Документы, относящиеся к деятельности Русского католического апостолата из архива кн. П.М. Волконского

См. о православно-католическом единстве.

Конфиденциальная записка Монсеньора Бениньи

Benigni (Humberto) Prelat de S.S. 25 аout I906... sous secretair de la S-te Congregation de Affaires ecclesiastiques extraordinaires le 24 maii 1906; Huitieme protonotaiire apostolique participant le 7 mars I911; decede le 26 fevrier 1934. Rome, via Fontenella di Borghese, 56. (Annuaire Pontifical Catholique, fonde en 1898 par Mgr. Battandier. Paris. Maison Bonne Presse. 1913 ,page 596 et 1954 page 682.)[1]

Несколько объяснительных слов.

Монсеньор Бениньи, протонотарий (participant) Святейшего Престола, в начале царствования Пия X состоял при Статс-секретариате; затем был поставлен во главе специального бюро при Ватикане по информации и пропаганде; бюро являлось учреждением не официальным, но официозным. Благодаря организованной им и раскинутой по всем странам сети тайных агентов, Бениньи мог следить за всеми делами и считался человеком прекрасно осведомленным.

Настоящая записка была вызвана преследованием отца Абрикосова[2] директором Восточного Института отцом d’Herbigny и была передана Муссолини с целью с одной сторона защитить о. Абрикосова и с другой - подтвердить зловредность для Церкви и для Италии политики иезуитов, вообще, и, в частности, отца d’Herbigny. Записка имела успел; она предотвратила неблагоприятные последствия, грозившие о. Абрикосову, т.е.высылку его из пределов Италии, а в церковном порядке - запрещение в священнодействии (suspensio a divinis), чего добивался о.d'Herbigny.

В записке отметим несколько неточностей, впрочем несущественных: жену о. Абрикосова Бениньи ошибочно называет Марией Чемякиной вместо Анны Ивановны Абрикосовой; Мария Чемякина - имя матери о. Владимира, здравствующей до сего времени. Бениньи, говоря о средствах, на которые живет о. Абрикосов, смешивает его личное состояние с капиталом "Фирмы Абрикосовых".

Барон Игорь фон дер Лауниц, о котором идет речь в записке, (равно как и в записке барона К. Врангеля, см. № 516), считался всеми русскими без исключения личностью загадочной, темной и подозрительной. К данным о нем, отмеченным в этих двух записках, добавим следующее:

Он выдавал себя за украинца и католика. Прибыл он в Рим из Франкфурта, посланный тамошними иезуитами с составленной им (?) запиской по устройству католической Церкви на Украине (!). Записка, предназначенная для подачи «кому следует», открывала ему доступ в Восточной Институт, что в свою очередь служило основанием для разрешения ему визы для въезда в Италии; получить таковую в то время было очень нелегко.

Совершенно непонятно: - как мог бывший офицер, не получивший никакой подготовки ни научной, ни практической, явиться лицом компетентным в сложном вопросе устройства Церкви, - как мог он быть зачислен слушателем в Восточный Институт, куда принимались только клирики и только с известным образовательным цензом,- как мог он следить за преподаванием, которое велось на совершенно незнакомом ему латинском языке (он не знал ни одного иностранного языка, кроме немецкого, на котором и был написан его обвинительный акт против о. Абрикосова). Все это непонятно. Ясно только то, что это являлось предлогом, а цель была иная. Лауниц бал человеком пустым, беспринципным, преследовавшим исключительно свои личные интересы, для удовлетворения которых для него все средства хороши. Ходили слухи среди русской эмиграции, что он был использован большевиками; его видали в обществе их тайных агентов. Советское правительство желало удаления о. Абрикосова из Рима, боясь его влияния на Ватикан в том смысле, чтобы помешать соглашению Ватикана с Советами и их признанию, о чем хлопотал о.d'Herbigny.

Характерная черта Лауница: он держал барона Врангеля (в то время секретаря o.d'Herbigny) в курсе всех своих махинаций и предлагал ему купить за 1000 лир донос, составленный им на о. Абрикосова. Не созданный для активной жизни (vita activa) и далекий от политики и интриг, о. Абрикосов отнесся равнодушно к этому предложению, о чем ему впоследствии пришлось пожалеть.

В заключение - характерный анекдот. Этот "католик", подвизавшийся в деле церковного строительства, в первый раз приехавший в Рим, поделился с бароном Врангелем своими римскими впечатлениями: «Удивительно красивые ножки у женщин и замечательные писсуары!!..»

---

Докладная записка г. Бениньи по поводу – дела о. Абрикосова в Риме (частное)

30 декабря 1923 года

....Следует предположить на основании известных фактов, что Общество Иезуитов, - всемогущее в Ватикане,- ведет свою политику (специальную), как в отношении всех других стран, так и по отношению к России. Эта политика (точно проверена теми, кто близко следит за потрясающими интригами Ордена) может [быть] выражена в следующих пунктах:

1. Помогать советскому правительству уничтожать национальную православную Церковь (Московский Патриархат) под предлогом, что эта Церковь схизматическая, не желая обращать внимания на то, что война объявленная этой Церкви советами есть война за распространение атеизма, антинационализма, разрушения семьи и т.д.

2. Допускать советское правительство преследовать католический епископат и клир, удовлетворяясь формальными протестами (арест мон[сеньора] Цепляка, мон[сеньора] Федорова, расстрел мон[сеньора] Будкевича и т.п.) так как когда местный католический клир будет дезорганизован и уничтожен, то паства целиком останется в руках иезуитов.

3. Эта политика иезуитов прибегает к следующим приемам :

а - в Ватикане - убеждая его, что советский сатанизм может разрушить католическую Церковь в России и что только могущественнейший и ловчайший Орден Иезуитов может предотвратить катастрофу. Следовательно, пусть даст Ватикан все полномочия Ордену, начиная с управления папской помощью голодающим.

б – Советам

во первых - что иезуитам наплевать на убийства местного клира, как православного, так и католического, потому что местный клир националистичен, монархичен и следовательно является политическим врагом советов.

во вторых - что если советы тронут иезуитов, они - всемогущие в Ватикане, немедленно заставят его выступить против коммунизма и прекратись ту помощь, на которую рассчитывают советы, чтобы продолжать вывозить зерно и прочие советские продукты...

(окончания нет)

Архив кн. П.М. Волконского (док. 515)

Копия из Архива Славянской Библиотеки в Лионе.

Письмо о. Глеба Верховского о. Владимиру Абрикосову с комментариями кн. П.М. Волконского,1924 г.

Письмо отца Глеба Верховского отцу Владимиру Абрикосову, из Праги в Рим. Монсеньор Арата, о котором пойдет речь, состоял секретарем при папском Нунции Монс[еньоре] Мармаджи[3]. Монс[еньор] Арата постоянно видался с отцом Верховским, интересуясь положением дела в России и судьбой работников экзархата, в том числе и о. Абрикосовым. Уезжая в Рим, он говорил отцу Верховскому о своем желании непременно навестить отца Абрикосова в Риме.

(Оригинал письма находится в архиве о. Абрикосова).

Прага, 10 февраля 1924 г.

Дорогой отец Владимир,

спешу Вам сообщить, что Ваше предположение о причине, почему монс[еньор] Арата не был у Вас, будучи в Риме, вполне оправдалось: - он был раньше у о. д’Эрбиньи.

На вопрос мой " почему не видел Вас", он ответил весьма многозначительно: «Отец Абрикосов лицо подозрительное и о. д'Эрбиньи мне не советовал с ним видеться. Про него известно, что он живет на деньги, получаемые от большевиков, что он их шпион при Св[ятом] Престоле и враг Римской Церкви, ибо, не желает брать никакого места и ничего делать. Живет хорошо и ни за что не желает оставлять Рима. Откуда у него деньги - неизвестно и всего вероятнее от большевиков. Кроме того, Абрикосов лжет, что его жена в Москве арестована большевиками, так как она на свободе».

На все это я с крайним возмущением ответил : «Все это ложь и наглая клевета отца д’Эрбиньи, который отлично знает, что Абрикосов живет на остатки своего собственного капитала, уцелевшего в английском банке, что большевики выгнали его из России за католическую работу, что живет в Риме потому, что Экзархом назначен быть прокуратором, что жена его действительно в тюрьме, (так как я имею об этом письмо польской монахини Люции Чеховской ( в Москве)), процитированное мне княжной Анастасией Грузинской. Что я от д'Эрбиньи, которого я считал до сих пор святым человеком, подобной подлости не ожидал.

На что мне Арата ответил: «Mais mon cher ami, les Jesuites ont une tres bonne information[4]»

Я сказал, что иезуиты суть иезуиты, а из всего этого я вижу злую волю к ужасной клевете в их представителе о. д’Эрбиньи.

Тогда Арата стал меня умолять, чтобы все это осталось между нами, что это было ему сказано под очень строгим секретом и чтобы я ни за что этого не сообщил Вам, дорогой отче, но для " выяснения" написал самому о. д'Эрбиньи чего я не сделал, считая это бесполезным, так как тот действовал in mala fide[5]!

сердечно Ваш

(подпись) о. Глеб.

----

Настоящее письмо является неоспоримым документом, свидетельствующим о правильности обвинений против о. д’Эрбиньи, подробно изложенных в докладных записках монс[еньора] Бениньи (см. № 515) и барона К.К. Врангеля (см. № 516) - обвинений в том, что он всеми средствами старался очернить отца Абрикосова, устранить его от дела и выпроводить за пределы Италии, так как его присутствие в Риме мешало затеянной им политике, направленной против экзархата, Экзарха Федорова и митрополита Шептицкого. Словами самого о. д’Эрбиньи, как их передает монс[еньора] Арата подтверждается «ложь и наглая клевета», которые он возводил на о. Абрикосова. Позволяю себе повторить здесь слова о. Верховского, так как состоя в 1922 и 1923 годах преподавателем русского языка в Восточном Институте и постоянно видаясь с о. д’Эрбиньи и сотрудничая с ним (см. Orientalia Christiana №4, 1923, Dossier Americain de «l’Ortodoxie Panukrainienne»)

«Я неоднократно имел случай беседовать с ним о всем, что происходило в России и считаю долгом засвидетельствовать, что он был прекрасно осведомлен о том, что в действительности происходило в экзархате и что, следовательно, факты искажались им сознательно, что он действовал "in mala fide!".

Отрадно отметить, что вся эта клевета не отразилась отрицательно на отношении к о. Абрикосову со стороны нунция Мармаджи и монс[еньора] Арата.

Когда в том же (1924 г.) летом отец Абрикосов по дороге на Велеградский съезд заехал в Прагу и пробыл, там некоторое время, он обоими прелатами был принят самым достойным образом и сохранил о них редко-благожелательные воспоминания.

Из письма о. Владимира Абрикосова к о. Глебу Верховскому,1924 г.

…Русский народ [6] в своих поисках Истины так исстрадался, столько перетерпел по сегодняшний день, что он уже имеет право, наконец, успокоиться и получить абсолютную вселенскую Истину без новых и ненужных жертв со своей стороны, стать русским народом католическим, сохранив при этом все свои родные потом и кровью выстраданные сокровища своего религиозно-культурного быта и прошлого.

И вот если мы к этой новой открывшейся нам задаче будем подходить так, как я сказал в начале, с единственной целью спасения душ, то мы не сможем радо-

С. 41

-----

ваться революционному развалу русской церкви, но, напротив, будем искать опоры нашей деятельности в том положительном и абсолютном, что еще осталось в русском народе, и в русском духовенстве будем искать наших лучших сотрудников.

Если же мы поставим себе задачей только приобретать поле деятельности для наших «западных» миссионеров, для их упражнения в личных подвигах святости и спасения самих себя и прославления своих орденов и конгрегаций, тогда, конечно, лучше выжидать полной гибели всего русского народа и вместе с его кредиторами, единственная цель которых поделить его материальное добро, и под их протекторатом придти и поделить между собой его духовные достояния по примеру испытанной практики Ближнего Востока и азиатских стран, и обратить, может быть, несколько десятков тысяч, чтобы остальных потерять навсегда для Христа и его святой Церкви.

Рим, 1924 г.

С. 42.

------

На обороте:

№ 3

Рукописная копия кн. П.М. Волконского, из собрания Славянской библиотеки в Лионе

Из дневника кн. П.М. Волконского, 1932

Август, 1932 г.

Париж

Французский православный приход и о. Жилле

Когда в октябре 1931 г. я уезжал из Львова, митрополит Андрей[7], прощаясь со мною, просил меня в случае, если мне придется в Париже встретиться с о. Жилле[8], передать ему его привет. Так-так такого случая мне не представилось, а передать слова Владыки я считал важным и необходимым, то решил в последнее воскресенье перед отъездом в Галицию, именно 31 июля зайти в церковь прихода, чтобы после обедни подойти к о. Жилле, с которым я лично знаком не был.

Французская православная церковь, как это всегда оповещалось в русских газетах, в это время помещалась на Bd. de la Gare, № 174; обедня - в 11 часов. Церковь находилась в двух шагах от русской католической церкви восточного обряда (10, Qu. de la S?ur Rosalie), где обедня обыкновенно заканчивалась в 11?, поэтому я мог быть у «французов» после нашей службы.

Сначала несколько слов о ней. Служба у о. Евреинова, как всегда, - чинная, безупречная, но почему-то как будто холодная: причина тому - вероятно, наплыв иностранцев, «любопытных».- В церкви человек 30; русских - 9, остальные иностранцы на половину – «любопытные», (обыкновенно, т.е. не в «мертвый сезон», бывает вдвое больше, в той же пропорции). Большинство сидит на стульях или по приставленным сбоку вдоль стены двум скамейкам; большинство иностранцев следит за службой по книжке (издана по переводу о. кн. Гика). Проповеди, вероятно, ввиду незначительного числа русских, о. Евреинов не говорил. Обыкновенно его проповеди прекрасны по содержанию, но ввиду отсутствия ораторского таланта скорее скучны и мало производят впечатления.

(о. Цебриков[9], одно время служивший в церкви, говорит лучше, а проповеди о. Кузьмина-Караваева, в прошлом году в продолжении 6 недель сослужившего с о. Евреиновым, были замечательны и по содержанию и по талантливости изложения и слушались с неослабным вниманием).

После службы я подошел к о. Александру, хотел проститься с ним ввиду моего отъезда на долгое время и предупредить, что бывать в церкви не буду. Он сказал мне, что только что вернулся из монастыря (не запомнил из какого именно), где он проделал «ретрет[10]» от которой вынес самое отрадное впечатление; «не то, что в прошлом году в Солем с нашими русскими неврастениками, какая-то пародия на «ретрет».

Разговор задержал меня на некоторое время я подходя к «Французской» церкви, я боялся, что запоздал, но - напрасно. Церковь, - как оказалось, помещалась рядом стена об стену с французской реформатской «церковью», хотя с отдельным входом с улицы, но с внутренней сообщавшейся дверьми. Занимает она большую комнату - зал с двумя колоннами и хорами (скорее балконом); стены совершенно гладкие; простая серая штукатурка; одно большое окно в боковой стене против двери. Под балконом, но немного отступя ближе к середине комнаты поставлен престол, решительно ничем не отделенный от другой части комнаты; - ни иконостаса, ни ступеньки, ни решетки, ни иконы... Престол накрыт простой белой скатертью и полотенцем; на престоле - небольшое евангелие в матерчатом переплете, медный крест и вместо семисвечника - на деревянных, грубой работы ступеньках 7 стаканчиков-лампадок. Рядом с престолом[11] под балконом, как раз около двери, ведущее к протестантам, - жертвенник с тою же примитивной обстановкой. Во стенам две - три иконы; на стене против престола большая икона Богородицы; перед нею - паникадило со множеством зажженных свечей, чего в нашей церкви не замечается, т.к. иностранцы свечей не ставят. Вот все убранство церкви. Но все это убожество, все эти недочеты и пренебрежения существенными эмблемами нашего обряда, видимо ничуть не влияют на религиозное настроение молящихся.

Вспоминаю, как нам - русским католикам ставили в упрек отсутствие иконостаса, когда мы (пока не имели своей церкви) должны были довольствоваться службой в крипте церкви Madeleine. Очевидно, церковь и служба о. Жилле, его отступничество и работа рассматриваются русскими, как «победа русского православия» над католичеством и удовлетворяют прежде всего патриотическое чувство, отодвигая на второй план вопрос о церковной обстановке и чистоте обряда.

Когда я вошел в церковь, читался акафист Богородице. По среди церкви и в сущности среди молящихся стоял аналой с иконой, а о. Жилле по-славянски читал акафист; выговаривал он прекрасно, почти без акцента, с интонациями хотя и правильными, но под час преувеличенными (как и затем во время литургии).

Всех молящихся было человек около 70,- и все русские (может быть два-три француза), много простого народа. По окончании акафиста, началась литургия по-французски. Прислуживал священнику русский в пиджаке, без стихаря. Хор - из 6 человек; помещался он, так сказать, в левом крыле публики, ничем от молящихся не отдаленный; пел - вполне прилично; пел за исключением Alelluia и Kyrie eleison по-французски; слова разбирались с трудом, но т.к. напевы были «обиходные», привычные русскому слуху, то настроение, особенно для более простого народа, создавалось соответствующее.

Читать апостол вышел настоящий француз (как мне потом передал свое предположение о. Дейбнер - швейцарец Nicolas de Brathe, состоящий будто бы пономарем при о. Жилле); одет он в черную визитку, как и прислужник, без всяких признаков облачения; по-славянски он, очевидно, не говорит, т.к. прокимна не провозглашал, делал это за него регент хора, оборачиваясь лицом к престолу, а затем обратно поворачивался к хору и подхватывал с ним собственный же возглас. Когда это троекратное провозглашено было закончено, чтец, осенив себя широким, видимо непривычным, крестным знамением, прочитал апостола по-французски без всяких свойственных причетнику интонаций.

Служение самого о. Жилле, прежде всего, лишено спокойствия, и потому совершенно отсутствует чинность богослужения. Нервность проявляется во всем: в движениях, в дикции; неуместный под час экстаз, деланный пафос, доходящий иногда до театральности; частые коленопреклонения и произвольные движения, искажающие обряд; прибавления в возгласах, которые впрочем, трудно улавливаются, т.к. речь ведется по-французски, что уже достаточно режет ухо. Одним словом расшатанность нервов дает себя чувствовать во всем, даже в проповеди, носящей все признаки сектантского проповедника.

За великим входом поминал ряд патриархов (не разобрал каких именно), но закончил словами: «et particulierement notr metropolite Mgr. Euloge [12]» Так как престол, как я уже отметил, ничем не отгорожен от молящихся, которые находятся в 2-3 шагах от него, то получается впечатление, что священник служит прямо среди прихожан, а когда он выходит кадит (каждение очень обильное),то проходит среди народа. Удивительно, что вся эта обстановка, отсутствие существенных эмблем нашего обряда и самочиние, отступления от него, ничуть не влияет на молитвенное настроение русских; «интонации» возгласов верно скопированы; театральность и пафос - принимается за «истовость» и «глубину благочестия»; а приближение самого богослужения к молящимся создает им впечатление, будто они сами принимают в нем участие; все это нравится русским и утешает их наболевшее национальное чувство.

Служба продолжалась до 1½ ч. Выйдя с крестом о. Жилле обратился к пастве с «прощальным» словом (по-французски): он уезжал на 1½ месяца и просил прихожан к его возвращению нравственно приготовиться, чтобы начать новый «церковный» год с еще большим религиозным рвением, чем настоящий.

Приложившись к кресту, я просил о. Жилле удалить мне несколько минут разговора; он просил сейчас же, здесь же, т.к. спешил на поезд; нас, ожидавших, было 4 человека, так что я не мог рассчитывать на продолжительный разговор. Как только я назвал имя митрополита Андрея и передал его привет, на нервном и усталом лице о. Жилле отразилась радость, и слезы выступили у него на глазах. Он немедленно выразил желание подробно поговорить со мной и сожаление, что не может сделать этого немедленно; но просил передать Владыке благодарность за его добрую память и отношение и чувства глубокой преданности, т.к. чтит его выше всех других епископов; просил уверить, что он не занимается прозелитизмом. Я не мог удержаться, чтобы не спросить его, почему он служит по-французски, когда прекрасно выговаривает по-славянски, а все его прихожане, как я заметил, почти исключительно русские. На это он ответил, что работает главным образом среди детей от смешанных браков, хотя и православных, но говорящих больше по-французски; а затем многие из русских прихожан благодарили его за французскую службу: только благодаря французскому языку им стала понятна литургия, тогда как славянский язык им совершенно непонятен (!?) (Очевидно, не скромные старушки и рабочие принадлежат к этим благодарным прихожанам).

Ни место, ни время не позволяли мне затронуть самый интересный вопрос о личных переживаниях самого о. Жилле. Что он сделал с католическими догматами: отказался ли от них совсем? или, если нет, то как разрешает неизбежный конфликт своей совести с требованиями начальства и с запросами мирян? - До следующего свидания…

(подписал) П. Волконский

Машинописная копия из Архива Славянской Библиотеки в Лионе.

Из письма кн. П. М. Волконского митрополиту Андрею Шептицкому, 1936 г.

Париж, 28 октября 1936 г.

Ваше Высокопреосвященство,

Глубокоуважаемый Владыко,

Как Вы пишете, вопрос об упразднении Экзархата действительно до сих пор остается открытым, и я не думаю, чтобы мы когда-нибудь добрались до его разрешения[13]. Но не подлежит сомнению, что вся политика за время исключительного влияния д’Эрбиньи направлялась к его игнорированию, к преследованию всего, что напоминало бы о его существовании. Это доказывается целым рядом фактов; остановлю Ваше внимание на некоторых из них.

1) В 1931 году, после своей поездки во Львов, о.Алекс(андр) Дейбнер[14], одно время так близко стоявший к еп(ископу) д’Эрбиньи, передал ему копии с протоколов епархиального собора Греко-Католической Церкви, состоявшегося под председательством Вашего Высокопреосвященства в Петрограде в мае 1917 года, (копию с этого протокола Вы найдете в папке второй №27.) Епископ, прочитав постановления синода, сказал: «Document interessant, mais n’ayant pas de force canonique»[15] (Эти слова мне переданы о.Алекс(андром) Дейбнером, в 1932 г.)

Но если эти постановления не имеют, по его мнению, канонической силы, то и сам синод, и весь экзархат и все, что Вами камень за камнем заложено в России, - все не канонично; значит не каноничны и Вы сами, да и папа Пий X не каноничен!!!

2) Синод в Петрограде был первым собором русских католических священников; соборы в Риме и в Париже последовали после; естественно и канонично было связать их и считать Петроградский - первый, а Римский и Парижский - вторым и третьим. Между тем Петроградский был совершенно игнорирован, и Римский был объявлен первым.

И прав был, по-моему, о. Абрикосов, не пожелавший принять участие на этих соборах: его первой обязанностью было бы поднять вопрос о связи с собором в Петрограде и просить прочесть его постановления; а это конечно вызвало бы только пререкания, после которых о. Абрикосову оставалось бы одно - покинуть собор.

3) Затем факты, связанные с судьбой о. Абрикосова:

а) Когда он прибыл в Рим в 22-ом году, во главе русского дела стоял епископ Tibirgien - человек прекрасный, понимавший наше дело, дороживший мнением всякого русского. Можете себе представить, как он был обрадован Абрикосову, который явился в Рим, как «представитель Экзарха». Ему был выдан из Конгрегации документ, в котором он значился как «Прокуратор экзарха». Еп(ископ) Тибергиен внезапно скончался, на его место во главе русского дела был поставлен д’Эрбиньи. В один прекрасный день вызывают о. Абрикосова в Конгрегацию и просят его документ для каких то справок. Когда же после некоторого времени о Абрикосов просил вернуть ему документ, ему заявили, что документ в канцелярии "затерялся"!!, но взамен другого не выдали,

в) В октябре 1922 г. о.Абрикосов был принят папой Пием XI; прием был полу-общий; папа не задал ему никаких вопросов о положении дела в России и Его слова сводились вкратце к следующему: «Мы теперь начали дело и надеемся на успешное его развитие". Явное замалчивание. Какое впечатление произвел этот прием на о. Абрикосова и на Экзарха, которому о.Абрикосов его описал, явствует из письма Экзарха от 13.Х.1922г.( см.папка вторая №24). Он советовал о. Абрикосову не падать духом, добиваться частной аудиенции, искать возможности предварительно осведомить папу о наших делах» - но....

с) Против о. Абрикосова поднялась совершенно дикая интрига. Инициатором ее был д’Эрбиньи, а главным работником и застрельщиком некто – фон дер Лауниц; русский немец вогнанный из Франкфурта за явные большевицкие симпатии и пропаганду, только что прибывший в Рим и по непонятном причинам втершийся в доверие к д'Эрбиньи, который снабдил его средствами, открыл доступ в библиотеку Восточного Института и т.д. Вот этот тип выступил против о. Абрикосова, обвиняя его в большевизме и выставляя его советским агентом. И в канцелярию Ватикана и в префектуру были посланы доносы. Дело кончилось бы, конечно, высылкой о. Абрикосова, если бы он случайно и своевременно не узнал о доносах и влиятельные лица не заступились за него. В Ватикане его защитил его друг и почитатель Кардинал Фриверт (доминиканец, бывший папским нунцием в Мюнхене), а в префектуре - Mgr. Benigni, который написал письмо Муссолини. Дело кончилось высылкой Лауница. О. Абрикосова оставили в покое, и д'Эрбиньи при первом свидании с ним после этой истории сказал ему, что он был рад заступиться за него!?...

Все, что я позволяю себе сообщить здесь, подтверждается документами, которые хранятся в архиве о. Абрикосова.

4) Вспомните неудовольствие, вызванное прочитанным Вами в 23-м году в Восточном Институте рефератом, в котором Вы говорили об экзархате; Вы помните кто и в какой форме выразил это неудовольствие.(д'Эрбиньи)

5) То же неудовольствие, вызвала статья составленная покойным о. Верховским и мною и напечатанная за подписью о. Глеба по-итальянски под заглавием: “Il clero ortodosso russo et il cattolicismo[16]” и напечатанной в 1923 г. в “Publicationi dell Instituto per l’Europa Orientale”. В этой статье проводится та же защита национальлого экзархата.

6) наконец остановлюсь на обстоятельствах, сопряженных с печатанием моей небольшой брошюра - «Краткий очерк организации русской католической Церкви». Этот очерк составил предмет одной лекции, прочитанной мною в 1927 году на собрании русских католиков в Париже. Небольшой журнальчик "Христианин", издававшийся в Польше, просил у меня статью: я послал свой очерк в полное распоряжение редакции». Требовалось «imprimatur» [17]. Местный епископ, поляк, отказался дать, в виду некоторых отзывов о польском духовенстве в России. Обратились за «imprimatur» в Рим к еп(ископу) д’Эрбиньи, с просьбой об издании отдельной брошюрой. Он ответил, что «imprimatur» должен дать епископ восточного обряда. огда брошюра попала, во Львов и Ваше Высокопреосвященство приказали поставить «imprimatur».

Вы помните кому (Ректору Львовской Духовной Академии о. Слипому) и когда еп(ископ) д'Эрбиньи выразил свое неудовольствие по поводу, как он выразился, «Вашего вмешательства в дело» (?!) и тут же, указывая на лежавшую на столе мою брошюру, он с укоризной сказал, что «она является критикой всей настоящей политики Ватикана» (?). Но у меня не было ни слова критики. Был только перечень фактов и защита положения об экзархате, как он Вашим Высокопреосвященством был учрежден по заветам Пия Х, а в заключение выражено пожелание, чтобы в будущем сохранить сделанное, ничего не меняя, «nec plus, nec minus, nec aliter»[18], как однажды, по нашему же делу, выразился папа Пий X. И если в моих словах была усмотрена критика", то придать им этот характер мог только тот факт, что политика Ватикана оказалась «aliter» т.е. ока была направлена против экзархата, как он был установлен Вами.

Примечание:

1) К этому надо добавить запрещение Митрополиту Андрею ехать в Париж.

2) Предложение Митрополиту Андрею не участвовать на Велеградском Конгрессе осенью 1924года.

Архив князя П.М. Волконского, документ 441.

Копия из Архива Славянской Библиотеки в Лионе.

Приложение к письму кн. П.М. Волконского митрополиту Андрею Шептицкому, 1938 г.

О владыке d’Herbigny.

Приложение к моему письму м[итрополиту] А[ндр]ею 15.VIII.938. № 485

Справка

(Данные относятся к маю 1938 г.)
Ему запрещено носить знаки епископского достоинства.
Ему запрещено пользоваться епископской юрисдикцией.
Ему запрещены всякие публичные выступления; деятельность его ограничена преподаванием в школе.
Официально все эти ограничения объясняется его желанием посвятить себя научной работе.
Висевший в зале Академии его портрет снят; на его место повешен портрет Экзарха.

Рукопись П.В. Волконского из архива Славянской библиотеки в Лионе.

Письмо о. Дмитрия Кузьмина-Караваева к кн. П. М. Волконскому, 1943 г.

Глубокоуважаемый Петр Михайлович,

Отец Павел Майё[19] познакомил меня с некоторыми Вашими архивными материалами, относящимися к столкновениям между о. д’Эрбиньи и о. Вл. Абрикосовым. Может быть Вы позволите в интересах будущего и ради всестороннего освещения этой весьма печальной страницы в истории русского католичества сообщить Вам для того же архива мои дополнения.

В Рим я приехал в 23-м году, на год позже о. Владимира, и пробыл там в Коллегии св. Афанасия[20] до 27-го года, когда о. Абрикосов уже был в Париже. О том, что он не ладит с о. д’Эрбиньи, я не мог ; не догадываться, но должен сказать, что о причинах и тем более о тех подробностях отношений, о которых говорится в Ваших материалах, не был осведомлен. О. Владимир, навещал меня также как и других русских семинаристов в коллегии св. Афанасия, но о своей работе предпочитал говорить в самых общих выражениях. Я со своей стороны, в качестве семинариста, не считал себя в праве расспрашивать и теперь должен сказать, что жаловаться на сдержанность о. Владимира мне не приходилось. Напротив того, я ему глубоко благодарен за то, что он не втянул меня в эти столкновения , которые впоследствии могли бы мне повредить. Поэтому все, что я пишу, основывается исключительно на наблюдениях и некоторых уже позднейших домыслах и соображениях.

Здесь я должен сказать, что к обеим сторонам, и к о. Вл. Абрикосову и к о. д’Эрбиньи, я отношусь с одинаковым уважением и глубоко ценю заслуги обоих в деле русского апостолата. Но именно по этой причине я не могу скрыть о Вас, что и у того и у другого были свои недостатки и, в психологическом смысле столкновение между ними мне, увы, представляется неизбежным.

О. Владимира я знаю давно и достаточно близко для того, чтобы сказать, что он принадлежит к числу тех людей, которые не мирятся с тем, чтобы в деле считаемом ими собственным делом, рядом с ними и тем более выше их работал бы кто-либо другой. Если В Москве о. Владимир уживался с о. Леонидом, то это надо объяснить исключительной тактичностью о. Леонида и тем, что в Москве о. Владимиру была предоставлена полная самостоятельность. Но это отнюдь не значило, что он всегда и во всем был готов также точно подчиняться своему начальству, как он это требовал от других для себя. Дабы не быть голословным, сошлюсь на один эпизод, имевший место в Риме, который меня тогда же весьма смутил и поразил.

Надо указать, что в Москве о. Владимир перед причастьем поднимал на лжице Агнца и держал его в приподнятом положении во время чтения предпричастной молитвы И[оанна] Златоустого. Также точно стал поступать и о. Николай Александров. Ничего худого в этом обычае, конечно, не было, и, напротив, причащающимся было отрадно читать молитву И[оанна] Златоустого, взирая на Агнца. но, увы; нельзя было возражать против совпадения этого обряда с латинским обычаем и противоречия между тем же обычаем и восточным опасением смотреть прямо на Св. Дары. По этим соображениям о. Леонид, уже после отъезда о. Абрикосова из Московской тюрьмы, где он тогда находился, передал о. Николаю запрещение приподнимать Агнца над Чашей. По существу с этим распоряжением можно было не соглашаться, тем более, что и о. Владимир всегда говорил, что он ввел свой обычай не из подражания латинянам, а для того, чтобы опровергнуть клевету некоторых православных, уверявших, что восточные католики не дают мирянам приобщаться от Агнца и преподают им к Причастию только меньшие частицы, так называемые маргариты[21]; но все же, в каноническом смысле, распоряжение Экзарха было безупречно и подлежало безусловному выполнению. Тем не менее Матушка Абрикосова написала об этом о. Владимиру в Рим с нескрываемым негодованием. О. Владимир читал мне это письмо с большим возмущением и меньше всего быль расположен преподать о. Николаю совет послушания.

О. д’Эрбиньи я знаю значительно меньше. Лично ко мне он относился всегда с сердечным вниманием, но по тому, что мне приходилось слышать о нем от других, я вполне допускаю, что он также принадлежал к числу людей, предпочитающих действовать единолично и не считаться с теми, кто так или иначе становился ему поперек дороги.

Тем не менее, имея в виду, что Ваши материалы направлены с исключительной силой против о. д’Эрбиньи, в интересах справедливости, я должен сказать Вам, что в них содержится ряд, по моему разумению, незаслуженных обвинений, и самое столкновение во всяком случае не может быть понимаемо в качестве спора между русским патриотом и иностранцем, собиравшемся забрать русское дело в чужие руки.

В этом смысле я должен прежде всего отметить, что с русско-национальной точки зрения, занятая о. Владимиром позиция далеко не всегда представляется безупречной. Предположенная Временным Правительством легализация восточного обряда вызвала, конечно, необходимость соответствующих канонических мероприятий. Но делать отсюда вывод, что в будущем латинский клир в России должен будет существовать исключительно для иностранце, как это предполагал о. Владимир, было невозможно. Латинское католичество насчитывает в России сотни тысяч верующих, которые независимо от своего немецкого, польского, чешского, латышского и другого происхождения русским государством в качестве иностранцев не рассматривались и рассматриваться не будут.

При таких условиях совместное существование на русской территории, как восточной, так и латинской иерархии даже с русской государственной, и следовательно национальной точки зрения должно было найти какое-то более гибкое и более отвечающее действительному положению вещей, выражение, чем то изъятие из русской государственно-правовой жизни «латинян», на котором по-видимому настаивал о. Владимир.

В Ваших материалах есть указание, что это изъятие было одобрено в бытность о. Владимира в Кобурге покойным В. К. Кириллом Владимировичем. Ссылка на это одобрение, которое, конечно, решающим быть не могло, в свою очередь характерна. Она говорить о том, что в основание своих притязаний о. Владимир полагал чересчур упрощенные политические предпосылки. Подразделяя политических деятелей эмиграции на 4 главные группы: монархистов, выдвигавших на престол В. Кн. Николая Николаевича; республиканцев - социал революционеров; старых «кадет» и легитимистов, - он был убежден, что русское католическое дело может встретить сочувствие только последних. Между тем, не говоря уже о том, что в левой республиканской половине русской эмиграции было немало верующих, глубоко и искренне преданных делу церковного единства, приписывать монархистам старорежимное отношение к католичеству было так несправедливым.

В общем, отношение обоих правых течений к католичеству было одинаковым. И то и другое рассчитывали на римскую помощь в деле борьбы с большевизмом и ради этой помощи были готовы отчасти из расчета, отчасти вполне искренне, на отказ от старых предубеждений. Но, к сожалению, эти течения враждовали между собой и в пылу вражды нередко обвиняли друг-друга в скрытых симпатиях к большевикам. Об этих взаимных обвинениях, также как о прямой невозможности для постороннего человека в них разобраться, мне лично перед моим отъездом в Берлин откровенно говорил Mgr. Pizzardo, настойчиво подчеркивая, что дело русского апостолата, нельзя связывать ни с одной из русских политических партий. Против этого, казалось бы несомненного, правила, о. Владимир значительно погрешил, сблизившись с бывшим тогда представителем В[еликого] Кн[язя] Кирилла Владимировича бароном К. К. Врангелем. Сам Врангель, утративший впоследствии доверие В[еликого] Князя, был человеком далеко не безупречным, и полагаться на его обещания, было по меньшей мере неосмотрительно.

При таких условиях вывод, я думаю, ясен. Политические предпосылки о. Владимира были непрочны; связанные с ними предположения о будущем устройстве Католической церкви в России неосуществимыми, и, значит, о. д’Эрбиньи, противодействуя о. Владимиру, еще тем самым не совершал преступления против русских национальных интересов.

Дальше я хотел бы также отметить, что о. д’Эрбиньи не был единственным противником о. Владимира. Вскоре по приезде в Рим произошло крупное столкновение с о. Сергием Веригиным[22]. Справедливо или нет, но о. Абрикосов считал себя уполномоченным на наблюдение за русскими церквами за границей и в этом качестве сделал о. Сергию несколько замечаний по поводу того состояния, в котором он застал церковь св. Лаврентия. О. Сергий с таким отношением не примирился и не замедлил восстановить против о. Владимира своих близких друзей, и в первую очередь о. Плакиду де Местра. Взаимную вражду о. Плакиды и о. Владимира, который со своей стороны обвинял его в безнравственном поведении, мне, увы, пришлось лично наблюдать в бытность мою в Коллегии св. Афанасия.

С другой стороны надо отметить, что о. д’Эрбиньи был крайне непопулярен и в среде русско-латинского (в частности немецкого) клира. По крайней мере, в бытность мою в Берлине, мне нередко приходилось слышать отрицательные отзывы о его деятельности со стороны близкого к бывшему епископу Тираспольскому Кесслеру отца Майера. Иначе говоря, каноническая реформа о. д'Эрбиньи, упразднившая вместе с экзархатом ранее существовавшие русско-латинские епископства, вызвала возражения как с восточной, так и с латинской стороны. Прав или не прав быль о. д'Эрбиньи, вводя эту реформу, судить не мне, но во всяком случае приписывать, как это делается в разбираемых материалах, фантастически - макиавеллистические планы, направленные на разрушение в союзе с советами русской национальной церкви в целях расчистки свободного поля для будущей работы отцов Иезуитов, попросту невозможно; тем более невозможно видеть в удалении о. Владимира из Рима одно из звеньев этого плана.

Когда-нибудь будущий историк русского католичества разберется во всей этой печальной истории, но я думаю, что уже сейчас можно сказать, что дело сводилось гораздо больше к борьбе личных страстей, чем к столкновению двух точек зрения, из которых одну, защищавшуюся о. Владимиром, надо считать совпадавшей с русскими национальными интересами, а другую, осуществлявшуюся отцом д'Эрбиньи, - этим интересам противоречившей.

Но, само собой разумеется, не соглашаясь с тем, чтобы у о. д'Эрбиньи было какое-либо, хотя и молчаливое соглашение с советским правительством, я не могу допустить и мысли о том, чтобы о. Владимир мог быть большевицким агентом. Мне в достаточной мере известно, что у него были за границей собственные деньги, и кроме того его личная честность исключает возможность подозрений.

Прошу Вас принять уверение в моем глубоком уважении и преданности,

(подпись) Свящ. Д. Кузьмин-Караваев

Париж, 14.V.43

К вопросу об устранении еп. M. d’Herbigny[23] от заведования делами русского католичества в Риме, 1943 г.

(записано со слов о. Вл[адимира] Абрикосова 20 июня 1943 г.)

I. 29 мая 1942 года доминиканец о. Реджинальд Омез[24], при встрече с о. Абрикосовым в Париже, передал ему следующее:

До приезда еп[ископа] Слоскана[25] в Рим (…), никто не мог говорить с папой Пием XI против деятельности еп[ископа] д’Э[рбиньи] , который пользовался неограниченным доверием папы; выступать с критикой его деятельности считалось бесполезным.

Еп[ископ] Слоскан, по приезде в Рим, прямо с вокзала в папском автомобиле был доставлен в Ватикан и немедленно принят папой, как исповедник веры (confesseur de foi), был принят с большим почетом и сердечностью. В первой же или в одной из последних аудиенций еп[ископ] Слоскан просил папу устранит от дела еп[ископа] д’Э[рбиньи], как человека вредного, не желательного для дела.

Папа внял словам Слоскана, как человека не причастного к римским интригам, как человека, непосредственно прибывшего из России и знакомого с положением дела на месте. Он велел произвести анкету о действиях д’Э[рбиньи].

Анкета обнаружила: - много промахов, самовольные распоряжения именем папы, справедливое недовольство многих лиц, учреждений и ведомств, какие-то финансовые неточности и недочеты и т.д. (по видимому анкета коснулась и дела упразднения экзархата, о чем было поручено Слоскану передать Экзарху).

В результате: - приказ д’Э[рбиньи] немедленно выехать в Бельгию «для операции». С этого началась его опала.

Окончательной причиной его увольнения явилось незаконное (illicite) рукоположение в священники кого-то в Бельгии, вопреки желанию и помимо его законного епископа, который это рукоположение обжаловал. В результате: - д’Э[рбиньи] был разжалован; он не числится в списке римских иерархов, кафедра его считается вакантной.

II. 15 июня 1942 г. о. Христофор Дюмон[26] передал о. Абрикосову следующее:

д’Эрб[иньи], пользуясь абсолютным доверием папы и свободным доступом к нему, вершил делами от его имени по своему усмотрению через головы подлежащий инстанций, в результате чего накопился ворох недовольства против него. Никто не решался говорить об этом с попой, считалось бесполезным:

Когда по анкете, назначенной после аудиенции еп[ископа] Слоскана, выяснились все недочеты этой деятельности , еп[ископ] Михаилу было предложено выехать из Италии, а Муссолини запретил ему обратный въезд за его вмешательство в Балканские дела, несогласное с интересами Италии. Кажется, папа не пожелал видеть его перед его отъездом и отказал ему в последней аудиенции.

За этой опалой последовала деградация за незаконное рукоположение в священники какого-то бельгийца, кажется с целью послать его в Россию.

В связи с этим вспоминаю, что о. Грум-Гржимайло[27] передал, что осенью 1925 г. он был в Берлине и зашел в представительство СССР к Крестинскому[28], желая справиться нельзя ли смягчить участь Федорова, тогда сидевшего в тюрьме. Крестинский принял его благосклонно и сказал: «Конечно можно, но пусть Ватикан нас сам попросит.»

Насколько мне известно, Рим никогда с такой просьбой не обращался. Политика Ватикана, направляемая в то время д’Эрбиньи, ко всему, что касалось «экзархата» относилась холодно.

Тут же Крестинский сказал о. Груму (привожу дословно его слова): «У меня был д’Эрбиньи, просил разрешения поехать в Россию, где натворил кучу глупостей. Не понимаю, как Ватикан может держать такого глупого человека и поручать ему крупное дело. Ну, мы этого то впустим, разыграем и выгоним».

Так и сделали.

Петр Волконский.

Архив князя П.М. Волконского, документ 530.

Копия из Архива Славянской Библиотеки в Лионе.

[1] Бениньи Умберто – прелат Его Святейшества, 25 авг. 1906 г.… подсекретарь Конгрегации Чрезвычайных церковных дел 26 мая 1906 г., восьмой апостольский протонотарий 7 марта 1911 г.; умер 26 февраля 1934 г. Рим, виа Фонтанелли ди Боргезе,56 (Папский ежегодник…) (Прим. П.М. Волконского).

[2] Абрикосов Владимир (1880-1966) – родился в богатой купеческой семье. Учился в Оксфорде. В 1909 году перешел в католичество. В 1917 году рукоположен в священники митр. Андреем Шептицким. В 1922 году выслан из Советской России на «философском пароходе». Экзарх Леонид Федоров назначил его своим представителем при Апостольском Престоле. После сообщения в 1926 году об упразднении еп. д’Эрбиньи экзархата в России, отошел от участия в официальном русском католическом апостольстве и уехал в Париж, где проживал в состоянии заштатного священника. Вокруг него сформировался кружок ревнителей экзархата (П.М.Волконский, М.Н. Гаврилов, о. Сергий Оболенский и др.)

[3] Marmaggi Francesco (1870-1949) – кардинал Римской курии. В то время Нунций в Праге.

[4] Но мой дорогой друг, у иезуитов хорошо поставлена информация (фр.)

[5] В злой вере (лат)

[6] По словам Вл. Соловьева, разделившийся в своем понимании православия и буквально пребывающий в этом разделении .-Т.10., стр. 14. «Воскресные письма»-«Что такое Россия».(прим. В.А.)

[7] Шептицкий.

[8] Жилле Лев (1883—1980) - поступил в бенедиктинское аббатстве Фарнборо, посвящен в сан священника латиснкого обряда. В 1924 по приглашению митрополита Андрея Шептицкого прибыл в Львов для униональной работы. Позже под руководством аббата Ламбера Бодуэна в обители Амэ-сюр-Мёз работал в пользу русского апостольства, окормлял церковь византийского обряда в Ницце, где познакомился с о. Александром Дейбнером. Огорченный энцикликой Пия XI "Mortalim animos" от 6 января 1928 года и методами руководства апостолатом со стороны епископа д'Эрбиньи, он перешел в православие и 25 мая 1928 года совершил литургию вместе с митрополитом Евлогием Георгиевским и о. Сергием Булгаковым. Среди молящихся были Николай Бердяев, Карсавин, Флоровский (тогда еще мирянин), Марина Цветаева, Бальмонт, Евграф Ковалевский. Это вызвало большой резонанс в католическом и православном мире. При его принятии от него не требовали отречения от католичества. В 1938 году переехал в Лондон, проповедовал в Гайд-Парке, стал членом Братства св. Албания и св. Сергия. Автор множества аскетических трудов. Повлиял на формирование будущего митрополита Антнония (Блюма).

[9] Цебриков Георгий Владимирович - (1896-19???) Эмигрировал в Бельгию. В 1925 г. посвящен в сан диакона митрополитом Евлогием. Назначен настоятелем православного прихода в Лувене при университете. Конвертировался в католичество. Принимал участие в Съезде русских католиков в Риме в 1930 г. Позже ушел из католического апостолата и вернулся в православие.

[10] Retraite (фр.) – здесь: духовные упражнения (латинская духовная практика).

[11] - аналой, высокий треножник, тоже покрытый белым полотенцем; в углу за престолом (прим. П.М. Волконского).

[12]… и особенно нашего митрополита монсеньора Евлогия (фр.)

[13] Епископ д'Эрбиньи в 1926 году устно через епископа Болеслава Слоскана оповестил Экзарха Леонида Федорова о том, что экзархат упразднен и он уволен с должности Экзарха. Документ с подобным содержанием никогда не публиковался Апостольским Римским Престолом.

[14] Дейбнер Александр Иванович (1899-1945 )– сын о. Иоанна Дейбнера, секретарь епископа д'Эрбиньи.

[15] Документ интересный, но не имеет канонической силы (фр.)

[16] Русский православный клир и католичество (ит.)

[17] Разрешается печатать (лат.)

[18] Не больше, не меньше, не иначе(лат.)

[19] В тот момент, директор иезуитского Интерната Св. Георгия , непосредственный настоятель автора письма.

[20] Греческая коллегия в Риме, основанная в XVI в.

[21] Практика Украинской Греко-католической церкви и по сей день.

[22] Веригин Сергий (1968-1938) – Родился в Лайбахе (Любляна) в семье сотрудника русского посольства. Учился в Моск. Дух. Академии вместе с о. Николаем Толстым. Вступил в брак с дворянкой из рода Мусиных-Пушкиных. В 1889 году посвящен в священный сан в Пензенской епархии. Получил назначение в МИД для пастырства в дипломатических сферах. Покинул место служения за границей и написал письмо Николаю II с сомнениями относительно каноничности Российской церкви и желании стать католиком. В 1907 году официально принят в юрисдикцию Рима в состоянии безбрачия. В 1910 году назначен настоятелем русской католической церкви Св. Лаврентия (близ Форума Трояна). В 1927 году назначен советником Pro Russia, в 1935 году Восточной конгрегации. Умер вследствие инфаркта, отпевание состоялось в церкви Греческой коллегии.

[23] С 1922 по 1933 директор Восточного Института, с 1930 председатель Комиссии Pro Russia (прим. П. М. Волконского).

[24] Состоял одно время секретарем генерала Доминиканцев Теслинга, потом проживал в Риме и имел постоянные соприкосновения с Вост[очной] Конгрегацией по делам Русской семинарии в Лилле, находившейся в введении Доминиканцев (прим. П. М. Волконского).

[25] Слосканс (Слоскан) Болеслав (1893-1981)– епископ Римско-католической церкви. Родился в Белоруссии, закончил Петербургскую р.-к. семинарии. В 1917 году посвящен в сан священника. В 1926 году тайно посвящен в епископы д’Эрбиньи. В 1927 году арестован НКВД и отправлен в Соловецкий лагерь. В 1933 году выслан из СССР. Был ректором Рижской семинарии. Во время II Мировой войны арестован Гестапо и отправлен в концлагерь. После освобождения остался на Западе. В 1952 году назначен Визитатором русских и белорусских католиков за рубежом. После ухода на покой жил в Бельгии.

[26] Настоятель Русской католической церкви в Париже (прим. П. М. Волконского).

[27] Грум-Гржимайло Сергей (? – 1945) – род. СПб в обрусевшей польской семье. Служил в судебном ведомстве. За границей присоединился к католичеству. Изучал богословие в Инсбруке. Рукоположен в сан священника латинского обряда. В 1914 г. приехал в СПБ. где служил мессу. В 1920 г. получил назначение в русско-католический приход в Берлине, но отошел от дела апостолата и проживал близ Вены. Участвовал в Римском съезде 1930 г.

[28] Крестинский Николай Николаевич (1883 - 1938) – советский политический деятель. Родился в семье учителя гимназии. Участвовал в революционном движении. После победы большевиков – на дипломатической работе. Репрессирован.