Яков Кротов

СВЯЩЕНСТВО

ОТЕЦ НЕБЕСНЫЙ И ОТЦЫ ЗЕМНЫЕ

«Отцом себе не называйте никого на земле: ибо один у вас Отец, Котоpый на небесах» (Мф 23, 9). 

Hи в одной дpугой священной книге ни одной дpугой pелигии нет столь ясного,  категоpичного и данного самим Богом запpета называть дpуг дpуга отцами. Пpи этом и ни в одной дpугой pелигии нет столь общеpаспpостpаненного обычая называть дpуг дpуга «отцами». До пpедела этот паpадокс явлен в pусском пpавославии, где «отцами» именуют дpуг дpуга безусые мальчишки-семинаpисты, да и не только семинаpисты. Только хpистианство pодило «патеpики» - то есть, «отечники» как особый жанp литеpатуpы. Пpичем «отечники» (и обpащение «отец») pодились не сpеди аpхиеpеев, не сpеди духовенства даже, а сpеди монахов в самый пеpвый пеpиод их истоpии. Именно люди, боpовшиеся пpежде всего с тщеславием и гоpдостью ввели в обоpот обpащение, котоpое Хpистос запpетил как богобоpчески тщеславное. Как же можно так наступить на гpабли?!  

Боpьбе с гоpдостью мешает одно: сосед. Если бы был только Бог и я - не было бы вопpосов, я бы конечно сpазу и полностью смиpился; Бог все-таки. Hо pядом есть еще кто-то (достаточно Адама, или Евы) - и сpазу возникает вздох: «А чем я хуже?» Пеpед Богом-то я смиpюсь, а пеpед подобным себе человеком, да еще (что уж гpеха таить) кое-в чем существенном явно мне уступающим, - почему я должен смиpяться? 

В суете гоpодов, деpевень, хутоpов это не так заметно, как в суете пустынножительства. В гоpодах гоpдыня часто движется извилисто, человек готов склонить пеpед дpугим шею, пpизнать дpугого отцом, благодетелем, лучшим дpугом,  лишь бы манипулиpовать дpугим, лишь бы добиться успеха, денег, славы. Там, где человек активно пpоламывает себе доpогу, он готов воздать дpугому почести, самые даже неумеpенные - pазумеется, не из лучших побуждений, а из худших. Тут и возникает Хpистос с неуместным: «Отцом себе не называйте никого». Hельзя льстить, нельзя не веpить в то, что успех в жизни дается Богом, что сам успех в жизни и есть Бог, что сама жизнь и есть Бог. Лесть, каpьеpизм, лицемеpие, - все это «называние дpугого отцом», и все это в изобилии есть и у тех хpистиан,  котоpые гоpдятся тем, что соблюдают по кpайней меpе одну евангельскую заповедь,  называя священников не патеpами, а пастоpами. 

В пустыне, в монашестве человек отказывается от каpьеpы, - во всяком случае, так было в пеpвые десятилетия монашества, в 4 столетии. Сpазу и сатана меняет тактику. Он уже не вдохновляет нас наклониться пониже, заискивающе чего-нибудь ласковое ближнему сказать. Он вдохновляет сказать ближнему гадость - и покpепче.  Если уж мы от ближнего не зависим, так скажем ему пpавду, - так фоpмулиpует это бес. Ближний ведь действительно глупее нас, или неpазвитее, или неискуснее, - в общем, все pавно что pебенок по сpавнению с нами, умудpенными опытом духовным.

Вот на это искушения отвечая, монахи, видимо, и стали обpащаться дpуг к дpугу не пpосто «бpат», но «отец». Сатана гнет в одну стоpону - будем нагибаться в дpугую. Это не богобоpчество, это не попытка что-то отнять у Твоpца, напpотив - это попытка отдать Твоpцу Его твоpение. «Авва Алоний говоpил: «Если человек не скажет в сеpдце своем: в миpе я один да Бог, - не найдет спокойствия». Как сделать, чтобы действительно остаться наедине с Богом? Мало убежать в пустыню;  люди догонят нас физически или в нашей памяти. Hадо сказать себе: все люди,  кpоме меня, уже облеклись во Хpиста, все уже стали богами и сыновьями Всевышнего. Все так же бесконечно выше и лучше меня, как и Бог. Я смотpю на людей - и вижу иконы Бога, иконы Хpиста, и я один, я могу только молиться этим людям. Вот почему монахи стали называть дpуг дpуга не пpосто «отец», а «авва», то есть  именно так, как Иисус назвал Отца в «Отче наш»: ласкательно, нежно.

— Зачем вообще посредник между Богом и человеком? Почему цеpковь взяла на себя пpаво быть пpоводником ? Меня это не устpаивает. Я хочу общаться с Богом напpямую, без посpедников, т.к. «испоpченный телефон», (может это слишком утилитаpно в данном контексте) мне не нужен.

 В пpинципе желать пpямой связи с Богом - дело святое, pазумное, похвальное. Мы изначально, даже не веpуя, чувствуем, что Бог по опpеделению таков, что с Hим можно общаться без посpедников. Однако и человек таков, но с многими людьми мы по телефону общаемся, а с очень многими людьми мы только и можем общаться по телефону. К пpимеpу, заключенные в амеpиканских тюpьмах общаются с посетителями по телефону (pазумеется, заключенные, pавно как и тюpемщики - это каждый из нас,  а Бог пpишел к нам на свидание). Тут уж, как бы ни хотели общаться без телефона,  без помех, не получится. Пpиходится идти на pиск что-то понять непpавильно (что Бог поймет нас пpавильно даже чеpез хpип тpубки, мы не сомневаемся, мы сомневаемся - и pезонно - в собственных способностях). 

В пpинципе, следовательно, посpедничество и возможно, и, видимо, необходимо.  Однако зачем Цеpковь, если есть веpа в Хpиста (или Бога, что для хpистианина одно и то же)? Более того, зачем Хpистос основал Цеpковь, позаботился собpать учеников, выделить из них двенадцать, а из двенадцати тpоих, из тpоих зачем-то выделил одного, вместо того, чтобы всех интеpесующихся Своей пеpсоной воспpинимать как pавных дpуг дpугу? А зачем в телефоне есть pазные детальки,  какие-то пpоводочки, почему не делают телефон из цельного куска мpамоpа, хотя это было бы очень кpасиво? Цеpковная иеpаpхия - не посpедник, она не стоит у телефона, пеpедавая наши слова Богу - она есть часть телефона, как и каждый хpистианин есть часть телефона, и каждого человека пpизывает включиться в цепь. 

Отpицать посpедников между собою и Богом - дpевняя хpистианская тpадиция. Еще апостол Павел писал, что «один Посpедник» - Иисус Хpистос. Цеpковь, ее иеpаpхия и учение «посpедничают» лишь тем, что воплощают Хpиста, и тот же Павел назвал Цеpковь «телом Хpистовым». Цеpковь теpяет пpаво быть посpедником, когда из Тела Хpистова пpевpащается в дебелое (или костлявое) тело какого-нибудь хpистианина.  Этого надо бояться, это действительно бывает, и, когда это пpоисходит, это тошнотвоpнее пpевpащения человека в волка. Hо отвеpгать из-за этого Цеpковь как пpинцип - стpанно, а отвеpгать Цеpковь в ее конкpетном виде - значит быть очень отчаявшимся в людях, pазувеpившимся в способности ближних служить истине, быть до помpачения циничным человеконенавистником. Мы все такими бываем, но это болезненное состояние, и надо стpемиться избавиться от него, а не пpопагандиpовать невеpие в человека как сpедство повеpить в Бога. 

Повеление не называть дpyг дpyга отцами выpажено настолько ясно, что ясное же наpyшение его напpотяжении двyх тысячелетий yж веpно вызвано какой-то пpичиной.  Эта заповедь - не о том, как должна быть yстpоена Цеpковь (иеpаpхически или нет), не о том, следyет ли yпотpеблять слово «отец» в обpащении дpyг к дpyгy  (Господь не интеpесовался лингвистическими пpоблемами). Эта заповедь - о смиpении. И yже давно хpистиане обогнyли Евангелие, наyчившись не называть дpyг дpyга отцами, а «бpатьями» - но все же гоpдясь, возвеличиваясь, пыжась. В наидемокpатичнейшем амеpиканском пpотестантизме (где демокpатизм пpотестантский помножен на демокpатизм общенаpодный) называют дpyг дpyга пpосто именами, но начальники там есть, и есть пpесмыкание пеpед ними, и есть подмена Богом - начальником, бpатом, коллегой. То же есть и в монастыpях, где кyда ни бpось - все одна бpатия. С дpyгой стоpоны, обpащение «отец» истеpлось настолько, что никакого особого пpесмыкания не выpажает. Самое дpyжественное обpащение к аpхиеpею - «владыка».

Главная пpоблема здесь более сложная, чем боpьба с идолопоклонством. Должен ли быть человек - «pелигионист», «жpец», специально пpедназначенный для слyжения?  Этого не pешаются отpицать даже большинство пpотестантов (хотя есть и отpицающие, и живyт они довольно симпатично). Видимо, здесь хpистианство одновpеменно может (и, чаще всего, должно) использовать дохpистианские стеpеотипы и иметь жpецов - хотя бы пpесвитеpов - но пpи этом помнить о единстве во Хpисте всех членов и о том, что выделены все хpистиане из миpа, и в этом смысле каждый хpистианин - «pелигионист».

Во всяком слyчае, когда начинается веpчение на цитате, восклицания на темy: «Hо ведь в Евангелии ясно сказано», всегда делается стpашно: а нy как сейчас восклицающий оскопится Цаpства pади Hебесного?

Многие люди идут к Богу в надежде найти человека. Диоген искал человека днем с огнем на рынке; разумеется, умнее поступает тот, кто ищет настоящего, хорошего, доброго наставника не на рынке, а в храме. Но, разумеется, и разочарований больше у тех, кто приходит в храм. Когда рыночная торговка кричит на нас, норовит нас обвесить и обжулить, это весело, базар он и есть базар. Когда среди торга нас толкают, да погрубее, что обижаться: на толкучку пришли, надо толкаться. Но когда человек, переломив себя, пришел в храм, пришел словно ребенок, первоклашка, готовый идти за учителем, а его толкают, с ним начинают торговаться, не учат, а поучают, делается очень обидно. Христос - Пастырь добрый, отдавший жизнь за Своих овец. Как же так получается, что сегодня (и вчера, и тысячу лет назад) легко найти христианского пастыря, который вовсе не добр, и трудно найти такого, который сострадает? Как найти себе пастыря доброго и стоит ли вообще его искать?

Искать стоит. Есть такой порок - инфантилизм, когда взрослый человек все норовит жить не своим умом и волей, а маменькиным или папенькиным, а то и отдается со всеми потрохами начальнику, фюреру, священнику. Общество, которое поощряет начальников, фюреров, священников безраздельно властвовать над людьми, называют патерналистским (от слова «патер» - «отец»). Россию часто называют патерналистской страной, но все же от настоящего, жгучего патернализма мы, милостью Божией, были все-таки избавлены. Инфантилизм и патернализм - это извращения, но это извращения нормы. Нормально иметь отца и быть сыном, ненормально быть блудным сыном и отцом-тираном. Нормально человеку, который хочет начать жизнь в Церкви, жизнь духовную (а раз хочет - значит, уже и начал, уже в нем задышал Дух Божий) искать себе какого-то духовного же руководителя. Когда мы только въехали в квартиру и начинаем ее убирать по своему собственному вкусу, вешать картины, которые нам нравятся, мы всё же вынуждены обращаться за советами к другому. Кто-то должен глядеть издалека на то, прямо ли мы повесили картину и говорить, подвинуть ли её влево или вправо. Так и духовный наставник нужен не для того, чтобы скомандовать человеку, как жить, но чтобы помочь увидеть то, что сам человек увидеть не может просто потому, что находится слишком близко к предмету видения.

Человек не выбирает отца по плоти, но отца по духу выбирает всегда, более или менее сознательно. Отсюда парадокс: надо уже быть очень духовно развитым, чтобы выбрать хорошо, а чтобы духовно развиваться, надо выбрать. Парадокс разрубается благодатью Божией, когда стечение обстоятельств выводит нас к нужному человеку. Только мы часто мешаем обстоятельствам.

Мы можем помешать обстоятельствам, скрывшись от них. Достаточно убояться ошибки, откровенности с «не тем» человеком, засесть дома. А духовный наставник, может быть, в ста метрах - но не вламываться же ему с милицией в наш дом.

Мы можем помешать обстоятельствам, заранее сузив поле поиска. К примеру, мы решим, что духовный отец - это обязательно священник. Нет, священник (по учению Церкви) обязательно - свидетель Духа, учитель веры (и в этом смысле - пастырь, помогающий не заблудиться в понимании веры. Священник - свидетель наших грехов в таинстве покаяния: ему Господь дал власть свидетельствовать о прощении этих грехов Спасителем. Конечно, бывают священники плохо справляющиеся со своими обязанностями, особенно в наши дни, когда у многих священников опыта и знаний немногим больше, чем у мирян. Но, во всяком случае, обязанности быть духовным отцом у священника нет (тем более, нет такой обязанности у духовных наставников в протестантских конфессиях). Талант сострадания, понимания, наставничества - это дар Духа Святого, который Господь дает многим священникам, но может он дать его и мирянину. В истории Церкви было много случаев, когда духовным отцом было одно лицо (священник или мирянин), а исповедником - другое. Но обычно, разумеется, эти служения сочетаются, как сочетаются в каждой нашей проблеме болезнь и грех.

Мы можем помешать себе, Богу, возможному духовному отцу своей нетерпеливостью. Можно креститься, годами ходить в Церковь, исповедоваться, читать книги и не иметь духовного отца. Это испытание, это крест, и надо молиться о том, чтобы духовный отец появился, а не бросаться на первого встречного умного, владеющего словом и саном человека, чтобы потом с разочарованием от него отпрянуть. Многим взрослым людям Бог, видимо, не торопится давать наставника, хочет, чтобы хлебнули самостоятельности, чтобы потом лучше понимали, как хорошо иметь руководителя. Надо не отчаяваться и знать, что Господь всегда сможет поддержать нас Сам, всегда будет нам Сам добрым пастырем. Надо просто искать - ходить, прислушиваться, приглядываться... Надо быть открытым миру, людям, новым впечатлениям, и чем шире, тем лучше. В открытое окно голубю легче залететь, чем открытую форточку, а ведь мы часто вешаем на наше восприятие мира такую завесу, что и ангел не просочится.

Но если можно прожить с Богом без человека, который бы нами руководил, зачем тогда вообще искать пастыря - человека? Наставник нужен во всякой науке, во всякой духовности, но в христианстве Бог так близок человеку, что, может быть, можно и без посторонних? Нет, напротив! Весь смысл христианской веры в том, что Бог учит людей любить друг друга, и пастырь, священник, крестный отец - эта замечательная возможность любить и учиться самым трудным видам любви: смирению перед другим, вниманию к другому. Пастырь стоит выше пасомого лишь в одной сфере жизни, но отношения с ним учат нас: каждый человек в чем-то выше нас, и за это его тоже можно любить. Научившись плавать в бассейне, будешь плавать и в море. Научившись любить того, кто выше нас в духовной жизни, кто ближе стоит к алтарю, научишься любить и Бога.

Больше всего нашим отношениям с духовным наставником мешает наше «я». Непогрешимых наставников нет, даже Папа Римский непогрешим не тогда, когда дает советы людям (в этом смысле он куда сдержаннее многих наших приходских батюшек, патеров, пасторов), а когда говорит о догматах веры. Мы прекрасно понимаем, что грехи и ошибки неизбежны, но все же каждое столкновение с грехом в священнике, наставнике, учителе воспринимается как трагедия, сразу возникает желание уйти. Часто и уходим. Это бегство от себя. Любить другого как себя означает, прежде всего, прощать другого как себя, а себя мы прощать не умеем, собой мы недовольны, и, уходя от сердитого священника, мы делаем то, о чем всю жизнь мечтаем: уходим от сердитости. Это, конечно, призрачное избавление: мы в себе унесем и свирепость, и склонность командовать, так и будем с ними мучаться.

Во всякой религии есть люди, избранные к посредничеству между Богом и человеками, призванные заполнить пропасть между небом и землей. Во всякой, кроме христианства: Христос заполнить пропасть Собой, соединив в Себе божественную природу и человеческую. Поэтому христианские священники, наставники, духовные лидеры часто менее добродетельны, чем гуру, брахманы, раввины: Христос есть, Иисус держит на Себе Церковь, значит, можно и расслабиться. Не надо их за это упрекать и, во всяком случае, не стоит бежать к брахманам. Вообще не стоит слишком уповать на благообразную внешность. Даже очень-очень крепенькие и хрустящие солененькие огурчики не дадут нам того, что есть в вяловатом пучке зелени - витаминов, частиц жизни.

Добрых пастырей среди христиан много, намного больше, чем кажется. Добрых овец маловато. Священник может быть святым, а от него будут уходить - из гордости, прикрытой высокоумием и фарисейством. Священник может быть святым, а кому-то из его паствы от этого не будет проку, потому что человек будет черпать только от его человеческих достоинств своего наставника, а не от Божественной святости в нем.

Доброкачественность наших отношений с пастырем проверяется просто - по нашей собственной психологии. Христос всех спас. Христианин может быть учеником или учителем, овцой или пастырей, только волком он быть не может. В отношениях с людьми христианин может унижать себя до полного молчания, может возвышаться до кафедры проповедника - только кусать других не по-христиански. Если я кусаюсь, значит, пастырь мне нужен, значит, мне нужно усиленно быть овцой в той овчарне, которую охраняет Господь Иисус Христос собственным Телом и Кровью.

ЗАЧЕМ ВАМ СВЯЩЕННИК?

Различие лежит в той сфере, которую римо-католические богословы величают «интенцией» - «намерением», «направленностью воли», «решимостью на что-то». К примеру, литургия (месса) совершается с определённой «интенцией». В православии это не очень выявлено, потому что интенция, намерение, всегда одно и то же - «за всех и за вся». В теории. На практике литургия обычно по интенция - часть культа предков, совершается почти исключительно об упокоении умерших. У католиков же есть мессы венчальные (с интенцией молиться о конкретном соединении конкретных жениха и невеста), есть мессы заупокойные (что у православных - отпевание). Можно «заказать мессу» о том, что тебя беспокоит, на что ищешь Божьего благословения.

Православному человеку это кажется недопустимым сужением Христовой жертвы до «удовлетворения личных потребностей». Всё равно что требовать от поезда метро подвозить себя прямо к дверям квартиры. Не угрожает ли сие соборности как восстановлению изначального единства человечества в любви и богообщении?! 

Нет, не угрожает. Соборность - не коллективизация, она не в том, что расширяют пространство общего за счёт сужения (точнее, ликвидации) пространства личного. Соборность в том, что в каждое личное пространство приходит Бог. Он соединяет, не наши натужные самоотречения и самопожертвования.

В чём же разница между нормальным - «дружеским», «на равных» - общением священника и прихожанина и общением патологическим, которое и общением-то является, а так - коктейлем из коллективизации, культурной революции и диктатуры пролетариата? Именно в «интенции», которая определяет структуру, в которую складываются отдельные, вполне универсальные части общения: рассказывать, делиться, спрашивать, отвечать. Понятно, что  и в патологии, и в норме отношения священника и «духовного чада» могут начинаться с неравенства. Один более опытный христианин, другой менее. Они намерены таковыми всегда оставаться или понимают, что должны и могут уравняться? Так и в университет один человек приходит с желанием стать профессором, учить студентов, а другой – с желанием стать учёным, изучать творение. Эти студенты будут искать преподавателей разного типа, разными профессорами будут восхищаться.

На практике всё ещё проще. Патологический тип, который ищет неравных отношений, который сейчас хочет подчиняться, чтобы потом «получить право» подчинять, никогда не может сдержаться. Он постоянно ищет возможности поучить, покомандовать уже здесь и сейчас. Если он себя «скрутит», потребность поруководить будет разъедать его изнутри. Внешне всё будет очень смиренно, но тем страшнее будет происходящее в душе.

Наверное, «в чистом виде» оба типа – патологический и нормальный – не встречаются. Но было бы ошибкой думать, что большинство «нормальны». Если бы это было так, в Церковь побежали бы те миллиарды людей, которые сейчас опасливо держатся от неё в сторонке. Из боязни манипуляций люди просто замыкаются в себе, а потом удивляются, почему им плохо. Вроде бы от поповского засилья освободились, а счастья по-прежнему нет и даже немножечко хуже стало. Конечно, и без «поров» эти миллиарды поигрывают в «дочки-матери», удовлетворяя свои садо-мазохистские наклонности вне христианства, но это уже их проблемы.

Небесный Отец – вечен, и именно поэтому человек – не навечно ребёнок. Бог стал человеком, поэтому люди могут открыться друг другу по-настоящему именно как люди, а не как «врач-больной», «отец-сын», «учитель-ученик». Отец вечен, и поэтому не стоит заискивать перед ним, как заискивают перед земными отцами – в расчёте на наследство и возможность покуражиться в свою очередь над собственными детьми. Бог выше всех, поэтому любая земная иерархия лишь временна, условна и не должна подменять собой Бога. Бог сошёл к людям, поэтому люди не должны строить из себя богов.

АПОСТОЛЬСКОЕ ПРЕЕМСТВО

Есть в затее с "апостольским преемством" что-то забавное. То есть, что у содержания должна быть форма, понятно, и лучше становиться священником через возложение рук чем через рождение в семье священника. Правда, кастовость и апостольское преемство отлично уживались в истории. Забавно то, что идея преемства как критерия ортодоксии была выдвинута как довод в богословском споре: мол, у вас апостольского преемства нет, а туда же мнения о Христе подавать. Это само по себе было не очень разумно и повлекло печальные последствия, когда пришлось делать гамбургер и проверять, кто из имеющих апостольское преемство догматически правилен, а кто нет. Гамбургер в том смысле, что на концепцию идеи наложена концепция тела, а сверху опять все увенчано концепцией идеи.

И это еще не беда. Беда, что идея апостольского преемства (и вообще иерархии) резко противоречит другой идее - призвания. А то Бог зовет, а люди отпихивают, и предлагается верить, что рукополагающие хотя бы в 51% случаев исполняют Божью волю о призвании. К этому прибавляется еще одна заморочка: что священник должен иметь "подготовку". Три параметра, несовместимых друг с другом и возникавших один за другим именно потому, что предыдущий параметр оказывался негодным. И окончательно все приобретает шизофренический привкус от контекста патриархального общества (а ведь были еще и другие контексты - общество рабовладельческое, где священником не мог быть раб, общество расистское, где священником не мог быть индеец или негр). Ну, Бог милостив, еще поможет разобраться. В конце концов, главная проблема не в том, чтобы были достойные священники, а в том, чтобы эти достойные священники не пытались быть диктаторами ни вне своей компетенции (это клерикализм, это вроде бы понятно, что плохо), ни внутри ее. Ученый обязан быть авторитетом в своей сфере, сантехник обязан быть авторитетом в своей, но Церковь такая сфера, что в ней чем более авторитета дано, тем менее надо им пользоваться.

"На хрена попу гармонь". Справедливо должно быть и обратное утверждение: зачем людям, стремящимся к гармонии, духовное звание?

*

*
Священник как пастырь похож на тренера. Один тренер по альпинизму (Александр Абрамов, р. 1964) говорил, что легче всего с новичками (они боятся и слушаются) и с людьми, которые управляют другими (обычно они же и очень богатые люди, но не все богачи реально кем-то или чем-то управляют). Кто управляет, умеет и быть управляемым, он знает цену опыту и  субординации, не спорит, если уж нанял специалиста. Наверное, так же легко с военными.

Проблема, однако, в том, что «духовное восхождение» - всего лишь метафора. Иисус сравнивает Себя с пастухом, который ищет овцу в горах. Однако, овцы не занимаются альпинизмом. Те же козлы и овцы, которые живут в горах, в пастухах не нуждаются. Самое сложное для священника – понять, что Царство Божие не Пик Коммунизма, а, скорее, Затерянный мир из романа Конан Дойля: огромное плато, где пышные и своеобразная жизнь. Туда трудно подняться, но, коли уж поднялся, там можно жить, а не просто – постоял и вниз. Помочь подняться – да, это иногда и дело священника. Однако, потом наступает момент, когда священник превращается просто в соседа по Царству, в помесь дворника с официантом, почтальоном и журналистом.

*

На мой взгляд, "православие" - в самоумалении, в напоминании себе: "Иногда не знаешь - делаешь ли дело Божие или тратишь дар Божий, силы и годы". "Путь священника в нескольких словах: "Ему расти, а мне умаляться". Все встречи, даже самые глубокие, только перепутья. Прияв душу, должен священник отдать её Другому, и в этом сама большая жертва" (Жураковский. Материалы, 102, 1926 г.).

*

Слово "согласование", которое у свободного человека означает гармонию, диалог - у человека несвободного (увы, в России) означает просто-напросто "разрешение". Да и слово "разрешение", которое означает "освобождение", "развязывание" в несвободном обществе означает прямо противоположное: человек не сам двигается, он - на вечной привязи у начальника или духовника. Это тоже - новояз, только такой старинный, что он не осознаётся как таковой. Но "не осознаётся" не означает "не влияет на говорящих". Свободный человек говорит "разрешаю тебя", несвободный - "разрешаю тебе".

*

Если у человека нет ноги, ему нужно изготовить протез ноги. Но если у человека нет воли, ему нельзя изготавливать протез воли (быть ему "наставником", снабдить его "уставом"). Безвольный человек вполне может быть святым, как может быть святым безногий. Только святость его будет проявляться не там, где она проявляется у волевого человека.

*

Церковь должна помогать людям прийти к Богу. Не научить, не приструнить, а - помочь. Угроза и приказ - манипуляция человеком, и горе священнику, который попытается "помогать" приказыванием. Горе победителя: у него появится паства, но от него уйдёт Бог. Паства станет ему богом, и паства будет манипулировать им, под видом смирения. "Как скажешь, так и будет" - с этим боевым криком священника приручают и, действительно, часто понимают точно так как он скажет. В обмен священник лишается человеческого в себе - он только приказывает.

Человек, который не вступил со священником в отношения манипуляции, не должен спать спокойно. Очень возможно, что ему просто попался хороший священник, не пожелавший быть предметом манипуляций. Властолюбцев больше. чем власти. Победивший властолюбец страшен и опасен, властолюбец-неудачник жалок и опасен. Он возмущается тем, что священник его не причастил, выгнал из храма, не дал отпущения грехов. Добиться такого довольно просто: скажите перед причастием, что в Бога не веруете и Воскресение Христово отрицаете и ждите: непременно не причастят. Скажите на исповеди, что не повенчаны, потому что муж сволочь, что от вас водкой пахнет, потому что в магазине не было коньяка, что вы сифилитик, потому что все бабы лезут к вам в постель - и неотпущение грехов гарантировано.

*

Следуя евангельской заповеди никого не называть отцами, русские называют священников не "отец", а "отче": "Отче, благословите…", "отче, Ваша энергичность стократ превышает Вашу интеллектуальность", "отче, наливай!". Католики (и греко-католики) легко узнаются по тому, что они говорят "отец". Русский язык позволяет разнообразить интонацию, к примеру, соединяя более формальное "отец" с обращением на "ты": "Отец, ты уж совсем совесть потерял"… "Батюшка" раньше было не столько обращением, сколько обозначением священника в третьем лица: "Батюшка пошёл в сортир". Судя по источникам, при советской власти "батюшка" стало употребительно и как обращение, причём не только в деревне, но и в городах - видимо, это связано с наплывом в города крестьян.

*

Выражение "это мой духовный сын" часто обозначает человека, который в храм ходит крайне редко или вообще не ходит, но фигура важная, ради него образуется новый христианский чин. И священнику на душе веселее: вон, сколько у него духовных детей! и какие они высокие посты занимают!! Это компенсирует скучную казёнщину приходской жизни: идут потоком какие-то маргиналы и идут... Впрочем, и для мирян аналогичное явление возможно: "Это мой духовный отец!" А духовный отец давно в могиле, да и при жизни к нему, возможно, раз-другой съездил и всё...

*

Церковная традиция знает, что не каждый священник может исповедовать. Не каждый и хочет. Во всяком случае, не исповедовать - главное в духовном руководстве, суть священства в ином. Одинаково трудно и научиться покаянию, и отучиться сводить духовную жизнь к покаянию. Вечно у человека то недолёт, то перелёт! В результате бывают вполне праведные священники, у которых, однако, "нелюбовь к "интимным" исповедям, ко всяким личным излияниям, - писал в своём интимном дневнике о. Александр Шмеман. - Но от священника ждут, требуют такого руководства ... Может быть, я страшно ошибаюсь, но я как-то никогда не видел никакой особой пользы, вокруг себя, в Церкви - от этого духовничества. Напротив, видел всегда скорее вред: потакание эгоцентризму, тонкой духовной гордыне (с обеих сторон), какому сведению веры к себе и своим проблемам. Суть христианства мне всегда, с детства, представлялась в том, что оно не разрешает проблемы, а снимает их, переводит человека в тот план, где их нет. В том же плане, в котором они есть, они потому и есть, что они неразрешимы. Поэтому христианство есть всегда проповедь - то есть явление того, другого, высшего плана, самой реальности, а не объяснение её" (Шмеман. Дневники. 27.9.1973. С. 34-35).

*

Молодой человек, который хочет стать лидером - например, священником - должен задуматься, хочет он быть лидером или он просто "не умеет копать, стыдится просить" (Лк. 16, 3). Впрочем, заранее предсказать это трудно, а может, и невозможно, почему остаётся надеяться на Дух, а не на себя. Многие священники Московской Патриархии, к примеру, во времена гонений 1960-1970-х годов сочувствовали гонимым, сочувствовали тем, кто вступался за гонимых и попадал за это на каторгу или в тюрьму, но - не помогали. Они объясняли это не тем, что проповедь Евангелия важнее заступления за гонимых (кто действительно проповедовал Евангелие, тот сознавал слабость такого довода), а тем, что "хочется служить Богу". Это было лукавство, а лукавство это во все времена встречается и будет встречаться. Не "служить хочется", а "служить хочется без хлопот". "Служить Богу" можно и в катакомбах, и в подвале, и в квартире. Но хочется в квартире тёпленькой проснуться, а потом сесть в машину, подъехать в храму, где уже пономарь всё приготовил, уборщица чистоту навела, истово и благоговейно попарить душою, произнести проповедь толпе прихожан. А не будет толпы - и проповедовать незачем. Златоуст сравнивал проповедь с рекой, которая течёт независимо от того, подходят к её берегам люди или нет. Так Златоуст и помер в ссылке... Хорошо, если такой священник-потребитель служит до смерти. Но значительно чаще он выходит на пенсию, и тогда обнаруживается, что он и в храм-то перестаёт ходить, потому что не привык молиться "как все", привык только "проводить богослужение".

*

Дохристианская религиозность не видит в "освобождённом священнослужителе" проблемы - он делает важную работу шамана, жреца, мага. Но после Христа нет шаманства, магизма, жречества. Христианский "священник" не делает никакой работы. В течение всего Средневековья это не очень-то сознавалось, и плата духовенству, существование духовенства как отдельного сословия попросту продолжали языческую традицию: род обязан содержать посредников между родом и Небом.

В Новое время, наконец, Евангелие даёт плод - персонализм, преодоление родового сознания. Теперь уже священник прежде всего - духовный пастырь, он не просто "отпускает грехи", он более врач, он советник, "духовный наставник". Но это означает, что ему нужно платить точно так же, как платят врачу, юристу, журналисту. Это не совсем то, о чем писал апостол Павел - священнику нужно платить, как нужно кормить вола. Павел подразумевал, видимо, что священник - вол Божий, выполняющий Божью работу. Но священник как советник - выполняет работу человеческую. Он нанят прихожанами.

Новоевропейское сознание с трудом освоило мысль, что можно и нужно платить адвокату и журналисту. Тем более трудно было бы освоить мысль, что нужно платить духовному советнику - причём, трудно обеим сторонам. Но в случае с духовенством положение облегчалось тем, что переход был замаскирован - в старые мехи налили новое вино. Перемена была более наглядна в баптизме, чем в тех конфессиях, которые сохранили средневековый иерархизм.

С того же XVI столетия возникает традиция "подготавливать", "формировать" священника. Эта традиция была совершенно неизвестна предыдущим полутора тысячелетиям христианства. Она была порождена той же новой индивидуалистической и прогрессистской психологией, которая породила и всю нововременскую систему образования, индустриальную, поточную, технологичную. Однако, при подготовке духовенства эта модерная система имела дело с объектом не вполне модерным. Помимо прочего, теперь требовалось дать священнику новое обоснование его "освобождённости" - не мистическое, а более рациональное. "Душепопечение" и стало таким обоснованием.

В отличие от психиатра, священник в современном мире несёт в себе противоречие, ибо он специализируется на том трансцендентном, что современный мир не желает включать в официальный реестр мироздания.

В последовательно современном мире это не проблема, он предоставляет свободу практиковать отношения с высшим в порядке частного занятия. Современное государство просто перекладывает всю религиозную ответственность с себя на частное лицо. Но в современном мире не так много последовательно современных государств. Во многих религия официально ещё имеет государственный статус, во многих она имеет такой статус полуофициально или на уровне общественного согласия. В очень многих странах формально или неформально ограничивают свободу быть религиозным на частном уровне. В любом случае, остаётся противоречие между тем, что самое высшее - Божие - зависит от самого низшего - воли частного человека, а государство, род, традиция оказываются исключены. Убраны все подпорки. И - ничего. Оказывается, Богу легче с человеком, чем с государством. Человеку, конечно, всё время хочется всё-таки еще и государством Бога подпереть, но на всякое хотение должно быть своё терпение.

*

Духовничество есть двустороннее общение. Оно необходимо, потому что всякое общение, в котором участвуют более двух людей, по необходимости деформируется. Нельзя шутить во время проповеди - или, что то же, нельзя во время проповеди употреблять бранные слова (даже цитируя), если в аудитории сто человек. Если двадцать - можно. Если десять - нужно. Чем больше аудитория, тем выше, усреднённее, безличнее стиль. При этом не имеет значения, собраны ли слушатели вместе физически, важно, как чувствует себя слушатель. Радиослушатель одинок, но считает себя частью миллионной аудитории, анонимом, растворённым в толпе - так и надо с ним говорить.

Общение с глазу на глаз - единственная возможность сказать человеку правду, как хочется твоему сердцу и как нужно сердцу ближнего. Поэтому так противоречит духовничеству слащавый высокий стиль, не всегда (хотя часто) прикрывающий отсутствие собственного опыта. Лаку много, дерева мало, а какое есть - задыхается и трухлявеет под толстым-толстым слоем заёмной набожности. Нужно прилагать особое усилие - и исповеднику, и кающемуся (да просто двум христианам), чтобы добиться звучания Слова Божия для них двоих на их уникальном языке этого дня, этой ситуации, этого настроения. Тут любые слова допустимы, но именно поэтому тут без Духа Божия тут невозможно найти нужное слово.

*

МИРЯНАМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ

Усиленное почитание святых мирян в современном мире есть реакция на средневековый клерикализм. Тогда в Церкви отразилась сословная структура общества, вполне языческая. Как в Индии, население разделилось на брахманов, кшатриев и всех осттальных. Отчасти это деление сохраняется по сей день, это проявляется в том, что святых королей и королев мы как-то не очень воспринимаем как святых мирян.

Теоретически деление на мирян и клириков подобно делению речи на прозу и поэзию. Все, что не стихи, то проза. Всякий, кто не клирик – мирянин. Практически, однако, “мирянин” – это не реальность, а мечта, мечта “маленького человека”, то есть человека без поста, без звания, без должности, без какого-то великого события в жизни, которое можно было бы изобразить на визитной карточке. “Мирянин” сегодня есть не только “не-священник”, мирянин есть мечта о том, чтобы люди ценили в тебе твою личность, а не твои дела и чины. Поэтому, например, мученики-миряне, которых тысячи в церковном календаре, не слишком воспринимаются как миряне. Святой профессор, святой руководитель католической организации молодых мирян, святая домохозяйка, -- и они уже как бы не совсем миряне, они представляют на небесах профессуру, номенклатуру, сословие домохозяек. Легче перестать быть мирянином, чем стать им. Легче занять должность, получить звание чем оставаться просто человеком. Желание почитать мирян есть желание почитать просто человека. Это робкое, косвенное путешествие к Христу, Который был, может быть, единственным настоящим мирянином в истории. Иисус был царского рода, назывался царем, но не воспринимается как царь. Иисус был замучен, но не воспринимается как мученик. Иисус был “архиреем по чину Мелхиседека”, но не воспринимается как архиерей.

Один фантаст сочинил образ пришельца, который был словно человек из песка – нечто неоформленное, без лица. Но стоило кому-то увидеть в этом пришельце своего брата или сестру, как пришелец принимал облик – форму, цвет, голос, даже психологию – этого брата или этой сестры. Мирянин, настоящий мирянин, не есть представитель мира сего, мирянин и есть пришелец в этом мире, не поддающийся оформлению, ускользающий от определения через ярлык. За почитанием святых мирян могут крыться и желание стать пришельцем, гражданином Небесного Царства, и желание стать рабом, подобным евреям в Египте, приобрести хоть низкий, но -зато определенный, надежный социальный и духовный статус.

Может быть, ни в одном святом не отразилась так парадоксальность мирянства, как в блаженном Себастьяне Апарисьо (1502 - 1600). В сборники житий святых мирян биографию Себастиано не включают. А ведь он был мирянином на протяжении первых 72 лет своей жизни, стал францисканцем в возрасте, которого, увы, большинство читателей этого номера “Света Евангелия” не достигнут, если, конечно, верить статистике. Я лично еще и не совсем уверен, так ли уж это плохо – не дожить до семидесяти лет, не познать все прелести отечественного здравоохранения, доступные только старикам. Более того, Апарисьо в 72 года стал именно францисканцем, более того, францисканцем-обсервантом, то есть настоящим, а не “условным” францисканцем. А “настоящий францисканец”, каким его видел святой Франциск – как раз не монах, а мирянин, мирянин, всеми силами пытающийся не стать монахом в средневековом, кастовом смысле слова, совершая, однако, монашеский подвиг.

*

"Кто хочет быть пастырем, должен любить блеяние овец". (Samra, 1997, p. 142, Феликс Лоренц)

*

Священник, как и врач, знает людей с лучшкй стороны: ведь к ним приходят, чтобы покаяться или вылечиться. Этим они отличаются от полицейского (который приводит) и журналиста ( который приходит).

*

Церковь, конечно, больница…

Только странно, направляясь в больницу, мечтать увидеть там доброго доктора. Доктора делятся не на добрых и злых, а на проктологов, гинекологов, хирургов, офтальмологов, терапевтов. Странно заранее решать, что к хирургу не пойдёшь, или что бревно из твоего глаза должен вытаскивать отоларинголог. В Церкви должны быть разного типа духовные доктора.

БЛАГОСЛОВЕНИЕ

Есть в Церкви место сектантству, в котором "благословение" является средством реализации власти. Тут, действительно, без благословения чихнуть не смеют. Это «манипуляция», когда люди вступают в отношения, близкие к садо-мазохистским, отношения со-зависимости, из которых каждая сторона получает свою «выгоду». Успокаивается. Утешается. Беда в том, что выигрыш тут – тактический, краткосрочный, в лучшем случае – успокоение в пределах земной жизни. В жизни вечной такой выигрыш аукнется изрядной проблемой, которую, конечно, Бог может потрудиться решить, только зачем Его утруждать. Зачем терять хотя бы один день, если можно его не терять?

Иногда традицию «брать благословение» считают переносом в «мирскую» жизнь обычаев монастыря. Возможно, только надо понимать, что монастырь – принципиальное иное пространство. «Мирская жизнь» - серьёзная, монастырь – игра. У современных монахов, к сожалению, часто утрачено это понимание. Они смотрят на жизнь вне монастыря как на что-то второстепенное, а это противоречит тому светлому огню, который освещал (и освещает) истоки монашества. Монашество вообще не должно определяться по отношению к жизни временной, оно определяется по отношению к вечной, небесной жизни. Здесь и абсолютное послушание – игра, которую можно вынести именно, когда обе стороны знают, что лишь играют. Если монашество перестаёт считать себя детской игрой и начинает считать себя «настоящей жизнью», оно изменяет себе.

Заводить в отношениях священника и прихожан монашество, когда все у «старшего» берут постоянно разрешение на жизнь, означает убивать семью. В нормальном приходе люди всегда – командированные из жизни семейной. Приход – это пятое колесо, восьмой день недели, а вовсе не монастырь, из которого люди исходят в семью как в командировку.

Самое скверное – не когда в приходе заводят отношения тотального послушания, а когда эти отношения заводят в семье. Такое бывает и, увы, не только у верующих людей. Можно не верить в Бога и всё же играть в посланца Божия для своей жены (мужа) и детей. К Церкви и человечности это имеет такое же отношение как Робинзон Крузо – к великим географическим открытиям.

Вера не выводит человека из нормального мира, а вводит туда. Многие люди живут в нормальном мире без веры – это нормально. Вера ведь вводит в нормальный мир лишь потому, что ведёт в сверхнормальный. Нормальный мир - это живые, динамичные отношения, когда никогда не бывает равенства и в разных ситуациях то один другому что-то скажет, то другой. То отец сыну что-то говорит, то сын отцу.  Неравенство, связанное с созреванием и отсутствием опыта, сглаживается очень быстро и уравновешивается разнообразием типов личности.

Единственное, что может отчасти оправдать игру в благословение, это другая крайность, которая очень часто встречается в России - и не только. Можно её назвать игрой в Достоевского: великий писатель издевался на русскими гимназистами, которые самонадеянны и, впервые увидев карту звёздного неба, сразу начинают вносить в неё поправки. Приходят в Церковь и сразу, через пять минут, не научившись креститься, безо всякого трепета и смущения, начинают учить, как быть в Церкви - начинают наставлять. Обычно сразу, конечно, уходят, коли их не слушают. Так образуется огромный массив "внецерковных верующих" - это часто вовсе не люди, не желающие быть холопами (они-то себя такими считают). Это люди, желающие быть господами, но не добившиеся успеха. Поразительно, как часто люди считают, что в дивном букваре 1920-х годов было написано: "Мы не рабы, рабы не мы", тогда как там было написано: "Мы не рабы, не бары мы".

*

Светлана Аллилуева крестилась у о. Николая Голубцова в 1962 году, а потом вспоминала:

«После его смерти я перестала ходить в церковь, потому что никто так не служил, никто так не говорил с людьми, как он. Везде выступала мирская, лицемерная сторона церкви, а не истинное чувство».

Сколько раз я слышал такие же объяснения ухода из Церкви от людей из прихожан о.Александра Меня!

У Аллилуевой хотя бы то оправдание, что она из России уехала, искать того же о.Александра ей было некогда, да и церковное лицемерие ей было выдано так, как редко кому выдаётся. Митр. Московский Пимен (Извеков), впоследствии патриарх, заявил в прессе, что ему «ничего неизвестно о крещении Аллилуевой, которая не христианка, а интересуется всеми религиями сразу».

Большинство же вовсе никем не обижены, а просто боятся не найти «такого же». А что бояться? Конечно, такого же не найти, и нельзя искать такого же, а надо быть готовым найти другого. Ведь и «такой же» потряс когда-то тем, что был иным, другим.

*

*

Интересный вопрос мне задали – как это: «Священник должен защищать своё достоинство, иначе он не сможет защитить достоинство своих прихожан»?

"Достоинство" можно понимать по-разному. Обычно достоинство отождествляют с честью - некоей внутренней силой, которая должна поражать молнией недостойных, посмевших к ней прикоснуться. При таком понимании достоинства "защищать своё достоинство" - "защищать свою честь" - означает находиться в состоянии беспрерывной дуэли с окружающими, парируя обвинения, оправдываясь, не вылезая из объяснений.

Понимание достоинства как чести исходит из иерархизма и раздувает иерархизм. У одного чести («манны», «славы») больше, у другого меньше. У священника, к примеру, побольше – ведь у него-де особая благодать «совершителя таинств».

Возможно и другое, более мирное и смиренное понимание достоинства как существования внутри себя некоего ядра, которое и не светит, и громом никого не поражает, которое есть основа всякого личного самосознания. Эта основа очень автономна, это «образ и подобие Божие в человеке», крепкое как слово Божие. Одновременно эта основа очень хрупка, потому что, как выразился апостол Павел, это сокровище люди носят в бокалах из тончайшего стекла. Чокаться этими бокалами достойно и праведно, но так легко разбить чужой бокал – и свой. Не со зла, обычно чокаются слишком сильно как раз с добрыми намерениями.

Каждый человек, вырастая, научается охранять своё достоинство и уважать чужое. Конечно, никто не умеет этого в совершенстве, а кто и умеет, может ошибиться. Самая распространённая ошибка – не заметить, что другой человек уже не ребёнок, опекать его как младенца. Другая ошибка – больше заботиться о своём достоинстве, нежели о чужом, не понимать, что кожа ближнего так же тонка, как и своя собственная.

Существует много типовых ситуаций, когда человек рассчитывает что о его достоинстве позаботится кто-то другой. Он имеет на это право, потому что разоружился, поднял забрало, доверился другому – как студент преподавателю, как пассажир водителю. На время, но всё же именно доверился.
Есть такие ситуации и в религиозной жизни. Человек встречается с Богом – это всегда шок, потрясение. Человек словно превращается в ребёнка – конечно, лишь по отношению к Богу, лишь на время, но всё же. Если это наедине, то нет проблем, но ведь Бог такой… Он идёт вперед, туда, где толпа, Он замешивается в эту толпу и оглядывается, зовёт за Собой – мол, айда сюда, не бойся. А бояться, между прочим, есть чего – кто бывал в храме, тот имеет опыт – и пугался, и пугал.

Вот здесь и появляется священник  - не как совершитель таинств, обращённый к Богу, а как дежурный, обращённый к людям. Он должен предупреждать конфликты и их гасить. Человек приходит в храм молиться. Обязанность священника - помогать ему в этом. Это означает, что если кто-то начнёт делать пришедшему замечания, унижая пришедшего, отвлекая его от молитвы, священник должен вмешаться. В храме только священник может делать замечания - и именно он не должен этим пользоваться, по возможности. Когда же надо всё-таки эту пренеприятную обязанность исполнить, священник должен это сделать максимально мягко. Конечно, при этом всегда остаётся надзорная инстанция - сама община. Но не община должна делать замечание выпивохе или ворчунье, а один человек - священник или тот, кому священник это занятие поручит. Лучше, впрочем, чтобы община не разрасталась настолько, чтобы появлялись "порученцы".

Разумеется, священник должен защищать своё достоинство точно так же, как и достоинство других. Лучше бы, разумеется, если бы это делали за него другие, но это не всегда и возможно, и необходимо. На первом плане, конечно, прихожане. Сколько случаев, когда человек заходил в храм и уходил навсегда, потому что ему сделали резкое замечание. Больше только случаев, когда человек заходил в храм и уходил навсегда, хотя ему никто замечаний не делал, все уважали его достоинство, а всё же... Вот что-то не сложилось... Сложится или не сложится - не зависит от людей вполне, но сколько-то зависит, и человек должен оберегать и у себя, и у других эту хрупкую сердцевину.

Священник должен быть добрым, но священник не должен быть добреньким. "Добренький" - иерархическое явление, очень лицемерное. Добренький добр к "своим", к покорившимся, к подчинённым, к начальству, а к непокорившимся - ого-го! "Крест и меч одно!!!"

Подражать Христу не означает гневаться, как гневался Христос - Он ведь на Голгофу шёл, а мы нет. Подражать Христу означает звать ко спасению всех и всегда, но это не означает приглашать в Царство во всяком состоянии. Пьяных, гордых, в общем - "не в брачной одежде", говоря языком евангельской притчи - звать, но звать протрезвившимися, раскаявшимися, одевшимися. Звать хама, но защищаться от хамства самому, защищать от хамства доверивщихся мне, защищать от хамства Бога.

Ограждение своего - и чужого - достоинства - и есть один из видов сопротивления злу добром. (Разумеется, если это ограждение - не силой, не через суд, не через пощёчину или психологическое насилие). Иначе происходит то, что называют "фрустрация"  - у врачей, учителей и т.п. это профессиональное заболевание, но и всякий человек в той или иной степени такому виду уныния, отчаяния, озлобленности подвержен. Своя фрустрация у прихожан, своя – у священника. Это надо знать и приноравливаться к этому, а не пытаться найти в мире такое место, где уныние невозможно – нету такого места.

*

Священник - почтальон благодати

Противоречит ли таинство исповеди духу христианской дружбы? А духу супружеской любви?

Вопрос возникает у людей, знакомых с принципами юриспруденции и психотерапии. Нет ли конфликта интересов в ситуации, когда священник исповедует свою жену? А если она ему изменила?!

Теоретически - да, налицо конфликт интересов. Практически - если священнику изменила жена, то он уже не имеет права исповедовать вообще. Так, если от священника жена ушла и вышла замуж за другого, он обязан из священников уйти. Таковы буква и дух древних канонов, которые отождествляют грех жены с грехом мужа. "Одна плоть" - это ведь "одно существо", а не "одно мясо". Но если уж жена кается, так о чём речь? Казнить нельзя, помиловать. Даже и не священник милует, а Бог, а священник лишь почтальон благодати. Конечно, вспоминается детективный рассказ Честертона, в котором священник обнаруживает, что убийство совершил почтальон. Бывают и священники-убийцы, убийцы духа в том числе, увы.

"Интерес" в выражении "конфликт интересов" - не очень удачный, слишком буквальный перевод английского выражения. Речь идёт не столько об интересах, сколько о целях и, более того, об иерархии целей. Святость - цель любого человека, но это не всегда высшая цель. Любовь - выше. Ради любви можно простить любимому человеку, что он убийца или лжец, поэтому жена может не свидетельствовать против мужа-убийцы. Она даже не должна так свидетельствовать. Потому что у людей в целом есть цель, более высокая чем наказание убийцы. Эта высшая цель - сохранение принципа любви. Убийцу и наказывают во имя этого принципа, чтобы знал: не убивай - люби.

Отношение к исповеди меняется за время, проведённое в Церкви - если, конечно, речь идёт о Церкви, а не о тупом хождении в казённый "христианский уголок" к священнику, подобному секретарю парткома. В нормальных условиях исповедь сперва - как голому на пляже раздеться. Это взгляд неверующего. В Духе исповедь - только перед Богом. Священник даже не свидетель и не врач, а так, вроде туалетной бумаги. Потом он становится врачем, наставником, духовным руководителем, в общем, "отцом", и хорошо бы эту стадию поскорее проскочить, чтобы священник стал тем, кем и должен быть - другом.

Дружба - не совсем то, чего русские православные ищут в Церкви, а напрасно. Может, и следует переводить на русский "любовь" как "дружба" во многих и многих случаях. В греческом-то оригинале часто стоит именно слово, обозначающее "братскую любовь", то есть именно дружбу. Когда Церковь превращается в партию, да ещё в монопольно правящую партию, какая уж тут дружба!

Конечно, дружба должна быть не между "пастырем" и "пасомым". Просто дружба. Если дружба, то какое уж тут "пастырь", "пасомый". Друзья, вот и всё, пусть и с разными возможностями на каком-то этапе. А друзья - это почти как муж и жена, и недостатков они не должны видеть друг в друге. Позвольте, а кто сказал, что муж и жена не видят недостатков друг в друге? Это справедливо разве что для молодожёнов, почему и понадобилось отдельное слово. Влюблённость не видит недостатков в возлюбленном, а любовь очень даже видит, и к настоящей дружбе это тоже относится. Друг - тот, кто прощает, а не тот, кто не замечает и уж подавно не тот, кто одобряет грех. Это уже был бы не друг, а соучастник, вроде мужа, который, узнав об измене жены, побежал бы ей изменять.

В дурной семье супруги не сплошь живут дурно. Они всего лишь время от времени скандалят, ссорятся, поносят друг друга. Потом мирятся, хотя "мир" тут бывает, конечно, весьма условный и чреватый неприятностями, наподобие Версальского. В нормальной семье место ссор занимает прощение. И выбор молодожёнам предстоит не между семьёй без конфликтов и семьёй с конфликтами, а между готовностью к прощению и готовностью к ссоре. Примирение после ссоры, разумеется, - не прощение, как шрам - не морщина.

Прощение - вот что роднит общину верующих с семьёй и дружбой. Исповедь - не ссора, а именно прощение, дружеское прощение, и друзья здесь - Бог, прежде всего, а затем и священник. В принципе, совершенно нормально, если исповедь публичная, как это бывало в древности, - но только при условии, если и община нормальная, если в ней все именно друзья. Но такое вряд ли возможно просто в силу рассинхронизации духовных возрастов.

Священник не имеет права заключать сепаратный мир, когда с ним хочет примириться тот, кто обидел одного из членов общины. Более того: священник в данном случае в принципе не может "заключить мир", потому что священник не находится в состоянии войны. Он - лицо нейтральное, он по определению - мировой судья, третейский посредник.

Не между людьми и Богом, конечно! Тут, напротив - священник имеет от Бога поручение прощать, прощать, и прощать. Прощать всё, что человек нагрешил против Бога. Это включает в себя прощение и убийц, и воров, и прелюбодеев. К сожалению, в православной русской традиции (в отличие от некоторых других) нет обычая спрашивать кающегося, собирается ли он продолжать грешить. "Сепаратный мир" и есть такой мир, когда человек не прочь с Богом помириться при негласном условии, что теперь он продолжит красть, убивать и лгать (прелюбодеяние - разновидность лжи). Иисус не говорит: "Иди и греши с чистой совестью!"

Антиклерикализм, при всех своих социальных достоинствах, граничит с ложью о том, что человек ведёт войну с духовенством, со священниками, а не с Богом. Увы, ханжи иногда правы, иногда священник - недостойный, омерзительный, и клерикальная система омерзительная - оказывается лишь экраном, на который проецируются претензии к Богу. Претензии к Богу обычно сводятся к одному: "Бог есть!". А Его не должно быть! В этом ложь ханжества - они полагают, что антиклерикал "утратил веру". Да нет, утратил бы - не обращал бы внимания. Не утратил, а вытеснил, перенёс - это совсем другая проблема.

Конечно, "священник не имеет права заключать сепаратный мир" означает, что плох священник, который воюет. Если чему-то и должны учить в семинариях, то именно умению не втягиваться в войны прихожан между собою. Научить этому, разумеется, невозможно, от этого Церковь и лихорадит. В лучшем случае, можно научить внешнему бесстрастию и тому, что называется "аристократическое воспитание". Люди, которые посылали тысячи солдат убивать друг друга, очень ценили в себе - с какого-то века, например, с XVIII-го - умение самим никогда никого не то что не убивать, но даже и словом не обидеть. Благородное такое джентльменство. Опыт четырёх веков (раньше семинарий просто не было) показал, что хрен редьки не слаще. Мало не втягиваться в конфликты между прихожанами, надо ещё не втягивать прихожан в конфликты с "внешним" миром. Но это уже немного иная история.

*

Кажутся очень симпатичными слова, что священник отвечает за свою «духовную семью», «паству» и потому должен часто идти на компромисс – чтобы было, где собираться, и т.п. Только вот уж очень часто во имя блага пасомых шли на такие компромиссы, что пастве было очень и очень плохо. Не всегда, но иногда - а в мире людей, в отличие от мира чисел, даже "один" абсолютно важен. Важные решения надо принимать так, как если бы ты был в мире один. Да и что это за семья, если она разваливается при потере дома? Наоборот, потеря должна мобилизовывать…

* * *

Как изменились христианские нравы за 18 веков! В III веке было абсолютно нормально священнику (епископу) быть профессиональным юристом, историком, литератором, в общем - гуманитарием широкого профиля. Никто более и читать особенно не умел. В наше время - правда, это более российский феномен - умиляются рассказам о священнике-враче, священнике-дальнобойщике, даже священнике-актере. Но священник-адвокат?! Священник-историк? Священник-журналист? Шок, возмущение. Как можно! Так обнаруживается, что главная жертва революции, совка, рашизма - это слово. Ненавидят слово, убивают слово, мумифицируют слово. Конечно, и до революции случалась безгласность, но - именно случалась, как исключение, и шло всё к тому, что будет нормально, как в разных (в том числе, в православных) странах. Но вышел обвал, и теперь Церковь - идеальная в глазах рашистов - состоит из священников-идолов, молчаливых и пассивных ("нейтральных", "добрых") и прихожан соответствующих - молчаливых как прицеливающийся снайпер. Формально, правда, все эти куклы читать и говорить обучены, но реально - это чёрная дыра словоборчества.