Яков Васильевич Кротов

ФОТОГРАФИИ

Воспоминания. Не ранее 1958 г.

Фотографии

Воспоминания Я.В.Кротова существуют в двух вариантах. Один, более ранний, написан в толстой общей тетради в коричневом переплете, изготовленной, видимо, в 1958-м году (индекс 557-58 и указание на Мосгорсовнархоз) и прислан в Москве в середине 1970-х годов.

Второй написан им во время приезда в Москву в двух тонких ученических тетрадях в линейку. Ниже текст приводится с сохранением всех особенностей авторского правописания, в т.ч. не расставляются и знаки препинания, "й" часто заменяется "и", некоторые слова недописаны (иногда лишь в прямых скобках ставятся необходимые по смыслу слова) сохраняется постановка знака процентов на месте прямой скобки, характерная для делопроизводства 1920-х гг.

См. замечательные вспомогательные материалы: воспоминания 1966 г. Ф.Ф.Абалдуева о революции в Усть-Каменогорске; протоколы колчаковского следствия о восстании в тюрьме 1919 г.; материалы семьи Беспаловых. Грибанов. Мельников.

Первый вариант

МОЯ БИОГРАФИЯ И МОИ ВОСПОМИНАНИЯ

Родился я в 1883 году 4го октября в семье рабочих дед мои Данил Михайлович был крепостным. из рассказа, моеи бабушки Ирины Савельевны, мои дедушка работал ямщиком на тракту Глазов завод глазнинский помещика Пав[к?]левский Кор[з?]ел. Мои отец Василий Данилович работал на Омутнинском заводе Пастухова По расказам, он сначала заготавливал дрова и жог уголь кучами со своим родсвеником Ильей Михаловичем братом Данила Михаловича. С 1896 г. я тоже стал помогать отцу в работе в месте со старшим моим братом Павлом Васильевичем, Сначала тоже на выжоге угля, а потом меня устроили на завод углевозом. С 6 часов утра налошади битюге /тяжеловозе/, верхом сидя налошади возил уголь на телеге из сарая на домну, до 6 часов вечера. [л. 1 об.] 

Когда мне исполнилось 14 лет меня пристроили в столярную мастерскую учеником столяра! Мастер был хороший,- Черепанов Иван Степанович и до 1903 года : мне было тогда двадцать лет. Я работал столяром в мастерскои завода, а мои отец работал также жег уголь и доставлял его назавод Омутнинский т.к. леса были собственностью заводчика Пастухова. В 1896 году я окончил церковное приходскую школу три класса.  1903 году  завод Омутнинскии остановился прекратилась его работа и рабочие нетолько Омутнинскаго но, и других заводов Пастухова остались без работы ну и пропитания. Группа заводов Пастухова как то Омутнинск, Белая Холуница, Черная Холуница, Касра [Кызре?], Псковка [л. 2] 

После отбытия ссылки, когда, я получил паспор, переехал в г. Кокчетав тогда у меня уже была семья двое детеи и жена. в Кокчетаве я столяром работал на винном складе  [л. 3 об.] 

По приезде в Устькаменогорск и после встреч с солдатами вернувшимися с ф[р]онта, пришлось вести работу по организации партийной группы, и Советов. Так как С.Р. никаких мер по организации Советов непринималось и партии большевиков не было, организовано После встречи стов Даниловым И. Петровичем который появился в Устькаменогорске мы решили созвать собрание вернувшихся с фронта тов. и организовать ячеику фракцию партии большевиков, после встреч с тов. Корановым Т. И. решили провести собрание в доме Коранова. Первое собрание было в ноябре 17 г. На этом собрании был избран комитет партии большевиков в него вошли Кротов Я.В. /председатель/, Куратов В.А /секретариат/ На собрании присутст  [л. 5] 

Вовремя проведения с.езда из зала заседания с.езда меня вызвали в фое. Ко мне подошла гражданка Засорина, жена старшего сына Засорина купца, живущего близ нар. дома и мне сообщила, что к ним в дом доставлено оружие винтовки, патроны и т.д. Младшему сыну Засорина купца сдано оружие на хранение как офицеру с заданием взорвать нар. дом во время с.езда. и где все это укрыто в том числе и взрывчатка. Предупредила меня чтоб я про нее никому ничего неговорил. Мнои было дано задание через Машукова произвести обыск в доме Засорина. Сообщение подтвердилос: было обнаружено под полом амбара, во дворе Засорина  [л. 7] 

Мало того, что работа по службе, так нам еще на каждом шагу обнаглевшие офицерики, дети купчиков и казачих офицеров, и чиновников старались восстановить население против совдепа. Красная гвардия была малочисленна, оружия не было, или было не достаточно. Область и край тоже его не имели, да и с продовольствием дело обстояло плохо, кругом саботаж! Работников не хватало, а тут чехи и пленные требовали глаз и надзор. От чехов, сочуствующих совдепу, тоже поступили неприятные новости. Мне, как председателю комитета большевиков, пришлось иметь связь с пленными через товарища Яна Веселых /его адрес: Воковица в Праге./ Он был учитель чех, и в лагерях оставался руководителем, часто у меня бывал на квартире. Везде нужно было людей, работать, а работников не было. Мне часто повторяли ученики бывшего реального училища, офицеры, как Скосирский, Юдин, Окуньков: "Что вы делаете? Вы же неучи, не имеете ни знаний, ни опыта. Люди с образованием и то не беруться работать с большевиками!"

Но мы жили верой в рабочих и крестьян и мы не ошиблись!

Нам с товарищем Даниловым приходилось проволить собрания среди жителей Долгой деревни. Мы чувствовали, что трудящиеся идут за нами и нас поддерживают, а также и трудовая интеллигенция. Партия, несмотря на трудности и недостатки, посылала на учебу, на курсы своих членов моложе. Например были посланы на учебу Данилов Н.И. и Данилов И.И., Москутин. Плохо дело у нас обстояло с учителями. Не шли к нам из всех только Рябов и Александров, да из медиков Петров. Рябова увез Анненко, а Петров погиб в тюрьме /отравил себя йодом./

После заключения нас, большевиков, в тюрьму особого назначения потешались над нами молодые офицерики, бывшие ученики высшего начального училища, да и купчики. Охрана этой тюрьмы проводилась добровольцами из купцов и богатого сословия. Придет бывало в караул купчик Шафоростов, любимые его приемы: выгонять комиссаров на самые грязные работы, мыть полы везде. Придет было, посмотрит на пол, плохо вымыто - сам обливает водой и заставляет обратно мыть. Телегин, сын Телегина, имевшего завод по выделке овчин и кож. У этого любимым делом было сидеть и цакать затвором винтовки. Этот же Телегин пристрелил Ушанова в камере. У прапорщика Окунькова, сына рыботорговца, было любимым делом вызывать в караульное помещение ночью - любил поупражняться в порке заключенного шомполом или поиздеваться. Выводили из одиночек только ночью. Дикой любил, когда в карауле, построить около входа в одиночки и допрашивает: "Где большевики?" или "Куда дели оружие?". Нередки были случаи: выведут на работу, и в момент работы-мытья пола или уборной стреляли. Например, Мокеев был застрелен при мытье пола уборной во дворе тюрьмы Окуньковым, прапорщиком. Железняк был застрелен по дороге. Семенов Н., внук купца Семенова, вызовет заключенного из камеры и командует, чтобы заключенный по коридору бежал, а он в это время целится в бегущего из винтовки. И вот, как приходят эти люди в караул, то все заключенные в одиночках были в напряженном состоянии, что опять экзекуторствовать будут. В довершение всего, помощник начальника тюрьмы Матренин изощрялся кормить заключенных: несут завтрак - чай, на обед - кипяченую воду, и вечером - тоже по кусочку хлеба. Но зато свиньи во дворе тюрьмы откармливались хорошие. /Матрениным для себя./ Но зато дисциплина была - Ой! Подвергались люди обработке разведки, сажали в камеру большевика офицерика, недельки на две. Как то он там, не скажет ли чего про членов партии, что на воле? Так, например, был посажен ко мне в камеру прапорщик Аннекер, другой раз - прапорщик Лихачев, сын Бухтарминского, купца. За все время заключения не разрешили передать с воли ни одной газеты, и ни одной какой-нибудь брошюры. И вот теперь думаешь о пережитом и удивляешься: как могли перенести это люди и не сойти с ума?! После побега из тюрьмы, в лесу, в горах, под дождем, едя по нескольку крошек в день я все-таки был счастлив, что я на воле, свободен! Невольно у нас напрашивался вопрос: "А что, если не удастся освобождение, что будет с нами?" И все-таки говорили:"Лучше погибнуть в борьбе, чем все это переживать, хотя к нам в камеры просачивались вести о близкой кончине всех реакций.

Как мы готовились к восстанию политзаключенных? У нас пользовались особыми привелегиями мастера и пекари. Например, Сакаров, мастер-саможник, часто ходил в город за материалом для сапожной мастерской. Учитель александров тоже ходил. Конвоиры, конечно, сопровождали, но, как рассказывал Александров, конвоир идет домой, а конвоируемый тоже к семье. Да и бывали случаи, что кто-нибудь из охраны приносил газетки, где проскальзывали кое-какие сообщения о фронтовых делах. А тут старшим надзирателем поступил Жидких, солдат-фронтовик. Писарь тюремной канцелярии был из заключенных /забыл его фамилию/ и у тюремного начальства выработалось мнение, что заключенные тоже люди /в последнее время начальником тюрьмы был Власенко/. Даже меня стали каждодневно отпускать из одиночки в столярную мастерскую и со мной Пашинцева. Началась широкая связь с общими камерами. А тут случайно поступили в тюремную канцелярию винтовки и патроны. Какя была нужда в доставке винтовок и патронов в тюремную канцелярию для нас осталось тайной, да и разброд был большой, так что в казармах местной команды имеются запасные винтовки до 18 штук и к ним патроны /солдаты местной команды были большинство устькаменогорские./ Солдаты были к нам настроены дружелюбно, отседова и возник план к восстанию. А нас окрыляла надежда захватить пароходы и двинуться вверх, в горы. Все слагаемые были в нашу удачу. К тому же люди быле все настроены за. Начали ждать удобного случая. Сговорились о руководстве: кому что поручить - командование - Кудинову /Кудинов был председатель совдепа, офицер./, в помощь ему Беспалова, прервать телефонную связь нам с Пашинцевым, т.к. - у нас благо вес? и инструмент под под руками, а Есилу поручили охрану будущих заключенных в одиночках. Часовых снять и заменить своими.

Сначала все шло удачно! После 12 часов ночи часовые были сняты, связь с комендатурой была прервана. Была послана группа к параходу, чтобы захватить параход. Но каким-то путем рунду /?/ караула Маякову Мите /Маяков - житель Помену, острова в Устькаменогорске/ удалось узнать, что в тюрьме восстание. Этот Маяков Митя пошел и предупредил капитана парахода. Когда группа восставших подошла к параходу, параход уже отчалил от пристани ипошел вниз! Здесь то и началась тревога, как со стороны восставших, так и со стороны казаков гарнизона. Местная команда была нами разоружена, но запасной склад винтовок был нами не обнаружен, а остался в руках местной команды, но местноая команда к нам не примкнула.

Когда у нас не осуществился захват парахода, перед нами встал вопрос: что же дальше делать? Посовещавшись с руководителями /комитет восстания/, решили отсиживаться в крепости за валом, и послать в рабочий район и Долгую деревню для связи и помощи восставшим. Мне поручили во что бы то ни встало пробраться в Долгую деревню. Была уговоренность с комитетом восставших, если будет с моей стороны выстрел, то я не прошел, а если не будет - я прошел. Снабдили меня винтовеой и наганом и патронами к ним. Я вышел из крепости, по роще добрался до берега Ульбы и пошел к мосту через Ульбу. Между прочим, я по берегу шел открыто, чтобы казаки видели, что это их дозор, а не побег заключенного. При входе на мост со мной встретился едущий на коляске начальник колчаковской полиции. Он остановился и спросил меня, куда я иду, и в то же время положил руку на кобуру нагана. И получил мой ответ: "Ты знаешь, где я был?" Причем винтовку я взял на прицел. Тогда начальник быстро поехал в город. Когда я перешел мост, мне встретился полицай, Барышников Петр, мой сосед. Я ему заявил: "Давай уйдем от моста." и чтоб он отдал мне свой револьвер. Барышников был моим хорошим знакомым и соседом, и по совету Барышникова мы пошли не по шоссе, а по каналу и кустам, ведущим на кож. завод братьев Гашиных /?/. Мы с Барышниковым дошли до берега протоки. Барышникову мною были поставлены условия, что револьвер я ему верну, но чтоб ..... /?/ не ходил. Все это он мне клятвенно пообещал. Как потом рассказывала мне моя жинка, Барышников много раз подходил к изгороди нашего огорода, норовясь что-то сказать, но так ничего и не сказал. Впоследствие мы остались друзьями. Когда я перешел вброд протоку, Барышников все стоял и смотрел. Было уже утро и многие хозяйки вышли на полку своих огородов. Недалеко от проток были огороды граждан Долгой деревни. Люди меня видели, идущим с винтовкой на плече, но когда казачьи патрули вскоре появились на задах огородов, на вопросы, не видели ли они человека, проходившего здесь с винтовкой, все отвечали - нет, не видели. Тогда как я лежал под забором в поповском огороде в зарослях черемошника /?/. В то время уже шла беспрерывная стрельба из крепости. Так я пролежал до сумерек. В конце дня я увидел идущего мимо меня Сурикова Федорова, бывшего красногвардейца, находившегося в тюрьме вместе с нами. Я окликнул его и сказал, чтоб он прыгал ко мне, что Суриков выполнил. У сурикова оказался друг его семьи Титов, житель Долгой деревни. Титов жил рядом с попом и огороды были с поповскими смежными. Вскоре на огороде показался Титов. Сын Титова служил солдатом местной команды в Уст-Каменогорске. Суриков вышел из зарослей к Титову и они разговорились о крепости, о восстании в тюрьме, и Суриков рассказал Титову о его сыне, что он жив и здоров. Титов Сурикову пообещал, что он принесет нам, что действительно он сделал. Через Титова мы связались с Брежневым, жителем Долгой деревни, и когда пришел от Брежнева посыльный, он передал нам, что помощь уже не нужна, что восстание уже подавлено, участники его расстреляны, и нам советуют здесь не оставаться и на улицах не показываться, т.к. здесь ездят постоянно патрули казаков. И, между прочим Титов передал, чтоб мы здесь не оставались, а перешли в его баню, находящуюся на его огороде. Дождаться глубокой ночи, и уходить, не по улицам, а путем перелаза из огорода во двор, из огорода во двор и т.д., пробираться в город. От города горы были не более 18 км. и лес. Приняв совет Титова и Брежнева за лучшую услугу нам, мы и осуществили на деле. Но и здесь не обошлось без казусов! Когда мы пробирались под собачий лай к виноводочному заводу, который находился в 6 км. от Долгой деревни, мы увидели по тракту к Согре /?/ мерцающие огоньки. Это были вспышки костров постов казачьих вокруг Долгой деревни. Ползком мы добрались до реки Ульбы, пустились вплавь, нагрузив на себя свои вещи и приторочив их к спинам. Правда, река нас снесла километра на два, но.../?/ мы были уже за кладбищем и Бабкинской мельницей. Отойдя от мельницы километра два мы увидели костры пастухов на выпасе лошадей, молодежь пастухи, как мы и ожидали, все спали. Суриков, как практик в сельском быту, пошел, изловил лошадь, которая была с уздечкой. Сели мы на эту лошадь и поехали по тракту Устькаменогорск-Бухтарма. Проехав до знакомыз Сурикову мест, мы отпустили лошадь, а сами отправились на заимку знакомого Сурикова, к Трегубову. Трегубов нас встретил дружелюбно, покормив нас, порекомендовал подняться на гору. Было уже утро, причем Трегубову было уже известно, что нас разыскивают. Он снабдил нас продуктами, и мы поднялись на гору, с которой был вид на всю окрестность. Дождавшись вечера, и зная , что у Трегубова оставаться рискованно, так как заимка находилась в полкилометре от тракта, мы двинулись в горы, в лес. Трегубов нам посоветовал дойти до заимки Филонова - бывшего ссыльного, а теперь богача. Дойдя до тракта, Суриков дальше идти отказался, т.к. для него кругом были знакомые заимки, и недалеко была их заимка. Суриков отдал нам провизию, что дал нам Трегубов, а я направился к заимке Филонова в Кружой речке /?/. К вечеру я добрался до филонова. Хозяина дома не было, а хозяйка меня встретила ласково, сказала, что хозяин через полчаса придет с рабочими ужинать, он сейчас на известковом обжиге, а мне порекомендовала скрыться в лесу недалеко от них. Когда рабочие поужинают и уйдут на обжиг, она переговорит с мужем и меня позовет. Так она и сделала. У меня же сложилось мнение, что человек, эксплуатирующий людей едвали посочувствует большевику, бежавшему из тюрьмы! На зов хозяйки я не отозвался, а пошел в горы. По совету Трегубова, Сурикова и Филоновой, что лучше забраться глубже в горы и в лес. Между прочим, очень рекомендовали мне обратиться к Петрову Коне /Кондратию/ как я его запросто звал, так как его заимка далеко была от тракта, да и от жилых мест стояла обособленно. Вот я и отправился разыскивать заимку Петрова Кони в речке Дьяконке. В ту пору на мое счастье была дождливая погода, а я из тюрьмы ушел в одном пиджачке. Несколько ночей пришлось ночева в лесу под мокрыми деревьями. На третий день я спустился по лесной дорожке в речку, которая оказалась притоком речки Дьяконки. Пустился на несколько километров вниз по речушке. В утреннее время я увидел шалаш, из веток. А в шалаше никого не оказалось! Только была привязана лошадь и горел гостер и над костром висел чайник! Все признаки были обжитости шалаша. Боясь нарваться на врага, я спрятался в двух шагах от шалаша в густых зарослях шиповника и хмеля. Через несколько минут появился всадник на лошали с мешком провизии. Привязав лошадь к коновязи стал хозяйничать у костра, а я в человеке узнал знакомого мне члена нашей партии Злобина. Незаметно для владельца шалаша, я выбрался из кустов и зашел в шалаш. Когда хозяин от костра подошел к шалашу и увидел непрошенного гостя, то воскликнул: "Что ты тут делаешь?! Тебя же ищут!" Но к завтраку все-таки пригласил. Во время завтрака я узнал, что Злобин с верхней пристани вел лесозаготовку, и уже от жителей знакомых поимок узнал о моем побеге, о восстании, и о том, что меня разыскивают власти колчака, и сообщил, что за поимку меня обещают премию якобы до пятнадцати тысяч. Даже за мертвого! У тов. Злобина продукты кончились. Но он съездит на крестьянский хутор и что-либо постарается достать, а через два-три дня, если не будет арестован, он приедет ко мне и кое-что привезет из продуктов. После завтрака он поехал и привз мне булку хлеба, кг. два или три. Сам же он направился в Иртых, километрах в 4 внизу по речке Дьяконке. Предварительно посоветовал мне в шалаше не оставаться, лучше всего в горе, где я облюбую, вырыть пещеру и ждать его приезда. В случае его неприезда лучше всего обратиться за помощью к Петрову Коне, он в помощи не откажет. Тов. Злобин срубил твердой породы дерево и сделал мне лопатку, чем бы я мог рыть себе пещеру, и снабдил меня ножом. Прождал я товарища Злобина 4 дня, на четвертом у меня кончились продовольственные запасы, а обусловленного приезда нет. Я решил набрать корзину черной смородины и пожаловать на заимку где сторожем был у богача Мошенкина, в доме которого помещался наш комитет большевиков, и на устье Дьяконки была его пасека, и сторожил ее племянник, тоже Мошенкин. Хозяин пасеки имел в Устькаменогорске постоялый дом, который был совдепом национализирован. К работнику Мошенкина Владимиру я пришел, и мы разговорились с ним о моем положении. Володя попросил у своей жены хлеба и передал мне, причем сказал, что помощи я никакой ждать не могу, чтоб я его не знал и он меня не видал. С тем мы и расстались. Он сказал, чтоб я обратился к Петрову Коне. После такого предупреждения я к Володе больше не ходил. Прожил несколько дней в своей землянке, и, не дождавшись Злобина, пошел к Кондратию Петрову. Недоходя до землянки Злобина я встретил человека с ружьем за спиной. Я решил скрыться, чтобы не показаться всаднику, но он меня уже увидел, и поравнявшись со мной стал меня звать, чтобы я вышел к нему. Конечно, я вынужден был выйти. Конечно, я вынужден был выйти! Когда он меня увидел, то спросил меня, шел ли я к Петрову. Предупредил меня об осторожности и заявил:"Иди, и чтобы я тебя не видел, и ты меня не знаешь!" Всадник оказался объездчиком лесов кабинета его императорского величества. Когда я пришел к Петрову, то увидел у него семью, впоследствие узнал, что это его квартиранты. Сын этого квартиранта был в красной гвардии, а зять его старика был убит в день восстания политзаключенных, в устькаменогорской тюрьме. Вскоре пришла жена Петрова, Евдокия Ивановна и пригласила меня к себе в дом. Первым делом покормила меня и предупредила, что если кто появится около хаты незнакомый, то чтобы я поднялся на чердак по приставной лестнице к стенке дома. Когда приехал Кондратий Егорович, пригласили меня в дом и Петров мне заявил, что ему все обо мне известно и что он будет оказывать мне помощь во всем, и с городом, связной, даже через знакомых с моей семьей! Что в дальнейшем, он выполнял добросовестно все поручения. Я перебрался из шалаша Злобина ближе к заимке Петрова, т.к. по речке от заимки Петрова пролегала дорога к Иртышу до заимки Мошенкина.

С помощью инструментов Петрова, как то: топор, пила, котелок и т.д., я построил себе в заросшем логу землянку и находился в ней, т.к. этот лог находился в глуши леса, даже скот туда не ходил, а в доброе время я мог приходить к его дому, если я получу ответ на условленный нами сигнал. Кроме того, Петров показал пещеру напротив своего дома, из которой был виден весь его дом и прилегающий участок. Все шло хорошо. 17 октября к моей землянке пришла неожиданно Евдокия Ивановна, жена Петрова, принесла мне продуктов, и сказала, что на 18 октября назначена облава по речке Дьяконке и прилегающей местности, чтобы найти меня и арестовать. Петрову сообщил его брат, проживающий в Устькаменогорске, брат его, сапожник по профессии, узнал об этом от полицая Клочаковского, который принес ему починить сапоги и сделать это сего же дня, т.к. завтра он с воинской частью едет на облаву по речке Дьяконке и по Крутой, якобы поступили в казачий отдел сведения, что там скрывается Кротов.

Евдокия Ивановна мне передала совет Петрова К.Е. чтобы я за несколько километров от них перебрался в Безымянный Лог - абсолютно пустынное место.

Конечно она передала, каким путем они будут со мной иметь связь. Было условлено, что через три дня я наведаюся к Володе Мошенкину, и через него мне будет передаваться все.

Дождавшись наступления условленного дня, 19 октября пошел к Володе Мошенкину, это от Безымянного Лога до заимки Мошенкина км. восемь по берегу Иртыша. Я подошел к дому Мошенкина Володи, увидел привязанную оседланную лошадь возле крыльца, и в хате светло было. Я не пошел в дом, а пошел в баню, которая находилась метров сто пятьдесят от дома и зашел в баню, она оказалась натоплена, время было около полуночи. Расположившись я уснул в тепле и проснулся уже когда солнце было высоко, часов так в восемь утра. Слышу кто-то по двору ходит и постукивает топором. Когда я приоткрыл дверь из бани, я увидел хозяина заимки, Борю Мошенкина. Он поправлял изгородь вокруг своего участка, т.е. пасеки и очень близко к бане. К меня, конечно, отпала охота показываться Мошенкину и я остался в бане до более лучшего момента. Вскоре я услышал, как кто-то подходит к бане. Я подошел к двери и приоткрыл ее. Это была жена Володи Мошенкина, она пришла к бане за тазом. Увидев меня, она вскрикнула, как бывает с пугливыми женщинами. А она не узнала меня, так как я приходил к ним с бородой, отросшей в тюрьме, а перед тем, как уйти в Безымянный Лог, я бороду сбрил. Когда Мошенкин услышал вскрик испуга, он направился к бане, и стал расспрашивать Варю, так звали жену Володи Мошенкина. Она замялась, а Мошенкин подошел к бане и я был вынужден выйти из бани. Мошенкин Д.С. меня сначала не узнал. Задал мне вопрос, что я хожу по ночам и ночую по баням. А вид у меня был очень похож на сплавщика леса: крестьянский армяк /азям/, топор за поясом, торба за плечами. Тогда Мошенкин всмотрелся в меня попристальнее, узнал да закричал работнику: "Володя, неси веревку, знаешь, я поймал самого главного большевика. А сам схватил меня за загривок и свалил на землю. Сел мне на спину, завернул руки за спину, и когда принес Володя веревку, взял, связал меня, а Володе приказал привести лошадь, заседлать, и поехать за кулаками в ст. Ермаковскую, чтобы меня направить в Устькаменогорск. В Ермаковской станице был его сын, офицер, атаман станицы Ермаковской. Перед тем, как меня связать, Мошенкин с меня все снял, и азам, и даже шапку снял. Привел меня к дому и привязал меня к столбу сарая против крыльца дома, а сам сел на крыльце. Володя, конечно, привел коня, заседлал, и поехал за казаками. Утро было холодное, на почве был снежок /?/. Долго мне пришлось ждать казаков, утро холодное, а я раздет. У меня явилась мысль, чобы не ждать казаков, а распутать веревки и попытаться бежать. От казаков, конечно, кроме издевательств нечего ждать. На мои просьбы к мошенкину, чтоб он меня не выдавал казакам, а бросил бы меня связанного в Иртыш, на мою просьбу был ответ:"Пускай власти разбираются, мое дело .../?/ тебя. Тогда я решил испробовать вынуть кисть руки из узла веревки, которой я был связан, и это мне удалось! Тогда я стал еще больше трястись от холода, стараясь еще больше развязать узел веревки, которой я был привязан к столбу. Когда я развязал узел веревки на спине, то попросил Мошенкина, чтобы он мне надел шапку на голову, а шапка осталась около бани. Мне нужно было время, чтобы распутать веревку вокруг столба и меня. Мошенкин не пошел сам, а послал девочку, Володи дочурку, и когда была принесена шапка, подошел ко мне, надел шапку и сел обратно на крыльцо. Очевидно он почувствовал холод, навалился через порог двери через крыльцо в сени, стал просить полушубок, что ему холодно. Варя, жена Володи не нашла этот полушубок, и между ними начался разговор. Он ей говорит:"Ищи там!", а Варя говорит, что она полушубка не найдет. Я этот момент употребил, чтобы сбросить веревку с себя, и бросился бежать, морозик мне придал энергии к быстроте бега, и когда он спохватился, что я убежал, бросился доганять меня, но его тучность и малый рост мало давали резвости к бегу. С начала нашего бега расстояние между нами равнялось ста или ста пятидесяти метрам, а тут мне помогла изгородь, через которую нам пришлось прыгать при беге. Когда я почувствовал тяжесть сапог, я стал сбрасывать на ходу сапоги, что мне удалось без потери расстояния между нами. Но когда я оказался разувшись, по морозику, расстояние между нами стало резко увеличиваться да и его тучность сыграла решающую роль. Мошенкин резко стал сбавлять бег и я имел возможность уходить от него шагом, а когда я увидел его прислонившимся к скале, я стал подниматься на гору. Время шло к вечеру. Мошенкин, видя, что я ушел, постоял, и вздесками пошел домой на заимку, а я поднялся в гору до известной высоты, чтобы Мошенкину не было видно, куда я ушел, я по ложбине, по которой бежал ручей, стал спускаться вниз, чтобы подняться на другую сторону речки. Когда я поднялся на большую высоту, на заимке Мошенкина послышались голоса многих людей, и слышно стало, что верховые казаки поехали в направлении, куда я поднялся на виду у Мошенкина. Только один верховой ездил на горе, куда я поднялся, когда Мошенкин вернулся на заимку. Ездил этот всадник и одно повторял: "Кротов, уходи, мы тебя ищем, уходи!". Это ездил объездчик левов Броус. /Броус меня видел, он знал, что я скрываюсь у этой рощи, он меня встречал раньше./ Когда Мошенкин послал своего работника Володю за казаками, Володя по пути заехал к Броусу и рассказал ему о случившемся. Тогда Броус приказал своей жене чем закусить, а сам Броус пошел и принес, чем горе заливают. Когда все было готово, Броус говорит Володе: "Не торопись, давай выпьем, будем закусывать, а тем временем наш лесник /лесник - меня кружок моих друзей в своем кругу так звал./ что-нибудь и устроит, парень он не глупый. После так мне рассказывал Володя.

Когда казаки вернулись на заимку к Мошенкину, начался допрос к Мошенкину. Как получилось, что задержанный Кротов мог отвязаться и бежать. Ротмистр, возглавлявший экспедицию, стал нажимать на Мошенкина, будто он сам его отпустил! Мошенкину пришлось доказывать, что нет, сам он уловчился развязаться, ну и в этом помогла Мошенкину Варя, жена Володи.

Я же, когда уехали казаки на Мошенкина, стал подниматься по заросшим кустарникам наверх горы, где был крестьянский хутор Секисовка /?/. За ночь я дошел до хутора и запрятался на ошманнике /?/ в сено. /ошманник, где зимуют телки./ и там я пролежал весь день. Ошманник же оказался богача пасечника Филонова, злого врага Петрова К.Е. Этот Филонов и донес казакам, что я скрываюсь у Петрова, и тот мне помогает.

Казаки же, допросив Мошенкина, поехали к Филонову, узнать всю доскональность вины Петрова, так как отобранные у меня вещи и продукты на самом деле принадлежали Петрову К.Е., а потом все казаки уехали домой, до получения распоряжений из Устькаменогорска. Я же, пролежав весь день в ошманнике пасечника, вечером направился в свою землянку в лесу.

Натопив после всего свою землянку я лег и уснул. Когда я проснулся, то пошел к Петрову, чтобы узнать, что же с ним.

Когда пошел к пасеке, никого нет, и собаки не шумят. Думаю, значит арестовали, бросил голыш по направлению двора, молчание. К дому Петрова я не пошел, а стал подниматься к пасеке на горе. Начало светать. Когда я подходил к пещере, у меня под ногами хрустнула хворостина, и как взбеденились собаки, и из дома Петрова вышли казаки, и с ними Петров. Казаки говорят Петрову, что он здесь, а Петров их уверял, что меня здесь быть не могло. Казаки говорят, что собаки не спрста всполошились, а Петров разъясняет казакам, что собаки каждое утро провожают коров со двора лаем. В конце концов Петров уговорил казаков, все зашли в дом, а я начал пробираться к пещере. Утром, после отъезда казаков из дома я начал ждать выхода Петрова из дома, дабы дать знать о себе. Вскоре Петров вышел из дому и пошел на пасеку, тогда я дал условный наш сигнал. Когда Петров услышал мой сигнал, то остановился на месте и долго не отвечал мне. Наконец он очнулся от оцепенения, поднял шапку над головой и сделал знак приветствия мне. Через несколько минут он вернулся в дом. Вышли из дому со своим работником и начали подниматься: один на одну сторону речки, а другой на противоположную гору. Так они искали своих коней, по утрам пасущихся и за ночь уходящих неизвестно куда. Когда поднимутся на противоположные стороны, одному видна сторона другой, противоположной горы и тогда командуют друг другу: выше, правей, левей и т.д. Таков метод они применили с работником .../?/ где пещера в которой я находился, так как эту пещеру знали мы с Петровым, больше никто. Когда работник поднялся выше пещеры, Кондратий стал командовать: ниже, правей и т.д. Когда работник подошел к утесу, в котором находилась пещера, Петров ему скомандовал: прыгай. Высота от верха скалы до площадки перед пещерой была около четырех метров. Прыгнув ко мне на площадку, работник передал мне, что Петров заходить к нему в дом не разрешил, боясь казачьего дозора, оставленного где-нибудь близ заимки, и сказал, чтоб я при наступлении ночи уходил лучше на заимку Филина Михайлова, который живет далеко от тракта, и у него никого из посторонних не бывает, а он, Петров, найдет способ связаться с Михайловым, если нужно будет. И работник рассказал, как казаки приехали к Петрову на заимку на второй день после моей истории с Мошенкиным. Как Мошенкин предъявил улики Петрову, представив топор, котелок, и хлеб, крупу. Петров сказал казакам да, топор и котелок у него пропали с пасеки, а кто взял он не знает. И сличив хлеб и крупу, нашли их совсем непохожими на продукты Петрова. Тогда обличителем Петрова явился Филонов, с хутора фекликого /?/ который донес на Петрова, что я нахожусь у Петрова, и Филонов рассказал, что ему говорил работник Петрова, что Кротова укрывает и снабжает Петров. Работник опроверк показания Филонова, а жена Петрова набросилась на Филонова с кочергой, чтоб наказать лжеца. Видя такую вражду между Петровым и Филоновым, атаман станции Ермаковская усомнился в показаниях Филонова. Атаман отпустил Филонова и Мошенкина. Все казаки, как мне потом рассказал Кондратий Егорович Петров, остались у него ночевать, а утром я напугал казаков своим приходом. После ухода от меня работника, дождавшись ночи, получив подкрепления хлебом и мешковину, чтобы обернуть босые ноги, вечером по снежку я направился к Михайлову. К вечеру нападал снег, выпал по колено. Заночевав на снегу полураздетым и разутым, дошел я до халупа - летней хаты, на пашне небогатого арендатора небольшого клочка кебинетской земли, т.к. летом небогатые мещане переезжали на свои арендованные участки. Хата оказалась с русской печью, но в окне не было стекол. Зато в хате было много соломы, на которой летом, очевидно, спали труженники поля. Я натаскал в печь соломы и нагрел русскую печь, и, настелив на пол печи соломы, залез в печь. После морозного пути, пятнадцати километров путешествия, согревшись в теплой печке я уснул, и проснулся только тогда, когда услышал, что по хате кто-то ходит, и разговаривает, что кто-то в хате должен быть, так как в снегу у входа следы есть, а на выходе нет и я вскоре почувствовал, как кто-то ощупывает мои ноги и говорит: что ты тут прячешься? ну ка вылазь. Конечно, я вылез из печки и увидел пожилого человека в зипуне и... /?/ который, посмотрев на меня, заявил: зачем ты здесь прячешься, хата у самого тракта и всегда для обогрева могут заехать казаки. Немедля уходи отсюда, иди ко мне на заимку, она отсюда недалеко, вот перевалишь горку и там заимка. Это оказался Михайлов Филипп, которого рекомендовал мне Петров Кондратий. Только ушел из хаты, через несколько время я услышал звон стремен седла и разговор с лошадью человека. Я залез на печь и накрылся соломой. Когда человек зашел в хату, закурил, подошел к печи, нащупал меня. Когда я сел на край печи, он задал вопрос, почему я здесь нахожусь, рискуя собой. Отрекомендовался, что его зовут Рябов, что его брата увез Анненко на параходе в Семипалатинск, и сказал мне: Немедля уходи отсюда. В полукилометре отсюда - хата Трегубовых и там находятся сыновья Трегубовы, они едут домой через полчаса. Сказал, что он сейчас к ним поедет и скажет им обо мне, и там обсудят, что делать. Рябов немедля уехал, мне заявил: следом иди, не по дороге, а целиной, что он ища свою лошадь ?................? по случаю глубокого снега. Конечно, я поспешил оставить теплую печь и хату и направился по снежной целине к домику Трегубовых, т.к. мы уже с Суриковым раз там были. Когда я подходил к избушке Трегубовых, Глебов ехал мне навстречу. Сообщил, что Трегубовы меня ждут. Действительно, Трегубовы уже собрались к отъезду домой. Встретив меня, проводили до хаты, где стоял чайник кипятку и хлеб. Мне сказали долго здесь не останавливаться, так как на ночь могут завернуть казаки, что бывает в морозное и вьюжное время. Что у них на чердаке хаты есть старая обувка, можно подобрать и обуть ноги. Выпив горячего чаю и покушав, сильно потянуло ко сну. Я залез на печку и только вечером услышал: кто-то за двеоью разговаривает, а потом вошли два человека, говоря хорошо, тепло, ты ложись спать на пол, а я лягу на кровать, а Тимофей ляжет на печку. Вскоре пришел еще человек. Подойдя к печке и нащупав меня, понял, что печь уже занята, и устроился спать на полу. Утром со светом двое: старик и молодой парень ушли, а Тимофей остался на некоторое время. Подойдя к печке, задал мне вопрос: куда я ходил и куда иду в такой мороз и раздевшись? Я ответил, что ходил в ст. Северную на работу, иду домой, моя фамилия Панченко. Он мне только сказал: Панченко не такой. Вот я оставляю тебе тулуп, следуй за мной, иди в мою клуню, мы нагрузим воза и поедем домой, здесь не задерживайся, и дяде не говори ничего. По уходе Тимофея я быстро собрался и пошел по следу, ведущему в клуню. В клуне уже приготовлен был завтрак. Позавтракав, мы все пошли запрягать лошадей. Тимофей немного задержался со мной и говорит: вот тебе азям /крестьянский зипун/ и надень ичеги /кожаная обувь/ и иди вперед нас. Дойди до стога сена, спрячься за ним, когда мы проедем вернись в клуню, там я оставил продукты. День пробудь в клуне, а квечеру уходи на заимку к Михайлову Филлипу. Добавил, что уже красные перешли Урал. Уфа уже в руках Красной армии. День был ветреный и холодный, но я сидел в клуне, так как все время по тракту было движение подвод, и я не смел днем выйти из клуни. Перед вечером, когда прекратилось движение по дороге, я направился к Михайлову Филлипу. Подойдя к заимке, меня встретила хозяйка заимки, назвав себя Оришей. Вскоре подошел уже знакомый мне Филипп и повел меня в хату. Так я устроился на заимке Михайлова 25 октября 1919 года. Стал жить по паспорту Зиновьева Ивана Семеновича, как работник по найму. Сначала дали мне отспаться: дня три спал на печке. Будили меня только завтракать, обедать и ужинать. После занимался починкой обуви, а потом молотил, возил дрова и воду из речки на лошади, бочкой. У Михайлова было два сына: Георгий Филипович 14 лет, и Иван Филипович 10 лет. На заимке у Михайлова я жил до 5 декабря 1919 года. Зимой приехали Чуднивец, член В.К.П.Б. и моя жена. Когда мы подъехали к Устькаменогорску нас остановил патруль - выезд и въезд уже проверялись. Когда Чуднивец охране сообщил, кто едет, нам сказали: езжайте скорей, все ждут и назвали адрес дома, куда мы и поехали. В доме Демина нас ждали товарищи Демин, Максимов, Егоров Михаил и другие. Были даны каждому задания. Егорову поручили политработу, Демину аресты руководства и освобождение красногвардейцев, оставшихся в живых после восстания в тюрьме, Максимову работу среди казаков, как казаку и старшине к охране арестованных белогвардейцев: генералов и офицеров, поручить рабочему отряду всех арестованных держать под стражей в магазине торгового дома Семенов и Сыновья. В ту же ночь все руководство гарнизоном было арестовано и заключено под стражу в магазин Семенова. Начальником тюрьмы оставить Власенко, бывшего начальника городской тюрьмы при колчаковской власти. Все руководство по охране города и порядка было возложено на тов. Деминена, Егорова и Есина. По прямому проводу с Семипалатинском мы договорились о присылке нам из семипалатинска помощи. По прибытии из Семипалатинска тов. Маланкина, Ляпина и Александрова было созвано заседание городской думы, под председательством генерала, владельца маслозавода, к которому было предъявлено /заявление?/ об организации Советской власти и ревкома. Председателем ревкома был назначен Ляпин, его заместителем Малашкин, он же зав. административным отделом Ревкома. Я остался так же председателем парткома. Бахееву поручили редактирование газеты. До 29 декабря я оставался председателем парткома, а 29 я был переизбран, а избран председателем Егоров Михаил. Меня же командировали в Омск за типографскими материалами, как то: шрифт, бумага и др. Со мной была послана моя жена Кротова К.М. По приезде в Омск я заболел сыпным тифом и порученную мне работу выполнила Кротова К.М. Я же был помещен в военный госпиталь, где на лечении находился до конца апреля. В Устькаменогорск мы вернулись в конце апреля с грузом бумаги и какой-то литературы. После моего выздоровления, по возвращении в Устькаменогорск я был приказом Уревкома назначен /?/ редактором информационного отдела уревкома и укома. Тогда проводилась подготовка выборов Съезда депутатов в Уисполком советов. Меня направили в предгорные районы Алтая, Большенарымский, Бахтинский и Бухтарминский районы. Ко мне прикомандировали тов. члена ВКП /б/ Заплетнюка Кузьму Павловича, Бондаренко И.

В обстановке неприязни к большевикам, так как большинство населения было казачье, нам сначала нужно было организовать бедноту и крестьян переселенцев. В то время в предгорьях Алтая скотоводы жили богато, имели много скота, пчел, вырабатывали слив. масло и сдавали масло союзу.

Не обходилось, конечно и без промахов. Напрмер в волости .... где работал инструктором Заплетнюк были избраны делегатами на съезд махровые кулаки. Снова пришлось проводить перевыборы. С помощью большенарымского актива нам это удалось провести и тем самым завоевать авторитет у населения района.

Случай, например, в селе Георгиевском. Уполномоченным по снабжению Красной Армии тов. Жилинский не смо провести операцию по доставке для Красной Армии фуража на Семипалатинский фронт. В то время все повинности выполнялись населением по нарядам. И вот наряд возчиков-крестьян из Семипалатинской области из ста подвод должен был доставить фураж и продовольствие до села Георгиевского той же волости, но по прибытии в село Георгиевское сменить подводчиков нечем было, а время было весны и наступала распутица и близился весенний сев. Семипалатинские подводы дальше везти не хотят, мотивируя тем, что у них кончился фураж! Что делать? Жилинский растерялся, а фронт голодает. А тут попик Георгиевской церкви Гоша, ставленник и ученик Дагаева, протоиерея Устькаменогорского собора навострил мужиков, что, мол, вы свое проехали, дальше вас посылать не имеют права, да вы и не успеете до ледохода на Иртыше успеть домой к посеву. Конечно, подводчики поняли попа, что он правду говорит, ну и застопорили, а власти волости никакой поддержки Жилинскому не оказали. Когда я, по распоряжению уревкома приехал в Георгиевку, то, увидя стоящие подводы с поднятыми вверх оглоблями, пришел в ужас! Надо было находить выход из положения. Подводчики говорят: у нас нет фуража, да мы и ехать дальше не обязаны, а ревкомовцы заявляют, что у нас тоже нет фуража для подводчиков. Что делать? Весна свое делает, дооги разрушаются, а возчики стоят возле возов, поп Гоша малюет лозунги в клуб Георгиевки. Иду к Жилинскому на квартиру. Он у вдовушки на квартире кушает жареную курочку! Говорю Жилинскому: бросай еду! Идем решать вопрос с подводами и фуражем. По дороге узнал, что мужиков с подводами настроил поп Гошка, чтоб они не ехали. С Жилинским договорился, чтоб он выделил из имеющегося фуража норму для подвод возчиков, а я пошел к попу в клуб, захватив с собой председателя вол. ревкома. Приходим в клуб к попу Гошке, благо тот был хорошим моим знакомым, как ученик реального училища. Говорю ему: ну, Гоша, давай помогай нам в доставке для Коасной Армии фуража и продуктов. Твоя работа, что люди отказались дальше ехать? Ну, конечно, он говорил, что не я и т.д. Но все-таки утром возчики были в пути.

Или районное село Троицкое. Мне было дано задание разобраться в работе уполномоченного по продразверстке в Троицкой волости. Когда я приехал в село Троицкое мне партийцы и волостные работники сообщили, что работа по продразверстке ?...?на, что богатые разверсткой хлеба и т.д. обложены наравне с середняком или даже приравнены к бедноте. Пришлось проводить беседы с беднотой, а потом созывать собрание, чтоб выслушать людей и их жалобы, и уже после этого сделать раскладку по продразверстке. Конечно, убрать уполномоченного по продразверстке. А в селе Самарском сообщили, что несколько раз была создана ячейка комсомола и всегда распадалась. Выходило это потому, что поп той волости активно вел работу против комсомольских организаций. Как организуется комсомольская ячейка, поп нажимает на отцов и матерей, что это слуги диавола и богом будут наказаны их семьи и т.д. и т.п. Договорившись с местными ревкомовцами и людьми, сочуствующими советской власти мы решили попа призвать к порядку путем его же практике. Этим же попом устроено было обновление иконы в селе Беленьком, обновленные иконы, то есть чудотворения. Мы с пред. волисполкома решили поехать в это село, взяв с собой учительницу и одного командира Красной Армии из г. Коклекта и разобраться во всем этом чудотворении. Приехав в село Беленькое в сельсовет, побеседовали м председателем сельсовета. Узнав подробности чудотворения, пошли к месту нахождения чуда. Придя к дому, где находилась чудотворная икона, мы попросили снять икону с полки в углу комнаты, предварительно расспросив хозяйку, как давно у них находится икона. Хозяйка нам сообщила, что бабушка ее матери благословила свою дочь, когда она выходила замуж. Это было три поколения тому назад, а икона была совсем темная, не видно было ни лица, ни рук, ни ног. И вот два года тому назад начало обновляться лицо Христа. Постепенно начало светлеть и лицо Богородицы. Оказалось, муж этой хозяйки дома был церковным старостой, а поп наездом служил обедни в этом селе и договорились устроить чудотворение, я, мол, буду служить перед твоей иконой молебны - мне доход от молебнов, а тебе пожертвования для иконы, и будет хорошо, а люди будут приходить из всех сел нести пожертвования для церкви. Когда мы осмотрели икону она была просто замазана темной клеевой краской, и при обтирании иконы мокрой тряпкой краска постепенно смывалась. Мы с предволисполкома договорились на следующее воскресение провести собрание и как можно больше собрать народа и пригласить попа на это собрание. Я, как оберуполномоченный, попу послал приглашение, чтоб поп прибыл в Самарку для присутствия на собрании. Когда я в субботу вернулся из Кокпектов в Самарку и остановился на земской квартире /где останавливались приезжающие по командировкам люди/ ко мне хозяйка квартиры обратилась с вопросом: куда я еду? и откуда и т.д. Я отрекомендовался, что еду в Алма-ату из Семипалатинска, что я псаломщик. И когда зазвонили к вечерне я направился в церковь ?....? назвал любителей петь на клиросе в церкви. Службу провели с торжеством. Когда поп увидел, что я умел вести службу и хор, по окончании вечерней службы вышел и пригласил меня чтоб я ему помог провести службу утром, то есть обедню, что мол, у меня завтра будут венчаться двенадцать свадеб, и чтоб я ему помог торжественно повенчать свадьбы. Поп, конечно, надумал нас оставить в дураках! Что, мол, у него завтра будет уважительная причина не присутствовать на собрании села, да и весь народ будет присутствовать при венчании свадеб в церкви. Ну а я ему говорю, на предложение о торжественном венчании свадеб: я приду и помогу в венчании свадеб, если он меня не задержит дольше двенадцать часов, т.к. у меня заказаны подводы для дальнейшего следования! Поп согласился, что он после службы, не уходя домой обедать, будет венчать свадьбы и к двенадцати часам все обряды будут окончены. Утром, как договорились с попом, я пришел. После службы обедни поп устроил смежное венчание. Всех женихов с невестами выстроил вокруг аналоя и началось венчание. А народу полна церковь, простояла до конца венчания. По окончании венчания все пошли к месту назначенного собрания. Но и я с людьми туда же, а старикам религиозным непонятно, что и я иду на собрание. Попик немного погодя, тоже идет к собранию. Мы же вынесли столы и скамьи на улицу, т.к. народу соьралось очень много и в здании не вместились бы. Я пришел и беседую со стариками, собравшимися возле стола, где сидели волревкомовцы. Когда попик увидел меня с ревкомовцами, понял, что я и есть особоуполномоченный уревкома. Не дойдя метров сто, остановился с сопровождающими его людьми и к собранию не пошел, а послал старосту церковного, чтоб я к попу подошел. Тогда я кричу попу, чтоб он не боялся своих прихожан. Но все-таки на второй раз староста подошел ко мне и попросил, чтоб я подошел к попу. Ну чтож, говорю я, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе, и мы пошли к попу навстречу. Я говорю: ну что, батя, чуешь, где беду творил. Когда мы подошли, попик взмолился, чтоб я его освободил от присутствия на собрании. Ну что, говорю я попу, раз ты не не хочешь с ними разговаривать, то и твои люди будут также обращаться с тобой, и, добавил, если ты будешь вмешиваться в государственно общественные дела, то пеняй на себя. После этого стали комсомольцы работать и больше чудотворения не стало. Староста куда-то уехал с чудотворной иконой, которая при нас тогда же обновилась, так как мы ее промыли, а на попа жалоб больше не поступало, якобы поп тоже куда-то скрылся.

Или вот еще случай. В Большой Секловке был председателем Совета избран молодой рабочий, звали его Федором, по профессии маляр. А члены исполкома были в основном зажиточные, комбед был слаб, а руководства не было со стороны совета. Партийная организация отсутствовала. Когда получилось из уездного упродкома задание о продразверстке, большую долю совет переложил на малоимущих, а богатеев обложил умеренно. Например был в том селе. Сын Козлова был членом исполкома, да и другие богатеи давили на предсельисполкома, а бетнота боялась, что богатеи в случае активности бедняков перестанут помогать беднякам. В первое время после установления Советской власти во многом беднота, работавшая раньше на богатого кулака зависела во многом от богача. Ну и оказалось: кто сеял с горем десятину, того облажили двадцатью пудами разверстки. Семья бедняка - пять душ, а Козлова - четыре человека взрослых. Хлеб урожая двадцатого года спрятал под солому, скрыл скирды урожая. Когда меня исполком направил в район Секисовки наладить выполнение продразверстки, и по приезде в Секисовку я направился к молодому председателю домой, у него остановился на квартире. Он мне рассказал о своем горе в делах Сельсовета. Мы с Федором пошли к его другу, сельскому кузнецу. Собрали с помощью кузнеца /собрание/ и проработали вопрос о продразверстке. Утром было созвано заседание совета и по намеченной разверстке с беднотой. Стали распределять продразверстку на богатеев. Конечно, те встали на дыбы, что у них нет мешков. Когда беднота почувствовала, что власть за бедноту, бедняки пошли выявлять излишки хлеба у богачей-кулаков, зная кое-что и у кого и где спрятаны излишки. Так у Козлова обнаружили в скирде хлеба молотилку под сеном. Конечно беднота стала с радостью помогать молотить хлеб и возить его на пристань на мобилизованных лошадях богачей. Много беднякам и продотрядникам пришлось поработать на токах и немало открыть ям с зерном, спрятанным богатеями.

Расскажу еще случай, как у богача Блинова долго не могли открыть тайник со спрятанным медом Блиновым от пяти сот семей пчел, то есть сбор меда. В этом районе уполномоченным по продразверстке был /уполномоченный/ Устькаменогорским упродкомом и укомом член коммунистической партии Бондаренко, житель Устькаменогорска. В его распоряжении находился продотряда. Много Бондаренко пришлось пережить из-за своей неопытности в деле. Когда я приехал в село Лабинское на реке Лабе, где находился хутор Длиновский, у Блинова было девять сынов. Все сыновья жили в разных домах и имели работников. Сам старик Блинов носил звание поставщика двора его Величества. И все же Бондаренко не мог найти ключа к выполнению разверстки меда, ни обыски, ни принуждения не дали успеха. Когда я приехал, Бондаренко рассказал мне о своих неудачах найти мед. Тгда /мне/ пришлось напомнить ему о работниках и батраках Блиновских! Связался ли он с батраками Блинова? И выяснилось, что про них он забыл. А эти батраки в большинстве жили семьями в Ульбинке. В течении проведенных нескольких бесед с батраками, один из батраков пришел ко мне и расскакзал, где в горе устроен склад, вход в него завален камнями. И когда продотрядники обнаружили и вскрыли склад, там обнаружили сотни кадок с медом. Конечно, после этого старого Блинова похоронили, умершего добровольной смертью, а блиновцы как ящерицы разбежались, оставив свои семьи на хуторе. Через год я старшего Блинова встретил в Устькаменогорске в ГПУ, он скрывался в Змеиногорске.

Или вот случай неопытности тов...../?/. Нарымский/?/. Он был направлен как член большевисткой партии из Устькаменогорска, сам житель Устькаменогорска, бедняк, многосемейный. направлен был под моим руководством в район предгорья Алтая. И вот, проводя выборы и подготовку к выборам, допустил мягкосердечие к зажиточным скотоводам, пчеловодам, эксплуататорам. Проводя выборы допустил засилье богатеев и в сельсовете и на съезд волсоветов. Когда был созван съезд волсоветов, то большинство депутатов оказались кулаки. Как быть? Ошибку тов. Заплетнюка надо исправлять. Пришлось с товарищами из большенарымского района отменить выборы, где нарушена инструкция о выборах в Советы, и срочно провести перевыборы до вол. съезда. Когда я приехал в село Лозовка, то кулачки такие стали тише. Куда их прыть делась? Ни один лишенец не перешагнул порог клуба, где проходили перевыборы. И беднота ожила и осмелела.

В этом же Большенарымском районе находились и "черные орлы" из армии Козыря из крестьянского добровольческого корпуса. Вообще в Козыревской армии лозунгом был: "Да здравствуют Советы без коммунистов!" Вот эти то черные орлы и хозяйничали по примеру анархистов. Мне было телеграммой приказано задержать параход, следовавший с грузом для /?/, разгрузить пароход в Кроасном Яру, и на него погрузить горных орлов и направить в Семипалатинск без остановки в Устькаменогорске. Горные орлы не хотели ехать в Семипалатинск, так как командир их Козырь был смещен с должности командира корпуса, а в дальнейшем совсем отстранен, а его корпус раскомандирован в Красной Армии. Горные орлы об этом знали и не соглашались, а мы боялись, что они столкуются с белоказаками! Параход был задержан, разгружать некому, команда парахода малочисленна. Перед нами стал вопрос: что же делать? Посовещавшись с командирами, решили: всем коммунистам приступить к разгрузке парахода. И вот мы носим на горбах мешки, а орлы сидят на пристани и улыбаются, в полном вооружении. И вот наша настойчивость победила! Сначала стали присоединяться отдельные бойцы, через некоторое время включились все и через два часа уже все погрузились на параход и отбыли в распоряжение Семипалатинского гарнизона. Политрук Тимофеев не перенес своего позора и застрелился. Все это происходило в 1920 году. Когда белоказаки решили еще дать удар Советам, то ничего у них не вышло! Уже весь народ понял, что ему не по пути с этой огалтелой кулацкой и казацкой сворой. Так моя работа шла, до перевода меня согласно указу укома и уисполкома в 1921 году. Я был переведен в /?/. П.О. г. Устькаменогорска, потом в облпотребсоюз и раббюро. В 1922 году я заболел. Пролежал до весны 1923 года. Когда о мне вспомнили, тов. Литкина Ольга Николаевна, приехала ко мне на квартиру, увидела мою обстановку: что дети бегают оборвышами, жена в рваном платье, а я лежу на постели без движения. Немедленно мне была оказана медицинская помощь, доставлены продукты и на рубашки детям мануфактуру, жене платье и рубашку, мыло и даже несколько пудов муки. /приписка на полях/ По распоряжению Литкиной мне была оказана медпомощь, сделали 30 уколов, и привезены продукты и одеженка, и врач на дом. Так я снова включился в работу Г.П.У. Подняли меня на ноги и дали работу с окладом 450 рублей в Г.П.У. гор. Устькаменогорска. В 1924 году меня в моей квартире прострелил сын полковника Дикова, он же Пшебыславский. При Виноградском Дикой был следователем, а при Колчаке - адьютант карателя Аннеке.

Когда я после ранения поправился, по рекомендаци парткома и Г.П.У. я переехал в город Оренбург, так как моей жизни угрожала опасность.

До переезда в Оренбург мне пришлось еще работать в качестве старшего весовщика на мельнице N5, бывшего Бабкина. На этой мельнице обжились сотрудники мельницы и обзавелись выездными колясками /экипажи/, и хозяйством, коровами, свиньями, утками, гусями. Все источники этих доходов нужно было выяснить, что было сделано.

После меня прикомандировали к госторгу. Директор был Тетерин, зав. магазином - Зайцев, бывший белый офицер, а бухгалтер - сын бывшего богача Кожевникова, Александр. Там я проработал около двух месяцев и был переведен в горкомхоз объездчиком по борьбе самовольных порубок леса по берегам Иртыша. мной было составлено несколько актов по нарушениям и проведено несколько показательных судов. Самовольные рубки были прекращены, но все это окончилось моим ранением в моей квартире 20 октября 1924 года.

Не лишне упомянуть и о том случае, когда мы находились в заключении в особой Устькаменогорской тюрьме в день октябрьской годовщины 1918 года. Как политзаключенные Устькаменогорской тюрьмы и в одиночных, и в общих камерах, запели Интернационал и всполошили коменданта крепости, каковой с наганом в руке бегал по крепостной площади, чтоб заключенные перестали петь, и потом ходил по камерам, угрожая расстрелом.

Когда горные орлы были отправлены в Семипалатинск, казаки Бухтарминского района все-таки устроили восстание, станиц Северной, Вороньей, Красного Яра. Они выступили против Советов, но Крестьянское население хуторов и сел Бахтинского и Бухтарминского, а так же и Большенарымского было подготовлено к этому восстанию и не было захвачено в расплох. Когда я уже уезжал из Красноярска мне уже было сообщено о готовившемся восстании. Товарищи из села Красивого мне уже говорили об этом, так ака при мне в селе Красивом ячейка большевиков обсуждала подготовку отражения казаков.

В то время в станице Бухтарминской квартировали курсы Красных командиров, под началом тов. Волоковского, зятя Костюрина, устькаменогорского богатея, бывшего ссыльного народовольца. Товарищу Вольковскому было дано задание в случае восстания казаков разгромить его в зародыше. Когда восставшие казаки собрались в Бухтарме, им был нанесен удар, и казаки решили пробиться в горы, к рудняку Заряновскому. Но Вольковский со своими курсантами преградил им путь на Зарянов и при проходе через скальный путь по берегу Бухтармы казаки были побиты пулеметным огнем. Пробившиеся через Больше-Нарымск и отрезанные от дальнейшего отступления засели в ущелье Большенарымска и были вынуждены сдаться на милость победителю. Так кончилось восстание Белоказачьего отребья!

Я снова был командирован для организации органов власти в Бухтарминский район, и вернулся накануне уездного съезда советов, как делегат съезда. После чего я был переведен в уисполком и уком на работу в Городское потребительское общество где работал до переизбрания Праления Г.П.О. 1922-23 гг.

В период восстановления Советской власти после Колчаковщины и роспуска казачьих частей по домам руководители колчаковского периода сидели в магазине под охраной рабочих отрядов. Как-то зашел я в помещение, где находились заключенные белогвардейские руководители, я увидел среди заключенных человека, собирающим вещи, якобы на нужды Красной Армии. Сборщиком оказался освобожденный нами из заключения вместе с красногвардейцами, находившимися в тюрьме, Блинов из Юольшенарымского района, арестованный во время колчаковщины, зажиточный крестьянин села Таловки. Конечно, все собранные вещи были оставлены, а Блинов направлен в Чека, и впоследствии, как потерпевший от начальника Бухтарминского района, Щербакова, был выпроважен к месту жительства. В тов ремя мне не пришлось заниматься этим Блиновым, но не лишнее знать, где он теперь! И какую роль играет в обществе?

В начале 1922 года организовывались артели, коммуны и т.д. В этот период организовывалась артель под названием "Вифания". В эту артель вошли исключительно баптисты. Среди них был не баптист Шатохин. Эта артель, руководимая проповедником баптистов Забелиным в течении двух лет пользовалась всеми благами от Советской власти. Артель была организована в экономии одного некрупного помещика, ликвидированной у помещика-хозяина и впоследствии доведенного до полного разрушения хозяйства. И на основании моего обследования, и акта о бесхозяйственности артели, артель была ликвидирована, а некоторые баптисты судимы, как Забелин! Я этот случай написал для того, чтоб люди видели, как баптисты подлинной своей веры и святости могут творить вред обществу. Попутно нельзя не поведать и вообще об этих баптистских сектах, которые пользуются у фанатиков доверием. Например, эта община, под руководством того же Забелина стала быстро разрастаться в Устькаменогорске, после того, как в нее вошли фабрикант кондитерской фабрики Матвиенко и его семья, Трофимченко, владелец мучного лабаза до революции, в....../?/ до Совдепа, Спициренко, приехавший с кубани из ст. Гесчинской, где он имел маслобойный завод. Телегина, имевшего до Совдепа завод по выделке овчин и кож. Сын которого всякий приход его в карауле по охране заключенных в Устькаменогорской особой тюрьме издевался над заключенными. Раз Телегин, стоя на посту у ворот, выстрелил в окно заключенных в общей камере и ранил разорвавшейся пулей семь человек. Второй случай. Телегин выстрелил сквозь тюремную дверь в камере номер 1, где были в заключении Ушанов Я.В. и Карманов и прострелил Ушанова. Впоследствие Ушанова больным увез Анненко на пароходе "Монгол" /О Телегине см. страницу 10//у нас - 6/.

Так эти люди, выставлявшие себя и свою святость перед всеми, а образ жизни ведут, как самые низкие пошляки.

Попутно с Устькаменогорскими баптистами я расскажу о жизни баптистов в Омске, руководимых председателем всесибирской общины баптистов Мазаевым - крупным богачом города Петропавловска на Ишиме. Мазаев в петропавлоске имел огромную мукомольную мельницу по выработке сортов муки /крупчатой/, а в степях Кубани и Геленжика имел много выпасо овец, шленки/?/. А его сын Гаврила был управляющим коммерческого банка в Петропавловске на Ишиме. Этот же Мазаев-отец руководил общиной в омске. Членами совета баптистов были Мазаев, купец из Омска Столбов, имевший в Омске заводы и торговал молочными продуктами со своих заводов. Секретарем Омской общины баптистов был Ананьин, Александр Спиридонович, по профессии бухгалтер торгового дома Бардыгина в Омске.

Моя жена примкнула к баптистам в период моего нахождения в армии и на фронте войны 1 и с Германией 14-17 гг. Таким образом, баптисты были мне знакомы. Даже нередко беседовали со мной о вере в божестве. Даже в Омске, когда я заболел тифом. Столбова и Ананьин много помогли моей жене, чтоб я выздоровел, так как Кротова Клавдия Михайловна была в Омске как командированная в помощь мне, и квартировала в момент моей болезни тифом у Столбовой. Столбов же, омский фабрикант, уехал с Колчаком в одном поезде до Иркутска. Ананьин остался в Омске. Оба со своей сочиняли молитвенные песни для баптистов, служившие хвалебными песнями на молитвенных собраниях баптистов во всех общинах России и до сих дней! Ананьин приезжал в Устькаменогорск и со мной вел беседы как ученый, доказывал бытие божества. После наших бесед Ананьин мой только мне заявлял, что если есть бог, то я многое теряю: т.е. не унаследую рай у бога после смерти, а они, баптисты, ничего не потеряют. Если нет бога и рая, то мы ничего не потеряем, а если есть бог и рай, то мы, баптисты, будем в раю вечно блаженствовать. Последняя беседа с Ананьиным была в 1920 году в присутствии секретаря общины Криворучко. Уж очень ему хотелось меня завербовать, как хорошего агитатора. Но не вышло! Только ускорило наш развод с женой! И последние годы я жизнь коротал с малыми детьми до их окончания образования, т.к. дети от меня не хотели уходить. Мать их, которая жила у старшей замужней дочери, работавшей в то время в Пахта Арале /Голодной степи/.

По сотоянию моего здоровья я с двумя детьми переехал в г. Чимкент Южного Казахстана. С 36 года я там работал и лечился до 37 года. Когда меня парализовало /правую часть/ меня направили на лечение в Одессу в санаторий В.Ц.С.П.С., где я пробыл три месяца за счет учреждения и союза. Когда я немного поправился, моя рука правая стала немного оживать! Я был по решению консилиума врачей санатория направлен на Северный кавказ! Но я доехал до Милитополя и устроился на работу в совхоз имени Коснора, близ Мелитополя. Работал совхозом. По истечении месяца или двух меня вызвали старшие дети. Сын работал завучем в десятилетке Пахта Арал, а дочь в райкоме там же, в орготделе. Когда я получил телеграмму мне в тот же день дали расчет.

Когда я приехал в Чимкент, где находились тогда старшие дети и вообще-то вся моя семья. Мне старшие дети рассказали, мужа дочери осудили, как врага народа на 10 лет, а дочь исключили из партии и сняли с работы. Сын имел семью, сына и жену, а дочь имела семью - двоих детей, а дохода никакого! Жили в моей квартире, получая мою пенсию и проедали мою библиотеку. Конечно, видя такую обстановку, надо было помогать! Утром я пошел в облоно, зав облоно был Берсенев. Мне Берсенев сказал, что мой сын Кротов Гавриил Яковлевич, комиссией по чистке учителей, как троцкист лишен звания и снят с работы. Конечно, документы у него отобрали, а не арестовали. В момент нашего разговора с Берсеневым в кабинете находился человек, оказавшийся ревизором Наркомпроса Казахстана. И когда, выслушав наш разговор с Берсеневым, попросил меня остаться, чтоб я пошел в отдел средних школ и чтоб принесли дело Г.Кротова. Когда принесли дело, инспектором средних школ оказался сослуживец Г.Кротова по Кызылоордынской средней школе. Тогда ревизор Наркомпроса приказал чтоб Г.Кротову написали справку с какого и по какое время работал в области и чтоб вернули ему документы. Справку передали мне, а документы Г. получил сам. Почему же обрушилось это на мою семью? Кротов Г. с Берсеневым соприкасался в Оренбурге. Букенханов/?/ в то время работал в минестерстве Казахстана, и его подручные, Досов и Берсенев работали в Чимкенте! Досов - секретарь обкома, а Берсенев - завоблоно. Дочурка же моя работала вместе с Букенхановым в Нижнеуральске. Кротова Анастасия Яковлевна работала в обкоме Нижнеуральска, а Букенханов в болфо, который был исключен из партии за взятки в 1925 году. А потом Букенханов оказался министром! Хотя в 1938 году Букенханов и Досов трибуналом Алма-Аты осуждены были. Дочь мою, впоследствии Акользину, восстановили в партии, и мужа также реабилитировали, хотя с дочкой пришлось повозиться до 1939 года. Пришлось ее обучать столярному делу и вместе со мной работать в Чимкенте же на пстройке оконных переплетов и остеклении. В 1939 году младшие дети - сын Юрий и дочь Клавдия /?/ окончил десятилетку и поступил в Казанский университет, а дочурка окончила медтехникум и уехала на работу Чирчин /?/ строя. А я уехал на Северный Кавказ в Манколе /?/. Работал сначала в драмтеатре столяром, потом машинистом сцены, и до окружения Майкопа немцами работал контролером ночной охраны и скупщиком вещей б.у. от граждан. Окупационный период мы с женой и своячницей жили в ст. Тверской Апшеронского района. В Майкоп мы вернулись после его освобождения и я так же работал в Майкопе в артели 16-го октября по скупке и столяром в жилуправлении, получая пенсию, как инвалид труда второй группы до 1951 года. В 1951 году Адыгенским облоно был направлен в Келермесский район детдом инструктором /преподавателем/ по руду. В 1954 году мы переехали в Апшеронск. Я стал работать продавцом /книгоношей/ книг по 1958 год и с 1958 года я уже нигде не работаю! Получаю свою пенсию 31р. 60 коп. да моя жинка по старости , получает 35 руб., вот и доживаем свой век!

Считаю необходимым описать мои переживания после переезда в Оренбург. Я переехал в 1925 году. Когда я приехал в Оренбург и предъявил свое рекоендательное письмо, на второй же день мне дали хорошую квартиру - бывшую контору купца Деева на площади его же имени. Я устроился столяром на работу в сельхоз склад по ремонту сельхоз машин. Впоследствие я вступил в артель, состоящую из 21 человека.

------------------------------------------------------------

Эти воспоминания Якова Васильевича Кротова я перепечатывал с рукописи, большой толстой тетради. В тетради 60 листов, и фактически она кончается на последней странице. Однако в конце рукописи стоит примечание: см. страницу 62. Однако я не уверен в существовании продолжения, так как тетрадь была прислана одна с какой-то посылкой из Апшеронека.

____________________________________________________________

Мой отец Василий Данилович был рабочим углевозом на Омутнинском заводе, принадлежавшем министру промышленности времен Императора Николая II. Дед мой, Даниил Михайлович - охотник и пчеловод. Как я помню, после смерти моего деда осталось до сотни ульев, - круглые долбленые колоды, которые подвешивались на деревьях и привязывались, чтобы не мог медведь достать. Медведи страстно любят мед. После смерти Даниила Михайловича, я помню, во дворе дома оставалось до сотни ульев с невыломаными сотами. Когда мой дед умер и его хоронили, я не помню, но как ходил возле ульев, поколачивая легонько палочкой, запомнил. Даниил Михайлович, по рассказам бабушки, Ирины Савельевны, умер восмидесяти трех лет отроду, умер, как выражалась бабушка, скоропостижно. Ирина Савельевна еще жила долго, нянчила нас с братом Павлом, который был старше меня на четыре года. Отец моего деда, Михаил Андреевич, гонял земские подводы, то есть подводы, содержавшиеся земством. Ямщик был крепостной мужик, а подводы казенные... Часто бабушка рассказывала мне, как самодуры чиновники и бояре расправлялись с ямщиками и их женами и дочерьми, которые обслуживали проезжавших барских прихвостней. Едет какой-нибудь самодур под хмельком, и все приготовленное и поданное на стол ему не нравится. Если яйца не того вкуса, то эти яйца бросаются в лицо обслуживающей. Жаловаться было некому, а муж или отец не имели права защитить дочь или жену, а то ему всыпят розг или нагаек. Отказываться было нельзя, а то хуже будет.

Нередко бабушка вспоминала, что ее свекор был грамотный, читал книги. Конечно, книги были церковнославянского письма. Мне отец передал одну книгу старого письма под названием "Псалтырь", с готическими буквами под титлами, т.е. вместо "БОГ" писалось "Б'Г". Михаил Андреевич был, по словам бабушки, крепостным, на север они попали, когда стало невозможно жить из за побоев, розог и других издевательств со стороны помещиков и управляющих. Его считали хуже всякого животного, били и пороли, кому он прислуживал, вместо пищи получал побои. Таким-то образом крепостные люди бежали в глухие леса, чтоб хоть в тяжелых условиях, но жить без побоев. В дебрях обрабатывали клочки земли, что могли они отвоевать у тайги, ловили рыбу мордочками /приспособление для рыбной ловли/, ловили в силки рябчиков, косачей.

Старались жить тише, чтобы не проведали пристава, кого же обнаруживали, того, как говорила бабушка, возвращали к помещику. Жили тихо, чтоб не обнаружили, ютились по два, по три двора, занимались охотой, ну и по возможности обзаводились хозяйством. После освобождения от крепостной зависимости стали из отдельных стойбищ создавать починки, то есть объединять свои жилья и обрабатывать землю. Начальство брало эти починки на учет и облагало податями в доход казны. Север был богат не только лесами, но и рыбой и дичью, но и такими деревьями, как черемуха, рябина, малина, клюква, и даже рудой. Как водится, где люди, там и охотники за чужим трудом. Появились заводчики, купцы и урядники с начальниками. Когда население возросло, начали строить заводы. Народ стал сосредотачиваться вокруг заводов лесопромышленников на реках. Люди стали приобретать специальности лесорубов, рудовозов. Конечно, росло население, а также люди - любители наживы.

Я остановлюсь: как работали мои отцы.

Когда появились заводы, окрестные жители, не имевшие возможность обрабатывать землю, устраивались на заводы рабочими. Как земледельцы севера, так и заводские рабочие получали мизерное жалование, в среднем восемь рублей в месяц. Рабочие на заводе: углевоз, углежег, рудокоп рудовоз. Они имели кредит забора продуктов в заводской лавке до двухмесячного зароботка. Причем все продукты в магазине стоили на 20% дороже, и таким образом, рабочий всегда был должен заводу.

Конечно, человек, который имел возможность обрабатывать землю, имевший коров, овец, лошадей, жил неплохо, так как земля распределялась по душам мужского пола, женщины землей не наделялись.

Подати платили по душам, а безлошадный землю не мог обрабатывать да и расчистить ее от леса не мог, так как работал на заводе: летом заготавливали дрова для угля, зимой жгли уголь. За заготовку дров, уложенных в поленнице по 4 кубометра получал 50 копеек, или если человек имел лошадь, он получал один рубль, за уголь в 20 пудов весом. Если при проверке недостовало веса 10-20 фунтов, то контора принимала этот уголь за 3/4 цены.

А рабочий завода, если опаздал на работу, штрафовался на 1/4 дня, то есть получал зарплату за 3/4 дня. Рабочий был вынужден работать т.к. земли были очень неплодородны, и без удобрений давали плохой урожай, а урожай мог получить только тот, у кого была лошадь, корова, овцы. Так шла жизнь бедняка, а богатый от своего богатства богател.

У моего отца было три сына и дочь. Старший сын Павел от непосильного труда и жестокости отца умер двадцати лет, тогда мне было 16. Меньший мой брат Осип был моложе меня на пять лет, а сестра Александра на три года. Отец мой, как и все рабочие, любил выпить, а выпив, устраивал дебоши. Моя мама была очень трудолюбива и смирна. Мама сама пряла кудель, готовила пряжу чтоб выткать на ручном станке холсты для белья себе и детям, мужу. При свете лучины просиживала за пряхой ночи.

Когда мне исполнилось 9 лет, меня отдали в церковно-приходскую школу, где были три класса, где учили "Верую", "Отче наш", заповеди. Законоучителем был священник Алексей, любил пить. Часто бил жену. Церковь у нас находилась в трех верстах, стояла на горе Белок. Учительница у нас была Мальщукова Мария Васильевна, жила она при школе там же. К школе было пристроено общежитие, так как нам далеко было ходить в школу, от понедельника до субботы жили там, спали на палатях, или кто как устроится. В селе при церкви жили в церковных домах поп, дьякон, псаломщик и сторожа при церкви. Мария Васильевна часто читала нам по вечерам книги и кое-какие рассказы из журеалов "Русское слово", "Русский паломник, и книги Водовозова. Я очень любил ее чтение.

Нам же преподовалось пение /дьяконом/, молитвы церковных служб. Я пристрастился к пению, так и к чтению, часослова, Евангелия, Деяний Апостолов. И к концу моего трехлетнего учения я неплохо пел, хорошо читал в церкви часы, и заменял псаломщика, конечно во время службы, за что поп и учительница меня любили. Учебу я закончил с наградой и отличием, двенадцати лет. Затем поступил с отцом на работу на Омутнинском заводе.

............................................................

/После забастовок на Омутнинском/ казацкие разъезды стали задерживать виновников распространения листовок, и вот нас было отпралено, как тогда говорили, в Сибирь, около 50 человек за Урал, на постройку верхотурской железной дороги, строившейся от Тавдинских заводов до верхотурья.

Когда нас пригнали на работу, где кроме леса и гнуса ничего не было, работу требовали, а кроме хлеба ничего не давали. Оказавшись в такой обстановке, мы отказались работать. Когда к нам приехал жандарм, то мы ему заявили, что не осуждены, а сосланы, и пошлите нас в обжитые места. Тогда нам разрешили избрать места ссылки по своему выбору. Нас трое избрали место в Акмалинской области, среди киргиз, куда переселяли добровольных переселенцев.

В Акмалинской области был ранее сослан брат моей мамы, к нему-то мы и направились. Но так как мы были сосланы без права прописки, я переехал от дяди в другое село, тоже обжитое, и тоже переселенцев, где я и оставался. Это было в 1904 году. В этом же году ко мне приехала моя семья: жена Клавдия Михайловна с дочуркой Настей. Так мы в этом селе прожили до 1908 года, до конца моей ссылки.

Когда я получил паспорт, по отбытии ссылки, то проработав год в городе Кокчетаве, я с семьей переехал в город Устькаменогорск. У меня была уже семья, жена, сын Ганя и дочь Настя. Так как я подработал в Каерактах, я имел лошадь, корову и заготовку бревен на избу. Ко мне приехали мать, отец, брат и сестра, остановились у меня, а через месяц решили переехать в то село, где работал Антон, мой дядя. Когда поехали, лошадь запрягли на рыдван, в телегу сложили хлеб, посуду, все что было нажито, все погрузили на воз и уехали, конечно, забрали и корову.

Так отделили меня от себя мои отцы.

Когда мы приехали в город Устькаменогорск, у нас нечем было заплатить за провоз багажа. Я отыскал квартиру у одной богатой, но сердобольной старухи. Только мы сложили все вещи в коридоре, как ударил град, и побил все стекла в больших домах! После окончания градобития я стал работать стекольщиком у купцов. Все материалы были хозяйские. Я в течение месяца имел заработок не менее ста рублей... Потом начал работать на дому этим же купцам, кому подправить полировку мебели, кому сделать стол...

......./Я принял от Пальченко киоск/,...Правда, мне нужно было быть очень осторожным с литературой, т.к. полицейское управление не давало покоя своими обысками. Часто обыски производил пристав Крамер. Почему-то Крамер однажды делал у меня обыск в 12 часов ночи, а утром скоропостижно умер. После прверку производил Казанцев, член управления, а затем его помощник, как раз когда я въезжал на квартиру к Дубровским. Только-только въехали во двор, как они сами нагрянули, перетрясли все тряпки и пеленки, и не найдя ничего, забрали всю литературу к себе в кабинет, и в моем присутствии проверили не только литературу, но и макулатуру.

....В дни февральской революции я был в штабе округа. Под руководством полковника Шарского мне пришлось принимать горячее участие в освобождении политзаключенных из Смоленской пересыльной тюрьмы, и разоруживать жандармерию и руководителей гарнизона и отправлять последних под охрану революционно настроенных в ратушу.

...Меня вызвали в штаб округа и предложили ехать в Сибирь к семье, так как едущие солдаты говорили, что в Сибири настроение руководства таково, чтобы Сибирь была самостоятельной республикой, и руководство оставалось буржуазное...

...На счету казначейства было 4000 рублей. Надо было строить, помогать вдовам солдаткам, нужно было вести борьбу с беспризорностью, а Ленин обращался к сибирскому населению, чтоб помогли голодающим Москвы, Петрограда и другим городам голодающей России. Богатеи свой хлеб прятали, но советской власти не давали и не продавали, даже сжигали. Так поступил богач, скупщик хлеба Федотов, поджег свой амбар с хлебом и вместе со своим амбаром сжег до двух дворов жителей Долгой деревни. Этот богач был председателем банка, хотя был совсем безграмотен, но в банке хранил более 500 тысяч. Хлеб прятали и сельские богачи. Например, в деревне Большая Феклиска один из богатеев, Козлов засевал до 15 десятин пшеницы, а проразверстка шла 30 пудов. Сдать не хотел, тогда как бедноту облагали 30 пудами разверстки, которые пахали десятину и того меньше. В сельских советах имели засилие богатеи......Зажиточные тоже не дремали, они стали готовиться к свержению Советской власти и с помощью казаков, как опоры строя эксплуататоров, под руководством генералов и архиереев церковной клики в апреле 1918 года были арестованы члены Совдепа, как в Устькаменогорске, так и по всей Сибири и все члены совдепов были заключены в тюрьму, а власть была захвачена генералами и богатеями разных мастей. В Устькаменогорске, например, возглавлял полковник Виноградский и генерал Веденин, так как силы были в то время на стороне буржуазии.

...При тюрьме была организована от заключенных сапожная мастерская, пекарня, кухня, в канцелярии тюрьмы был писарь Вопанец /?/, бывший секретарь комитета при Керенском, большевик Александров, учитель, член совдепа, а в тюрьме вел заготовку товаров для сапожной мастерской, которая шила сапоги для офицеров местного гарнизона в Устькаменогорске.

Все это давало нам возможность быть в курсе дел Колчаковской политики и обстановки фронтов Красной Армии. В дополнение ко всему вернувшийся с фронта демобилизованный унтер-офицер Жидких, который устроился в крепостную тюрьму надзирателем, был членом партии РСДРП. После сложившейся обстановки мы решили основательно готовиться к восстанию заключенных в тюрьме. В наш расчет входило то, что неопытная команда против нас не пойдет, а оружие: винтовки и патроны местной команды будут в нашем распоряжении. К тому же параходы., курсировавшие по Иртышу, могли использовать для нашего передвижения в горы и леса Алтая. Была налажена связь с городом и Долгой деревней. Для руководства восстанием организовали комитет, в который вошли Волынец, поручик царской армии, Кудинов, председатель совдепа, заведующий мастерскими крепости Осип Кротов /?/, в то время столяр, и Беспалов. Руководящая роль была поручена поручику Кудинову.

План наш заключался в следующем: первым делом порвать связь крепости с городским гарнизоном, разоружить караул и местную команду, захватить параход и вооружить заключенных красногвардейцев и вообще всех заключенных.

------------------------------------------------------------

Дополнения к своим воспоминаниям были написаны Яковом Васильевичем во время своего приезда к нам в Москву, с 16 по 20 мая 1970 года. Они написаны на тетрадях, всего в 33 листа. Я счел нужным напечатать лишь отдельные выдержки из них, так как они в большинстве случаев повторяют основной материал, но доведены лишь до побега из Устькаменогорской тюрьмы. Приводимые выдержки, большей частью относятся к детским годам дедушки. Вполне возможно, что мемуары большие написаны для какого-либо учреждения, или красных следопытов, что-то вроде этого? Однако, вне всякого сомнения, они представляют большой интерес, и для нашей семьи, и даже для будущих историков.

Мои Предки.

Я запомнил их из рассказов моей бабушки Ирины Савельевны, уроженки села Коначенки, стоявшем на возвышенности реки Белой. Ирина Савельевна любила рассказывать про свое поколение, что ее свекор, отец ее мужа Даниила Михайловича, Михаил Андреевич, был крепостным, помещика Мосолова и на север они перебрались до освобождения 1861 г. Михаил Андреевич был грамотен, даже осталась от него книга Псалтирь, но эта книга хранилась не у старшего сына Данило Михайловича, а у Киприана Михайловича. У Михаила было три сына, Даниил Михайлович, Киприан Михайлович и Илья Михайлович. Дети Михаила все были безграмотны.

Жили все в одной деревне, называлась она Реневской. Стояла деревня на взгорье, внизу текла речушка Реневка. От села она находилась с километр. Речка служила всем жителям деревни водоснабжением, она же служила для всех жителей купальней летом, а зимой местом полоскания белья и водопоем скота.

Как росла семья Кротовых. У Михаила Андреевича было три сына. Как я уже помню, жили они по соседству в трех хозяйствах. Даниил Михайлович всегда, по рассказам бабушки И.С. занимал выборные должности в районе, был вахтером, то есть хранителем общественных запасов хлеба.

Была установка на время неурожая: собирали хлеб, зерно урожая и хранили его при волости в магазеях /складах/. Вахтер, то есть доверенное лицо волости, этот хлеб принимал и через каждые три года зерно обменивали на новое зерно. В период нуждаемости выдавали по решению волостных властей ссуду.

Два брата - Киприян и Илья - работали на заводе Заладнинском, принадлежащем заводчику Мосолову.

По рассказам бабушки И.С. их свекор гонял почту, то есть возили на лошадях господ и чиновный люд на земских. По тракту город Глазов - Залазнинский завод, так как деревня стояла на тракту.

Даниил Михайлович, мой дедушка, был охотник и пасечник, пасеку, то есть ульи со пчелами он вешал на высокие деревья, где и гнездились пчелы, а осенью ульи вскрывались и мед забирали, оставляя на питание пчел зимой, ульи же обвязывали матами из ржаной соломы и камыша.

Что касается роста рода Кротовых.

У Даниила Михайловича родился сын Василий и две дочери - Дина и Анна. У Киприяна родился сын Прокопий и две дочери - Анна и Дарья. У Ильи родился сын Дмитрий. Илья Михайлович умер молодым. Даниил М. и Киприян М. жили до глубокой старости.

После смерти стариков все сыновья работали. Прокопий Киприянович на заводе Омутнинском, жгли уголь и доставляли на завод.

Так же и Василий Данилович и Дмитрий Ильич на этот же завод жгли и доставляли уголь. Мы с отцом и Дмитрием Ильичем работали вместе. Я уже на работу ходил со старшем братом Павлом и отцом. Заготавливали дрова для выжега угля и от заводской конторы получали аванс в счет доставки угля в зимнее время, так как летом проехать по тайге было невозможно не только на санях, но даже верхом на лошади.

Так жили, работали, да молились бога. Ходя каждое воскресение в церковь за три-четыре километра от нашей деревни. В праздники отцы напивались, дрались с матерями, изливая свое горе и нужды на своих женах.

Росли и жили безграмотными, несли повинности в обслуживании господ. Огораживали господские леса и угодия, чтоб не попала на господскую землю твоя корова или лошадь и чтоб не платить штрафа. Огороды строили миром, имел кто дров или не имел, иди как бедняк, так и зажиточный на одинаковых правах.

Из всей моей родни мне посчастливилось попасть в школу.

В 1880-х годах начали строить при церквах школы грамоты, и вот в 1893 я пошел в церковно-приходскую школу и с успехом закончил три класса, даже за свои успехи был награжден премией, книгой Водовозова и Ушинского родное слово.

Так началась моя трудовая жизнь. С 1896 года я вместе с отцом моим и братом Павлом начал работать наравне со взрослыми. В то время у нас, то есть у наших отцов не было ни лошади, ни коровы, а нас было трое у отца детей и бабушка старушка Ирина Савельевна.

Когда мы с братом подросли, начали обрабатывать землю, сеять овес, рожь и ячмень. Землю надо было пахать, а у нас не было даже овцы.

По линии матери родственники помогли отцу, муж сестры моей матери Михаил Савельевич, так же работавший на Омутнинском заводе, подарил отцу старую кобыленку, которая дала нам жеребенка, и мы не чаяли души, чтоб вырастить лошадку и через четыре года мы имели двух лошадок, благодаря которым мы начали производить посевы хлеба и готовить топливо и корм для животных. Другой же родственник дал телка, и вскоре у нас стала корова. Так начало процветать наше хозяйство.

Мы с братом очень любили рыбалку. В реке Белой, как и во всех таежных реках и речках, много было рыбы. Вот мы каждый день с удочками шли на рыбалку. Когда поспевали ягоды: земляника, смородина, малина, брусника, клюква, мы шли во всякое свободное время в лес, на реку, собирали грибы и ягоды для зимы. Так помогали нашим отцам.

Брат мой Павел в 1898 году заболел и умер, мне в то время было пятнадцать лет. Меньше меня у отца был еще сын Осип и дочь Александра, которые с бабушкой были дома. С материной стороны были: две сестры, имевшие свои семьи. Старшая сестра Катерина Ивановна имела двух сынов и дочь, жила в деревне Загарины.

Вторая сестра Анна имела сына, жила в деревне Шелконачи, в том же поселку жили отцы моей матери и два брата - Антон и Михаил Ивановичи, работали тоже на Омутнинском заводе. Антон был кузнец, в 1900 году был сослан в Сибирь, причину ссылки не знаю!

Работая на заводе я с детства видел кругом нужду и бесправие. Отец мой был очень не развит и забит нуждою. Я был еще очень мал. Когда мать провожала отца в тюрьму в г. Глазове /наш уездный город/ отца осудил земский суд на три месяца тюрьмы за то, что отец срубил березы, чтоб сделать сани для перевозки угля на завод, из точки, где жгли уголь, того же завода владельцы, как лес, так и завод.

У помещика была установка: объездчик задержал корову - штраф, лошадь - штраф, задержал порубщика в лесу - тюрьма, хотя бы эти люди работали на него же.

Жили во славу божию.

Раб не больше господина, кто больше имеет, у того умножиться, а кто мало имеет, у того отнимется. Жители деревень и починков, обрабатывая землю платили подати за землю, занимаемую застройками, платили как жители богатые, так и бедные, с души мужского пола, хотя он хлеба не сеял, а платил одинаково с зажиточным.

Так процветала жизнь рабочего, жившего на землях господ, на которого работали, получая шесть рублей в месяц за двенадцати и четырнадцати часовой трудовой день, более ничего не получая, кроме штрафов за опоздания на работы, за недогрузку веса короба угля. Школ не было, зато были две церкви: православная, другая старообрядческая, где проповедывали любовь к ближнему и терпение, за что обещали счастливую райскую жизнь после смерти.

Среди же людей сеяли вражду эти же самые попы. Православный для старообрядца был еретик, то есть враг, старообрядец не имел права даже кушать с православным за одним столом, пользоваться ложкой православного, хотя и верели в одного бога. Так насаждалась культура. За всякое свободомыслие тюрьма, ссылка в Сибирь и т.д. Что нам могли дать наши деды и отцы? Ничего, кроме водки и вражды!

В такой обстановке я рос до девяти лет. Девяти лет я был устроен в церковно-приходскую трехклассную школу. Школа от нас находилась в четырех верстах. Тот год нас в школу из нашего починка пошло семь человек, то есть мальчиков. Наше школьное обучение было устроено благодаря учительнице Марии Васильевне Мальщуковой из города Глазова, в то время находившегося среди вотяцкого народа /удмуртского/. Благодаря этой учительнице мы научились многое понимать в ином свете. Наша учительница всегда была среди нас и в часы занятий, и по вечерам, так как со школой вместе находилось наше общежитие. Все ученики, живущие далеко от школы, жили в общежитии, в школе, в селе около церкви.

Закон божий была основная тема. Поп преподавал закон Божий, дьячок учил пению молитв. Многие из сверстников бросили учебу на году.

Благодаря вниманию к нам нашей учительницы и ее заботам, меня особо приучила к чтению книг, не только церковных, но и рассказов из истории и географии. У меня к моей первой учительнице сохранилось воспоминание и лучшая память до сего времени, хотя мне уже 85 лет и многое полученное от М.В. как учительницы, но и воспитательницы. Поп у нас был отец Андрей Сантановский. Каждый день был пьян дома и на уроках, бил попадью, чем попало. Ему не было хаботы, как жила его паства?

В 1896 г. я окончил школу с наградой и в том же году вместе с братом Павлом и моим отцом пошел на работу, сначала заготавляли дрова и жгли уголь и возили на завод Омутнинский. Потом меня отец с матерью пристроили учеником к столяру, где я обучался столярному делу до моей ссылки в Сибирь в 1903 году. Попав в Сибирь, я знал адрес дяди Антона Ивановича, изъявил желание, чтоб мне разрешили поселиться в том краю, где находился дядя, брат моей матери, Антон Иванович Шитов, кузнец. Мне было разрешено, и я с 1904 г. находился в Акмолинской области с. Каярактых /?/ Вознесенской волости. Куда и приехала моя жена с ребенком. Село было большое, богатое, волостного значения.

Когда я обосновался, познакомился со столяром, тоже ссыльным из Гродненской губернии, Саулевичем, который мне оказал большую помощь в знакомстве с людьми и устроиться с работой. Начал столярничать из материалов заказчика, по заказу жителей села. там я познакомился с зав. земской школы, учительницей этой школы, которая мне очень помогла в культурном развитии. При школе была библиотека и по рекомендации этой учительницы я много читал и научился трезвее смотреть на жизнь. Жандарм этой волости, находившийся в этом же селе, вполне был терпим. Придет, бывало, ко мне на квартиру, принесет книжек, чтоб я их переплел. Тем наше знакомство и кончалось!

В 1908 году после окончания моей ссылки я с семьей переехал в г. Кокчетав и устроился на работу в государственный винный склад столяром. В 1910 году я с семьей переехал в г. Петропавловск на Ишиме, где работал агентом в компании Зингер по распространению швейных машин. В 1911 /14?/ я переехал в г. Устькаменогорск, начал работать в книжном киоске по продаже книг от Санкт-Петербургского издательства по договору из расчета десяти процентов от проданной литературы. Книги мне издательство высылало наложенным платежом.

Моя работа длилась с издательством до моей мобилизации в армию и на фронт войны с Германией. Военную подготовку проходил в г. Омске в 28 пехотном полку 52 дивизии. 1915 года с маршевой ротой был направлен на фронт. Маршевая рота в Смоленске была задержана для формирования: я был послан в школу ветеринарных фельдшеров. После окончания школы в 1915 г. был прикомандирован к госпиталю конского запаса Минского военного округа в г. Шклов Витебской губернии, а в 1917 г. был в марте окружным управлением переведен в г. Брянск, на контрольный пункт по контролю проходящих через ст. Брянск скотских эшелонов со скотом для фронта.

Февральская революция меня захватила в Смоленске в окружном управлении комендантом, где пришлось принимать участие в разоружении царской полиции и жандармов. Все солдаты ветеренарного минского округа присоединились к рабочим и первыми избавились от штабных генералов и офицерья, и потом, увязавшись с воинскими частями, расквартированными в Смоленске, вышли на улицы Смоленска и приняли активное участие в освобождении из смоленской тюрьмы политзаключенных.

В течении двух недель администрация управления собиралась со своей растерянностью, солдаты свободно посещали собрания, устраивали митинги. Мы с тов. Мельниковым /писарь вет. управления/ больше всего интересовались, кто будет в правительстве? Пока шла чехарда с отречением: Николай отрекся в пользу Алексия, тот передал Михаилу, Михаил в пользу дяди.

Думцы как Родзянко, Милюков, Керенский договаривались о власти, рабочие готовились к революции... В Смоленске был выжидательный период.

18 апреля я приехал в Брянск. Назначен был контролером проходящих поездов через ст. Брянск ж.д. эшелонов со скотом. По линии интендантства была установка - все фронту. Поездов со скотом шло мало, мое время было свободно. В Брянске было оживление: стояло несколько полков отдыхающих солдат и плюс рабочий центр. Среди солдат началось брожение: лозунг долой войну, мир. К тому времени оборонцы старались солдатам, что война до победного конца.

Эсеры и меньшевики были за войну, а рабочие говорили: нам война не нужна, долой войну! Так шла борьба. К тому времени большевики вели работу, чтоб солдатские в большинстве своем состояли из большевиков.

Вокзал станции Брянска всегда был переполнен солдатами, площадь возле арсенала также шумела солдатскими настроениями.

Начальник гарнизона полковник Шарокин решил избавится от частей отдыхающих, добился отправки на фронт. провожая солдатские части кричал: "Война до победного конца!". В здании вокзала Брянска также митинговали, главным образом, меньшевики и эсеры, старались за войну. Брянские рабочие с большевиками всегда выступали за мир. Тогда большевики решили, крикунам за войну, устроить отпор. В один из вечеров договорились выступить на митинге в здании вокзала. Предложить, кто за войну, добровольную запись на фронт. Когда начался митинг, у всех выходов из вокзала поставили охрану: часовых, чтоб из вокзала никого не выпускать. Когда выступивший за войну начал свое выступление, один из тов. большевиков поднялся на трибуну и предложил провести запись добровольцев на фронт. И вот тут-то крикуны за войну и потеряли авторитет. Когда предложили запись добровольцев, публика ринулась к выходу; и к столу, где приготовили запись добровольцев, никто не подошел и все выступающие за войну скрылись и никто не записался. Тогда-то большевики взяли инициативу, что нам нужен мир, а война нужна только врагам революции.

Вскоре прошли выборы солдатских депутатов в /?/ перешли руководство и контроль над военным командованием. Вести нашу часть перевела в Бежицу Малищевские паравозовагонного завода, где я вступил в партию РСДРП/б/ /большевиков/.

/Следующий абзац зачеркнут/ - В марте и апреле прохождения эшелонов со скотом почти прекратились и я был напрален с гуртом скота на выпас скота в Бежицкий район на арендованные луга. Там я пробыл до конца сезона пастьбы скота на выпасах и мне был дан отпуск к моей семье в Устькаменогорск. После марта 1917 года я состоял членом Совета солдатских депутатов в г. Брянске 2-го отделения.

В Устькаменогоск я прибыл в октябре 1917 г., в конце октября. По пути я остановился в Омске для того, чтобы узнать настроение солдат о войне и политике большевиков, в Омске находилось в воинских частях много из жителей Устькаменогорска. Повидавшись с товарищами, я узнал настроение солдат по поводу политики временного правительства Керенского.

По приезде в Устькаменогорск меня поразило, что в Устькаменогорске никакой организации большевиков нет и все руководство политикой проводится эсерами под руководством пртоиерея Дагаева. Нужно было начинать работу по организации большевицкой партии и вести подготовку к выборам Советов. Эсеровские комитеты, как тогда называли Совет рабочих и солдатских депутатов, который тогда возглавлялся Председателем комитета с.р. Павловым и его секретарем Волковым А.М., жителем Долгой Деревни. В то время была прекращена всякая работа большевистской партии. Нужно было найти товарищей, сочуствующих большевикам. В октябре и в начале ноября я повстречался с тов. Корановым тографом Куратовым, и мы решили собрать собрание всех сочуствующих большевистской патии. С тов. Корановым договорились, чтоб собраться в доме тов, Коранова. Так собрание наше состоялось 14 ноября, на которое пришло двенадцать человек, на этом собрании стояло два вопроса: 1/ огрганизации большевистской партии, 2-й о созыве общего собрания для выбора депутатов в советы. Наше собрание по первому вопросу приняло решение: всех участников собрания считать членами большевистской партии и просить губернский комитет Семипалатинска утвердить наш протокол и выслать нам билеты. Так начала существовать наша партийная организация большевиков. По второму вопросу было постановлено в ближайшее время собрать /провести/ общее собрание граждан города и Долгой деревни.

По договоренности с зав. школой 3 только в марте было назначено общее собрание и не в народном доме, а в школе, т.к. офицеры и богатеи, стоявшие тогда к власти, собрание в народном доме не разрешали проводить. Народу к школе собралось очень много и вместить школа не смогла. Инициаторы собрания решили перейти в нардом. Организаторами собрания были изготовлены плакаты с лозунгами "Вся власть Советам". Все двинулись к нардому. С пением революционных песен. Здесь активное участие принял столяр одиночка Яроцкий, житель Комендантского острова.

Когда вошли в нардом, оказалось так много народа, что зрительный зал не мог вместить всех. Люди заняли прилегающий к зрительному залу буфет и библиотечный зал. Для ведения собрания были избраны: председателем Кротов Я.В., секретарствовал фотограф Куратов. С докладом о текущем моменте выступал Ушанов Яков Васильевич. По окончании доклада было внесено предложение об избрании членов в совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

После записок кандидатур в совдеп было предложено голосовать каждую кандидатуру в отдельности после обсуждения кандидатур. Народ был так настроен против лиц, выступавших против совдепов, что когда офицер Львов стал говорить против советов, его форменнным образом защмкали, а эсеру Ситникову не только не дали говорить, но посадили на место и пригрозили вывести с собрания, и после этого пришлось противникам выбора в совдеп оставить зал. После обсуждения кандидатур и голосования оказались избранными Ушанов Я.В., Кротов Я.В., Куратов, Карианов, Платунов Н.Е., Подонников, Медынин М., Суриков Л., Рябов и др. Избранных в состав совдепа должности были распределены: председатель совдепа Ушанов, секретарем Карманов, казначеем Платунов Н.Е., Суриков зав. хоз., Подонников по производству. Кротов - комиссар отдела призрения, Куратов - редактором газеты. Следующий же день Совдепом были ликвидированы эсеровский совет и комитет, упразднена управа и крестьянские начальники. Совдеп поручил организовать Машукову Красную Гвардию. Трудно было работать - не было ни денег, никакого продовольствия. Нужно было добывать хлеб не только себе, но надо было слать голодающим городам, а хлеб богатеи не хотели давать. Совдеп решил, например, строить через реку Ульбу мост, т.к. Ульба отрезала город от крестьянского населения. Надо было строить детдом для сирот, отцы которых погибли на фронте, оказывать помощь вдовам погибших мужей. В кассе казначейства было пусто. Без Красной Гвардии Совдеп не мог принудить внести богатеями контрибуцию, которой были обложены богатые купцы и т.д. Для того, чтоб строить мост через р. Ульбу надо было лес и другие материалы, но лесоторговцы, как Остроухов и Фадеев, не давали. Нужно было что-то организовать для матерей-вдов. Первым долгом совдеп отдал вдовам буфет в нардоме, лес конфисковали у лесопромышленников. На пстройку детдома Москва, комитет призрения, нам перевел пятнадцать тысяч. Совдеп безотлогательно приступил к заготовке материалов для постройки детдома. Площадь для постройки отвели в кузнечных рядах, близ кирпичного завода, немедля приступили к возведению фундамента и заготовке кирпича, извести и песку.

Местная контрреволюция открыто повела работу против Совдепа. В начале апреля был созван уездный крестьянский съезд, на котором был избран депутат в совдеп Жилинский, зам. председателя Совдепа, в члены совдепа Шульгин, Пашинцев. В состав уездного совдепа вошли: Ушаков предуисполком, секретарь Карманов, зам. председателя Жилинский, он же - зав. административным отделом, Рябов - комиссар продовольствия, Кротов Я.В., комиссар отдела призрения, Куратов - комиссар редакции и издательств, Петров - комиссар финансов, членами совдепа от казахов вошли Башиков - юридический отдел, Тепербяргенев - отдел народного хозяйства.

Когда шел съезд, одному члену совдепа уисполкома сообщили, что нардом во время заседания белогвардейские офицеры решили взорвать, что доставлена взрывчатка проживающему офицеру Засорину и пулемет с винтовками и патронами. Спрятано все это у Засорина купца в сарае под полом и в карнизах.

Немедленно было дано задание Красной гвардии провести обыск в доме Засорина, что подтвердилось: было найдено несколько ящиков динамита, пулемет, винтовки и к ним патроны.

Офицер Засорин был арестован и заключен в тюрьму. Сам же купец Засорин и брат офицера остались на свободе. Прошел небольшой отрезок времени после заседания исполкома, когда остались в зале заседания Ушаков, Кротов, Платонов, Подойников. В зал заседаний вошли офицеры, поручик Юдин и поручи Львов, которые чинно расселись и с надменностью предъявили, чтоб Засорин немедленно был освобожден. Когда Ушанов им ответил, а если он не будет освобожден! Ему Львов ответил: тогда вы отсюда не выйдете! Как только Львов и Юдин вышли, я Подойникову приказал выбраться через окно на двор и сообщить в Красную гвардию о происходящем. Пока Ушанов вел пикировку с Львовым, Ушанов стоял облокотившись околено на стуле, в зал заседаний поднялись Машуков, Подойников Н. и с ними вошел сын купца торгового дома, Семенов Нколай с винтовкой. Оказалось, как только кончилось заседание исполкома, нардом был оцеплен белогвардейцами. Когда Машуков получил сообщение о случившемся, немедля пришли красногвардейцы и сняли белогвардейский караул у нардома. Львов, Юдин и Семенов были отправлены в тюрьму. Это была первая попытка против совдепа, но она не удалась.

Войсковой старшина Виноградский вел усиленную работу среди офицерства, а офицерства в Устькаменогорске было много.

8-го апреля белогвардейцы снова организовали свое выступление против совдепа. С утра белогвардейцами были по городу развешаны объявления о созыве общего собрания на площади против Собора, объявления были без подписей. Мы, конечно, поняли, что белогвардейцы решили нам дать бой. Нами было дано задание, чтоб как члены Совдепа, так и члены партии шли на собрание, а красная гвардия была состредоточена в доме Касаткина напротив собора.

Народу собралось много. Тогда на трибуну поднялся офицер и начал выступать против совдепа, против советских реформ, он требовал, чтоб в состав совдепа вошли их люди деловых кругов. Но офицера с трибуны стащили. Тогда поднялся на трибуну Ушанов и когда он начал говорить, раздался из группы белогвардейцев револьверный выстрел. Стреляли в Ушанова. Тогда по сигналу Машукова Красная нвардия дала залп холостыми патронами. Все участники митинга разбежались. Так белогвардейцам вызвать неудовольствие против Совдепа не удалось. В суматохе в момент переполоха был убит рабочий Риверс. 10 апреля были устроены грандиозные похороны жертвы провокации белогвардейцев. Тысячная толпа с оркестром провожала на кладбище жертву провокации.

О том, как продолжалась работа партии и совдепа написана и издана брошюра Герасимова С.Н. Установление Советской власти в г. Устькаменогорске. Мне остается охарактеризовать восстание политзаключенных в Устькаменогорской крепостной тюрьме. Автор брошюры Герасимов С.Н. изложил события без прикрас, правдиво. Я остановлюсь на организации восстания.

Когда нам уже было невмоготу дольше терпеть издевательства над нами, находящимися в одиночках, и когда к нам в одиночки стали проникать вести, что колчаковская диктатура населению стала невмоготу; и благодаря тому, что начальником тюрьмы был назначен начальник гражданской тюрьмы Власенко, взамен военной, мы стали чаще встречаться с тов. из общих камер, где преимущественно содержались красноармейцы Совдепов, и часто стали разрешать ночевать пекарям в пекарне. Писарям в канцилярии. Вскоре поступил на службу в тюрьму старшим надзирателем бывший фронтовик войны с Германией, Жидких. Себя он выдал членом большевистской партии.

Впоследствии он документально доказал после колчаковщины, что он действительно член партии.

После введения изменился и режим заключенных тюрьмы.

Но мы были уверены в том, что какие бы изменения не происходили, нам из заключения живыми не выйти. Так как власти на нас смотрели как на смертельных врагов. И вот у нас возникло решение: лучше умереть с оружием в руках, чем гибнуть в неволе. В систему были введены ночевки по месту работы некоторых заключенных, например считавшихся надсмотрщиками за мастерскими, пекарней и кухней. Если писарь Кондемярин, Волынец даже иногда оставлял мастера столярной мастерской тюрьмы. Мы начали прорабатывать план вооруженного востания.В канцелярии тюрьмы находился запас винтовок - двадцать пять штук и к ним патроны, в караул приходила охрана, солдаты местной команды, состоящей из граждан города и Долгой деревни. /Заулыбинская слобода/ в количестве 150 человек. Многие нам, заключенным, сочуствовали. Нас пять человек - Осин, Кудинов, Беспалов и писарь канцелярии /точно не помню фамилию/ вроде Волынец, решили вести подготовку, изучая обстановку.

Вскоре представился случай.

Пом. начальника тюрьмы Власенки Мануренин /?/ откармливал свиней при тюрьме. Этот зам. Матронин был полноправным хозяином тюрьмы, так как Власенко был и начальником городской тюрьмы, и вот в ночь на ... июня 1919 г. Матронин организовал убой свиней. Для этого были оставлены без замков повара, пекаря, писарь и столяра. И Матрон находился тоже во дворе тюрьмы, т.к. свиньи находились и откармливались на тюремном дворе и в эту ночь дежурил старший надзиратель тюрьмы Жидких. Организаторы восстания обо всем этом были осведомлены.

Было решено, в 12 часов ночи будут.... /тетрадь оставлена недописанной/.

------------------------------------------------------------

1967 ГОД.

Моя жизнь началась в трудных и сложных условиях! Меня женили в 17 лет, на девушке богатой семьи. Мои отцы были безграмотны, отец углевоз, мать рожала детей и только у моих отцов было четырнадцать рождено детей! Мы росли четверо, трое нас сыновей и сестра Александра, самая меньшая из нас. Наш отец Василий Данилович, как и все люди тех времен, пил и грубиянил. Наша мама Устиния Ивановна была из зажиточной семьи, росла она среди хорошей семьи. Я помню дедушку и бабушку маминых отцов, кроме мамы у них было два сына и трое дочерей. Старший сын Антон Иванович и второй Михаил Ив. Дочерей звали старшую - Катей, мама вторая Устинья и младшую звали Анюта. Всез я знал и у всех бывал в гостях много раз! Я был любимцем. Антона Ивановича, не знаю за что, сослали в Сибирь на поселение, в Акмолинскую область. Впоследствии и я попал туда же. Антон Иванович был кузнец и в Сибири он был кузнецом. Михаил Иванович умер молодым.

Мои отцы происходили также от порядочных людей. Мой дедушка, Даниил Михайлович, был избираем общественным доверенным лицом области, как вахтер, то есть хранитель общественного хлеба, хотя и был неграмотен. Даниил Михайлович умер, я был еще очень мал и только помню, что он был болен. Старенький и плел лапти не сидя, а стоя на ногах, у него болела спина. Он умер, мне наверно было года три-четыре, я даже не помню как его хоронили.

Бабушка Ирина Савельевна долго жила и много рассказывала нам о своей жизни.

У моего отца Василия Даниловича было две сестры, Зина и Анюта. Мы из всегда называли так. Мой отец Василий Данилович был единственным сыном. Как тогда полагалось, все были безграмотны. После смерти деда Даниила Михайловича осталось в наследство отцу много пчелиных ульев, как называли, колод, долбленки из круглова толстова леса. Мой отец Василий Данилович не интересовался дедушкиным хозяйством. Я только помню, все улья свезли домой и поставили во дворе, и несколько лет выламывали пчелиные соты и перетапливали на воск, и сдавали в церковь на свечки. Бабушка только качала головой и нередко бежали слезы из глаз. Сестры моего отца повыходили замуж. Тетя Зина вышла в поч. Тараканы, муж ея был кузнец. Демид Кириллович был грамотный. Он мне являлся крестным, их починок от нашего был в двух км. на речке Раменке. Демид Кириллович был большим умельцем, знал не только кузнечное дело, но и столярил. Кузня его стояла около почтового тракта. Меня он очень любил, как и тетя Зина. Благо было очень близко до них, я к ним бегал очень часто. У Демида Кирилловича было две дочери - Анна и Ориша. Это были настоящие наши друзья, как мы с мамой, так и их семьи часто бывали друг у дружки.

Мой отец Василий Данилович любил выпивать и буянить. Маме часто от отца попадало. Поплачет было мама, поговорит отцу когда он трезв. Я уже помню, бывало, Устя прости, а как выпьет, или у соседа или при получке, все снова повторяется. Глядя на отца, бабушка, бывало, качая головой, скажет: "Вася, Вася, в кого ты уродился?" Когда отец был трезв, был трудолюбив и смирен.

Так шла наша жизнь. Отец с моим братом Павлом работали на заготоке дров для выжега угля на заводе Омутнинский, тем содержали семью. Мой брат Павел Васильевич был старше меня на шесть. С Павлом мы очень дружили. Я с отцом и братом стал ходить в лес /курень/ где жгли уголь, наверное лет с семи или восьми. Когда уходили в лес /тайгу/, то каждый себе должен нести продукты, а хотьба по тайге была нелегка, куда ни поворотись, везде бурелом, валежник. Устану было, не могу нести свою ношу, возьмет мою ношу Паша, так звали моего брата, и идем за отцом. Отец нас не ласкал! В 1893 году брата Павла женили, а меня по совету моего крестного, Демида Кирилловича устроили в школу, учиться. В те времена начали строить школы церковно-приходские, где обучали молитвам, заповедям и чтению церковных книг.

Нас в тот год пошло в школу семь мальчиков, девочек тогда не учили, не полагалось по правилам и понятиям того времени.

Зиму мы кое-как проходили, а на вторую зиму нас в школе осталось только двое, я и Андрей Николаевич, оба Кротовы. Наши семьи с тов. очень дружили! Хотя работали на разных заводах - мой отец работал на заводе Омутнинском, а отец моего товарища Андрея Николаевича на заводе Залазнинском, обе семьи работали на выжигании угля.

В 1896 мы с товарищем А.Н. окончили школу и вплотную взялись помогать семьям. Я по окончании школы пристрастился к чтению книг. Наша учительница Мария Васильевна из мещан г. Глазова, привила мне любовь к книге, наградила премией, книгами Ушинскаго, Водовозова. Работая на заводу в курене, я было сплету лапти, продам на базаре за пять коп. и куплю себе книжку. Познакомился с одним продавцом книг, старичком, фамилья его Кинчин Григорий. Все, что мне рекомендовал дед Гриша, так его назвали, я прочел. Бову Королевич, Еруслана Лазаревича, Илью Муромца, Епанчу Татарского /наддники?/. Все что можно было тогда достать я приобретал и читал. Меня охотно слушали: в особенности мать и мои бабушки. Сядут, бывало, около светца, что лучину закрепили, чтоб она горела, соберуться бывало сестренки, дочери моих теток. Как Михаила Савельевича, Аграфена, моего крестного дочери Анна и Ориша и дочери моего деда Киприяна Михайловича, брат моего дедушки Даниила Михайловича. Сядут было вокруг светильни /каганца/ и слушают, затаив дыхание, только слышно жужжание веретена да хруст кудели. Тогда каждая семья одевалась самотканными холстами. Сеют лен, перерабатывают его, ткут холсты и шьют из холстов всю одежду. В будни вечера я читал книги о героях, а в воскресенье мы шли в церковь, каковая от нашей деревни Реневской, отстояла в трех верстах по тракту г. Глазов - завод Залазинский.

В церкви я читал часы - каноны и т.д. и мои слушатели все были теже, что и слушали героев, только более крупного состава!

В 1901 году меня женили, в жены мне взяли по совету моего крестного, Демида Кирилловича и тети Зины, их родственницу зажиточной семьи, дочь Михаила Терентьевича, Клавдию Михайловну. Девушка была грамотная, хорошей семьи, с ея семьей я дружил. Отец Клавдии Михайловны был книголюб, мастер по постройке мельниц, с ним мы были очень близки по церковным службам, он также как и я любил пение, пели на клиросе, часто шли из церкви вместе, он был старичок седой, я же, мальчуган, пользовался его дружбой, брал у них читать книги. У Михаила Терентьевича было четыре сына, все были грамотные, хороше развиты. Старший Иван был кузнец, второй Иннокентий лесничий барских лесов и Саватий, работал по дому.

Вся семья Михаила Терентьевича жила дружно, разделение на три двора. С Михаилом Терентьевичем жили младшие два брата, Михаил и Саватий. Кроме сыновей, у М.Т. были тридочери, Катерина, Анна и Клавдия. Из дочерей была грамотной одна Клавдия. Вся семья была религиозной до фанатизма. Мои же отцы в бога верили по обрядности. Я очень мало своих отцов видел в церкви или молящимися.

Бабушка Орина часто молилась со слезами. Нас молиться бога тоже не старались. Отец с мамой в церкви бывали только когда ехали или шли в гости, по большим праздникам. Нас не очень приучали к молению, больше учили работать.

Как я запомнил: мои отцы жили очень бедно! Из хозяйства имели только кур. Когда мы с братом Павлом подросли, нашим отцам помогли родственники, со стороны мамы. Сестра мамы, Катерина Иоанновна с мужем Михаилом Савельевичем, подарили отцу лошадь /кобылицу старенькую/. От этой матки мы получили двух жеребят и вырастили! Через четыре года мы имели трех коней. Да еще нам муж сестры моей мамы, моей крестной, подарили телка, которого вырастили до коровы.

Отец и мама были очень трудолюбивы! К моменту женитьбы моего брата Павла у нас было хозяйство: две лошади и корова, даже были овцы! Мы работали, не жалея сил, старались раскорчевать землю и стали сеять больше хлеба. Как я запомнил, у нас была изба, одна дымная, без трубы. Когда топили печь нас мама всегда снимала с полатей и одевала потеплей, т.к. мы на палатях не могли сидеть, было дымно. Стены и потолок нашей хаты были черные от дыма, и так было не только у нас, а вообще у бедняков избыбыли курные, без труб. Когда мы с братом подросли, с нами росли и лошадки с коровой, подаренные нашим отцам дядей Мишей и дядей Ефимом, и мы полюбили труд, возненавидев бедность! Помогали отцам. В будние дни работали в курене, а воскресные дни зимой заготавливали дрова и что надо для хозяйства, а летом мы с братом шли то на рыбалку с удочкой или с неводком, когда поспеют, созреют ягоды, как-то земляника, смородина, костеника, малина, мы всегда шли на сбор урожая, мы настоль полюбили эти сборы ягод, грибов, что никогда не сидели дома. Ни дожди, ничто нам не мешало, мама наша с бабушкой только радовались, что их дети помогают. Как нам всем было тяжело, когда мой брат Павел заболел и слег в постель. А я оказался совсем одинок. После продолжительной болезни Павел умер, его жена от нас ушла к своему отцу. Она была из далекого села от нас, более двадцати верст. Я больше всех чувствовал потерю брата Павла. Мы с ним были неразлучны, да и невестка ко мне относилась с любовью сестры, даже лучше, чем сестра. Когда я учился в школе, Павел в субботу всегда за мной приезжал в школу, чтоб в воскресения я был среди семьи. Вместе с нами рос и наш отец. Он к радости мамы и бабушки не стал буянить, меньше стал пить, больше находился при семье и еще больше стал трудиться. Наша жизнь стала светлей и красивей. В доме стало больше уюта и порядка, да и слез мы маминых не видели. Нас радовало, когда вместо грубой ругани мы слышали: отец было зовет: "Устя, Устя!", а мама тем более отзывалась с лаской. Долго мы, вся семья, не забывали утрату Павла и Ориши. Когда я уже стал взрослым, мы с отцом работали на заводе, подмастерием столяра, отец возил уголь на завод из куреня, было две лошади, корова и свиней, водили овец, т.е. выращивали. Жили мы тогда в достатке: В 1903 г. группа Омутнинских заводов прекратила работу, т.к. получилось перепроизводство. Фабрикант Пастухов не смог сбывать продукцию, из-за того, что бельгийские капиталисты взяли подряд на постройку железной сибирской дороги и российские промышленники оказались разоренными.

Склады Омутнинских заводов были загружены рельсами, а продавать стало некому. Завод работу прекратил, а рабочих уволили, рабочие стали требовать работы, и власти повели борьбу с нарушителями порядков. В те времена у нас на заводах не было профсоюзов и вообще никакой организованности. Когда рабочие стали предъявлять требования, хлеба и работы, власти усмотрели в этом крамолу и начали вылавливать людей, кто вел работу по распространению листовок.

Так я попал в сибирь вместе с другими, нас отправили с заводов Омутнинск, Белая Холкница и т.д. Поездом нас довезли до Тавды и разослали по строящейся линии ж. дороги Тавда-Верхотур. Когда нас доставили на линюю дороги, нам предоставили только сдельную работу, ни жилья, ни продуктов. Все должен был нам доставлять подрядчик участка стройки. На участке кроме мошки, гнуса мы ничего не имели. Правда, подрядчик нам дал топоры, пилы и кряжи для выработки шпал.

Пробыли мы на этом участке с неделю, пока у нас были свои продукты. Когда кончились продукты, мы от работы отказались, стали требовать, чтобы нас перевели в обжитые села. Нам жандарм заявил, что он запросит кого следует, чтоб мы только назвали местность, куда нас перевести. В Акмолинской области жил мой дядя, брат моей матери, туда мы изъявили желание нашего переселения. Это было в 1904 г.

Так мы прекратили работу, в скором времени нас направили по маршруту Челябинск - Петропавлоск - Кокчетав. Пробирались мы за свой счет до места нашего назначения - села Коеракты. Мы в Коеракты прибыли в конце/?/

Мой дядя Антон Иванович принял нас с товарищем и помог нам устроиться на работу. Село было новое, переселенцы в степи Акмолинской области вели застройки.

Мы с помощью Антона Ивановича приучились распиливать лес долевой пилой на доски и тес.

Антон Иванович жил там вместе со своей семьей, жил хорошо, у него было трое сынов и три дочери. Сам он был еще здоров, как специалист кузнец, плотник, мастер по постройке мельниц ветряков. Акмолинск эт оголая степь, ранее служила выпасом скота киргизских баев скотоводов.

Все лето мы с товарищем проработали на распиловке леса, вполне себя обеспечивали. Так как село было новое, квартир не было, я договорился с начальством волости и переселился в большое село Вознесенское, где также нуждались в мастерах. В селе Коерактинском с помощью одного столяра, тоже ссыльного, Саулевича, я пристрастился также столярничать и выполнять плотничные работы. Мне платили в день по одному рублю, а пуд пшеницы стоил двадцать копеек. В томже году я добился переселения своей семьи, жены и дочурки.

Так я проработал до 1908 года. В селах тогда ссыльных не прописывали.

После окончания моей ссылки я в 1908 году со своей семьей переехал в Кокчетав работать столяром на половинный оклад. А через два года я стал в Кокчетаве работать столяром у себя на квартире.

Познакомился с одним дьяконом, он заведывал офицерской библиотекой. Дьякон Седов был вдовец, и по законам церкви он жениться больше не мог, т.е. не разрешалось. Этот дьякон был атеист, верой его были деньги, мне как любителю книг он очень помог в развитиии и знании книг и авторов. Я стал переплетчиком книг и таким образом имел полный доступ к книжному фонду, а библиотека была очень солидная.

В 1911 году я перебрался в Петропавловск на Ишыме, но там не задержался. Проработав лето стекольщиком в банке, где упраляющим был баптист Мазаев. Весной я по совету земляка одного строительного подрядчика переехал в г. Устькаменогорск. Усть-Каменогорск мне и моей семье понравился. Вскоре я по договоренности с Санкт-Петербургским книжным издательством принял книжный киоск, по случаю отъезда продавца издательства Панченко. И так стал продавцом книг и школьных принадлежностей. До жня моей мобилизации в армию по случаю войны с Германией.

После моего отъезда в армию, моя жена оставалась работать в книжном киоске.

В 1915 году после военной подготовки в Омске в 28 полку 52 пехотной дивизии я с маршевой ротой был отправлен на фронт. В Смоленске приформировании частей я был послан на курсы ветеренарных фельдшеров.

После окончания курсов я был прикомандирован Минским военным округом к военному госпиталю первого отделения. В 1916 г. я был направлен в гурт рогатого скота в имение Забродил /?/ Витебского отделения, в конце 1916 г. был отозван окружным управлением в Смоленск. В Смоленске меня захватила февральская революция. Весь штаб ветеринарных управлений в первый же день включился в работу по ликвидации царских порядков. Под командованием полковника Шарскова нас вооружили и мы принимали участие в освобождении политзаключенных из пересыльной тюрьмы. Так же нам пришлось вместе со студентами и молодежию учебных заведений вылавливать жандармов из полицейского состава. Все это направлялось в здание ратуши под стражу, куда были помещены генерал начальник гарнизона со своим адьютантом и комендант города.

Когда освободили из тюрьмы политзаключенных, люди на руках несли освобожденных, снимали свои пальто и одевали освобожденных. В марте меня управление округа направило в город Брянск для санитарного контроля проходящих эшелонов со скотом через станцию Брянск.

------------------------------------------------------------

Возвращение с фронта.

Мои воспоминания с 1917 г.

Когда я вернулся из армии в Устькаменогорск в 1917 году это было.

По дороге я остановился в Омске, чтоб повидаться с товарищами, сослуживцами по полку, в котором я проходил подготовку после мобилизации, в 14-15 гг., до моей отпраки с маршевой ротой. В Омске я побывал в казармах, где служили товарищи из Устькаменогорска. В дни моих посещений Омских товарищей много пришлось говорить о фронтовой жизни, и о жизни людей прифронтовой полосы. Меня интересовало настроение солдат гарнизона, т.к. в дни февральской революции шло брожение среди солдат, как фронта, так и маршевых рот, направляющихся на фронт. Я хорошо был ознакомлен с настроением солдат, расквартированных в Смоленске, Брянске, так как я находился в качестве фельдшера-конторолера проходящих чрез Брянск поездов со скотом. Когда я побеседовал с тов. из Устькаменогорска, кадровиками полков 52 пехотной дивизии, с тов. Семеновым В., и Осмининым и другими, тогда я понял, что тыловые части тоже настроены против войны до победного конца. В Омске тогда руководили меньшевики и социал-революционеры, но солдаты сочуствовали большевикам. По приезде в Устькаменогорск я также встретил засилие социал-революционеров и кадетов. Работы большевиков не чувствовалось. Солдат-фронтовиков очень много возвращалось! Кадеты, соц. революционеры, население обрабатывали в духе "война до победного конца"! Политическая атмосфера была насыщена духом кадетским и социал-революционным. Комитет солдатских и рабочих депутатов был целиком под руководством социал-революционеров! Под председательством Павлова. Руководил политикой протоиерей Дагаев, а врачи Кисеевы тоже социал-революционеры. Гарнизон местной команды, казаки, были настроены против большевиков. В то время стали возвращаться из войск молодые офицеры, бывшие ученики реального училища, сынки чиновников и купчиков. К сентябрю в Устькаменогорске уже были дома молодые офицерчики Юдин, Скосырский, Львов, Окуньков и многие другие, бежавшие из воинских частей. Сочуствующих большевикам. Стали прибывать солдаты с фронта. В октябре 1917 г. появились солдаты: Коранов, Ушанов, Пронькин, Чуднивец Филипп и другие. Мне часто приходилось беседовать с жителями Устькаменогорска, в особенности кустарями кузнечного ряда и населением Долгой деревни, каковую населяли земледельцы, арендовавшие земли у казачего сословия.

При беседах выявлялось два течения - социалистов и меньшевиков, и мелкого зажиточного сословия, примыкавшего к партии народной свободы /как тогда именовались кадеты/.

Когда повозвращались солдаты из армии, мы начали вести разъяснительную работу, что такое большевики и революционеры и народная свобода. Мне первый раз пришлось столкнуться с Дагаевым в школе на родительском собрании, где Дагаев как законоучитель хвалил партию народной свободы. На заданный мною вопрос Дагаеву: "Какая разница между партиями кадетов и народной свободы?" Дагаев стушевался, бросив ругать шпионов большевиков и руководителя большевиков Ленина как немецкого шпиона. Когда я начал родителям разъяснять, что такое кадеты и народная свобода, Дагаев сей же момент объявил об открытии родительского собрания. Так началась наша борьба с кликой кадетской эсеровской группировкой. Впоследствии после ликвидации правительства Керенского и когда уже была провозглашена Советская власть, и меньшевики и социал-революционеры почуствовали свою слабость и открытую вражду к ним со стороны трудового народа, мы созвали первое собрание у дома Коранова, большевиков, на котором был организован комитет фракции большевиков, на нашем первом собрании присутствоало двенадцать человек, на котором было объявлено, что все присутствующие товарищи считают себя членами большевистской партии и Семипалатинский комитет утвердил наше решение и выслал тов. членские билеты. Наше первое собрание было 14 ноября 1917 г. На этом собрании были избраны председателем Кротов Я.В. как член партии большевиков, прибывший из Брянска, секретарем Куратов В.А.

Партийная организация большевиков начала быстро расти, така как солдаты, прибывающие с фронта, были на стороне большевиков, ко второй половине ноября 17 г. уже партия насчитывала около двадцати человек.

Большевики Устькаменогорска с провозглашением Советской власти в России начали усиленно вести работу по организации Совдепов. 14-го марта 1918 г. было большевиками собрано общее собрание в школе N3, но так как народу собралось очень много, было решено перейти в учительский зал народного дома. С лозунгами Вся власть Советам и с плакатами, собравшаяся публика, с пением революционных песен двинулась к нардому. Так собралось много народа, что и публика стояла на ногах, и были заняты прилегающие к учительному залу библиотека и буфет. На этом же собрании были избраны члены Совдепа. С большими трудностями и в борьбе с буржуазией, при нехватке питания для населения, т.к. богатые хозяйства хлеб Совдепу не продавали, а прятали, устраивали провокации против Совдепов. На все это тратилось много сил и умения, чтоб парировать все попытки буржуа и врагов совдепов, как богатого казаческого населения. Совдеп Устькаменогорского уезда вел борьбу с врагами революции, укреплял армию и вел строительство. Строилась больница, мост через бурную реку Ульбу, соединяя город с Долгой деревней и селами, окружающими город. Строили паром через реку Иртыш. Богатеи хлеб прятали, но недавали Совдепам. Москва, Ленинград голодали, ждали от Сибири хлеба, т.к. Украинская рада отрезала богатые хлебные районы от Москвы и Ленинграда. Отражая озверелое белоказачество и офицерство, надо было помогать семьям погибших на войне и давать работу людям. А в дополнение, пленные чехи требовали отпраки на родину. Обнаглевшая белогвардейщина старалась во всяком деле вредить! И в начале июня организованное офицерство под руководством казачьего полковника Виноградского совершили переворот в Семипалатинске и Устькаменогорске. Всех членов Совдепа арестовали и поместили в особую военную тюрьму, находящуюся в крепости г. Устькаменогорска. Впоследствии эта тюрьма стала местом заключения большевиков всех городов Алтая. Я скрывался до 19 июня 1918 г. в селах Шамонаихе, Золотухе и на заимках. Был арестован 19 июня с помощью предателя, одного из моряков Чуднивцева Филиппа, проживавшего в то время на Комендантском острове в районе Устькаменогорска. Я был арестован 19 июня и также заключен в тюрьму. Где находился до дня восстания политзаключенных в особой Устькаменогорской тюрьме 30 июня 1919 года. Когда меня комитет восставших заключенных направил для связи и помощи восставших в рабочие районы и Долгую деревню, к рассвету дня я был уже в Долгой деревне, а крепость и тюрьма были уже окружены войсками. Восстание было к вечеру подавлено. Из заключенных было в тот день убито сто шестьдесят человек. Нам с товарищем красногвардейцем Суриковым, тоже заключенным, пришлось ждать ночи и с помощью Брежнева и Титова - жителей Долгой деревни - удалось добраться до гор и лесов Алтая. Крутая речка Дьяконка, приток Иртыша, где я скрывался на заимках пчеловодов до 1919 года декабря 5-го. имея связь с партийными товарищами. Пятого декабря за мной приехали моя жена с членом партии Чуднивцем Ф. Сообщили, что меня ждут, чтоб начать разоружение гарнизона, главного руководства военных частей. В город мы приехали с пятого на шестое декабря в 1919 году. Когда нас остановил патруль рабочего отряда и на вопрос "Кто едет", и когда мой извозчик сообщил, что возвращается Кротов, нас направили по адресу в штаб, где меня ждут. По приезде в штаб на большой улице, дом Демина, меня встретили тов. Демин, Максимов, Егоров и Платонов. Не выходя из помещения мы разобрали план осуществления ареста руководства гарнизона колчаковщины. Каждому поручили работу. В ночь на 6-е декабря были арестованы начальник Устькаменогорского гарнизона генерал Веденин, атаман отдела казачьих войск генерал Иванов, начальник тюрьмы Матренин. Председатель партии кадетов Кожевников, протоиерей собора Дагаев и многие другие руководители Колчаковской власти, и заключены под арест. Утром 6-го декабря сделали сбор казаков гарнизона и объявили, чтоб казаки сдали огнестрельное оружие здесь же на площади и сами разъезжались по домам на лошадях с седлами и шашками, как их личное имущество!

.../?/ А потом по прямому проводу запросили Семипалатинск, помощи руководства в Совдепе, так как после восстания нас осталось членов Совдепа трое. 8-го декабря к нам прибыли с назначением из Семипалатинска Ляпин, председатель уревкома, Малашкин, его заместитель, зав. административным отделом, Александров, член уревкома. 9-го декабря власть городской управы перешла к Совдепу. Числа 15-го декабря в Устькаменогорск пришел корпус под командованием поручика Козыря, корпус состоял из крестьян сел Шамонаихи, Золотухи, Шульбинка, организовавшийся из партизан по борьбе с колчаковскими карателями. Лозунгом этих войск был "Да здравствуют Советы без коммунистов!" Командир корпуса Козырь - меньшевик. После с Козырем нам пришлось немало повозиться, пока рассредоточили корпус по частям Красной Армии, а сам Козырь был от армии отстранен. Впоследствии части крестьянского корпуса хорошо дрались с белогвардейской армией на фронтах. Я же до 30 декабря оставался у руководства партийнаго в г. Кстькаменогорске! До 31 декабря 1919 года. 31 декабря мне пришлось передать работу партгоркома тов. Егорову Михаилу, рабочему Ленинграда. 1 го января я получил командировку в Омск за литературой и типографскими материалами, шрифтом для типографии. Дорогой я заболел тифом и в Омске был помещен в военный госпиталь. В Устькаменогорск я из Омска возвратился в апреле и после месячного отпуска по болезни был приказов Уревкома назначен инструктором Укома и Уревкома и вел работу по организации ячеек партии большевиков и комсомола, проводил в районах конференции и вел работу по разверстке, по борьбе с кулачеством, организовывал комбеды и т.д. С 1922 года меня прикомандировали к ГПУ. Работал резидентом. 1924 г. 20 октября меня ранили через окно в моей квартире сыном полковника колчаковской карательной экспедиции Дикова, он же Пшебышевский. Диков это псевдоним театра. Диков до войны был артист Устькаменогорского театра при нардоме.

Сын Дикова-Пшебышевского был студент Ленинградского университета пятого курса.

Отец Пшебышевского был колчаковский следователь, вел следствия по делам большевиков в Кстькаменогорске. Диков был мной задержан, как скрывшийся от наказания, и по документам уполномоченного по заготовке фуража для Красной Армии мной был опознан в селе Прапорщиково от Устькаменогорска 18 км., был отпрален в Устькаменоггорский трибунал. Впоследствии он был расстрелян по приговору трибунала.

Сын его - Дикова - Пшебыславский в 1920 г. приехал с матерью в Устькаменогорск, как безграмотный поступил на кожзавод богача Уфимцева, сын Уфимцева был адьютант карателя Анненко при Колчаке. Уфимцев же и меня арестовал в 1918 г. как комиссара совдепа. И вот Пшебыславский, сын Дикого, вступил в комсомол и устроился на квартире притив моей квартиры,. Улучив время, ранил меня через окно в правое плечо через грудь навылет и скрылся. Когда кварталы, прилегающие к моей квартире были оцеплены, его искали ОГПУ. Под командованием нач. оперативной части, тов. Правлина. Пшебыславского дома не оказалось, а револьвер был возвращен хозяину, Чуднивцеву Григорию, который был улучен в помощи Пшебыславскому. Чуднивцев был задержан и находился в заключении, впоследствии Чуднивцев из заключения бежал. Пшебыславский со мной более не встречался.

Когда мне нач. ОГПУ Помялов сообщил результаты дознания по моему делу, мне порекомендовали, чтоб я из Устькаменогорска уехал и затерялся в большом городе на рядовой работе, предупредив меня, что моей жизни угрожает опасность. Я вмае 1925 году переехал в Оренбург. Сначала работал столяром в госсельскладе, а потом с 1926 года стал работать столяром в стройтресте Оренбурга, а потом стал работать и учиться на вечерних технических курсах. По окончании курсов стал работать старшим десятником в томже стройтресте.

В 1929 году был командирован стройтрестом в СольИлецк на самостоятельную работу по постройке больницы на сто пятьдесят коек, и десяти двухэтажных домов каменных, со всеми удобствами.

В 1931 году меня перевели в Кызыл-Орду /т.к. Кызыл-Орда город строился на песках голодной степи./ Меня перевели в г. Самарканд на сооружения оросительной системы. Самарканд-Упрогол меня направили в голодную степь, в Пахта Арал на ремонт оросительной системы, где я пробыл два месяца, не имея ни ночлега, ни уюта, вынужден был вернуться в Самарканд. В Самарканде мне заявили, что мы квартирой обеспечить не можем. В то время моя семья находилась в Кызыл-Орде. Тогда я самостоятельно устроился на работу в медтехникум Самарканда столяром с окладом 372 р. Тогда как я получал в Оренбурге 115 рублей, а в голодной степи 150 рублей. В медтехникуме я был беспечен питанием и квартирой. В 1933 году я после лечения в республиканской больнице был переведен в инвалиды на более легкие работы. По рекомендации тов. Кондрашева нач. ОГПУ я был устроен кассиром в УЗГИД, и как пенсионер получал пенсию. В 1936 году я был вынужден по состоянию здоровья переехать в более умеренный климат, в г. Чимкент, Южный Казахстан, в обл. потребсоюзе на базе ОПС работал зав. книжным складом до мая 1937 г. Был направлен на лечение в Одессу, когда у меня парализовало правую сторону /руку/.

Когда я вернулся в Чимкент, с моими детьми, сыном Ганей и дочерью Нюрой произошло несчастье.

Ганя был лишен звания учителя и снят с работы /в то время Ганя был завучем 10-летки в Пахта Арале и преподавал русский язык и литературу/, дочь Анастасия работала в Чимкенте в обкоме ВЦСПС зав орг. отделом. Их признали, что они враги народа. Секретарем обкома был Досов. В Оренбурге Досов был осужден и исключен из партии, это было в 25-26 гг. По приезде в Чимкент, мне рассказали дети о своем положении, я был вынужден заняться делом сына Гавриила, т.к. у него все документы ГПУ отобрали, но не арестовали и его жена, тоже учительница, уехала к ея отцу на Украину с сыном. Гавриил же лишен был работы и документов. Жил со своей сестрой и матерью, голодал. Первым долгом я пошел на следующий день в обл.оно. Где по документам комиссии по проверке учителей, их благонодежности, Гавриил оказался троцкистом. Хорошо, что в то время в облоно находился ревизор, инспектор по проверке работы облоно, рассмотрел при мне же дело комиссии, нашел нарушения комиссии, неправильное обвинение. В тот же день выдали Гане документ как учителю, работавшему в такой-то школе тем-то, и с таково по такое время, и ГПУ вернуло документы Гане и Ганя уехал к семье на Украину.

Мне ж пришлось заняться делом дочери Анастасии, т.к. она еще находилась в худшем положении, мужа осудили на 10 лет, ее сняли с работы как жену врага народа, исключили из партии, что она не отреклась от своео мужа, зная что он враг народа! Пошел я на большую стройку предлагать свои услуги как столяр стекольщик /моя рука уже немного поднималась, я стал приручать к работе левую руку/. Пророб строительства охотно...

/Продолжения рукописи нет./

------------------------------------------------------------

XXX

/.../ три я приеду и привезу вам, что надо, и как дальше быть, если меня, конечно, не арестуют. Фамилия товарища Золотухин. Снабдив меня ножем, съездил, купил мне буханку хлеба на хуторе, оставил котелок, спички и уехал, на плоту с лошадьми. При этом наказал, чтоб я в шалаше не оставался. По речке ездят люди, и бывают лесорубы и также сборщики ягод. Так я пробыл трое суток. Вырыл себе пещеру в горе, хорошо накрыл. После трехдневного ожидания у меня кончились продукты и на четвертые и пятые сутки мой товарищ не приехал. Нужно было найти выход ис положения, и к вечеру пятого дня я решил пойти на заимку Мошенкина - Володя, как мне рассказал тов. Золотухин. Набрав корзинку черной смородины, которую я сделал из прутьев лозы. Когда я пришел к Мошенкину Володе, он, конечно, тоже меня опознал, так как в доме его дяди находился наш комитет большевиков. Когда я обратился к нему относительно помощи, он мне заявил, что он не может мне помочь ничем, и что он в дальнейшем ни в чем не поможет, но все-таки с килограмм дал мне хлеба и порекомендовал обратиться к Петрову Кондратию, заимка которого стоит встороне и он довольно человеколюбив. Прожив еще несколько дней, я отправился к Петрову Кондратию. Когда я пришел к Петрову, меня хозяйка дома накормила и уложила спать в коридоре, предупредив, если кто-либо приедет, то чтоб я немедля поднялся по лестнице на чердак. Я хорошо покушал и отдохнул и дождался хозяина заимки. Петров пригласил меня в дом и здесь он мне изложил свой план по отношению моей жизни. Во-первых он сказал, что он поедет в город, повидает мою семью, и повидает товарищей, с которыми переговорит, как быть дальше! Снабдили они меня продуктами и дали котелок солдатский и спичек, чтоб я мог вскипятить чаю. Что касается наших свиданий, они меня будут наведывать в месте моего расположения, будут приезжать верхом на лошадях, дабы я мог их увидеть с противоположной горы, где находилась моя землянка, вырытая вчера в кустах шиповника и можжевельника. На третий день ко мне, как было обусловлено, они приехали и сообщили, что через два дня приедет член партии Чуднивец, который и повидается со мной, и привезет одежду. В воскресенье во второй половине дня, действительно Чуднивец приехал. Он мне рассказал, что большевики, участвовавшие в востании, все перебиты, и сброшены в окопную яму /то есть при бойне находилась яма, в которую сбрасывали отходы с бойни/. Дальше Чуднивец рассказал, что списки членов партии большевиков в руки белых не попали и никто не знает, где списки. Что члены партии кроме совдеповцев на свободе! Тов; Золотухин не арестован, но почему он не выполнил свое обещание ему непонятно. Что колчаковские власти в лице ген. Веденина и генерала казачьих войск Иванова объявили за сообщение о моем местонахождении обещают большую сумму, и что мою семью нередко проверяют обысками квартиры. Кондратий Петров с моей семьей не мог повидаться, т.к. Боярский как офицер следит за твоей квартирой. А связь с городом буду вести я, снабжение продуктами тоже будешь получать через меня, то есть Петрова. Так шло до 20 июля. 20 июля ко мне к землянке прибежала жена Петрова с продуктами и категорически заявила, чтоб я уходил немедленно, т.к. к ним приехал брат жены, Петров, который сообщил, что в Ильин день 20 августа назначена облава на речке Крутой, большим отрядом казаков и полиции. Мне же Евдокия Ивановна сказала, что Кондратий Егорович передал, чтоб я перешел в более глухое место, Глухой Лог, куда никто не бывает, через три дня чтоб я вечером пришел на заимку Мошенкина, где и получу дальнейшие указания о моем пребывании.

Так я прожил в Глухом Логу трое суток, укрываясь в лесу без огня.

После условленного моего пребывания в Глухом Логу, я подошел к заимке Мошенкина, Устькаменогорского богача, который имел заимку на берегу Иртыша, на устье реки Дьяконки, при впадении в Иртыш. На заимке Мошенкина Дмитрия Семеновича работником по охране хозяйства служил тоже Мошенкин, Владимир Дмитриевич.

Когда я подошел к заимке, увидел, в доме горит свет и во дворе стоит оседланная лошадь. Зная , что у Володи никого не бывает, я зашел в баню, находящуюся на другом берегу речки Дьяконки, в метрах 150 от дома.

Баня оказалась топленой, где я расположился ночевать, а утром узнать, как быть дальше.

Когда я утром проснулся, то слышу: кто-то ходит, поколачивая изгороди. Приоткрыв дверь увидел, что по пасеке ходил Мошенкин Дмитрий Семенович, владелец пасеки.

Приоткрыв дверь, решил переждать, чтобы Мошенкин ушел, и тогда я незаметно смогу уйти из бани. Через небольшой отрезок времени я услышал, как кто-то подходит к бане! Я приоткрыл дверь и увидел подходящую жену Мошенкина Володи. Я тогда тихо позвал, что это я. Жена Володи меня всегда видела с бородой, а увидела бритого без бороды. Когда я работал в совдепе секретарем партии большевиков, в Устькаменогорске, был всегда бритый, а находясь в заключении в тюрьме, оброс бородой и волосами. Таким меня при посещении заимки она видела. Когда я ушел от Петрова К.Е. в Глухой Лог, сбрил бороду. Когда Варя увидела меня без бороды, не узнала меня и вскрикнула. Мошенкин, владелец заимки, услыхал вскрик, пошел к бане, спрашивая, "Чего ты испугалась, кто там?" Я же вышел из бани со всем багажем. У меня был мешочек с продуктами, топор, котелок. Когда Мошенкин подошел ко мне и узнал меня, а узнал меня потому, что наш комитет большевиков находился в доме Мошенкина в Устькаменогорске. Сейчас же закрича: "Володя, неси веревку, знаешь, кого я поймал?! Самого главного большевика!"

Его работник Володя подошел к нам, а Мошенкин свалил меня на землю вниз лицом, загнув мне руки за спину.

Владелец заимки Д.С. приказал работнику, чтоб он немедля седлал лошадь и ехал в ст. Ермаковскую за казаками, чтоб он сообщил, что я задержал Кротова! Конечно, Володя, работник, выполнил приказание хозяина. Как после, во время суда над Мошенкиным выяснилось, что работник Мошенкина не поехал сразу в станицу, а заехал к объездчику кабинетных лесов и угодий царского двора, Броусу, с которым я был связан в силу знакомства Броуса с Кондратием Петровым, а также и Володей Мошенкиным. Как потом мне рассказывал Броус, когда Володя приехал ко мне и рассказал, что его хозяин Мошенкин поймал меня и, связав, привязал к столбу, нам надо было выиграть время. С утра до вечера время большое и мы решили за казаками не спешить, а я сказал жене своей, чтоб она приготовила нам завтрак, а я схожу за выпивкой, а там время покажет! Так мы сидели, когда солнце шло к западу, надеясь, что парень не глупый и что-либо придумает! С этим решением мы сидели, когда стало время клониться к вечеру.

Когда меня Мошенкин раздел, связав, и привязал к столбу сарая, а сам сел на крыльцо, чтоб караулить меня. 20 октября время уже холодное, даже с заморозками. Конечно, на мои просьбы Мошенкину, чтоб он меня не выдавал казакам, т.к. я знал, что такое казаки./?/ Просил Мошенкина, чтоб он меня связанным бросил в Иртыш. Но Мошенкин мне заявил, что это дело власти. У меня единственное осталось желание, чтоб освободить руки от веревок и развязать узел веревки, которой я привязан к столбу. После больших усилий мне удалось вытянуть руку из узла и тогда я попросил Мошенкина, чтоб он мне принес шапку и азяк, так как я замерз, а сам стараюсь дрожать как можно сильней, чтоб он видел, что я замерзаю.

Мошенкин не пошел к бане за моими вещами, шапкой и зипуном, а послал девочку, дочь его работника. Когда девочка принесла шапку, Мошенкин подошел ко мне, надел шапку мне на голову, а сам, очевидно, тоже замерз! Перегнувшись через порог в сени, стал просить, чтоб Варя подала ему полушубок, так как ему холодно. Варя же начала искать полушубок, но не находила. Тогда Мошенкин, перевалившись через порог в сени, стал разъяснять, где этот полушубок! Для меня же самое подходящее время, чтоб мне раскусить веревку от столба, я так и сделал. Развязал узел, раскрутил веревку, и ударился в бег. На мне были сапоги. Мошенкин меня увидел бегущим уже от себя в 100 или 150 метрах. Бросился меня догонять, но так как Мошенкин был тучным, я стал от него удаляться. Но когда я имел расстояние значительное, усталость меня тоже стала одолевать, тогда я на ходу сбросил сапоги и портянки. Мне бежать стало очень легко, так как уже был маленький снежок. Мошенкин со своей тучностью понял, что ему меня не догнать! Прислонился к скале, стал наблюдать, куда я пойду. Он был уверен, что скоро приедут казаки. Когда я увидел, что Мошенкин меня уже не догоняет, я стал подниматься на горку через правую сторону течения речки. Постояв немного у скалы, пошел на заимку. Мы от заимки отбежали километра два. Тогда я спустился с горки по правой стороне по ключику, текущему в ложбинке горы, и стал подниматься на левую сторону речки. Наступили уже сумерки, я поднялся до половины горы в очень густые заросли кустарника и стал зарываться в хворост, дабы, если и поедут искать, то в темноте будет не видно. Когда я уже спрятался, услышал шум казаков и разговор едущих казаков.

Так и получилось, что казаки поехали искать меня на ту гору, куда я поднимался, а не ту, что видел Мошенкин! Один же из всадников поднялся до полгоры, где я спрятался. Вот едет по горе и повторяет: "Кротов, мы тебя ищем!" Уходя, я понял, что и среди казаков есть друзья! Когда стало темно, раздалась команда: "Бросай, теперь уже не найдешь!"

Когда уехали казаки, я поднялся, надел шапку и стал подниматься на гору, где был починок Феклиска/?/. Когда я лежал в кустах, то ноги мои были в шапке, так как не могли уже терпеть холода. Поднявшись на гору в Феклиску, забрался на потолок сарая, которым оказался ольшанник, куда на зиму ставили улья пчел. Зарывшись в сено так, проспал весь день. Проснулся, когда уже пастух гнал стадо коров домой. Дождавшись темноты, спустился и пошел к своей землянке. Придя в землянку, истопил и заснул.

Когда проснулся, вижу ночь, но время не знаю... Решил пойти к Петрову на заимку. Когда подошел к пасеке Петрова Кондратия, бросил камень к дому Петрова, узнать, что там происходит. У Петрова была собачонка, которая очень была бдительна, отозвалась лаем на шум. Камень, брошенный мной, вызвал лай. Я бросок повторил, но и опять собаки наделали ответа. Тогда я подумал, что казаки арестовали Петрова, т.к. отобранные у меня Мошенкиным вещи принадлежали Петрову! Как то - топор, котелок и продукты: хлеб, крупа.

Я решил пробраться в пещеру, каковая находилась против дома Петрова, я нередко пользовался этой пещерой для связи с Петровым. Про эту пещеру знали мы с Петровым, только, более никто не знал.

Когда я не услышал собак, я стал пробираться к пещере по ложбинке. Начало светать, а мне до рассвета надо было достичь пещеры. Неосторожно наступил на сухую хворостину, получился треск и собаки всполошились! Я тут же залег и слышу шум голосов, выбегавших из дома, людей и Петров. Одне говорят, что это он, а Петров успокаивает, что никакого тут Кротова не может быть, а собаки всполошились, так как они каждое утро провожают коров, когда пойдут коровы на выпас. Когда переполох утих, я осторожно добрался до пещеры и утром увидел вооруженных казаков до 20 человек, которые уезжали в станицу. Было так, что когда казаки с атаманом бросили облаву, не найдя меня вернулись к Мошенкину и начали допрашивать Мошенкина, как мог бежать Кротов, тогда как был связан и привязан. Значит, ты его сам отпустил? Мошенкин казакам предъявил отобранные у меня вещи, и заявил, что эти вещи, как топор и котелок - Петрова. Ночевав у Мошенкина, казаки поехали к Петрову на заимку с вещами, отобранными у меня. Когда приехали на следующий день для выяснения, спросили Петрова, чей топор и котелок и продукты. Петров заявил, что топор и котелок мой, но они у меня пропали в июле, и кто их похитил, не знаю! Что касается продуктов, можете сличить! Хлеб, крупу, сапоги...

О моем задержании кулачек хутора Филонова сообщил атаману, что ему Филонову, рассказывал работник, работавший у Петрова, а потом перешел к Филонову, немного поработав у Филонова, обратно вернулся к Петрову. Атаман сделал очную ставку Филонова, Мошенкина и Петрова, о том, что Мошенкин заявил, что Кротова снабжал Петров и обживал в бане, якобы Мошенкину об этом рассказывал Филонов, а Филонову рассказывал работавший у Петрова.

Когда все собрались у Петрова, на вопрос работника, чтоб рассказал переданное Филонову, последний заявил, что он никогда Филонову подобного не говорил! Да и этого он говорить не мог, так как Кротова он не встречал и говорить про это не мог.

Жена же Петрова Евдокия Ивановна взяла кочергу, да по Филонову, что Филонов наговорил потому на Петрова, что Е.И.Филонову не дала самогонки, поэтому он решил наговорить на Петрова. Атаман и казаки поняли, что между Филоновым и Петровым вражда.

Распустив всех, казаки остались ночевать у Петрова, по предложению, конечно, Петрова, прилично угостить. Я же, оказывается, придя в свою землянку в теплой землянке после всех невзгод уснул и проспал всю ночь, день и на другую ночь только проснулся.

Просидев до утра в пещере и когда уехали казаки, ласково попрощавшиеся с Петровым, я понял, что мимо Петрова гроза прошла. Утром рано, после отъезда казаков, я увидел на пасеку пошел работник и следом через несколько время пошел Петров, тоже на пасеку. Я дал условный сигнал, когда Петров услышал мой сигнал, стал и не шевелясь некоторое время стоял. Потом приподнял шапку и пошел по направлению пасеки. Через полчаса Петров и работник вышли из дома и стали подниматься, один на правую сторону, другой на левую. Когда поднялись до полгоры, Петров стал командовать левей, правей, спускайся же. Так они каждое утро искали лошадей по утрам.

И вот когда работник дошел до скалы над пещерой, внизу была площадка при входе в пещеру. Петров скомандовал: "Прыгай!" и работник с четырехметровой высоты прыгнул на площадку и оказался против меня.

Мне передал, чтоб дождавшись вечера, я уходил, так как могу за домом Петрова следить дозорные. С самого утра шел снег, а к обеденному времени шел сильный снег. Стояли морозики, а я находился босиком и в одном летнем пиджачке. Часа в три мне Евдокия Ивановна принесла мешок и бечевку, чтоб обмотать мои ноги и буханочку хлеба. В сумерки я спустился из пещеры и направился по снегу по направлению к заимке Филонова в Крутой речке. Но к Филонову не зашел, а пошел по напралению города, к утру мороз крепчал и я, увидя избушку, зашел в нее, оставляя следы в снегу глубиной до 40 см. В хате окон не было, но было много соломы, я натолкал в печь соломы и поджег. Когда солома сгорела, в печке стало тепло. Я тогда залез на печь, дабы согреться. Слышу заходит человек в хату, да разговаривает, что кто-то здесь есть, а выхода следа нет и начал шарить руками в печке, нащупав мои ноги, начал меня тянуть, говоря: что ты здесь прячешься. Когда я вылез из печки, он не стал меня спрашивать ни о чем, только сказал: "Вот за горкой моя заимка, иди туда и скажи хозяке, что я тебя послал. Здесь же не оставайся, хатка по тракту и всегда едучи казаки". После ухода Филиппа, так звали человека, который обнаружил меня в печке, через несколько минут зашел человек и стал закуривать, я же спрятался в соломе, наложенной на печке. Закурив папиросу, человек подошел к печке и нащупал меня в соломе и говорит:" Моя фамилия Рябов, брат Рябова, убитого казаками в день восстания". И мне говорит, что здесь ни в коем случае оставаться нельзя, я же, говорит мне Рябов, поеду на заимку к Трегубовым и мы договоримся, как тебе быть и к тебе приеду, скажу, а ты следом за мной иди к заимке Трегубовых. Так я и поступил, и он приказал, чтоб я по дороге пошел, так как могут ехать казаки. Тов. Рябов действительно меня встретил и сказал, что Трегубовы меня ждут и тебе приготовят что покушать, а сами они едят дома, так как воза уже нагружены. Когда я пришел на заимку Трегубовых, меня встретили Николай Трегубов и его брат. Николай жив до сего времени, его адрес г. Устькаменогорск, д. 3а, N 29. Оставили мне чайник, хлеб, ичеги с портянками, посоветовали, чтоб я здесь не оставался, а лучше бы шел на заимку Михайлова, т.к. его заимка в стороне и далеко от дороги, и его сын расстрелян казаками в день восстания в тюрьме.

Напившись чаю я завалился на печку и уснул. Вечером, уже темно было, слышу - кто-то за дверью разговаривает, зашли двое, один говорит: "Ты, дядя, ложись на полу, а я лягу на кровать." Чрез несколько время зашел еще человек, подошел к печке, нащупал меня, ничего мне не сказал, на пол лег с молодым.

А утром двое встали и ушли, а третий подошел ко мне и спросил как моя фамилия. Я назвал себя. - Панченко и ходил возле селения, чтоб найти работу. Тогда мне и говорит Тимофей /так звали человека/: "Я тебя оставлю тут, ты оденься и иди по нашему следу в нашу клуню, мы приготовим завтрак и ты с нами позавтракаешь. Наши воза нагружены подсолнухами. Но дед, не говори, кто ты есть, после завтрака пойдешь по дороге в город, а немного отойдя спрячешься под стог. Вечером иди на заимку к Михайлову, днем не ходи, сиди в клуне, там найдешь азям суконный и сапоги, и продукты, все спрятано в сеялке."

Днем подул сильный холодный ветер, а по дороге безпрерывно ехали люди, так что я был вынужден находиться в клуне целый день. Ходил по клуне, чтоб не закоченеть. Дождавшись вечера, по рекомендации Рябова, Трегубовых и Шабалина, я направился к заимке Михайлова, что меня извлек из печки. На заимке Михайлова меня приняли хорошо, накормили и уложили спать на печку, договорились, что я их работник Иван Семенович Зиновьев. Паспорт у меня оказался в кармане. Так я обосновался на заимке Михайлова: ремонтировал обувь, помогал молотить, возить дрова и воду. Жил до 1919 года 5 декабря. Пятого декабря за мной приехали моя жена и Чуднивец Филипп, чтоб ликвидировать колчаковское руководство. Когда мы подъезжали к городу Устькаменогорску, нас остановил рабочий патруль и узнав, что я еду, сказали мне адрес, где меня ждали уже собравшиеся тов. члены большевиков Демин, Егоров М., Есин, Платунов И., Максимов Д.

Посовещавшись, наметили программу действий.

Максимову поручили разоружить казачий гарнизон, Демину - заняться арестом руководства колчаковского командования. Есину - освободить находящихся в тюрьме бывших красногвардейцев 45 человек, оставшихся в живых после восстания в тюрьме. Я остался в штабе в доме Демина. Утром 6-го декабря ... /?/ на площади собрание казаков, чтоб казаки сдали огнестрельное оружие и на своих лошадях и при шашках ехали по домам. Всех арестованных белогвардейцев посадили в бывший магазин торгового дома Семенова, где они находились до решения трибунала.

Вскоре из Семипалатинска прибыли тов. Малашкин, Александров и Ляпин. Через несколько дней в Устькаменогорск прибыл крестьянский корпус под командованием Козыря.

После ареста колчаковского руководства и назначения из Семипалатинска членов ревкома была упразднена городская Дума.

Так в Устькаменогорске снова начала свою работу Советская власть. С первых же дней была произведена конфискация частной собственности.

Комитет партии поместился в доме Касаткина во втором этаже. Уревком пометсился в доме Семенова на большой улице. Комиссаровская организация в доме Чернова, да бояры Боярского. Должности укома были заняты: председателем коммунистической партии остался Кротов Я.В. В комитет горкома переизбран был в конце декабря председателем Егоров. Я же был с 1 января 1920 командирован в Омск за типографскими материалами и литературой. В пути я заболел сыпным тифом. По прибытии в Омск был помещен в госпиталь и в тяжелом состоянии пролежал до 18 апреля 1920. В Устькаменогорск я вернулся из Омска в апреле и после месячного отпуска по болезни был назначен на должность инструктора информационного отдела укома и ревкома. Как инструктору приходилось все время быть в командировках по краю, т.к. Устькаменогорск объединял двенадцать районов, т.е. волостей. Работа проводилась большая: нужно было проводить подготовку к выборам советов, вербовку в красную армию, продразверстку, землеустройство, а в основном нужно было ликвидировать белобандитские отряды, кулацкое засилие в советах и экономическом. Я остановлюсь на отдельных случаях моей работы. В Большенарымском крае очень большое было число крестьян, занимавшихся скотоводством, пчеловодством и земледелием, имели наемных рабочих до 10-15 человек. Вот эти-то хозяева руководили всей политикой села или волости. Чтоб в качестве защитников своих интересов в большинстве своем бедноте оказывали помощь, чтоб бедняк был его, богатея, сторонник при выборах в Совет или на съезды. Бедняку эти богатеи в месяц давали тайком хлеб, пуд-два на семью, ну, бедняк, не имея больше никакой надежды на помощь со стороны власти шел в защиту интересов богатея. Так получалось в нескольких волостях, что в сельсоветы были избраны или кулаки, или их подкулачники и вопросы разерстки и налоги, обсуждавшиеся на съездах, выносились в пользу богатеев. Хотя инструкторами по выбору в Советы посылались члены партии большевиков. В этих случаях приходилось делать перевыборы. Так получилось в Бухтарминском районе, Улыбинском, Б. Фекписком, Чермисском, Глубоком, а инструкторами были члены партии Заплетнюк, Бондаренко и т.д. Не лучше дело обстояло и с разверсткой хлеба, кулаки и подкулачники решали бедняка обложить 30 пудов с десятины, а кулака засеявшего пятнадцать десятин /гектаров/ облагали тоже тридцатью пудами. Везде надо было оказать помощь бедноте и местной Советской власти. Случай в большой Феклистке. Богатея Козлова обложили тридцатью пудами, а бедняков - 30-20 пудами. Кулак козлов не намолотил пшеницы, спрятал в соломе с пятнадцати гектаров, да дома в закромах нашли более трехсот пудов. Вся беднота это знала, но как скажешь его же сам член президиума волсовета и сельсовета.

Или богач хутора Блинова Лосихинской волости, поставщик двора его величества Николая II, за поставку меда его величеству имел наград орденом, а по разверстке меда 10 пудов не дал, а укрыл его в горах, в специально высеченном складе, и потом завалил его камнями. Его рабочие /бывшие/ батраки знали об этом, но сказать никто не решался, боясь жестокой расплаты. А партия платила инструктору продразверстки ... и ... /?/ и только благодаря инструктору укома и исполкома были обнаружены склады, конечно и злостные нарушители были по заслугам наказаны.

Вот пример: отряды из бригады Козыря, состоявшие из крестьян добровольцев и партизан, как горные орлы, были посланы устькаменогорским военным руководством и губ. военкоматом Семипалатинска. Эти отряды под руководством поручика царской армии Козыря и Мамонтова освобождали от Колчака с лозунгом "Вся власть Советам - без коммунистов". В районе красноярского /Гусынной пристани/ считали выполнения заданий Советской власти, т.е. коммунистов, не обязательными. Членам партии, как Тимофеев и другие, даже отказались выполнить приказ губ. военкомата прибыть в Семипалатинск для разгрома Дутовской армии, отступившей на монгольскую территорию через Кокчетав. Начальник политотдела этой группы горных орлов вынужден был сам себя застрелить в селе Гусинная пристань. В настоящее время 1966-1970 г. пишут об этих орлах как о героях и не стыдятся выставлять героем Тимофеева.

А каких трудов стоило инструктору, чтоб разоружить и погрузить этих орлов на параход и отправить, согласно приказу обл. военкомата Семипалатинского /края/ области. Вот еще характерный случай. Дутовские войска, части казаков Оренбурга и другие, а красная армия наступала из Семипалатинска на Кокчетав, был послан член партии большевиков, уполномоченным по снабжению красной армии фуражом и продуктами, тов. Жилинский. Как уполномоченный по прибытии в село Самарское, где происходила перегрузка фуража и продовольствия для красной армии, Жилинский, устроившись на квартире у одной вдовушки, увлекся хорошим питанием и выпивкой, а не делом попа Самарского прихода Гошки, дагаевского ставленника /отец Георгий/, ученика Устькаменогорского высшего начального училища, из которого выходили офицеры красной армии. Вот что член партии большевиков Жилинский, бывший зам. председателя Устькаменогорского совдепа 1917 года Ушанова не удосужился проследить за делами попа Гошки, и армия, громившая дутовских казаков осталась без провизии и фуража, а в армии было много конных частей. Когда уревком получил тревожное заявление от командования, было поручено инструктору К. поехать и выправить положение. Тов. К. увидел сотни подвод на площади самарской, нагруженных фуражом и продовольствием. Возчики, мобилизованные для доставки снабжения красной армии, имели наряд только до села Самарского. Но так как в селах Самарского района не было лошадей, а у возчиков кончился фураж для лошадей, они по совету попа Гошки дальше не поехали и просьбу как Жилинского так и райисполкома, чтоб доставить груз до Шмитовки, где стоял фронт Красной армии на расстоянии 40 км. не повезли, и двое суток задержались в Самарке. Армия была вынуждена приостановить наступление на Дутовскую армию. По приезде в Самарку я первым делом начал выяснять у жителей, в чем же дело? Когда узнал, что в Самарке попом прихода Гошка! Рано утром пошел на квартиру Жилинского. Жилинский же вместо работы среди подводчиков сидит, кушает курочку и с выпивкой. Когда я сказал ему: "Бросай завтрак и идем со мной!", он безоговорочно оставил завтрак и накинув на себя шинель, пошел. Дорогой он мне рассказал причину отказа ездовых, что у них нет фуража, нечем кормить лошадей, везущих фураж. Направил Жилинского к возчикам, чтобы снабдить фуражом, а я отправился к попу, который работал на той же площади в клубе, малюя лозунги и плакаты для клуба.

Когда я вошел в клуб с председателем райисполкома и спросил, чем он занимается, Гошка мне ответил, что помогает Советской власти, рисует плакаты. Я же ему говорю: "Иди ко ты ликвидируй свою работу с возчиками и чтоб возчики сегодня были в пути." Гошку я хорошо знал, и мы с ним очень дружили. Действительно, подводы к обеду были в пути. Или вот еще случай с попом села Белое Георгиевской волости. Горком получает тревожные сигналы, что ячейка три ... /?/ организовывалась и вскоре ликвидировалась, так же и молодежные организации...

Когда я приехал в селоГеоргиевское, узнаю, что поп села Белое совместительствует и по Гергиевской церкви, узнал, что поп в селе Белом открыл чудотворную икону, якобы икона полученная от дедушкиного отца при выходе бабушки церковного старосты села Белого как стародревняя. На иконе не было видно ни лица, ни рук, и вот эта икона, начала обновляться: лицо, руки, ноги, и одежды. Я, захватив с собой случайно проезжавших учительниц из города Кокчетава, и офицера Красной армии, проезжавших на подводе, предоставленной мне, поехал в село Белое посмотреть на чудотворную икону.

Когда вошли в зал сельсовета, спросили об иконе. Нам председатель сельсовета рассказала, что икона действительно начала обновляться и когда батюшка стал служить молебны, стала лучше и быстрей обновляться. Пошли в дом, где находилась икона, в сопровождении предсельсовета и нескольких старух по приглашению предсельсовета.

Я попросил разрешения у хозяйки дома, чтоб мне разрешили посмотреть икону, и что же я увидел? Икона современного изделия, только лицо, руки и ноги покрыты темною краской клеевой и по мере протирания влажной тряпочкой живопись или мазня начинают показываться цвета красок.

Мы пораспросили хозяюшку и присутствующих, давно ли это стало обновление и часто ли служит батюшка и что население приносит в жертву или в дар иконе? Что молебны батюшка служит каждое воскресение и даром, верующие несут кто что может, все это поступает в церковь господу. Когда я ехал обратно мимо Георгиевки, остановился на дамской квартире и на вопрос хозяйки, куда я еду и кто я, я сказал, что я псаломщик, еду к месту моего назначения в Алма-Ату. А попу мной была выслана бумажка от исполкома, чтоб он явился в воскресение на собрание села. В воскресение утром я направился в церковь. На вопрос попа, кто я и куда еду, я повторил сказанное хозяйке квартиры, а сам договорился с попом, что я помогу в церковной службе. Поп с радостию согласился. Мне хозяйка квартиры рассказала, что завтра будет венчаться двенадцать свадеб. И, зная, что в деревнях на венчание свадеб сходится все село, а затянется это до вечера, а мной было назначено собрание на двенадцать часов через райисполком и райком и грозило, что наше собрание сорвется, моя же цель была, чтоб собрание послушало о проделках попа.

Утром, конечно, вокруг меня собралась группа любителей пения и вообще служебного торжества. Я прочитал часы и взял руководство хором, то есть певцами. Служба получилась торжественная и с торжественностью чтения апостола и т.д.

В конце службы поп мне оказал почет и наградил просвиркой. Между прочим, заявил, что сегодня у него назначено двенадцать венчаний /свадеб/. Тогда я ему посоветовал, чтоб свадьбы повенчать не после обеда, а сейчас без перерыва, и мы свадьбы будем венчать с певчими торжественно и пообещал, что управление хором возьму на себя. Поп согласился, а на самом деле народ из церкви не уходил. Наше мероприятие срывалось, согласие же попа на наше предложение нам было выгодно. Все это как нельзя нас с райкомом и исполкомом устраивало. Мы свадьбы повенчали не выходя из церкви и все, кто был в церкви двинулись на собрание в школу. Когда я пришел в школу, в школе было так много народа, что мы вынесли скамейки из школы на улицу, где нас уже ждали. Через несколько время увидели идущего к нам попа со старостой и почетными людьми.

Не дойдя до нашего собрания и увидя меня, беседующего с руководителями села поп остановился и послал церковного старосту, чтоб я подошел к нему, а не он к нам. Я, конечно, пошел, сказав, что когда гора не идет к Магомету, то Магомет подходит к горе. Конечно, со мной пошли люди. Когда я подошел к поповской группе, мне поп заявил, чтоб я его от участия в собрании освободил. Так нам пришлось согласиться с просьбой попа. Я же в присутствии людей сказал, чтоб он прекратил работу с молодежью и новоявленной иконой. Конечно, он согласился, чтоб я только его освободил от собрания. После этого вскоре попа освободили от занимаемой должности как сбежавшего из села!

С отказом его от собрания у меня был козырь да козырной туз! После моей беседы на собрании мне товарищи после много раз говорили, спасибо, и поп, не ожидая решения собрания села, скрылся, как товарищи заявляли, вскоре после беседы. Много надо рассказать бы, что тогда делали враги при советской власти.

Или вот случай восстания казаков в 1922 году. Мы со старшим моим сыном Ганей ездили по вопросу о землеустройстве в Батинской волости. Это был казачий район, довольно зажиточных казаков, по соседству с Батинской станицей жили крестьяне-выходцы из центральных губерний России. Село называлось Красивое.

/продолжения нет/.

------------------------------------------------------------

Дополнения.

-----------

Из краткой автобиографии Я.В. Кротова.

"...В 1915 г. находился в г. Шклове имении Забродье, где стоял гурт скота. .. В июне 1917 г. меня перевели в Бежицу. В Брянске я состоял в совете солдатских депутатов 2-го отделения минскаго военнаго округа, там же я вступил в партию РСДРПб... 21 сентября 1917 г. мне дали отпуск к семье."

"29-30 декабря /1919 г./ было произведено собрание большевиков и на мое место председателя был избран Егоров Михаил... Постановлением укома и Уревкома от 21 мая 1921 года был окомандирован в потр. союз для налаживания работы... С 1920 года я работал в ГПУ по 1924 г. В 1921 г. был исключен из партии на год в связи с работой по заданию ОГПУ среди баптистов. После моего ранения и выздоровления я был вынужден переехать в г. Оренбург и в связи с работой по заданию ОГПУ я остался на год вне рядов ВКП.

...В 1933 году после болезни меня перевели в инвалиды по второй группе, и я как инвалид пенсионер был переведен на более легкие работы и устроен кассиром Узгиза в г. Самарканде, где вел работу по линии профсоюза как предместкома и член узбекистанского совпрофа до 1936 года. В 1936 году по болезни и по совету лечащих врачей и профессоров я переехал в Чимкент. Как в Самарканде, так и в Чимкенте я работал в ГПУ, был связан с тов. Кандрашевым В., опер. УГЕ.

.../В Майкопе встретили 16 год октября/ также мне предложили ГПУ работать среди баптистов и по борьбе с контр. В 1942 году во время оккупации Майкопа жил в ст. Тверской, продолжал наблюдать за предателями родины. ... Во время моей работы в Майкопе был связан по ОГПУ с 1939 по 43 гг. с тов. Протасовым, в 1944-46 гг. с тов. Васильевым, с 1946 по 1948 гг. с тов. Хохловым Н."

Воспоминания, написанные в 1969 году, в связи с неудачной попыткой оформления персональной пенсии. Отрывки.

Как несправедливо иногда поступают члены партии, стоящие у руководства власти?

Например, так поступили со мной в 1967 г., лишив меня какой бы то ни было помощи и внимания ко мне тов. коммунисты. В 1966 г. мне Устькаменогорский обком, Восточного Казахстана, прислал документы о моей работе 1917 -1922 гг. и даже брошюру установления Советской власти в Устькаменогорске в районе рудного Алтая.

Документы были присланы обкомом в адрес Апшеронского райкома Краснодарского края, где я проживаю. Я пенсионер, инвалид труда 1883 года рождения. Мне Устькаменогорские решили помочь как бывшему участнику организации Совдепов и организатору большевистских ячеек по Усть-Каменогорскому уезду, каковым тогда был Устькаменогорск. ...

... Что же получилось из всей моей работы?

В настоящее время мне 85 лет, получаю пенсию как инвалид труда II группы 31 р. 60 к. с 1933 г.

Когда райком Апшеронска получил мои документы 3-го ноября...

/текст вырван и утерян/.

------------------------------------------------------------

Автобиография Кротова Я.В.

Я родился в Кировской области /Вятская губ./, в деревне Реневской, Глазовского уезда в 1883 г. 4.Х. в семье рабочего бедняка. Отец углевоз, рабочий Омутнинского завода, мать домохозяйка. Кроме меня, у отца было еще четверо детей, меньше меня. В 1896 г. я окончил трехклассную церковно-приходскую школу и пошел работать с отцом на завод и до 1903 г. работал тоже углевозом. В 1903 г. завод остановился и рабочие остались без работы и хлеба. Среди рабочих началось волнение и начали появляться листовки, которые мы, молодежь, распространяли. За это многие рабочие попали в Сибирь, в том числе сослали и меня, как принимавшего участие в распространении листовок. Ссылку отбывал в Кокчетавском уезде, Акмолинской обл., село Коеракты. После отбытия ссылки в 1912 г. я приехал в Устькаменогорск, и стал работать в книжном киоске по договору с Санкт-Петербургским книгоиздательством Каменноостровский 21. В 1914 г. был мобилизован в армию. Военную подготовку проходил в г. Омске в 28 полку 52 пехотной дивизии. В конце 1914 г. с маршевой ротой был направлен в фельдшерско-ветеринарную школу, Минского военного округа. По окончании школы направлен был в 3-й отдел конского запаса. В 1915 г. направлен в г. Шклов, имение Забродье, где стояли гурты скота. В начале февраля 1917 г. был отозван окружным упралением в г. Смоленск, где меня и захватила февральская революция. С первого же дня нам с товарищами пришлось принимать участие в освобождении политзаключенных из Смоленской пересыльной тюрьмы, под руководством полковника Шарского. В конце февраля меня направили в г. Брянск в распоряжение интендантства по проверке проходящих эшелонов соскотом. В июне 1917 г. меня перевели в Бежицу. Там я вступил в партию РСДРПб, вел работу среди солдат, как член солдатского комитета. 21.XI.1917 мне дали отпуск, и по приезде в Устькаменогорск я включился в работу по ликвидации временного правительства. В конце 1917 г. с фронта начали возвращаться солдаты, и на первом же собрании членов партии большевиков я был избран членом Совлепа и комиссаром отд. призрения /социальное обеспечение./ Работал до ареста и заключения в особую тюрьму, т.е. до июня 1918 г. восставшими против Советской власти бело-казаками. В июле 1919 г. политзаключенными было организовано восстание в тюрьме. Повстанческим комитетом я был послан в рабочие районы связным для оказания помощи восставшим. Но в тот же день белоказаками восстание было подавлено. В это время я находился в рабочем районе деревни Долгой, откуда с тов. Суриковым мы вынужлены были уйти в леса Горного Алтая. Я скрывался на... /продолжения нет/.