Лк 15, 32 а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся. №108 по согласованию. Фразы предыдущая - следующая. Блудного сына старший брат называет, обращаясь к отцу: "Сын твой этот". Отец возмущенно парирует: "Брат твой этот" (Лк. 15, 32). Как в семейной ссоре муж иногда может назвать собственного сына, обращаясь к жене: "Твой сынок". Это отречение, предательство. Может быть, поэтому Иисус явно предпочитает называться сыном человечества, а не сыном Бога: Он хочет восстановления любви, мира, а потому готов нарушить то равновесие божественного и человеческого в Себе, за которое так сражаются богословы, Он готов называть людей "сыны Божии" (Мф. 5,9; 5,45; Лк. 20, 36; Ио. 12, 36), лишь бы люди вернулись в дом Божий. Он уступает нам Свое неповторимое родство, Свое сыновство: если уж мы такие корявые, что не может любить ближнего как брата своего, то да любим его как сына Божия.  Рембрандт как Пушкин жизнелюбив, и его старики есть образы Отца, что бы ни было подписано: да, старые, но в любое мгновение, если понадобится, готовые - и способные - подняться и сделать то, что не получается у зрелых или юных.
На картине Рембрандта самая многозначительная фигура сзади. Блеклая, словно выцветшая. Слуга или приживал, это посол всех, у кого нет отца богатого и свободного, кто ничего не расточал, потому что ничего не унаследовал, кто смотрит на чужое счастье... У Рембрандта - смотрит без зависти и без умиления, без озлобленности и без холуйства. Смотрит, не выпуская из виду увиденную даром вечность. Вообще, в притче три персонажа, и на картине двое лишних. Вместе с отцом их головы образуют вершины равностороннего треугольника, словно подобие Троицы, и голова слуги - вершина, безмятежная и напряженная словно Дух Божий.
Гершензон в очерке о "Станционном смотрителе" Пушкина подметил, что вся повесть - пародия на притчу о блудном сыне. Пушкин откровенен: в первой же сцене подробно описывает четыре картинки на стене у смотрителя с изображением истории блудного сына, заканчивая фразой: "В перспективе повар убивает упитанного тельца, и старший брат вопрошает слуг о причине таковой радости. Под каждой картинкой прочёл я приличные немецкие стихи" (Гершензон М.О. Избранное. Том 1. М.: Университетская книга, 2000. С. 87). Повесть рисует "обратную перспективу": блудная не сын, а дочь, нищает не она, а отец, а она оказывается в довольстве и счастье, которое гарантировано честным словом дворянина - не шутка для Пушкина! "Смотритель непоколебимо убеждён, что в немецких картинках изображена универсальная истина, что офицер, сманивший Дуню, несомненно, поиграет ею и бросит, и потому он не видит вещей, впадает в отчаяние и спивается" (С. 89). Пушкин и посвящает повесть тем "мученикам четырнадцатого класса", "людям мирным, от природы услужливым, склонным к общежитию" - а попросту говоря, тем, кто читает Евангелие, не видя Христа, для кого Бог лишь подспорье в общежитии. Это мученики не веры, а веры в веру, веры наследственной, социализированной. Была бы Россия индуистской страной - эти люди так же мучались бы в индуизме. Смысл блудной притчи как раз не в похождениях младшего сына, а в слепоте старшего - то есть, по земным понятиям, в слепоте отца, ибо отец притчи - Бог, он вне земных родовых отношений. Младший сын мог бы и разбогатеть, старший тем более его ненавидел бы - как крестьянин, скопивший за всю жизнь на покупку пары десятин, возненавидел бы своего младшего брата, ушедшего из дома - неважно, с деньгами или без - и ставшего фабрикантом в Москве, например, Третьяковым. Не так страшно блуждать, как страшно считать себя свободным от заблуждений лишь потому, что ты упёрто стоишь на одном месте. Эти люди мучают других, но ещё более они мучают себя - и потому они не мучители, а мученики. Только четырнадцатого класса. Веселиться надо при виде радости - а радостно любое счастье, и если не блудная дочь вернулась к земному отцу, а Отец Небесный пришел к блудной дочери, не требуя от неё бросать любимого мужчину - надо радоваться!
*
Наталья Трауберг писала незадолго до кончины, в 2009 году: ""Ведь суть христианства в том, что оно переворачивает всего человека. Есть пришедшее из греческого слово «метанойя» — перемена мышления. Когда все, что считается важным в мире — удача, талант, богатство, свои хорошие свойства, — перестает быть ценностью. Любой психолог скажет тебе: верь в себя. А в церкви ты — никто. Никто, но очень любимый. Там человек, как блудный сын, оборачивается к отцу — к Богу. Приходит к нему, чтобы получить прощение и какое-то присутствие хотя бы во дворе у отца. Отец к нему, нищему духом, склоняется, плачет и пускает его вперед. Христос если кого-то и не прощал, то только «самоправедных», то есть фарисеев. ... Любовь христианская — это душераздирающая жалость. Человек может тебе вообще не нравиться. Он может быть тебе абсолютно противен. Но ты понимаешь, что, кроме Бога, у него, как и у тебя, защиты нет. Часто ли мы видим даже в нашей церковной среде такую жалость?..." |
