Сергей Волков

ВОЗЛЕ МОНАСТЫРСКИХ СТЕН

Номер страницы после текста на соответствующей странице.

1944 год

2.1.44 г. Вот уже заканчивается второй день нового года. Вчера был у Валентина. Было шумно. Много пили. Я почувствовал себя хорошо среди тепла и по-родственному настроенных людей...

Ночь под 1.1.44 провел дома, разговаривая с П.Е.Захаровым. Так за разговором и встретили Новый год.

12.1.44 г. Редко пишу. Некогда. Много работы, вернее — много времени отнимает работа, сама по себе легкая, но совсем неинтересная, часто даже постылая. Ученики РУ ничего не хотят знать, совсем чужды культурным каким-либо порывам. Если у них и работает голова, то только для того, чтобы украсть, обмануть, а

399

главное — нажраться. Даже трех человек не найдется и группе, у которых были бы хоть самые примитивные духовные стремления и запросы. Учителя — немногим лучше, особенно молодые. И вот в этом каждодневном окружении обывательщины военного времени я должен проводить большую часть своего времени!

Да и вне этого мира мне мало утешения. Сейчас, по-настоящему, так, как я люблю и привык, разговаривать мне не с кем и негде. И вот сейчас, идя домой от Сашиной мамы, я размышлял среди безмолвных улиц Загорска, освещенных луной, туманно проглядывающей сквозь снежные облака, о своем безграничном одиночестве. Я вспоминал о былых вечерах у Флоренских, о своих беседах с С.И.Огнёвой и «Марком Аврелием», о беседах с Пиковым во время чудесной осени 1932 года, наконец, о моей «малой Академии» 1934-1941 гг. Там и тогда я чувствовал себя легко и хорошо. А по-настоящему я мог бы быть счастлив лишь «на башне» у Вячеслава Иванова или в соответствующем кругу. Такого общества я уже почти не застал, и Бог мне судил быть одиноким в своих самых заветных грёзах и мыслях. Их мог понимать полностью лишь Алексей Спасский. В будущем же это одиночество грозит мне еще в большей степени. Я это знаю и спокойно мыслю о своем обреченном существовании, которое мне предстоит и по сравнению с которым покажется отрадным даже мой период «внутреннего Тибета»...

18.1.44 г. Читаю мемуары Е.А. Некрасовой-Унковской о М.С.Мухановой. Они очень хороши. Из автора, если бы она занялась литературой в свое время, вышел бы отличный писатель-романист. Теперь поздно. Ей уже 70 лет. Она доживает свой век в Хотькове. М.6., летом с ней увижусь. Рукопись доставила мне Т.В.Розанова...

Вчера и сегодня только и разговоров, что о телеграмме из Каира относительно возможности секретного мира между Англией и Германией. Сколько рассуждений и предположений! Мне все прогнозы кажутся проблематичными. Я уверен только в одном: война кончится неожиданно, и результаты ее будут совсем не таковы, как предполагают заправские политиканы наших дней. Так же неожиданным и непредвиденным оказался финал первой мировой войны. И сейчас, возможно, появятся такие новые силы в мире, о которых мы даже не подозреваем. ;

400

Ф 22.1.44 г. Вернулся из РУ. Там после обеда посидел в комнате завуча. Легкая болтовня о литературе с Н.Я.Мягковым, Б.И.Ходовым и Л.В.Крыловым. Они неглупы, у них есть свои мысли и интересы. Но как все-таки мал и убог их культурный язык! И вкусы — сплошная обывательщина. Как не похожи эти разговоры на те разговоры, которые велись у меня в моей келье с моими друзьями, в доме у Флоренских или в Академии, в «Синоде» с моими друзьями-монахами. Небо — и земля. Как скучно жить сейчас среди современной интеллигенции! Печально оказаться в положении старика-профессора из рассказа Дж. Лондона «Алая чума». А это — моя участь! Сейчас, а может быть, и до конца дней моих...

27.1.44 г. Пишу перед отходом на работу. Во сне видел Елену Евгеньевну Волкову. Она была какая-то темная, похудевшая и потускневшая, хотя не блистала в последние дни своей свободы и наяву. Уж не умерла ли она? Мы когда-то уговаривались, что тот, кто умрет раньше, явится другому и скажет, что есть «на том свете». Но уговор был явиться наяву и сказать. А здесь — только сон и мгновенный, без слов. Или душа ее встос-ковалась в заключении? Мне искренне жаль ее. При всех ее недостатках в ней были и достоинства: простота, прямота и некоторая доля доброты. Кроме того, она была неглупа и для женщины — достаточно культурна. В наши дни это не часто встретишь.

28.1.44 г. Вчера получил письмо от К.Флоренского. Он встретился на фронте с Б.Мишиным и был рад ему, хотя в Загорске они не были не только дружны, но даже и знакомы (отцы никогда не были близки в МДА). Вот уж поистине «на чужой сторонушке рад родной воро-нушке»! Сегодня узнал, что умер от туберкулеза шесть месяцев тому назад мой ученик Виктор Васильев. Он учился в 6-м классе вместе с Валентином... Мне жаль Виктора. Он был приветлив со мной, неглуп, и я ему всегда симпатизировал. Как жаль, что всё чаще и чаще уходят те, кого я знал и к кому был привязан! Растет и ширится пустота вокруг меня...

3.2.44 г. 29-го и 30-го января в Москве. Как постарела моя милая Крестная! Боюсь, что недолго осталось ей жить на этом свете. Утомляется она сильно, и то и дело

401

задремывает, как и моя Мама в последние годы своем жизни. Жалко и тяжело мне будет потерять последнего родного человека. Катя и Борис никогда особенно для меня не были близки. Нет в них чего-то, что душевно роднило бы меня с ними...

— Я что-то опять много задумываюсь о проблеме Христа и христианства. Начал перечитывать книгу А.А.Спасского о догматических движениях в эпоху вселенских соборов. Все более и более убеждаюсь, что современная интеллигенция, даже и православная по традиции, в еущности, мыслит и настроена по-ариански. Да это и неизбежно для всякого рационалистически мыслящего ума. Гениальнее всего этот дух выражен в известной книге Ренана. Такие натуры — теисты по существу. Жаль, что я плохо представляю учение унитарианской церкви в Англии. Любопытно, насколько силен в ней вообще элемент традиции церковной, или это по-прос-Ту — лишь секта. Если бы и у нас была свобода религиозной пропаганды, то, думается мне, сейчас громадный успех имела бы проповедь всяческих сект или таких обществ, как «Армия Спасения», «Христианская наука» теософическое, антропософическое и т.п. Умы изголодались по духовной пище, руководства в этой области нет никакого, и многие набросились бы с жадностью и доверием на первое попавшееся. Поживем — м.б., увидим еще такую картину. Меня подобная перспектива не радует.

Взял у Т.В.Розановой книжку «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу.» Изд. 3-е Михай-ло-Архангельского Черемисского мужского монастыря. Казань, 1884. Очень интересна. Есть замечательные психологические и бытовые мотивы. Написана простым и часто ярким языком. Зато «Опыты аскетические» Иннокентия мне не понравились. «Одесский Златоуст» кажется мне поверхностным говоруном семинарского пошиба. тИ мысли у него глубокие, и пафос есть, но всё какое-то неживое, деревянное, скучное...Впрочем, мне не нравился (В свое время и Златоуст. Очевидно, такова судьба ораторов — все они хороши, как витии, в живом слушании, а "на бумаге — мертво и бесцветно. Недаром мне не понравился и том речей Плевако, которые я читал недавно...

В Москве 30 января я прошелся вечером по Моховой, Кузнецкому и по Театральной площади. Было тем-

402

но из-за отсутствия света и фонарей, и как-то жутко и мрачно высились громады домов. Заходил в книжные магазины. Везде пустота, даже в букинистических. Есть книги только на иностранных языках, да и то — выбор неважный.

Вечером по приезде зашел к Флоренским. Т.Н.Грушевская (урожденная Бромлей — ее родственники в прошлом негоцианты, не то фабриканты) показывала альбом фотографий времен своей юности. Очаровательные пейзажи подмосковных дачных мест. Среди лиц V встретил юную еще Софью Карловну Духовскую, урожденную Тиль. А Грушевская в числе предков имеет еще архитектора Шервуда, родственника известного предателя декабристов. Какая масса иностранцев осела в России! Вот и говори тут о чистоте расы!

8.2.44 г. На днях узнал, что мой бывший ученик Владимир Ключарев, учившийся с Женей К[оневым], с Олей Флоренской], убит на фронте. Жаль бедного, как и Сергея Синяева. И всё опять напомнило о Саше и тоской подернуло мои мысли и чувства.

27.2.44 г. За это время был у меня Лева Володкович с сестрой. Был очень мил и приветлив. Получил письма от М.М.Мелентьева и Е.Е.Волковой. Она, оказывается, жива. В трудовом лагере в Мариинске Кемеровской области. Чувствует себя очень плохо, просит о помощи. Думаю выслать в этом месяце 100 рублей. Дальше видно будет. Жаль ее, а больше помочь — не в силах...

Стихи давно замерли. Слишком много прозы кругом. Она давит и душит меня. Внутри я сберегаю еще запас творческого переживания, и много поэтических переживаний скрашивают мне жизнь, цепляясь на ходу, чаще всего в самые неожиданные моменты и в самой неподходящей обстановке. Но нет охоты и сил сесть и записать. Всё рассеивается, как дым, как утренний туман...

; 1.3.44 г. В понедельник 28 февраля было -29° мороза. Зима встречает март сурово и хочет напоследок показать себя. Сегодня туман и тепло. В комнате у меня благодать: и топят, и ежедневно подогреваюсь плиткой, хотя это и беззаконно. Но сейчас жизнь сложилась так, что иначе не просуществуешь. Действительно, если окинешь

403

легким, но острым взглядом то, как теперь все живут, в том числе и ты, то невольно улыбнешься и задумаешься! Все старые устои поколеблены не менее, чем после Октября. И в числе этих, оказавшихся непригодными в дни войны устоев есть и советские, и старые, дореволюционные. Все затрещало и полезло по швам: и семья, и школа, и общественность... Было время — в период паники — и государственность даже грозила крушением. Сейчас как будто сильно утвердился и окреп патриотизм, а вместе с ним и религиозность. Но религия наших дней — холодный формализм, густо насыщенный суеверием. Лишь немногие веруют глубоко. А патриотизм грозит выработать резкий национализм, почти шовинизм. И всё проникнуто самым грубым эгоизмом. Свое брюхо, своя шкура — вот что на первом плане у всех! А о честности, доброте, душевности, интеллектуализме, о всех этих духовных прелестях и говорить не приходится. Это — роскошь, ненужная в наши дни. Это теперь — заумный язык, непонятный подавляющему большинству. Всё это наводит на грустные размышления о сущности человека. М.6., я сейчас сужу поверхностно, и сильно влияет на меня злоба дня. Но все же грустно быть наблюдателем падения человеческого рода и сознавать, что и сам ты увлечен в значительной мере этим убийственным вихрем...

Вчера на базаре, покупая махорку, узнал о смерти бывшего ученика Посошникова. Сколько их погибло! Там же от одной сотрудницы Лаврского музея узнал, что о моей работе «Чертоги»* дал хороший отзыв директор Архитектурной Академии Каргер, просматривавший все наши музейные работы предвоенного времени. Я считал, что мною написана просто популярная заметка для массового посетителя музея, а Каргер выразился, что это — капитальная работа и поставил ее выше всех аналогичных вещей, имевшихся в архиве музея, в том числе выше и работ профессора Зубова, с которым у нас в музее в свое время много носились. Курьёзно!

12.3.44 г. Накануне собрался ехать в Москву. Но почувствовал себя таким усталым, что остался дома. Сегодня взял у Флоренских рукописи В.В.Розанова

* Судьба рукописи не известна.— А.Н.

404

«Юдаизм», «Во дворе язычников», «Возрождающийся Р.гипет» (2 тт.) и «Восточные мотивы». Я их просматри-нал еще в конце 1941 г. Но тогда было такое нервное напряжение! А сейчас, в спокойствии, я продумаю все обстоятельно. Надеюсь, что они вызовут у меня жажду

писать.

5 марта был у Валентина. Он пригласил меня письмом. Говорили вдвоем много и хорошо. В нем не угас прежний человек (до-вузовский), и это делает его снова для меня М[илым] Д[ругом]. Я был почти счастлив. Когда вчера рассказал об этом Оле Флоренской], она кшетила: «Ну, вот — начинается у Вас новый цикл жизни». Как она права!

15.5.44 г. Не писал 2 месяца. Тут всё сказалось: и лень, присущая мне, и усталость от тяжелой жизни, и загруженность повседневной работой, и, наконец, какая-то странная апатия, которая за последнее время стала довольно часто овладевать мною. Как-то все становится безразличным, ничто не радует, не побуждает к деятельности. А всякая мелочь становится огромным преткновением. Так, например, отсутствие хороших чернил. Красными я писать не люблю. Никак не могу понять, как в свое время в Академии Варфоломей писал исключительно красными чернилами. Они хороши для заглавий, подписей, вообще — passim*, а не сплошь. Фиолетовых чернил нигде нет. Теперь удалось достать черные. Я уже переписал стихи ими, потом дело дошло и до дневника. Да и лето наступило. Дни длинные. В комнате тепло. И, я надеюсь, писание мое опять наладится...

За последнее время у меня бывают странные приступы какого-то оцепенения. Всё во мне замирает — и мысль, и чувство. Становится холодно и бесприютно. В такие минуты не радует природа, и безразличными кажутся самые любимые шедевры искусства. Даже о своих любимых друзьях думаешь как-то равнодушно, лишь умом сознавая всю свою близость с ними. А сердце молчит и каменеет. В таком состоянии я не чувствую Бога ни в себе, ни в окружающем мире. Вся Вселенная от макрокосма до микрокосма кажется мертвым бес-

* Кое-где (лат.).— АН.

405

смысленным механизмом, противным и отвратительным своей бесцельностью, непостижимостью, а главное — бессердечностью. И человек в ней — жалкая затерявшаяся букашка, беспомощное существо, какая-то обреченная игрушка в руках слепой внеразумной и абсолютно внечеловечной Судьбы. В такие часы бывает очень тяжело одиночество. Я иду куда-нибудь, только бы не оставаться с самим собою, не дойти до предельной тоски и отчаяния. Мне думается, что на основе таких мыслей и переживаний, которые, конечно, древни, как мир, и создавался пессимизм Экклезиаста и мрачная философия буддизма. Может быть, подобное состояние будет у меня перед смертью? Тогда, пожалуй, легче будет расставаться с жизнью... Во всяком случае, оно очень несладко. И я от него излечиваюсь лучше и скорее всего лишь сном. А пробуждение, как я уже говорил неоднократно, у меня почти всегда бодрое и радостное. «Я с каждым утром возрождаюсь, как в дни весенние природа...»

Неужели эти все мысли и чувства — только лишь причудливая и опять-таки бессмысленная с точки зрения человеческого разума игра мельчайших частиц материи? И за нею нет ничего, подобного Богу, о котором гласят все религии, поют песни поэтов, говорят грёзы художников и воздыхают томительные раздумья мудрецов всех времен и народов? Непостижимая тайна! Никто тебя не разгадал, а, может быть, и никогда не разгадает!

23.5.44 г. Сегодня приобрел «Историю государства Российского» Карамзина за 300 р[уб]. у А.И.Леман. Заплатил 150 р[уб]. Остальное после 3-го июня. Это самая моя крупная покупка за дни войны. Очень рад, т.к. давно хотелось иметь ее. Это повествование нашего «последнего летописца и первого историка» пленило меня, когда я начал впервые читать его вдумчиво и серьезно, работая в Музее Лавры. В нем, наравне с историком и художником, чувствуется и глубоко мыслящий человек. Этого синтеза нет даже у Ключевского, тем более у Сергея Соловьева, который мне всегда был несимпатичен своим педантизмом и наукообразностью метода, свойственной его эпохе. Во всяком случае, это — «сокровище нетленное», как и словарь Дьяченко, который я тоже приобрел во время войны. Жаль только, жаль до бесконечности, что мой милый Саша не разде-

406

лит этой радости, просматривая эти книги со мной. Слава Богу, что от Георгия идут письма и он благополучен. Хоть бы он вернулся поскорее! И только бы судьба сохранила мне его, как Евгения и Валентина...

1.6.44 г. Вчера беседа с М.Я.Александровым. Все-таки он очень ограниченный человек, хотя в нем есть проблески ума и, кажется, большая доза мягкости и доброты. Последняя — типично обломовского порядка. Взял у него просмотреть «Золото в лазури» А.Белого (М., 1904, изд-во «Скорпион»). Сладко было снова увидеть любимую книгу, которую с таким восторгом я взял в свои руки впервые четверть века тому назад в студенческой библиотеке МДА! Каждая книга, каждое творение символистов для меня — родной голос, любимая душа, сияющий лик иного лучшего мира среди моего тусклого житья-бытья.

Сегодня ждал Ath.* — и напрасно. Грусть, усугубляемая сумерками дождливого дня.

4.6.44 г. Троицын день. Но к полудню стало хмуро, и чуть накрапывает дождь. На базаре купил нарциссов (по 2 рубля за штуку). Они сильно пахнут. Этот аромат мне что-то напоминает, но что именно — не могу себе уяснить. Идя обедать в РУ, встретил Д.Е.Захарову, возвращающуюся от обедни с букетом ландышей. Несмотря на многое, что мне в ней не нравится, в этот момент, в светлом платье, с голубым камнем на тонкой золотой цепочке и с ландышами, она мне как-то слегка напомнила картину Сомова «L'echo des temps passes»**.

Вечером заходил к Валентину, но не застал: он уехал в Москву с женой. Его мама сказала, что теперь он приезжает очень ненадолго. Потом был у Жени К[онева]. Выпили рислингу, покурили, поговорили. Я прочитал несколько стихотворений Бодлера в переводе П.Я. Если бы это были переводы Брюсова или Вяч. Иванова. Но даже и в переложении П.Я. эти стихи меня пленили. Потом патефон. Подбор пластинок меня не удовлетворил. При прощании получил 2 нарцисса и ветку сирени.

* Афанасьев Ю.— А.Н.

** «Эхо минувшего времени» (фр.).— АН. т

407

5.6.44 г. Сегодня серый день. Дважды шел сильный дождь, но без грома. Совсем не в стиле Духова дня. После уроков у А.И.Леман. Она собирается перебираться и Москву к дочери. С мужем по-прежнему в разлуке и в размолвке. Я постепенно переношу ее книги к себе, по ее же просьбе. Сегодня перенес 5 тт. сочинений К.Леонтьева. Там интересны статьи из сборника «Восток, Р.оссия и славянство». Слухи о том, что англичане и американцы высадились где-то в Европе под прикрытием 140 тысяч аэропланов... «Нас в Европу не пустят», — говорит А.И. И слава Богу... [далее текст залит чернилами. — А.Н.] Только бы скорей война кончилась. Вернулись бы наши близкие с фронта, а в том числе и мой милый Жорж...

7.6.44 г. Вчера — известие об открытии «2-го фронта». Воскресный слух оправдался. На побережье Франции, между Шербургом и Гавром, высадили десант с 4.000 кораблей под прикрытием 11-ти (а не 140-ка) тысяч самолетов. Как все радуются! Я вчера пошутил: сегодня в Берлине сразу — и солнечное затмение, и землетрясение.

Читаю Леонтьева «Восток, Россия и славянство». Много интересных мыслей. Некоторые его идеи сделали бы честь Шпенглеру...

12.6.44 г. В воскресенье утром начал было перетирать книги, но приехал Боря. Он привез ботинки. Стоят 500 рублей. 60 рублей уже уплачены. Остается долгу Кате 440 рублей. Значит, весь июнь и пол-июля буду сидеть без молока, без сахару, без дополнительного хлеба. Едва хватит денег на табак. Зато я обут. И это — уже счастье. Я даже почувствовал вдруг днем бодрость в связи с этим приобретением. Вечером был у Валентина. Он был очень ласков. Говорили много, но преимущественно о пустяках. Рассказывал о своем сослуживце Масанове, авторе «Словаря псевдонимов». Он занимался вопросом о литературных мистификациях. По его словам, известные «Мемуары Вырубовой» сочинены А.Толстым и профессором Щеголевым; «Петр I» А.Толстого будто бы написан в значительной степени Чапыгиным. Последнему я не верю: стиль романа типично толстовский. Затем он утверждает, что какая-то глава 2-го тома «Мерт-

408

вых душ» написана каким-то профессором-гоголиспе-цсм. Имени его Масанов Валентину не называл. Все это очень любопытно. Рассказывал Валентин кое-что из нравов десантников, их столкновениях с парашютистками. Мало радостного во всём этом. Жуткие гримасы войны. Нескоро и нелегко будет отрезвляться народ от военного дурмана. *

Я перечитал на днях «Лже-Нерона» Фейхтвангера второй раз. Опять сильное впечатление. Варрон и Те-ренций мне близки многим. Особенно Варрон. Любопытен его конец. Жизнь все-таки оказывается сильнее всего. И даже после крушения всех планов и, казалось бы, в момент полной безнадежности жизненный инстинкт побеждает позыв к самоубийству.

2-й фронт в Европе развертывается благополучно. Вчера известие о прорыве нашими войсками финского фронта. Сегодня в газетах сообщение, что финны разрушили и сожгли «Пенаты» Репина. Сколько бессмысленности и жестокости творит война! Я невольно думаю о Жорже. Как хочется видеть его и говорить с ним... Над Москвою, говорят, еженощно летают сторожевые аэростаты. Неужели еще надо ждать воздушных нападений? А может быть, и отравляющих газов? Какие ужасы таит будущее? На радостные сюрпризы не особенно приходится рассчитывать...

16.6.44 г. Был на базаре, покупал сахар и как-то против желания (не было свободных денег) купил сборник «25 лет исторической науки в СССР». Изд. Академии Наук, 1942 г., за 10 рублей, хотя номинал 16 рублей.

Неожиданно в 6 час. явилась Щаталья] Щвановна] Флоренская, расстроенная, чуть не в слезах, и сказала, что В[асилий] Щавлович] сильно болен брюшным тифом, у него бред, он избил маму, три женщины с ним никак не могут справиться, просила придти помочь. У Флоренских я застал ужасную картину. В[асилий] Щавлович] бредил под впечатлением недавно прочитанной им книги Эренбурга «Трест ДЕ». Он говорил связно и I почти логично, но в глазах светилось безумие. Ему каза-I лось, что фашисты хотят отравить СССР тончайшей хи-'" мической пылью, которую они будут рассеивать с самолетов. Только у него есть средство спасти всех, А его объявили больным и нарочно отравляют псевдолекарст-

409

вами и обессиливают подкупленные врачи. Даже родных — мать и жену он считал наполовину одураченными, наполовину подкупленными. Озлоблен был протпи них чрезвычайно, бранил их, грозил убить. Сначала он мне доверился и умолял в память его отца помочь ему спасти СССР, т.е. дать возможность бежать. Просил съездить в Москву в НКВД и сообщить там обо всём, что с ним делают фашистские агенты, чтобы из НКВД приехали и освободили его. Потом неоднократно порывался выскочить в окно или вырваться в дверь. Размахивал железной ложкой, угрожая ей всем; потом делал вид, что расстреливает людей из револьвера... Под конец он перестал верить и мне. Всё это страшно действовало на нервы, тем более, что приходилось поддакивать его словам, чтобы успокоить хоть немного. Я советовал домашним непременно отправить его в больницу, но они боятся этого сделать: «там его бить будут». Какая дикость! Ждали приезда врача Ю[лии] А[лександровны] Флоренской, чтобы сделать, как она решит. Боялись и связывать его: «это вредно отзовется на сердце». А он хотел разбить окно и, прорвавшись сквозь разбитые стекла, бежать к зданию НКВД, находящемуся на той же улице, что и их дом...

?1 К вечеру он немного затих, так как, очевидно, наступило изнеможение. Когда я пришел домой, то меня трясло от возбуждения. Жутко и тяжело видеть умного и корректного человека, когда он несет дикий вздор и грубо ругается; любящего сына и мужа, когда он проклинает мать и жену и бьет их...

Невольно является мысль: куда в это время девается душа человека?

Достаточно изменившегося давления крови на мозг, повышенной температуры — и весь духовный облик человека искажается до неузнаваемости. Неужели это — подтверждение для материалистической гипотезы? И все же мне кажется, что не все духовное погибло в таком человеке в такой миг: что-то порой сознательное проблескивало на миг. И строй речи был совершенно правилен, и умозаключения последовательны. Только основа всего была болезненна, а поэтому при всей правильности решения результат задачи выходил нелепый. Если {бы не ^было души и ума, то все было бы совершенно бессмысленно и бессвязно.

410

Впрочем, я никогда не бывал в сумасшедшем доме, и pro — первый случай, когда я видел больного с явно потрясенным сознанием. Все читанные книги на эту тему, однако, подтверждают мои соображения. Как художественные произведения, так и статьи и исследования по психологии и психиатрии. Не желал бы я быть врачом психиатром...

28.6.44 г. На днях в Ильинской церкви было молебствие о победе. Служили на открытом воздухе. Была масса народу. Много приезжих из деревень. Отец Сер-mii (быв. живоцерковный епископ) сказал отличную проповедь, м.б. даже слишком интеллектуальную для теперешних «православных». Все это слышал от Л.ИЛеман. У нас был педсовет, и мне не удалось видеть лого любопытного зрелища.

Василий Павлович Флоренский в больнице. С ним — сю жена. Она ходит за ним. У него сыпной тиф. Слава (югу, что я от него не заразился. Ему легче (видел на днях А[нну] М[ихайлов]ну)...

3.7.44 г. Сегодня был у А.И.Леман. Она мне подарила католическое распятие, а вчера Мадонн — Боттичелли и Лучиано. Теперь у меня все стены в картинах. Сегодня днем дважды шел дождь. Вечер ясный с оранже-иым солнцем. В комнате у меня очень уютно. Вчера и сегодня набрал много доннику. Он сушится в вазе и пахнет, смешиваясь с ароматом жасмина и роз.

А в политике всё победы! Красная Армия стремительно идет, бьет и гонит немчуру. Как это отрадно! Уже гонят обратно стада в освобожденные местности, откуда их эвакуировали в 1941 году. Как грустно и печально было их видеть тогда, и как радостно теперь! Скорей бы конец!...

10.7.44 г. Сегодня сидел на бульваре с ЗД.Вишнев-ской и М.М.Емельяновой. Разговаривали и курили. Пессимизм З.Д. относительно будущего.

Сейчас у меня в комнате солнце. Много цветов. Опять розы и жасмин. Затем красные лилии, ромашки с розовым пионом и, наконец, Иван-да-Марья в окружении розовых кашек. В вазах сушатся лепестки роз и цветы донника. Вместе с ветками мяты в букетах они дают

411

пряный и сладкий аромат, особенно по вечерам. Мне это нравится. Вчера купил на базаре «Бесы» и «Подросток» Достоевского в 2-х тт., в переплетах — 50 рублей. Затем марксовский однотомник Тютчева, тоже в переплете — 25 р[уб] и «Адольфа» Бенжамена Констана в изд. Некрасова (за 15 р[уб]), которого подарил Ж.Коневу.

12.7.44 г. Вчера выпускной вечер РУ в городском летнем театре. С 7-ми ожидание тянулось до 10 часоп вечера: не появлялось начальство из горкома и от завода. Сначала фотографировались с учениками в саду, потом сидели, скучая, в театре. Нам дали первый ряд. Почет учителям оказан. Однако на выпускной обед было приглашено только наше начальство. Меня это нисколько не обидело и не огорчило. Меня не привлекает общество малознакомых и совсем незнакомых людей, притом в большинстве совершенно не интересных для меня, т.к. это — люди не моего круга. У них была солидная пьянка, т.к. сегодня наше начальство сонно, с оплывшими лицами и т.п. Около десяти началось торжественное заседание. Стол был покрыт рытым малиновым бархатом, на нем было 2 красивых вазы с хорошими цветами. Остальное ординарно. Большой портрет Сталина, недурно исполненный; гирлянды из полуувядших ромашек.и колокольчиков имели жалкий вид. Умнее было бы сделать их из ельника и расцветить бумажными цветами. Издали это было бы эффектнее. Не сумели красиво расположить знамена. Их было шесть, и они стояли по бокам портрета, жалко обвисая и скрыв свое шитье. Нет вкуса у наших провинциальных устроителей торжеств! Доклад завуча Н.Я.Мягкова шел под грохот грома и шум дождя. Даже в первом ряду я не все слышал. Кое-где потолок протекал, и на сцену капало. Это уж было совсем некрасиво. Гроза разразилась сильная. Я сидел в белом костюме и думал, как я пойду домой, если она не прекратится. Потом был концерт силами артистов красноармейского ансамбля песни и пляски. Недурно пели и изумительно танцевали 2 красноармейца русский танец. Была в них нечеловеческая легкость и удаль исключительная. Прямо вихрь какой-то.

Концертом я остался доволен. Во время концерта из-под эстрады выползла маленькая ящерица и ползала около первого ряда, а еще большой черный таракан. Это было

412

забавно. Публика вела себя неважно, шумела и во время аплодисментов многие свистели, хотя исполнение было хорошее и большинству, по-видимому, нравилось. Но у нас не могут, чтобы не похамить. Как это противно!...

16.7.44 г., воскресенье. В среду был на именинах у И.Е.Захарова. Скучно. Сразу чувствуется, что это — люди не моего общества, не моего стиля. Несмотря на интеллигентность — все-таки налицо малая культурность. Нет перца, остроты.

Как-то все серо, пресно, точно собеседование учителей начальных школ. Ни на грош оригинальности. Все меньше и меньше становится людей, которые были бы приемлемы для меня. Невольно грустно вздохнешь, когда подумаешь о «средах» Вяч. Иванова...

13-го июля ходил в МООСО, читал там лекцию о Пушкине (за 50 р.). Старые впечатления: милая природа иокруг монастыря и скучные, какие-то насквозь пропыленные люди (учителя). Курсанты-инвалиды очень мо-поды. Лекция им понравилась, хотя читал я неважно, т.к. до полдня полол огороды с учениками РУ и сильно устал. Вечером заходил к Жене Коневу. Слегка с ним поговорил. Прежние наши задушевные разговоры как-то незаметно отошли в сторону. Очень он устает и полон юбою дня. А я стою в отдалении от этой кипучей, но совершенно чуждой и неинтересной жизни. Слишком я — мечтатель, не от мира сего. И моё — не то, что лю-чям сейчас жизненно необходимо...

24.7.44 г., воскресенье. М.Н.Гребенщикова подарила мне книжечку стихов О.Хайяма. (Экземпляр, подаренный мне Жоржем, затерялся, к сожалению.) Я с удовольствием их перелистал. Перечитываю также «Среди художников» Розанова и «Столп» Флоренского*.

25.7.44 г. Как скучно общество наших учителей! Они даже и не сознают, насколько они малокультурны и даже вовсе некультурны, не представляют себе, какое может быть интересное общество вне их пошлых разговоров! Добро бы житейские одни заботы их загружали... Нет, у них есть свободное время, и они его заполняют пустой болтовней, сплетнями, вульгарным кокет-

* Флоренский П.А. «Столп и утверждение истины». М., 1914. - А.Н.

413 .

ством и т.п. Просто вянешь как-то в их кругу. Вчера вечером был у Флоренских, разговаривал с В[асилием| Щавловичем]. Раньше он мне казался неглубоким человеком, а теперь, на фоне нашей педагогической суеты, мне его беседа показалась очаровательной!

t

*' 4.8.44 г. Нашел листы с заметками о символизме.

Символизм, как и всякое другое органическое явление, строя и углубляя свое мировоззрение, неизбежно обращается к прошлому, поднимает вековые напластования и прежде всего и сильнее всего перекликается с античностью. Хотя родственная близость с той или иной «сумеречной порой», казалось бы, должна была соединить символистов прежде всего с романтиками XX в., с людьми trecento и quatrocento в Италии или с александрийской культурой, что и подчеркивалось неоднократно в критической литературе, тем не менее основное и самое глубокое устремление символизма обращено, в сущности, к античному миру, как это ни странно покажется на первый взгляд. Если декаденты больше всего ценили романтику Средневековья и всякого рода экзотику и связанную с ними фантастику, то символисты, в основном, тяготеют к античной ясности, несмотря на собственную темноту и недоговоренность. Эта ясность предстоит им как идеал где-то в глубине, до которого надо с трудом добраться. Они не мыслят эту ясность как некую рассудочность, а как некое чувство внутри себя, интуитивно осознаваемую одновременно с данностью вещей и явлений мира. Но путь к ней лежит через «леса символов». Итак, через пестроту и туманности романтизма символисты неизбежно приходят к Античности, исходя из нее и ею преодолевая наслоения христианства (теория Ницше). Ею проникнут в значительной степени весь французский символизм, не порывавший, таким образом, с наследием классического века. Среди русских символистов духом античного миросозерцания проникнуто полностью творчество Вячеслава Иванова и Валерия Брюсова. Сильно его влияние и у других символистов. Во всяком случае, сюда можно вполне отнести замечание Томаса Манна: «Поистине тот лишь сын Европы, кто в лучшие свои минуты умеет сердцем обращаться к Элладе» (Собр. соч., т. VI, 1938 г., с. 229). Основное, что черпает символизм в заветной сокровищнице Ан-

414

тичного мира — это радость жизни, любовь к миру во исем его многообразии, ясность и красота, непосредст-иснные связи с миром и, вместе с тем, — острый скепсис при соприкосновении с великими проблемами бытия и чуткое прислушивание к глухим и трагическим голосам седой древности.

Проблема трагического оптимизма Ницше и ясный гуманизм Р.Роллана, чисто александрийский скепсис А.Франса и пирроновский Льва Шестова, кристальная ясность и сухая строгость Валерия Брюсова и мудрая углубленность Вячеслава Иванова, восторженное приятие кизни Габриэля д'Аннунцио, легкий гедонизм и вечерняя грусть М.Кузмина — всё берет свои истоки из водоемов Античности...

6.8.44 г. Отдежурил в РУ сутки. Ночь почти не спал. Страшно устал. Зато прочел книгу Дарского «Чудесные вымыслы в поэзии Тютчева» и написал несколько страниц для «Эрмитажа». В РУ новости: сегодня сняли с работы шефа-повара и хлеборезку — за кражу продуктов. Вес очень довольны, т.к. в столовой постоянно не додают порций, а хлеборезка была вздорная и скандальная баба...

9.8.44 г. Думал о стихах Хлебникова. О самом филологическом и математическом методе его. Чувствую, что в стихах он столь же филолог, сколь и математик. И если первое неплохо (как оно удавалось Вячеславу Иванову), то второе для стиха губительно. А Хлебников и самую филологию строит по математическому принципу. Он с флексиями, особенно с суффиксами, да и с корнями и префиксами экспериментирует без конца, точно он имеет дело с теорией соединений. А это не проходит безнаказанно. Так может поступать народ. Конечно, в , народе отдельные лица пытаются создавать новые слова, [ особенно путем использования различных аффиксов, но | народная практика избирает наиболее удачные из этих экспериментов, а литературная и разговорная традиция закрепляет. Поэт может только участвовать в этих экспериментах, тогда его творчество — лишь лабораторный материал для иного, более сильного и одаренного поэта. Таково положение Хлебникова. А тот поэт может синтезировать на основе проделанного народом и предшест-

415

венниками-поэтами материала. Он завершает и канонизирует, и его творчество — создание образов совершенства. Такова роль Пушкина.

Вообще же оголенность математических приемов и исключительность математического принципа в поэзии, да и во всем искусстве, опасны и вредны. Они — одновременно и результат рационалистического отношения к жизни и искусству, и почва для укрепления такого исключительного рационализма. Тогда в искусстве иссякают родники жизни...

' 10.8.44 г. Небо безоблачно. Солнце. Тепло. А у меня еще грипп. Насморк и кашель не прошли. Только стала отделяться мокрота. Боюсь, что оглохну на правое ухо, как это обычно бывает со мной в таких случаях. Утром настроение бодрое, а вчера вечером хандрил. Чтобы разогнать тоску, пошел к Флоренским. По дороге завернул к линии, чтобы нарвать донника для В[асилия] Щавло-вича]. Случайный разговор с женщиной о «биндюжниках» (по поводу ее песенки о Косте-моряке). У Фл[орен-ски]х рассматривал книги и был доволен. Взял прочесть «Воспоминания» Д.Н.Овсянико-Куликовского, изд. «Время», П., 1923., книгу А.И.Менделеевой «Менделеев в жизни», изд. Сабашниковых, М., 1928, и VIII выпуск «Русской литературы XX века» под ред. проф. С.А.Вен-герова. Последний я читал, но хочется снова перечитать автобиографию Вяч. Иванова и статью Зелинского о нем. И вернувшись от Фл[оренски]х в 1 час ночи, сидел и читал до 2-х с половиной часов. Сколько понятного, близкого и родного во всем этом для меня!

Сейчас иду в РУ. Думаю, что увижу Юрика*. Первая мысль по пробуждении была о нём, о его здоровье и со- стоянии духа.

,;., 15.8.44 г. На днях слышал, что идут разговоры о том, что Москва перестанет быть областным центром, останется лишь столицей. Все областные учреждения переносятся в наш Загорск. Будет большая Загорская область и еще другие вместо Московской. Не знаю, какие блага нам это принесет...

' Афанасьева.— А.Н.

416

В понедельник была у меня А.ИЛеман. Вместе пили чай. Заглядывала Т.В.Розанова. И еще, оказывается, за-очжал Овитовский с дочерью, но без меня. Мне об этом , сказала соседка. Желал бы я его теперь повидать. j

22.8.44 г. Перечитываю понемногу «Столп» Флоренского. Изумительная книга. Огромные богатства мысли и созерцания. И в то же время неприятный привкус не церковности, а церковщины, поповщины, порой почти нульгарной, которая затемняет глубокую религиозную тему и даже опошляет. Несимпатичны рассуждения об

интеллигентщине». Я ею не болен, она мне самому не нравится, но здесь, у Флоренского, выпады против интеллигентщины, которую он часто идентифицирует с интеллигентностью и с интеллигенцией, меня раздражают. У меня, как я давно уже подметил, сильно развит дух противоречия. С безбожниками я становлюсь верующим, с фидеистами и ханжами — атеистом. М.6.,

по — признак диалектического ума? Я всегда хочу истину видеть со всех сторон, чтобы в себе создать если не синтез, то хотя бы иллюзию этого страстно желаемого и абсолютно необходимого для меня синтеза. М.6., поэтому меня влечет к самым разнообразным людям. И мои знакомства в самых несходных кругах общества, моя способность с народом говорить на его языке и все-таки оставаться самим собою, м.б., оттуда же? По-настоящему я увлекался беседой и был всецело под обаянием человека только в общении с Алексеем (всегда), с Пиковым и Валентином (изредка) и с Флоренскими и Софьей Ивановной (очень часто). Там бывали случаи, что я готов был забыть и потерять себя. В остальных случаях было интересно, иной раз увлекательно, но я стоял в стороне, даже вверху.

Читаю статью Леонтьева «Средний европеец, как идеал и орудие всемирного разрушения» (собрание сочинений, т. VI). Изумительно предсказано многое, что теперь только стало явью. Вот доказательство гениальной силы мыслящего человека и вообще человеческого разума. Одновременно это же доказывает сверхчеловеческие возможности этого разума. И глубоко неправ Флоренский, когда нападает на интеллектуализм. Одна интуиция — нема и бессловесна, как, впрочем, один разум — близорук, а то и слеп. Только сочетание их, гармоническое взаимодействие дают дивный плод познания...

417

щ 23.8.44 г. Перечитываю для отдыха «Восстание ангелов» Франса. Прелестная вещь. Думаю о прочтенном статье КЛеонтьева. Много глубоких и глубоко верных мыслей. Но стиль его мне не нравится. Что-то фельетонное. Нет в нем остроты Розанова, глубины и узорчатости Флоренского. Я объясняю это порой безвременья, когда он писал. Как ни силен талант, а всё же эпоха кладет на него свой отпечаток. В данном случае — отпечаток серости...

На днях был у НА.Чербовой. Как она удивилась, когда я сказал ей, что купил себе «Историю» Карамзина.— «На что она Вам?» — спросила она с самым наивным недоумением. О sancta simplicitas!*

1.8.44 г. Перечитываю Бальзака. Он очень увлек меня. Переписываю свои стихи за годы войны. И они мне теперь нравятся больше, нежели тогда, когда я их писал. Любопытно: больше всего стихов в то время, когда я жил в Скиту или ежедневно ходил туда. Природа — истинная моя муза. Только около неё я постоянно вдохновляюсь. А сейчас, когда я за все лето только 3 раза был в лесу по-настоящему, так мало стихов.

)V 4.9.44 г., понедельник. Вчера был в Москве. В вагоне разглядывал лица. Какое множество утомленных и вконец истомленных людей! Очень редки веселые и жизнерадостные лица. Но есть и такие, следовательно — есть и такие люди, которым сейчас хорошо живется. В дороге пытался читать «Заволжье» А.Толстого. Много раз читанная книга мало привлекала, хотя кое-где остроумные словечки и иронические зарисовки вызывали у меня улыбку. Всё же больше глядел в окно, на пейзаж, на маленькие домики, окруженные садами, огородами. Почти нигде никаких цветов, всё картофель! Знамение времени! По-прежнему мечтал о завидной участи — иметь свой маленький домик с садиком и по-прежнему горько сознавал, что этого у меня никогда не будет, как никогда не будет того счастья, о котором я думал и грезил с детских лет...

8.9.44 г. На днях был у меня М.М.Мелентьев. Интересно поговорили за чашкой чая. Стыдно мне, что он,

I

* «О, святая простота!» (лат.).— А.Н.

418

гость, угостил меня, а у меня, хозяина, кроме чая, ничего не было. Вот такое общество по мне. Т.В.Розановой, к которой он приезжал, дома не было. Она по обыкновению устроилась в больницу. Он съездил к ней туда...

11.9.44 г. Вчера ездил в Москву. С радостью получил перелицованные брюки: есть что надеть осенью и зимой! Как теперь тяжел вопрос об одежде и обуви... Мои галоши протекают, и нет денег, чтобы отдать залить. Перечитываю 1-й том мемуаров А.Белого. Прежние чувства: и сержусь на автора за его несправедливости, и люблю его за искренний порыв и огромную глубину мыслей и чувств. На днях с удовольствием пересматривал иллюстрации в книге «К.А.Сомов» издания «Общины св. Евгения». Любопытен разговор вчера в вагоне по дороге из Москвы со студентом-техником, читавшим М.Пруста. Как мало знает, как мало читала и как неинтересно мыслит, чувствует и живет современная молодежь! Поистине это — сплошные нищие духом. Не знаю, какого царствия небесного они будут достойны...

14.9.44 г. Переписал все стихи военной поры. Постепенно возвращаюсь к «Эрмитажу». Сейчас пишутся только разные размышления. И они мне самому кажутся скучными и нудными. Нет сил повествовать о прошлом. Как-то ослабела острота мысли. Вернее — ослабели способности выразить ее словом, т.к. не с кем разговаривать так, как я люблю и привык. Кругом — только обыватели.

22.8.44 г. Взял у О.Н.Виноградовой для мамы Жени Конева «Сагу о Форсайтах» Голсуорси. Пересмотрел сам кое-какие места. Люблю я эту вещь. В ней есть чисто английская сдержанность того хорошего тона, о котором теперь у нас почти никто не имеет даже самого малого представления. Да, можно фрондировать, как это делает Олдингтон в «Смерти героя» и девуалировать Старую Англию, но есть в ней своеобразное очарование, которого не отнимешь никакими сарказмами. И его-то и показывает Голсуорси. Даже Соме, такой неприятный в первой части, во втором томе вырастает в большую фи-

419

гуру, которая буквально возвышается над всеми его окружающими суетящимися людьми. Неужели это только старость его сделала таким? Да, видно, в каждом возрасте есть своё. В молодости — цветение, пахучесть, порыв. В зрелости — сила, творчество, ум. В старости — ясность, примирённость, мудрость, величие. Счастлив, кто шее это испытал в полноте!...

27.9.44 г. Сегодня после обеда ездил с Юрочкой в Абрамцево. Погода дивная. В лесу так хорошо. Когда мы сразу после вагона вышли в еловую чащу, то нас охватил смолистый сумрак и шум колеблющихся вершин. А потом пошли нестеровские овражки в золоте березок с перемежающимися огоньками осин. Травы порыжели. Земля сухая. И все сверкает, залитое желтым светом солнца, еще более золотится от осеннего одеяния дерев. Ни души. Было так легко и ясно, как давно не бывало. И только где-то в глубине ныла рана: мысль о Саше. С ним я привык любоваться этой красотой и о нем я думал в этих самых местах осенью 1941 г., когда в конце августа, только что проводив его в армию, я ездил в Абрамцево, пытаясь устроиться в тамошнем госпитале.

Абрамцево кое в чем изменилось. На доме прибита мемориальная доска, гласящая о пребывании в нем Репина. Мне стало досадно, что нет упоминания о том, кому принадлежал дом и кто вообще в нем бывал. Имена Аксаковых, Гоголя, Мамонтовых, Врубеля, Серова, Васнецова, Нестерова, Антокольского, Поленова, Якун-чиковой точно забыты...

Церковь завалена внутри, как и соседний склеп. Ценности изнутри увезены в Лавру, как и все музейные экспонаты. Об этом мне сказал Смирнов, бывший директор музея. Он доживает свой век в домике неподалеку. Печально было смотреть на дряхлого, кашляющего старика... Мне подумалось о предстоящей своей участи. Невеселые мысли. У этого есть, по крайней мере, дом, своя семья. У меня нет этого и не будет.

Вернусь снова к своим впечатлениям. Итальянский барельеф снят со стены склепа. Врубелевские изразцы кое-где побиты или вынуты (то же и на «врубелевской скамье»). Избушка цела. Вся исписана. Я не нашел своих прежних надписей. Не нашел ни одного знакомого имени прежних лет. Около избушки деревья порядком

420

повырублены. Одна из каменных баб при въезде в парк свалена, и голова отделена от туловища. Уходя из парка, я поцеловал ту каменную бабу, что стоит около избушки. Юра последовал моему примеру. Мне казалось, что я прикладываюсь к самой седой древности, и из полуобозначенных губ грубого каменного лица в меня входит струя тысячелетий. Грустно видеть разрушение и запустение. Печально жить в прошлом, когда настоящее сумрачно, а будущее совсем закрыто мраком неизвестности. На обратном пути набрали букет папоротников и красных и желтых листьев. Шли осиянные закатными лучами. На перроне станции встретил бывшего своего ученика М.Богданова, теперь художника и архитектора. Он ехал с этюдов. Видел незаконченный его пейзаж.

Недурно...

Перечитываю в n-ый раз «Леонардо» Мережковского. Как он мне близок теперь! Помню отчетливо свои первые переживания при чтении этого романа в 16 лет. Но надо порядочно пожить на белом свете, испытать и радость, и печаль, особенно последнюю, которой так много в каждой жизни, чтобы произведение художника говорило тебе множеством голосов и будило в тебе самые глубокие и заветные чувства. Как печальна жизнь! Как одинок мыслящий и чувствующий красоту человек! Сколько грусти и разочарований накапливается с годами! И как трудно и все же хорошо — жить!...

4.10.44 г. Сегодня с 7 до 19 ч. дежурил в РУ. Закончил «Просторы и Пределы» — главу для «Эрмитажа». Погода весь день сырая, сеял мелкий дождь. На улице грязно, но тепло. К вечеру разведрило. Проглянуло ненадолго красное закатное солнце, а сейчас (8 ч. вечера) светит полная луна из-за облаков — тоже красная...

Вчера вечером узнал об аресте П.Е.Захарова. Сестра его Дора в отчаянии. После этого пошел на именины к сестре Юрочки. Было оживленно, и я совсем забыл о несчастии Захаровых. Что это, дурно или нет?

Сейчас пришел с дежурства. Электричества нет. А спать как будто не хочется, хотя спал я эту ночь только 5 часов. Раздумываю: сходить к Валентину или нет?

М.б., он приехал. Но идти лень, галоши из заливки еще не получил, а идти в старых дырявых галошах и ботинках неохота. Но и сидеть дома с коптилкой тоже невесело. М.6., и пойду...

421

13.12.44 г. Этой зимой я прочел новые главы из 3-го тома «Петра I» Алексея Толстого. Они хороши и доставили мне радость. Прочел роман Вяч. Шишкова «Емельян Пугачев». Посредственно. Очень многие страницы напоминают соответствующие из романов Данилевского. Иногда кажется, что это почти списано — до такой степени сходен сюжет, типы и даже почти выражения. Многое заимствовано из Ключевского. Пробовал читать «Давида Сасунского». Бросил. Скучища невероятная. По-прежнему для меня «Одиссея» превыше эпоса всех народов. Да и вообще фольклор скучен. Он подобен старинным, не отделанным как следует драгоценным камням. Они тусклы, неуклюжи. Таково и творение анонимных народных певцов. Культура (от colere*) — в изощренности, в совершенстве выражения, а не в силе одной, если она неуклюжа и громоздка. - Сам я почти ничего не писал. Изредка только — стихи. Да и тогда, когда это прямо-таки «из меня пёрло», выражаясь вульгарно, но в точном соответствии с действительностью. Для «Эрмитажа» с октября 1944 г. сделано очень мало, почти ничего. Возобновил писание размышлений на латинские изречения («Consolation.es»). Но и это идет туго. Вообще, я чувствую себя скованным, обескрыленным. Горькие, горькие мысли о себе и своем будущем. Тоска о Саше. Грусть о том, что нет со мной Валентина, Евгения и Георгия. Тусклые дни, скорбные мысли.

1945 год

26.1.45 г. Хотел вечером пойти куда-нибудь, чтобы по обыкновению последних месяцев развлечься и забыться. И никуда не пошел. Везде скучно. Нигде нет таких людей, с которыми мне было бы интересно говорить. Невольно вспомнишь вечера у Флоренских в 1935 году; милую, милую Софью Ивановну Огневу и тихие уютные вечера у неё; мои вечера последних лет перед войной, когда собирались мои родные друзья Саша, Жорж, Женя и изредка бывал Валя, захваченный в ту пору иной жизнью. Как было тогда хорошо! И как было интересно делиться с ними своим внутренним миром!

Выращивать, возделывать (лат.).— А.Н.

422

Сейчас ничего подобного нет. Единственный приют остался — дом Флоренских, но и там свой серый отпечаток наложила война. И все же я по вечерам то и дело убегаю из дома, хотя за эту зиму у меня почти всегда тепло и светло. — Надо забыться. Надо потолочься на людях, чтобы заскучать от них и после этого по-настоящему оценить свое одиночество. Иногда это удастся...

Слава Богу, что питание мое в РУ настолько улучшилось, что меня голод уже не гонит за милостыней к моим ближним. Я никогда не забуду того жуткого времени, когда я из Скита бегал, бывало, в сорокаградусный мороз в город с надеждой: авось где-нибудь меня чем-нибудь покормят, и порой возвращался ни с чем, голодный, измученный физически и душевно, с невыразимой скорбью в душе. Жуткое время! Никому не пожелаю перенести что-либо подобное. Многое оторвалось во мне тогда. И если сейчас я ожил, то в первую очередь оттого, что имею свой кусок хлеба, сыт настолько, что не надо просить подаяния... Да! Материальный фактор бытия так силён, как я никогда об этом до войны не думал. Сытость, тепло, свет, чистота, отдых... Как много это значит, и как мы этого раньше не понимали.

Но все же я не могу стать абсолютным материалистом. Я отлично помню, да и в большом дневнике моем это достаточно запечатлено, что даже тогда, в самые жуткие дни 1942 и 1943 гг. я не переставал быть мыслящим и чувствующим человеком, не превращался исключительно в «хлебоядного», как иронически писал в одном из поздних своих стихотворений. Обессиленный от голода и холода, шатаясь от усталости, мечтая о тарелке горячего супа или о миске нечищенной картошки с солью, с завистью глядя на всякого человека, несущего кусок хлеба, я, поднимавший тогда случайно оброненную кем-нибудь корку хлеба из дорожной пыли и жадно съедавший ее, жалея, что мало, я — такой, тем не менее мыслил, мечтал, писал стихи, рассуждения, читал и даже ни на минуту не думал, что можно жить только одним брюхом, хотя оно мучительно давало себя знать. Я каждый день думал тогда, что смерть стоит у меня за плечами, что она вот-вот наложит свою костяную длань на мое исхудавшее и беспомощное тело. И все же я хотел

423

даже умереть, но «мыслящим тростником», а не скотоподобным. И это для меня — доказательство непобедимости духа и его равноценности материи в таком сложном единстве, каким является человек. Я уверен, что такие люди, как Брюсов, Гамсун, Ромен Роллан (называю первые вспомнившиеся дорогае имена) были бы такими Же, как и я, в аналогичном положении. Вполне возможно, что они оказались бы сильнее и лучше меня, но, во всяком случае, не хуже.

Трудную и жуткую школу пришлось пройти мне и всем, подобным мне, пережившим эту войну. Она сильно надломила нас, но в то же время и укрепила и многому научила. Может быть, это даже и лучше испытать всё тяжелое и страшное, что только может представить человеческий ум, испытать и преодолеть, нежели всю жизнь провести в теплице и остаться неженкой...

Только недостаток бумаги заставил меня в свое время отказаться от ведения большого дневника. Я по-прежнему делаю выписки из книг, но помещаю их на отдельных листках. Как только улучшится дело с бумагой, я снова вернусь к этому плану. И тогда встанет новая задача: все переписать снова, как следует. Ах, если бы у меня была пишущая машинка!...

Меня радует, что я опять стал писать. Это — признак того, что я еще жив и силы мои восстанавливаются. Теперь только преодолеть тоску последних трех месяцев, и всё вернется обратно: и охота мыслить, и страсть читать, и ничем не заглушаемая до конца потребность писать — говорить свое слово миру.

тг, Пишу, а радио вызванивает свой сигнал: «Широка страна моя родная». Значит, сейчас снова будет сообщение о победах. Уже говорили о взятии нескольких немецких городков. И еще будут говорить, вероятно, около 11-ти вечера. Теперь каждый день эти извещения. Как не похожи они на сообщения радио осенью 1941 года! И одновременно: радуемся победам, но страшно и горько подумать, сколько людей гибнет каждый раз, сколько сирот остается и неутешных сердец! Когда, наконец, все это кончится?

28.1.45 г. Вчера до 3-х часов утра был у Н.Н.Савельева. Выпили, поговорили. Его жена пела цыганские романсы и песенки Вертинского под аккомпанимент гита-

424

ры. Было оживленно, почти весело, т.к. сам Н.Н. очень

Культурный человек. Но я все-таки не мог веселиться от

души. Постоянная тайная грусть последнего времени

Нигде и никогда не оставляет меня. Взял у него читать

j «Современную историю» Ан.Франса, «Вопросы теории

я Литературы» Жирмунского, еще кое-что и интересную

повесть «Старинная Франция» дю Гара. Последнего

прочел сегодня с удовольствием...

30.1.45 г. В РУ очень холодно. В классах еще терпимо, если сидишь в пальто: ребята надышат; а вот в учительской сплошной погреб. Посидишь час в пальто и в валенках и начинаешь дрожать противной мелкой дрожью. Весь день чувствовал себя неважно. Вечером читал лекцию о культуре речи для агитаторов ЗОМЗа. Было прохладно. Все были в пальто, в том числе и я. Сначала я было стыдился своих заплат, но потом стало все равно. Не мне стыдно, что учитель, 25 лет работающий на фронте просвещения, вынужден ходить оборванцем. Прочел лекцию без подъема. Дали только 45 минут: «у нас еще доклад на очереди, а люди здесь сидят с 9-ти утра», так мне сказали в парткоме. Материала у меня хватило бы на два часа. Пришлось скомкать всю историческую часть и остановиться лишь на конкретных погрешностях против орфоэпии. О стилистике не успел сказать почти ничего. Сам остался докладом очень недоволен...

1.2.45 г. В РУ новость: нас будут кормить теперь не итээровскими* обедами, а ученическими, давая только по три раза в день. Если кухня не слишком будет воровать, то это будет неплохо...

10.2.45 г. Дни летят с поразительной быстротой. Недели перелистываются, как страницы. И в году их так немного! И самый год уже не кажется большим томом, а только — тоненькой брошюркой...

Газеты за последнее время полны сообщениями о Поместном Соборе Российской церкви. Фигурируют имена и титулы патриархов и митрополитов. Точно читаешь «Русское Слово» или «Новое Время»! Любопытно

От абревиатуры ИТР — инженерно-технические работники. — А.Н. ...

425

было бы знать, с какой усмешкой прочел бы все это покойный Ленин и... Победоносцев, тоже покойный. И все же страна вряд ли стала более религиозной, нежели в 1925 или 1935 году. Все окружающие меня люди совершенно равнодушны к сущности религии (кроме, конечно, семьи Флоренских), хотя многие внешне любопытствуют относительно того, что творится в Церкви. Но в душе у них нет божественной искры, той искры, которой движется и питается и вера, и вся религиозная жизнь. Это — люди, преисполненные «печалью мира сего» до краев, и «печаль о Боге» им совершенно непонятна, как китайский язык, как душевный мир бушмена...

11.2.45 г., воскресенье. Вчера вечером перечитывал роман Яна «Батый». Опять понравилось. Близка мне наша русско-монгольская старина. С удовольствием прочел бы еще что-нибудь подобное. Взял в парткабинете книжки: А.Д.Минченков «Воспоминания о передвижниках» (изд-во «Искусство» М., 1940) и Д.Максимов «Поэзия Валерия Брюсова» (ГИХЛ, Л., 1940). Обе посредственные. Вторую я просматривал еще до войны...

16.2.45 г. Вчера был в кино. Видел «Ивана Грозного». Впечатление очень сильное. Особенно хорош артист Черкасов в роли Иоанна. Некоторые детали неверны в чисто археологическом отношении. Но, в общем, постановка очень стильная. До чего красивы древнерусские одежды и весь тогдашний чин! И как всё это далеко от нашей современной жизни. Невозвратное прошлое! Оно и очаровывает своей величественной красотой, и в то же время недосягаемо. Что ушло, того не воротишь. Всякие реставрации — только ошибка, которую понимают лишь впоследствии. Мне понравилось церковное пение, хотя в хоре почти не слышно мужских голосов. Это лишает его величественности и мощи. Я с грустью подумал о том, как печально для меня то, что я за последние два десятилетия лишен возможности присутствовать на церковных богослужениях. Из моей жизни выпал элемент великого строя, который создавался этим неподражаемым и непревзойденным церковным ритуалом. Всё, что я видел в Лавре и в Академии, остается в моей памяти, но реальные факты уже не освежают ее...

426

** Сегодня вечером читал Карамзина о Иване IV. Какое н^ткое царствование! Сколько жестокостей, ужасов, на-ИГ1ИЙ и несчастий! Пусть Карамзин сентиментально приукрашивает мрачные стороны своими моральными рассуждениями. Но тяжелая правда тогдашней жизни чувствуется сквозь его риторику и ламентации. Она осо-(и-II но понятна людям нашего времени, пережившим гоже немало...

ф

17.2.45 г. Вечером был у Флоренских. Только А[нна]

М|ихайловна], Тина* да Т.Н.Грушевская. На минутку чаглядывала Наташа Маясова. Разговор о фильме «Иван Грозный». Потом мне дали книгу А.Белого «Мастерство Гоголя». ГИХЛ, 1934. В ней нагромождено много всего. И среди навозных куч немало жемчужных зерен. Но отыскивать их нелегко. Все-таки сумбурный человек, пот Боря Бугаев! И талантливый. Это несомненно.

23.2.45 г. Сейчас перечитываю сказочки Вольтера. Как они тривиальны! Какой скучный рационализм и дешевенький морализм! Нужно было быть действительно людьми XVIII века, чтобы восхищаться всем этим и считать автора великим человеком. Аналогичные вещи Ли.Франса несравненно изящнее и глубже. В начале XIX века произошел переворот в умах и в чувствах, который углубил духовную жизнь человечества. Зачинщиком этого переворота надо считать Руссо, а углубили его и расширили Байрон, романтики и особенно Гёте. По-г1 ому-то я, человек XX века, и чувствую себя так по отношению к Вольтеру. Тем более, что в конце XIX века и it начале XX века аналогичный переворот произведен символистами, которым предшествовали Достоевский и Ницше. После всего этого, конечно, Ренан-философ и <1>ранс-романист окажутся ближе и интереснее, нежели прославленный Вольтер. Интересно, как будут мыслить и чувствовать наши потомки через сто лет?! Судя по со-ирсменному всеобщему снижению вкуса и интеллекта,— 1 I пожалуй, им тоже будет понятнее и созвучнее Вольтер, I нежели Франс и Ренан, т.к. в недалеком будущем я не I предвижу расцвета утонченности, а, скорее, опрощение LM и примитивизм. Невольно задумываешься: с кем я буду

I

* Флоренская М.-Т.П.— АЛ.

427

' разговаривать, если я проживу еще лет 30? И сейчас уже1 нет таких собеседников, которые соответствовали бы вполне всем моим запросам и интересам...

2.3.45 г. Умер А.Н.Толстой. Как жаль! Как много moi бы он еще написать! И, судя по новым главам 3-сй книги «Петра I», его талант отнюдь не клонился к упадку. А какую книгу он мог бы создать, такой бытописатель, как он, о людях и делах 1941-1945 гг.! И вот его нет. Кто же остались? Шолохов, Эренбург. И только. '( Вересаев уже давно молчит. Серафимович и Сергеси-Ценский ни на что не способны, как и Пришвин, в отношении подлинно великих тем. А остальные — мелкота...

Вчера был В.Мишин. Рассказывал, как он почти три

^года провел в плену в Финляндии. Жуткая картина! Он

"хочет записать свои воспоминания. Я одобрил этот

план. Это — полезное дело для потомства. Отчасти он

мне рассказал именно то, что я ожидал в этом случае

услышать...

6.4.45 г. Теперь, после выпуска трех групп в РУ, у меня есть свободное время: в неделю остается только 8 уроков. Это — на всё лето. Очень хорошо! Бог даст, погуляем и отдохнем, даже без всякого отпуска. Три дня в неделю совершенно свободен, два дня по три урока и два дня по одному. Красота! — как говорят сейчас. При этом зарплата не изменена нисколько, т.к. с конца года установлена средняя норма на весь год. Следовательно, смогу отдохнуть, побывать в лесу и поработать для Лаврского музея. Уже сейчас на ходу обдумываю работы о посетителях Лавры и о XVIII веке в Лавре.

Сегодня m-me Черчилль в Загорске. Она посетит Лавру и польский детдом. Вчера в нашем РУ говорили об этом мастера и учителя. Боже! Что им m-me Черчилль?!

Как сильно любопытство у праздных и пустых людей! Воображаю, что они о ней думают и как ее представляют! А как представляю ее я? Пожилая, элегантно одетая дама. Энергичная. Достаточно умная, достаточно культурная. Rien de trop*. Без особенной широты умственного кругозора. Шоу для нее, наверное,— старый чудак,

*i___________________

I* Ничего слишком (фр.).— АН. —

428

Уайльд — к счастью, всеми забытый, «homme sans foi et loi»*, а всё русское — «curiosite»**, вызывающее то изумление, граничащее с восхищением и страхом, то сожаление, смешанное с непониманием. И только ее положение супруги премьера Англии позволяет о ней думать и говорить больше, чем о любой рядовой аристократке Британских островов. Хочется надеяться, что она шачительно умней и дальновидней и Мари-Анн, и тех принцесс, которых изобразил Моруа в своем романе о Дизраэли, и что ее визит укрепит наши связи с Англией, т.к. ссориться нам теперь совсем не время!...

25.4.45 г. А Берлин скоро будет взят! Оказывается, Ф.Сологуб в своем предсказании ошибся только на 30 лет!

27.4.45 г. Стоят ясные, теплые дни. Иногда слегка облачно. Я отдыхаю от резких холодов начала апреля, когда у меня было не свыше +5° R в комнате, а теперь + 10° и даже +12° R. Это отрадно, т.к. никакого отопления нет с 1-го апреля. Сегодня смотрел репетицию спортивного выступления в РУ. Участвовало около 200 человек, но порядку мало, а красоты и стройности почти никакой. Невольно вспоминаешь те времена, когда в школе КИМ инструктор Жолкин добивался от ребят высокого мастерства. Как все мельчает и снижается! И мне кажется, что я вздыхаю не потому, что мне идет 47-ii год, а потому что действительность наших дней во многих отношениях хуже 1925-1926 гг. Когда шел после скудного ужина (скорее — невкусного, но достаточного, чтобы не голодать), то радовался мягкому воздуху и тихому закату, который постепенно угасает сейчас в жемчужно-пепельной тучке. Вспомнился вчерашний разго-иор с З.Д.Вишневской. И стало вдруг грустно. Повеяло той тоской и безысходностью, которая так явственно слышится у Тургенева в его безотрадных «Сенилиях».

Мы говорили о возможной истинности материалистического воззрения на жизнь. Если нет никакого Бога,

«Человек без чести и совести», т.е. «не имеющий ничего святого» (фр.).— А.Н. 1 Забавно (фр.).— А.Н.

429

души и бытия после смерти, если индивидум распыляется и теряется в безмерном океане Вселенной, то как бессмысленна, жестока и несправедлива вся наша земная жизнь! К чему тогда творчество, слава, достижения, власть, богатство, даже, казалось бы, самые лучшие радости любви? Они все тускнеют перед могилой. Тогда неизбежен вывод: carpe diem. Но скольким и этого не дано! И все же у меня остается одно неоспоримое дока зательство идеализма: мир, Вселенная не могут быть хуже и ниже лучших идей и грёз слабого человека!

30.4.45 г. Канун Первого мая. Я убрался, хотя и с сильным утомлением. Радио передает победу за победой. Сегодня отменено затемнение. Везде сверкают стеклами окна. Хочется надеяться, что скоро-скоро кончится война!...

Я пересматриваю свои заметки о символизме и думаю о том, что мой родной Modern навсегда будет самой любимой, самой интересной для меня эпохой. В нем есть нечто тайное, — моё, как и во мне самое-главное и ценное — от него. И вот я еще и еще раз сознаю, что я должен написать книгу «Modern», которая выразила бы это «нечто» с наибольшей ясностью и увлекательностью и заставила бы людей по-моему полюбить символизм, людей, переживания и идеи, творчество этой замечательной эпохи, которая несравненно выше и глубже эпохи Романтизма и может быть поставлена наравне с эпохой Возрождения...

5.5.45 г. Сколько новостей: пал Берлин, убит Муссолини и его приспешники, «умер» Гитлер, «покончил самоубийством» Геббельс и еще кто-то, Германия с часу на час должна капитулировать... Какие перспективы впереди? Кто скажет сейчас?!

На Пасху ждут лишних выходных дней. Посмотрим, сбудется ли! А Пасха, видно, будет подобна Благовещенью: в Благовещенье было хмуро, шел снег. Сегодня Страстная суббота, и небо всё в сплошных тучах, изредка моросит дождь. А до этого стояли ясные солнечные дни. Очевидно, народные приметы не без истины...

9.5.45 г. Сегодня в 3 час. утра я проснулся от сильных артиллерийских залпов и сразу понял, что это —

430

окончательная победа. Германия капитулировала. На дворе, несмотря на раннее время, тотчас же раздались радостные крики и восклицания, кто-то весело смеялся, кто-то пел и, наконец, чей-то женский голос произнёс: «Ну, надо готовить пол-литра!» Не обошлось и без этого!... Мне слегка нездоровилось, поэтому я решил поспать. Утром в 9 ч. был в РУ. Там все ликуют, друг друга поздравляют. Устроили митинг. Я на нем говорил с таким подъемом, что потом один из учеников мне сказал: «ммровецкая речь!» Похвалил по-своему, как умел. На улицах ликование. Нарядная публика, хотя много и плохо одетых, как я. Очевидно, не во что! Все оживлены. У исполкома толпа слушает радио. Есть и пья- нснькие. Успели с утра напраздноваться. То ли еще будет к вечеру! Везде пенье, музыка, смех, сияющие лица. | И всё это — искреннее, ничего официального. Видно, т как все рады концу войны. Я встретил одну старушку, у которой убили 3-х сыновей. Они когда-то были моими учениками. Только учились недолго, и я их забыл. Пого-порил с ней. «У людей — радость, а у меня— и радость, и горе»,— сказала она. Сколько таких! Итак — войне конец!

24.5.45 г., четверг. На днях достал «Хромого барина» А.Толстого и прочел его всласть и в присест. Буквально. Не оторвался от книги, пока не закончил. Что значит настоящий писатель! И хотя в этом романе есть что-то от Достоевского в женских образах (отголоски Грушень-ки и Екатерины Сергевны из «Братьев Карамазовых»), тем не менее всё в целом так живо и хорошо! Особенно мелочи быта, а также некоторые штрихи в описаниях русской природы. Как жаль, что Толстой умер! Он мог бы еще написать немало прекрасных вещей.

Смотрел фильм «Собор Русской православной церкви». Очень любопытно. Я сравнивал с тем, что видел в свое время с 1914 по 1920 гг. в Лавре и Академии. Какое оскудение сейчас! И хор патриарший, и архидиакон, и размеры храма, в котором происходит церемония — все жалко, убого, как-то провинциально. Фигуры архиереев внушительны, но церемониал служения как-то выглядит скомканно. У нас, в Лавре и в Академии, было несравненно больше стройности, торжественности и величия. Любопытны фигуры и лица восточных патриархов. Ан-

431

тиохийский, по-видимому, довольно хитрый, а александрийский — типичный копт с застывшей маской бритого лица. Он мне напомнил мумии фараонов. Итак, вот она — «столп и утверждение истины» — в 1945 году, и Москве! Что-то будет дальше?...

Возвращаясь домой, я подумал о былых ее деятелях, которых знал: о патриархе Тихоне, об епископах Фсодо-ре, Иларионе, Вассиане, Варфоломее и Иосифе... Невольно возник вопрос: ну, а сейчас, Серво, ты не хотел бы быть архиереем? Подумав, я искренне себе ответил: «Нет!» Что прошло и ушло, никогда не возвращается. И мир церковный теперь для меня только воспоминание и мотив для размышлений. И только. Но отнюдь не тропа жизни.

31.5.45 г. В «Московском большевике» от 30 мая прочел, что близ Осло арестован Кнут Гамсун за сотрудничество с квислинговцами. Это очень меня огорчило. И что заставило Гамсуна встать на этот путь? Я так любил да и сейчас люблю его как писателя, и мне грустно и больно, что ему достался такой закат. Ведь ему уже 86 лет. И это испытание вряд ли он перенесет.

5.6.45 г. Вчера был у Фл[оренски]х. Вялый разговор с Василием. Все-таки он ничтожество по сравнению с отцом. Анна Михайловна, хотя и малоучёная, простая женщина, стократ интереснее его. Что за чудо, что за непостижимое явление закон наследственности? Василий, Кирилл, Ольга, Михаил и Тинатин — какая между всеми ими разница! И все — дети одной пары! Я чувствую, как во мне говорят невысказавшиеся голоса предков, и я чувствую одновременно, как они плачут в Василии, Михаиле, Тинатин и ликуют в Кирилле и Ольге Ф[лоренски]х...

10.6.45 г. Сегодня у Ант[онины] Ал[ександровн]ы познакомился с Н.В.Лежневым. Он хорошо знаком с И.М.Брюсовой и обещал познакомить меня. Вот это было бы счастье! Я смог бы у нее прочесть неизданные вещи Брюсова и всласть наговориться о нем. Сашенька! Как бы ты меня тут понял!

30.6.45 г. На днях был у О.Н.Виноградовой и получил от нее в подарок «Ноа-Ноа» Гогена. Радость!

432

4.7.45 г. Вчера читал рассказы Киплинга. Они занимательны, подчас оригинальны. У него, как и у нашего Грина, есть манера подчеркивать некоторые слова в повествовании. В шрифте это выражено курсивом. Это — хорошо. Это заставляет их звучать особенным образом. Наверно, и Грин перенял от него эту манеру.

Кажется, нам в РУ скоро дадут двухмесячный отпуск. Вчера директор что-то говорил об этом, но без меня. Вот будет хорошо!

5.7.45 г. Вчера встретился с pater'oM Черни. Посидел и поговорил с ним некоторое время в сквере около ри~ ка*. Боже! До чего он скучен и пошл! Зашел разговор о том, доволен ли я работой в РУ. Я сказал, что сами по себе занятия там мало интересны, т.к. всё очень примитивно. Но я ценю эту работу, т.к. она не слишком утом-1яет меня и оставляет мне достаточно свободного времени. «Это хорошо, — сказал pater Черни. — Вы можете работать над собой». Это выражение мне как-то сразу напомнило все те банальности и нелепости, которые я смог в свое время слышать от него, когда я работал вместе с ним в МООСО, в Школе инвалидов Отечественной войны. Как это похоже на соответствующий жаргон народников: «трудиться», «быть самостоятельным», «приносить пользу обществу», «идти наперекор» и т.п.! До какой степени люди любят затасканные фразы и выражения, которые вначале были свежи и оригинальны, а потом стали вульгарной болтовней! Как боятся или не умеют сказать свое и по-своему! Впрочем, трудно сказать по-своему, когда и своего-то ничего нет. Всё, что есть внутри такого человека — такая выцветшая и выдохнувшаяся эссенция, которая вызывает только непомерную скуку и отвращение. Так что же дивиться, что и слова у него сыплются мертвой шелухой?!

Почему люди не хотят, не умеют и даже боятся быть оригинальными? — от внутренней пустоты, от полного своего ничтожества. Потому что они — только ходячие брюхи, аппараты для жевания, проглатывания, переваривания пищи и извержения остатков! А если такие вдруг задумают «оригинальничать», то — упаси Боже! Это бывает еще смешнее и еще противнее. И обычно такие люди очень довольны самими собою и нравятся себе... цШ

* РИК — райисполком.— А.Н.

28 С. Волков

433

> 9.7.45 г. Вечером был у М.Н.Гребенщиковой. Обратно шел под дождем, правда не сильным. Но разгрязни-лось порядочно. Я снял ботинки и носки и пошел босиком. Приятное ощущение! Как мне понятно ратованис Ф.Сологуба за обнаженные ноги! Впрочем, надо сознаться, мне было немного неловко идти так по Валовой и Красной улицам, особенно когда я встречался с людьми. Не стыдно, а именно как-то неловко. Это, наверное, от непривычки. Конечно, я при этом вспоминал, как С.Н.Каптерев ходил босой давать уроки в Цветковской школе в 1919 и 1920 гг. и отчаянно этим бравировал, а мне тогда все это казалось и нелепым, и смешным. Сам я ощутил прелесть босого хождения лишь незадолго до этой войны, во время прогулок с Сашей и Евгением по лесу. Вообще, я нахожу, что я, несмотря на скромность своего социального положения и еще большую скромность своего бюджета до 1917 года, воспитывался слишком по-барски. Это и хорошо было, и нехорошо. Теперь я стал внешне как-то погрубее и повыносливее, а внутренне — проще.

24.7.45 г. Вчера был в Москве у Ю.А.Лемана. Он очень уютно живет в маленьком домике, окруженном недурным садом. На клумбах левкои, душистый горошек. Очень мила круглая клумба с перемешанными ноготками, алыми настурциями и васильками. Есть несколько тополей. Но самые большие деревья вырублены для огорода, как и везде, к сожалению. Есть даже маленькая терраса, обвитая виноградом и опять-таки с настурциями. Мне было приятно посидеть там несколько минут. И самый переулок (Головановский, около станции метро «Сокол») тоже уютен. Домики одноэтажные, везде деревья, сады. Не похоже на Москву, а, скорее, на провинциальный городок. Я посмеялся Ю[рию] А[лек-сандрович]у: он живет в Москве по-загорски, а я в За-«горске — по-московски, т.е. на 4-м этаже и без всякого сада...

3.8.45 г. На днях видел бывшего мастера РУ С.Гуля-«ицкого. Он сейчас устроился в Кенигсберге и приехал Оттуда в командировку. Любопытны его рассказы. Город Ьильно разрушен. Сначала совсем не было немцев, теперь понемногу они появляются. Мужчин мало — только старики и ребята. Перед русскими держатся приниженно и заискивающе. Что у них внутри — черт их зна-

434

ет! Вероятно, озлобление. Плохой это материал для будущего сотрудничества наций! Ах, Бисмарк, Вильгельм П и Гитлер! До чего вы довели свой народ, мерзавцы и убийцы! Наши, по-видимому, укрепились в этой части Восточной Пруссии основательно и надолго. Пущен в ход огромный бумаго-целлюлозный завод. На него принимают рабочими и немцев. Тогда их обеспечивают питанием. Остальному немецкому населению выдается по 200 гр. хлеба и только. Впрочем, у них хорошие огороды, да и всякие запасы, наверное, имеются из награбленного за годы военной удачи добра. Немецкие молодые frau и fraulein* усиленно любезничают с русскими военными. Увы! Это бабьё, видно, везде одинаково! Их отцы, мужья, женихи и братья или убиты, или в плену, а им только бы штаны увидеть, как они уже готовы к услугам... Одеты они в простенькие платьица, но материал добротный. На ногах у всех сандалеты с деревянными подошвами. И вот они пляшут по вечерам, кокетничают и так далее... Жалкая картина! «Deutschland, Deutschland, uber alles!» ** Вот тебе и «iiber»!

Наших много. Их хорошо одели и обули. Сергей прибыл в приличном синем костюме, коричневых ботинках и в шляпе. Жалованья им там пока не дают, но они получают бесплатно всё, до папирос включительно. Питание хорошее и достаточное. Однако учеников-ремесленников, прибывших в организованное там РУ из Минска, Киева и даже из Москвы, кормят плохо, у них нет даже котелков для пищи. И они бегут обратно. Как это неумно! И по чьей вине это происходит? Сергей говорит, что он устроился хорошо. У него две комнаты в мезонине небольшого особнячка. Мягкая плюшевая мебель, ковры, письменный стол, трюмо. Одежды и мелких вещей в покинутых домах уже нет. Все забрано в комендатуру и оттуда раздается только военным. В городе пока нет ни театров, ни кино. Даже нет газет. Все новости узнаются по радио...

Сегодня с утра передавали по радио решения Берлинской конференции. Они основательны и крепко прижмут немецкую агрессию, чтобы ей не повадно было мечтать о реванше. Так и надо!

Женщины и барышни (нем.).— А.Н. ' «Германия, Германия, превыше всех!» (нем.)

435

-АН.

А погода у нас стоит прескверная. Почти все время дожди.Только за последние дни потеплело.И то хорошо!

Гремит гром. Он запоздал на сутки: ведь вчера был Ильин день, когда пророку полагалось кататься на своей мифической колеснице по небу. Видно, и на небе не все в порядке, как и на земле. На днях М.А.Гребенщикова и НА.Чербова рассказывали мне о своем посещении о. Михаила Соболева. Они в восторге от его материального благополучия и рекомендуют мне шествовать по его стопам. Я им сказал: «А, будучи священником или тем более архиереем, удобно ли будет мне пойти в кино смотреть «Тетку Чарлея», или в лес за цветами, или солидно выпить в компании друзей с шутками и смехом?...» А без этого я, пожалуй, и жить не могу!

Да уж, хорошая из меня выйдет духовная персона, если судить хоть по моим словам об Илье-пророке. Нет, Серво, сиди на своем месте и довольствуйся сознанием, что ты учитель учителей и «архиерей по чину Мельхисе-декову», но признания этого со стороны других не жди и не добивайся, и, тем более, не суйся туда, куда тебя сама судьба не подталкивает! Прислушивайся к велениям жизни, покорствуй предначертаниям судьбы и будь свободен и счастлив в своем малом мирке, в котором, как солнечный луч в призме, преломляются светы, летящие со всех концов света, и сверкают дивными цветами теней твоей радужной фантазии! Каждому свое! Твое — великое в малом. Ты это познал до конца и умей быть самим собою до конца, без соблазнов и без разочарований!

7.8.45 г. В воскресенье был в Москве у Крестной. Вернулась Катя. Возвращение поздно ночью. Разговор с украинцем в вагоне. С субботнего утра болит правый глаз. Наверно, ячмень. Понедельник весь день дождь. Утро с 8 до 2 часов дня проторчал в РУ, пока сапожник починял мои ботинки. Разговор с Ниной Позиной. Рассказывал ей анекдоты про А.Н.Гаевского, Н.Р.Обрехт и других знакомых чудаков. Вечером стало скучно. Из-за дождя далеко идти не пришлось. Пошел к М.Н.Гребенщиковой. Но с ней стало еще скучнее. Поэтому, когда вернулся домой, стало легче, и я принялся рассматривать "Огонек" за 1944 г. Некоторые мелочи занимательны. Я и раньше любил за неимением интересных людей, если становилось тоскливо и скучно одному, уходить

436

чёрт знает куда (например — в «Moulin Rouge»*, как называл Костя Сафронов обиталище наших общих знакомых Тихеевых), чтобы там мне прискучило банальное окружение, и тогда по возвращении домой мое одиночество мне казалось очаровательным. Курьезно: чего только не придумает человек!

Начал перечитывать «Войну и "мир» с 3-го тома. Через 2 недели надо читать об этом лекцию на заводе. Взял также книгу Тарле «Нашествие Наполеона на Россию». Написана она хорошо и читается легко...

9.8.45 г., четверг. Итак, эта тетрадь началась с победы, а кончается объявлением новой войны с Японией. Вчера я сидел у А.А.Захаровой, когда по радио передавалась эта печальная, а для многих и грозная весть. Как только я услышал голос Левитана, говорящий о том, что будет сделано «важное сообщение», то сразу подумал о Японии. Так оно и случилось.

Правда, у нас за плечами победное окончание войны с Германией, и теперь нам нечего бояться неизвестности, как это было в июне 1941 года; затем, вместе с нами Японию будут громить и уже громят Англия и Соединенные Штаты; наконец, Япония уже и устала или, по крайней мере, должна устать, да и в Китае, несмотря на всю безалаберность внутренних его порядков, должны же когда-нибудь сорганизоваться все силы для отпора врагу, а ведь там 400 миллионов, — но всё же опять польется русская кровь, и немало будет жертв, т.к. японцы свирепы и упорны в борьбе. И это самое ужасное.

Я беспокоюсь снова о Валентине, Георгии и Евгении. Только бы их миновала чаша сия. А что чувствуют те, чьи близкие уже на Дальнем Востоке?!

Я жду, что в газетах начнут писать о Сахалине, Порт-Артуре, о расплате за Цусиму и вообще за унижения Русско-японской войны 1903 года. Всё это, конечно, очень верно и хорошо. Но чего это будет стоить!...

10.8.45 г. Сегодня к вечеру пронесся было слух, что война кончилась. Но, оказывается, что ошиблись: по радио передали о том, что Монголия объявила войну Японии. Всюду говорят, что эта война может кончиться очень ско-

Название квартала увеселительных заведений в Париже. - АН.

437

po, через несколько недель. У меня самого такое же тайное предчувствие. Посмотрим! Сегодня сообщили о большом продвижении наших войск в Манчьжурии. Читаю «Войну и мир». Что за прелесть!

11.8.45 г. Ту тетрадь закончил я новой войной. Но она, кажется, к счастью, кончается, не успев развернуться. Вчера радио передавало, что японское правительство согласилось на все требования союзников, прося только не задевать прерогатив императора. Это любопытно: значит, в Японии, несмотря на середину XX века и знакомство со всей разрушительной идеологией разных крайних социальных систем, культ императора сохранился. Впрочем, если подумать глубже, то здесь нет ничего удивительного. Хотя во всем мире много разговоров о демократизме, однако культ великих личностей сейчас сильнее, чем когда-либо. Только разве время Наполеона I может быть сравниваемо с нашим в |ётом отношении...

$ 14.8.45 г. Сегодня утром, во время уборки явилась ^ сделать изборник своих стихов за все время,

заглавить: «Русская лира» (м.б. добавить «XX века»?). ЗСтихи расположить тематически, по разделам: 1) Привода, 2) Родина, 3) Века и страны, 4) Лики любви, 5) Смерть, 6) Прозрения, 7) Судьба поэта.

Явилась также мысль написать книгу, вроде «Просторы и пределы», но с предельной искренностью и непосредственностью сказать всё, что я сейчас думаю о жизни (в виде афоризмов). Озаглавить «Sans facons»* или что-нибудь в этом роде. Посвятить ее памяти Розанова ,И Шестова (хотя последний, пожалуй, еще жив). Не побояться упреков в цинизме и даже дурости от тех, кто сможет ее прочесть. Написать так, как только захочется!

Искусство, особенно поэзия, должны быть магичны-ми. Они должны очаровывать в полном смысле этого слова. Для этого не надо «возвышенных» тем и «мистического» колорита. Нужен реализм живой жизни, величайшее мастерство изображения и предельная искренность выражения. Произведение должно будить в читателе все самое лучшее и преображать его. «Магизм» — вот новый стиль грядущих времен. И он пере-

* «Без церемоний» (фр.).— А.Н.

438

кликается с глубочайшей древностью, когда искусство только рождалось.

15.8.45 г. Говорят, что сегодня рано утром радио сообщило о полной и безоговорочной капитуляции Японии. Итак, мое тайное предчувствие меня не обмануло: v война длилась только неделю! Сейчас моя Родина стоит на такой высоте, как после побед в 1812 и 1813 гг. Даже выше: авторитет СССР высок теперь во всех частях света. Вот она мощная Советская империя! Ортодоксальные натуры возмутятся таким сочетанием слов и идей. Но это так, и так будет до тех пор, пока около СССР останутся другие империи. Мы изживем империализм, хотя и советский, только тогда, когда весь мир станет единым и Советским. Хочется думать, что в конце концов это осуществится. И только это одно спасет мир от голода и войн. Других реальных способов нет. Есть идеальный — христианство, но 2 тысячи лет показали, что реально оно не способно устроить жизнь миллионов людей в их взаимоотношениях. Кроме того, христианство, как метод связи с высшим миром, в первую очередь, и как метод домостроительства на земле, во вторую, не едино. Не следует забывать буддизм, конфуцианство, даосизм и ислам. Эти мировоззрения или религии, если угодно, могут еще постоять за себя. Они нужны своим племенам так же, как христианство нам...

16.8.45 г. Сегодня видел одного командира (фамилию ;., его забыл, а его спросить было неудобно), моего бывшего ученика из батальона Академии Фрунзе. Он теперь капитан и прибыл из Берлина. Сказал мне, что его товарищей, тоже моих учеников, Ворстина, Быстенко и Савицкого, убили. Как мне их жаль! Это были лучшие. А особенно Женя Ворстин. Бывший педагог. Такой вдумчивый и ласковый. Я его очень любил. Проклятая ,; война! Скольких хороших людей ты погубила!

17.8.45 г. Утром был Андрей Виноградов. Рассказывал о том, как жил в Ленинграде в годы осады. Страшная жизнь! У него много седых волос. Ему уже 37 лет. А как недалеко кажется то время, когда он вместе с Мишей Шингаревым учился у меня в 8-й группе! «Как наши годы-то летят!» ч

439

30.8.45 г. 26 августа был с НАЧ[ербовой] и М.Н.Цре-бенщиковой] в Тарасовке, в церкви. Видел, как служит «о. Михаил Соболев». Голос у него еще не вполне установился, и возгласы он тянет. Движения благолепны. Проповедь сказал приличную (на тему Евангелия — хождение Христа по водам), только вначале слишком растянул описание бури. Н.А.Чербова сказала мне, что это напомнило ей пересказ «Буревестника» Горького... Церковь просторная. Внутри не так хороша, как вовне. Иконостас деревянный, резной, невысокого мастерства. Очень много навешано и поставлено икон разного формата по сторонам. Над многими иконами кисейные и шелковые балдахины и покрывала с бумажными цветами или просто вышитые полотенца. На одном полотенце я заметил даже вышитого Георгия Победоносца, поражающего дракона, а то просто — цветы или петухи. Это мне очень не понравилось. Это придает какой-то мещанский вид иконостасу. М.б., это очень неплохо в доме, когда вокруг образа висит чистое, расшитое шелками или шерстями полотенце, но в храме это неуместно. Я подумал, что это, впрочем, пожалуй трудно искоренить: придется ссорится с благочестивыми, но не имеющими достаточного вкуса и соображения прихожанами, которые сделали эти дары из доброго усердия.

С самим Соболевым говорили мельком. Он должен был после обедни уехать на ст. Клязьма, и пригласил нас непременно приехать к нему в пятницу. По дороге обратно нас помочил дождь. На станции высохли, когда взошло солнце. Много шутили между собой о том, как пролетел чай с пирогами, о том, какую пищу мы дали языкам тарасовских кумушек нашим приездом, встречей te лобызанием с «отцом Михаилом»...

3.9.45 г. День Победы. Наконец-то все войны прикончились. Все в жизни проходит, и эти четыре года войны пролетели незаметно, как они ужасны и трудны ни были. И сама жизнь проскользнет незаметно, наступит время расставания, и грустно станет, а, м.б., — и страшно. Посмотрим.

31-го августа был опять в Тарасовке у Соболева вместе с М.А.Г[ребенщиковой] и Н.А.Ч[ербовой]. Были в церкви, потом обедали и пили чай у «о. Михаила». Живет он хорошо. Пользуется большим уважением среди

440

прихожан и вообще у населения. Его рассказы о духовных интересах и телесных томлениях его духовных детей. Надсон, Ницше. Письмо покойного академика Павлова. Затем наша прогулка вдоль берегов реки Клязьмы.

Видел, наконец, своего Жоржа. Он сильно переутомился и немного погрубел («крепкие» слова). Интересны его рассказы о Румынии, о войне, об армии. Многое именно таково, как я и предполагал. Настоящих разговоров с ним вести пока нельзя. Вот когда он постепенно успокоится, отдохнет, войдет в тон нашей жизни, тогда снова поговорим. А пока это -* еще смятенная душа.

Вчера был у меня Женя Амбарцумов, мой давнишний ученик. Тоже из армии. Но этот более уравновешен. Ему помогает религиозность. За время войны у него умерла дочка. Про жену свою он говорит, что это — чеховская «душечка». Они, по его словам, живут дружно, хотя она мало дает ему фермента для умственной жизни...

4.9.45 г. Перечитываю «Изгнание» Фейхтвангера. Много интересных мыслей о фашизме и фашистах. Много тонких замечаний, особенно о «полуправде» — тонком стилистическом приеме в публицистике «3-й Империи»...

6.9.45 г., четверг. Сейчас только что ушли из моей кельи З.Д.Вишневская и ее дочь, которые заходили познакомиться с моей библиотекой. Я незаметно провел с ними около трех часов, и когда остался один, то стало как-то скучно. Хоть это и не совсем в моем вкусе люди, но все же они милы, сердечны, просты, и это уже радует меня. Как немного мне теперь надо!...

12.9.45 г., среда. В прошлое воскресенье были у меня В.А.Новиков и М.И.Сорокин. С первым пустой разговор, причем в конце концов он попросил у меня взаймы бутылку из-под водки. Со вторым — беседа об атомных бомбах и о перспективах в связи с возможностью использования внутриатомной энергии. Это любопытно и возбуждает многочисленные предположения. Потом заходил Th.* С ним разговор об острове Пасхи, Атлантиде

* Комаровский Ф.В.— АН.

441

и неисследованных материках. Вечером у Вали. Под конец беседы с ним вдвоем о христианстве и о возможности новой религии, которая зарождается на наших глазах: это своеобразное богостроительство, обожествление человека и человечества, пока в лучших его представителях. Говорили задушевно, без споров и ссор, но стараясь понять и почувствовать друг друга. Расстались очень сердечно...

14.9.45 г., пятница. Сегодня видел Т.В.Розанову. Она снова поселилась у себя. Говорит, что ее реабилитировали...

15.9.45 г., суббота. Сегодня принимал дела в РУ от Л.В.Крылова и с понедельника уже вполне вхожу в обязанности старшего преподавателя, это равняется половине завуча. Мне это немножко страшно. С 1921 года я не имел административных должностей и намеренно избегал их.

17.9.45 г., понедельник. В РУ зачитывали текст письма от ремесленных и других училищ т. Сталину по случаю пятилетия Трудовых резервов и подписывались...

Сейчас вечер. Электричество у нас выключено, и мне volens-nolens* надо идти куда-нибудь или же опять спозаранку ложиться спать. Скучно.

' 19.9.45 г., среда. Вот уже больше недели, как нет света. Электричество выключили. Приходится сидеть с коптилкой. Когда же, наконец, кончится всё это безобразие?!

В парткабинете взял сборник Академии Наук СССР «Культура Испании», 1940 г., затем юношескую повесть Н.Кальма о Маяковском — «Большие песни». Слащаво и плохо написано. Сам Маяковский, прочитав, обругал бы это пошленькое «житие». И еще книжечку Раисы

' Мессер «А.Н.Толстой». Критический очерк. ГИХЛ, Л., 1939. Тоже посредственная работенка...

20.9.45 г., четверг. Вчера узнал, что у Гали, Валиной сестры, родилась дочка — Вера. Это уже третий ребенок у нее.

* Волей — неволей (лат.) — А.Н.

442

* Сегодня к вечеру был у меня Валентин. Мы много и |душевно говорили обо всем. Так много надо было ска-зать, что накопилось за последние годы, что было ясно: ЦН сотой доли всего сразу не охватишь. Постепенно всё это развернется перед нами при дальнейших встречах. Ясно одно, раз и навсегда: мы крепко любим друг друга и будем близки до конца жизни. Никакие разногласия никогда не поссорят нас и не смогут отдалить друг от друга. И в этой-то любви и дружбе наша сила жизни. Мы взаимно будем поддерживать друг друга, не изменяя, хотя сами будем изменяться, не уставая любить друг друга. Это — моя последняя радость, надежда и укрепа в жизни. Amen!

' 23.9.45 г., воскресенье. День серый. Небо в клубящихся облаках. Изредка проглядывает солнце. После завтрака я пошел по линии ж[елезной] д[ороги] к Семхо-зу. Много красных и желтых осин. В лесу мокро. Посидел на пеньке, подумал. Вспомнил Сашу и почему-то Алексея Спасского. Все время испытывал чувство своего одиночества, полного отделения от всех людей. Обратно ехал с поездом. Привез огромную охапку красных и желтых веток. Сейчас они в вазах и так ярко оживляют

мою келью.

Сегодня после обеда встретил Сергея Спасского. От него узнал, что Алексей с того времени, как был арестован в 1938 году, никаких вестей не подает о себе. Сергей думает, что он уже умер. Как мне его жаль! Как жаль, что мы так и не виделись с 1926 года!

27.9.45 г. Сегодня днем было ясно, но очень, очень ветрено. Желтые листья сыпались дождем и кружились в бешеных вихрях. А к вечеру пошел дождь. Я заинтересовался историей Средних веков и читаю то статьи в Б[ольшой] С[оветской] Энциклопедии], то учебник Виноградова. Больше ничего нет. А толчок этому интересу дал «Принц и нищий» М. Твена. Мне вернул эту книгу Th., я просматривал ее, и меня потянуло почитать о Средних веках...

3.10.45 г. Вчера и сегодня солнце, теплая, ясная погода. Вчера вечером у Фл[оренски]х. Разговоры о Лавре, о том, что ее в скором времени передают Патриарху.

443

Сегодня утром сообщение радио о том, что совещание министров иностранных дел в Лондоне кончилось ничем. Это грустно и страшно. Только бы вчерашние союзники не рассорились между собой. У меня до полудня было подавленное настроение. В учительской РУ разговор между мной, Л.М.Шараповой и З.Д.Вишнев-екой о бытии после смерти, легкое философствование по поводу буддийских и христианских взглядов на будущую жизнь, моральную проблему и т.п. Это уже приятно после нескончаемых бесед о картошке, во время которых я упорно молчу. Итак, поговорили о душе, о Боге, об аде и рае и скатились незаметно к вопросам гастрономии и рационального питания! Достойный нашего времени и положения переход от метафизики к кулинарии!...

18.10.45 г. Кончился рабочий день. Педагоги разошлись. Я один в учительской. Холодно. Я в шубе, в бурках и в шапке. Но дома у меня так же холодно, если только еще не холоднее. И поэтому меня не тянет домой. Тикают часы, а сверх них — никакого звука. И эта тишина радует меня. Я все еще болен. Вчера лег в 6 ве-Чера, а встал сегодня в 7 часов утра, но нет той бодрое-* ти, какая бывает у меня обычно после такого продолжительного отсыпания. Особенно слабы ноги. Я с трудом сегодня дважды поднимался на 4-й этаж. И слабость во . Всем теле. Даже голова работает вяло.

Читал Тэна. Не согласен с его характеристикой Византии как сплошного вырождения. В Византии были и творческие мотивы (архитектура, иконопись, ювелирное мастерство, наконец, даже теология — эта своеобразная философия под ферулой церкви). Но разве бывает где-либо и когда-либо абсолютно свободная философия? Кроме того, государство существовало 1000 лет. Жил народ. Значит, были силы жить. Было бы любопытно Проследить жизнь простолюдина в провинции. Мне думается, что в ней много было римских и эллинских чисто языческих элементов, особенно в повседневном бытовом укладе. Вообще, Эллада в Византии никогда не умирала. Ее огонь тлел, изредка вспыхивая, под пеплом ханжества и благочестия.

Как редко записываю я теперь в свой дневник такие размышления! Я окружен людьми, которым все это чуж-

444

до, и в результате начинаю походить на них: интересуюсь каждодневными мелочами, а серьезные мысли и красивые чувства тенями скользят и уплывают вдаль, не оставляя в душе почти никакого следа. Разве только тонкая горечь сознания, что всё это nur an und fur sich sclbst* , ибо не с кем об этом сказать двух слов.

25.10.45 г. Сегодня у нас истопили в доме. У меня в комнате +7° R. И на улице сильно потеплело. Снег тает, незде большие лужи. Мне все еще нездоровится, ложусь рано и сплю по 12 часов. Так безрадостно уплывают дни моей жизни. Уплывают в прошлое, которое, подобно будущему, становится иногда таким чужим и чуждым. Точно оно не мое, точно обо всём я только прочитал в какой-то книге!...

26.10.45 г. Сегодня археологическая экспедиция из Москвы вскрывает в Лавре усыпальницу Годуновых.

29.10.45 г. В РУ урывками просматриваю «Опавшие листья» Розанова, 1-й том. Это моя книга. Который раз я ее перечитываю. Немало сделано заметок на полях. И каждый раз являются все новые и новые мысли. Вот такие книги, писанные буквально en passant, бывают подчас поразительны. В них столько сгустков мысли it чувства, чего нехватает многим детально обдумываемым и тщательно отделанным esseys. А позавчера вечером, опять-таки при коптилке, перечитал «Ватто» и отрывки из «Мария Эпикурейца» Патера. Эту книгу я буду исегда любить нежно и глубоко, как лучшего друга, утешение в печалях. Если бы Патер жил в Средние века, его непременно причислили бы к святым. До того ясна,

щ кротка и благородна кристальная его душа. У нас всех ближе и созвучнее ему — Борис Зайцев.

2.11.45 г. Только что приехал из Подлипок (Калининград) с методического совещания. Дома не топлено (+7° R), темно (света уже два месяца нет) и вдобавок стала вода. Бесподобная обстановка! На улице туман, сырость, грязь. В вагонах ж.д. разбитые окна и гуляет ветер. Однако настроение у меня бодрое. Пишу при ночнике.

* Только в себе и для себя (нем.).— А.Н.

445

В мыслях одно: я зашел в столовую, выпил 200 гр. водки, съел тарелку борща, порцию трески с картофелем. У меня был хлеб и сыр. Слава богу! Нет того кошмарного голода, что мучил меня в 1942 и 1943 гг. Курю я сейчас "Бело-мор". И вот лягу в постель. Она, правда, холодная, как погреб. Но я быстро надышу, и под двумя ватными одеялами мне будет тепло. На голове шерстяная шапка. Перед сном подумаю о милых, о милом и заветном.А сны у меня волшебные! Чего же жаловаться? — Как мало человеку надо в наши дни в нашей стране!...

9.11.45 г. На средней главе Успенского собора сделаны леса для поднятия креста, упавшего в 1927 году от сильного вихря. Лет 5 тому назад об этом не могло быть и речи. Tempora mutantur...*

14.11.45 г. К нам в РУ поступают 18 мальчиков-испанцев. Любопытно будет на них посмотреть и по-сравнить их с нашими. Впрочем, они, наверно, сильно обрусели, т.к. давно живут в СССР.

Сейчас купил на базаре персик, но никакого от него удовольствия не испытываю. Уж очень он незрел. А по вкусу напоминает все-таки те персики, которые я ел в детстве, привезенные из Самарканда. И напоминает 1909-1910 гг., житье на Болотной, мой сад... Как все было хорошо!

16.11.45 г. Вчера вернулся из Германии мой сосед Ф.Р.Рогожин. Он там несколько лет провел в плену. Рассказывал много интересного. Любопытно, почему его допустили обратно домой, тогда как, говорят, всех пленных и даже их семьи отправляют в концлагеря? Спросить об этом было неудобно. М.6., со временем сам как-нибудь скажет...

19.11.45 г. На улице завывает ветер. Снегу почти нет. Сухая, промерзлая земля. Пыль. Последние дни были солнечны, и это все скрашивало. Сегодня хмуро. Авось хоть ночью нападает снег. Будет теплее и уютнее.

У меня в комнате горит электричество и плитка. Все это — беззаконное. Поэтому окно зашторено, и если кто постучится, надо будет долго спрашивать, кто

* Времена меняются...(лат.).— А.Н.

446

это? В случае незнакомого голоса придется врать, что я болен и не одет, прятать плитку, вывертывать «жулик» и гасить лампу... Как это противно! И не стыдно мне ни капельки за мое «жульничество», а противно до смерти, что обстоятельства жизни довели меня и миллионы подобных мне до этого.

Довольно о такой гадости. Если писать всё, обо всём, то и тетради не хватит. Я надеюсь, что все-таки мы вынырнем в конце концов из этой поганой трясины лжи, жульничества, воровства, разбоев, блата, взяточничества, мата и всякого иного хамства. О, если бы поскорей!

В РУ у меня каждый день много работы, и время летит с такой быстротой, что я не замечаю, как летят не только дни, но недели и месяцы.

Нечего читать. Перечитываю «Обрыв» Гончарова. Многое мило, тонко, прелестно. Но все, что касается нигилистических рацей и их опровержения, серо и скучно. Видно, тогда это был насущный вопрос, люди искренне спорили и боролись каждый за свою правду. Но нам теперь эти споры как-то чужды. Они кажутся такими ребяческими, почти глупыми порой. Мы сразу видим и правду у обоих сторон, и все их смешные и нелепые крайности. Во всяком случае, Базаров умнее и человечнее Волохова...

21.11.45 г. Полезно и отрадно посидеть в одиночестве, как я сейчас в своей келье. Тепло, светло, тихо. Я курю, думаю, читаю «Афоризмы житейской мудрости» Шопенгауэра, знакомую книгу, которую снова просматриваешь с интересом. И мне так хорошо. Слава тебе, Господи, за эту милость! Я сыт, у меня нет никаких особенных тревог и забот. А все житейские неполадки можно при желании позабыть...

23.11.45 г. Сейчас я перечитываю «Афоризмы житейской мудрости» Шопенгауэра. Хорошая, умная книга. Есть в ней и старческая брюзгливость, и еще — старческая осторожность. И все же она много дает человеку. По ассоциации задумался о Гёте (они ведь были знакомы, Шопенгауэр и Гёте), а потом о случае с Гёте и Бетховеном, когда оба встретились с прусским королем. Гёте почтительно раскланялся, а Бетховен демонстративно прошел мимо, не снимая шляпы. Теперь превозносят

447

Бетховена за его поступок, а в свое время умилялись, да и теперь кое-кто умиляется на Гёте. А по-моему, оба правы и оба поступили хорошо. Если бы я был королем, вернее, на месте этого короля, потому что быть одним из ослоподобных Фридрихов я не хочу, я бы остановился, пожал руку Гёте и сказал бы: «Я рад, что Вы приветствуете меня. Значит, есть великий человек, который меня любит и уважает, или, по крайней мере, чувствует это по отношению к моему сану. Но я рад также и столько же, что господин Бетховен нашел в себе мужество выдержать свою линию поведения. Это показывает мне, что я не тиран, которого трепещут. При мне люди могут оставаться собою, не боясь ни меня, ни общественного суждения. Передайте господину Бетховену мое уверение в глубоком уважении, а Вы сами, господин Гёте, примите мое уверение и в моем глубоком к Вам уважении, а вместе с тем и в моем сердечном расположении к Вам.» Мне кажется, что королю стоило так ответить. Но разве очередной Фридрих или Фридрих-Вильгельм мог до этого додуматься?...

27.11.45 г. Сейчас, сидя в уборной, размышлял, что мы живем прямо-таки по-средневековому: полное отсутствие удобств, обеспеченности, уверенности в завтрашнем дне; разбои по ночам, лихоимство и ложь кругом, отчаянное одичание и варварство. Но нет, я ошибаюсь. В истории нет дословных повторений. И если наша эпоха многим напоминает Средневековье, то есть в ней и элементы Возрождения: усиленная научная работа в отдельных оазисах, вроде Академии Наук и подобных исследовательских институтах; изумительные мысли, переживания и достижения отдельных лиц. Счастливчики, кто в силах жить так. Вокруг меня нет и подобия такой атмосферы.

30.ll.45 г. Наташа Маясова рассказывала о том, как вскрывали усыпальницу Годуновых. Кости истлели. Сохранились очень немногие. Борис и Ксения, очевидно, были в схиме. А Федор и его мать, как убитые, были наверно похоронены впопыхах, без пострижения. Уцелели обрывки красной рубахи юного царя и шелковые ткани от платья его матери. Сохранилась необычайно маленькая подошва от туфли Ксении. По ней можно судить о

448

стройности ее ножки да и, пожалуй, всего ее тела. Бедные и несчастные люди! Как мне их жалко. Особенно Федора и Ксению. Я перечитал вчера и сегодня главы из Карамзина о Борисе Годунове, о гибели его рода, о воцарении и гибели Самозванца. Какая трагическая история! Вот богатейший материал для поэта. Только Пушкин да А.К.Толстой достойно его использовали. Современные романы на эту тему, вроде «Из Гощи гость», слабы и неприятно действуют на меня и тенденциозностью, и плохой композицией, и посредственной, плоской I психологией, и больше всего — неудачным языком. На-; до по-пушкински решать эту проблему архаизации речи героев, надо знать меру, как это и показал Пушкин в «Борисе Годунове». А наши вальтер-скотты советских дней этого не понимают.

А сколько грабежей и убийств творится сейчас вокруг! Ночью, даже вечером, опасно ходить по улицам. Точно во времена Лихолетья или еще более раннего Средневековья! Когда все это кончится? Когда жизнь станет снова прекрасной и радостной? Кто может предсказать?

5.12.45 г. Христианство! Христианство! Как ни сильны, как ни справедливы порой нападки на него, а через него не перешагнешь, из него не выпрыгнешь и мимо не пройдешь безучастно. Будь рационалистом, как Вольтер или Франс, эстетом, как Уайльд, первобытной лесной натурой, как Гамсун, или поэтом ускользающих мигов, как Бальмонт, образ Христа, его учение, его исторические формы воплощения и идеальные образы— все волнует человека. Христианство и античность — это наши родители. Совместно с природой и бытовой обстановкой они формируют душу с детских лет и не перестают влиять до старости.

Кстати: читая на днях заметки Шопенгауэра о религии, я почувствовал, какое влияние он оказал на Розанова и Ницше. Только они в этом не сознаются. Особенно Розанов, который вообще любит заявлять, что он читал мало (хотя это неправда: я сам видел его богатую и умно подобранную библиотеку). Кажется, что и Ницше в своем «Антихристианине» ничего не говорит о Шопенгауэре, насколько помнится мне. А психологию Ветхого и Нового Заветов определил до них ярче всего

449

именно Шопенгауэр. Он им противопоставляет индийскую мудрость. Мне лично она глубоко не симпатична, даже враждебное что-то я чувствую ко всякому браманизму, буддизму и его модернизации — теософии. Все это не нужно и даже вредно нам, выросшим на закваске христианства и античности. Думается мне, что глубокое проникновение в тайны античного духа спасло и Ницше, и Розанова от увлечения индуизмом. А Розанов также почувствовал и Египет. У Египта же с Индией нет родства. В этом отношении Шопенгауэр ошибался...

6.12.45 г. На улице сегодня морозно, а наш милейший домуправ со вчерашнего дня не топит. Если бы не беззаконная плитка, то пришлось бы замерзать. Сейчас у меня славно (+8° R). Никуда не хочется идти. Собрался было к Н.Н.Савельеву и отдумал: далеко, холодно, а интересу во встрече очень мало. Вчера зря проходил к Валентину. Он не приезжал. Был вечером у Флоренских. Взял у них читать «Вексфильдского священника» Гольд-смита. Раньше я никогда не добирался до этой книжки. А теперь вижу, что и не стоило. Скучно. Так же мало мне нравится, как и «Сентиментальное путешествие» Стерна. Прав был А.Франс, говоря, по свидетельству Бруссона, что шедевры не нуждаются в чтении. Они ' числятся шедеврами, а люди читают то, что им интересно. Для человека нашего времени пресны и нудны шедевры сентиментализма. Зато взял еще две книги и их читаю с большим интересом. Случайный 66-й том «Русской Старины» (1890 г.), завалявшийся у Ф[лорен-ски]х со времен Щавла] Александровича], взявшего его в библиотеке МДА, и монографию Б.Д.Грекова «Киевская Русь», изд. Академии Наук СССР, М.-Л., 1944. Приятно почитать несколько наивные мемуары старого времени, и еще интереснее погрузиться в седую древность нашей Родины. Я так увлекся книгой Грекова, что просидел с ней до 2-х часов ночи. Поэтому утром сегодня не выспался. В РУ было холодно, и я вернулся домой усталый, озябший. Да еще предложили от парткабинета составить монтаж для литературного вечера для избирателей на тему: «Старая Россия и СССР». А где книги? Где время? Где уют, необходимый для работы?...

13.12.45 г. Вот уже около недели, как опять мы без электричества. На этот раз почти весь город сидит без света. Говорят, что мы далеко превысили свой лимит.

450

Ходят слухи, что с 20 декабря вместо электропоездов в Москву будут ходить обычные с паровозами. Бесподобно! Этого не бывало даже, как мне помнится, во время войны. Вчера и сегодня наш дом не топили, и у меня только +4° R. Спать можно, но жить несносно. Сижу в шубе. Был вчера в Москве у Крестной. Они тоже сидят без света. Разговоры о грабежах и убийствах. Шайка «Черная кошка», появившаяся в Москве. Все кошмарно. До чего мы дожили?! И что будет? Мне больно и противно писать об этом.

20.12.45 г. Вчера вечером был у Флоренских. Встретил там Сережу Трубачева. Он только что прибыл из Манчьжурии. Был и в Германии до этого. Он изменился: вырос, стал разговорчивым. На этот раз он мне понравился. Рассказывал многое, но почти всё я уже знал по рассказам других. Одно только противоречило письмам и рассказам о немцах: у них не так уж мало книг в домах. Сережа видел целые библиотеки с прекрасным подбором немецких классиков. Встретил один раз прекрасную библиотеку с греческими и латинскими авторами в подлинниках и переводах, затем библиотеку с большим количеством итальянских, французских и английских книг. Но нигде не видел русских авторов ни в подлинниках, ни в переводах. Значит, все русское, как «советское», для немцев было табу! Когда он говорил мне об этих двух библиотеках, то я подумал: не все, видно, немцы были одурачены фашизмом; были среди них и настоящие люди, любившие и знавшие и античность, и вообще всю европейскую культуру. Я это сам думал во все время войны. И как мне жаль этих людей! Как им было тяжело под копытами Гитлера и его присных! Что-то родное отозвалось во мне, когда я слушал рассказы об этих неведомых мне, наверно, уже погибших или замученных наследниках духа Гёте, скромных книголюбах, окруженных коричневыми бандами...

21.12.45 г. Читаю дневник Никитенко, который читал впервые еще в бытность в Академии. То же впечатление: интересные факты и события и посредственные мысли самого автора. Редко встречается что-нибудь острое, оригинальное. Может быть, со временем то же скажет и

451

о моем дневнике какой-нибудь потомок, если ему случится когда-нибудь быть напечатанным? Что ж! Не будем огорчаться. Каждое новое поколение подходит со своими критериями, и оно в этом совершенно право. Многое, что в свое время казалось умным, благородным и возвышенным, кажется нам теперь фальшивым, патетичным, скучным и смешным. А каковы будут вкусы у наших потомков, судить трудно. Думается только мне, что у них будет мало нежности, тонкости чувств, изощренности мыслей, задушевности переживаний. Мы вступили в суровую эпоху. И если 19-й век часто называли железным и нервным, то наш век, возможно, позднейшие историки с философским уклоном назовут кровавым, а то и просто кошмарным. Достаточно вспомнить, сколько крови пролилось, сколько жертв было в период с 1914 по 1945 год! А сколько всего этого предстоит впереди! И, конечно, люди, которые выросли в такой обстановке, плохо будут понимать всё утонченное, изысканное и нежное. Куда уж тут говорить о моем дневнике или о моих стихах! Многие более крупные вещи надолго будут отринуты и позабыты. Им предстоит воскреснуть для новой жизни лишь тогда, когда воистину настанет новое Возрождение. Это относится ко всему искусству моего любимого Modern'a.<...> Если мне суждено прожить еще лет 30, то я, может быть, только перед смертью увижу зарождение родственных мне идей. Так некоторые романтики 40-х годов, помнившие расцвет романтизма, доживали до 90-х и 900-х годов. Интересно, чувствовали ли они нечто родственное в зарождавшемся символизме? Или старость притупила в них остроту восприятий, и они негодовали по адресу новаторов-декадентов вместе с позитивистами и натуралистами? Интересно было бы выяснить этот вопрос на основании мемуаров, дневников и т.п. документов. Насколько известно мне, никем это не было освещено.

Сегодня вдруг пришла мне в голову мысль, что я, в сущности, очень плохо доверяю всем естественнонаучным гипотезам и прочим объяснениям мира и его явлений. Какой-нибудь физик, биолог или медик придут в ужас от подобного обскурантизма. Но ничего не поделаешь. Таков уж я уродился. Я готов верить в самую необычайную и нелепую для так называемого здравого ума теорию; любая поэтическая фантазия сильнее овладевает

452

мной, нежели самый, казалось бы, незыблемый закон точной науки. И вот здесь, на страницах интимного дневника, я не стыжусь и не боюсь высказать это признание. А в жизни молчу, пропускаю мимо ушей, а иной раз и сам говорю не то, что думаю и чувствую. М.6., это нехорошо и даже постыдно. Увы! Разве мы все не ходим постоянно в масках? Пишу при коптилке. Электричества все нет и нет.

22.12.45 г. Когда больше сидишь дома, а не шляешься каждый день по чужим углам, то становишься как-то спокойнее, и дневник пишется чаще. Правда, в одиночестве, да еще при свете коптилки скучновато. Но теперь и в гостях не всегда бывает весело, а очень часто совсем неинтересно. Когда ищешь только теплого угла да чего-нибудь поесть, чтобы не обессилеть совсем от голода, как это было в 1942, 1943 и 1944 годах, то это найти легче, чем интересную беседу, которая пробудила бы дремлющие под гнетом повседневности мысли. Это последнее редко теперь случается: люди все так подавлены заботами о существовании, так устали и так отстали от своих былых духовных запросов, что им не до серьезных бесед. Только поесть, поспать, а если и поговорить, то разве только о самых легких пустячках.

А у меня, как я только мало-мальски стал сыт, снова вспыхнуло стремление мыслить. Да оно не угасало и в самые ужасные годы войны, как я ни голодал, как ни бедствовал тогда. И сейчас, хотя я и оборван совсем, как нищий, хотя в комнате у меня часто очень холодно и полутемно, хотя меня больно давят житейские заботы вроде стирки и починки белья, вопросы о том, что надеть, когда нет обуви и одежды, все же я стараюсь как можно меньше обращать на все это внимания и, хоть урывками, читать, мыслить, писать. Скажут: ты — один, тебе — легче, чем семейным людям. Верно. Но верно и то, что в семье, — конечно, в хорошей семье, — все друг друга поддерживают, и есть в ней та внутренняя теплота взаимной любви, участия, спаянности, чего совсем, совсем нет в моей одинокой келье. Поэтому у каждого есть свои трудности, каждый должен учиться по-своему нести свой крест жизни. И только — не опускаться, не отчаиваться, не унывать...

Наши дамы и девушки, да и мужчины в РУ стараются узнать, когда в суде будет слушаться дело Пустын-ской. Как им хочется туда попасть и повидать ее, по-

453

слушать всё! А я совсем как-то к этому равнодушен. М.6., это и нехорошо. Золя и Гонкуры на моем месте не упустили бы такого удобного случая пособрать жизненных наблюдений. А вот у меня внутреннее чувство говорит: это всё — пустяки по сравнению с тем, что ты носишь в себе, и если ты будешь охотно погружаться в этот житейский омут, то потеряешь себя. Проходи мимо, смотри холодным взглядом мыслителя и не задерживайся на пустяках. М.6., это — самомнение с моей стороны? Не знаю. Но мне отраднее пройти по оснеженному полю, глядеть, как склонились ивы над замерзшим прудом, слышать воющий шум ветра в ёлках и соснах, нежели углубляться в эти мелкие драмы, которые кажутся мне скорее дрязгами... При случайной встрече, взглянув внимательно в лицо, особенно в глаза ^совершенно незнакомого мне человека, я гораздо глубже и интереснее читаю историю его жизни и слышу тайное трепетание его души, нежели во время судебного ^процесса или после долгого разговора с ним о пустяках. *Правда, такое проникновение в чужую душу бывает нечасто. Для этого надо быть в ударе, в своеобразном трансе созерцательности. Не знаю, м.б., все это очень Нехорошо, что я говорю о себе, но я говорю искренне. Я — таков и меняться не желаю...

25.12.45 г. Сегодня весь христианский мир празднует 'ождество, и только одно православие стоит в стороне. Как это нелепо! Патриархи и митрополиты летают на самолетах, многие духовные носят в обычное время светскую одежду, а григорианского стиля боятся, как чумы. Уж не потому ли только, что он «григорианский»? Так и юлианский был создан не православным и даже не христиани-ном.Я что-то совсем позабыл с академических времен, почему мы так цепляемся за старый стиль.

Рождество! Ёлка, славление Христа и все такое торжественное, а вместе с тем чистое, простое, душевное! Я с наслаждением перебираю в памяти картины детских лет. Становится так ясно и тепло на душе. Вот я теперь совсем уже не православный, не церковник, а все, что связано с юными воспоминаниями о религии, все так прекрасно, так радует. Слава Богу, что все это было. «Суждено было войти и в эту дверь». И теперь скептик Серво с наслаждением окунается порою в эти пахучие волны, звенящие песнопения, сияния дивных огней.

454

Будут ли наши дети и внуки так счастливы в годы зрелости и старости, когда захотят вспомнить пору своего детства? И будут ли у них так красивы и очаровательны их образы прошлого?

27.12.45 г. Читаю дневник Никитенко и мемуары Бруссона о Франсе. Какая разница! Что значит — иное время, иная обстановка — люди все те же, но взгляды, оценки, самый modus vivendi — совсем иначе. В какой ужас пришел бы Никитенко, если бы он смог прочесть мемуары Бруссона? А, м.б., и не пришел бы?...

Бог — Судьба — Рок — Неведомое — это все Высшая Сила, которая для меня несомненно существует. М.б., она и не такова, как мы все, люди, о ней мыслим, но она есть, и в ней все корни всякого бытия, от звезд и до личинок.

31.12.45 г. Утром ушел и забыл ключи во входной двери. Хватился их в РУ, страшно перепугался: подумал, что потерял. Тотчас же вернулся домой, дело выяснилось: соседка, оказывается, вынула их, и я успокоился. Но страшно устал...

Когда сегодня шел домой с мыслями о возможности потери ключей, то загадал: если ключи найдутся, в следующем году все будет хорошо. Ключи нашлись!...

1946 год

3.1.46 г. Вчера был у меня Th. Просидели весь вечер, проговорили, попили чаю. Он очень мил. Есть природное благородство и даже известная тонкость, есть пылкий и пытливый ум. Но как мало накоплено культуры! А уж ему скоро 17 лет. Но он в этом нисколько не виноват. Наоборот, я изумляюсь, как он остался таким, несмотря на все тяготы последних 4-х лет! Могло быть стократ хуже. М.б., он-то и будет моим «последним» другом, который, если не «закроет мне глаза» (не люблю этой фразы и знаю, что умру совершенно одиноким), то : хоть немного скрасит последние годы мои и дни. Хотелось бы поскорей дать ему всё то, что давалось предшествующим друзьям, но все они были в несравненно более выгодном положении, нежели он.

455

14.1.46 г. В РУ ждут ревизии. Поэтому у всех настроение, как в 1-й сцене «Ревизора». Мне очень это треплет нервы, т.к. теперь в качестве старшего преподавателя я принадлежу до некоторой степени к администрации, и если посыпятся ей на голову какие-нибудь шишки, то достанется и мне. Поэтому у меня за последние дни множество работы по доделыванию и отделыванию всего, что не было выполнено в свое время. Хочется одного: скорее бы все прошло мимо или прошло благополучно. А мне урок: не вылезай из маленьких ролей — покойнее!...

15.1.46 г. Морозит. Утром было -17° С. Сейчас, наверно, гораздо больше. А наш дом не топили со вчерашнего вечера. Когда пришел из РУ, у меня в комнате было только +7° R. С 9-ти часов зажег плитку, как только дали свет, и держу ее до сих пор. Поэтому сейчас +10° R. Попил чаю и согрелся. Зачем я пишу об этих мелочах? Да затем, чтобы потом восстановить картину моего теперешнего житья-бытья. Я жалею, что не вел дневника с юных лет. Как бы он наивен и глуп ни был, он мне теперь был бы очень интересен. Так хотелось бы вспомнить все, что волновало и наполняло когда-то ум и душу. Теперь для этого приходится напрягать память. И иногда в силу какой-нибудь ассоциации вдруг всплывают тогдашние мысли, чувства, лица или события. И сразу переносишься лет на 30 назад и почти живешь всем снова... С 1914 г. некоторой помощью могут служить мои стихи. Но в них Dichtung* преобладает над Wahrheit"...

На днях читал в газете, что японский император в новогоднем рескрипте объявил учение о божественности императора ложным. Вот это — достижение Макартура и американцев! Они сначала добились отмены государственной поддержки для религии синто, проповедовавшей эту идею, а теперь заставили императора самого подрубить тот сук, на котором он сидел. Бесподобно! А что сказать об умах японцев, об их внутренней ломке, которую, несомненно, переживают все искренне мыслящие в Японии культурные люди? Мне думается, что

Поэзия (нем.).— А.Н. ^Правдой (нем.).— А.Н.

456

эту же внутреннюю трагедию переживают все настоящие люди и в Германии, и в Италии, и в Финляндии, и везде, во всем мире, а не только в побежденных странах. Как хотелось бы почитать заграничную публицистику, а еще более — философские статьи и художественные произведения. Но «Интернациональной литературы» ист. А ведь только она, пусть далеко не всесторонне, отражала духовную жизнь заграницы. Сейчас же ничего мы не знаем. Неужели Манны, Фейхтвангер, Уэльс, Шоу и другие молчат? Почему же мы не смеем надеяться услышать их голоса? Меня очень огорчает такая опека над нашей мыслью. Это напоминает цензуру времен Николая I во всех ее худших проявлениях. Но к чему всё это привело? История дает на это свой недвусмысленный ответ. Неужели люди, стоящие теперь наверху, не понимают всего этого? Или им некогда заниматься этими мелочами, и они их отдали на откуп глупцам и подхалимам?

I 17.1.46 г. Сегодня вечером, возвращаясь из РУ, слы-| шал на площади радио. Передавали стихотворение Ахматовой «Пушкин в Царском Селе». Певица недурно спела его, музыка тоже неплохая (не расслышал, чья). Но как мне сладко было услышать стихи любимой поэтессы! Чем-то заветным и старинным пахнуло на меня, вспомнилось, как в 1919 году я читал впервые ее книгу «Четки» и был очарован. Придя, записал стихи, возникшие в голове еще на площади. Но по дороге кое-что забылось. И получилось гораздо хуже, чем складывалось там, на ходу. Поистине, мне надо с собой носить блокнот и карандаш, чтобы тотчас записывать все поэтическое, которое чаще всего рождается в самой неподходящей обстановке и в самый неудобный момент. Но такие записи на ходу хорошо было делать во время моих путешествий в МООСО, когда в лесу и в поле я почти никого не встречал. А в городе будут принимать, пожалуй, за сумасшедшего, если я остановлюсь на улице и стану что-то записывать... И вот я, при всем своем презрении к общественному мнению, все же стесняюсь. Как сильна «княгиня Марья Алексеевна»!*

Реминисценция на известную реплику Фамусова в комедии Грибоедова «Горе от ума».— А.Н.

457

Вчера перечитывал отрывки из «Соборян» Лескова. Как хорошо! Мне Лесков как-то ближе Гончарова и романов Тургенева, только Тургеневские и Чеховские рассказы я люблю наравне. (Чеховские, конечно, не ранние, не юмористику, которая мало меня трогает, как и вообще всякая юмористика.) Любопытно признаться себе самому, что я и Толстого Льва, и Достоевского люблю не так задушевно, как новеллы Лескова, Тургенева и Чехова. Те — точно глыбы — величественны, потрясающе жутки и мучительны. А эти как-то человечнее, ближе. Вот почему и Флобера я люблю больше Бальзака, Анатоля Франса больше Флобера. Вероятно, потому же Б.Зайцев и А.Толстой 2-й мне ближе и Тургенева, и Лескова, и Чехова. Все это мне говорит о том, что каждый из нас — сын своего века, и свое ему ближе и милее всего. Это все равно, что родные или друзья — они ближе и дороже нам, нежели более значительные, но совершенно чужие и чуждые душе люди. Как все отно-, сительно! Боже мой!

18.1.46 г. Сегодня день смерти моей Мамы. Мне бы- ло грустно еще вчера. Но сегодня как-то все затихло. Исполнилось уже одиннадцать лет с того момента. Ост- рота и горечь исчезли. Но осталась глубоко внутренняя боль. И она очень ощутима, когда я серьезно об этом задумываюсь. Я стараюсь не углубляться в эти пережи- вания и мысли — из чувства некоторого самосохранения. Пусть это эгоистично. Ведь тот, кто хочет жить, не должен отдаваться длительно трагическим надрывам. Они, как буря, проносятся, и ломают деревья, и разрушают здания, но не очищают атмосферу души. Однако нельзя жить в обстановке непрерывной бури. Так и с душевными катаклизмами. Я часто думаю теперь о своей, м.б., недалекой смерти. Для меня — прожить лет 35 или 40 без Мамы — это порядочный срок. А для нее, если только есть бытие после смерти, индивидуальное и разумное, тем более в некотором высшем плане, нежели наше земное, этот срок, м.б., является только мигом... с Ничего-то ничегошеньки мы об этом не знаем, а ведь эта проблема, казалось бы, самая главная в нашем существовании. Все религии и философии в сущности и вызваны только ею. Другое все — пустячки, житейская необходимость. И вот наука и служит этой необходимо-

458

сти, вырождаясь мало по малу в технику в лучшем случае, или же просто в ученое крохоборство и гробокопательство. Искусство на высших ступенях взлетает над этим скудным и нудным житейским морем и зовет в блаженные неведомые миры. А в своей повседневной посредственности и искусство только забавляется мелочами и тонет в этом море житейском. Бывали народы и эры, которые жили и дышали вечностью — Египет, хотя бы. А вот мы — совсем другое дело. У нас людей, тянущихся к этому торжественному, жуткому и все же желанному простору, считают мистиками, т.е. сумасшедшими, больными, почти дурачками...

Вечером читал отрывки из статьи Л.Шестова «Pote-stas clavium» («Бюллетени литературы и жизни» 1915-16 гг. № 14). Как я понимаю Шестова и сочувствую ему! Жаль, что у меня нет всех его сочинений. Это, пожалуй, самый близкий мне по духу мыслитель за последние годы. Надо будет поискать в Москве у букинистов его книги. Жаль, что нельзя достать его работы о Паскале («Гефсиманская ночь»), изданной по-французски уже за границей. О ней я читал в каком-то французском каталоге. А что он еще написал после своего отъезда из России, я не знаю. Как это грустно! Как хотелось бы мне прочесть все, что писали за границей Мережковский, Гиппиус, Бальмонт, Игорь Северянин, Бунин, Борис Зайцев, Муратов, Вячеслав Иванов, Эллис и другие!...

24.1.46 г. Сегодня истопили. Электричество исправили, и я подогрел еще комнату плиткой. Сейчас у меня +11° R. Я счастлив. Напился крепкого чаю с сахаром, со сгущенным американским молоком и белым хлебом. Не каждый день я могу позволить себе это удовольствие. А как немного мне стало нужно! Перечитываю «Кима» Киплинга. Как хорош лама! Как бы я хотел стать таким! Вот что значит близкая старость! Но увы! Страсти еще не совсем умерли во мне, и я — не подвижник, не святой, а грешный и слабый человек. Господи, спаси меня!

3.2.46 г. Вчера с РУ ходил на митинг по случаю приезда нашего кандидата в депутаты [Леонида] Леонова. Это было в 6-7 часов вечера. Площадь освещена яркими прожекторами. Они все время движутся, и сиреневый свет дает видеть летящие снежинки. Очень красиво,

459

почти сказочно. Речи его из-за шума толпы не слыхал. Потом был фейерверк. Красные и зеленые ракеты. Но все очень однообразно. Не было того разнообразия, которое я видел в юные годы во время пасхальных иллюминаций. Но в теперешней скудной жизни и это хорошо. Я живу действительно скудно: не бываю ни в театре, ни в кино и даже не слышу музыки, т.к. у меня нет радио. Только книги и мечты. Хорошо хоть это есть!...

8.2.46 г. Дома тихо, тепло, светло. Электричество вот уже несколько дней горит всю ночь. Скептики говорят, что это — по случаю кануна выборов. После 10-го февраля — опять посидим в темноте. Хотелось бы и не верить, но теперь как-то привык к неприятным неожиданностям, и потому по неволе веришь... Vivrons verrons!* >i.

Книг новых нет. Негде и не у кого их достать. У Фл[оренски]х в их библиотеке чёрт ногу сломает, такой хаос. И когда у них просишь книгу, то они смотрят так, точно ты ее украсть хочешь. Очевидно, они думают, что раз отец в ссылке, то его библиотека должна оставаться за семью печатями. Вот уж поистине, как собака на сене, и сам не читаю и другим не даю. Как это увязывается с христианскими идеями, я понять не могу.

Вот и перечитываю свои книги. Иной раз это и хорошо, а иной раз так хочется еще не читанного, нового (по крайней мере — для меня). Кончаю писать: почерк — никуда. Устал.

11.2.46 г. Был вчера вечером у Флоренских. Они пеняли, почему долго не показывался. Я ссылался на нездоровье, на занятость в РУ и, наконец, на некоторую долю мизантропии, овладевшей мной за последние недели. Несмотря на их участие ко мне, все же мне было у них скучно. Оля показывала свою комнату, в которой она опять устроилась. На стенах портреты отца, натюрморт (цветы) и Троицкая колокольня — акварель Т.Н.Грушевской. Колокольня не удалась: верхние два яруса смяты. Цветы воздушны и хороши. Затем фотоснимок с Венеры Милосской, а рядом, в углу — икона и распятие. Не по-

* Поживем — увидим! (фр.).— А.Н.

460

пимаю, чего Оля нашла именно в милосской Венере? Уж очень она фундаментальна. Впрочем, сама Оля — порядочная толстушка... Я заметил, что у нее, как у Веры из «Обрыва» [Гончарова], нигде не видно книг, а потом пошутил, показывая на шкаф, комод и тумбочку: «Который же из них является «Марфинькиным шкапчиком со сладостями?» — «Будут все, — так же отвечала она, — когда только эти сладости появятся в изобилии...»

Над кроватью очень красивая вышивка серебром по темно-лиловому шелку из Средней Азии...

За последние дни перечитывал «Дневник» Блока (1917-1921 гг.). Какая нервность! Какая затаенная мечта о победе духа музыки! Увы! Эта победа не осуществилась. Если говорить символически, то последние два десятилетия мне кажутся совсем не музыкальными и отнюдь не поэтическими, а монументально-архитектурными. Точно из небывало-тяжелых и устойчивых плит воздвигается огромное здание, величественно-грубое и простое, но способное простоять века, нечто вроде Ва-шшонской башни или пирамид Египта... И все музыкальное, все поэтическое принесено в жертву этому великану. Интересно, как откликнулись бы на нашу современность Блок и Есенин? Брюсов нисколько не удивился бы. Он нашел бы в ней многое, о чем писал в свое время («Республика Южного Креста», «Земля», «Диктатор»). Ах, Брюсов, Брюсов! Вот с кем был бы я счастлив поговорить!...

18.2.46 г. Вот вспыхнул свет, и я могу писать. А до /того сидел и читал новый роман Г.Уэльса (не могу попять, почему после 1917 года его стали у нас именовать Уэллсом») — «Самодержавие м-ра Паргэма». Пока только занимательно и даже скучновато, как самый почтенный английский роман.

Записываю, кстати, название другого его романа, которое забыл вчера: «Мистер Блетсворти на острове Рем-нолл». Действительно, эти имена неблагозвучны для моего уха. Очевидно, мне чуждо англо-саксонское,- как германское. Скандинавское как-то ближе. М.б. потому, что в нас, русских, есть доза варяжской крови?

В этом романе я встретил интересную фразу. Изображается современный культурный пастор: «Богословие

461

было для него игрой, и скорее всего праздной игрой. Он стоял за воссоединение церквей в интересах цивилизации и возлагал большие надежды «на святых людей, живших в Троице-Сергиевой лавре под Москвой» (глава «Либеральный церковник», изд. ЗИФ, М.-Л., 1930, т. 3, с. 243).

Я вспоминаю фотографию времен приблизительно 1914-16 гг. в «Ниве», изображавшую англиканских епископов среди русского духовенства, когда шли заседания, посвященные вопросу соединения церквей. Меня поразили худые фигуры бритых англичан и необъятные «стомахи»* наших владык, особенно Антония Волынского... Неужели среди английской делегации были такие наивные идеалисты, вроде названного Уэльсом «либерального церковника», которые могли всерьез рассчитывать на то, что они встретят в Т[роице-]С[ергие-вой] Л[авре] «святых людей»?

Ведь это Уэльс обронил неслучайно. По-видимому, были какие-то соответствующие тона в отчетах англиканской «высокой церкви». Любопытно, кого они подразумевали под «святыми» насельниками Лавры: лаврских монахов или академических? Вернее всего, что последних. Эти, по крайней мере, в культурном отношении были не ниже англичан. Достаточно вспомнить хотя бы Илариона, Феодора, Вассиана и других. Святости же не было ни в тех, ни в других. А о культурности лаврских «стомахов» и говорить не приходится...

9.3.46 г. Давно не писал: очень был занят, да то и дело нездоровилось. Простуда и сейчас еще не прошла. С начала марта погода стоит прямо-таки весенняя. Солнце. Тает, течет с крыш. А по ночам морозы. Не ра-1но ли только это?

Получил в РУ шинель. Сшита хорошо. Она напомнила мне гимназические годы. (В Академии я ходил в пальто, а не в шинели — своеобразная «вольность» в 1917 году!) Вот я, наконец, и не оборванец! Как мало надо человеку моего возраста и моего времени, чтобы радоваться.

Вчера вечером до 1-го часу ночи читал романы Уэльса «В дни кометы» и «Война в воздухе».

* Животы (греч.).— АН.

462

12.3.46 г. Свет неожиданно погас раньше 9-ти. Пишу при коптилке. Получил сегодня «Хождение по мукам» А.Толстого. Читаю 1-ю часть. — Петербург 1914 года. Канун. Махровое цветение российского modern'a. Александрийская грусть (это же я чувствую и в «Голубой Звезде» Зайцева, и в «Вороне» О.Форш, и в некоторых романах и повестях М.Кузмина, и во всем символистическом искусстве той поры). Сколько мыслей и чувств иозбуждает во мне это чтение! Все это — бесконечно близкое и родное и вместе с тем далекое, ушедшее и даже чужое для меня! И я — какой-то двойной: и тогдашний и сегодняшний. А надо всем — единый, тайный в своем внутреннем существе, непонятный в значительной степени себе самому. Не с кем об этом поговорить по-настоящему. Никто из моих друзей этого не поймет так остро и глубоко, как я. Ни Валентин, ни Георгий, ни Евгений, ни Оля, ни Наташа, ни даже A3. Ибо они этого не пережили. Они родились позднее. И для них это — история, преломленная в искусстве. Я же помню дыхание, аромат эпохи. Он похож на запах гиацинта...

Только один Алексей Спасский мог бы понять меня и сказать мне многое, что дополнило бы мои идеи и переживания...

Как силён АЛолстой! И какими маленькими кажутся рядом с ним все эти Федины, Фадеевы, Леоновы и

«маститый» Пришвин...

В воскресенье, 10 марта, был у Сашиной мамы. Она больна. Рак. Перенесла операцию. Сильно исхудала. Леонид за ней ходит заботливо и ласково. Это хорошо. Мне ее очень жалко и грустно, что сейчас нечем помочь. Она моя ровесница, а выглядит значительно старше меня. Я ушел от них с тяжелым чувством на душе.

Потом зашел к Жене Коневу. Он приобрел 4-й том «Потерянного времени» Пруста. Взял у него эту книгу и читал потом с большим удовольствием. Интересно на этот раз с ним поговорили. Его волнует теперь «Волшебная гора» Т.Манна. О ней он читал в курсе западной литературы и чувствует, что мир идей, обрисованный там, может сильно его увлечь. Самого романа он никак достать не мог. Сказал мне, между прочим, что спрашивал о книгах Льва Шестова (для меня) в букинистических магазинах. Ничего нет. В одном месте сказали: «У

463

нас нет католических авторов...» Бог мой! Шестова Льва, очевидно, по слуху приняли за какого-нибудь римского папу Льва VI! Как повеселился бы он сам, если бы узнал об этом. Потом слушал по радио хор под управлением Свешникова. Он прелестно исполнил «Выхожу один я на дорогу» и «Вечерний звон». Перезвон («бом-бом», а не «дон-дон», как было в мое время) не вполне удачен. В мое время даже провинциальные хоры пели его нежней. Но сольный голос — очарователен своей задушевностью. Лет 10 тому назад такие номера в радиопрограмме были немыслимы. Как хорошо (для меня и подобных мне), что они мыслимы теперь.

Получил письмо от АЗа. Хотелось бы ответить, но некогда. Надо готовиться к лекции об Алексее Толстом для инженеров ЗОМЗа к 16 марта. А для этого надо успеть перечитать все «Хождение по мукам». Я читал его давно. Всё перезабыл. И сейчас читаю не только по обязанности (для лекции), но и с удовольствием. Получается цельное впечатление. А то я читал трилогию в несколько приемов.

13.3.46 г. Свет в 9 часов погас, но в 10 опять вспыхнул, и я читаю и пишу с удобством. Только теперь я приучился ценить все эти мелочи и простодушно радоваться им. Надеюсь, что эта способность сохранится у меня до конца жизни. Да! Война многому меня научила. Дот сегодня я почти весь день дома. Кроме 2-х часов, когда ходил обедать в РУ и заглянул на базар, где купил белую булку за 15 рублей, сахару на 10 рублей, банку американского сгущенного молока за 45 рублей, стакан турецкого табаку за 5 [рублей] и две коробки спичек за 5 рублей. (Нарочно выписываю эти цены, чтобы впоследствии можно было сравнивать!) В комнате у меня тепло, +12° R. И я счастлив быть среди любимого мною скромного уюта, в тишине, со своими мыслями и мечтами, в стороне от человеческой суеты. Убирался. Переставлял книги на полках. Размышлял, что надо сделать летом: побелить потолок, починить в нем проломы, сделанные в 1942 году, когда исправляли отопление. Сейчас эти проломы кое-как заткнуты тряпками, и весь угол закрыт синей маскировочной бумагой. Потом надо будет оклеить стены, выкрасить рамы и подоконник белой масляной краской. Ликвидировать неудобную полку, купленную у А.И.Леман, этажерку и вместо них приоб-

464

рести большую, более удобную полку. Надо купить занавеску для окна, попросить Крестную починить турецкую шаль, чтобы использовать ее в качестве одеяла, и : сделать из старого кавказского одеяла чехлы для шезлонга, для подушек на стул и на кресло. Тогда моя комната примет прежний уютный вид. Да надо будет завести снова цветы. Без них как-то скучно.

Вот она жизнь! Снова стало славно, если нельзя ска-шть еще «хорошо», а уж невольно думается о том, как устроить свой угол. Я люблю мою скромную келью. Многие говорят и сейчас, что у меня уютно, но мне хочется сделать всё по своему вкусу и добиться опять исключительной чистоты, какая у меня была до войны.

Хочется пожить покойно и с минимальными удобствами. Я не понимаю, как большинство окружающих меня людей, порой даже культурных, как например, Флоренские, живут кое-как, точно они — на бивуаке. Такой стиль жизни не в моем вкусе. Я считаю, что человек прежде всего должен сделать для себя окружение, чтобы иметь возможность отдыхать и испытывать удовлетворение, придя к себе домой.

И еще задача, и огромная, стоит передо мной: как только появится бумага (хорошая, в изобилии и доступная по цене), приобрести несколько переплетенных тет-j радей (не меньше 20, толстых) и переписать старательно у, и разборчиво и дневник, и весь «Эрмитаж», а также и стихи.

Только бы Бог дал сил, здоровья и времени!

16.3.46 г. Сегодня по радио сообщили, что у нас будут министры вместо наркомов. Интересно, что будет дальше?

20.3.46 г., среда. Вчера вымылся в бане. Теперь это — не такое уж легкое дело, как бывало, — собрался и пошел. То мыла нет, то белья чистого. А чаще всего баня не работает или работает, а горячая вода еле капает. Поэтому я отправился вместе с нашими ребятами. Мылся в бывшей академической бане и вспоминал, как мылся в ней когда-то в 1919 году вместе с Алексеем. Погас свет. Мылись в темноте, и только около мывшегося ректора МДА, протоиерея Орлова, стоял банщик Ефим и жег лучинки, чтобы отцу ректору «было видно»...

Сегодня вечером ко мне заходил мой бывший сослуживец по школе Г.С.Горохов — «художник». Предложил

465

от имени Товарищества загорских художников прочесть для них лекцию о Леонове, нашем депутате в Верховный Совет, который вскоре приедет. Я согласился, хотя и не хотелось, т.к. творчество Леонова я не очень-то люблю, да и знаком с ним мало. Но за лекцию заплатят 100 рублей. А деньги — вещь неплохая.

Поэтому сейчас спешно читаю «Соть». Ничего себе. Но до А.Толстого Леонову далеко. Это писатель типа разных Златовратских, Елпатьевских и Засодимских, как мне кажется. (Неверно выразился: не «типа», а «масштаба».) Его военные опусы «Ленушка», «Взятие Великошумска» скучны. «Нашествие» — недурно. И в кино оно мне понравилось, и читал его с интересом. Его военные статьи напоминают мне статьи А.Н.Толстого...

25.3.46 г. Прочел «Соть» Леонова. Далеко ему до АТолстого и даже до Шолохова. Дар поэта не завоевывается, а дается свыше. Монахи его скита отвратительны. Ничего в них нет от тех монахов и монахинь, что описаны у Мельникова-Печерского. Неужели и на самом деле так? Не верится. Здесь слишком явно чувствуется определенная тенденция. Мельников тоже был врагом старообрядчества в деле, но талант художника смог преодолеть вражду. Этого таланта у Леонова в «Соти» нет.

8.4.46 г. Вчера милый вечер у [В.Б.] Рекста. Устраивали вместе с ним Кира Флоренский и Борис Мишин. Было еще много гостей. Интересные разговоры о Германии. К[ирилл] Флоренский] и Б[орис] М[ишин] прибыли из Веймара и Эрфурта. Оказывается, что современные немцы неважно знают Гёте, а Гейне совсем не знают. А у нас за столом была книга «Разговоры Гёте с Эккерманом», мы вспоминали о «Путешествии в Веймар» Мариэтты Шагинян и вообще поговорили на тему русской Гётеаны. Я рад, что мои учению!, не будучи специалистами по литературе, все же оказались культурнее современных фрицев и гансов.

Потом были другие разговоры о музыке, искусстве. Было легко говорить и приятно мыслить, и чувствовать в своем кругу. Очень понравился мне один гость — капитан Владимир Павлович. Фамилию позабыл. Интересный, культурный человек. Поэт к тому же. Жаль

466

только, что в его стихах чувствуется влияние Маяковского. Чем это Маяковский привлекает и завлекает сердца молодежи? Думается мне, что силой. Она у него несомненно есть, так же как и искренность. Но поэтичности, красоты и души у него нет, как нет ее в архаической скульптуре ранней Греции. Маяковский — лишь предшественник иных, более гениальных поэтов. Сейчас они — еще дети.

29.4.46 г. Светлую заутреню встретил в Успенском соборе Лавры, который открылся к Пасхе. Собор освещен электричеством так ярко, как никогда — в прежние времена. Народу масса. Служения почти не видел из-за толпы и убожества ритуала. Голосов духовенства и певчих (монахов) почти не слышно: так они слабы и такой шум от разговоров в соборе. Когда вышел с крестным ходом на паперть, то был поражен колокольным звоном. И горько — очень он убог по сравнению с прежним благовестом Лавры («Царя» нет, как и многих других колоколов!), и сладко — опять звонят! («Приди ты, немощный; приди ты, радостный!...» — так и вспомнилось.) Около собора, до колокольни, сплошная толпа с зажженными свечками. Вечер теплый и тихий. И это было прекрасно и трогательно...

В среду был у Крестной, а вечером, по возвращении из Москвы, у Коневых, которые продали еще часть дома, переселились и праздновали новоселье. Изумительно вкусный пирог. Женя устроился в новой комнате уютно. На другой день подарил ему Метерлинка (ПСС — изд. Маркса)...

10.5.46 г. На днях ездил в Мытищи в РУ-11 с пока-| зом нашей самодеятельности (пение, пляска, пьеса, декламация). Было 80 человек учащихся. Успех посредственный. Выступали и другие училища. Большинство — не лучше нас. Понравился мне хор в РУ-57 (Подлипки) и акробатические номера в РУ-3 (там же). А в общем — все очень слабо. Невольно вспомнишь своих декламаторов, свои постановки, хор Б.А.Гальнбека, драмкружок | Яловецкой и Вальдина. Если бы теперь показать это, так | все с ума сошли бы от восторга. Отчего это все снизи-* лось и потускнело? Дух времени? Всеобщая усталость?

2.6.46 г., воскресенье. Перечитываю статьи А.Франса из сборника «Литература и жизнь», ГИХЛ, 1921. Пре-

467

лесть! И вспоминаю: когда-то я читал том его «La vie lit-teraire» в подлиннике. Это было, когда академическая библиотека находилась еще в Загорске. Как мало я ею пользовался! Если бы теперь она была здесь! А тогда я был еще юн и глуп, много времени тратил на развлечения светской жизни, если только можно назвать жизнь тех годов (1918-1930 гг.) «светской»...

4.6.46 г. Сегодня прочел в газетах о смерти М.И.Калинина. Жаль его. О нем никто никогда злого слова не сказал. Последние соратники Ленина сходят с исторической сцены...

У нас в РУ сегодня был суд над 4-мя учениками, которые грабили своих товарищей. Двух приговорили к 2-м годам, и двух к 3-м годам тюремного заключения. Авось, это образумит остальных!...

Вчера был у меня Ж.Конев. Попили чайку (мятного), поговорили. Он собирается в июне съездить в Крым. Это прекрасно. Надо ему увидеть русскую Италию. Я немножко даже позавидовал его предполагаемому путешествию. Вспомнилось море, розы, кипарисы и лунные ночи в Бахчисарае, Гурзуфе и в Ялте. И мне было тогда только 26 лет! ,

г г:

, 7.6.46 г. Сегодня сидел до 2-х часов ночи. Это уже суббота, 8 июня, канун Троицына дня. Говорят, что из Москвы в Лавру идет крестный ход, прибудет служить патриарх, будут петь Лемешев и Михайлов.

Я читал мемуары А.Белого, а потом свои мемуары. Приписал еще одну страничку для раздела «Сегодня». Настроение у меня ясное. Это хорошо. Хорошо и то, что меня опять потянуло к писательству.

Сегодня днем собирались тучи, накрапывал дождь, ро не разошелся. Наверное, к Духову дню соберется гроза. Только бы Троицын день был ясен. Я хочу побывать и у всенощной, и на обедне. Хочется увидеть теперешнее торжественное служение, чтобы сравнить с прежним. Пугает только теснота. А раньше (в 1919-1920 гг.) я ее не боялся...

9.6.46 г. Вчера был у всенощной, а сегодня на литургии в Успенском соборе. Служили патриарх, митрополит Николай и еще какой-то епископ. Очень тесно,

468

толкотня, духота. В народной массе мало молитвенного настроения. Преобладает любопытство. Все же «Верую» II «Отче наш» пел весь собор и довольно стройно, хотя и не так величественно, как это бывало до 1919 г. в Троицком соборе. Вообще, весь церемониал как-то бледнее и скуднее, чем во времена патриарха Тихона или даже московских митрополитов. Какая-то Равенна времен Теодориха!

Все навевало на меня грусть. Ушло старое великолепие, ушло и, по-видимому, не вернется... Во всяком случае, я не доживу до этой поры.

И вспомнились мне служения в нашем академическом храме и в Лавре в прежние времена... Надо будет этим летом записать мои воспоминания того времени, поворочить как следует память. Недаром мне Иларион говорил в 1920 году: «Так служить, как служили у нас в Академии, могли и умели еще разве в трех-четырех местах в России...» Он не указал, где именно, а я не спросил, но думается мне, что он имел в виду академические храмы в С[анкт-]П[етер]б[урге], Киеве и Казани.

Как я все-таки разочарован патриаршим служением!

30.6.46 г., воскресенье. Читаю Уэльса «Первые люди на луне» и «Борьба миров». Последняя книга подействовала на меня угнетающе. Вероятно, потому, что напомнила недавние ужасы 1941-1945 гг. Раньше я читал этот роман со спокойным сердцем. Какой поразительный талант у Уэльса! Как он мог предвидеть многое, что потом стало явью! Вот настоящее торжество логического мышления и интуиции!

10.7.46 г., среда. Мы числимся в отпуске с 3 июля по РУ, а по-настоящему я освободился лишь сегодня. К вечеру получил отпускную зарплату, купил водки, сделал винегрет — и блаженствую... Пью в одиночестве, т.к. желанных компаньонов нет, а такие, как Антонина, излишни. Лучше пить со своими думами и мечтами! Купил у нашего бывшего преподавателя А.С.Смирнова два комплекта «Нивы» за 1914 и 1915 гг., еще п[олные] с[обрания] с[очинений] Майкова и Ростана. Настроение у меня прекрасное. Если так будет протекать моя старость, то — благодарение богам! Читаю, курю и пью. Уже далеко перевалило за полночь... Vj

469

19.7.46 г. Сегодня ездил в Москву. Там меня ждала печальная новость: Крестная лежит в постели без движения. Это не паралич, но все же очень нехорошо. Жаль мне ее отчаянно и больно, что ничем особенно не могу ей помочь. Ехал назад в глубоком раздумьи: неужели и меня ждет со временем такая участь? А погода дивная! Солнце закатывалось в легком, прозрачном облачке, почти в тумане и золотыми лучами заливало землю. Освещение очень напоминало гравюру Фалилеева «Scigla mur» (в монографии Н.Романова о Фалилееве она помещена после стр. 64). Многие, увидев эту гравюру, говорили о неестественности ее красок, о небывалой желтизне, какой в природе не бывает. И я сам готов был думать так. Но теперь убедился, что Фалилеев прав. Я сам видел эту желтизну, это золото солнечных закатных лучей. И всей яркости Фалилеев еще не передал. А в том пейзаже, который он награвировал, должно быть еще больше блеска, т.к. там еще поле со спелой рожью.

Надо верить художникам. Они умеют улавливать редчайшие миги, своеобразнейшие картины природы. Мы думаем, что они своевольничают в линиях и колорите, а они правы, они учатся у природы и подчас еще не в силах полностью передать ее неисчерпаемое богатство красоты и очарований.

24.7.46 г. Вчера был у Н.А.Чербовой. Вместе с М.Н.Гребенщиковой и сестрой Н.А. гуляли по Никольскому кладбищу. Дивный день. Солнце. Тишина. Кругом зелень. Видел могилку Свитальского, вспоминал о д-ре Мелентьеве, о поэтической любви Володи и Ми-хи... Куда все это кануло?! Только во мне живет поэтическая грусть об их сладкой любовной тайне. Подумал о маме, похороненной там же. Мысленно поклонился ей, поцеловал ее и благословил сырую землю, тоже мать, приявшую мою мать и имеющую приять и меня.

Но в основном, настроение мое и моих спутниц было не меланхоличное. Мы много шутили и смеялись. Точно исполнились слова поэта: «И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть...»* Хотя надо заметить,

* Из стихотворения А. С. Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных...» — А.Н.

470

(что четырем представителям этой молодой жизни было вместе побольше 200 лет!...

29.7.46 г. Вернулся с выпускного вечера в РУ. Было скучно. Кое-кто из ребят напился и были маленькие скандальчики. Под конец разогнали всех ребят и устроили пирушку для учителей, мастеров и гостей с завода и из городских организаций. И там было скучно. Слишком разношерстная публика. И малокультурная в большинстве. Наши вечера в Рабпросе и выпускные вечера в десятилетке были оживленнее и интереснее...

6.8.46 г. Вместе с Чербовой, Гребенщиковой и Пал-киной был у о. Михаила Соболева в Тарасовке. Прекрасное вино (кагор и портвейн), вкусный сладкий пирог с черносмородинным вареньем. Радушные хозяева. Ласковый, дружеский прием. Поговорили о церковных делах. Соболев рассказывал, как со своими прихожанами совершил на днях паломничество в Лавру. Сообщил, между прочим, что монахи хотят открыть в скором времени бесплатное питание для бедных, как это было при монастыре до 1917 года. Вот это будет крепкая агитация! По дороге наш квартет был, как и обычно, оживлен, много шутили и смеялись. Съездили удачно, без дождя.

11.8.46 г., воскресенье. Вечером был у Флоренских. Разговор с В[асилием] Щавловичем] о влиянии Эллады (через Византию) и Востока на русскую культуру. Слушали по радио «Руслана и Людмилу». С С.Трубачевым разговор о церковном пении в МДА. Взял читать 2-й том «Дневника» Никитенко, письма Тургенева к графине Ламберт, «Картины римских нравов» Фридлендера. Для Феди* взял посмотреть иллюстрированное издание «Народы Земли» под ред. А.Острогорского, т. I, СПБ,

1903 г.

Ночью тепло. Огромная луна. Романтический пейзаж. Но я чувствовал себя неважно. Устал. Было скучно. С удовольствием вернулся к себе домой. Становлюсь домоседом — и хорошо!

Перед походом к Фл[оренски]м разобрался в своих тетрадях (библиография, выписки из книг). Делал кое-

Комаровского.— А.Н.

471

какие выписки из книга Таннери, перед тем как ее вернуть Василию Павловичу. Удивительно успокаивают эти занятия. Пишешь, думаешь, куришь — и на душе становится покойно и легко.

13.8.46 г. Вчера и сегодня очень жарко. Сейчас окно у меня открыто, и я сижу босой, в одних трусах.

Днем убирался и разбирался в своих бумагах. Вечером заходил к Н.А.Чербовой, думал, что ей передали мой портсигар, забытый у М.В.Соболева. Но портсигара нет. Досадно. Как бы он не потерялся... Взял у Щатальи] А[лександровны] книжку Панаевой «Семейство Тальниковых», Academia, Л., 1928. Интересна вступительная статья Чуковского. Видел у нее еще интересную книгу Мальвиды Мейзенбург «Воспоминания идеалистки». Academia, М.-Л., 1933. Но ее получить не мог, т.к. она дана Щаталье] А[лександровне] лишь на краткий срок.

Потом у Ж.Конева. Дивно расцвел у; них сад, особенно хороши левкои, настурции и георгины. Сам Женя болен гриппом, но не сильно. У них в гостях его тетка Ксения Александров] на, моя бывшая ученица. Как быстро летит время: у нее уже дочь в 9-м классе, и я по рассеянности принял было ее за мать, так она похожа на ту, которая у меня училась когда-то.

Выпили, поговорили обо всем. Потом слушали «Би-Би-Си». Было сообщено о смерти Уэльса. Мне его очень-очень жаль. Хотя возраст его солидный — 79 лет. А Шоу — 90! Неужели и я проживу вроде этого?!

14.8.46 г. Вот и август в полном смысле слова. Сегодня так торжественно звонили в Лавре: «Первый Спас». Погода прекрасная, день солнечный, по небу плывут величавые белые облака. На завтра мы намечаем с Флоренскими отправиться в Мураново. Не было бы дождя, т.к. барометр, кажется, начинает падать...

16.8.46 г. Получил сегодня пригласительный билет на вернисаж в Музее Лавры, но пойти, к сожалению, не удалось: то дождь, то уроки (частные), то обед. Да и не в чем идти. Белый костюм порядком измарался. А черного — приличного — нет. Скоро ли я сошью себе мундир, костюм и обзаведусь приличной обувью, чтобы не

472

было затруднений, когда надо появиться в приличном ниде? Думал ли я раньше когда-нибудь, что буду переживать такие затруднения?! Конечно, не думал. И, кто знает, какие еще трудности сулит будущее! Как хорошо,

fro мы не знаем того, что должно случиться! Иначе ить было бы не только скучно, но и тяжело... г 18.8.46 г. Сходил в Лавру. Побыл некоторое время на литургии в Успенском соборе. Служил какой-то архимандрит. Народу мало, меньше полсобора. Затем осмотрел в Музее выставку XIV-XVIII вв. Очень хорошо. Впечатление прекрасное. И помещение ризницы весьма подходит к экспонатам. Одно время накрапывал было дождик. Но все рассеялось. На небе все-таки облачно. Сейчас сижу и пишу, а окно раскрыто. Небо прояснива-стся. У меня по пути с обеда возникла легкая меланхолия. Теснились какие-то не только невыразимые, но и не понятные мне самому воспоминания. Они смутно говорили о таких же чувствованиях в такие же дни. Грустно мое неизбывное одиночество. Видел двух пареньков, идущих в обнимку, и позавидовал: вот есть же на свете друзья! А мои друзья от меня отходят каждый в свою личную жизнь. Ну, что ж! Примиримся с этим и пожелаем, чтобы их жизнь была легка и светла...

— 22.8.46 г. Сегодня для меня тяжелый день: я прочел в «Правде» от 21.8.46 г. № 198 (10280) постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». Я слышал вчера эту новость, но тогда мне говорили только о Зощенко. И это меня мало тронуло, т.к. произведений Зощенко я никогда не любил и не ценил. Но сегодня я увидал, читая газету, что наряду с Зощенко поставлено имя Ахматовой. И это глубоко расстроило меня.

«Журнал «Звезда» всячески популяризирует также произведения писательницы Ахматовой, литературная и общественно-политическая физиономия которой давным-давно известна советской общественности. Ахматова является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой безидейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства, — «искусства для искусства», не желающей идти в

473

ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе...»

Далее говорится о «пустых и аполитичных» стихотворениях Ахматовой, о «вредных влияниях Зощенко, Ахматовой и им подобных несоветских писателей», о «чуждой советской литературе людях, вроде Зощенко и Ахматовой», и, наконец, о «прекращении доступа в журналы произведений Зощенко, Ахматовой и им подобных». ы

26.8.46 г. Вчера с 12-ти до 1 часа ночи... просматривал кое-что Розанова и главу «Геенна» из «Столпа» Флоренского. Теперь я окончательно вырос, потому что сознаю, что стою «над» этой книгой (хотя и признаю ее исключительную талантливость, даже гениальность). Основной недостаток Флоренского: у него нет строгой меры, пожалуй, — вкуса. Слишком много недостойных мелочей касается он, особенно в примечаниях, тогда как надо делать отбор. Вот результат энциклопедизма и стремления к нему. Во всяком случае, из философов до 1917 года — он, Розанов, Шестов и Бердяев — самые значительные.

к

27.8.46 г. Был у всенощной в Успенском соборе. Служил патриарх и вновь посвященный епископ ташкентский Гурий (бывший наместник Лавры). Пели опять неважно. И вспомнилось мне, как лет 30 тому назад я еще мальчиком был на таком же всенощном богослуже-'' нии в Успенском соборе... Какое великолепие! Сегодня этото не было и в помине. И день тогда был такой же пасмурный, как сегодня. А мне было только 17 лет. Какое богатство надежд и ожиданий было тогда в душе! И она с восторгом упивалась мрачным великолепием церковного ритуала. А сейчас нет восторженных чувств, как нет и упований. Грусть. Усталость. Грусть. И кругом — сплошная Равенна времен Теодориха. М.6., я и не Боэций, но мне, очевидно, уготовлена судьба подобная. И это усугубляет грусть.

, 30.8.46 г. Позавчера ездил в Калининград. Выступал г, там с речью на конференции. Говорил хорошо, уверенно и легко. И думал: не здесь, не перед этими людьми надо бы мне говорить! Но что же поделаешь? Судьба:

474

быть всегда в малых ролях и среди маленьких серых людей. Не угодно было Судьбе возвеличить меня и пустить по тому пути, к которому я всегда чувствовал предрасположение. Возможно, что и в этом есть свой смысл. Если только, конечно, он есть вообще во всей нашей человеческой жизни. Когда я читаю газеты, то вижу, что его очень мало, почти вовсе нет...

16.9.46 г. Прошла неделя невероятно напряженной работы. В РУ сижу с 9-ти [утра] и почти до 9-и [вечера]. В воскресенье опять работал, и все никак всего не сделаешь. Слишком много сумятицы, нет организованности, директор, завхоз — не умеют работать. Да и не хотят. Завуч — хороший, дельный, умный и трудолюбивый. И вот мы с ним вдвоем несем на себе всю тяготу.

Устаю я отчаянно.

Читал «Социальную утопию Платона» Е.Трубецкого. Интересная тема, интересные мысли, но написано суконным языком. Для такой темы нужны Ницше, Вяч. Иванов или Зелинский...

3.10.46 г. 22-го и 29-го ездил в Москву. Привез, наконец, свой форменный костюм и испытываю удовольствие видеть себя прилично одетым. Этого я не испытывал буквально с 1936 года. Всё после этого только «донашивал». Крестной лучше. Но она пока еще не ходит. Жаль мне ее очень. И я задумываюсь о том, как бы мне не пришлось оказаться в последние годы моей жизни в таком же положении. Упаси, Господи! Это ужасно. Лучше, стократ лучше смерть.

Очень, очень я одинок за эти дни. Никто, кроме Феди, не навещает меня. Даже Жорж появляется очень редко. Никому, по-видимому, я не нужен, а особенно Вале! Даже не написал ни строчки. У всех своя жизнь, и мне в ней не остается места. Ну, что ж! Постараемся уйти в себя, мой Серво, постараемся перетерпеть грусть и горечь утраты близких и их охлаждения... Я стал ходить в церковь. Это наводит на меня «глубокую, но приятную меланхолию», как я читал о ком-то в одной книге. И я задумываюсь серьезно над вопросом: не уйти ли мне в монахи, чтобы отдохнуть от мира и от лживых соблазнов... Не лучше ли тишина — перед вечным покоем?!

475

13.10.46 г., воскресенье. Завтра Покров. Я не смог сегодня пойти ко всенощной (заклеивал окно), но вес время думал об Академии и своей тогдашней жизни. Как все было ясно, хорошо! И сколько теперь у меня тягот и забот! , <v

12-го выпал снег и держится сегодня. Ночью была прямо-таки снежная буря, а потом ясно, светила луна и слегка подморозило. Утром было скользко.

Погода до 10-го стояла прекрасная. Морозило. По утрам иней. Дивные солнечные дни. А я так и не выбрался в лес. И некогда, и не с кем. Очень, очень одинок я за последнее время. За утешением хожу даже в собор. Молитвенное пение и вся церковная атмосфера меня умиротворяет. Стоя в соборе, особенно за всенощной, я весь ухожу в воспоминания гимназических и академических переживаний. И это так хорошо, хорошо...

Прочел книжку Марты Додд «Из окна посольства», М., 1942. Очень интересно. Теперь мне становится постепенно понятной психология гитлеризма и покорной ему Германии. Это особенно после пьесы «Агент президента» Э.Синклера, которую я прочел недавно в «Новом мире».

, За последние дни много думаю о своих стихах, о том, как их привести в порядок, озаглавить (некоторые старые заглавия книг надо переменить), какие предпослать вступления и т.д. А новых стихов пока не пишу.

27.10.46 г. Как я устаю за последнее время!<...> Старость приходит, война ли пережитая сказывается, или вообще теперешнее тяжелое время и моя нелегкая жизнь? Верно, все вместе взятое. Но я устаю так, как никогда раньше. Придя из РУ домой, радуюсь, если у меня тепло и светло. С наслаждением пью чай, ем что-нибудь и читаю. И такое утомление, что не хочется писать. Поэтому молчит дневник и не появляется совсем стихов. А в душе есть многое. И об этом некому сказать. У Жоржа и Жени сердечное томление и заботы о своем жизненном устройстве, у Вали «семейная благодать» (но именно — в кавычках) и те же заботы. Федя же слишком юн, чтобы во многом понять меня. Хотя меня радует его склонность к философствованию, которое, пусть и в мальчишеских масштабах, все же налицо. Как жаль, что он не учился у меня вместе с Валентином и Олей

476

Флоренской! Только теперь я убедился, как много я да-пал моим ученикам, которые хотели и умели брать, в свое время! И не только я, но и некоторые другие учителя, например — Маркиза. Мы влияли на миросозерцание, учили мыслить и чувствовать и жить, философствуя. Теперешние учителя редко делают что-либо подобное. Они сами нуждаются, чтобы их этому научили. До такой степени они ничтожны внутренне!

Зима легла с Покрова. Редкие оттепели, но снег весь

не стаивал ни разу. Очень скользко, и мне трудно ходить в моих американских ботинках.

По ночам грабят и даже убивают. Поэтому я никуда

почти не хожу. И так хорошо, хорошо одному дома! Как

я понимаю теперь слова Розанова, что частная жизнь —

превыше всего!...

3.11.46 г., воскресенье. Перечитал «Итальянские впечатления» Розанова. Хорошая книга. Много глубоких мыслей, а написано просто и читается легко. Хорошие книги писал Розанов, хоть сам и не был хорошим человеком. Это — ничего. Было бы хуже, если бы все обстояло наоборот...

16.11.46 г., пятница. В праздники топили хорошо. Сейчас топят редко. Вот уже два дня не топили, а на улице холодно, ветер в мое окно. Обогреваюсь плиткой. Вчера были проверки, но нас успели предупредить, мы всё попрятали, и ревизор нашел полный порядок. А многие в нашем доме попались, в том числе и Т.В.Розанова. Как это противно и унизительно! А приходится жульничать с плиткой и лампочкой в 150 свечей. Иначе и жить невозможно.

За время болезни я бывал иногда прямо-таки счастлив. Тепло; Плитка прилично согревает мою комнату. Приготовишь чай. Есть каша, а к ней сахар[ный] песок, принесенные из столовой РУ. Иногда я в кашу клал растаявшее мороженое. Получалось недурно. Затем немного пастилы яблочной (или мармеладу, как его зовут is коммерческом магазине), сахару и белого хлеба, купленных на базаре — и я счастлив! Я вспоминаю, как голодал в 1942 и 1943 гг., и благословляю Бога за то, что у меня тепло, светло, что я сыт и одет. А милые книги и мои писания дают мне душевное успокоение. Я проси-

477

живал до 2-х и 3-х часов утра, благо горел свет, и чувствовал себя, несмотря на болезнь, превосходно. Когда испытываешь духовную радость, читая, мысля, ощущая мир в душе, озаряемый мгновенными интуициями, за которыми следует восхищенное созерцание и углубленное размышление, то забываешь о своих маленьких невзгодах, не тяготишься одиночеством. Тогда испытываешь всем существом своим глубочайшую и содержатель-нейшую правду слов поэта: «Все во мне и я во всем».

В последнее время я перечитывал «Смысл жизни» Е.Н.Трубецкого, «Свет Невечерний» С.Булгакова; читал впервые "Россия и Вселенская Церковь" Вл.Соловьева и "Восток, Россия и Славянство" КЛеонтьева (т. 7-й)...

4.12.46 г. За это время несколько раз хотел взяться за перо и записать свои мысли — и не взялся. Зачем писать? Кому это нужно? Кто посочувствует? Кто хоть прочтет со вниманием? И руки опускались. Лучше сам почитаю что-нибудь любимое, что поможет забыться, отдохнуть от скучной каждодневной суеты...

А вот сейчас, хотя эти вопросы по-прежнему стоят передо мной и отрицательные ответы на них нисколько не изменились, я пишу. Странное настроение! Захотелось писать — вот и всё!

Все чаще и чаще у меня появляются мысли о бренности всего земного. А сегодня, сейчас только что, когда я пил чай и читал рассказ ЛАндреева «Губернатор», вдруг точно осенило меня — стало на миг так ясно, что все — суета сует; что для меня, для моей души, для этого сокровеннейшего существа во мне, которого я сам не знаю,.но о котором я знаю, что оно есть, ибо я чувствую его в себе; так вот, для этого-то существеннейшего основания всей моей жизни вся моя теперешняя жизнь — лишь бремя, лишь одна сплошная суета. Нужно что-то иное, какое-то освобождение. Так не уйти ли в монахи? Но и в монастыре суета, а подчас большая и худшая, чем в миру. Это я слишком хорошо знаю: нагляделся в свое время в Лавре и в Академии. Или зажить подобно лесковским «однодуму» и «овцебыку»?* Хватит ли у меня сил на такое самоотречение, на такую

Намек на героев одноименных произведений Н.СЛеско-ва. — А.Н.

478

суровую самоуглубленность и изолированность? Боюсь, что нет. Очень уж я слаб да и избалован хотя маленьким, но все же уютом и удобством... И вот я стою на распутье, приближаясь к пятому десятку. Поистине чисто русское положение и состояние духа. У европейцев, наверно, этого не случается. Да и у большинства моих современников и даже сверстников этого нет. Все это происходит потому, что я так не похож на остальных, — «человек особой породы», как сказал мне один из учеников, А.Жаров. В этом есть своеобразная услада, но и сильная горечь. Последней, пожалуй, больше. Видно, лучше, удобнее, выгоднее быть попроще, поглупее, может быть, зато — покрепче, поустойчивее. Но уж выше себя самого (особенно — своего внутреннего существа, т.е. души) не прыгнешь!

За эти дни много читал. Скорее — перечитывал, т.к. новых книг нет. И рассказы Лескова, и ЛАндреева, и Ф.Сологуба, и книги Карсавина о католичестве, и Безо-бразова о Византии (из серии «Огни»), и стихи Брюсова и Вяч. Иванова, и «Воображаемые портреты» Патера, и даже Библию (и еще, наверно, кое-что, что уже позабыл)... Георгий принес мне книгу Каутского «Материалистическое понимание истории, т. II, Государство и развитие человечества.» Соцэкгиз, М.-Л., 1931 (отпечатанную, кстати, в нашем Загорске!). Умно написано. Но какая непроходимая скука! Почему это такие работы (между прочим и наш Плеханов также) отчаянно не нравятся мне, даже тогда, когда я в значительной степени готов согласиться с их положениями, повинуясь голосу холодного рассудка? Мне все вспоминаются в данном случае слова Пушкина: «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман...»" Да! Истина должна возвышаться и возвышать человека. А эти истины какими-то ползучими лишаями лепятся по низине, и нет от них ни радости, ни утешения. Скучно, душно мне в их мире, и я готов от него уйти в царство самой нелепой, самой необузданной фантазии. На любую планету Ойле, что грезилась Сологубу... И это опять-таки потому, что я романтик, не доросший, очевидно, до подлинного символизма. Впрочем, и настоящие символисты испытывали нечто подобное. Вспомним «Переписку из двух углов»...

' Из стихотворения А.С.ГГушкина "Герой",— АН.

479

26.5.47 г. Вот я снова принялся за свой дневник. Почти полгода молчал. Только кое-что записал в разделе «Сегодня», куда я заношу на ходу то, что не успеваю записать сюда, и особенно то, что вдруг остро взволнует меня.

Почему такое молчание? Причины те же, крторые упоминались мною и раньше. А сверх этого была еще одна: февраль и март я прожил вне своей комнаты. Наши милейшие домоправители постарались заморозить отопление, и в доме стоял отчаянный холод: у меня в комнате доходило до минус пяти градусов. Я еще держался при ноле, даже прожил дня два-три при минус трех, но потом не вытерпел и сбежал... к Антонине*. Там, по крайней мере, было тепло. А я не выходил из гриппозного состояния. Кашель, насморк не прошли еще до сего дня. Миленькая зима мне досталась в этом году!

Конечно, это пребывание в чужом углу, хотя и гостеприимно мне предоставленном, особенно на первых порах, было для меня нелегким, даже, надо признаться, тяжким. Я вспоминал зиму 1942 года, сравнивал и находил, что теперешняя была немногим лучше. Во всяком случае, я решил одно: даже в самых трудных условиях надо жить у себя, не соблазняясь никакими благами, предлагаемыми со стороны. Они будут очень скоропреходящими и сменятся самой отвратительной зависимостью и стесненностью, к которым такой человек, как я, никогда не привыкнет. А разные мелочи, которые все-таки составляют большое условие существования, тем более для меня, привыкшего к некоторым удобствам, эти мелочи здорово дают себя знать. Отсутствие сносной уборной, отсутствие нормального умывальника, спанье на несколько коротком диване под таким же одеялом с прибавлением другого одеяла, отсутствие моих книг и рукописей, плохой и неудобный свет (хотя и электрический, которого не было у меня на квартире, — тоже явление: где-то на окраине, у черта на куличках, день и ночь горело электричество, а один из самых

* Захаровой А.А.— А.Н. I

480

больших домов города, помещающийся к тому же на «проспекте», то и дело был без света!) — все меня томило, нервировало, а подчас и мучило. И, наконец, самая обстановка, безалаберная, часто неряшливая, дом, где «ни пятнышка чернил», ни книги, ни карандаша, ни ручки, ни бумаги, но зато то и дело водка, безалаберные порядки, глупые посетители и такие же разговоры — вот что меня согревало в холодные дни этой зимы...

Прочел с интересом статью Г.Гака о философии «экзистенциализма» («Большевик», 1947 г., № 3). Статья дрянненькая, но тема любопытна. Мне показалось все старым: проблема «ангажирования» напоминает прагматизм Джемса, тема «покинутости» встречается у Метер-линка и у Шестова, цинизм по отношению к общественности слабее, чем у Розанова в его интимных вещах и т.д. Но все же это направление очень симптоматично для наших дней. Вот, пожалуй, и все, что я прочел за эти два месяца «изгнания». Немного! Зато многое передумал. Особенно в те редкие часы, когда заходил в свою насквозь промерзшую комнату и сидел в ней одетый, грустя и мечтая о том дне, когда смогу вернуться...

Не могу не записать того, как я рад сейчас, что сижу у себя, печатаю, горит свет и я опять в своем окружении — в окружении «малой Академии» Серво!

11.7.47 г. Вчера вместе с Женей Коневым собра- лись в Мураново. Поездка была удачной. Хотя при нашем отъезде собирались тучи, жар давил, и, казалось, неминуема сильная гроза, однако ничего этого не было. Только небольшой дождь покропил слегка землю в то время, когда мы уже ходили по музею. В музее так же прекрасно, как и четыре года назад, когда мы там были в последний раз. Та же тишина, . чистота, уют красивых вещей. С особенным удовольствием я на этот раз любовался фарфором. Как он изумительно красив!

Хотелось пожить в этой тихой обстановке под шелест старых деревьев, доносящийся из сада, читая милые тома старых книг, которых там много в библиотеке, пополнявшейся со времен Тютчева-поэта до самых Октябрьских дней. Женя тоже говорил о своем соответствующем настроении. Особенно хорошо в парке, несмот-

481

ря на полную его запущенность (совсем нет цветов на клумбах, и только милые маргаритки по-прежнему пестреют в траве). Я чувствовал, что вся моя усталость и нервность совершенно излечились бы и исчезли без следа, если бы я смог лето прожить в такой обстановке. Это было бы лучше самого лучшего санатория где-нибудь на берегах Черного моря. Но — увы! — это невозможно...

.,, Сегодня встал в 11 часов. Поубирался немного, потом почитал книгу Ромена Роллана о Вивекананде и Ганди. Это интересно, но все же в корне мне совершенно чуждо. Мир Индии — не мой, и я его считаю в корне враждебным нашей антично-христианской культуре, несмотря на некоторое внешнее сходство, которое слишком уж подчеркивает Роллан. Индия — только Восток. А Европа — только Запад. Мы же, русские, и Восток и Запад вместе слитые. Но Восток не индийский, а палестинский, сирийский и притом сильно эллинизированный...

13.8.47 г. Сегодня читал лекцию о Маяковском в поликлинике. Приятно было видеть по лицам врачей, что некоторых из них она заинтересовала. Но все же пришлось сократить подготовленный мною материал: люди устали после трудового дня и явно хотели скорее домой. Как это скучно! Никто не может сейчас жить так, как хотел бы. Все слишком переутомляются и от этого незаметно тупеют. Я чувствую это по себе.

За целое лето я только один раз был в лесу. Это я-то, который без леса, бывало, жить не мог. А теперь так утомляешься, что страшно и подумать пойти куда-нибудь далеко. И потом такая масса хозяйственных забот: то убраться, то постирать, то вымыть посуду, то сготовить что-нибудь поесть. А ведь я одинокий человек, обедаю, завтракаю и ужинаю в столовой РУ, не имею никаких огородов... Какова же жизнь семейных и многосемейных?

9-го августа всенощную в соборе слушал с Женей Коневым. Потом мягкий и хороший разговор с ним после службы. Тихий закат. Теплый вечер. И чувство, что все мы живем не так, как нам этого хотелось бы и как надо...

482

14.8.47 г. На днях услыхал, что умерла в Москве в больнице от рака желудка Сашина мама. Жалко ее бедную! Помню, как я встретил ее последний раз около базара, и она была очень плоха, но все же надеялась на операцию. А теперь, оказывается, умерла в больнице еще до операции. Кому какая судьба... Я часто в дни войны, видя ее неутомимую энергию, думал и даже слегка завидовал при этом: вот кто умеет постоять за себя и за своих близких, умеет бороться с трудностями жизни и, конечно, переживет такого неприспособленного человека, как я. А оказалось наоборот. Судьба своя у каждого, и хорошо, что мы не знаем своего будущего...

1948 год

30.5.48 г., воскресенье. Совсем я забросил свой дневник за последнее время. Почти десять месяцев ничего не записывал. Кое-что за этот период отметил в отрывках «Сегодня». И только. Даже не сделал подытоживающего обзора за 1947 год.

Это все потому, что дни мои летят так, как не летели даже и в годы войны. Я как-то стал отдаваться одному настоящему, острее чувствовать его трепетанье. Конечно, и веянье прошлого, и проблески грезящегося завтра не покинули меня. Но они — только в моих мыслях и мимолетных чувствах. Даже для себя я не осмысливаю их. И все же сейчас во мне идет какая-то внутренняя, не понятная даже для самого работа. И ею я не делюсь ни с кем. Впрочем, я ничем из своего внутреннего мира не делюсь ни с кем — не с кем! Много около меня интересных людей, но я одинок.

25.6.48 г., пятница. Опять долго не писал. Некогда. У меня вдут экзамены в РУ. 16-го июня ездил с ребятами РУ в Мураново. Н.И.Тютчев очень постарел и даже подряхлел. У меня при взгляде на него все вертелась в голове мысль: неужели и я лет через 20 стану таким же?!

В музее и вокруг музея по-прежнему тишь и благодать. Много раз читал лекции в связи с юбилеем Белинского. Из них четыре платные. Они мне дали 400 рублей. Я даже начинаю симпатизировать Белинскому, как

483

я пошутил в разговоре с Чербовой НА. Но шутки в сторону! Действительно, почитав как следует его и о нем, я начал симпатизировать ему, его искренности и благородству.- Вот лишнее доказательство тому, что надо прежде всего понять, глубже проникнуть в душу писателя, и тогда только по-настоящему оценишь его...

6.7.48 г. Сегодня ночь накануне Ивана Купала. Я об этом напомнил Жене Коневу, и тот пригласил меня отправиться в лес. Было уже после 10 часов, когда он зашел ко мне. Увы! Я отказался: поздно, холодно, не так давно я сильно болел ангиной и с приятным последствием в виде острого суставного ревматизма, который и сейчас еще не совсем прошел, так что романтические затеи мне сейчас не по плечу (хотя и по нутру!).

Женя порадовал меня новостью: у него на днях родилась дочка. Колеблется между именами Ольга и Елена. Поговорили кое о чем, вспомнили о Валентине. Я читал ему выдержки из романа Элтона Синклера «Крушение», который мне очень нравится, ш-ж-

Валентин устроился на работу в Москве в издательстве «Международная книга». Поэтому видеть его буду крайне редко. Судьба не благоприятствует нашим встречам. .. KtV

На днях, когда я болел, навестила меня «Маркиза» (Е.В.Кузнецова). Вид у нее очаровательный. Вот кто выиграл от седины и пятидесятилетнего возраста. Меня ее появление растревожило немного: все напомнило мне более счастливое время моей молодости (1927-1937 годы), которое ушло безвозвратно.

7.7.48 г. Сегодня с сотрудниками и учениками РУ в Музее-заповеднике Лавры.

Монахи спешно ремонтируют здания. Трапезная церковь, митрополичьи покои, надвратная Предтечен-екая церковь и раньше отремонтированные Успенский собор и надкладезная часовня прекрасно выделяются на фоне полуразрушенных, недоделанных и запущенных Музейных зданий.

Еще раз недобрым словом помянул я директоров Музея после Свирина и Трофимова с его «реставрацией», превративших Лавру в руины.

484

С сегодняшнего дня я в отпуске.

\ Купил 2-й том "Ивана III" Валерия Язвицкого. Интересно, но не очень. Скучновато. Зато «Крушение» Син-

1 клера захватывает так, что с трудом отрываешься от книги.

f 9.9.48 г. Опять не писал два месяца. Делал только краткие записи одних мыслей, которые меня задевали сильнее прочих, во «Внутреннем саду»* . Да написал 2-3 стихотворения, которые сейчас не нравятся самому. Впрочем, начал работать над «Эрмитажем». Переписываю книгу о гимназии и попутно очень многое добавляю. Это меня радует.

Все же я стал очень ленив. Не хочется иной раз ни писать, ни читать. Хочется только говорить и только с теми, кто мил сердцу, кого я понимаю и кто понимает меня. А если около нет таких, то лучше всего молчать, мыслить, грезить... По-видимому, это старость сказывается. Вспоминаю по этому случаю Маму и ее настроения после 1917 года. Как много во мне ее черт! Говорят, это — к счастью, если сын похож на мать...

Прочел недавно «Первые радости» Федина — посредственно, и книгу Тарле о Талейране (изд. 1948 года) — замечательно.

Сейчас наши ребята на копке картошки в колхозе. Меня и некоторых еще педагогов избавили от этой поездки, щадя нашу старость. А я скучаю без работы: она налаживала темп жизни. Я разучился быть без обязательного дела. Так, вероятно, старая лошадь, оставленная на покое, скучает об упряжи и телеге... Миленькое сравненьице!

5-го сентября был у Валентина. Очень душевно поговорили с ним...

5.11.48 г. Снег выпал 31-го октября. Подморозило. Было ясно. И снег держался три дня. А вчера и сегодня тепло. Все растаяло. Грязь непролазная и густой-густой туман. Я чувствую себя очень болезненно.

Продолжаю писать и переписывать главу «Гимназия» для «Эрмитажа» и делаю сводку разных выписок из книг

* Судьба рукописи не известна.— А.Н.

485

(«Хрестоматия Серво»). Никого из близких не вижу. Это тоскливо. Но я уже привык к одиночеству. Чтение и писание — вот моя единая отрада. Тогда я мыслю и живу в дивном мире родной красоты. И пора! Давно пора! *

* На этом записи в дневнике кончаются.— А.Н.

486

Далее