КАНОНС четвертого века у Церкви стало появляться свое законодательство. Законы принимали соборы - вселенские и поместные, то есть съезды возглавителей и представителей всех церквей мира или церквей той или иной страны; называться эти правила стали канонами. Русская Православная Церковь по сей день считает своим действующим законодательством Книгу канонов, в которую вошли постановления соборов четвертого-восьмого столетий. Действуют в ней и каноны, принимавшиеся соборами русских архиереев. И всё было бы замечательно просто и легко понимаемо, если бы не несколько странных обстоятельств. Во-первых, Книга канонов начинается с Апостольских канонов, которые вовсе апостолам не принадлежат, а составлены в третьем-четвертом веках. Во-вторых, каноны считаются действующим внутрицерковным законодательством, на них часто ссылаются - но на них ссылаются далеко не всегда. Они считаются действующими, но действуют далеко не всегда. Каноны уважают, как почтенных старцев: приглашают рассудить семейный спор только, если заранее уверены, что приговор будет благоприятен, а чаще просят не беспокоиться. Дело в том, что изменять каноны невозможно: ведь их принимали святые отцы Церкви, принимали, оговаривая их неизменность. Каноны не могут и не хотят изменяться - совсем как старики - а от неизменности они часто более почтенны, чем полезны. Многие из них уже непонятны: например, запрет лечиться у врача-иудея. Многие невыполнимы: например, предписание обращаться к светской власти, чтобы та штрафовала еретиков за их собрания. То есть, теоретически обращаться к светской власти можно, но, слава Богу, светская власть давно уже не вмешивается в церковные дела. А если вдруг появилась бы такая светская власть, которая бы стала штрафовать тех, кого кто-то считает еретиком, то христианину даже теоретически не стоило бы к такой власти обращатся. С любыми просьбами. Многие каноны говорят о вещах, которых давно нет на белом свете: об императорах, пневматомахах, рабах, цирковых партиях, хорепископах. Большинство канонов, правда, и понятны, и выполнимы - например, запрещено ставить епископов Церкви при соучастии мирской власти. Но как раз эти, самые понятные и выполнимые каноны, менее всего выполнимы: так иной раз нам нетрудно исполнить бессмысленную старческую прихоть (и лечиться только у врачей-христиан), но совершенно невозможно следовать справедливому, но слишком жесткому и не учитывающему всех обстоятельств нашей жизни брюзжанию старшего поколения: например, если бы решились лишить сана всех священнослужителей, которые нарушили тот или иной канон, то ни одного священнослужителя бы и не осталось. Между прочим, в истории Церкви бывали люди, которые требовали строгого и неукоснительного исполнения канонов. Бывали даже люди, которые решались сами выносить суждения по канонам - ведь многие из них очень ясны и недвусмысленны. Например, в семнадцатом веке в России многие говорили, что "канонически достойных" священнослужителей вовсе не осталось - потому что и патриархи, и епископы, и священники нарушали канон, который запрещает брать и платить деньги за совершения таинств. Ждать, пока епископы осудят сами себя, было бессмысленно - и ревнители канонов осуждали их сами, становясь, как говорили в народе, "беспоповцами", своего рода православными протестантами. В отличие от протестантов, эти люди любили и чтили каноны - но вели они себя точь в точь как протестанты, уходя от "неканоничной" Церкви прочь, в никуда. И потом долго строили (и, слава Богу, построили) собственную Церковь, у которой быстро заводились свои грешки против канонов. Так православные странным образом уравнивались с протестантами в отрицании истории: только протестанты считали идеальной эпохой Церкви, под которую надо подогнать действительность, апостольский ее век, а для многих православных история Церкви кончается в девятом веке. У тех и у других история превращается в прокрустово ложе, и неважно, что у одних оно покороче, у других пошире - итог одинаково неприятен для живого тела, по которому режут. Каноны наивны, как и всякая сила. Но сила канонов - только в добровольности их принятия. Это - писаный закон, который пришёл на место закона неписаного, устного. Устный закон намного сильнее, потому что он поддерживается всем обществом. Для современного человека такое общество - архаично, но большинство обществ, известных истории, таковы. Они не принимают законов - они их навязывают человеку всей силой первобытного, неосмысленного коллективизма. Неписаный закон не знает состязательного суда - разве что сражения на мечах. Он не знает тайны следствия, адвокатов, он не подозревает, что пытка - не лучший, а худший способ узнать правду. Каноны этого ещё не знают, но они уже не знают и самоуверенности права, основанного на недобровольном, биологическом союзе. Слабость канонов - в их силе, в том, что они основываются на власти пусть не семьи или рода, но на власти внешней для человека: власти кесаря (каноны писались для государственных церквей), власти иерарха, власти, которая была не прочь довести человека до гибели - если не физической, то уж хотя бы вечной. Церковь и мир, выросший под сенью Евангелия, состоят практически из одних и тех же людей. Мышление одно у людей, которые регулярно посещают храм и у людей, у которых церковь посещали не они - а бесчисленные поколения предков, создавшие этот единый для христиан и атеистов мир. И одинаковые опасности угрожают каноническому сознанию церковных людей и правовому мышлению. Это животная склонность к беззаконию - точнее, антизаконию, хамству; эта крайность пережита в нашем веке через диктатуры фашистов и коммунистов. Это склонность к сверхзаконию, к законничеству, это казуистика - которая в Западной Европе связывается обычно с иезуитами, а у нас - со старообрядцами, с начетчиками; связь не совсем справедливая в обоих случаях, но в обоих случаях и не совсем несправедливая. Казуистика - это и попытка обойти закон, доверившись своему собственному толкованию его; так подросток, которому запретили курить, со спокойной совестью начинает колоть наркотики, о которых ничего сказано не было. Человек может уйти от архиереев-взяточников к архиерею-клятвопреступнику. Но казуистика, кроме того, - это и готовность самому осуществить закон, или канон. Канон осуждает епископа-взяточника - значит, его осуждаю и отвергаю и я, не дожидаясь его оправданий (которые, очень возможно, никто и не собирается давать). Кто поступает так, оправдывает себя "безвыходностью" ситуации: суд-де и невозможно созвать, а канон совершенно ясен и без всякого суда. Но дело в том, что каноны изначально были именно законами не для личного пользования, а для суда. Недаром каноны возникли в Римской империи. Римляне создали самые совершенные законы, но они же создали адвокатов и искусство судебной речи. "Высший закон есть высшее беззаконие", - говорили латиняне. Между законом и жизнью должны стоять не только судьи, готовые приложить линейку с делениями к человеку и отрезать, сколько полагается, но и адвокаты, взывающие к состраданию, милосердию, к сердцу, а не только к разуму судей. И в жизни Церкви готовность соблюдать каноны должна осуществляться в умении сделать закон частью жизни, а не мечом, который угрожает жизни. Только так можно обуздать страшную и грозную справедливость Закона - напоминающую божественную справедливость, но лишенную Божьего безграничного милосердия. * Каноны созданы для разрешения ненормальных ситуаций, конфликтов - но только конфликты эти должны протекать в условиях нормальных. Когда же сама норма исчезает - а это происходит чаще, чем кажется - тогда любые правила обнаруживают свою условность. Так, после революции, когда церковь из государственной превратилась в гонимую, обнаружилось, что каноны совершенно не помогают решать конфликты, возникающие в новой ситуации. Митр. Иларион Троицкий, человек ультра-консервативный, писал в 1925 г.: "Нельзя полагаться на официальных пастырей (епископов и иереев), нельзя формально применять каноны к решению выдвигаемых церковной жизнью вопросов, вообще нельзя ограничиваться правовым отношением к делу, а необходимо иметь духовное чувство, которое указывало бы путь Христов среди множества троп, протоптанных дивьими зверями в овечьей одежде. Жизнь поставила вопросы, которые правильно, церковно правильно, возможно разрешить только перешагивая через обычай, форму, правило и руководствуясь чувствами, обученными в распознавании добра и зла. Иначе легко осквернить святыню души своей и начать сжигание совести (1 Тим. 4, 2) чрез примирение, по правилам, с ложью и нечистью, вносимыми в ограду Церкви самими епископами. На "законном" основании можно и антихриста принять..." (Послание от 4.11.1927)* * * Польский (в памфлете "Американская митрополия и Лос Анжелосский процесс". Джорданвилль, 1949) оправдывает обращение в светский суд за разрешение сугубо церковного конфликта (что запрещено Карф. 15) тем, что в США русские епископы не могли образовать собора: тут был один митрополит, а прочие епископы были митрополиту викариями, т.е. его заместителями. Конечно, тут есть своё лукавство: если карловчане (и тот же Польской) основывали своё существование на решениях Константинопольской патриархии, то им следовало обращаться к суду патриарха. Суд вынес решение в пользу карловчан, и Польский торжествовал: "Мы имели над собой подлинно христианский Суд в силу его справедливости. Будучи "инославным" по составу, он не явился для нас в процессе инославным, но судил нас с точки зрения нашего же православного закона, и на время процесса стал для нас православным" (С. 13)."Христианское", "православное" становится тут синонимом "справедливого". Где справедливость, там и Христос. Рассуждение не безумное, если вспомнить, что Мессия есть прежде всего, по библейским пророкам и чаянию сердец, - судья. Американская митрополия свою защиту строила вообще на отрицании действенности канонов: адвокат приводил множество примеров недействующих правил. Польский критиковал эту позивию: "Не всё то законно, что удобно" (С. 19). Тем не менее, и он не утверждает, что каноны - непротиворечивая система, которая вполне может быть реализована последовательно и без софизмов. * Закон - точнее, каноническое право - оказывается ахиллесовой пятой номенклатурной Церкви. В католической Церкви - потому что каноны подчинены самодержавию Папы, который является и высшей апелляционной инстанцией. В случае нарушения канонов Папой нарушение не считается нарушением. Поскольку же всякий епископ в такой системе является лишь продолжением Папы (пока он Папе лоялен), постольку и апелляция в Ватикан бесполезна. В православных церквах каноническое право бессистемно, но не в этом его главная беда, а в том, что эта бессистемность так же беззащитна перед самодержавием власти, как и католическая системность. Только там, где католик апеллирует к авторитету Папы, православный апеллирует к авторитету "свободы". Только вот свобода эта - исключительно отдаётся в руки авторитета, а не закона. Еп. Григорий Граббе, один из деятелей абсолютно антиканонической "карловацкой" Церкви провозглашал: "Представление о канонах, как о какой-то сухой и мертвящей материи, происходит отчасти оттого, что их мало кто знает и понимает по существу. Важно увидеть в них не только или не столько регулирующий закон, сколько боговдохновенное творение, направленное к нашему спасению. Каноны твёрдо устанавливают догматические и нравственные принципы, но в своём применении оставляют широкое поле для пастырской чуткости и пастырского усмотрения" (Граббе Г. Письма. М., 1998. С. 16)Разумеется, принцип "не буква, а дух" и сам по себе не лучше принципа "не буква, а Папа", а на практике ведёт к обычному правовому произволу. Это тем более кошмарно, что такие "канонистеры" исповедуют принцип: "Есть канонические преступления, по которым возмездие следует без судебного ршеения в т.н. декларативном порядке. Таково, напр., преступление против пасхалии, отступничество и т.д." (Граббе Г. Письма. М., 1998. С. 39). Использование иного календаря уравнивается с отречением от Христа... Граббе с удовольствием манипулировал канонами, пока был у власти, когда же его выгнали друзья-епископы, он возмущённо призывал их "повернуть роль нашей администрации к сторону соблюдения канонов", и одновременно - видимо, потеряв от возмущения логику - призывал от канонов отказаться вообще, потому что нельзя в экстремальных обстоятельствах руководстваться "канонами, предусмотренными для применениями в нормальных обстоятельствах" (Граббе Г. Письма. М., 1998. С. 126. Письмо 1994 г.). Между тем, несомненно, что каноны, как и всякий закон, регулируют отношения между людьми именно в ненормальных обстоятельствах. Советское право печально прославилось тем, что судило намерения. Однако, "чтение в сердцах" не большевики изобрели, только до революции за "мыслепреступления" не расстреливали. Принцип, однако, был известен, и в борьбе с большевизмом контрреволюционеры сразу использовали его. Не говоря уже о белом терроре, стоит отметить использование этого принципа в церковной сфере. Собор "карловчан" 27 октября 1953 года определил, что священников из Московской Патриархии нужно перерукополагать "в случае обнаружения принятия сана от иерархии Московской Патриархии коммунистами с намерением проповедовать в священном сане коммунистические начала безбожия" (Цит. по: Граббе Г. Письма. М., 1998. С. 14). * Свящ. Михал Хеллер, Тыгодник повшехны, 2002, 351-52, доклад в Риме, в т.ч.: «Ницше заявил, что Бог умер, ибо Дарвин объяснил биологическую эволюцию естественным образом, По-видимому, Ницше считал, что Бог нужен лишь для того, чтобы нарушать свои собственные законы. Но это происходит не в процессе эволюции». Хеллер предпочитает говорить не о чуде, но: «Вижу во всем этом чуткую деятельность Творца через Им Самим установленные законы» (Новая Польша, №2, 2003, реферат Лешека Шаруга, с. 70). Возможно, это не самое лучшее отличие современного христианства от средневекового. Средневековое верило в чудо нарушения Закона, современное верит в чудо исполнения Закона. Конечно, индульгенции Тецеля - это нарушение Закона, возведенное в закон - явление противное. Но отвечать на индульгенции законничеством Лютера (а весь бунт против Рима - законническое в Лютере, законническое, прокравшееся в стремление к благодатному, суд над Римом он совершает с ультра-римских позиций), тем более, отвечать на лютеранство совершенствованием законничества, исключением всякого благодатного экспромта, неожиданности - тоже не слишком приятное явление. Конечно, просящему хлеба новое законничество даст хлеба, но сделает это слишком поздно, после столь долгих выпрашиваний, что человек будет жевать и сердиться, и по праву сердиться. Дадут в слишком недостаточном количестве и с такой кисло-сладкой миной, что кусок в горле застрянет. * * Русский человек не любит "юридизма" католичества. Это нелюбовь не к праву, а к видимости права. О католическом правовом сознании русский ничего не знает, зато он хорошо знает, что такое право в России. Россия - не государство, а армия, в ней правит приказ, но приказ этот, как и положено военной хитростию, закамуфлирован, прикрыт утащенными с Запада словами "конституция", "права", "суд", "адвокат". Русский человек по опыту знает, что "право" - это сигнал тревоги. Если заговорили о конституции, сейчас сделают какую-то выдающуюся гадость. К сожалению, западные люди, действуя в России, очень часто оправдывают эти ожидания. Да и сам Запад неоднороден, и католики - наименее западные люди в отношении к праву. Они не слишком юридичны, они недостаточно юридичны. Правовое сознание католичество сформировалось на заре Нового Времени и осталось недоношенным. На мощном теле "канонического права" крохотная голова - Папа, и в любой момент эта голова может шевельнуть туловом так, что всё посыпется оземь. Католичество замерло на стадии полицейского государства, которое, наверное, приятнее армии, марширующей на врага, но всё же сильно недотягивает до нормального существования. От насмешки над правом русское православие спаслось не борьбой за право - не царское это дело - а юродством бесправия. Католик подходит к причастию, если это ему дозволено каноническим правом, а если не дозволено, то не подходит. Он не гордится тем, что ему "позволено", как не гордится пешеход, идущий на зелёный свет. Православный подходит к причастию - в идеале - только после того, как сознает, что никакого права причащаться не имеет. Считать себя "вправе" для него - величайшая гордыня. Потому что для француза "вправе" - это "в соответствии с правом", а для русского "вправе" - "потому что я лучше других угодил начальству", "потому что я дал взятку", "потому что я самый беспринципный", и прочие не слишком нравственные вещи. * 787 год: можно ли выполнить канон о пономаре. 2006 год: номенклатурная церковь манипулирует канонами для оправдания своих метаний. 2012 год: манипуляция канона для осуждения Пуссинид. |
