Типичный образец мифологизации: популяризатор идей свящ. Георгия Кочеткова Виктор Котт делает доклад, доказывая: "Русская церковная история открывает нам очень большой и серьезный опыт общинной жизни" (http://www.chestisvet.ru/index.php4?id=25&otv=87, 2005). Это продолжение мифа о "соборности" в русской истории, который был создан Хомяковым. Миф, заимствованный с Запада, повторял характерную для западного романтизма атаку на западный же "индивидуализм", проецируя проблему в религиозную сферу: "В ту меру, в которой в нашей церковной жизни проявляются элементы жизни общинной, именно в эту меру наша церковная жизнь и является подлинно церковной. Потому что церковная жизнь не может быть индивидуалистической, даже если по условиям времени или в определенных обстоятельствах человек находится совсем один".
"История" начинается для поклонника соборности с Феодосия Печерского. Таким образом, прежде всего, воспроизводится имперский миф о том, что история России есть продолжение истории Киевской Руси. Во-вторых, "общиной" именуется "некоторое духовное единство", но единственным критерием "духовности" и "единства" оказывается наличие лидера: община определяется как "объединение вокруг своего духовника". Мифотворчество игнорирует тот простой факт, что источники ничего не сообщают о "духовничестве" в древнерусских монастырях, что вообще никакой особой "общинности" не было в средневековом христианстве, хоть русском, хоть французском. Оно исходит из того, что, если в монастыре был студийский устав, то в нём было духовничество. "Не может не быть" - главный принцип мифа. Моисей сошёл с Синая в ермолке, потому что не может не быть ермолки у правоверного иудея. Патриарх не предавал собратьев по Церкви, потому что не может не быть порядочности у того, кто стал Патриархом. Должное есть действительное, и никакие документы не могут этого опровергнуть. Одним из источников мифотворчества является страх: человек ищет опоры не в настоящем, а в прошлом. В результате происходит окостенение психики, консервация. Котт видит "общинность" в деятельности прот. Аввакума и других "боголюбцев". Как революционеры XIX века творили миф о старообрядцах - революционерах, так неоконсерваторы XX века творили миф о старообрядцах - носителях общинности. Каким бы, однако, ни было старообрядчество, Аввакум и "боголюбцы" - не община, а кружок агрессивных (и в этом смысле антицерковных) консерваторов, видящих спасение прежде всего в воздействии на государственную власть, а не в построении общин. Община, превращённая в идола, окончательно теряет всякий реальный смысл. "Общиной" оказывается сообщество корреспондентов св. Игнатия Брянчанинова. В то же время баптистские общины, жившие реальной, а не бумажной жизнью, клеймятся как секта, т.е. лже-общины. Ведь у баптистов нет "духовника". Конечно, "духовник" в такой концепции есть лишь псевдоним для "лидера", и важно не существование реального духовника, реальной исповеди, а наличие властного центра - в идеале, патриарха. "Община" есть церковный вариант "империи", тут главное - не дух, а власть. Разумеется, как и всякий империализм, такая "общинность" говорит более всего о свободе и считает, что освобождает людей. В сопоставлении с мифом об общине яснее становится уникальность для России концепции о. Александра Меня, который избегал всякой коллективистской демагогии, а особенно - идеи "духовника" как центра. Он не провозглашал свободу личности только для того, чтобы незамедлительно сделать послушание и вхождение в более четкую, чем "Церковь", группу критерием и выражением этой свободы. Для Меня отсутствие "духовника" - норма, для Мечева (и Кочеткова) - аномалия, допустимая лишь в период гонений. Котт, творя миф об уникальности Кочеткова, принижает сделанное другими. Например, о Мене он пишет: "Был убит тогда, когда еще не удалось развернуться как следует, открыто. Поэтому неизвестно, как бы это пошло. В 1990 г., год его смерти, у нас было не больше 12 общин, или, вернее, групп, по большей части еще не ставших общинами. У о. Александра в то время тоже было около десятка групп". Миф о соборности декларирует защиту "Церкви", но защита эта выражается в том, что создаётся дистанция между реальностью и фантазией. В реальности налицо Церковь, в которой любая "общинность" - исключение, в которой налицо диктатура вышестоящих, точно воспроизводящая диктатуру КПСС: генсек - патриарх, секретари обкомов - епископы, освобождённая секретари первичных парторганизаций - настоятели. Идея "общинности" при этом объясняет члену организации расхождение между идеалом и реальностью, позволяет ему критиковать ту организацию, которая покоится на его "общине". Котт утверждает, что один из сотворённых им столпов "общинности" свящ. С.Савельева "предвидел, что будет еще большее разорение церкви, чем при советской власти", но "его опыт позволял с верой и надеждой взирать в будущее". Он много говорит о "мечевской" общинной традиции, о ее продолжении в деятельности Пестова и "оглашенного" Пестовым Кочеткова, с некоторой заминкой признает "общинность" прихода о. В.Воробьева в Москве, но при этом ничего не говорит о том, что эти "общины" по мере становления Московской Патриархии как властной структуры исчезли либо превратились в подобие советских "общественных организаций", которые служили "предохранительными клапанами" для выпускания пара. Советская власть одновременно подавляла, к примеру, политический шансон и допускала - пусть в очень ограниченных размерах - шансон аполитический, лирический. Бюрократические препятствия и ложные обвинения в политизированности способствовали тому, что совершенно невинные певцы и их поклонники начинали чувствовать себя героями сопротивления режиму. "Общины" Кочеткова и Воробьёва имеют такое же отношение к наследию Бердяева и Мечёва, какое "Клубы самодеятельной песни" имели к наследию Галича и Окуджавы.
|
