр. Сам он больше всего негодовал против войны, но когда кто-то заявил, что одни лишь христиане могут принципиально отрицать войну, а он, как неверующий и революционер, не может не признать, что пролитие крови иногда нужно для целей революции, то Guènau сказал: «Le sang ne me répugne pas, mais le peuple doit savoir le but au nom duquel ce sang coule»**.

По этому поводу я думала: «Какие бы возвышенные цели ни преследовались людьми, но если для целей этих нужно проливать человеческую кровь, то это значит, что цели эти лишь обман [, за которым скрыт лик Дьявола]. Поговорку «cherchez la femme»*** давно уже следовало бы заменить на «cherchez le diable»****!

* «Человек сорока лет» (фр.).

** «Кровь не внушает мне отвращения, но народ должен знать цель, во имя которой эту кровь проливают» (фр.).

*** «Ищите женщину» (фр.)

**** «Ищите дьявола» (фр.).

71//72

Ни вернулся, видимо, очень недовольный собранием. «Мне так чуждо [французское] мышление, где все распределено, размещено. Нет полноты, шири, горизонта... Каждый из своего угла оценивает другой угол. Даже в религии умудрились все расчленить, классифицировать (томизм). Все это мне очень чуждо!»

На собрании были многие писатели: Мальро, Фернандец2, Дри-Ларошелль3 и др.

Воскресенье, 13 января 1935

Ни выходит к завтраку и говорит, обращаясь ко всем нам, т. е. ко мне, сестре и маме: «Мне кажется, что сейчас мне удалось, наконец, формулировать мои разногласия со всеми современными течениями и направлениями. Ни одно из них мне не близко, все чужды, и это потому, что все они, каждое по-своему, детерминированы извне, а не изнутри. Течения правые, национальные — традициями, бытом, родовыми устоями, левые — классами, социальными условиями. Для меня же имеет значение лишь то, что не зависит ни от чего внешнего, а определяется лишь изнутри, из свободы. Все внешнее есть показатель падшего состояния этого мира. Но человек принадлежит миру иному, и лишь этот мир есть мир подлинный, ни от кого и ни от чего не зависящий!»

Я: «Это значит, что ты анархист».

Ни: «Да, если хочешь, это есть духовный анархизм».

Входит Леня, и разговор обрывается. К 5 ч. собираются: Сеземан (проф<ессор>)4, Г. П. Федотов с женой, Гордин5, Либ, П. К. Иванов, Н. А. Тургенева, Т. Ф. Баймакова)6. Сеземан рассказывал о своем пребывании в России (летом). Он как финляндский подданный может туда ездить беспрепятственно. Говорит, что положение улучшается, голода нет. Всюду порядок (в столицах, конечно). Церквей мало, но все переполнены. Однако так было до убийства Кирова, а теперь все опять по-старому...

Уныло серый день... Усталость после вчерашнего вечера, когда мы вдвоем с сестрой угощаем многочисленных гостей. Усталость эта, конечно, вознаграждается при виде того, как все наши гости чувствуют себя уютно и с каким удовольствием и аппетитом поедают домашние угощения, которые сестра

72//73

делает очень экономно, но вкусно. Ни очень любит собрания у нас по воскресеньям. Это единственный день, когда он отдыхает в обществе знакомых. Он в своей бархатной шапочке с трубкой во рту сидит в конце стола, шутит, острит и чувствует себя легко и приятно...

Только что вошел свящ<енник> Иоанн Шаховской7, приехавший из Берлина... Остался у нас обедать. На этот раз он показался мне иным, чем в первый раз, когда он был у нас. В нем тогда чувствовалась какая-то «стилизованность». Опускание глаз, шепчущий голос, приниженная смиренность... Теперь он простой, ласковый, приятный... Очень женственный. Из его разговора я почувствовала, что у него есть подлинное призвание к духовному руководству, есть любовь к душам, что так редко у священников...

Вторник

Прибежал милый наш Ф. И. Либ в волнении узнать результаты выборов в Сааре. Увы! Для него (он соц<иал>-дем<ок-рат>) неутешительные. Он боится за своих друзей соц<иал>-дем<ократов>, кот<орые> вели в Сааре пропаганду против Гитлера.

Вечером лекция Ни (о Чернышевском, Писареве, Лаврове, Михайловском)8. Возвращаемся с лекции вместе с Либом. Подъезжая на трамвае к Porte de Versailles, Либ смотрит в окно трамвая на большую площадь в ярких огнях, на толпы людей и говорит, обращаясь к Ни: «Не думаете ли Вы, Н<иколай>А<лександрович>, что все эти люди считают нас сумасшедшими? Наши книги, наши мысли, кому они нужны? Да, конечно, мы среди них сумасшедшие!» Я думаю, он прав с точки зрения толпы. Такие люди если не сумасшедшие, то никому не нужные, бесполезные и даже вредные, поскольку они нарушают «общественную тишину» их духовного благополучия...

Среда, 17 января

Ни жалуется, бедный, на сильную усталость, а вечером у него доклад у католиков-медиков на тему «Марксизм и личность». Кроме того, масса разных дел: корректур, поправки переводов, письма. Такое напряжение непосильно, и я очень

73//74

за него беспокоюсь, но что делать? Я не могу убедить его отказываться от приглашений выступать в разных собраниях. Он возражает тем, что это его интересует, дает много новых мыслей, знакомит с разными течениями...

Четверг, 18 января

Утром я у обедни в St.-Médard. Ни рассказывает мне за завтраком о вчерашнем собрании у католиков-медиков (их организация состоит из 800 членов). Студентов было много; были и профессора-медики. Перед докладом председатель сказал вступительное слово, характеризуя Ни как «grand philosophe russe»* и как человека, героически боровшегося за свои убеждения и за них страдающего в изгнании. После доклада студенты окружили Ни, задавая ему вопросы. Угощали шампанским (что Ни не понравилось) и доставили домой на автомобиле.

Вечером мы читали одну из важных сцен у Достоевского (в «Идиоте») — самоубийство Ипполита... После чтения слушали чудесный концерт (по радио) испанской музыки. Я мало слышала испанцев и была поражена оригинальностью их... Какая-то огненная сухость. Русская музыка более влажная, теплая...

Пятница, 19 января

Утром за кофе говорим о вчерашнем чтении Достоевского. Сестра высказывает мысль о том, что величие Достоевского в том, что он первый поставил вопрос о свободе человека и о трагизме этой свободы, восстающей, бунтующей и разрушающей все на своем пути. Я замечаю на это: «Как странно, что, утверждая эту свободу человека, сам Достоевский пришел к Победоносцеву9 и этим как бы предал свободу». На это сестра отвечает, что, по ее мнению, Достоевский испугался той бездны, которая разверзлась перед дерзновением свободы человеческой, и в Победоносцеве искал тех устоев, которые могли спасти его.

Ни говорит: «Вот разница между Дост<оевским> и Толстым. У Толстого и его героев были эти устои, и ему не страшно было все разрушать вокруг, а у Достоевского и его героев их не было».

«А разве Христос для Достоевского не был этим устоем? —

* «Великого русского философа» (фр.).

74//75

спрашиваю я. — Чём же было для него христианство? Я понимаю бунт Ипполита, но Ипполит — не христианин, а Достоевский считал себя христианином». На это сестра говорит: «Нет, Ипполит — христианин». Что она имела в виду, говоря это, я не понимаю. Нужно будет поговорить с ней на эту тему... Разговор прервался. К Ни пришел Гринченко10 и они долго говорили на темы, связанные с книгой, которую пишет Гринченко («Церковь и государство»)...

Ни говорит о нем, что это «томист на православной почве».

Неожиданно приехала Флоранс, и мы с ней долго сидели вместе. Она в угнетенном состоянии. Я еще никогда ее такой не видела. Видно, живет из последних сил в этой ее кошмарной обстановке... Сестра была в церкви у всенощной под Крещенье.

Суббота, 19 января

Наступили морозные дни. Здесь эти морозы без снега — неприятны.

Все эти дни, да и раньше, Ни получает много книг и журналов, но редко что-нибудь значительное... Как много «лишних» книг и как мало «нужных»!

В 4 ч. Ни уходит на Собрание Лиги прав<ославной> куьту-ры, где он читает доклад «Время и вечность»11.

Я дома весь день — болит голова. Мама с утра лежит, но ничего серьезного.

Воскресенье, 20 января

Утром я в церкви St.-Germain.

Ни после завтрака идет на 2-е собрание Лиги прав<ославной> культуры, где останется до вечера и будет обедать вместе с членами Лиги.

К чаю приезжает М. А. Каллаш, и мы слушаем по радио концерт рус<ской> музыки (хор Кедрова12 и «Жар-птицу» Стравинского13). Ни возвращается в 11 ч. Говорит, что доклады и о. Булгакова и Г. П. Федотова поразили его своим оптимизмом и он еще острее почувствовал разницу между собой и ими. «У них все так гладко, так взаимно примиримо, а у меня прерывно, катастрофично. И все более чувствую, что меня не понимают. У них всех стремление к единению, к соборности, а я индивидуалист по своей природе. Кроме того, им чужда парадоксальность моего мышления».

75//76

Да, думаю я, слушая Ни, он не вмещается ни в какие рамки, ни религиозные, ни социальные. Ты — один из немногих «одиноких» в своем пути... Путь этот не легкий, страдальческий путь. Но если такие «одинокие» идут за Христом, то бремя их делается легким. Лишь бы шли за Ним, не оглядываясь по сторонам и не прельщаясь обширными пастбищами для стад.

Вставить: пастухи и разбойники.

Вторник, 22 января

Ни опять чувствует себя эти дни хуже, нервнее. За завтраком говорит: «Мне кажется, я не до конца выявил мое миросозерцание в предыдущих книгах. Мне хотелось бы подвести итоги и окончательно выразить себя. Я надеюсь сделать это в книге о духе, которую напишу».

Книгу эту он задумал уже давно, но до сих пор делает лишь заметки для нее14. Но мне почему-то кажется, что он скоро начнет ее писать. Знаю это, потому что когда книга уже окончательно созреет в нем, он делается внутренно беспокойным и до тех пор не успокоится, пока не начнет писать. Так было со всеми его книгами.

Сегодня лекция Ни о Толстом и Достоевском15.

Четверг, 24 января

У нас мало денег, во многом себе отказываем, но мы очень избалованы людьми, нас окружающими, дружбой. Так было всегда, и я, конечно, предпочту такие отношения людей — богатству. Жалеем лишь о невозможности помогать тем, кто нас окружает. Мучительно видеть нужду и не иметь возможности хоть чем-нибудь, кроме дружбы, облегчить ее. А вокруг нас нужда эта все растет и растет, кольцо ее все сжимается и душит даже тех, кто до этого года жили обеспеченно, имели или места, или работу. И вот на вопрос, поставленный мне недавно, «что же делать?», я ответила: «Единственно, что теперь нужно, это делать для других все, что от нас зависит, даже в самых маленьких вещах. Мы должны чувствовать себя как на войне и знать, что только соединяясь, общими усилиями мы можем поддерживать друг друга и бороться [с врагом]». К сожалению, у многих нужда порождает чувства совершенно об-

76//77

ратные: разъединение, зависть, эгоизм... Но, слава Богу, вокруг нас образовалась атмосфера единения и взаимной помощи, и это делает жизнь более легкой даже в самое трудное, как теперь, время.

Вчера Ни принес мне две книги (издание Desclée)16 — биографии двух католических монахинь. Много лет я читала мистиков, знаю почти всю мистическую литературу, но, за исключением очень немногих, нахожу, что все другие поражают однообразием своего пути, каким-то утомительным повторением тех же слов, тех же приемов для выражения внутренних переживаний, опыта. Впечатление такое, будто дана модель, и по этой модели создается бесчисленное количество более или менее удачных копий. Личность не выявляется в своем своеобразии, а подделывается под существующий образец и этим, конечно, искажается. И, думаю, нужно обладать огромной индивидуальностью, чтобы сохранить свое лицо в атмосфере подражания образцам. Такими и были Св. Франциск17, Св. Тереза18, еще немногие. Все же остальные подверглись общей нивелировке, подстрижены, обрезаны, говорят одним языком, повторяют будто заученные формулы, за которыми не видно, затуманено их самое дорогое — их личность, их лицо, их выражение...

Я люблю подлинную мистику, но не признаю мистических школ, ведущих к пути самому опасному: к лжемистике.

Ни только что вернулся от дантистки, нашей милой А. И. Каргановой... Очень устал от зубной боли. У нас застал Флоранс в жарком споре со мной по поводу Оригена. Она явно не понимает его, но с упорством защищается. Ни принял участие в нашем споре и разъяснил ей то, чего она не понимает.

Вечером у Ни собрание франц<узско>-рус<ской> молодежи (второе — первое из 3-х лиц было в прошлом году весной). К 8 '/2 ч. подъехал автомобиль и оттуда выгрузились 6 человек: 4 барышни и 2 молод<ых> человека. Я стояла у окна и слышала их молодые, веселые голоса у подъезда. Они пошли в кабинет Ни, и там долго шла беседа. Темой этой беседы была мораль (ее источники). К 10 ч. все вышли в столовую к чаю, и за чаем беседа продолжалась просто и оживленно. Молодежь очень симпатичная, живая, одухотворенная. Среди них одна

77//78

русская (студентка Сорбонны), остальные — французы-католики, интересующиеся социальными вопросами, близкие к журналу «Esprit». В них чувствуется культурность, начитанность. Вечер прошел очень живо и приятно, и, уезжая, все очень благодарили Ни за его отношение к ним и желание помочь им разъяснить интересующие их вопросы.

Пятница, 25 января

Ездила в фотографию за карточками Ни. Он заказал всего лишь 3 портрета, т. к. фотография очень дорогая. Но любезный фотограф подарил Ни еще 3 карточки. Портрет вышел очень удачный, самый лучший из всех до сих пор. Нужно посылать издателям, требующим портреты для изданий... Вернулась под проливным дождем.

Дома застала [бедную] сестру, только что вернувшуюся от дантиста: ей вырвали больной зуб. Лежала с сильной болью... День какой-то неуютный... Сильный ветер, всегда напоминающий мне о бедствиях на море...

Перед сном перечитываю заново Пруста19, которого раньше не любила. Теперь нахожу места значительные по тонкости анализа...

Суббота, 26 января

Ни с утра у дантистки.

В газетах тревога о Франции. Безработица растет особенно после краха Ситроена20. Неужели суждено нам вновь пережить ужасы революции?

Ни был у Либа. Он болен, лежит, но ему лучше.

Воскресенье, 27 января

Зима, русская зима! За окнами деревья в пушистом снегу. В соседнем с нами саду дети лепят бабу, бросают снеговые шарики... И все это кажется мне лишь декорацией к какой-то пьесе из русской жизни... Франции это не идет, как не идет русский кафтан испанцу или турку.

Сегодня никого не звали, т. к. вечером заседание Р<елигиозно>-ф<илософской> академии, но все же к чаю приехали: Р. Г. Осоргина, Эли Беленсон, П. К. Иванов и Леня (Чурилин) — все безработные, всем нужна помощь и материальная, и духовная... Делаем, что можем, но «можем» так мало!

78//79

Кольцо бедствий сжимается, а в такие холодные, злые дни, как сегодня, бедствия эти чувствуются с особенной остротой.

Вечером читаю биографию Стендаля. Он мне противен.

Понедельник, 28 января

Ни рассказывает утром о вчерашнем собрании с докладом Зеньковского21 «Об иррациональном в человеке». В связи с этим он говорит: «Я люблю человека, верю в человека, но я ненавижу условия, в кот<орых> он живет. Условия эти унижают человека, мучат его. Но вот что я заметил: все переживаемое мной с такой остротой, когда я думаю о трагизме человеческого существования, вдруг как бы притупляется и делается плоским, попадая в сферу обсуждений, споров, докладов. В чем тут дело?»

Я: «Мне кажется, что все переживаемое в духе теряет свою остроту, свою силу, воплощаясь в слова, в формулы».

Сегодня спросила у Ни, подвигается ли его новая книга о духе? «Я все время делаю заметки, подготовляю ее. Это книга, в кот<орой> я подведу итоги моего миросозерцания. Книга нелегкая», — отвечает он.

Какой неуютный день [сегодня]! Что-то холодно-тоскливое в колючем воздухе, в порывах сухого ветра. Даже птицы мои (я их кормлю все эти годы на крыше балкона) летят неохотно есть замерзшие кусочки хлеба... Нет охоты выйти из теплых комнат, и так остро чувствуешь свое преимущество перед другими, видя из окна пробегающие фигуры людей с иззябшими лицами, в холодных пальто вместо шуб... Холод — одно из выявлений зла.

Вторник, 29 января

Холодно-колючий день с ярким солнцем и ветром. Французские дома не приспособлены для морозов, и в нашей квартире — хотя и с центр<альным> отоплением — свежо. Еще бы! Окна большие, без двойных рам — не натопишь... Вечером, хотя иззябшая, все же иду с Ни на его лекцию о Вл. Соловьеве. Лекция — одна из лучших22.

79//80

Среда, 30 января

Ни утром много писем. Читая, он говорит: «Во мне, чувствую, все больше и больше увеличивается отчужденность. Вот я говорю, пишу, спорю, а сам где-то далеко, далеко от всего окружающего. Не знаю, замечают ли это другие? При таком отчуждении трудно вести общую работу, участвовать в общем деле».

По поводу этих слов Ни я думаю: «Таким и должно быть чувство христианина в этом мире. Единственной связью его с миром должна быть любовь. Ведь Христос, будучи на земле, всегда чувствовал себя «не от мира сего», но Он любил этот мир. Любовь и была связью Его с миром. Что же значат слова ап<остола> Иоанна: "Не любите мира"23? Да, не любите тот мир, который лежит в зле, тот, кот<орый> свободно избрал зло и служит злу».

Вновь начала читать Пруста, и на этот раз по-иному. Когда читала первый раз, показался утомительно-скучным, и это потому (поняла теперь), что следила за фабулой, за действием. Теперь же поняла, что читать его нужно как бы вместе с ним, а не отдельно от него. Нужно вместе с ним войти в атмосферу жизни, которую он не рисует, а которой живет. Нужно вместе с ним всматриваться и вдумываться в малейшие детали того мира, кот<орым> он живет в своих романах (если можно так назвать его книги — скорее это летопись, записи того, что проходит в его памяти). И когда так читаешь Пруста, то он незаметно втягивает в этот свой мир и мало-помалу мир этот делается близким, с ним живешь, его видишь.

Четверг, 31 января

Письмо от В. С. Гриневич24 о болезни Лени... Под впечатлением этого письма весь день не могу поехать к нему из-за мамы. Если у Лени грипп (что вернее всего, т. к. в Париже сейчас эпидемия гриппа), то я не имею права занести болезнь в дом ради мамы, т. к. для нее она может быть смертельной. И вот мучусь, т. к. бедный Леня дорог и мне, и всем нам... Написала в два места о докторе и о деньгах для него...

У Ни какой-то шведский профессор [по делу о съезде антропологов]...

80//81

К чаю приехала Флоранс, очень грустная. Старалась развлечь ее.

Вечером чтение «Идиота». То место, где Достоевский неожиданно становится в позу проповедника и напяливает на бедного князя Мышкина безвкусный славянофильский кафтан, так ему не идущий.

Пятница, 1 февраля

Давно не переживала такой душевной депрессии... Слишком много горя вокруг нас и бессилие помочь. Деньги, деньги и деньги — вот что нужно, а их-то и нет. Никакие слова, жесты, никакие утешения не помогут, если человека гонят с квартиры, если он не обедает... И слова, и советы, и утешения — прозвучат насмешкой...

Ни — у доктора, а оттуда зайдет к Шестову.

Вчера мы хорошо поговорили с ним, как обычно, перед сном, но не договорили, и нужно возобновить разговор. Моя психическая депрессия все увеличивается... Стараюсь преодолеть ее чтением, но не удается. Кажется, будто несчастья людей, нас окружающих, каким-то траурным венком сплетаются вокруг.

Вечером, вернувшись от Шестова, Ни пришел, как всегда, поговорить со мной перед сном и, заметив мое настроение, так трогательно утешал меня, как утешают детей... В Ни я имею такую заботу и духовную, и материальную, какую знают немногие на земле. И одно это сознание должно делать меня благодарной Богу. Иметь около себя такую душу, такую опору, как Ни, [это] слишком много!

Суббота, 2 февраля

Утром иду на Montparnasse, 10 узнать у доктора о Лене. Меня встречает Т. Ф. Баймакова вопросом: «Читали статью [Ильина] (В. Н.) в «Возрождении»25 о книге Ник<олая> Алекс<ан-дровича>?» — «Мы никогда не читаем этой газеты», — отвечаю ей. «Возмутительная, безобразная. Подписана псевдонимом, но все мы, читавшие ее, сейчас же узнали автора», — взволнованно говорит она, протягивая газету.

И действительно, есть чем возмущаться. В газете помещен фельетон некоего П. Сазоновича «Идеологическое возвращенство» о последней книге Ни «Судьба современного человека». Фельетон этот — сплошная клевета и ложь не на книгу Ни, о которой, к удивлению, ни слова не сказано (кроме на-

81//82

звания книги), а на Ни как мыслителя и писателя. Узнать, кто скрывается под П. С., — было нетрудно, ибо автор был настолько наивен, что, скрыв себя под чужим именем, не позаботился о том, чтоб не употреблять тех же выражений, кот<орыми> он пользовался, бегая по всему Парижу и называя Ни «красным генералом» и «защитником Г.П.У.». Об этих выходках нас предупреждали друзья еще до появления статьи. И вот те же названия обнаруживаются в статье г. П. С., а вместе с тем ясно, что [трусливый] автор их [Владимир Николаевич Ильин]26. Это тот самый В. Н. [Ильин], который в течение 10 лет считал себя самым преданным нам человеком, которого мы всюду защищали (т. к. многие его не любили, не выносили), [кот<орый> приходил чуть ли не по 2 раза в неделю, часто даже надоедая нам своими излияниями, духовными и романическими. Но мы терпеливо его выслушивали и жалели, т. к. знали, что он человек одинокий, нуждающийся в поддержке и утешении. И вот результатом этой заботы и участия является низкая, злобная клевета... Кого же он позорит, как не самого себя, трусливо спрятавшегося под анонимом, не имевшего мужества открыто выступить против Ни. Подумал ли В. Н. Ильин, что статья его есть грязное пятно на его личности? Что же касается Ни, то о его идеях и оценках говорят его книги, а не грязные анонимные фельетоны в столь же грязных газетах.]

Прочитав фельетон, Ни, как всегда, отнесся к нему с брезгливым равнодушием и даже как-то иронически27. Таково было всегда его отношение ко всем критикам [(если только это слово применимо здесь) этого стиля. Все, кто читает книги Ни, знают, во что он верит, к чему призывает, что для него добро и что зло. Те же, кот<орые> книг его не знают, могут измышлять о нем что им угодно... Презрительное молчание будет им ответом.]

Воскресенье, 3 февраля

В 5 ч. у нас кое-кто из французов: М-г и M-me Cain (она переводила книгу Ни о Достоевском, он — директор Нац<иональной> Библиотеки в Париже), философ Le Senne28, немец<кий> проф<ессор> (в изгнании) Landsberg с женой, проф. Алексеев29 и Pierre Pascal (бывший коммунист) с женой.

Говорят больше о национализме, о Гитлере. В общем — оживленно и просто.

82//83

Понедельник, 4 февраля

 [Неожиданно приходит одна знакомая предупредить об одной особе, которая изредка бывает у нас. По ее словам, у этой особы плохая репутация в смысле полицейском. Очень неприятно, тем более, что проверить эти подозрения нет возможности.]

Посылала к Лене узнать о здоровье и передать денег. Посланный вернулся и сообщил, что Леня уже встал, слава Богу. Грипп прошел без осложнений.

Вторник, 5 февраля

Вечером на лекции Ни30. В перерыве меня окружают знакомые, взволнованные и негодующие на статью В. И[льина]. Собираются выразить протест в форме открытого письма. «Неужели Н<иколай> Александрович> подаст ему руку при встрече?» — спрашивает одна из знакомых. «Никто из нас не подаст!» — горячо говорят они. «А Николай Александрович сказал мне, что, конечно, подаст», — говорю я, потому что в каждом самом низком человеке он все же видит человека [— образ и подобие Бога]. Так поступал он всегда, всю свою жизнь, и так будет поступать и впредь.

Среда, 6 февраля

Газеты сообщают о сильной эпидемии гриппа. Ни волнуется. У него слабое место — боязнь зараз, болезней. [Думаю, это наследственная черта у него.] Его родители всю жизнь лечились, боялись простуд, зараз, и в детстве он жил в атмосфере болезней [тепличной, изнеженной]. Пытаюсь всячески бороться с этой его слабостью, но удается лишь отчасти.

Сегодня ждали демонстраций по поводу годовщины восстания прошлого года31, но приняты меры и пока все спокойно. Ни ушел навестить милого нашего Федора Ивановича (Fritz Lieb), который почти месяц болен желтухой.

За завтраком говорили о том пути, каким нужно идти теперь сквозь хаос, в кот<ором> находится весь мир. «Если б я была скульптором, то я сделала бы статую, отвечающую на этот вопрос, — говорю я. — Фигура статуи была бы такой: глаза поднятые вверх, а руки опущенные вниз, к земле. Глаза — к небу, а руки — к земле, к людям с их скорбью и мукой».

83//84

«Я помню, ты как-то писала мне это», — говорит Ни. И я действительно вспоминаю, что в одном из писем говорила о таком образе по поводу страданий людей и пути, каким нужно идти32.

Четверг, 7 февраля

Мороз с сильным ветром. К счастью, никому никуда не нужно ездить, и мы проводим день дома. Вечером начали чтение «Мертвых душ». Замечаю, что всех старых рус<ских> писателей-классиков воспринимаю как-то совсем по-новому. Другая оценка, другое нравится... Перечитываю Оригена для беседы с о. Ав<густином> и Флоранс.

Пятница, 8 февраля

Погода ужасная. Буря и мороз. Ни очень волнуется, т. к. узнал о сильной эпидемии гриппа. Его мнительность, боязнь болезней мучительны для него. Каждую минуту следит за мной, чтоб я не простудилась. Чтоб его успокоить, я никуда не выхожу... К удивлению, две гостьи, несмотря на погоду, все же приехали к 5 ч. [: М-me Федотова и М-me Карганова. А. И. Карганова много лет лечит нас (дантистка), и мы очень к ней расположены. Очень милая, ласковая. Мы давно ее не видели, т. к. вся она в работе, и приятно было появление ее живого, выразительного лица, ее улыбки и звонкого, детски радостного смеха.]

Ни весь день занят обработкой книги, заказанной ему для Англии («Источники русского коммунизма»)33.

За чаем М-me Федотова с возмущением говорит о статье [против Ни В. Ильина]. «Вы знаете, — говорит ей сестра, — Н. А. не хочет писать свои книги для русских, кот<орые> его книг не ценят и не читают. Между тем как иностранцы ценят все больше и больше».

«Это неверно, — говорит Е. Н. Федотова. — Книги Николая Александровича расходятся очень хорошо среди русских, и много есть людей, кот<орых> Николая Александровича даже не знает, а они многое получают от него. Хотя бы я, напр<имер>. Ведь не кто другой, как Н<иколай> А<лександро-вич>, определил мое направление своей статьей в «Проблемах идеализма»34, и если б судьба случайно не столкнула нас здесь, за границей, то он бы и не знал об этом влиянии. А таких, как я, много, и вот для них и нужно писать». И она рассказывает Ни о пути своего развития, [а я веду Карганову показать ваш дом.]

84//85

После ужина чтение «Мертвых душ».

Я, сравнивая Гоголя с Диккенсом, говорю: «Диккенс, описывая своих героев, смотрит на них как-то ласково, снисходительно, а Гоголь — холодно, сухо и насмешливо».

Суббота, 9 февраля

Утром письмо от Флоранс. У ее мужа удар. Парализована вся правая сторона. Бедная Флоранс, такая измученная, и вот новое страдание. Ее муж — больной деспот, но все же она к нему привязана и жалеет его.

Начала читать Тареева35 (Евангелие) и статью в «Esprit» «Origines du monachisme»* De Becker'a36, а более легкое чтение — Proust'a.

Яркий солнечный день, но очень холодно. Ни работает дома. Ему из Испании опять предложение издать «Достоевского», а из Англии — «Судьбу человека в современном мире»37.

Интересная беседа: Ни, я и сестра о книге Кирхегарда «Crainte et tremblement»**38.

Окончила статью De Becker'a о монашестве. Не думаю, чтоб эта статья понравилась Риму. «Не вливают новое вино в мехи старые». В этом трагедия всего нового, желающего влить себя в старое или хотя бы приспособить себя к нему.

Воскресенье, 10 февраля

Мороз, ветер утих, и я после завтрака иду гулять в лес. Ни приглашен к M-r Gillouin39. Это тот, кот<орый> писал о нем восторженную статью в «Nouv<elles> Littéraires». Никого сегодня не звали, т. к. Ни не дома, но к 5 ч. приходит М. А. Каллаш, а затем П. К. Иванов и остаются до вечера.

Ни возвращается к ужину и рассказывает о собрании у Gillouin. Было 60 человек, смесь разных направлений и партий. Разговоры шли по группам. Ни больше с Dugrain — председ<ателем> общества «Vérité»40. Типичный французский прием.

Вечером М. А. Каллаш рассказывает о своем духовнике в Москве — покойном о. Алексее Мечёве41, о его прозорливости. Ни знал его, был перед изгнанием, и он благословил его образком, кот<орый> Ни всегда хранит.

* «Происхождение монашества» (фр.).

** «Страх и трепет» (фр.).

85//86

Понедельник, 11 февраля

После морозов сразу мокрый осенний день. Хотела погулять, но грязь в нашем садике, а в город выходить неохота.

В доме тихо. Ни работает над книгой о коммунизме, заказанной ему в Англии. Такие тихие дни способствуют созерцанию, углублению. И странно думать, что так близко от тебя громадный Париж с его напряженно мятущейся жизнью... Я люблю этот контраст, люблю издали знать эту жизнь, не входя, как бы обходя ее. Люблю и Париж за то, что в нем, как в фокусе, отражено все: и светлое и темное, что есть в мире. От меня зависит, что брать, а что отбрасывать.

Вторник, 12 февраля

Coup de théâtre!* Письмо от В. Н. Ильина к Ни. «Дорогой Н. А. (!?), это я написал статью о Вас в "Возрождении", а затем объяснение: сделал это потому, что "не мог вынести того, чтобы такая "красавица душа", такой "аристократ духа", как Вы, мог соблазниться Белинским, Чернышев<ским> и подобными им плебеями"». И вот он, В. Н. Ильин, взял на себя суд над этой «красавицей» подобно тому, как Шатов судил Ставрогина, дав ему пощечину. [Затем идут вопли, стенания, раздирания, страдания, что разорвал с Н. А. и всеми нами. А подпись — «горячо любящий и преданный».

Что это: бред или новый шантаж? Что бы то ни было, а ничего, кроме омерзения, ни его поступок, ни покаяние вызвать не могут.]

Первое, что сказал Ни, прочитав этот документ, было: «Кто, однако, дал ему право судить меня?»42

[Если б так поступил какой-нибудь взбалмошный мальчишка, думаю я, но ведь это человек уже немолодой, христианин, образованный (окончил два высших уч<ебных> заведения43) и ныне проф<ессор> литургики в Богословской Академии44!]

Был у Ни Брэнстэд45 — приглашать в «Свободную Трибуну»46. Еще одна говорильня! Эти говорильни здесь вздымаются и лопаются, как мыльные пузыри, но, видно, люди нуждаются в том, чтобы выявлять свою энергию, хотя бы в словах.

*Неожиданность (фр.)

86//87

Ни, конечно, обещал когда-нибудь выступить. Он никогда и никому не может отказать, «чтоб не обидеть».

Идем на лекцию Ни 47.

Среда, 13 февраля

Ни получил сегодня письмо от Монбризона48, в кот<ором> он возмущается статьей Ильина] и говорит: «Get article plain de haïne et des mensonges excite en moi les sentiments guerriers»*. Это говорит француз, но ни один из русских ничего подобного Ни не написал. По поводу этого письма М<онбризона> Ни говорит: «Я живу за границей уже скоро 12 лет, и за это время ни один русский не написал обо мне доброго слова, а ругали многие: П. Струве49, Мережковский50, К. Зайцев51, И. Ильин52, а в России похвалил только один Розанов53, остальные или молчали, или тоже ругали. За границей же только и слышу похвалы, интерес, внимание».

Сегодня письмо от издателя Stock с предложением издать книгу «Судьба человека»54.

Говорили о книгах Пруста, кот<орые> я окончила («Temps perdu» и «Temps retrouvé»**).

После чтения у меня впечатление, что это писатель, кот<орый> живет лицом назад, а не вперед. Весь смысл жизни у него в прошлом, в воспоминании, в переживании того, что было. Горизонт замкнут, нет прорыва. И люди для него интересны лишь поскольку они были, а не есть. Пруст жаждет все восстановить, воскресить, но зачем? В чем видит он смысл воскресенья того, что было? На это он не отвечает.

Погода такая мерзкая, что я отменяю визит к M-me Pascal (увы! уже третий раз).

Пятница, 15 февраля

Говорим с Ни о Кирхегарде. «Почему для него вера выше любви?» — спрашиваю я.

«Потому что вера — бескорыстна, а любовь предполагает какую-то взаимность, т. е. что-то утешающее, дающее... Вера для К<ирхегарда> есть риск. Она идет как бы вслепую. Толь-

* «Эта статья, полная злобы и лжи, возбуждает во мне воинственные чувства» (фр.).

** «Утраченное время», «Обретенное время» (фр.).

87//88

ко такая вера двигает горами... Для него высшая вера была > Авраама»55.

Я: «Но и Авраам горами не двигал, и никто. Значит ли это, что веры на земле нет? Но если б не было, то не было бы на земле уже давно и христианства...»

Приходит Ф. И. Либ (в первый раз после месячной болезни), и разговор прерывается.

Сегодня читала в «Nouv<elles> Lettér<aires>» статью о жизни Метерлинка56 (ныне графа) в его царском дворце у Сред<иземного> моря. Сказочная роскошь, и на ее фоне 75-лет<ний> старик, безбожник, любящий деньги... Жалкий по своей пошлости финал жизни поэта и художника!

Воскресенье, 17 февраля

К 5 ч. у нас: проф<ессор> философии Ганеман (изгнанный из Германии), г-н Бук (немец, живший в России, переводчик), проф<ессор> филос<офии> Аргентинского универ<ситета> Гереро, К. В. Мочульский, монахиня Мария (Скобцова), Г. П. Федотов с женой, г-жа Гавронская (адвокат). Разговоры на всех языках, вплоть до испанского, и на все темы: философия, литерат<ура>, политика.

Понедельник, 18 февраля

Наконец появляется Леня с радио, кот<орое> он починял. И дом, такой затихший, наполняется музыкой... Бедная [наша] мама так радуется музыке. Ведь она ведет образ жизни затворницы. В ее 85 лет она уже никуда не выходит, ничего не видит, кроме своей комнаты и столовой (по лестнице в другие комнаты подниматься ей нельзя), да летом наш небольшой сад.

Леня поправился, но все еще без работы. Хотел уехать к родным в Болгарию, но мать оттуда пишет, что и там гонение на иностранцев.

Вторник, 19 февраля

Самый трудный день в неделе — рынок, прачка, уборки... Усталость от беготни по лестнице взад и вперед... К завтраку приезжает Эли Беленсон, печальная, бледная. Ее вызывают в Тур к умирающей Т. С. Ламперт57, ее подруге, тоже крестившейся еврейке. Ее два сына крестились (православные), а два

88//89

брата крестились (католики), и оба сейчас в семинарии готовятся быть священниками.

К вечеру я так устаю, что не могу быть на лекции Ни (Герцен, Огарев)58.

Вернувшись с лекции, Ни приходит ко мне и рассказывает... Слушателей много больше, чем на «славянофилах». Конец лекции он импровизировал, т. к. материала на 2 ч. не хватило. Говорил о делении рус<ских> революционных поколений на 2 категории: жестких и мягких, 40 гг., 60 гг., 80, 90 и т. д. Очень оживлен, шутит... Я так люблю его детскую улыбку и смех. Большой и мудрый ребенок!

Среда, 20 февраля

Полдня провела с Р. Г. Осоргиной. Много говорили, многое вспоминали. И она, и я прожили очень сложную жизнь, богатую событиями и впечатлениями. Она окончила юридичес<кий> факульт<ет> в Риме, затем вместе с М. А. Осоргиным жила в Москве, испытала все невзгоды революции, спасая М. А. от голода в тюрьмах и ссылке, а теперь после высылки — жизнь в Париже, одиночество, безработица и в перспективе — отъезд в чуждую ей Палестину за невозможностью найти работу.

Я же свою жизнь могу разделить на 5 периодов: Харьков, где я родилась и жила до 25 л<ет> (с перерывами поездок за границу), Киев — куда меня выслали под надзор полиции до приговора по делу с <оциал-> д<емократической> типографии, Петербург, где мы жили с Ни 4 года, затем Москва — где жили вплоть до высылки за границу, т. е. до 1922 года (всю войну и революцию).

И я, и Р<ахиль> Г<ригорьевна> жалели о том, что не писали воспоминаний. Такое богатство материала и у нее, и у меня... И у меня явилось желание восстановить в памяти хотя <бы> все самое значительное в моей жизни. Попробую летом этим заняться, т. к. теперь не найду времени. Все дни уходят на необходимое, и время остается только для отдыха.

У Ни его переводчица кн. Ирина Павловна, работают над проверкой текста.

Четверг, 21 февраля

Обед у Ландсберг (немец<кий> философ, ученик Шеллера59, ныне эмигрант, т. к. по матери он еврей, хотя близкий ка-

89//90

толичеству). Его молодая, очень красивая жена окончила фил<ософский> факульт<ет> и пишет диссертацию о Сен-Симоне60. После обеда мы вместе с ними поехали на собрание в «Esprit», где Ландсберг читал доклад на тему «Личность и смерть». К сожалению, зал для доклада был так мал, что никакие беседы были невозможны. Негде ни сесть, ни даже стоять. Духота, давка. Несколько слов сказали Маритэн и Ни. Тема значительная, но Ландсберг растворил ее в обильных и слишком общих рассуждениях, и она утратила [всю] свою остроту. Ни возразил ему, заметив, что в его докладе ни слова не было сказано о смысле смерти. А смысл этот двоякий: и положительный, и отрицательный. Положительный — иначе жизнь каждой личности длилась бы в плохой бесконечности, и отрицательный, внушающий ужас перед разрушением этой личности здесь, на земле.

Что говорил Маритэн — не поняла, т. к. говорит он очень неясно, неотчетливо.

Пятница, 22 февраля

Был Л. И. Шестов. С возмущением говорил о статье В. Ильина] и настаивал на необходимости ответить и обличить его в наглой клевете. «Этого нельзя так оставить. Сегодня льют помои на одного, завтра на другого. Это касается всех нас».

Я люблю Л<ьва> И<сааковича>. Он очень благородный и добрый. Знаем его уже много, много лет, еще в Киеве. Я и Ни с ним на «ты». Ни всегда горячо спорит с ним, но, несмотря на споры, они — друзья.

Суббота, 23 февраля

Ни на собрании «Pour la Vérité», где доклад J-R. Bloch'a61. У нас княгиня Авалова, [милая], культурная женщина, с кот<орой> всегда есть о чем поговорить не по-«дамски». [Несмотря на трудные условия жизни (у нее служба и маленький ребенок), она много читает, и читает серьезно, всем интересуется и обо всем имеет свое, а не чужое мнение, что так редко даже у мужчин.]

Воскресенье, 24 февраля

Ни вернулся вчера с собрания «Union pour la Vérité» очень угнетенный и сегодня утром делится с нами, мной и сестрой,

90//91

[своими] впечатлениями. Самый доклад был вполне объективный (о советских писателях). Докладчик Jean-Richard Bloch был в России и сочувствует коммунизму, но берет его с идеальной стороны, не видя сторон отрицательных. Но что тяжело подействовало на Ни, это присутствие на собрании г-на Эренбурга, кот<орый> в своем лице как бы представлял русскую литературу. Французские писатели в лице Malreau и др. обращались к нему как к авторитету. «Вы не можете себе представить, какую горечь испытывал я, я — русский писатель, когда видел, как все лица обращались к Эренбургу, как бы ища у него ответов на все их интересующее о России».

Я: «Что же тебя удивляет? Неужели ты не чувствуешь, что весь мир теперь представляют господа Эренбурги? В Германии — Гитлер представляет эту страну с ее высокой культурой, страну философов и музыкантов? Разве это не показательно для того, в каком состоянии находится [весь] мир? И я думаю, что давно уже пора выйти из провинциализма, связывающего людей с той или иной страной. Давно пора начать чувствовать себя вне зависимости от той или иной нации и утвердить себя духовно над и вне».

Но Ни, я чувствую, слишком ранен Россией, и рана эта [в нем] не заживает.

К 5 ч. у нас: M-r Andersen62 и М-г Laoury63 с женой (американцы), M-me Lot-Borodina (русская, замужем за проф<ессором> Сорбонны, историком), M-me Тургенева-Поццо (антропософка), M-me Извольская — переводчица книги Ни. Разговор об Америке, о нынешнем экон<омическом> положении и планах нового социального устройства. Андерсен делает нечто вроде доклада и знакомит очень детально с вопросом. Самое интересное в его сообщении было то, что ам<ериканские> капиталисты, видимо, сами сознают безнадежность капит<алистического> строя и ищут выхода, не пытаясь бороться...

Вторник, 26 февраля

Утром был Г. Г. Кульман (из Швейцарии)64. Он женат на русской. У него маленький сын Мишенька, о кот<ором> он рассказал мне интересную историю. У Мишеньки теперь прорезываются зубы, и вот когда боль увеличивается, он ложится на пол и говорит: «Конец!»

91//92

Меня удивило: откуда у такого малыша (ему 2 года) может явиться представление о конце? Очевидно, в душе есть уже нечто пережитое когда-то. И это подтверждает мою веру в предсуществование (не в перевоплощение здесь, на земле, а в ряд жизней до земли и после земли, в других планах).

Вечером лекция Ни (Нечаев, Бакунин, Ткачев)65. Из этой лекции ясно, что Ткачев является прямым предшественником Ленина.

Среда, 27 февраля

Снег с дождем, холод, сырость. В такую погоду особенно ценишь свой дом, комнату, тепло. Но как мучительно думать о тех, у кого нет ни угла, ни тепла, ни хлеба. И вот когда говорят о первородном грехе, то главное доказательство этого греха в том, что люди создали на земле такой порядок, где основой жизни на земле является борьба одних против других, а не взаимопомощь.

Четверг, 28 февраля

В St.-Médard и у о. Августина.

К 5 ч. приехали Jacques и Raissa Maritain и сестра Raiss’ы — Вера Уманцова. Пришел и Либ. И я, смеясь, сказала: «Вот русский немец Федор Иванович и русский француз Яков Павлович», т. к. Маритэна мы зовем Яков Павлович.

Очень приятный вечер с живой беседой, характер которой я бы назвала апокалиптическим, т. к. все темы как-то сами собой сводились к признанию того, что наше время и все совершающееся стоит под этим знаком. «Каковой же должна быть роль христиан? — задала я вопрос. — Если внешняя борьба для них невозможна, то что же остается? И не думаете ли вы, что главной задачей для них является единение Церквей для совместной защиты от врагов христианства?»

«Да, это верно. Если не соединение, то хотя бы сближение на почве взаимопонимания», — отвечает Маритэн.

Пятница, 1 марта

Ни на лекции Кейзерлинга66. Вернувшись, рассказывает. Темой лекции: современная молодежь. Мысль К<ейзерлинга> в том, что эта молодежь, отрицая интеллект, отрицая культуру и дух, стремится только к одному: к власти, к силе. Начи-

92//93

нается новый этап истории. Он неизбежен как реакция на предыдущий. Нужно признать его неизбежность, но не склоняться перед ним. Дух возрастает от сопротивления, и те, кот<орые> теперь будут вести борьбу, впоследствии заменят новый этап другим, духовно более высоким.

Суббота, 2 марта

Открытое письмо в «Пос<ледних> Нов<остях>» против «пасквиля» (так сказано) В. Ильина.] Подписи: Бунакова67, Шестова, Вышеславцева, Курдюмова68, Е. Извольской, Мочульского, Федотова69. Разговор по этому поводу с Ни.

Ни: «Мне ужасно все это надоело. Хочется уйти от всего подальше, в свой мир. Я так нервно-чувствителен в последнее время, как никогда. Читаю какую-нибудь книгу и мучусь... Особенно мучит меня теперь вопрос о марксизме и коммунизме. Ведь вся моя молодость связана с этими вопросами, и я не могу отмахнуться от них, отойти в сторону. Да и многое другое терзает меня... Такая впечатлительность невыносима. Сейчас заглянул в глупейшую, подхалимскую книжку Деборина70 (совет<ский> писатель, философ) и весь издерган».

Бедный [мой] Ни! Какой дорогой ценой искупаешь ты свое призвание!

Кстати, по поводу призвания. Ни как-то сказал мне: «Настоящее призвание тогда, когда человек не может не выполнять его, если б даже хотел. И я очень чувствую свое призвание... Когда я пишу, у меня такое чувство, что мной овладевает сила, которой я не могу сопротивляться»...

Ни у Кейзерлинга. Дал ему свой портрет, т. к. К<ейзерлинг> давно у него просил. Он очень расположен к Ни.

Воскресенье, 3 марта

Утром я у обедни в St.-Germain... К 5 ч. у нас: Ф. И. Либ, Левин71 и немец-теолог Luthi72. Разговор на немецком языке о нац<ионал>-соц<иализме>, Гитлере и современном положении Европы.

Грустное впечатление произвел на нас Luthi... Видимо, он очень страдает от одиночества и хочет общения, но как-то не умеет создать его... Он так трогательно говорил об этом. И мы с сестрой после его ухода решили позвать его и поговорить с ним. Но, к сожалению, он скоро уезжает на родину. Оставил Ни свою рукопись — книгу на просмотр и отзыв... Видимо,

93//94

очень любит русских и ждет для себя чего-то от общения с ними. Русские души влекут его своей душевностью, простотой, искренностью. С французами не сходится: «У них все "à distance»"*, — говорит он.

Понедельник, 4 марта

Весны все еще нет, хотя вчера вечером так радостно было услышать робкий голосок пичужки под [нашими] окнами... Первая свирель весны!

За кофе, читая газеты о восстании в Греции73, говорили о смысле всех переворотов и революций...

Ни: «Вся социальная жизнь основана на лжи. Это — мое глубокое убеждение. Не лжет лишь тот, кто не зависит ни от каких социальных условий. Кто говорит от себя и за себя, утверждая свою личность, защищая истину, в кот<орую> верит вне зависимости от других... Вся социальная жизнь и связанная с ней политика основаны на лжи, на приспособлении, на компромиссах. Не лжет лишь личность, стоящая вне этих условий».

Записываю то, о чем думала сегодня: о ближних и дальних. Любить труднее всего ближних, а не дальних. Дальние — это всегда нечто отвлеченное, смутно-туманное. А ближние перед нами со всеми своими и слабостями, и пороками. Мы наблюдаем их, сталкиваемся. Они часто ранят нас, даже не замечая, только тем, что мы не такие, как они, иначе чувствуют и понимают, чем мы. И вот любовью преодолеть и их слабости, и раны, наносимые ими часто несправедливо, а иногда и вполне справедливо, и есть подвиг любви. Для этого подвига мало одного желания, одного сознания, а необходимо всегда помнить, что между мной и ближним есть Третий, нас соединяющий!.

Вечером читаем Ибсена «Бранд»74.

Вторник, 5 марта

Весь день у Ни головная боль. Но все же он едет читать лекцию75, и я (еду с ним) в дороге думаю: «Как-то он будет читать 2 часа с такой болью?» Но, к моему удивлению, читал

* «На расстоянии» (фр.).

94//95

он с большим подъемом... Возвращаясь, спрашиваю: «Как себя чувствуешь? Как головная боль?» Он смеется: «Представь себе, гораздо лучше. Лекция — это хороший массаж головы!»

Среда, 6 марта

Уныло-кислый день... Дождь, но не свеже-весенний, а осенний...

Я корректирую статьи.

За завтраком Ни говорит: «Хочется скорее начать [мои] прогулки в лесу... Я давно не обдумывал мою книгу о духе, а во время прогулок мне всегда приходят новые мысли для этой книги. Хотелось бы потом начать книгу моей философской автобиографии76... Но это позже».

Мама эти дни лежит, жалуется на слабость. Она так мнительна, что малейшее нездоровье кажется ей опасным. Вижу, наблюдая ее, как мучительна старость для людей, дорожащих жизнью, боящихся смерти. Маме 85 лет, но она вся еще в земном, в интересах дня... И потому так тяжело ей переживать неизбежный разрыв с жизнью, а нам, окружающим, сознавать, что не в наших силах облегчить ей этот разрыв...

Четверг, 7 марта

Ни на заседании антропологической группы (русской секции). Вернувшись, говорит: «Вот еще новую работу придется делать! Мне поручили составить меморандум этой группы. Я не мог отказаться, т. к. это ведь моя тема — о человеке».

Вечером смешная история. Во время игры радио Ни сверху из кабинета кричит: «Дусык (так он зовет меня), останови радио, разве ты слышишь — он испорчен*, все посты смешались. Это какая-то какофония!» — «Успокойся, — отвечаю я, — это концерт современной музыки. Играют симфонию какого-то Michel’я».

Мы много смеялись... И действительно, была какофония!

А недавно слушали речь Гитлера (на праздновании присоединения Саара). Впечатление: хриплый рев буйнопомешанного!

* Так у Л. Ю. Бердяевой.

95//96

Пятница, 8 марта

Весны нет и нет… Холодно-зимний день. Срывался снег. Я эти дни ежедневно гуляю и захожу в церковь помолиться о маме. Ей немного лучше, но утром большая слабость.

Ни за завтраком говорит: «Можете себе представить! Вчера я все думал, когда мне удастся сделать меморандум для антропологической группы, а сегодня сел и в 1/2 часа все написал!»

Воскресенье, 10 марта

Зима! Всю ночь снежная метель... Снег не тает. Картина русской зимы, и трудно представить, что мы — не в России. В окнах яркий белый свет, а за ними — деревья в пушистых хлопьях, белая пелена на крышах и по дороге.

За завтраком Ни говорит о впечатлении от книги воспоминаний Чичерина77 (изданной в С<оветском> С<оциалистическом> С<оюзе>): «Книга эта — обвинительный акт против русской бюрократии эпохи Александра [1-го и] 2-го. Сплошное воровство, взяточничество, подхалимство, угодничество, раболепное преклонение перед сильными мира сего».

«И вот, — говорит с волнением Ни, — разве теперь не то же самое, там в С<оветском> С<оциалистическом> С<оюзе>? Не тот же культ власти, силы в лице Сталина и его приспешников? Не то же ли обоготворение государства?»

«С той, однако, разницей, — говорю я, — что тогда все же была хоть небольшая группа интеллигентов и революционеров, кот<орые> не пресмыкались перед властью, а теперь даже писатели, и те унижаются вплоть до превозношения Сталина "гениальным".

Вечером заседание Рел<игиозно>-ф<илософской> ак<адемии>. Доклад Мочульского: «Трагедия Гоголя». Ни вместе с Либом едут на собрание у Маритэн78, где доклад Born’а79. Оттуда — на заседание Академии.

Я и сестра — дома, т. к. маме эти дни нехорошо. С нами остается П. К. Иванов. Он рассказывает нам содержание книги, которую теперь пишет (о святых)80.

Понедельник, 11 марта

1-й день Поста.

Для этого дня выбираю чтение «Плач Еремии». Думаю: что было тогда, не есть ли и теперь? Та же скорбь об измене заве-

96//97

там Бога, то же падение нравов, та же духовная немощь... Но теперь, после явления Христа, вина и ответственность больше, и каждый верующий в Х<риста> должен это сознавать и каяться и за себя, и за других... Особенно же русские, т. к. Россия ныне в плену и рабстве у сил антихристианских, как некогда Израиль — у языческих.

Вторник, 12 марта

Яркий солнечный день, но еще не весенний...

Узнаем по радио о подавлении восстания в Греции. Ни говорит: «Поверьте, все восстания во имя свободы будут теперь обречены на неудачу. Народам нужна диктатура. По мере того, как теряется значение человека, личности, ищут опоры в диктатуре».

Продолжаю чтение пророка Еремии. Какая мощь, свежесть, глубина!

По вечерам читаем (когда Ни дома) Ибсена. Очень его люблю. Духовный аристократ, каких так мало!

Среда, 13 марта

Меня поражает напряженность духовной энергии Ни. Сейчас он весь захвачен предстоящим диспутом в «Vérite» с коммунистом Nisan (француз)81.

Только что вошел ко мне и говорит: «Прочел 400 страниц Ленина, чтоб доказать, что Ленин не релятивист и признавал абсолютность знания. Это нужно мне для диспута с Nisan в субботу».

Четверг, 14 марта

Утром у обедни в St.-Médard и у исповеди.

Приехала к завтраку Эли. Она рассказала мне необыкновенную историю об одном калеке-еврее, кот<орого> она навещала в больнице. Еврей этот с детских лет полупарализован и все время живет то в одной, то в другой больнице Парижа. Теперь ему около 50 лет. Он безграмотный, одинокий, тихий, ласковый, с прекрасными светлыми глазами. Ни ропота, ни упрека на свою поистине мученическую жизнь. На вопрос Эли, жалуется ли он на такую жизнь, он кротко ответил: «Нет». — «Верите ли в Бога?» — «Да, да», — радостно говорит он. «А в Христа?» — «Да, верю!» Эли была так поражена, что не поверила ему, думая, что он

97//98

не понял ее вопроса. Она переспросила: «А в Христа верите?» Тогда он, волнуясь, громко: «Я же Вам сказал, что верю. И очень хочу креститься, но только чтобы сестра не узнала».

[И вот Эли будет заботиться, чтобы его подготовить к крещению, и хочет быть его крестной матерью.]

Каким путем этот мученик, живущий в столь невероятных условиях всю свою жизнь (в отделениях для идиотов и паралитиков), без общения, без книг, пришел к Христу — тайна, которая навеки останется сокрытой [для нас, и знает ее лишь он и Христос, призвавший его...]

Интересный разговор с Ни о православии, протестантизме и католичестве.

Православие, по словам Ни, отрицает культуру, но освящает все церковное, выделяя и сакрализируя его из мира. Протестантизм (бартианство), обрекая мир на гибель, тем не менее очень дорожит именно культурой, знанием (библейская критика). Католичество занимает среднее место (гуманизм).

Суббота, 16 марта

Ни на собрании «Pour la Vérité». Доклад коммуниста Nisan «Личность и коммунизм». Сестра едет на доклад и, вернувшись, рассказывает мне свое впечатление. Было много народу. Из писателей: Жид, Мальро, Бенда82, Блош83... Возражая докладчику, Ни произнес большую речь... Говорил хорошо, с подъемом на тему о человеке. Признавая экономическую сторону коммунизма, его борьбу с капитализмом, он отрицал его духовную сторону, его отрицание высшего происхождения человека, его божественной природы... Интересно то, что сказал Жид после речи Ни. Он сказал: «Если я не вступаю в коммунис<тическую> партию, то <по> той же причине, о кот<орой> говорит Бердяев».

Воскресенье, 17 марта

У нас к 5 ч. Pascal с женой, проф. Тираспольский84 с женой, Каллаш.

Понедельник, 15 марта

Утром за кофе говорим о бывшем собрании «Pour la Vérité». «Основная тема моей жизни — тема о человеке. Когда я защищаю, как христианин, достоинство человека, что же получает-

98//99

ся? Коммунисты ссылаются на христианское учение о человеке, согласно которому человек — ничто, что человек — грех и как таковой не может претендовать на высокое достоинство и происхождение, не может быть творцом. То, что я утверждаю о человеке, есть нечто совершенно новое, и в этом трагизм».

«Но разве в Евангелии не сказано: "Вы боги"? На эти слова псалма ссылается Сам Христос», — говорю я.

«Да, но об этом забывают. Помнят лишь о грехе», — говорит Ни.

Вторник, 19 марта

[Это день рождения Ни85, но мы отложили празднование до завтра, чтоб соединить и мои именины в один день (а мои тоже переложили на завтра вместо 23, т. к. суббота — день рынка и уборки дома).]

Ни получил много писем из Англии. Пишут об успехе его книги «Esprit et liberté» («Философия свободного духа»), только что вышедшей на английс<ком> языке. По поводу парадоксальной этики Ни заговорили: о сложности такой этики, о значении простоты. Ни говорит: «Простота — это цельность». Я определила простоту сравнением ее со спектром. Семь разноцветных лучей слиты в один белый. Этот луч и есть простота.

Среда, 20 марта

Чудный весенний день.

Ездила в Париж, но там пыль, душно. Здесь ведь нет весны — сразу переход к лету, особенно в городах.

В газетах тревога по поводу разрыва Версальского договора немцами86. Какое вообще могут иметь теперь значение договоры? Нынешняя политика основана не на правах, а на силе. А сила теперь — это техника.

Пятница, 22 марта

Утром я в церкви St.-Médard и у о. Ав<густина>. Беседа с ним — большая духовная радость для меня. Всякий раз, когда я возвращаюсь после беседы, я так благодарю Бога, что Он послал мне на моем пути такого руководителя и друга... Вернувшись, застаю Ни очень нервным. «Я так завален делами, так перегружен, — жалуется мне он, [бедный]. — Ничего не успеваю, времени не хватает!» Хотя бы лето скорей, когда он может от-

99//100

дохнуть! Меня мучит его переутомление, вечная спешка. [Бедный мой!] Той работы, кот<орую> он делает, хватило бы на трех! Да и я, и сестра — все мы держимся только духовной внутренней дисциплиной. Иначе не выдержали бы давно всего, что нами пережито!

Суббота, 23 марта

Была у моего больного в Salpêtrière. Застала его в очень плохом состоянии, увы! Вернулась под тяжелым впечатлением, но дома застала Леню, сияющего от радости. Ни достал ему через милого графа де Панж87 рекомендацию к знаменитому ученому Луи де Брольи88, и Леня получит свидание с ним и будет просить устроить его в химическую лабораторию для продолжения работ по химии. Если это удастся, то Леня, наконец, выбьется на научную дорогу...

Ни был на собрании «Pour la Vérité» с докладом Massiss'a89 о Барресе90.

Воскресенье, 24 марта

[К завтраку пришла Ольга Можайская (двоюродная племянница Ни)91. Ни очень взволнованно спорил с ней, защищая социализм. Его возмутили слова Ольги «Рузвельт — большевик». Ольга пропитана взглядами эмиграции, т. к. живет в атмосфере «Возрождения». Ни так волновался, стараясь доказать Ольге ужас капитализма и его бессмыслицу, что потом не мог долго прийти в себя. Удивительнее всего то, что эта Ольга сама работает как поденщица (femme de ménage) и на себе знает весь ужас подневольного труда. Но она по происхождению — аристократка, и, несмотря ни на что, ей не освободиться от ненависти к социализму. Это у них в крови.]

Воскресенье, 24 марта

У нас это воскресенье отменено из-за вечерней лекции, но несмотря на это, все же пришли: Л. Шестов, молодой немецкий теолог Люти (из Швейц<арии>), философ Унгер (из Германии)92 и позже жена Ф. А. Степуна — милая женщина, от кот<орой> так и веет Россией, несмотря на то, что она, как и мы, давно из России... Странно подумать: 14 лет!

Вечером мы, проводив гостей, идем на лекцию от. Бальфура (англичанин, перешедший из католичества в православие, монах). Он читал об Афоне, куда ездил и где под влиянием ка-

100//101

кого-то старца обратился в православие. Лекция в пользу прихода Патриаршей Церкви. Впечатление от лекции — тяжкое. Имея полную возможность создать на этой «святой горе» (как ее называют) христианскую общину, монахи устроили так, что рядом с богатыми монастырями есть нищие, и мало того — монастыри враждуют друг с другом из-за календарного стиля, из-за тех или иных реформ. Стоило из-за этого ограждать себя от мира и подвергать истязаниям плоти!

Понедельник, 25 марта

Провожу день в каком-то удивительно радостном и просветленном настроении. Читаю пророка Исайю — величайшего из всех.

Вечером вместе любимого моего Ибсена — «Пер Гинт»*.

Вторник, 26 марта

Наконец весна! Солнце заливает все комнаты, пение моих питомцев, абрикос в розовых цветах... Работаю в саду — очень люблю.

Письмо от [моей] Лидии из Рима. Она живет теперь с отцом (Вяч. Иванов — поэт). Зовет меня, но напрасно. Хотя Ни приглашен читать доклад в Италию, но он отказался. И мне придется огорчить моего друга — не приеду. А как хорошо было бы встретиться в Риме, кот<орый> я так люблю!93

Вечером на лекции Ни94. Читал о Ленине. Самое правильное, что можно сказать о лекции, это мнение Fritz Lieba, кот<орый> ее слушал. Он сказал Ни: «Вы — единственный из всей эмиграции (хотя мы не эмигранты, а высланные. Разница большая!), в кот<ором> нет ressentiment** — другими словами: ваша оценка Ленина вне каких бы то ни было личных чувств, убеждений или пристрастий». И это очень верно. Лекция была вполне объективна. В ней было и да, и нет.

Среда, 27 марта

У нас завтракал о. Стефан, был Lieb. Писала Лидии Ивановой.

* Один из вариантов русского произношения и написания этого имени. Более известный вариант — «Пер Гюнт».

** Злопамятства (фр.).

101//102

Суббота, 30 марта

Только что пришел Леня (Чурилин) от знаменитого физика Де-Бройи. Он ходил к нему по рекомендации графа de Pange с просьбой устроить его работать в какой-нибудь лаборатории. Принят был очень любезно с обещанием хлопотать за него. Что выйдет — трудно сказать, когда такое гонение на иностранцев, как теперь.

У Ни княгиня Ирина Павловна и Монбризон — переводы.

Опять холодно по-осеннему. Всюду чувствуется тревога в связи с выходками Гитлера, его воинственностью и угрозами.

Ни у всенощной в Патриаршей церкви.

Воскресенье, 31 марта

Я у обедни в St.-Germain.

После завтрака Ни уезжает на собрание «Друзей Понтиньи» («Les amis de Pontigny»), поэтому никого не звали. Несмотря, однако, на отмену этого воскресенья, пришли милые Pascal’и (муж и жена) и П.К. Иванов. П<етр> К<онстантинович> говорил им о книге, кот<отрую> он пишет: о святости.

Вернувшись, Ни рассказал о собрании, где было человек 75 франц<узских> писателей, ученых, художников. Наметили план будущих декад. Ни просили принять участие в декаде «Об аскетизме», и по поводу этого Ни говорил о своем понимании «аскетизма» как выработки «внутреннего» человека, его закала.

Вторник, 2 апреля

Холод. Даже снег срывается вместе с дождем... Заболела Женя. Сильная боль в ноге — простудила нерв...

У Ни только что был один англичанин, почтенный господин, очень элегантно одетый... После его ухода Ни говорит: «Представь себе, он читал по-русски все мои книги и приехал поговорить со мной о том, что ему делать». Он совершенно растерян. Говорит, что мир в ужасном состоянии и он, как христианин, не знает, что ему [нужно] делать, и просит Ни ему помочь, посоветовать. Ни ответил ему, что в своих книгах он отвечает на такие вопросы в общих чертах, но индивидуально

102//103

отвечать трудно. Нужно знать условия, знать самого вопрошающего, его возможности.

Знак времени! Кто бы подумал, что этот на вид такой солидный, спокойный, чинный господин едет из Парижа в Кла-мар (даже не предупредив Ни), чтобы найти у него ответ на такой вопрос? Какая всюду растерянность, и вспоминаются слова Апокалипсиса: «Люди будут в недоумении»95.

Вечером последняя лекция Ни — подведение итога всех предыдущих. Лекция, освещающая совершенно по-новому все события в России, углубляющая их смысл и вскрывающая источники... Думаю, мало кто понял и оценил, хотя и аплодировали96.

Среда, 3 апреля

Я полдня в Париже. Сначала в госпитале у моего бедного больного. Затем кое-какие покупки для больной сестры. Вечером — чтение Ибсена.

Утром за кофе Ни письмо от франц<узского> философа Le Senne. Хвалебный отзыв о книге Ни о Достоевском. Сообщает, что новая книга Ни (в издании La Senne и Lavelle) выйдет в июле, но о самой книге не пишет.

«Я думаю, — говорит Ни, — эта книга мало кому понравится. Французы в большинстве или картезианцы, или томисты, русские — платоники. Я же в линии Бёме. Я — волюнтарист».

Холод, срывается снег, и странно видеть из моего окна цветущее дерево абрикоса... Природа в таком же хаосе, как и весь мир. Для меня явно какое-то соответствие между миром неодушевленным (если, впрочем, есть таковой?) и одушевленным.

Пятница

Я у Осоргиной. Квартира полупустая. Мы ушли ужинать в кафе. Грустно!

Суббота, 6 апреля

Милая старушка няня пришла поздравить меня с именинами (хотя я праздную их по новому стилю). Принесла просфорку (вот где единство Церквей!) и бублики собственного пече-

102//103

нья. Она очень всех нас любит, а в ней для нас как бы оживает подлинная душа русского народа. Ее язык, такой московский, звучит, как голос России...

Сегодня Ни сказал мне, что вновь занялся своей будущей книгой о духе и духовной жизни. «Я перечитываю с начала Евангелие, и всюду там "дух", "рождение в духе", "дух ведет в пустыню", "дух нисходит". Но как мало обращают <внимание> именно на это в Евангелии!» — говорит он.

Воскресенье, 7 апреля

Сестра, бедная, едва двигается — сильная боль в ноге... Все хозяйство на мне. Хотя никого не звали, но к 5 ч. приходят проф. Ганеман (изгнанный из Германии), Ф. И. Либ, Извольская и М-lle Ильинская (член Пореволюционного клуба)97, П. К. Иванов... К концу вечера мне плохо. Как всегда, в доме переполох. В 11 ч. зовут доктора. Он делает вспрыскивание и укладывает меня в постель на три дня. Находит сильное нервное переутомление, увы!

[Мой любимый] Ни всегда так мучится, когда я заболеваю, и это еще ухудшает мое состояние. Нужно видеть его [нежность], заботу, уход, чтоб оценить его сердце... Он то и дело наклоняется ко мне: «Маленький мой! [Любимчик]» — слышу его голос над собой и мучусь, что причиняю ему страдание. Нервность его требует особенной атмосферы покоя, а где теперь возможно дать ему этот покой?

Вечером, или скорее уже ночью, он садится около меня в кресле и говорит каким-то особенно проникновенным голосом: «Я сейчас молился, и вдруг одна мысль как-то пронзила меня: если верить в Бога — ничто не должно быть страшным!»

Я догадываюсь. Он молился обо мне, боялся за меня, и эта мысль его утешила, ободрила... Ни очень боится болезней. Это травма его детских лет, проведенных у постели всегда больной (печень) матери98 с ее тяжелыми припадками прохождения камней, когда она кричала всю ночь, и маленький Ни дрожал от страха, слушая эти крики.

«Я не боюсь ни пушек, ни ружей, но боюсь болезни», — часто говорит он мне... И это не слова. Я как сейчас вижу его ночью, при свете огарка, склоненного над статьей (кажется, о

104//105

Соловьеве), в то время как над нашим домом летали и разрывались снаряды, [из которых один попал в комнату над кабинетом Ни, но не разорвался (каким-то чудом!) и утром был найден под кушеткой дамы, живущей над нами, и с большими предосторожностями вынесен из дома. Ходил Ни и под пулями на разные собрания в Москве во время восстания большевиков, ходил в Манеж уговаривать солдат сдаваться и напрасно не проливать кровь (в дни, когда в Петрограде уже произошло падение царской власти, а в Москве еще была полная растерянность и часть войск была на стороне монархии). Он не из тех, что смел лишь на словах... Он всюду и всегда защищает то, во что верит, и этого-то многие ему не прощают...]

Среда, 10 апреля

Вечером Ни, вернувшись с прогулки, входит в мою комнату и говорит: «Шел я и думал: вот уже 11 лет, как мы живем в Кламаре! Ведь это большой отрезок жизни. Здесь я написал свои большие книги: "Философия свободного духа", "О назначении человека", "Судьба человека в современном мире", "Я и мир объектов". Все эти книги будут связаны с нашей жизнью здесь».

[А я подумала: «Да, очевидно, Россия еще не доросла до того, чтобы такие книги писались там». Но Ни я этого не сказала, зная, что ему это будет неприятно. Его любовь к России — неизменна, несмотря ни на что.]

Четверг, 11 апреля

Со всех сторон слухи о войне. Неужели она возможна?

Неужели мир действительно в состоянии такого безумия?

Смотрю на цветущие снежно-белые деревья, на весеннее небо, слышу издали щебетанье птиц — и не верю, не могу верить в возможность такого кровавого кошмара!

Вчера и сегодня провожу дома, никуда не выхожу. Отдыхаю после сильного переутомления. Ни пичкает меня разными каплями, пилюлями... Вечера все дома, читаем Ибсена... Как мало ценят его! Какое благородство духа, какая мощь, смелость! Насколько близок мне этот северный, но такой страстный, бурный дух, и какими жалкими кажутся по сравнению с

105//106

ним все современные писатели, [особенно французские: Жид, Мориак99, Мальро и пр.]

Ни очень сосредоточен. Пишет статью «Персонализм и марксизм»100.

Пятница, 12 апреля

Утром читаем в «Послед<них> Новостях» вырезку из «Правды» (советской), где сказано, что «Николай Бердяев — белогвардеец»101. Итак, «Возрождение» считает его «красным генералом», а «Правда» — «белогвардейцем». Вот как пишется история!

(Продолжаю в третьей тетради)


 
Ко входу в Библиотеку Якова Кротова