В Евангелии от Марка вере посвящена притча о сеятеле, начинающаяся фразой:
«И опять начал учить при море; и собралось к Нему множество народа, так что Он вошел в лодку и сидел на море, а весь народ был на земле, у моря» (глава 4, 1).
Чтобы к чему-то прийти, надо идти. Духовная жизнь это путь. К Иисусу приходят — и получается толпа. В греческом тексте Евангелия именно «большая толпа», «охлос». В синодальном смягчено — «множество народа». Духовный путь изначально — именно путь. Человек думает, что он первый идёт по этому пути, а ведь путь кто-то протаптывал. От кого-то он услышал, что, мол, вот такое дело… стоит сходить… Интимнейшее «верую», глубина души начинается с другого, который подсказал, сформулировал, протоптал.
У духовной жизни есть один принцип — рост. Не растёшь, значит, увядаешь. Рост бесконечный, этим духовный рост отличается от физического. Один принцип и четыре правила, встречающиеся во всех религиях. Идёшь по дороге — молись, помогай, читай, объединяйся. Все четыре правила невозможны, если человек один.
«Молиться» — это ведь не только дома, под одеялом. Это и с другим человеком. Как говорить — не только себе под нос. Не научишься говорить, замкнувшись от других. Трудно молиться, когда озлоблен на других, видишь во всех жестокую глупую толпу. Поэтому Иисус и скажет, что сперва простить, потом молиться.
«Помогать» — дела милосердия — это ведь главный принцип в походе. Ориентируйся на слабейшего, не бросай, поделись тем, что у тебя припасено.
«Читай» — конечно, это прежде всего об Откровении в букве и слове, грозе и буре, так ведь и тут невозможно быть одиночкой. Откровение пришло через других, откровение не может быть понято без других. Себя, любимого, читает тот, кто, по английской поговорке «читает свою Библию», не обращая внимания на другого.
Так что правило «объединяйся», спародированное в «пролетарии всех стран», это даже не правило, это суть духовного роста. Боязнь объединения — проявление духовного роста, самой первой его фазы, когда человек элементарно боится, что его обманут, грязными ботинками заляпают ему сердце… Конечно, обманут и заляпают, но это не повод скукоживаться в своей берлоге. Просто объединяться надо — перед Богом. Если Его нет — вопросов нет, каждый гниёт в одиночку. Но если есть вера — вперёд, к нему, с толпой — тут ведь и двое, и трое уже толпа, уже могут задавить. Причём задавить могут не верующих, а Того, в Кого веруют. Собственно, на Голгофе это и произошло. Вот чтобы дойти до Голгофы, Иисус благоразумно дистанцируется от толпы. Но после Голгофы уже совсем другая история…
Одно из самых удачных (и знаменитых) сравнений психического состояния с материальным, веры с зерном, рождается на стыке не менее контрастных миров: воды и суши, личности и коллектива.
Неважен размер воды. Тивериадское озеро две тысячи лет назад величали Галилейским морем. Критерий вроде бы простой: если маленькая лужа соединена с мировым океаном, то она море. Если огромное море от океана изолировано, то оно озеро, хотя в быту, конечно, и Каспий называют морем, и Байкал.
А как быть с душой? Может ли большая душа (великодушная) не соединяться с человечеством как целым или даже с какою-нибудь «мировой душой»? А если изолирована, то — мелкая душонка, эгоистическая?
Как бы не так. Никакой мировой души, никакого человечества не существует. Люди не суммируются, в отличие от денег. Великодушие тем и поразительно, что оно знает: все души одного размера. Про «мелкие душонки» придумали мелкие душонки.
При этом «человек не остров». Связи есть. Наивные древние (и не очень) евреи полагали, что можно выпустить из организма «всю кровь». Безусловно, нельзя — во всяком случае, доступными в быту средствами. Кровь не только в артериях и венах, заметных даже снаружи, она пронизывает весь организм мельчайшими капиллярами. Связи наши с другими людьми незаметные, но реальные, и порвать их не выйдет, даже если бы хотелось. Почему иногда хочется? Потому что кажется, что нельзя быть собой, нельзя найти Высшего, не отделившись от людей.
Вот один еврей услыхал о «сыне человеческом». В единственном числе. Все — «сыновья человеческие» (кроме женщин, но женщин не исключали намеренно, а просто как-то так… само собой… ну, грешные же люди, в том-то и проблема!). Но сын человеческий — если в единственном числе — один. Придёт и всё будет ОК. Бессмертный, огромный, сияющий, всемогущий…
Услышал еврей и пришёл посмотреть — может, в самом деле сын человеческий? Конечно, теоретически он должен быть размерам с десять гор, но, может, просто он ещё в процессе созревания?
Пришёл — и прежде всего увидел, что он не один такой. На греческом (а евангелия сохранились только на греческом, а некоторые прямо на греческом и писались) — «толпу», «охлос». В русских переводах обычно застенчиво дают «множество людей». Однако, в греческом есть и собирательное «люди» («лаос»), есть «этнос», есть «демос», но тут именно «охлос». Древние греки не видели ничего плохо в толпе. Это лет двести назад, при романтиках, стали противопоставлять благородного одиночку стадам. Даже Пушкин этим грешил. К чему, грит, стадам дары свободы! Ну что делать, это он так с коллективизмом боролся в самом себе!
Состоит толпа из последовательных эгоистов, которые думают лишь о себе. Каждый настолько поглощен собственным спасением, что не заботится о Спасителе, теряет способность соображать: задавишь ведь Того Самого, Которым восторгаешься. Можно сказать, что виноват Иисус: почему не нашел места попросторнее. Так ведь эгоизму везде будет тесно! Поставь его на облаках перед троном Создателя, так он на трон заберется и попросить Создателя подвинуться. Бог сотворил мир достаточно большим, чтобы всегда человеку виделось впереди пусть маленькое, но все же свободное пространство. Что свобода эта не для меня припасена, а для другого, — такое понять можно, только если уже спасен от эгоизма. Получается замкнутый круг, который Иисус и разрывает, пересаживаясь в лодку. Или возносясь на небо.
Человек и толпа, народ, человечество — как суша и моря. Если не будет моря, то суша будет безжизненна, хотя если море затопит сушу, то человечество тоже немножечко погибнет, все вместе и каждый в отдельности. Да, толпа дело такое… Чтобы толпа не устраивала давку, каждый отдельный человек в толпе должен быть очень высоко развитой личностью. Тут этого нет — высокое развитие не условие спасения, а результат. Да и результат — это сильно сказано… условно… Что ж, Бог — педагог. Поэтому Он не кричит — «стройся!» «тихо!» — а находит чудный компромиссный вариант: садится в лодку и разговаривает с людьми, отделённый от них узкой полоской воды, которая как ров между осаждающими врагами и замком. Просто бывают осаждающие враги, а бывают осаждающие друзья.
Толпа, конечно, небольшая, иначе просто не было бы слышно. Но ведь и двое и трое — толпа, при определённых условиях. Адам и Ева — были люди, а стали толпа. Иисус хочет провернуть противоположную процедуру. Но для этого нужна одна малость — вера. Штука странная и, скорее, невозможная. Так ведь и зерно, если вдуматься, штука странная и, скорее, невозможная, а ведь зерно случается. Собственно, и сеятеля не нужно — растения превосходно размножались семенами, спорами и зёрнами задолго до появления людей. Так что сравнение веры с зерном не так оригинально, как сравнение Бога — с сеятелем. Вера не то чтобы не растёт сама по себе… Растёт, конечно…. Только это несъедобная, а часто и ядовитая вера, суеверие. Чтобы стать сеятелем, сперва надо стать одомашнивателем — одомашнить дикие растения. Чем Бог и занимался несколько тысячелетий, дольше, чем люди занимались одомашниванием растений. Так что откровение о вере, откровение о человеке как носителе веры — вторично по отношению к откровению о Боге как о Том, кто одомашнивает человека, возвращая его потихоньку из дикого состояния в естественное. Дикое состояние — это когда человек у себя дома, естественно же для человека быть дома у Бога, даже если при этом Бог всё равно наособицу, словно ты на суше, а он в лодке. Но если Бог не наособицу, то разве это Бог?