ФОРМЫ И МЕТОДЫ ПАСТЫРСКОЙ РАБОТЫ С ЛЮДЬМИ, ИМЕЮЩИМИ ХАРАКТЕРОЛОГИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ
Людей, имеющих характерологические особенности, можно условно подразделить на группы и типы, и к каждой из них требуется особый индивидуальный подход.
Ниже мы приводим основные поведенческие признаки людей, имеющих характерологические особенности и некоторые замечания по формам пастырского применения в каждом конкретном случае.
Вполне уместно предварить дальнейшую часть книги словами Евангелия: «Кто же скажет брату своему «безумный», подлежит геенне огненной» (Мф. 5, 22).
Многие употребляемые в психиатрии термины в бытовой, разговорной речи несут несколько иные смысловые оттенки. Пастырь, как уже было упомянуто выше, должен остерегаться опрометчиво и сходу ставить всякого рода «клише» и «диагнозы» своим пасомым. Умноженная на обостренное восприятие подобная постановка диагнозов может создавать психологические препятствия для свободного выхода из своего болезненного состояния.
Приводимая классификация не является отражением собственно психических заболеваний в их развернутом виде. Так, из циклоидов не всегда получаются маниакально-депрессивные психотические больные, как и из шизоидов – шизофреники. Знание отслеженных в научной психиатрии психопатий поможет пастырю более тонко и корректно отнестись к своим подопечным, подсказать выход из создавшегося тупика религиозной жизни, содействовать своим советом более эффективной адаптации в семейной и трудовой жизни.
В чистом виде эта группа немногочисленна. Речь идет о лицах с постоянно пониженным настроением. Картина мира как будто покрыта для них траурным флером, жизнь кажется бессмысленной, во всем они отыскивают только мрачные стороны. Это прирожденные пессимисты. Всякое радостное событие сейчас же отравляется для них мыслью о непрочности радости, от будущего они не ждут ничего, кроме несчастья и трудностей, прошлое же доставляет только угрызения совести по поводу действительных или мнимых грехов, совершенных ими.
Они чрезвычайно чувствительны ко всяким неприятностям, иной раз очень остро реагируют на них. Кроме того, какое-то неопределенное чувство тяжести на сердце, сопровождаемое тревожным ожиданием несчастья, преследует многих из них постоянно. Другие никак не могут отделаться от уверенности в своей собственной виновности, окрашивающейся для них чрезвычайно тяжелым чувством воспоминания о самых обычных поступках юности.
Им часто кажется, что окружающие относятся к ним с презрением, смотрят на них свысока. Это заставляет их сторониться других людей, замыкаться в себе. Иной раз они настолько погружаются в свое самобичевание, самокопание, так непохожее на радостотворный плач покаяния, являющийся сердцевиной душевного делания в святоотеческом понимании, что совсем перестают интересоваться окружающей действительностью, делаются к ней равнодушными и безразличными. Вечно угрюмые, мрачные, недовольные и малоразговорчивые, они невольно отталкивают от себя даже сочувствующих им, замыкая тем самым создаваемый ими порочный круг «меня никто не любит».
Однако за этой угрюмой оболочкой может теплиться доброта, отзывчивость и способность понимать душевные движения других людей. В тесном кругу близких, окруженные атмосферой сочувствия и любви, они приоткрываются: делаются веселыми, приветливыми, разговорчивыми, даже шутниками, для того, однако, чтобы, едва проводив своих гостей или оставив веселое общество, снова приняться за мучительное копание в своих душевных ранах.
Во внешних их проявлениях, в движениях, в мимике большей частью видны следы какого-то заторможения: опущенные черты лица, бессильно повисшие руки, медленная походка, скупые, вялые жесты – от всего этого так и веет безнадежным унынием. Какой бы ни была работа, деятельность по большей части им неприятна, и они скоро от нее утомляются. Кроме того, в сделанном они замечают преимущественно ошибки, а в том, что предстоит – столько трудностей, что в предвидении их невольно опускаются руки. К тому же большинство из них обычно неспособно к продолжительному волевому напряжению и легко впадает в отчаяние. Всякая работа под чьим-либо волевым началом воспринимается ими как нарушение их свободы, подавление личности, однако, если им будет предоставлена инициатива самостоятельных действий, они, как правило, не оправдывают доверия и показывают неспособность трудиться самостоятельно. Все это делает их крайне нерешительными и неспособными ни к какой действенной инициативе.
У некоторых из описываемых нами людей внутренняя угнетенность и заторможение до некоторой степени компенсируются направленным вовне волевым напряжением, чрезвычайно трудно, однако, им дающимся: нередко можно видеть, как в минуту усталости или ослабления воли с них спадает надетая на действительное «Я» маска, обнажая подлинное их лицо,— и место веселого балагура занимает полный безнадежного внутреннего отчаяния меланхолик.
Часто такого рода люди уже в детстве обращают на себя внимание своей задумчивостью, боязливостью, плаксивостью и капризностью. Периодом, в котором у них особенно ярко выявляются депрессивные черты, бывает возраст полового созревания. В это время у подростков, казавшихся раньше совершенно нормальными, наступает сдвиг в настроении: до того веселые, общительные, живые, они начинают ощущать тяжелый внутренний разлад, появляются мысли о бесцельности существования, тоскливое настроение и все другие перечисленные выше особенности, чтобы с тех пор, то усиливаясь, то ослабевая, сопровождать человека уже до старости. Они или постепенно смягчаются, или же, наоборот, усиливаются до того, что принимают явно психотические формы. Нередко жизненный путь этих людей преждевременно обрывается самоубийством, к которому они словно готовы в любую минуту жизни. Наконец, в ряде случаев на описанном основном фоне время от времени развиваются психотические вспышки: или маниакальные, или депрессивные.
Таких пасомых пастырь должен окружить особым участием. Ему желательно сакцентировать их внимание прежде всего на радости, которую несут Православие, Евангелие, жизнь церковная. Пастырю необходимо запретить таким больным (до определенного времени) чтение серьезной аскетической литературы. Лучшими пособиями по вопросам духовной жизни для них могут стать Жизнеописания подвижников благочестия, жития святых, книги прав. Иоанна Кронштадтского, сборники легких, радостных, афористичных высказываний, не требующие чрезмерной погруженности в область глубокого сокрушения, самоукорения. В святоотеческих же книгах они, как правило, ищут оправдание и подтверждение своему пессимизму и унынию, ложно понимаемому как состояние подлинной, «покаянной», духовной жизни, поэтому подобное чтение таит для них опасность, состоящую в подтверждении «безнадежности» и «неисправимости» собственной жизни, но уже с проекцией на религиозную систему ценностей.
Важно научить пасомого умению «переключаться» из состояния депрессии в состояние упования, надежды, молитвы. Здесь очень желательно рекомендовать чтение акафистов, побуждающих человека к сорадованию святым. Как правило, выход из депрессии в молитву затруднителен. Поэтому иногда лучше предложить человеку найти посильную физическую работу на благо прихода или монастыря, но не отягощаемую усилиями по практическому решению организационных задач, связанных с ее выполнением.
Однако самое главное — наполнить жизнь такого человека смыслом. И если духовные смыслы бытия окажутся для такого человека высокими и непосильными, то радость жизни в жертвенном служении другим людям, радость дарения себя другим без остатка, может даровать надежный выход из депрессивной тьмы. Убежденность в том, что отдавать, быть полезным другим, делать мир лучшим для других — хорошо, дает человеку новый мощный источник смысла. Это самоочевидная истина как для верующего, так и для неверующего человека.
Не меньшим потенциалом для вывода человека из депрессивной тьмы к свету ответственного отношения к себе самому и окружающим людям может служить творчество. Создание человеком нового, чего-то, отмеченного новизной или красотой и гармонией, — мощное противоядие ощущению депрессивной бессмысленности. Переживание депрессивной тоски и бессмысленности давало многим выдающимся писателям, художникам, музыкантам импульс силы для творческого поиска. Творческий подход к обучению, приготовлению пищи, игре, учебе, садоводству, даже бухгалтерии, дает жизни как бы новое дыхание, выводит человека из мрака уныния и отчаяния.
Однако для того, чтобы помочь пасомому обрести себя заново, выйти из замкнутого круга саморефлексии, пастырь должен прежде глубоко вчувствоваться в человека, понять и услышать его внутреннее состояние, его внутренний запрос, тот путь выхода из жизненного тупика, который предназначен ему Божественным промыслом.
В монастырях и на приходах довольно часто можно встретить людей, которые твердо уверены, что кроме них нет никого, кто бы страдал так сильно и был бы более несчастен чем они. Рассказывать им о страданиях других людей совершенно бессмысленно. И если на попечении пастыря появится человек с таким настроением, то обычно сил для того, чтобы успокоить его, уговорить его не отравлять своим нытьем атмосферу приходской или монастырской жизни уходит очень много. Эгоцентрически настроенных людей можно сразу же узнать по частому использованию местоимений «я», «мой», и прилагательных, детально рисующих тяжесть их внутренних переживаний.
Во время беседы с ними, создается впечатление, что они полностью закрыты в скорлупе, состоящей из сплетенных ими страданий, конфликтов и обид. Они не могут выбраться из этой скорлупы, а внешний мир соприкасается с ними через многократно перепутанное переплетение их травматических переживаний.
Поворотным пунктом их обращения к реальности окружающего мира, является попытка разбить эту эгоцентрическую скорлупу. Если человек увидит страдания других, еще более несчастных, чем он сам, тогда можно надеяться, что наступил момент перелома его эгоцентрического настроения, и человек начал более критично смотреть на самого себя.
«Эгоцентрист стремится утилизировать мир, в том числе и горний, для себя, для своих удобств и выгоды». [1]
Эгоцентризм может не только подавлять, но и раздражать окружающих людей и определенным образом задевать их. Каждый человек индивидуален, но совокупность внутренних миров создает общество, в нашем случае — общество церковных людей. Общественные отношения требуют некоторого отрешения от личных потребностей, включенность в потребность ближних. Если человек слишком зациклен на своих переживаниях и проблемах, то он рискует оказаться в полном одиночестве, исключенным из круга общения с другими.
У каждого человека в жизни встречаются обиды, конфликты, проявления различных положительных или отрицательных чувств. Но особенность эгоцентричных людей в том, что они постоянно подчеркивают непохожесть своих страданий и переживаний, и тем самым постоянно обращают на себя внимание.
Духовник и близкие люди дают им советы: «нужно взять себя в руки» или совет «с каждым человеком такое случается», или «не нужно думать только о себе». Однако такие советы не приносят таким людям облегчения, а иногда еще больше злят и заставляют замыкаться.
В психологической науке отслежен механизм, называемый «переносом» (этому будет посвящена отдельная глава), внешние проявления которого могут обратить на себя внимание пастыря. Человек, обретающий на своем жизненном пути внимательного и чуткого духовника, совершает некоторую регрессию в «детское» состояние и поведение. С радостью принимая душевную опеку человека, взявшего на себя труд духовничества, он на какое-то время занимает позицию «беру». Поэтому в какой-то момент душепопечения пастырь должен быть готов к проявлениям сыновних чувств, сыновнего отношения к себе со стороны пасомого. Однако в некоторых случаях это отношение может начать проявляться как детский эгоцентризм и превысить все допустимые границы. Дело доходит до совершенно грубых претензий, предъявляемых к священнику.
Греховный эгоцентризм проявляется обычно в таких словах: «никто меня не понимает», «никто мне не хочет помочь», «все священники одним миром мазаны», «духовник жестокий и бесчеловечный». Причем все положительные проявления со стороны духовника или со стороны других людей в это время совершенно забываются.
Эгоцентричный человек чувствует себя в этом мире неуверенно, считая всех окружающих более здравыми и счастливыми. Он жаждет понимания и внимания со стороны людей, ожидает постоянных внимательных вопросов по отношению к его жизни, душевному состоянию и здоровью. Если в течение дня он не получает определенного количества этих вопросов, если у него нет возможности рассказать о своей несчастности определенному количеству людей, день его заканчивается полным расстройством и подавленностью.
Контакты таких людей с окружающим миром всегда болезненны. Ведь такой человек, в отличии от телесно больного, у которого больна только одна часть: рука, нога или голова, болен весь. Его душевное состояние таково, что в душе как бы отсутствует та часть, которая могла бы стать для него здоровой опорой в его бедственном положении.
Греховный эгоцентризм может стать жизненной позицией человека. Чувство болезни овладеет со временем всем его организмом. Человек будет постоянно занят только самим собой. Ему некогда заниматься никем и ничем, так как его контакты с другими людьми трудны и болезненны.
Порой такому человеку кажется, что с него сняли кожу, его все ранит, ибо каждое общение, каждая встреча должна пройти через его душу, а душа его ранена и больна.
Греховный эгоцентризм особенно сильно раздражает окружающих, ввергая их в гнетущую атмосферу. Жить полноценно, иметь в жизни цель и трудиться над ее достижением, невозможно, если постоянно ощущаешь себя больным. Ощущая себя больным, человек не в состоянии собраться, не в состоянии ничего делать. Хотя, если священник отправит его к врачу, то при объективном обследовании врач не обнаружит никаких патологических изменений, ни в теле, ни в психико-клиническом состоянии.
В чем же состоит это чувство греховного эгоцентризма, которое вынуждает человека заняться только собой, своими страданиями и отстраняет его от нормальной жизни? В том, что главное в его настрое — переживание собственного «Я». «Я болен, — говорит обычно такой человек, — зачем вы ко мне пристали, что вам от меня надо?»
Греховный эгоцентризм выражает протест против промысла Божия, против собственной жизни. В нем заключена агрессия по отношению к самому себе и ко всему миру. Эгоцентризм — это не эгоизм, при котором ведется борьба за свои права, нередко за счет других людей. При эгоцентризме отношение к самому себе двойственно: «Люблю» и «Ненавижу» одновременно. Это слишком болезненное эмоциональное сочетание появляется в виду того, что чувства у такого человека блокируются при выходе их вовне.
В общении пастыря с эгоцентриками важно понять суть их эмоционального конфликта с другими близкими для них людьми. Разрядка негативных чувств по отношению к близким, бесконечные жалобы на то, «какие они все черствые», во время бесед со священником доставляет этим людям определенное чувство облегчения.
Нередко можно встретить людей, которые страдают греховным эгоцентризмом и приходят к священнику для того, чтобы вылить обиду, горечь, злобу на других братьев или сестер. И как только обида вылита, состояние их заметно улучшается. Хотя при этом никакого осознания своей доли вины в конфликте не происходит.
В регулярном спокойно-доверительном общении со священником эгоцентрическое настроение может уменьшиться: со временем появится более объективный взгляд на самого себя.
Эгоцентризм, вопреки сложившемуся мнению, не носит черт самовлюбленности. Собственное «Я», которым человек постоянно занят и требует ото всех, чтобы и они обратили на него внимание, не оценивается как источник приятных ощущений, а вызывает беспокойство и противоречивые чувства, в которых доминируют чувства негативные. Определенная стабилизация эмоционального отношения к самому себе, наступающая после общения с мудрым и любящим священником посредством упорядочивания своих чувств и душевных состояний, влияет на положительное изменение эгоцентрика в его эмоциональном отношении к окружающим. Если человек находится в правильном отношении к самому себе, ему легче любить других людей. И в связи с этим, таким людям нередко приходится напоминать о том, что возлюбить ближнего можно только непременно возлюбив самого себя, лучшее, духовное, богодарованное в самом себе. Таким образом, греховный эгоцентризм представляет собой нарушенное отношение правильного к самому себе.
Для человека, страдающего греховным эгоцентризмом, центральным пунктом отчета в пространстве и времени является собственное «Я». И от этого пункта измеряется дистанция времени и пространства.
В действительности такое отношение к собственной персоне ставит под угрозу как общественную, так и религиозную жизнь человека. В затруднительной ситуации такой человек выбирает свое «хочу», свое «трудно», которое у него доминирует над теми или иными «нужно», «необходимо». Ощущение себя «центром Земли» тем сильнее, чем превалирует позиция «беру» над позицией «даю».
В первом случае представляется, что окружающий мир «дает», исполняет все желания человека, служит ему. Во втором, окружающий мир встает напротив, как сотрудник, от которого нельзя только «брать», но которому можно дать что-то от своего, тем самым преодолев греховный эгоцентризм. Если эгоцентричный человек начнет узнавать во внешнем мире сродных, похожих на себя других людей, то он несомненно придет в равновесие между «беру» и «даю».
Отношения эгоцентрика с окружающим миром необходимо сориентировать на понимание, любовь, сотрудничество, осознание необходимости построения отношений, уменьшение эгоцентрических греховных состояний.
Еще одним фактором, уменьшающим эгоцентрическое напряжение, могут быть поиски выхода из создавшегося тупика. У некоторых людей, страдающих греховным эгоцентризмом, создается впечатление, что они оказались в каком-то тупике. Пастырю нужно умело и чутко вложить в сердечное восприятие человека осознание того, что любой тупик — это остановка перед следующей, возможно более высокой ступенькой вверх. Но если человек согласится на тупиковость, то эта ступенька будет ступенькой вниз. Всякая творческая активность в этом состоянии, хотя бы в рамках телесного послушания, уменьшает эгоцентрическое состояние и облегчает для человека выход из состояния греховного эгоцентризма, через служение. Итак, сначала телесное, внешнее служение, затем и человеческое участие в жизни других людей.
Итак, для помощи эгоцентриков пастырю необходимо большое терпение и усердие. Только после выхода из греховной скорлупы эгоцентризма человек может обрести правильное понимание своего предназначения в этом мире, своих отношений с Богом и ближними.
Эта группа представляет полярную противоположность описанным выше. Одной из самых интересных ее особенностей является то обстоятельство, что представители ее в нерезко выраженных случаях практически считаются вполне здоровыми и действительно вряд ли могут быть причислены к людям, доставляющим страдания себе или обществу.
С детства они начинают проявлять себя как подвижные, неугомонные, отличающиеся недостатком чувства дистанции по отношению ко взрослым. Воспитатели и учителя постоянно на них жалуются. Они совершенно не терпят как рамок строго регламентированного дисциплинарного режима, так и состояния одиночества, в котором не имеют возможности собирать со своих сверстников столь им необходимые лавры восторженных реакций на их вызывающие поступки. Мелочный контроль, повседневная опека, наставления и нравоучения со стороны взрослых вызывают усиление борьбы за самостоятельность, нарочитые нарушения. С детства представители этой группы не умеют и не хотят рассчитывать свои материальные средства, охотно берут в долг, не думая, что им придется когда-то расплачиваться.
Если пастырю приведут такого подростка для беседы, самой большой ошибкой с его стороны будет повторение уже давно известных фраз о «послушании родителям и хорошем поведении в школе». Мудрый батюшка примет его и сумеет полюбить его таким, каков он есть. И если добрые, теплые человеческие отношения между подростком и пастырем установятся, то сам этот факт может стать решающим в некотором выравнивании и периодической легкой корректировке аномалий характера.
Такого подростка вовсе не обязательно подталкивать к исповедальному аналою. Глубокие чувства осознания, раскаяния для них труднодосягаемы. Осознания своих поступков, как доставляющих огорчение окружающим, вполне достаточно. Если у родителей хватит мудрости и такта не перегружать гипертимного подростка нравоучениями, ограничившись установлением теплых, доверительных отношений со священником, со временем они станут важным фактором, который, возможно очень нескоро окажет положительное влияние на формирование душевного мира подростка.
Что касается взрослых, то это большей частью неравномерно одаренные люди, которые изумляют окружающих гибкостью и многосторонностью своей психики, богатством мыслей, часто художественной одаренностью, душевной добротой и отзывчивостью, а главное — всегда веселым настроением. Они могут быть и в церковной среде, однако, их церковность чаще всего имеет поверхностный, неглубокий характер. Гипертимики больше хотят удивить всех теми или иными проявлениями своей церковной жизни и болезненно реагируют, если люди не оценивают их по достоинству. Они быстро откликаются на все новое, энергичны и предприимчивы. «Они оптимисты, самоуверенные, деятельные, но при этом поверхностные и легкомысленные люди. Чувство покаяния и плача о грехах им не дано от природы. Им необходимо прививать чувство угрызения совести, самоконтроля, ощущения греха и стремления к покаянию». [2]
При более близком знакомстве с ними, наряду с перечисленными положительными чертами, в духовном облике гипертимных людей обращает на себя внимание то, что обычно внешний блеск иной раз соединяется с большой поверхностностью и неустойчивостью интересов, которые не позволяют вниманию надолго задерживаться на одном и том же предмете. Общительность переходит в чрезмерную болтливость и постоянную потребность в разнообразии впечатлений. В работе им не хватает выдержки, а предприимчивость ведет к построению воздушных замков и грандиозных планов, полагающих начало широковещательным, но редко доводимым до конца начинаниям, если они требуют ежедневного кропотливого труда, чуждого внешней эффектности. Ответственность таких людей за свои слова, поступки, деловые отношения, обещания чаще всего близка к нулевой отметке.
Гипертимики очаровывают своим остроумием, приветливостью и открытым характером. Но, тем не менее, с ними не всегда легко поддерживать деловые отношения: помимо того, что их обещаниям верить нельзя, многие из них о себе чрезвычайно высокого мнения. Поэтому они с большим неудовольствием выслушивают возражения против высказываемых ими мыслей или критические замечаний по поводу развиваемых ими проектов. Однако себе они позволяют насмешки и остроты, иногда чрезвычайно меткие, но очень больно задевающие собеседника. Как правило, если они находят себе место в церковной общине, то очень быстро входят в узкий круг «приближенных к батюшке лиц». Их общение становится для священника тяготящим, навязчивым, они болезненно реагируют на любую попытку избавиться от их общества хотя бы на некоторое время. Если священник не установит вовремя строгие рамки общения, то очень скоро он рискует оказаться в самой неприглядной ситуации: пасомый грубейшим образом начинает «смирять» его, а в кругу братий и сестер распускать о батюшке самые разнообразные небылицы.
В более резко выраженных случаях мы встречаемся уже с несомненными психическими патологиями, налагающими определенный отпечаток на весь жизненный путь гипертимиков. Уже в школе они обращают на себя внимание тем, что, обладая в общем хорошими способностями, учатся обыкновенно плохо... Кроме того, они легко распускаются и выходят из повиновения, делаясь вожаками товарищей во всех коллективных шалостях. С большим трудом переносят они военную службу, часто нарушая дисциплину и подвергаясь всевозможным взысканиям. Рано пробуждающееся интенсивное половое влечение ведет за собой многочисленные блудные падения, которые непоправимо калечат их физическое здоровье и духовную цельность. С такими подростками пастырю важно найти возможность для доверительного и смелого разговора на эти темы, раскрыть и показать (живым, современным языком, а не назидательно-менторским тоном учебников нравственности XVIII-XIX веков, написанных для людей, живших в иных социально-культурных условиях) всю пагубность и неприглядность блудных грехов. [3]
По своему легкомысленному складу, гипертимики часто не чувствуют грани между дозволенным и противозаконным, как правило, оказываясь малоустойчивыми по отношению к употреблению алкоголя, а при определенных условиях не отказываются от пробы наркотиков. При всем том они необязательно опускаются на дно, но с легкостью выпутываются из самых затруднительных положений, проявляя при этом поистине изумительную ловкость и изворотливость. И в зрелые годы их жизненный путь не идет прямой линией, а все время совершает большие зигзаги от крутых подъемов до молниеносных падений.
Многие из них имеют чрезвычайно большие достижения и удачи: остроумные изобретатели, удачливые политики, ловкие аферисты, они иногда шутя взбираются на самую вершину общественной лестницы, но редко долго на ней удерживаются – для этого у них не хватает серьезности и постоянства. Это живые, блестящие умы, но поверхностные, неспособные к кропотливому труду, не имеющие для этого достаточного спокойствия и усидчивости. Желание гипертимиков встревать везде и всюду, везде командовать, крайне бесцеремонно разрушать все существующие в обществе приличия, начинает тяготить окружающих, которые со временем утрачивают к ним интерес и симпатию.
В своей практической деятельности они далеко не всегда отличаются моральной щепетильностью, а, самое главное, их бурный темперамент просто не позволяет им все время удерживаться в узких рамках общепринятых норм. Эту черту своего характера они переносят и в жизнь церковную, грубо нарушая и попирая всякие понятия о субординации по отношению к священнику. По тем или иным причинам они отвергают любые замечания. Если же дело касается послушания непосредственно им, они грубо подавляют своих подчиненных, спекулируя на априорности понятия «послушание» для верующего человека.
Среди гипертимиков можно встретить людей с «невинной» склонностью ко лжи и хвастовству, связывающейся обыкновенно с чрезмерно развитым воображением и проявляющейся в фантастических измышлениях о своем высоком положении. Они рассказывают о никогда не совершавшихся в действительности подвигах, а иной раз — просто в рассчитанных на создание сенсации выдумках о каких-нибудь небывало грандиозных событиях. Если в таковых людях существуют склонность к мистическим ощущениям — возможно выявление тенденции к «чудотворчеству», сочинительству небывалых историй о «видениях» и «чудесах», происшедших непосредственно с ними. Рассказывая об этом «взахлеб», со временем они в действительности очень скоро начинают верить в сочиненные ими истории. Даже в жизни религиозной подобные люди ищут не труда, а приятных ощущений, которые в норме не являются состоянием постоянным, они скорее – редкость.
Представителей этой группы можно встретить и среди людей, воспитывавшихся в православных семьях или под бдительной опекой православной матери. Чаще всего они полностью «расцерковляются», достигая физической зрелости, действуя в своей жизни вопреки насильственному внедрению в их сознание религиозных моделей поведения. У многих из них не сложились теплые отношения с родителями в подростковом возрасте. По этой причине отношения в собственных семьях у этих людей терпят крах – супруг (или супруга) рано или поздно отказываются видеть в них тех, за кого они себя выдают, так как не оправдывают своих высоких амбиций практически, при том, что не желают признавать этого, а тем более брать ответственность за свои поступки.
Желательно, чтобы пастырь объяснил таковым, что для полноценной жизни человек должен стремиться к раскрытию в себе постоянства и чувства долга, что жизнь от одного приятного ощущения к другому рано или поздно приведет к краху.
Группа сравнительно «невинных» болтунов при наличии более резко выраженного самомнения и некоторой раздражительности образует естественный переход к другой, значительно более неприятной, разновидности описываемого типа, к так называемым «несносным спорщикам».
Это люди, которые все знают лучше других. Спорщики чрезвычайно не любят слушать советов, а чьи-то возражения, которых они не терпят вообще, вызывают у некоторых из них неудержимые гневные вспышки. Классическим примером таковых в жизни церковной являются некоторые «церковные бабушки», которые являются воистину диктаторами по отношению к вновь пришедшим в храм.
Переоценивая свое значение, они склонны предъявлять совершенно неосуществимые притязания, а встречая непризнание и противодействие, легко вступают на путь упорной борьбы за свои мнимые права, вплоть до борьбы с настоятелем, в которой они, обыкновенно, не останавливаются ни перед чем. Выведенные из себя, они совершенно не считаются с правилами общежития, дисциплиной и требованиями закона, с окружающими ведут себя вызывающе грубо, своих противников осыпают всевозможными оскорблениями и бранными словами, искренно не замечая всей непозволительности подобного поведения. Никакие логические аргументы в общении с ними силы не имеют.
Именно представители этой категории начинают совершенно неосновательные судебные процессы, которые иной раз чрезвычайно упорно проводят до самых последних инстанций, будучи постоянно подстегиваемы ответными противодействиями.
Этот, как и предыдущий тип, чаще относят к аномалии более моральной, нежели психической. Хотя, справедливости ради, нужно заметить, что последний находится на грани «неслышимости» по отношению к увещеваниям священника. Таких людей можно узнать по тому, как они затыкают обличающие уста священника бесконечными «Простите, батюшка», «Благословите, батюшка»... [4] Если пастырь имеет возможность повлиять на такого верующего, то наиболее эффективным будет, если он раскроет ему всю неприглядность и злокачественность грехов гордости и тщеславия, которые вытягивают из души здоровые силы, столь необходимые для подлинной духовной жизни. Здесь священник должен объяснить, что в этих греховных состояниях необходимо серьезно покаяться на исповеди и ни в коем случае не подменять подлинное осознание греховности и подлинное покаяние на формально-словесное перечисление своих проступков.
Циклотимия первоначально рассматривалась как тип психопатии. Однако в дальнейшем под этим понятием стали подразумевать легкие случаи маниакально-депрессивного психоза.
Гораздо чаще, чем депрессивные и легковозбудимые психопаты, встречаются личности с многократной волнообразной сменой состояний возбуждения и депрессии. Эти колебания обыкновенно берут начало в возрасте полового созревания, который и в нормальных условиях часто вызывает более или менее значительное нарушение душевного равновесия. Именно в этом возрасте веселые, живые и жизнерадостные подростки превращаются в меланхоличных, угнетенных и пессимистически настроенных юношей и девушек. Бывает и наоборот: в этот период наблюдается неожиданный расцвет личности, и до того вялый, неуклюжий и застенчивый ребенок вдруг развертывается в блестящего, энергичного, остроумного и находчивого юношу, обнаруживающего массу ранее скрытых талантов и полного самых розовых надежд и больших планов.
Далее начинается периодическая смена одних состояний другими, иногда связанная как будто с определенными временами года, чаще всего — с весной или осенью. При этом состоянии возбуждения обыкновенно субъективно воспринимаются как периоды полного здоровья и расцвета сил, тогда как приступы депрессии (даже если они слабо выражены) переживаются тяжело и болезненно: сопровождающие их соматические расстройства, а также понижение работоспособности, чувство связанности и безотчетно тоскливое настроение нередко заставляют искать облегчения у врачей.
Религиозно живущий циклотимик чаще всего трактует подобные смены чисто психических состояний как смену состояний «благодатных посещений» и «богооставленности». В конце концов, и состояния подъема иной раз теряют свою безоблачно радостную окраску: частые нарушения душевного равновесия утомляют, вызывая чувство внутреннего напряжения и постоянного ожидания новой противоположной фазы; веселое, приподнятое настроение в более позднем возрасте сменяется раздражительно-гневливым, предприимчивость приобретает оттенок агрессивности и т. д.
Именно у циклотимиков нередко удается наблюдать одновременное сосуществование элементов противоположных настроений. Например, во время состояния возбуждения в настроении духовных чад можно открыть несомненную примесь грусти и, наоборот, у депрессивных — налет юмора. Людям циклоидного склада особенно тяжело дается коренная ломка сложившихся жизненных стереотипов, они тяжело адаптируются к новым условиям своего существования. Депрессивно-унылое состояние души накладывает глубокий отпечаток на человека циклотимического склада. На замечания и укоры они нередко отвечают грубостью и гневом, в глубине души впадая в еще большее уныние.
Пастырю необходимо разъяснить больному: смена чисто психических состояний, «психическая синусоида жизни» естественна для каждого человека, только у некоторых людей большая амплитуда колебаний, у некоторых — меньшая. Однако она не должна быть отождествляема с жизнью духовной, стоящей на порядок выше жизни психической (душевной). Необходимо научить верующего правильному отношению к своей душевной неуравновешенности, научить его просить помощи Божией и укрепления от Него в моменты резких и изматывающих перепадов. [5]
Детство представителей этой группы зачастую бывает наполнено инфекционными заболеваниями, бесконечными простудами и ангинами, что накладывает отпечаток как на психическую, так и на соматическую сторону личности. В подростковом возрасте они заметны по повышенной чуткости ко всякого рода знакам внимания, благодарности, похвалам и поощрениям. Порицания, плохие отметки, выговоры, нотации ввергают их в состояние беспросветного уныния. Им чужд азарт игр, скрупулезная дотошность коллекционирования, настойчивое совершенствование физических способностей, желание в будущем достичь вершин интеллектуально-эстетических наслаждений. Тем более они не претендуют на лидерство. Общение с товарищами, художественная самодеятельность, домашние животные дают некоторый отток эмоциональной энергии, наполняющий их в момент перепадов настроения. Ни одно увлечение подростков такого склада не длится слишком долго, но скоро сменяется другим.
Главная отличительная черта лабильного типа – крайняя изменчивость настроения. У некоторых представителей этой группы колебания состояния совершаются чрезвычайно часто, иногда прямо по дням. Таковые больше всего поражают капризной изменчивостью их настроения, как бы безо всякой причины переходящего из одной крайности в другую. Близкое к ним положение занимает группа психопатов, у которых эмоциональная неустойчивость, как таковая, имеет более самостоятельное значение и занимает более выдающееся место. Эта неустойчивость часто придает их характеру отпечаток чего-то нежного, хрупкого, отчасти детского и наивного, чему способствует также и их большая внушаемость. По существу, это большей частью люди веселые, открытые и даже простодушные, однако на окружающих часто производящие впечатление капризных недотрог, людей ранимых: малейшая неприятность омрачает их душевное расположение и приводит в глубокое уныние, хотя обыкновенно ненадолго. Бывает стоит только таковому сообщить какую-нибудь интересную новость или немного польстить его самолюбию, как он уже расцветает, делается снова жизнерадостным, бодрым, энергичным.
В обиходе таких людей чаще всего называют «ранимыми». Почти никогда их настроение не меняется беспричинно. Поводы для его изменений обыкновенно настолько незначительны, что со стороны эти изменения кажутся совершенно немотивированными. Иногда на таковых может действовать и дурная погода, и резко сказанное слово, и воспоминание о каком-нибудь печальном событии, и мысль о предстоящем неприятном свидании... Словом, такая масса совершенно неучитываемых мелочей, что иной раз даже сам человек не в состоянии понять, почему ему стало тоскливо и какая неприятность заставила его удалиться из веселого общества, в котором он только что беззаботно смеялся. Надо добавить, что большей частью у них есть свои хорошие и дурные дни. Причем в хорошие они иной раз очень спокойно переносят даже крупные огорчения и неприятности, тогда как в плохие — почти не выходят из тоскливого угнетения или гневной раздражительности; в некоторых случаях эта раздражительность является даже основной чертой их характера. Несмотря на известный оттенок легкомыслия и поверхностности, эти люди способны к глубоким чувствам и привязанностям. Они чрезвычайно тяжело – иногда в течение длительного времени – переживают всякие сильные душевные потрясения, особенно утрату близких. По отношению к другим психическим травмам (катастрофам, переживаниям войны, тюремному заключению) порог их выносливости очень невысок — именно они чаще всего дают так называемые патологические реакции и реактивные психозы.
Срок, на который у этой группы личностей меняется настроение, может быть очень различен. Наряду со случаями, когда изменение настроения происходит по несколько раз в течение дня, от беззаботного веселья до приступов полного отчаяния, у них же наблюдается и длительное состояние и радости, и тоски, развивающееся всегда, конечно, по тому или другому поводу. При этом длительность аффекта до известной степени оказывается адекватной тому фактору, который вызвал изменение настроения. К этой группе относятся люди при обычных условиях ровные и спокойные, может быть, только несколько чересчур мягкие, боязливые и тревожные. Они обыкновенно прекрасно уживаются в размеренных рамках хорошо налаженной жизни, но зато чрезвычайно быстро теряются в условиях, требующих находчивости и решительности, очень легко давая патологические реакции на неприятные переживания, хотя сколько-нибудь выводящие их из душевного равновесия.
Самооценка их отличается объективностью. Они, как правило, признают, что они «люди настроения», не пытаясь при этом скрыть что-либо, и предлагая принимать их такими, какие они есть.
В христианстве им импонирует отношения искренности, преданности, любви и теплоты человеческих отношений, к которым призван верующий человек. Однако, встречаясь с буднично-человеческими проявлениями жизни церковной, они склонны беспричинно разочаровываться. Случается, бестактное слово священника повергает их в состояние разочарования чуть ли не в основах Православной веры, что чаще всего происходит на эмоциональном или подсознательном уровне. Именно поэтому пастырю труднее всего объяснить таким верующим что-либо на логическом уровне – они живут исключительно эмоциональным миром.
Пастырю необходимо в общении с этой категорией людей объяснить во всей полноте о той духовной ответственности за свою душу, которая лежит на каждом человеке. Желательно объяснить им, как под видом тех или иных реактивных состояний психики, тревог, депрессий, страхов или, наоборот, гордыни, тщеславия, болтливости, к сознанию христианина приступают демонические силы и лепят из человека, вверяющегося этим «состояниям», все, что им заблагорассудится. Духовник должен предупредить о небезопасности доверия состояниям т.н. «эмоциональных подъемов», за которыми непременно следует болезненное падение. Необходимо предостеречь относительно «кровяного разгорячения» и резкого, немотивированного прилива «творческих сил» – в этом состоянии необходимо остановиться – это внушение постороннее, исходящее не от Бога, но, возможно, от естества или от сил демонических.
Неврастения — общее связующее представителей этой группы, характеризуется раздражительной слабостью нервной системы, вызываемой длительным нервно-психическим перенапряжением.
Представителей сенситивного типа отличают чрезмерная чувствительность и впечатлительность в сочетании с высокими моральными требованиями к себе.
«Такие люди часто бывают склонны к пониженному настроению, чувству собственной малоценности; в духовной сфере они склонны к повышенному чувству греховности, обладают «скрупулезной совестью». Они склонны к слезам, постоянно печалятся о своих ошибках, сомневаются в возможности прощения; редко испытывают истинное облегчение и радость после исповеди». [6]
Под ударами судьбы они становятся крайне осторожными, подозрительными и замкнутыми. В детском возрасте им присущи беспокойный сон, капризность, пугливость, ночные страхи, ночной энурез, заикание. Они боятся темноты, сторонятся животных, страшатся остаться одни, не любят чрезмерно подвижные игры, чувствуют робость и застенчивость среди посторонних. Однако с теми, к кому они привыкли, чувствуют себя спокойно и уверенно. Дети такого склада предпочитают тихие игры, рисование, лепку, обнаруживают чрезмерную привязанность к родителям, отличаются послушанием, слывут «домашним ребенком». Детская привязанность к родителям не дает им возможности и в зрелом возрасте «оторваться», отпочковаться от родительского древа. Особенно неблагоприятно это сказывается на мальчиках, воспитываемых одинокими мамами, которых вполне устраивает «образцовая» послушность ребенка, но которые, к сожалению, не учитывают, что мальчику необходимо стать мужчиной.
В зрелом возрасте эти люди претерпевают немало неприятных ощущений от резко выраженного в них чувства собственной недостаточности, которое они пытаются восполнить не в стороне от слабых мест своей натуры, не там, где их способности могут раскрыться, а как раз наоборот, там, где их неполноценность особенно заметна. Скромные и застенчивые, они надевают личину развязности и тем самым могут выглядеть довольно нелепо в глазах окружающих, неумело вживаясь в несвойственный им образ. Они не переносят насмешек и подозрений. Двусмысленные подшучивания воспринимаются ими необычайно серьезно. Частые разочарования могут вызвать в таком человеке суицидные мысли и даже суицидные действия, которые может спровоцировать самый ничтожный повод.
Человек сенситивного склада вполне может найти свое место в Церкви, в конкретном приходе. Совершенно незначительные знаки пастырского внимания: несколько теплых слов, иконочка ко дню Ангела, интерес, проявляемый к здоровью и настроению, внимательная исповедь, периодические импульсы проявляемого к ним тепла и интереса могут питать и поддерживать их. Люди этого типа чрезвычайно чувствительны к тому, как к ним относятся, однако иногда частично или полностью оказываются лишенными здравого, адекватного чувства интуиции. Пастырь должен помочь раскрыться этому важному для христианина качеству, но нельзя требовать немедленного покаяния в отсутствии чуткости и внимания к другим, в виду того, что в природе души подобных людей это качество может частично или полностью отсутствовать. Только посредством личного душевного контакта и взаимодействия можно обучить человека более чуткому и глубокому отношению к другим людям.
В наиболее чистом и простом виде симптоматика конституциональной астении представлена у так называемых неврастеников — больных, отличительными чертами которых являются чрезмерная нервно-психическая возбудимость, раздражительность, с одной стороны, и истощаемость, утомляемость – с другой.
В симптоматологии этих случаев большую роль играют явления как бы соматического порядка: ощущения в различных частях тела, функциональные внушения деятельности сердца, желудочно-кишечного аппарата и пр. Такие больные жалуются на головные боли, сердцебиение, бессонницу ночью и сонливость днем, плохой аппетит, общую слабость. Некоторые из них отличаются вялостью, отсутствием инициативы, нерешительностью, мнительностью, апатичным, или чаще равномерно-угнетенным настроением. Подобного рода субъекты неспособны к длительному усилию и усидчивой работе, которая быстро начинает им надоедать, появляется чувство усталости, слабости, даже сонливости. Часто страх перед чрезмерностью требующегося от них трудового напряжения уже заранее парализует их волю и делает неспособными даже приняться за дело. При попытке преодолеть неохоту и отвращение развиваются всякие неприятные ощущения: чувство тяжести в голове, тянущие боли в спине, частые позывы на мочеиспускание и пр., а иногда и какое-то особое состояние возбуждения, не позволяющее долго сидеть на одном месте.
От описанного типа вялого неврастеника-ипохондрика несколько отличаются акцентуированные личности, у которых наряду с той же, а может быть, и еще большей истощаемостью резко выявляется склонность к увлечению той или иной работой, теми или другими интересами. Это свойство проистекает из второй, основной, характеризующей их организацию черты – возбудимости, раздражимости. Эти люди легко усваивают все новое, но, как и только что описанные, совершенно не выдерживают длительного напряжения. В их работе нередко поражает бросающееся в глаза противоречие между удачным началом и очень незначительным объемом окончательного результата – следствие наступающего уже через очень короткое время быстрого падения продуктивности. До полной неработоспособности дело, впрочем, почти никогда не доходит: они не могут правильно организовать работу, работают нерегулярно, скачками и вспышками, однако, все-таки сохраняют способность давать достаточно полноценные результаты и оставаться полезными членами общества. Пастырь совершит ошибку, если такого рода человека обвинит в «лени», навесит ярлык «лентяя». Для такого типа людей это слишком простое, ни о чем не говорящее объяснение.
Пастырь, окормляющий астеника сенситивного типа должен доверительно объяснить окружающим его лицам (если пасомый трудится в приходе или монастыре), что от него нельзя ожидать таких результатов, как от остальных, здоровых членов общины, что его необходимо окружить заботой и вниманием, снисходя к недостаткам и погрешностям. Если же избрать тактику «ежедневного подведения итогов дня», можно окончательно загнать человека в тупик, убедив его в собственной неполноценности.
Однако часто, свыкнувшись со снисходительным к ним отношением, такие люди начинают спекулировать этим, отказываются даже от посильного труда, начинают обвинять требующих исполнения тех или иных работ в жестокости, несправедливости, немилосердии, предвзятости. Иногда ситуация начинает приобретать конфликтный характер, пасомый не желает смириться с требованиями, в жизнь прихода или монастыря вносится напряженность, тягостность. Ради сохранения остальных не подлежащего исправлению следует удалить, однако, найти возможность тепло и доверительно объяснить при последней беседе его неправоту. Если этого не произойдет, то, удалившись, человек будет продолжать самоутверждаться в своей обиженности и чувстве попранной справедливости. Если же беседа состоится, то останется надежда, что он начнет искать пути исправления ситуации, в нем незримо будет происходить работа по самоисправлению, останется надежда на его возвращение и исцеление.
Желательно, чтобы не духовник назначал работу (послушание) таким людям, чтобы не он проверял ее исполнение. Пусть это делает его заместитель. В таком случае всегда остается возможность пожаловаться на кажущуюся суровость последнего. В случае проявления мнимой или кажущейся чрезмерной требовательности по отношению к этому человеку, духовник останется любящим и понимающим пастырем, с которым не порвется ниточка доверия.
Более сложную группу психопатов астенического склада образуют лица, главными чертами которых являются чрезмерная впечатлительность, с одной стороны, и резко выраженное чувство собственной неполноценности – с другой, в большей или меньшей степени присущее, впрочем, вообще всем астеникам. Их можно характеризовать как людей с крайним недостатком душевных сил.
Их нервная слабость проявляется в крайней ранимости к переживаниям, хотя сколько-нибудь выходящими из ряда обычных житейских происшествий. Они падают в обморок при виде крови, не в состоянии присутствовать при самой ничтожной операции, не выносят сколько-нибудь горячих споров и до крайности травмируются видом необычайных уличных происшествий: несчастных случаев, драк, скандалов и пр. Робкие, малодушные, застенчивые, обыкновенно нежные, тонко чувствующие натуры, страдающие от всякого грубого прикосновения. Многие из них вздрагивают при малейшем шорохе и всякой неожиданности, страдают боязнью темноты. Если таковой больной имеет некоторые мистически одаренные стороны души, то пред ним в гипертрофированном виде вырастают страхи перед демоническими силами, колдунами, через призму их нездорового восприятия довольно заразительно действующие на окружающих.
Пребывание среди людей, всякое общество их утомляет и заставляет искать одиночества. Однако их одиночество – это не уход от жизни, а лишь проявление чрезмерной чувствительности. Это, как правило, люди самолюбивые, и, поскольку они сознают свою «исключительность», то крайне болезненно переносят тянущуюся по жизни неуверенность в себе. Если у таковых имеются некоторые физические дефекты (подлинные или мнимые): неуклюжесть, некрасивое лицо,— или если они неожиданно попадают в среду, социально выше стоящую, то их застенчивость легко переходит всякие границы. У одних развивается крайняя робость и подозрительность (больному кажется, что окружающие следят за ним, говорят о нем, критикуют его и смеются над ним), усиливается неловкость, появляется заикание, при ничтожнейшем поводе выступает краска смущения на лице. Другие же, стремясь преодолеть крайне мучительное для них чувство своей слабости и недостаточности, надевают на себя не всегда удающуюся им личину внешней развязности и даже заносчивости, под которой, нетрудно разглядеть того же самого внутренне смущенного и робкого неврастеника.
Бичом для подобного рода больных являются всякие ответственные выступления перед другими людьми: смущение и страх на экзамене даже хорошо подготовленного юношу иногда приводят в такое замешательство, что развивается полная неспособность вспомнить и связно рассказать то, что требуется (экзаменационный ступор). Каждое выступление на кафедре, трибуне или в большой аудитории вызывает тяжёлое нервное потрясение, от которого иной раз приходится оправляться в течение нескольких дней. Очень болезненно действуют на таких людей нередкие служебные неудачи; при их болезненном самолюбии ведущие к резким и несоразмерным вспышкам угнетения и отчаяния.
Наиболее эффективным будет, если пастырь вложит в душу подобного пасомого такое настроение: «На все воля Божия: сдать экзамен или провалиться, успешно выступить или потерпеть фиаско, и т.д. Сделай со своей стороны все возможное и положись на Господа, и Он управит все как нужно, ведь ничего не совершается в мире без Его Промышления». При этом непременным условием должна быть ответственность за собственные действия и поступки, которую человек берет на себя. Именно — жизненный настрой, а не только чисто логическую формулу, но для этого необходимо не пять минут разговора набегу, а глубокое неоднократное общение.
Чрезмерная нервная возбудимость обыкновенно расстраивает у представителей описываемой группы и соматические функции. Сон у них чаще тревожный, полный кошмарных сновидений, прерываемый острыми приступами страха; нередки кратковременные функциональные расстройства различных органов под влиянием аффективных переживаний (чаще всего страха или замешательства). На почве несоответствия между теми требованиями, которые эти люди предъявляют к себе и к жизни, и тем положением, которое им на самом деле достается, у них иной раз развиваются длительные депрессивные состояния.
Общим свойством всех астеников является раздражительность. Редко кто из них не жалуется на приступы гневных вспышек, особенно частых при утомлении, иногда ведущих к довольно бурным взрывам, хотя обыкновенно и быстро истощающимся. В некоторых случаях эта особенность настолько выдвигается на первый план, что оказывается самой яркой, характерной и в то же время тяжелой чертой в картине психопатических проявлений астеников. Примером могут служить люди, с одной стороны, самолюбивые, с другой – не обладающие силой воли, выдержкой и работоспособностью, чтобы добиться более или менее видного положения и завоевать себе право на уважение окружающих. Благодаря этому им приходится обыкновенно оказываться в подчиненном положении, терпеть невнимание, обиды, даже унижения от лиц, выше их стоящих, в результате чего у них образуется громадный запас неизжитых мелких психических травм, создающих общий напряженный и окрашенный недовольством тон настроения. Сохраняя внешнюю сдержанность там, где вспышка раздражения могла бы повредить ему самому, такой субъект тем охотнее разряжает накопившееся у него внутреннее недовольство на лицах, от него зависящих, например, на своих домашних. Робкий и малозаметный в обществе, он иной раз дома оказывается настоящим тираном, хотя и неспособным к проявлению действительной силы даже в гневе и переходящим от приступов неудержимой ярости к плачу и самообвинениям.
Задача духовника – научить малодушного человека спокойному, ровному отношению к действительности и смирению со своим положением. Каков же выход для верующего человека, страдающего такой болезнью? Священник может достичь желаемого результата, если научит такого астеника принимать смиренно и спокойно все, с ним случающееся, примирит с действительностью на глубоком уровне, научит обретать полноту жизни, обрести в уповании на Господа точку опоры, научит со временем самостоятельно обретать душевное умиротворение и равновесие, объяснит, что окружающий мир «жесток и бесчеловечен» только в силу того, что мы его воспринимаем таким, что для любящего людей, открытого и искреннего человека все окружающие люди становятся таковыми. Главный же инструмент и наглядное пособие (если можно так выразиться) — личность, поведение, отношение к людям самого пастыря.
Психастеники
Последнюю и наиболее сложную группу образуют так называемые психастеники. Основными их чертами являются крайняя нерешительность, боязливость и постоянная склонность к сомнениям. Они чрезвычайно впечатлительны и притом не только к тому, что вокруг них в данную минуту происходит, но и еще более к тому, что, по их мнению, может случиться, в придачу ко всем тем неприятностям, которые ожидают их в ближайшем будущем. Главным радикалом психастенических расстройств является навязчивое состояние, возникающее на почве тревожно-мнительного характера. Основу психастении И. П. Павлов видел в болезненном сомнении, болезненном опасении.
В детстве люди этого склада заметны по робости, моторной неловкости, сочетающимся со склонностью к рассуждательству и ранними интеллектуальными интересами. Предъявляемое в школе чувство ответственности наносит по психастеникам чувствительный удар. Возлагаемая на них родителями повышенная ответственность за взрослые участки работ по дому и семейные обязанности способствует становлению психастении.
Эмоциональная окраска у психастеников сопровождает мир представлений о будущем еще в большей степени, чем мир непосредственных переживаний и воспоминаний. Только еще возможная опасность или неприятность не менее, а может быть, и более страшна психастенику, чем непосредственно существующая. Всякая мелочь, всякий пустяк, который больной замечает в окружающей жизни, побуждают его к мучительным рассуждениям. Целый ряд обыкновенно неприятных ассоциаций возникает в его уме по таким ничтожным поводам, на которые другой человек не обратит никакого внимания. Психастеник очень боязлив и робок, он боится всего, он отступает не только перед действительной опасностью, но и существующей только в его воображении; он боится не только того, чего следует опасаться, но даже того, чего он просто не знает. Всякое новое, незнакомое дело, всякая инициатива становятся для него источниками мучений. Если нет крайности или давления извне, психастеник никогда не решится начать что-нибудь такое, чего он боится или просто не знает. Вообще принять то или другое решение ему крайне трудно, даже в том случае, когда дело касается самого ничтожного обстоятельства. Даже решившись на что-нибудь, начав действовать, психастеник все время сомневается, так ли он поступает, то ли он сделал, что хотел, и эти вечные сомнения, этот всегдашний контроль самого себя делают эту работу медленной и мучительной.
Сомнения в правильности сделанного им заставляют психастеника вновь переделывать то, что он только что сделал. Недоверие к самому себе, к своим силам заставляет его обращаться к другим или за помощью, или хотя бы за тем, чтобы его успокоили, сказали, что беспокоиться, волноваться нет решительно никаких оснований. Эта склонность искать поддержку у других, это неумение обходиться без посторонней помощи являются также одной из отличительных черт психастенического характера.
Такие люди нередки в церковной ограде. Жизнь церковную они хотели бы видеть исключительно в правильном исполнении разнообразных предписаний: куда поставить, как записать, что прочитать, что сказать... Магизм в восприятии церковной жизни как формы чисто ритуального угождения Богу правильным исполнением обрядов и предписаний (своего рода законничество) – характерная черта верующих этой группы. Вера в Бога воспринимается ими чаще всего как форма защиты от различного рода жизненных травм, неожиданностей, действительных или мнимых опасностей.
Прежде всего психастеник боится за себя самого, будущее видится ему в довольно мрачных красках, он опасается за свое физическое и психическое здоровье. Не менее сильно боится он и за участь своих родных. Постоянные тревоги, опасения, беспокойство наполняют его жизнь. Он не может ждать чего-нибудь положительно, все рисуется ему в черном свете. Всякое ожидание становится невыносимо мучительно. Вот почему, несмотря на всю свою обычную нерешительность, психастеник оказывается иногда настойчивым и даже нетерпеливым. Он долго не решается, но если уже на что-нибудь решился, то больше не может быть спокоен до тех пор, пока это не будет сделано. Беспокоясь сам, он не дает покоя и тем из окружающих, от кого зависит приведение в исполнение задуманного им решения. Психастеник ни на минуту не забывает, что на пути к выполнению его цели может встретиться какая-нибудь помеха. Он с трудом переносит назначение срока — в таких случаях он начинает бояться, что не поспеет к назначенному времени. Например, он не будет спокойно спать, если знает, что наутро должен рано встать, хотя, если бы такой необходимости не было, он, вероятно, встал бы так же рано, а спал бы спокойно и крепко. В домашней обстановке самое незначительное нарушение его привычек выводит больного из равновесия и раздражает.
Будучи человеком очень деликатным и чутким, психастеник, тем не менее, может причинить много неприятностей окружающим. Он обыкновенно большой педант, формалист и требует от других того же самого. Всякий пустяк, всякое отступление от формы, от принятого порядка его тревожит, и он не только беспокоится, но и сердится, особенно, если дело идет о подчиненных ему лицах. Если такой человек находит себе место на церковном клиросе, то скрупулезнейшее соблюдение церковного устава, даже если при этом грубо попираются принципы любви и взаимоотношений, становится той платформой, на которой реализуется его самость. Остановить такого буквоеда не под силу бывает даже настоятелю храма, который тут же обвиняется в отступничестве и модернизме, несмотря на то, что противоречие и расхождение касаются непервостепенных вещей.
Сложнейшей задачей в работе с такими пасомыми является необходимость раскрыть и показать благодатную свободу, которую предоставляет жизнь церковная, постепенно закладывая основы уверенности в том, что все, что он делает с чистым намерением послужить Богу, угодить Ему, даже если произойдет незначительное нарушение каких-либо внешних религиозно-обрядовых форм и правил – угодно Господу.
Как и все психопаты астенического склада, психастеник зачастую человек конфузливый и застенчивый; сознание, что он является предметом внимания, для него чрезвычайно мучительно. Большей частью он не любит физического труда, очень неловок и с большим трудом привыкает к ручной работе, притом, что в жизни религиозной иногда склонен строить воздушные замки, рассуждать о духовных подвигах, приглушенным голосом богословствовать о сердечной молитве вне всякого действительного молитвенного труда. Вообще психастеник является человеком, не приспособленным к жизни, непригодным для борьбы за существование, ему нужна упрощенная жизнь, тепличная обстановка. Таковые часто бывают неспособны выпорхнуть из родительского гнездышка по достижении совершеннолетия, иногда же находятся на попечении родителей до их смерти.
Одной из характерных черт психастеника является склонность к самоанализу — собственная психика является для него как бы театром, где разыгрывается сцена какого-то спектакля, на представлении которой он сам присутствует в качестве далеко не безучастного зрителя. Несмотря на склонность к самоанализированию, самооценка психастеников не всегда бывает объективной. Они с большим трудом воспринимают делаемые им замечания, причем зачастую приписывают себе несуществующие грехи и отказываются признавать конкретные, реальные недостатки, на которые указывает духовник.
Непосредственное религиозное чувство ярко выраженному психастенику малодоступно. Он часто предается всевозможным размышлениям чисто отвлеченного характера, часто ставит себе те или иные вопросы общего свойства, не имеющие к его духовной жизни прямого отношения, и непременно старается найти на них ответы. Мысленно в своих мечтах психастеник способен пережить многое, но от участия в реальной действительности он всячески старается уклониться. «Любить, мечтать, чувствовать, учиться и понимать – я могу все, лишь бы меня только освободили от необходимости действовать», – вот его девиз. Своеобразной особенностью психастеников является представляющая результат их неуверенности в себе потребность снова и снова вызывать в сознании отдельные, более всего тревожащие их мысли и образы с целью проверки: не сделано ли каких-нибудь упущений и не грозит ли какая-нибудь беда и неприятность. Это часто ведет к закреплению таких представлений в сознании уже против воли психастеника и к образованию так называемых навязчивых представлений и страхов.
В жизнь подлинно духовную ввести таких людей чрезвычайно трудно. Зациклившись на правильном соблюдении формы, они могут спрашивать духовника: «Так что же не правильно? Все вроде бы так, как Вы благословили» или же «Все сделано так, как написано...»
Психастеников, которые добросовестно исполняют внешние религиозные правила, несколько легче повести далее к внутреннему деланию, чем начитавшихся аскетических книг и начавших практиковать изложенное в них, восприняв все сказанное буквально, «на основе своего (болезненно-неправильного!) опыта».
В жизни практической духовнику можно предоставить такому пасомому возможность большей ответственности, большей инициативы, умело подчиняя ее своему руководству, научить его внимательно прислушиваться к замечаниям по тем или иным вопросам, объяснить, что послушание, без которого невозможна жизнь духовная, — это прежде всего умение слушать.
На характеристические особенности этой группы пастырю необходимо обратить большее внимание в силу того, что именно у них под вполне благополучными внешними формами религиозности (в том числе с претензией на «подвижничество») жизнь духовная может принимать самые уродливые и непредсказуемые формы.
Наиболее существенной чертой шизоидов считается: аутистическая (т.е. с уходом в себя) оторванность от внешнего, реального мира, отсутствие внутреннего единства и последовательности во всей сумме психики и причудливая парадоксальность эмоциональной жизни и поведения. Для них характерны сочетание холодности и утонченной чувствительности, упрямства и податливости, настороженности и легковерия, апатичной бездеятельности и напористой целеустремленности, необщительности и неожиданной назойливости, застенчивости и бестактности, чрезмерной привязанности и немотивированных антипатий по отношению к одному и тому же лицу, рациональных рассуждений и нелогичных поступков, богатства внутреннего мира и бесцветности его внешних проявлений. Они обыкновенно импонируют как люди загадочные и непонятные, от которых не знаешь, чего ждать.
О содержании шизоидной психики говорить вообще очень трудно, во всяком случае, внешнее поведение шизоидов почти не дает о нем определенного представления. Немецкий психиатр Э. Кречмер дает блестящее определение шизоидам:
«многие из них подобны лишенным украшений римским домам, виллам, ставни которых закрыты от яркого солнца; однако, в сумерках их внутренних покоев справляются роскошные пиры...».
С детских лет поражает ребенок, который любит играть один, не тянется к сверстникам, избегает шумных забав, предпочитает держаться среди взрослых, иногда подолгу слушая их беседы. К этому добавляются холодность и недетская сдержанность. В подростковом возрасте замкнутость, отгороженность от сверстников особенно бросаются в глаза, чему, как правило, сопутствует снисходительное пренебрежение или явная неприязнь к тому, что наполняет жизнь других подростков. Но чаще всего шизоиды страдают от своей замкнутости, одиночества, неспособности к общению, быстрой истощаемости в контактах («не знаю, о чем еще говорить...»), и это побуждает их к еще большему уходу в себя. В подростковом возрасте они или остаются белыми воронами в компании, или подвергаются преследованиям и насмешкам со стороны сверстников. Иногда же, благодаря своей независимости и сдержанности, они внушают уважение и заставляют соблюдать дистанцию. В своих фантазиях шизоиды создают компании, в которых они бы занимали положение вождя и любимца, чувствовали бы себя свободно и легко, и получают при этом фантазировании те эмоциональные переживания, которых им не достает в реальной жизни.
Особенно трудно шизоиду проникнуть в душевный мир других людей, гораздо труднее, чем, наоборот, быть понятым ими (дефект интуиции). У них часто можно обнаружить тонкое эстетическое чувство, они вдохновляемы красивыми идеями. При более глубоком ознакомлении с православным богослужением, учением, в особенности возможностью принять монашество, они зажигаются, более рассудочных людей проявляют себя как способные на самопожертвование. Однако такое впечатление, вызванное особенностями их психики, может оказаться обманчивым. Иногда они проявляют чувствительность, способность производить впечатление впитывания в себя чужой боли, особенно по отношению к людям воображаемым или тем, общение с которыми непостоянно и ни к чему не обязывает, но понять и разделить, а главное нести реальные горе и радости людей, их окружающих, им труднее всего. Именно в силу этого в добрачных отношениях они производят положительное впечатление, а в супружеских – принципиально иное, холодное и равнодушное. После первых месяцев супружеской жизни вдруг обнаруживается трагическое несоответствие между человеком «до» и человеком «после», что приводит другого в разочарование и замешательство.
Эмоциональная жизнь таковых пасомых вообще имеет сложное строение: аффективные разряды протекают у них не по наиболее обычным и естественным путям, а должны преодолевать целый ряд внутренних противодействий. Причем самые простые душевные движения, вступая в чрезвычайно запутанные и причудливые ассоциативные сочетания со следами прежних переживаний, могут подвергнуться совершенно непонятным, на первый взгляд, извращениям. Благодаря этому, больной, будучи отчужден от действительности, находится в постоянном внутреннем конфликте с самим собой. Может быть, это и служит причиной того, что непрерывно накапливающееся, но большей частью сдерживаемое, внутреннее напряжение время от времени находит выход в совершенно неожиданных разрядах. Таким образом, раздражительность некоторых из них оказывается в противоречии с их эмоциональной жизнью, противоречии, всегда держащих их в состоянии неприятного напряжения.
Внутренний мир шизоидов почти всегда закрыт от посторонних взоров. Лишь немногим избранным занавес может приоткрыться, (но до конца — никогда) и столь же неожиданно упасть. Это может произойти перед малознакомым человеком, но в какой-то момент импонирующим их выбору. Однако шизоид может навсегда остаться скрытым и непонятым для самых близких людей или для тех, кто знает его много лет.
Они фантазируют для самих себя. Удивительна подмеченная в безрелигиозной психиатрии особенность: характер фантазий шизоидов носит или эротический характер или служит утешением собственной гордости – фантазии, греховные по своей сути. Если же рассматривать эту особенность шизоидов с точки зрения православной аскетики, то увлекательный фантастический мир шизоидов является ни чем иным как частичной или полной зависимостью от виртуального мира демонических сил.
Шизоид может долго терпеть мелочную опеку в быту, подчиняться установленному распорядку жизни и режиму, но всякая попытка вторгнуться в мир его интересов, увлечений и фантазий чревата бурным протестом. Его недовольство и возмущение может долго вынашиваться и неожиданно для окружающих вылиться в самых неожиданных формах и даже решительных действиях, без учета их последствий для себя и тем более для ближних.
Уровень увлечений шизоидов поражает крайней прихотливостью выбора. Изучение, чтение, коллекционирование – все это делается ненапоказ, только для себя. В церковной жизни они могут вполне «зациклиться» только на одном из ее частных проявлений. Пастырь может подолгу и увлекательно разговаривать с шизоидом на разные темы церковной жизни. Но только одна из них им неприятна и может вызвать полное расторжение отношений – разговор о необходимости что-то менять в себе, о необходимости быть полностью искренним и открытым.
Однако, они не замечают, не фиксируют или не придают значения противоречивости своего поведения. А ведь именно к осознанию своей противоречивости как греховного состояния должен подвести пастырь духовное чадо.
Принято говорить о душевной холодности шизоидов. Как видно из изложенного, это положение нельзя принимать без оговорок. Их поступки могут быть жестокими, что, скорее, связано с неспособностью сопереживания страданиям других, слабостью эмоционального резонанса, чем с желанием получить садистское наслаждение. У мимозоподобных представителей этой группы чувствительность соединяется с известной отчужденностью от людей, в эмоциональной тупости почти всегда заметен какой-то налет раздражительности и ранимости.
Замкнутость и аутированность шизоидов делает почти невозможным для них достижение близких отношений с противоположным полом. Однако такая внешняя холодность может сочетаться с рывковым проявлениями сексуальности в отдельных ситуациях в самых грубых и противоестественных формах.
Шизоиды не склонны к алкоголю, легко противостоят попыткам склонению к выпивке. Опьянение не вызывает у них эйфории. Однако иногда они могут позволить себе выпить для «облегчения установления контактов».
В поведении шизоидов обращают на себя внимание непоследовательность и недостаточность связи между отдельными импульсами. Значительную их группу характеризует склонность к чудачествам, неожиданным поступкам и эксцентричным, иной раз, кажущимся совершенно нелепыми, выходкам.
Редко, однако, шизоид чудачит, чтобы обратить на себя внимание, гораздо чаще его странное поведение диктуется непосредственными импульсами его непохожей на других природы. Так, как у шизоидов обыкновенно отсутствует непосредственное чутье действительности, то и в поступках их нередко можно обнаружить недостаток такта и полное неумение считаться с чужими интересами. В работе они не могут следовать чужим указаниям, которые ранят их, они упрямо делают все так, как им нравится, руководствуясь иной раз чрезвычайно темными и малопонятными соображениями. Некоторые из них вообще оказываются неспособными к регулярной профессиональной деятельности, особенно к службе под чужим началом. Часто по ничтожным поводам шизоиды внезапно отказываются от работы, переходят от одной профессии к другой и т.д. Все это чрезвычайно мешает их жизненному успеху и, озлобляя их, и еще более усиливает обычно свойственные им замкнутость и подозрительность.
Церковная жизнь шизоида большей частью развита и направлена крайне неравномерно, односторонне. Шизоид может целые годы проводить в безразличной пассивной бездеятельности, оставляя в пренебрежении насущнейшие задачи. Второстепенные проявления, как, например, собирание бесчисленных благословений, реликвий и «святынек», разглядывание по нескольку раз на день старых журналов и альбомов с репродукциями и фотографиями могут поглощать всю его энергию, не оставляя времени ни на молитву, ни на богослужение, ни на чтение серьезных книг.
Хотя, вообще говоря, они не внушаемы, даже более — упрямы и самоуверенны. В отдельных случаях они, подобно шизофреникам, обнаруживают поразительно легкую подчиняемость и легковерие; непонятное соединение упрямства и податливости иногда характеризует их поведение. Пастырю должно обратить внимание на то, что таковые «под настроение» вполне могут ввести его в заблуждение как идеальные «духовные чада» и даже кандидаты в священство и монашество. Люди с непроработанной проблемой шизоидной акцентуации оказываются неспособными к монашеству. Однако они подталкивают к этому своего духовника, в определенные периоды общения выстраивая свое поведение в необходимом для подобного решения свете.
В силу вышесказанного, в жизни монастырской они, как правило, не уживаются. Меткий монашеский афоризм называет таковых «Шаталовой Пустынью» из-за их склонности переходить из обители в обитель по причине «отсутствия опытных духовников», «бездуховности братии, их привязанности к земному», нежеланию понимать, что дело в них самих. Здесь, разумеется, идет речь не о подлинном духовном поиске наставника и обители, что естественно для ищущего спасения души человека.
В духовном отце они часто сомневаются, начинают навязывать ему свое видение мира, постоянно соотнося в себе реального духовника с сочиненным ими идеальным, книжным образом благодатного старца. Во всем, в том числе и в своей церковной жизни, время от времени они любят подчеркивать свою независимость и самостоятельность.
Несколько слов об аутизме шизоидов. Его следствием являются дезорганизованность в личной жизни и несовершенство коммуникации: постоянно напоминающее о себе противоречие между внутренним и реальным миром. Он вытекает не только из отсутствия у них резонанса к чужим переживаниям, но и из внутренней противоречивости и парадоксальности, особенности, которые делают их совершенно неспособными передать другим то, что сами чувствуют. Время от времени у шизоидов возникает потребность облегчить себя признанием, поделиться с близким человеком радостью или горем. Однако, испытываемая при этом неспособность сделать это «до конца» и встречное непонимание обыкновенно вызывают еще большую потребность уйти в себя. Их мимозоподобная замкнутость происходит не от чрезмерной ранимости, а от неспособности найти адекватный способ общения («Никто меня не в состоянии понять, даже батюшка...»).
«Аристократическая сдержанность», а то и просто чопорность и сухость некоторых шизоидов не всегда является их исконным свойством. В некоторых случаях это выработанное опытом жизни средство держать других людей на расстоянии во избежание разочарований, которые неизбежны при близком соприкосновении с ними. Отличаясь вообще недоверчивостью и подозрительностью, шизоиды далеко не ко всем людям относятся одинаково. Будучи вообще людьми крайностей, не знающими середины, склонными к преувеличениям, они и в своих симпатиях и антипатиях большей частью проявляют капризную избирательность и чрезмерную пристрастность.
По-настоящему шизоиды любят все-таки только себя: будучи эгоистами, они почти всегда держатся чрезвычайно высокого мнения о себе, о своих способностях и редко умеют ценить по-настоящему других людей, даже тех, к кому относятся хорошо.
Скрытая шизоидная акцентуация может обнаруживаться, если к пасомому внезапно предъявляются непосильные для него требования – например, быстро установить широкий круг неформальных и достаточно эмоциональных контактов. Шизоиды срываются также, когда к ним настойчиво и бесцеремонно «лезут в душу».
Если сказанное о шизоидах выше можно было отнести более к отклонениям характера, то эмоционально-тупых шизоидов, играющих в обществе отрицательную социальную роль, уместнее отнести к патологии личности. Выше уже было отмечено, что большая или меньшая эмоциональная холодность — общее свойство всех шизоидов. Однако можно выделить одну их группу, у которой это свойство выступает на первый план и затемняет все остальные их особенности. Чаще всего это ленивые, вялые, безразличные люди с отсутствием всякого интереса к человеческому обществу, которое вызывает у них скуку или отвращение. Но есть среди них и люди, отличающиеся большой активностью. Эти холодные энергичные натуры, иной раз способны к чрезвычайной жестокости не из стремления к причинению мучений, а из безразличия к чужому страданию. Но здесь мы уже на границе, отделяющей шизоидов, с одной стороны, от антисоциальных психопатов, а с другой — от фанатиков. Эта психоаналитическая характеристика как нельзя уместна в нашем случае, когда речь пойдет о людях неправильной (а значит неправославной) религиозности. Но об этом речь ниже.
Классик отечественной психиатрии В. А. Гиляровский справедливо отмечает:
«Несмотря на традиционно установившийся взгляд на шизоидов, как на находящихся в промежуточном состоянии между здоровьем и шизофренией, правильнее видеть в них только комплекс характериологических особенностей, которые могут не иметь никакого отношения к шизофрении. Накопление шизоидных черт может быть приобретенным явлением, развиваясь в результате инфекций или соматических заболеваний и тяжелых психических переживаний».
Заканчивая описания этой характериологической особенности, необходимо отметить, что многие из них представляют, кроме специфических для них особенностей, еще и разнообразные астенические черты («нервность» – одна из характерных черт шизоидов). Особенно много родственного при внимательном анализе можно обнаружить между погруженными в свой внутренний мир тонко чувствующими шизоидами и некоторыми психастениками.
Это обыкновенно тонко чувствующие, легко ранимые люди, чаще со слабой волей, в силу нежности своей психической организации плохо переносящие грубое прикосновение действительной жизни. Столкновения с последней заставляют их съеживаться и уходить в себя, они погружаются в свои мечты и в этих мечтах словно компенсируют свои психические затраты за испытываемые ими неприятности в реальной жизни. Именно в этом смысле святоотеческое учение предостерегает от мечтательности, являющейся той дырой в душевной природе человека, через которую наиболее удобен вход силам демоническим.
У таких людей, по словам Святителя Феофана Затворника,
«мечтательность превращается в постоянный характер. Таковы: склонность жить в образах, склонность острить, шутить, празднословить, отвращение от умственного труда, страсть к чтению пустых книг, играм и т.д.». [7]
Хрупкость нервной организации роднит мечтателей с астениками, а отрешенность от действительности и аутистическое погружение в мечты не дают возможности провести сколько-нибудь резкую границу между ними и шизоидами. Сплошь и рядом эти люди с повышенной самооценкой, недовольные тем положением, которое они заняли в жизни, но неспособные бороться за лучшее. Вялые, «ленивые», бездеятельные, они как-то свысока смотрят на окружающую их действительность и с отвращением выполняют обязанности, возлагаемые на них необходимостью заботиться о материальном существовании. Свободное время они заполняют фантазированием. Главное содержание фантазии – это исполнение их желаний.
Состояние мечтательности греховно по сути своей.
«К плодам ее, или к сопровождающим ее свойствам, можно отнести:
— внутреннее растление: в уме — уклонение от важных трудных занятий и отвращение к ним; поверхностность и легкомыслие;
— в воле: распаление страсти;
— в чувстве — беспрерывное поражение, ибо удары образов прямо падают на сердце.
В мечтах «я» играет первую роль, в удовлетворении какой-нибудь из своих страстей.
Человек-мечтатель живет в атмосфере страстной, составленной из внутренних образов и внешнего призрачного вида вещей.
Фантазия заключает человека как в какую-то темницу, — в сем мраке всею силою начинает свирепствовать сатана. Когда фантазия предается самовольному движению, тогда приходит сатана в сердце и похищает Слово Божие. Опомнившись от мечтаний, человек находит, что настроен на известное зло, и понять не может, как и откуда». [8]
Обратить мечтательного человека к реалиям жизни — дело непростое. Если священник желает достигнуть результата, то в данном случае ему необходимо знать механизмы взаимодействия сознательных и подсознательных планов человеческого естества. Путем научения борьбы с помыслами, тщательного их контроля, духовник может обучить мечтателя обладать собственным воображением. Труд и время, по словам Святителя Феофана, могут возвратить человека из мира грез, мечтаний, бесплодного фантазирования в мир жизненных реалий, труда, ответственности.
Параноик – это не всегда психически больной человек. Самым характерным свойством параноиков является их склонность к образованию так называемых сверхценных идей, во власти которых они потом и оказываются. Эти идеи заполняют психику параноика и оказывают доминирующее влияние на все его поведение. Самой важной такой сверхценной идеей параноика обычно является мысль об особом значении его собственной личности. Соответственно этому основными чертами психики людей с параноическим характером являются очень большой эгоизм, постоянное самодовольство и чрезмерное самомнение.
Это люди крайне узкие и односторонние: вся окружающая действительность имеет для них значение и интерес лишь постольку, поскольку она касается их личности. Все, что не имеет близкого отношения к его «я», кажется параноику мало заслуживающим внимания, мало интересным. Всех людей, с которыми ему приходится входить в соприкосновение, он оценивает исключительно по тому отношению, которое они обнаруживают к его деятельности, к его словам. Он не прощает ни равнодушия, ни несогласия. Кто не согласен с параноиком, кто думает не так, как он, тот, в лучшем случае, — просто глупый человек, а в худшем — его личный враг.
Параноика не занимают ни наука, ни искусство, ни политика, ни жизнь церковная, если он сам не принимает ближайшего участия в разработке соответствующих вопросов, если он сам не является деятелем в этих областях. И наоборот — как бы малозначущ ни был бы тот или иной вопрос, раз им занят параноик, это уже важно настолько, что должно получить всеобщее признание.
Особую трудность представляют верующие люди, страдающие параноидальным бредом на религиозные темы. Как правило, их характеризует одна из черт: или это человек, болезненно боящийся преследований, отравления, колдовства, «порчи», которая, «наводится» на него, либо это человек, получающий непосредственно «свыше» откровения в форме видений или голосов. Об этом он рассказывает спокойно и уверенно, но до тех пор, пока слушатель не усомнится в его словах.
Здесь мы имеем дело уже с демоническими воздействиями, с прелестью, из которой человека нужно попытаться вывести очень мягко, не противореча ему сразу и категорично, не призывая его тотчас покаяться в своей точке зрения. К трезвому осмыслению, анализу, а тем более к покаянию, в этом состоянии они не способны.
Главное при работе с ними – не разорвать нити доверия между больным и пастырем (разумеется, при этом не соглашаться на то, что «видение было от Бога»), уходя от прямого ответа, бережно охраняя душевно связующую пуповину.
В словах священника, сказанных на проповеди, параноики находят намек на себя, но, в отличии от обычного человека рассматривают «намек» не как призыв к исправлению, а желание духовника причинить боль, обиду, рану. Доверие к пастырю у них постоянно под угрозой. Псевдоидеи, высказываемые в категорической форме, превращаются в убеждения больного, против которых становятся бессильны любые доводы.
Что касается эмоциональной жизни параноика, то необходимо сказать, что это человек односторонних, но сильных аффектов. Не только мышление, но и все поступки и действия больного определяются огромным аффективным напряжением, окружающим его комплексы и сверхценные идеи, в центре которых непременно находится не само дело, но личность параноика. Односторонность больного ставит его в состояние отчуждения и враждебности по отношению к окружающим. Крайний эгоизм и самомнение не оставляют места в его сознании для чувств симпатии, для доброго отношения к людям. Церковная жизнь вынуждает больного к прощению, примирению с ближними, хотя бы перед Причащением. Однако это примирение носит внешний, формальный характер, осознание трагедии душевного разрыва с близкими, с духовником им просто чуждо.
Параноидальные реакции являются следствием гипертрофированной гордыни. Самомнение, умноженное на манию преследования, и довольно примитивный набор религиозных знаний дают классический пример религиозного параноика.
Люди, в том числе и духовник, являются просто средствами для достижения поставленных целей. Активность побуждает их к бесцеремонному отношению к окружающим. Сопротивление, несогласие, на которые больные иногда наталкиваются, вызывают у них и без этого присущее им по самой натуре чувство недоверия, обидчивости, подозрительности. Они неуживчивы и агрессивны: обороняясь, они всегда переходят в нападение, и отражая воображаемые ими обиды, сами, в свою очередь, наносят окружающим гораздо более крупные. Таким образом, параноики всегда выходят обидчиками, сами выдавая себя за обиженных. Всякий, кто входит с параноиком в столкновение, кто позволит себе поступать не так, как он хочет этого и требует, становится его врагом.
Другой причиной враждебных отношений является факт непризнания со стороны окружающих дарований и превосходств параноика. В каждой мелочи, в каждом поступке он видит оскорбление своей личности, нарушение его прав. Таким образом, очень скоро у него оказывается большое количество «врагов», иногда действительных, а большей частью только воображаемых. Подозрения параноика мотивированы его собственными желаниями, которые он проецирует на других людей. Например, параноик, одержимый желанием убийства, не желая самому себе признаться в этом, проецирует это свое желание на окружающих, которых в этом подозревает, и т.п. Все это делает параноика, по существу, несчастным человеком, не имеющим интимно близких друзей, терпящим в жизни одни разочарования. Видя причину своих несчастий в тех или других окружающих личностях, параноик считает необходимым долгом своим мстить. Он злопамятен, не прощает, не забывает ни одной мелочи.
Нельзя позавидовать человеку, которого обстоятельства вовлекают в борьбу с параноиками, в виду того, что они отличаются способностью к чрезвычайному и длительному волевому напряжению. Они упрямы, настойчивы и сосредоточены в своей деятельности. Если параноик приходит к какому-нибудь решению, то он ни перед чем не останавливается для того, чтобы привести его в исполнение. Подчас жестокость принятого решения не смущает его, на него не действуют ни просьба ближних, ни даже угрозы власть имущих. Да к тому же, будучи убежденным в своей правоте, параноик никогда и не спрашивает советов, не поддается убеждению и не слушает возражений.
В борьбе за свои воображаемые права параноик часто проявляет большую находчивость. Он очень умело отыскивает себе сторонников, убеждает всех в своей правоте, бескорыстности, справедливости и иной раз, даже вопреки здравому смыслу, выходит победителем в явно безнадежной для него ситуации именно благодаря своему упорству, мелочности и поразительной способности убеждать. Но и, потерпев поражение, он не отчаивается и не унывает, не осознает, что он не прав, наоборот, из неудач он черпает силы для дальнейшей борьбы.
Совершенно излишне добавить к сему, насколько тяжело работать пастырю с такими пасомыми. И, не дай Бог, относительно правильности точки зрения подобного больного встретятся те или иные «подтверждения», «доказательства» или «тайные признаки» (разумеется, кажущиеся только ему) в Священном Писании или в высказываниях святых отцов. Спорить или дискутировать здесь совершенно бессмысленно. Всякое покушение на его мнение становится одновременно покушением на Православную веру (разумеется в его личном преломлении). Религиозность окончательно блокирует доступ к душе параноика со стороны даже опытного духовника.
К особо ярким примерам параноидальных реакций можно отнести пожилых церковных людей, болезненно реагирующих на то, что «их место» в храме занято, на неприветливость (часто кажущуюся) настоятеля или старосты, в чем видится попытка их «выжить»; чужая сумка, поставленная на «их место,» — намек на то, что им уже давно «пора убираться отсюда». Они болезненно «замечают», что их не оценили по достоинству, их благие намерения не поддержали, их не выслушали, не поняли... Но характерным отличием этой категории пасомых от других, проявляющих реакции обиды, является то, что кажущееся ущемление их достоинства вызывает в них не столько расстройство, уныние, печаль, сколько гнев, злость, желание мщения.
Характерным примером этих проявлений в массовом порядке можно считать нездоровую атмосферу противопоставления себя или группы близких себе лиц «масонам», «колдунам» и «экстрасенсам,» которых видят даже в духовных лицах, вновь пришедших на тот или иной приход или монастырь. Нередко встречаются люди, которые, всего опасаясь, ищут в храмах приборы «пси-оружия», а в установке, например, вентиляционной системы в храме усматривают «попытки воздействия на подсознание».
Отдельно следует отметить массовое нагнетение параноидальных настроений в жизни церковной со стороны некоторых священников, запрещающих употребление продуктов, помеченных штрих-кодом, принятие идентификационных номеров и насаждаемую патологическую боязнь магнитных карточек, приводящую к массовому параноидальному фону в религиозной жизни целых государств. (Например, известны ссылки на старцев, категорически запрещающих употребление продуктов со штрих-кодом, или же старцев, налагающих категорический запрет принятие т.н. «идентификационных номеров»). Ни один благоразумный и духовно рассудительный пастырь не будет вышеизложенные проблемы общественной жизни превращать в религиозные. Тем более, что и в Священном Писании и у святых отцов о принятии печати антихриста на чело и на правую руку говорится как о конкретном и недвусмысленном явлении с условием непременного отречения от Христа и Православной веры.
Книги и брошюры с предостережениями на эту тему можно встретить в православных храмах и монастырях, иногда издаются целые подборки статей. Не только духовный, но и душевный вред от подобных публикаций огромен. Духовный, в том, что публикаторы рискуют толкнуть доверчивых людей на исповедничество, но не за Христа. Душевный — в возникновении нездоровой параноидальной атмосферы в монастыре, приходе, целом городе, втягивающей в себя все новых и новых людей. [9]
Работа с параноиками, иногда явно, иногда скрытно проявляющих реакции — тяжелое бремя, ложащееся на плечи пастыря. Атмосфера болезненности буквально висит в воздухе, если количество таких прихожан велико. Параноидальный бред (как и шизофренический) заразителен при близком эмоциональном контакте! Люди неуверенные, психически неустойчивые, новопришедшие часто попадают под влияние таких больных, выдающих себя за опытных, знающих то, что сокрыто от других.
В качестве практического совета в общении с таковыми, как пастырю, так и обычному человеку можно настоятельно рекомендовать не вникать глубоко в слова и рассуждения этих больных при общении с ними. Вслушиваться в параноидальный бред не только бессмысленно (рассуждения параноика – это причудливое смешение демонических внушений и собственно его психического повреждения), но и небезопасно. Пытаясь логически распутать этот клубок, пастырь сам рискует запутаться в параноидальных хитросплетениях рассуждений больного. Священнику необходимо помнить, что после погубления в бездне душевной болезни собственно больного следующей задачей сил демонических является втягивание в это состояние всех, кто так или иначе желает ему помочь (не исключая и духовника).
Вирус подобной душевной болезни заразителен. Совершенно незаметно любой психически неустойчивый человек, находящийся в эмоциональном контакте с параноиком, начинает мыслить, думать его логическими блоками...
Профессор Д. Е. Мелехов считает, что духовнику
«предпочтительнее всего с самого начала показать страдающему бредом человеку свою позицию: «Я верю, что все, о чем вы говорите, — правда, [10] но лично я не вижу этому доказательств». Очень важно соблюдать в такой беседе один тактический принцип: не вступать в спор с больным относительно его бреда. [11] Он должен осознать, что духовник нейтрален и заслуживает доверия, а вовсе не настроен против него. Нельзя забывать, что больной ищет того единственного человека в мире, которому он мог бы довериться. Священник, если он хочет действительно помочь ему, должен стремиться стать этим единственным человеком. Именно эта цель и определяет роль пастыря в духовном окормлении душевнобольного».
Особо опасны параноики, в которых до или в процессе болезни были заложены слишком категоричные религиозные понятия, ориентированные на максимальные требования к священнику или жизни церковной. Именно таковые считают себя вправе «обличать» священнослужителей, порой даже не считаясь с благочинием богослужения. Опасность параноиков именно в том, что, имея волевой напор и довольно правильно состыковывая несколько логических блоков во единое целое, они обладают удивительным влиянием на окружающих их робких или психически неустойчивых прихожан. Избавиться от них трудно, влияние их на общую церковную или монастырскую жизнь крайне разрушительно.
Что же делать пастырю, в приходе которого появился такой больной? Прятаться, избегать его – это не выход из положения. Необходимо выйти на доброе общение, выслушать (конечно, только внешне, не пытаясь вникнуть в рассказ) больного, проявить крайнюю степень Христоподражательной любви. А главное — относиться к «обличителям» как к больным детям, а не как к злонамеренным личным врагам.
Священнику следует тщательно обдумать свои возражения в беседе с параноиком. В противном случае одно неосторожное слово может вызвать озлобление и гнев. Духовник должен быть готов к подозрительности и недоверию. Стремление священника избежать его общества или принятие им антагонистической позиции лишь утвердит параноика в его подозрениях и ожиданиях «коварного обмана». Пастырю предстоит терпеливо и стойко переносить эти проявления недоверия (особенно в начале знакомства), мнительности, возмущения, злословия и даже клеветы, помня, что они исходят от больного человека. Очень важно в общении с таким больным прихожанином избрать четкую позицию, не давая размывать ее: не слишком приближать такого человека к себе, но и не отталкивать. Необходим нейтральный, мягкий подход, позволяющий священнику держаться от больного на определенной дистанции, дабы не дать ему повода для подозрений, что ему уделяют чрезмерное внимание лишь для того, чтобы унизить, отвергнуть и покинуть его в последний момент.
Как общее правило: в сложных случаях, могущих смутить совесть пастыря, он должен помнить, что соучастие и доброе отношение всегда лучше, чем излишняя строгость, ибо перед священником стоит человек с больной волей или больным рассудком, требующий участия, помощи и лечения.
Надо добавить, что, пока параноик не пришел в стадию открытой вражды с окружающими, он может быть очень полезным работником в жизни прихода или монастыря. На избранном им узком поприще деятельности он будет работать со свойственным ему упорством, систематичностью, аккуратностью и педантизмом, не отвлекаясь никакими посторонними соображениями и интересами.
Застревающих людей характеризует патологическая стойкость аффекта. [12] Обычный человек так или иначе проявляет различные греховные или положительные чувства в разных ситуациях, но по прошествии случившегося все постепенно затихает. Нередко бывает, что человек раздражается, гневается, а затем вспышка гнева гаснет. У боязливого человека, например, чувство страха проходит после того, как устранен его источник. Если же реакция внешнего выхода на ту или иную ситуацию не состоялась, то аффект прекращается значительно медленней. Но все же, если человек переходит к другим темам, «переключается», то в норме аффект через некоторое время проходит. Даже если разгневанный человек не смог немедленно отреагировать на неприятную ситуацию словом или делом, то обычно на следующий день он уже не ощущает сильного раздражения против обидчика. Боязливый человек, которому не удалось уйти от внушающей страх ситуации, на некоторое время чувствует себя как бы освобожденным от страха.
Иное дело застревающие люди. Действие аффекта у них прекращается гораздо медленнее. Стоит лишь мыслью или чувством вернуться к случившемуся, как немедленно оживают сопровождающие стресс эмоции. Аффект у застревающего человека держится очень долгое время, хотя никакие новые переживания его не активизируют. Патологическими последействиями чреваты в первую очередь эгоистические аффекты, то есть проявление гордыни и тщеславия, так как именно им присуща особая сила. Вот почему застревание наиболее часто проявляется тогда, когда затронуты личные интересы упоминаемого человека. Аффект в этом случае оказывается ответом на уязвленную гордость, задетое самолюбие, а также на различные формы подавления — реальные или кажущиеся. Хотя объективно уровень смирения, или унижения может быть ничтожным или просто кажущимся.
Оскорбление личных интересов застревающими людьми никогда не забывается, поэтому их часто характеризуют как злопамятных и мстительных людей. Здесь, кроме патологических проявлений, лежащих в деформированной психической структуре, имеют место нравственные дефекты, и они являются доминантными.
Светская психиатрия рассматривает в этом и подобных случаях только невротическую, психическую реакцию. Православный пастырь должен учитывать нравственный аспект поднимаемой проблемы, который состоит в неумении прощать, неумении смиряться, неумении любить, неумении уступить и отдать.
Застревающих людей можно охарактеризовать как чувствительных, болезненно обидчивых, легко уязвимых людей. Как мы уже упомянули, их обиды, их чувствительность касаются исключительно их самолюбия, сферы задетой гордости и представления о личном достоинстве, которое ни в коем случае нельзя трогать и как-то задевать.
Чувство возмущения общественной несправедливостью, к примеру, у личности застревающего типа наблюдается в более слабой степени, чем аффект на уровне эгоистических побуждений. Если среди представителей такого типа все же встречаются люди, которые устраивают борьбу за справедливость, то они одновременно отстаивают справедливость не только в отношении какой-то группы, но и по отношению к самому себе. Обобщением они стараются лишь придать вес своим личным претензиям.
К примеру, на приходе случается такая ситуация: священник раздает благословения, те или иные святыни или иконочки, и вдруг оказывается, что подарки не достаются целой группе лиц... Тогда «борец за справедливость», вдруг обнаружив такое ущемление его прав, готов поднять войну против священника, обвинить его в бездуховности, несправедливости, жестокости и т.д. Ну а если он окажется в группе лиц, которым досталось? В таком случае этот человек шума или войны в защиту прав «обделенных» обычно не поднимает. Он спокоен, потому что его личный интерес удовлетворен.
Черты застревания проявляются не только при нанесении ущерба такому человеку, но и в случае его успеха. Здесь мы можем часто наблюдать проявление заносчивости и самонадеянности. Честолюбие — характерная черта у лиц с чрезмерной стойкостью аффекта. Честолюбие сопровождается самоуверенностью, поощрений таким людям всегда бывает мало. Если у застревающего человека вдруг начинает что-то получаться, то он уже совершенно не сомневается, что в этом реализовался, достиг определенного мастерства, ему совершенно невозможно сделать замечания ни по какому поводу. Если же он уже стоит на какой-то иерархической ступени в церковной жизни, попробуй скажи такому человеку, что он свои обязанности выполняет недобросовестно, или что он не соответствует занимаемой должности. Он сразу же проявит возмущение, гнев, обиду, злобу, обвинение в несправедливости, даже не попытавшись усомниться в своем соответствии занимаемому посту, в своей компетенции.
Если возникают помехи эгоистическим устремлениям застревающей личности в реализации своей гордыни, то при высокой степени застревания начинают проявляться параноидальные черты, человек становится подозрительным. В любом проявлении внешнего действия со стороны других людей он склонен видеть намек на собственную ущербность. Если кто-то за него начинает выполнять работу, которую он не сделал, это воспринимается как намек на то, что его вот-вот рассчитают или уволят с занимаемой должности.
Человек болезненно чувствительный, постоянно страдающий от мнимо плохого отношения к себе, точно так же теряет доверие к людям, как человек, недоверие которого объективно и обосновано. Ведь подозрительность вполне обоснована, например, у человека ревнивого, которого действительного обманывают. Но если оправданная подозрительность не идет дальше конкретного случая, подозрительность застревающего носит всеохватывающий характер, поскольку она порождается не определенными внешними обстоятельствами, а коренится в природе поврежденной психики, и характеризуется наличием общего недоверия, распространяющегося на любые области и отношения.
Повторение нескольких однотипных травмирующих случаев в приходской или монастырской жизни человека застревающего типа может послужить толчком к началу развития параноических проявлений. Но объяснить последние только суммированием подобных случаев было бы неверно.
Если какой-то человек постоянно чувствует себя мишенью для обидных замечаний, допустим, со стороны священника, то с одной стороны будет постепенно расти ненависть по отношению к духовнику, а с другой — притупится реакция на систематически действующие раздражители. То есть, может произойти ослабление аффекта. Такой результат наблюдается обычно в тех случаях, когда вступить в борьбу безнравственно или невозможно.
Постоянное нарастание аффекта вызывается в процессе длительного чередования успехов и провалов, мнимых или действительных. Представим себе ситуацию: священник сделал замечание. Существуют разные варианты реагирования на обидные слова: обидеться, перестать разговаривать, демонстративно уйти или, может быть, нагрубить в ответ. Однако успех этот будет лишь частичным. Чувство удовлетворения для застревающего человека не наступит, так как вскоре вновь (и это нормально), последует новое замечание со стороны пастыря. Если человек начинает постоянно отбрыкиваться, отталкиваться, грубить, то ли настоятелю храма, то ли игумену монастыря, то рано или поздно непрерывные рывки между: «Простите меня, батюшка», и новой грубостью и хамством приведут к возникновению проявлений душевной болезни.
Подобное развитие может иметь место при описанных предпосылках даже у людей, не отличающихся застреваемостью аффекта. Такое встречается в быту, в домашней жизни: например, в борьбе невестки со свекровью, где начинается развитие реакций типично параноических. Каждая из враждующих сторон подозревает другую в том, что она начнет «докапываться» и «доставать». При этом сам аффект бывает неизмеримо сильнее, чем вызвавший его повод. Особенно велика опасность тогда, когда в вышеописанное раскачивание вовлекается аффект, обладающий тенденцией к стойкости. В этом случае толчок в обратную сторону не дает достаточного снижения силы аффекта.
Душевный мир застревающего человека чрезвычайно беден. Такой человек может застрять (как говорилось выше) как на положительной, так и на отрицательной эмоции. Если, к примеру, что-то из эмоционально прожитого им было ярким, положительным, то это будет устойчивая потребность, чтобы это положительное повторялось вновь и вновь. Человек как бы не может заняться поиском новых форм раскрытия в себе жизненных радостей.
Примером позитивного застревания может быть прокручивание по много раз однажды услышанной аудиозаписи, но не потому что важна душевная ее глубина или мелодическая гармония, а потому что хочется опять испытать и пережить то, что было пережито эмоционально как яркое и радостное тогда, когда это было услышано впервые. Другим примером может быть потребность во встрече со знаменитым духовником, но не по причине возникновения духовных вопросов, а в виду потребности прежнего эмоционального переживания значимости себя в его присутствии.
Больной часами рассказывает об эмоционально ярких впечатлениях прошлого, в том числе и религиозных, делится с другими людьми тем, что дорого свойственно каждому человеку. Для каждого из нас важно поделиться впечатлениями о тех или иных встречах, паломнических поездках. При этом мы стараемся внимательно и чутко слышать, когда нужно остановиться и прекратить, если собеседнику стало тяжело и неинтересно. Застревающий же человек рассказывает о своих встречах, о своих знакомствах, в том числе и духовных, исключительно для себя и ради самого себя, для того, чтобы еще раз возвратиться к воспоминанию о том, что было им пережито, как радостное, пережить это радостное в присутствии другого. Именно в силу того, что застревающий человек не живет здесь и сейчас, а живет своими прошлыми запечатлениями, как негативными, так и позитивными, его внутренний мир оказывается обедненным. И чем больше он не в состоянии освободиться от запечатления, тем больше обедняется его дальнейшая жизнь и сужаются ее рамки.
Поскольку застревающий человек в значительной мере подвержен страсти тщеславия, в его жизни имеет место такое важное качество, как ревность. Он очень ревнив, и если видит внимание, уделяемое другому человеку в его присутствии, то буквально кипит от гнева. Самолюбие у такого человека настолько болезненное, что кажется ему нет предела. Например, он подходит к группе людей, включается в разговор, но его шутки, его балагурство никто всерьез не воспринимает. В результате этого возмущение его изливается как на себя самого («такого глупого и неостроумного»), так и на других людей, которые «не ценят меня такого умного».
Страдания такого человека по поводу того, что он нелюбим, незначим, «не состоялся», противостоят захватывающему ощущению счастья, связанного с надеждой что он все-таки любимый, значимый, и ничем не хуже других. Эта противоречивость чувств выливается в огромной силы внутренний конфликт. Наступает состояние любви, исполненной ненависти.
Для застревающего человека характерно постоянное метание в противоречивостях между поражением и успехом. Причем, если вдруг в момент краха всплывет какое-то положительное воспоминание, ощущение, он может тотчас забыть о крахе и уже планировать реализацию того, что он намечтал, как предполагаемую собственную победу.
Критическое отношение к собственному поражению, к грехопадению, к ужасу своих греховных поступков, которые были допущены, у такого человека может совершенно вытесняться или оставаться только на сознательном плане.
В периоды, когда человек подвержен своим положительным или отрицательным застреваниям, он входит в область безнравственного поведения, безнравственных отношений с другими.
При перевесе светлых, радужных чувств человек впадает в эмоционально-восторженные переживания. Вся энергия, необходимая для малейшего реального делания, куда-то пропадает, ибо душевных сил хватает только на то, чтобы переживать свои положительные или негативные запечатления.
Со временем такая игра положительных и отрицательных застреваний приводит к возникновению сверхценных идей. Этим термином в психопатологии названы идеи, которые всецело овладевают мышлением человека, всей структурой его личности, волей, чувствами, умом. Например, человек на какое-то время может быть полностью захвачен переживанием идеи своей ущербности. Или же он застревает на ревности. Или на идее собственных потенциальных, грандиозных достижений. Или же он во власти идеи, что с ним поступили несправедливо, а следовательно все остальные отношения, переживания, чувства, мысли, обещания, возможно даже данные когда-то супружеские или монашеские обеты, для него становятся несуществующими.
Застревающий тип личности может пойти в своем развитии по двум направлениям. Или он будет по гордости реализовываться в поставленных целях, или же, если человек застрял на собственной ущербности и неполноценности, не исключена возможность полного душевного саморазрушения. Если застревание происходит как на положительном, так и на отрицательном уровнях, наступает неизбежная ситуация психического срыва и психопатологии.
Не обладая склонностью к самовнушению, такие люди должны реально завоевать признание других людей, чтобы иметь основание гордиться собой. Таким образом, честолюбие и гордость становятся у них движущей силой на пути к значительным трудовым или творческим показателям. Чаще всего при этом происходит бесцеремонное подавление и оттеснение всех других людей, в которых они видят конкурентов для своей самореализации.
Осознание того, что другие люди виновны в создающейся вокруг него ситуации настолько глубоко внутренне переживается человеком как правда, что переубедить его в этом совершенно невозможно. Ощущение внутренней правоты затмевает всякое благоразумие. Святоотеческие наставления, Заповеди Божии, наставления духовника,— все подминается ощущением чувства собственной правоты.
Обычно в монастырях и в приходских общинах таких людей не любят. Их патологические свойства характера проявляются довольно скоро и наталкиваются на недовольство и смущение со стороны братии.
Пастырю необходимо остановить, образумить такого человека, и сориентировать его на то, чтобы он достигал поставленных жизненных целей не «движением напролом», а самоотдачей в труде, в послушании. Духовник может предупредить, что если этого не произойдет, то итог будет один: непременный личностный крах, подозрительность и враждебность.
Нередко человек в состоянии застревания может сказать такие слова: «Если Сам Бог мне скажет, что это не так, я не поверю, потому что это так». [13] То есть понятие Бога, Церкви, не говоря уже о духовнике и о всяком братском участии в жизни человека, сводится на нет, потому что человек добровольно отдается в руки сил, которые в нем самом констатируют уже не столько психопатологию, сколько элементы одержимости.
Священник Анатолий Гармаев рассматривает застревающих личностей как находящихся в состоянии эмоциональности от печали.
«Эмоциональность от печали при малейших состояниях тоски, одиночества, обладает способностью глубоко в нее западать. Самый какой-нибудь жизненный пустяк приводит к катастрофе. Какая-нибудь несостоятельность среди людей, приводит к депрессии, малая неудача в делах приводит к чувству краха. К сожалению, такой пессимизм, такая поверхностность эмоциональности трагична. Естественно, что при такой эмоциональности у этого человека семья не может состояться. Не могут состояться никакие серьезные отношения. Застревание создает, к сожалению, наибольшие сложности в жизни, как самого человека, так и всех окружающих его людей.
Эмоциональная память часто возвращает его к прошлым событиям. И где бы и с кем бы этот человек не встретился, он постоянно рассказывает о том, что было у него, как радость. Человек может дожить до старости, и так же ярко переживать давно прошедший радостный период. И так как более яркого периода у него не было, то ни о чем другом он не вспоминает, а вспоминает только об этом периоде.
В конечном итоге такой человек переживается другими как скучный. О чем бы с ним не заговорили, все приведет к тому, что он будет рассказывать про свои яркие периоды. Сам в себе человек этого не замечает. Он держится за эти памятные точки, как за главные стержни своего «Я». И поэтому в них самодостаточен, и поэтому за них до самой смерти держится.
Часто такие люди собирают фотографии прошлых событий, очень дорого, бережно их хранят, собирают различные предметы, обозначающие те или иные события, памятные знаки тех или иных событий и так далее».
Что можно пожелать пастырю, который взялся за нелегкое дело, душевное окормление застревающего человека? Терпение, терпение, терпение... Постараться набраться сил, любви, жалеть человека, как неспособного адекватно оценивать и анализировать обстановку. Относиться к нему как к ребенку, который в обиде бьет маму кулачком по лицу или разбрасывает свои кубики на ковре. И в себе самом постараться опровергнуть те ожидания точек застревания, на которые человек провоцирует священника, в себе самом найти силы для того, чтобы разрушить греховный, невротический взгляд на мир, который носит в себе пришедший к нему человек, назвавшийся когда-то духовным чадом.
Этим психиатрическим термином, характерным для обычной речи, обозначаются люди, с исключительной страстью посвящающие всю свою жизнь служению одному делу, одной идее, служению, совершенно не оставляющему в их личности места ни для каких других интересов.
Православие чуждо всякому фанатизму. Православное устроение души гармонично. «Православие – это здоровый образ жизни», как выразился один мудрый духовник. Но среди православных людей могут встретиться именно фанатики, т.е. люди, зациклившиеся лишь на одном высказывании, одном направлении, одной заповеди, забывшие, что заповедь Божия «широка зело», или не осознавшие сердечной чуткостью необходимости принятия учения Христова во всей его полноте. Примером такого «зацикливания» лишь на одном предмете всего многообразия христианства может быть даже вершина добродетели – молитва, а вернее субъективное ее восприятие как повод в «молитвенном уединении» отгородиться от «злого и жестокого мира».
Но как определить, действительно ли человек пребывает в молитве или вошел в ту область фанатизма, из которой его желательно побыстрее вытащить, иначе дело может принять самый непредвиденный оборот? Прекрасный ответ на это вопрос дает преп. Иоанн Лествичник:
«Если ты стоишь на молитве, а брат твой постучался для того, чтобы попросить тебя о чем-либо, то оставь молитву и послужи брату, потому что молитва – это твоя частная добродетель, а оказать любовь несравненно выше, в ней – полнота совершенства».
Этот принцип может быть лакмусовой бумагой и ко многим другим ситуациям.
Человек – существо социальное. Мы созданы Богом для со-бытия в любви. Человек, обладающий социальным чувством, чужд фанатизма. Поскольку социальное чувство в своей формулировке является формой деятельного проявления любви к ближнему, необходимо дать ему расширенную формулировку.
«Социальное чувство — инстинктивная и в то же время осознаваемая и управляемая способность видеть глазами другого, слышать ушами другого, чувствовать сердцем другого. Эта способность опирается на чувство принадлежности к группе, народу, способность к глубокой эмоциональной коммуникации с людьми, интерес к процессам, происходящим в обществе, веру в людей, способность доверять, быть откровенным, искренним, свободным в диалоге, оптимизм и историческое чувство, готовность выслушивать критику, трезво оценивать свои способности, признавать свое несовершенство, готовность проявить доброту, участие, инициативу». [14]
Если какая-либо увлеченность (в том числе и отдельными религиозными вопросами) ставится выше единства с остальными людьми, с лишением их права на собственную точку зрения, неприязнь и ненависть в виду их инаковости, возникает реальная опасность проявления фанатизма. И хорошо, если с фанатизмом мы встречаемся исключительно как с недоразумением на уровне теоретически неправильно понятых религиозных истин. Гораздо труднее, если фанатизм начал проявляться как психическая поврежденность. Замечено, что первое предшествует последнему.
Фанатики, как и параноики,— люди «сверхценных идей», крайне односторонние и субъективные. Отличает их от параноиков то, что они, обыкновенно, не выдвигают так, как последние, на передний план свою личность, а более или менее бескорыстно подчиняют свою деятельность тем или другим идеям общего характера. Центр тяжести их интересов лежит не в самих идеях, а в претворении их в жизнь – результат того, что деятельность интеллекта чаще всего отступает у них на второй план по сравнению с движимой глубоким аффектом волей...
Аффекты фанатиков так же, как их идеи, не отличаются богатством. Это люди не только одной идеи, но и одной страсти. Будучи большей частью лишенными грубой корысти и такого неприкрытого и всепоглощающего эгоизма, какой свойственен параноикам, фанатики, однако, редко оказываются способными проявлять душевную теплоту по отношению к конкретным людям. В силу этого их воля и направленность их деятельности может быть скорректирована мудрым пастырем, со стороны которого необходим кропотливый подход к этим людям, ищущим в религиозной жизни более самореализации, чем служения.
Нужно сказать, что здоровая, благодатная обстановка жизни церковной, теплота братских отношений в приходе или монастыре может смягчить нездоровую устремленность фанатиков, направить ее в нужное русло. Для этого необходимо постоянное внимание со стороны пастыря к таким пасомым. Духовник может с помощью добрых слов, бесед, искреннего отношения, самой жизнью показать им, что сохранить полноту, открытость человеческих отношений в церковной общине и вне ее гораздо важнее, чем исполнить огромное количество внешних принципов и предписаний церковно-уставной жизни, если при этом будет утрачен дух любви и братского понимания.
Фанатизм, проявляемый во внецерковной среде, чрезвычайно опасен. Главная сила фанатиков заключается в их несокрушимой воле, которая помогает им без колебания осуществлять то, что они считают нужным. К голосу убеждения они глухи, вся их страстная, но несложная аффективность находится целиком на службе их убежденности, а сопротивление и преследования только закаляют их. В личных отношениях они, чаще всего, или безразлично холодны, или требовательно строги. Человеческое горе их не трогает, и бездушная жестокость нередко составляет их свойство. Железная воля и делает фанатиков опасными для общества.
Психиатрам приходится встречаться с ними, главным образом, как с вождями новых религиозных течений и сект. Нередко под их руководством совершались изуверские дела и чудовищные преступления: самоистязания, пытки, мучительства, убийства. Жизненный путь фанатика определяется его внутренним существом: это человек борьбы, редко обходящийся без столкновений с действительностью. Отсутствие гибкости и приспособляемости легко приводит его к конфликту с законом и общественным порядком.
Самыми характерными свойствами эпилептоидов является, во-первых, крайняя раздражительность, доходящая до приступов неудержимой ярости, во-вторых, приступы расстройства настроения (с характером тоски, страха, гнева) и, в-третьих, определенно выраженные моральные дефекты (антисоциальные установки). Обычно это люди очень активные, односторонние, напряженно-деятельные, страстные, любители сильных ощущений, очень настойчивые и даже упрямые. Их жизненная установка имеет несколько неприятный, окрашенный плохо скрываемой злобностью оттенок, на общем фоне которого время от времени, иной раз по ничтожному поводу, развиваются бурные вспышки неудержимого гнева, ведущие к опасным насильственным действиям. Они очень нетерпеливы, крайне нетерпимы к мнению окружающих и совершенно не выносят противоречий. Если к этому прибавить большое себялюбие и эгоизм, чрезвычайную требовательность и нежелание считаться с интересами других, то станет понятно, что поводов для столкновений с окружающими у эпилептоидов всегда много. Даже тогда, когда таких поводов нет вовсе, им ничего не стоит их выдумать только для того, чтобы разрядить неудержимо накипающее у них временами чувство беспредметного раздражения. Они подозрительны, обидчивы, мелочно придирчивы. Все они готовы критиковать, всюду видят непорядки, исправления которых им обязательно надо добиться.
В семейной жизни эти больные — обыкновенно несносные тираны, устраивающие скандалы из-за опоздавшего на несколько минут обеда, подгоревшего кушанья, плохой отметки у сына или дочери, позднего их возвращения домой, сделанной без их спроса покупки и т. д. Домашним они постоянно делают всевозможные замечания, мельчайшую провинность возводят в крупную вину и ни одного проступка не оставляют без наказания. Они всегда требуют покорности и подчинения себе и, наоборот, сами совершенно не выносят повелительного тона у других, пренебрежительного к себе отношения, замечаний и выговора.
С детства непослушные, эпилептоиды часто всю жизнь проводят в борьбе за кажущееся им ограничение их самостоятельности, борьбе, которая кажется им борьбой за справедливость. Их неуживчивость с одной стороны доходит до того, что многие из них, благодаря их страсти во все вмешиваться, всю жизнь принуждены проводить в скитаниях. а с другой, и больше всего, из-за абсолютной неспособности в течение хотя бы малого времени сохранять мирные отношения с сослуживцами, с начальством, с соседями.
Особо отметим их склонность к эпизодически развивающимся расстройствам настроения, могущим возникать как спонтанно, без всякой причины, так и реактивно – под влиянием тех или других неприятных переживаний. То, что отличает подобные расстройства от депрессивных состояний всякого другого рода, это почти постоянная наличность в них трех основных компонентов: злобности, тоски и страха. Подобные расстройства настроения могут продолжаться недолго, но могут и затягиваться на день или даже на несколько дней. И именно на эти-то дни и падают наиболее бурные и безрассудные вспышки в их поведении.
Несмотря на всю свою необузданность, эпилептоиды всегда остаются людьми очень узкими, односторонними и неспособными хотя бы на мгновение отрешиться от своих эгоистических интересов, полностью определяющих их очень напряженную деятельность. Чувство симпатии и сострадания, способность сопереживания им недоступны. Отсутствие этих чувств в соединении с крайним эгоизмом делает их морально неполноценными и способными на действия, далеко выходящие не только за рамки приемлемого в нормальных условиях общежития, но и за границы, определяемые уголовным законом. Особенно часто они сталкиваются с последним из-за склонности к насильственным актам, попадая под суд по обвинению в убийстве или нанесении тяжелых ран. Более невинное значение имеет наклонность к скандалам, особенно часто проявляемая ими под влиянием алкоголя, который они обыкновенно плохо переносят, давая довольно часто вспышки так называемого патологического опьянения.
Эпилептоиды, в большинстве своем, — люди инстинктов и примитивных влечений. Страстные и неудержимые, они ни в чем не знают меры: ни в безумной храбрости, ни в актах жестокости, ни в проявлениях блудных страстей. Иногда — это люди удивительной эрудиции, мастера споров, многоодаренные личности, но ни в коем случае не самостоятельные деятели.
Эпилептоидов не должно путать с эпилептиками! Первых относят к группе людей с характериологическими особенностями, вторых — к психопатологиям.
Истерические нарушения – явление, довольно распространенное в пастырской практике. Истерия легче всего находит точки соприкосновения с проявлениями религиозными. Затруднения духовника в работе с истериками заключаются в том, что эта болезнь может легко скрываться под довольно доброкачественными формами религиозной жизни. Женщины подвержены ей в большей степени, чем мужчины.
Главными особенностями психики истеричных являются: стремление во что бы то ни стало обратить на себя внимание окружающих и отсутствие адекватности по отношению как к другим, так и к самому себе (искажение реальных соотношений), другими словами, стремление казаться больше, чем на самом деле есть. Архимандрит Киприан дополняет эти признаки следующими: легкая переменчивость настроений и довольно резкие переходы от одной крайности к другой; жалобы на то, что «жизнь надоела» с угрозами самоубийства (которые у истерика никогда не выливаются в реальные суицидальные действия), а также «умственная анархия».
Во внешнем облике большинства представителей группы, объединяемой этими свойствами, особенно обращают на себя внимание нарочитость поведения, театральность и лживость. Им необходимо, чтобы о них говорили, и для достижения этого они не брезгуют никакими средствами. В благоприятной обстановке, если ему представится соответствующая роль, истерик может и на самом деле «отличиться»: он может произносить блестящие, зажигающие речи, совершать красивые и не требующие длительного напряжения подвиги, часто увлекая за собой толпу. Он способен и к актам подлинного самопожертвования, если только убежден, что им любуются и восторгаются. Горе истерической личности в том, что у нее обыкновенно не хватает глубины и содержания для того, чтобы на более или менее продолжительное время привлечь к себе достаточное число поклонников. Их эмоциональная жизнь капризно неустойчива, чувства поверхностны, привязанности непрочны и интересы неглубоки; воля их не способна к длительному напряжению во имя целей, не обещающих им немедленных лавров и восхищения со стороны окружающих. Они безмерно любят то, что вскоре без оснований начинают ненавидеть.
При первом знакомстве многие истерики кажутся обворожительными. Они могут быть мягки и вкрадчивы, капризная изменчивость их образа мыслей и настроения производит впечатление подкупающей детски-простодушной непосредственности, а отсутствие у них прочных убеждений обусловливает легкую их уступчивость в вопросах принципиальных. Обыкновенно, только постепенно вскрываются их отрицательные черты, и прежде всего неестественность и фальшивость. Каждый поступок, каждый жест, каждое движение рассчитаны на зрителя, на эффект. Дома в своей семье они держат себя иначе, чем при посторонних; всякий раз, как меняется окружающая обстановка, меняется их нравственный и умственный облик.
Они непременно хотят быть оригинальными, и так как это редко удается им в области положительной, творческой деятельности, то они хватаются за любое средство, подвертывающееся под руку, будь то даже возможность привлечь к себе внимание необычными явлениями какой-нибудь болезни... Боясь быть опереженными кем-нибудь в задуманном ими эффекте, истеричные обычно завистливы и ревнивы. Если в какой-нибудь области истерику приходится столкнуться с соперником, то он не пропустит самого ничтожного повода, чтобы унизить последнего и доказать ему свое превосходство. Своих ошибок истерики осознавать чаще всего не хотят; если что и происходит не так, как было нужно им, то всегда не по их вине. Поэтому иногда они чувствуют себя изгоями, они болезненно мнительны, вечно «непонятые». Истерик любит играть роль, вся его жизнь сводится к игровому, подражательному, театральному моменту. Склонность к «игровому поведению», перевоплощению, частая смена личин объясняется, во-первых, отсутствием внутреннего положительного стержня личности и, во-вторых, (как следствие) повышенной восприимчивостью, способностью подпадать под чужое влияние.
Чего они не выносят, так это равнодушия или пренебрежения — им они всегда предпочтут хоть какую-то реакцию на себя, вплоть до неприязни и даже ненависти. По отношению к тем, кто возбудил их неудовольствие, они злопамятны и мстительны. Будучи неистощимы и неразборчивы в средствах, они лучше всего чувствуют себя в атмосфере скандалов, сплетен и дрязг. В общем они ищут легкой привольной жизни, и если иногда проявляют упорство, то только для того, чтобы обратить на себя внимание.
Духовная незрелость истерической личности, не давая ей возможности добиться осуществления своих притязаний путем воспитания и развертывания действительно имеющихся у нее способностей, толкает ее на путь неразборчивого использования всех средств воздействия на окружающих людей, лишь бы какой угодно ценой добиться привилегированного положения. В религиозной сфере истерик легко переходит от ханжества к полному равнодушию. Для них характерна не синусоида, а скачки настроений. Такие пасомые с легкостью без видимой причины оставляют монастыри, меняют духовников при малейшем неудовольствии ими, тотчас оставляют всякое проявление церковной жизни, если вдруг утрачивают в ней новизну ощущений. Им свойственны то клятвы в «вечной любви» по отношению к проявившим к ним внимание и интерес, то угрозы, шантаж, выдвижение каких-то условий подчинения или послушания по отношению к тем же людям, изменившим прежнее открытое отношение на более сдержанное. Новый толчок, новый «допинг» эмоционального проявления (перевод на послушание в алтарь, монашеский постриг или повышение общественного статуса в приходской жизни) на какое-то время держат больного на месте. Когда же наступает время кропотливого, деятельного, внешне неэффектного труда, они отходят от возложенной ответственности, даже не задумываясь о том, что могут этим кого-либо подвести.
Особенно следует подчеркнуть инфантильное строение эмоциональной жизни истериков, считая его причиной не только крайней поверхностности их эмоций, но и часто недостаточной их выносливости по отношению к травмирующим переживаниям. Надо только отметить, что и в области реакции на психические травмы нарочитое и выдуманное часто заслоняет у истериков непосредственные следствия душевного потрясения.
В балансе психической жизни людей с истерическим характером внешние впечатления играют очень большую, быть может, первенствующую роль. Митрополит Антоний Сурожский особо отмечает артистичность в поведении истериков:
«В истерии есть момент комедианства, лжи, игры и т.д. Такого рода психические настроения, конечно, губительны для духовной жизни, потому что правды остается очень мало; человек так запутывается в собственной комедии, что трудно добиться, чтобы он правдиво стоял перед Богом. Если он и исповедоваться придет, он, может, даже скажет всю правду, но сам по отношению к этой правде станет как бы любоваться: настолько драматично он описывает, какая он дрянь. И это уже не исповедь, это бесполезно. Человек не может каяться, когда, исповедуясь, он смотрит краешком глаза и думает: «Какое же впечатление я произвожу? Неужели он не сражен тем ужасом, который я описываю?..». [15]
Человек с истерическим складом психики не углублен в свои внутренние переживания (как это делает хотя бы психастеник), он ни на одну минуту не забывает происходящего кругом, но его реакция на окружающее является крайне своеобразной и прежде всего избирательной. В то время, как одни вещи воспринимаются чрезвычайно отчетливо, чрезвычайно тонко и остро, кроме того, фиксируются даже надолго в сознании в виде очень ярких образов и представлений, другие совершенно игнорируются, не оставляя решительно никакого следа в психике и позднее совершенно не вспоминаются. Внешний, реальный мир для человека с истерической психикой приобретает своеобразные, причудливые очертания. Объективный критерий для него утрачен, и это часто дает повод окружающим обвинять истеричного в лучшем случае во лжи и притворстве. Границы, которые устанавливаются для человека с нормальной психикой пространством, с одной стороны, и временем – с другой, для истеричного не существуют; он не связан ими. То, что было вчера и нынче, может казаться ему бывшим десять лет назад и наоборот. И не только относительно внешнего мира истеричный человек осведомлен неправильно; точно так же осведомлен он относительно всех тех процессов, которые происходят в его собственном организме, в его собственной психике. В то время, как одни из его переживаний ускользают от него самого, другие, напротив, оцениваются чрезвычайно тонко. Благодаря яркости одних образов и представлений и бледности других человек с истерическим складом психики сплошь и рядом не делает разницы или, вернее говоря, не в состоянии сделать таковой между фантазией и действительностью, между виденным и только что пришедшим ему в голову, между имевшим место наяву и виденным во сне; некоторые мысленные образы настолько ярки, что превращаются в ощущения, другие же, напротив, только с большим трудом возникают в сознании.
Лица с истерическим характером, так сказать, эмансипируются от фактов. Крайне тонко и остро воспринимая одно, истерик оказывается совершенно нечувствительным к другому; добрый, мягкий, даже любящий в одном случае, он обнаруживает полнейшее равнодушие, крайний эгоизм, а иногда и жестокость — в другом. Гордый и высокомерный, он подчас готов на всевозможные унижения; неуступчивый, упрямый вплоть до негативизма, он становится в иных случаях согласным на все, послушным, готовым подчиниться чему угодно; бессильный и слабый, он проявляет энергию, настойчивость, выносливость в иных случаях.
Некоторые физические признаки могут также свидетельствовать о наличии крайних проявлений истерической психопатии в человеке. Сюда относятся жалобы на ощущение «гвоздя в голове», «шарика в горле», нечувствительность к болевым ощущениям, или наоборот, сверхчувствительность к таковым.
Возможность пастырской помощи больным истерической психопатией расценивается в медицине и пастырском душепопечении по-разному. Легкие случаи, особенно связанные с периодом созревания, врачи оценивают оптимистически. С течением времени и под наблюдением врачей истерия может пройти или сгладиться. В более сложных формах болезнь трудно поддается лечению, иногда переходя в форму маниакально-депрессивного психоза, жертвы которого не способны ни к брачной, ни к монашеской жизни. Эти несчастные люди обрекают на постоянные страдания своих близких, наиболее уязвимыми из которых становятся супруг (супруга), а в монастыре — духовник.
Архимандрит Киприан справедливо считает, что в попечении об истерике пастырю необходимо усвоить ряд принципов. Меньше всего рекомендуется говорить о его болезни, не обращая внимания на мнение больного. Так как многое зависит от доброй воли самого больного, то пастырь должен постараться прежде всего расположить доверием к себе человека и побудить у него желание вылечиться. Назначая такому прихожанину послушание, следует избегать излишней нагрузки в физической и психической сфере. Истерику необходимо запретить практику каких-либо излишних религиозных «подвигов», длинных молитвенных правил, послушаний, подогревающих тщеславное чувство значимости, могущих на короткое время вызвать «разгорячение крови», чтобы затем вновь ввергнуть человека во мрак уныния при осознании своего непостоянства.
Твердость и последовательность духовника в руководстве такими людьми дают положительные результаты. В процессе общения нужно мягко пресекать капризы, плаксивость и притворство. Однако люди этого склада, видя, что их ухищрения и игра не действуют на священника, легко меняют духовного руководителя. Можно советовать переменить домашнюю обстановку, перейти на другую работу, дабы прекратить конфликт, не дающий возможность проводить в жизнь советы пастыря. Особо бдительно необходимо относиться к пасомым, находящимся в периоде нравственного становления.
Если потребность привлекать к себе внимание и ослеплять других людей блеском своей личности соединяется, с одной стороны, с чрезмерно возбудимой, богатой и незрелой фантазией, а с другой — с более резко, чем у истериков, выраженными моральными дефектами, то мы имеем дело с категорией, характеризуемой как в психиатрии, так и в быту как «лгуны и плуты». Чаще всего это люди, которым нельзя отказать в способностях. Они сообразительны, находчивы, быстро усваивают все новое, владеют даром речи и умеют использовать для своих целей всякое знание и всякую способность, какими только обладают. Они могут казаться широко образованными, даже учеными, обладая только поверхностным запасом сведений, почерпнутыми из популярных брошюр и умноженными на дюжий запас самоуверенности. Некоторые из них обладают кое-какими художественными и поэтическими наклонностями, пишут стихи, рисуют, занимаются музыкой. Быстро завязывая знакомства, они хорошо приспосабливаются к людям и легко приобретают их доверие. Они умеют держаться с достоинством, ловки, часто изящны, очень заботятся о своей внешности и о впечатлении, производимом ими на окружающих. Нередко щегольской костюм представляет единственную собственность подобного больного человека.
Важно то, что, обладая недурными способностями, эти люди редко обнаруживают подлинный интерес к чему-нибудь, кроме своей личности, и страдают полным отсутствием прилежания и выдержки. Они поверхностны, не могут принудить себя к длительному напряжению, легко отвлекаются, разбрасываются. Их духовные интересы мелки, а слова о работе, которая требует упорства, аккуратности и тщательности, производят на них отталкивающее действие. Их мышлению не хватает планомерности, порядка и связности, суждениям — зрелости и обстоятельности, а всему их восприятию жизни — глубины и серьезности. Конечно, нельзя ожидать от них и моральной устойчивости: будучи людьми легкомысленными, они не способны к глубоким переживаниям, капризны в своих привязанностях и обыкновенно не завязывают прочных отношений с людьми. Им чуждо чувство долга, и любят они только самих себя.
Самой роковой их особенностью является неспособность держать в узде свое воображение. При их страсти к рисовке, к «пусканию пыли в глаза», они совершенно не в состоянии бороться с искушением использовать для этой цели легко возникающие богатые деталями и пышно разукрашенные образы, рожденные фантазией. Отсюда непреодолимая и часто приносящая им колоссальный вред страсть ко лжи. Лгут они художественно, мастерски, сами увлекаясь своей ложью и почти забывая, что это ложь. Часто они лгут совершенно бессмысленно, без всякого повода, только бы чем-нибудь блеснуть, чем-нибудь поразить воображение собеседника. Чаще всего, конечно, выдумки касаются их собственной личности: они охотно рассказывают о своем высоком происхождении, своих связях в «сферах», знакомствах со знаменитостями, о значительных должностях, которые они занимали и занимают, о своем колоссальном богатстве. При их богатом воображении им ничего не стоит описать с мельчайшими деталями выдуманную на ходу беседу со «знаменитым старцем», даже больше – поехать с сомневающимися и показать им в доказательство самого старца, издали благословляющего, как близкого знакомого. При цитировании «сказанного старцем мне лично», они невольно начинают верить тому, что сами вложили в уста старца, и даже следовать этому.
Но они не всегда ограничиваются только ложью: лишь часть их лжет наивно и невинно, как дети, подстегиваемые желанием порисоваться все новыми и новыми возникающими в воображении образами. Их самообладание при этом бывает часто поразительным: они лгут так самоуверенно, не смущаясь ничем, так легко вывертываются, даже когда их припирают к стенке, что невольно вызывают восхищение. Многие не унывают и будучи пойманными. Однако, в конце концов, они отличаются все-таки пониженной устойчивостью по отношению к «ударам судьбы»: будучи уличены и не видя уже никакого выхода, они легко приходят в полное отчаяние и тогда совершенно теряют свое достоинство.
Ряд черт роднит психопатов описанного типа с предыдущей группой истериков. Главное отличие в том, что лживость у них заслоняет собой все остальные черты личности. С точки зрения аскетики, патологическая лживость является определенной формой одержимости человека.
Резкая граница отделяет псевдологов от мечтателей, с которыми они имеют лишь одну общую черту — чрезмерную возбудимость воображения: в то время как мечтатель обманывает себя относительно мира, псевдолог обманывает окружающих относительно себя. То, что последний иногда начинает и сам поддаваться своему обману, представляет только побочный эффект, не лежащий в существе основной тенденции его поведения, и приводит к полному внешнему и внутреннему банкротству.
Желательно, чтобы пастырь постарался объяснить такому человеку, что всякая ложь, лукавство — дело погибельное, что отец лжи – диавол. При этом возможно вызвать этих людей на определенный уровень открытости, убедив их в том, что быть открытым, искренним неопасно, что только в полноте доверия между людьми можно обрести полноту христианства, благодатную радость духовной жизни.
Этот термин недостаточно точен и разными психиатрами употребляется не в одинаковом смысле. Им обозначают слабохарактерных людей, которые легко попадают под влияние среды, особенно дурной, и, увлекаемые примерами товарищей или нравами, господствующими в их профессиональном окружении (военная среда, литературная богема и пр.), спиваются, делаются картежниками, растратчиками, а то так и мелкими мошенниками, для того, чтобы в конце концов очутиться «на дне». Большею частью это люди «не холодные и не горячие», без больших интересов, без глубоких привязанностей, недурные товарищи, часто неплохие собеседники, люди компанейские, скучающие в одиночестве и обыкновенно берущие пример со своих более ярких приятелей. В приходе или монастыре, где систематический труд является общим правилом, они идут в ногу с другими и в принципе оказываются нисколько не хуже остальных людей, ни в какую сторону не выделяясь ни своим умственным уровнем, ни своими интересами и нравственными качествами. Может быть, время от времени они вызывают неудовольствие настоятеля или старших по послушанию своей беспорядочностью, неаккуратностью, особенно ленью. Над ними, как говорится, надо вечно стоять с палкой, их надо понукать, бранить или ободрять, т.е. они требуют постоянного контроля со стороны начальствующих.
Легко вдохновляющиеся, они и легко остывают, далеко не всегда оканчивая начатое ими дело, особенно если их предоставили самим себе. Несчастьями их прошлой, доцерковной жизни, могли быть страсть к курению, наркотические средства, особенно вино, под влиянием которого они часто делались неузнаваемыми, как будто кто-то подменил человека, с которым так приятно было иметь дело, когда он был трезв. Из доброго, услужливого и уступчивого он делается грубым, дерзким, эгоистичным, даже больше – бессердечным, способным в один день пропить все свое жалованье, на которое семья должна была бы существовать целый месяц, унести из дома и продать последнюю одежду жены и детей и т.д. Протрезвившись, он будет горько раскаиваться в своих поступках, может перейти всякую границу в самообвинениях, но не преминет пожаловаться на случайно сложившиеся обстоятельства, на то, что его, человека с запросами и способностями, «заела среда». Такие люди невольно вызывают сочувствие и желание им помочь, но оказываемое содействие редко идет впрок: стоит на короткое время предоставить такого человека самому себе, как он уже, оказывается, все спустил, все пропил, проиграл в карты, опять попал в какой-то крупный скандал и т.п.
Только в условиях постоянной опеки, в условиях организованной среды, находясь под давлением сурового жизненного уклада или в руках духовника с сильной волей, не спускающего с него глаз, он может существовать благополучно и быть полезным членом общества.
Все разновидности врожденной эпилепсии характеризуются наследственно передающейся склонностью к судорожным припадкам и их психическим эквивалентам, нередко в сочетании с особым складом характера у больных. Различают простую и сложную «психическую» эпилепсию.
Простая форма эпилепсии проявляется в однотипных, сравнительно редких судорожных припадках, имеет относительно благоприятное течение и не сопровождается грубыми изменениями личности и явлениями слабоумия. Встречающиеся патологические черты характера больных эпилепсией в психиатрии определяются как «эпилептоидные», а в более тяжелых случаях — как «эпилептический характер». Различают несколько его вариантов:
а) возбудимые, агрессивные люди сильных, непреодолимых влечений, безудержных вспышек гнева и страсти, приступов злобного, агрессивного поведения. После таких вспышек больной может раскаиваться, просить прощения, сознавать безнравственность своих поступков, давать обещания исправиться. Верующий человек может искать помощи в этой трудной борьбе в молитве, что нередко создает репутацию неискренности и ханжества, так как приступы гнева и агрессивного поведения повторяются. Отсюда старое определение эпилептика — как «человека с молитвой на устах и с камнем за пазухой»;
б) астенизированные, утомленные или тугоподвижные, медлительные, с преобладанием не агрессивных, а защитных реакций, вязких аффектов, инертности мыслей. У одних преобладает чувство долга и сочувствия к людям, «гиперсоциального» поведения, у других — практичность, бережливость, скупость, хозяйственность (тип «крепкого хозяина» или «скупого рыцаря»);
в) больные, склонные к тяжелым расстройствам настроения, наступающим без внешних причин приступам мрачной, злобной тоскливости, ворчливости, недовольства, продолжающимся от нескольких часов до нескольких дней. Такие приступы могут сопровождаться неудержимым влечением к алкоголю или передвижению, что создает картину запойного пьянства и периодического бродяжничества.
Обязанности пастыря по отношению к этим больным следующие: во-первых, помочь им правильно отнестись к своей болезни, освободить от страха перед припадками, побудить к активному лечению современными антисудорожными и другими необходимыми лекарственными препаратами; содействовать квалифицированному обследованию, чтобы выявить, не является ли причиной припадков перенесенное ранее соматическое заболевание (менингит, опухоль, травмы мозга, требующие специального лечения); во-вторых, необходимо помочь больным критически осознать аномалии своего характера и мышления и способствовать борьбе с их патологическими проявлениями, а главное — научить растождествлению действия болезни и собственно действия его человеческого «Я».
Сложная форма эпилепсии, кроме припадков, проявляется в психических эквивалентах («заменителях» припадков), приступах помрачения или полного выключения сознания с галлюцинациями, бредом, злобным аффектом, безудержной агрессией и опасностью для окружающих или, наоборот, в состоянии экстаза, «озарения», также с галлюцинаторными переживаниями. Такие помрачения сознания могут быть краткими и протекать в виде «отключения» от окружающей обстановки, «отсутствия», с неясным бормотанием, причмокиванием или другими бессмысленными «автоматизированными» движениями (бег, вращение и т.п.).
Психические эквиваленты могут наступать в качестве предвестников больших судорожных припадков или следовать за припадками. Сложная форма эпилепсии может быстро приводить к изменениям личности со снижением интеллекта и нарушением правильного поведения в обществе. Описанные ранее патологические типы характеров выступают здесь в более грубой форме, в сложных сочетаниях противоположных качеств: грубость, гневливость, агрессивность сочетаются с угодничеством, слащавостью, льстивостью и другими защитными способами поведения. Вязкость, медлительность, тугоподвижность, «гиперсоциальность» со вспышками гнева, безудержных влечений, жестокости и т. д. Наконец, «просветление», экстаз, подъем настроения могут сочетаться с мрачной, злобной тоскливостью и упадком.
Неожиданное наступление тяжелых припадков, сотрясающих больного, повергающих его в судорогах на землю, вызывающих впечатление какого-то постороннего, «чужого для личности» воздействия, давало основание расценивать эти приступы как результат вмешательства злой силы, одержимости бесами.
«Роль духовника особенно важна для больных эпилепсией в периоды между припадками, когда они сознают мучительные противоречия полярных состояний и упадка, озарения и дикого гнева, просветления и помрачения сознания, – пишет проф. Д. Е. Мелехов. – Острее, чем при других заболеваниях, верующий больной воспринимает мир как арену борьбы диавола с Богом, а сердца людей — как поле битвы добра и зла. Пастырь должен помочь человеку достичь покаяния, правильного отношения к своему греху и к бессмертному человеческому достоинству, которое подвергается столь драматическим испытаниям».
Депрессия толкает больного в бездну безнадежности, уныния и отчаяния; он перестает верить в возможность искупления своих грехов, враг подсказывает ему мысль о самоубийстве. Раскрывая больному болезненное, «природное» происхождение этих мыслей, духовник помогает врачу вооружать больного на борьбу с этими мыслями и намерениями, раскрывать их духовный характер. Необходимо неустанно напоминать о том, что верующий человек не может подчиниться унынию и тем более самовольно лишить себя жизни. Приятие и терпеливое несение креста во время депрессии, длящейся недели, а то и месяцы, если она не поддается фармакологическому воздействию, восстановление критического отношения к проявлению болезни — первый симптом психического и духовного выздоровления.
В традиционной терминологии православного Пастырского богословия и Аскетики различают две степени одержимости по их духовно-душевной структуре:
1. Бесноватость (посессия) — полная связанность души демоном, когда человек теряет всякое самосознание; личность его совершенно пленена злой силой; [16]
2. Одержимость (обсессия) — частичная плененность злой силой души человеческой или тела: человек сохраняет полное самосознание, возможность нравственной оценки своих поступков, но не имеет силы справиться с «влекущей» его силой.
С медицинской точки зрения эти разграничения соответственно формулируются так:
1. Приступы с полной потерей самосознания и полным последующим забвением (амнезией) всего происходившего с больным и совершенного им;
2. Приступы с частичным помрачением или сужением сознания, но с сохранением самосознания личности и воспоминания о происшедшем при невозможности справиться со своими аффектами, влечениями и побуждениями.
Уговорить одержимого, а тем более бесноватого, нельзя, ему надо помочь.
При длительных периодах сумеречного состояния возможны колебания ясности сознания, смена периодов сохранности воспоминаний и отнесения переживаний к личности больного и периодов кратковременного помрачения или сужения сознания (колеблющееся, мерцающее сознание).
Все поступки больных во время приступов первого типа, даже самые тяжелые преступления, определяются судебной психиатрией как поступки, совершенные в состоянии невменяемости. Больные освобождаются судом от ответственности за совершенные деяния, но выносится решение о необходимости их стационарного лечения. В случаях тяжелых преступлений (убийства, насилия) назначается принудительное лечение в условиях строгой изоляции и надзора.
Если эти больные, узнав от окружающих или от врачей о совершенных ими преступлениях против юридических законов и нравственных норм, приходят в недоумение и ужас, сознавая всю тяжесть своего антисоциального поведения, сожалеют о нем, то это служит признаком сохранности личности больного, способности критического отношения к болезни и гарантией того, что больной будет впредь выполнять все медицинские назначения и смирится с необходимостью стационарного лечения.
«Если больной — верующий христианин, сознающий не только социальную, но и духовную ответственность за свои действия, то он принесет покаяние за свои поступки, совершенные даже в бессознательном состоянии. Это будет выражением и доказательством правильной, самокритичной оценки своего поведения и сознания того, что из сердца человеческого (а значит, и из области подсознательного) исходят злые помыслы, оскверняющие человека даже в состоянии сна и беспамятства. Когда поведение верующего человека определяется биологическими, психофизическими, «природными» процессами, но присутствует сознание духовной ответственности за свои поступки, совершенные даже и при помрачении, священник не может отказаться принять его покаяние и отпустить грех (если нужно, то с наложением епитимии). Это откроет больному путь к правильной самооценке и восстановлению его человеческого достоинства, смягчит состояние ужаса и депрессии от сознания совершенного им.
Отсутствие такого рода сознания является свидетельством либо далеко зашедшего эпилептического слабоумия, либо врожденного морального уродства, патологии нравственного сознания и совести, что должно учитываться и врачом, и духовником в процессе как психотерапевтической, так и душепопечительной работы с больным». [17]
По поводу эпилепсии достаточно метко выразился один современный психиатр: «Эпилепсия – это не болезнь, а проявление еще чего-то». Знакомство со святоотеческим опытом самопознания приоткрывает завесу непостижимого с точки зрения нерелигиозной науки.
Необходимость воспитания правильного критического отношения, а также социальной и моральной оценки своего поведения и аномалий характера в полной мере относится к приступам второго типа, протекающим без помрачения сознания и с сохранением воспоминаний о произошедшем. Поскольку эти приступы проходят на фоне ясного самосознания, с сохранением чувства «я» и остаются в памяти больного, они входят в общую сумму отрицательного и положительного личного опыта и, конечно, подлежат нравственной и духовной оценке.
Существуют психопаты, главной, бросающейся в глаза, особенностью которых являются резко выраженные моральные дефекты. Это люди, страдающие частичной эмоциональной тупостью, именно, отсутствием т.н. социальных эмоций: чувство симпатии к окружающим и сознание долга по отношению к обществу у них обыкновенно полностью отсутствуют. У них нет выраженного чувства собственного достоинства, они равнодушны к похвале и порицанию, они не могут приспособиться к правилам общежития. Почти всегда это — субъекты, во-первых, лживые — не из потребности порисоваться и пофантазировать, а исключительно для маскировки инстинктов и намерений, а во-вторых, ленивые и не способные ни к какому регулярному труду. Искать у них сколько-нибудь выраженных духовных интересов не приходится, зато они отличаются большой любовью к чувственным наслаждениям: сластолюбию, чревоугодию, разврату.
Чаще всего они не просто «холодны», а и жестоки. Грубые и злые, они очень рано, с детства, обнаруживают себя сначала своей склонностью к мучительству животных и поразительным отсутствием привязанности к самым близким людям (даже к матери), а затем своим как бы умышленно бесцеремонным нежеланием считаться с самыми минимальными неудобствами окружающих. Они способны из-за пустяка плюнуть матери в лицо, начать за столом громко браниться матерной бранью, бить окна, посуду, мебель при самой незначительной ссоре, и все это не столько вследствие чрезмерного гневного возбуждения, сколько из желания досадить окружающим.
Иногда они питают тяжелую злобную ненависть и жажду мести по отношению к тем из близких (чаще всего к отцу), которые стремятся держать их в определенных рамках и проявляют по отношению к ним строгость; в таких случаях дело может дойти и до убийства. Стеснение своей свободы они вообще переносят плохо и поэтому, как правило, рано оставляют дом и семью. При отсутствии привязанностей жизнь в домашней обстановке означает для них только ряд несносных ограничений и невозможность развернуть в полной мере свои своеобразные наклонности... Надо сказать, что описываемая психопатия обнимает очень широкую группу лиц во многом различного склада. Кроме основного типа, отличающегося чертами, близкими к эпилептоидам (люди грубые, жестокие и злобные), среди них встречаются и «холодные», бездушные резонеры, родственные шизоидам субъекты, у которых хорошо действующий рассудок всегда наготове для того, чтобы оправдывать, объяснять их «дурные» поступки.
Эти люди, вследствие грубости своей душевной конституции, редко когда доходят до церковных врат, а тем более выходят на уровень доверительного общения со священником. Здесь без помощи врача пастырю просто не обойтись.
В случае обострения психозов более необходим врач. А вот в случае патологий характера или акцентуации личности – нужен опытный пастырь и хороший психотерапевт, не применяющий психотехник, связанных с восточными религиями и оккультизмом.
Подобного рода люди иногда хорошо учатся (у них сплошь и рядом хорошая память) не только в средней, но даже и в высшей школе; когда же они вступают в жизнь, когда приходится применять их знания к действительности, проявлять известную инициативу, оказываются совершенно бесплодными. Эти люди умеют себя «держать в обществе», говорить о погоде, говорить шаблонные, банальные вещи, но не проявляют никакой оригинальности... Они хорошо справляются с жизнью лишь в определенных, узких, обкатанных, давно установленных рамках домашнего обихода и материального благополучия. С другой стороны, сюда относятся и элементарно простые, примитивные люди, лишенные духовных запросов, но хорошо справляющиеся с несложными требованиями какого-нибудь ремесла, иногда даже без недоразумений работающие в торговле или в администрации.
Одной из отличительных черт линейно-мыслящих людей является их большая внушаемость, их постоянная готовность подчиняться голосу большинства, «общественному мнению» («что станет говорить княгиня Мария Алексеевна!»). Это — люди шаблона, банальности, моды. Это тоже люди среды, но не совсем в том смысле, как неустойчивые психопаты: там люди идут за ярким примером этой среды, за «пороком», а здесь, напротив, — за благонравием. Линейно-мыслящие люди — всегда консерваторы. Из естественного чувства самозащиты они держатся за старое, к которому привыкли и к которому приспособились, и боятся всего нового. Это те «нормальные» люди, о которых некто сказал, что в тот самый день, когда больше не будет полунормальных людей, цивилизованный мир погибнет, погибнет не от избытка мудрости, а от избытка посредственности.
К линейно-мыслящим надо отнести также и тех, которые отличаются большим самомнением и которые с высокопарным торжественным видом изрекают не имеющие никакого смысла витиеватые фразы, представляющие набор пышных слов без содержания (хороший образец – правда, в шаржированном, карикатурном виде — изречения Козьмы Пруткова). Здесь же можно упомянуть и о некоторых резонерах, стремление которых иметь обо всем свое суждение ведет к грубейшим ошибкам, к высказыванию в качестве истин нелепых сентенций, имеющих в основе игнорирование элементарных логических требований.
В рутине повседневной жизни они часто оказываются даже более приспособленными, чем противоположные им люди с латерантным, т.е. творчески богатым мышлением.
Далее
