Мф, 14, 19. И велел народу возлечь на траву и, взяв пять хлебов и две рыбы, воззрел на небо, благословил и, преломив, дал хлебы ученикам, а ученики народу.

Мк 6, 39-41 Тогда повелел им рассадить всех отделениями на зеленой траве. 40 И сели рядами, по сто и по пятидесяти. 41 Он взял пять хлебов и две рыбы, воззрев на небо, благословил и преломил хлебы и дал ученикам Своим, чтобы они раздали им; и две рыбы разделил на всех.

Лк. 9, 16 Он же, взяв пять хлебов и две рыбы и воззрев на небо, благословил их, преломил и дал ученикам, чтобы раздать народу.

Ио. 6 10 Иисус сказал: велите им возлечь. Было же на том месте много травы. Итак возлегло людей числом около пяти тысяч. 11 Иисус, взяв хлебы и воздав благодарение, роздал ученикам, а ученики возлежавшим, также и рыбы, сколько кто хотел.

№74 по согласованию. Фразы предыдущая - следующая. См. иллюстрации.

Только у Марка в рассказе об умножении хлебов использован повтор: людей Иисус рассадил "симпосиа симпосиа" - в синодальном переводе "отделениями" (сразу видно, что творили канцеляристы... Третье отделение... первое отделение е.и.в. канцелярии). Удачно в переводе Вишенчука: "кто с кем был". Отсюда "симпозиум", а дословно перевести - собор. Для грека повтор означает расчленение на несколько частей - "сели кучками". И далее еще раз повтор: "прасиа-прасиа", "рядами". "Спасиа" - от "грядка", блаженные времена, когда язык только начинал ветвиться от простых крестьянских понятий в сложные философские - от гумуса пошли гуманисты, от грядок - ряды всяческих величин. Греческие слова значительно понятнее церковнославянского "перевода" - "споды на споды", "на лехи на лехи".

Один дьякон замечательно оговорился, точнее, заикнулся: он прочел слова Иисуса "Жаль Мне народа" (Мф. 15 32, правда, это рассказ о втором умножении хлебов, но разве при первом Иисусу не было жаль людей?) - как "Жаль, жаль Мне народа". И то, что звучало сухо, вдруг расцвело. Повторение - один из самых плодотворных экспериментов над любым словом, явлением, существом. Повторение может обнаружить, что ласковое слово - фальшивое, а может, напротив, помочь увидеть, что слово спокойное на вид - на самом деле глубоко взволнованное. Так же и в человеческом общежитии повторение - делание чего-то совместно с другии - выявляет такие черты в человеке, о которых он и сам не подозревал. И, как правило, хорошие: злиться и в одиночку можно, а вот быть подлинно добрым - лишь с другими. Обычно же человек добр фиктивно, пока он один, пока "симпосиа" с ним не оказывается чужак, а вот злится человек - реально, когда он напуган тем, что оказался не один на зеленой траве мира.

*

Когда люди ели "умноженные" хлеб и рыбу, это очень походило на протестантское богослужение - все сидят, духовенство разносит чашки и блюдечки. Между тем, судя по раскопках в Помпеях, в эпоху Иисуса уже прекрасно знали систему самообслуживания - там в таверне нашли огромный прилавок с углублениями точно такими же, как в современных столовах - чтобы ставить миски с разнообразной едой. Клиент ли идет вдоль прилавка или продавец сам ему накладывает, - важно, что между ними прилавок. Иконостас - это идея прилавка, доведенная до предела и поставленная на дыбы. Образа на любой вкус, всех понемножку представлено, все строго разложено, как в супермаркете, чтобы чаи не оказались бок о бок с рыбой. К счастью, видимо, никто не видит иконостаса, кроме новичков, искусствоведов и особо выдающихся богословов. Бога видят, как видят мир, не видя воздуха. Ведь и в столовой никто не сосредотачивается на прилавке. Апостолы как раз и выполняли функцию прилавка, только движущегося, функцию официантов. Иногда говорят, что то, что Иисус не просил подходить к Нему, а приказал сесть и кормил через учеников, символизирует иерархическое строение Церкви и разнообразие в ней служений. Пожалуй - в том смысле, что сие символизировало, что в Церкви, как в дурном кафе, официанты будут вечно думать о себе невесть что, а о посетителях одно - скорее бы выдали чаевые и освободили место.

*

Златоуст с юмором отмечает: "Важнейшие чудеса Он совершает как полномочный Владыка, а в менее важных возводит очи к небу". И дело не только в том, что "важное" для Иисуса часто обратно противоположно важному для людей. Простить грех - важно, накормить толпу - неважно. Различие Его и нас все-таки проскальзывает и на физиологическом уровне: в положении, когда обычный человек возводит глаза, Иисус их опускает.

Перед умножением хлебов Иисус посмотрел на небо. Помолился. Но почему "посмотреть на небо" означает помолиться и всегда ли именно это? "Посмотреть" означает прежде всего посмотреть, увидеть. Что видно на небе? То, что не видно на земле: правду о творении. Взгляд ровный, горизонтальный, поверхностный (т.е. перпендикулярный поверхности земли) видит греховность и слабость людей, видит толпу ненасытных и беспринципных тварей, жаждущих развлечения религией, халявной жратвы, неблагодарных и гнусных. Взгляд на небо видит святость и силу людей, видит собрание творений, способных к благодарности, к объединению без коллективизма, к благодарности и молитве. Это первообраз человека, хранимый Создателем и Им посылаемый всякому, кто смотрит чисто, а не грязно. Земля уместна на ботинках, но не на сердце, не на глазах - там должно быть небо. Иисус высматривает на небе не Бога - Бог в Нем, Иисус видит на небо тех же людей, что на земле, но в истинном их обличье.

  *

Один коммунист так прокомментировал рассказ об умножении хлебов (Мф. 14, 19): "Христос был коммунистом, потому и смог поделить пять хлебов между тысячами людей, давая всем поровну". Самоочевидная ошибка заставляет почувствовать неочевидную беззаботность Христа в отношении равенства. Все Его требования -- разные к разным людям. Его максимализм порождает неравенство, потому что нельзя в равной степени быть смиренным -- смирение разное, а не равное.