По изд.: Розанов В.В. Собрание сочинений. Около церковных стен/ Под. общ. ред. А.Н. Николюкина. - М., Республика, 1995. С. 366-381.

Слова Символа веры: “верую в Церковь Святую Соборную и Апостольскую”, включают уже в себе мысль о постоянном внутреннем совете Церкви, как способе ее существования и жизни. На эту мысль Символа веры и отвечает “Послание” Константинопольского Патриарха, обращенное в этом году к Петербургскому Синоду. Последний был основан Петром Великим с именем “Духовное Коллегиум” и с формами делопроизводства других одновременно возникших коллегий. Но имя “Духовное Коллегиум” не удержалось исторически, хотя историческое творение Петра осталось цело и неприкосновенно до сих пор. Дело в том, что “коллегиальный” и вообще какой бы то ни было бюрократический способ существования до того не отвечает духу и задачам основания Христом Его Церкви, что никто как бы не поверил, что она стала или может стать “коллегией”, и все невольно и жалостливо стали именовать коллегию “синодом” (термин собственно кальвинистической церкви),— пытаясь думать, что под этим неясным именем сокрыто то “соборное” начало, в которое мы “веруем” по Символу и о котором слышим, когда этот Символ поется на литургии. Но дела, текущие за “номерами”, обилие чиновников в Синоде, способы его заседаний, способы “вызова в него” для “присутствия” очередных епархиальных владык, — все исключает приложимость к нему обычного термина древних соборов о себе: “Духу Святому и нам изводилось”. Нет, мы имеем “Духовное Коллегиум”, как оно возникло еще при Петре, но с Ореолом и прерогативами Собора.

Приглашение Вселенской Цареградской Патриархии к “советному”, "соборному" с остальными вселенскими патриархиями существованию — должно бы быть дорого нам, русским, насколько мы еще веруем. Тысячи вопросов и трудностей, неразрешимых “коллегиально”, разрешились бы “соборно”: ибо коллегия думает и “производит дела” бюрократически, а собор не может не думать вдохновенно, “благодатно”. Возьмем староверческий вопрос. К нему “чиновнически” и дотронуться нельзя, до того он исполнен веры, фанатизма, энтузиазма. Достаточно вспомнить самосожигателей, самозакапывателей. Что тут сделает мундир и форма? Какую силу получит бумага “за номером”? Все это брызнет сюда, как холодная вода на раскаленную сковороду. Но “cоборно” можно подойти к этой болячке русского народа, болячке русской истории. Вдохновенно и “благодатно” она исцеляется и исцелится легко и быстро. Ибо разделением от нас терзаются раскольники, как разделением от них терзаемся мы; и самое наше разделение противуевангелично, противухристианско.

Великая отвычка есть собственно единственное препятствие к Собору; отвычка и еще забота собственно чиновных элементов около Церкви о сохранении исключительного и неограниченного престижа своего. Зиму эту шли в печати толки и о восстановлении патриаршества в России, и об отмене обер-прокуратуры Синода, этой неясно выраженной формы опеки и опекунства над духовным нашим сословием, как неким малолетним или малоумным классом людей и над духовными .делами — дабы они не текли к ущербу Церкви же и ко вреду мирян. Ибо невозможно опровергнуть той исторической очевидности, что обер-прокуратура сделала чрезвычайно много доброго, заботливого в отношении, например, духовных училищ, мужских и женских, в отношении сельских училищ и положения белого духовенства. Но, хочется думать, духовенство наше не лишено сильных умственных даров, не лишено и сильных характеров в своих рядах: но только оно чрезвычайно несчастно поставлено и, пожалуй,— несчастно училось. Не оно бессмысленно, но мало заключает в себе смысла его строй и школа. Оно может все-таки думать и вершить дела содружно, как равный с равным, с светскими и государственными элементами; т. е. роль обер-прокуратуры, по существу верная и не отменимая (ибо много светских интересов замешано в Церкви), может выразиться многолично, а не единолично, и без верховенства над духовенством, а как элемент ему равный.
 

“Церковь образует не иерархия церковная, но самое тело народа церковного”,— ответили восточные патриархи в “Окружном Послании” на послание римского епископа в минувшем XIX веке: вот обер-прокура-тура и должна бы раствориться в такое “тело церковное” в советах, думах и вдохновениях иерархии. Вопрос о “приходе” у нас, как известно, туго подвигается; и даже не горит надеждами в будущем. Но это от того, что нет “прихода” около Петербургской Главной Церкви, около Всероссийского выражения Церкви; от того, что не “приходско”, и опять, следовательно, “не соборно”, существование Церкви в ее целостном составе, in corpore. И не является, не вырастает в малом масштабе того, чего нет в большом масштабе. Каков организм, таковы органы.

Теперешнее обращение Восточной Патриархии к нам с предложением “советно” подумать об общих делах христианского мира — многоценно и потому еще, что снимает вечное подозрение или отговорку, будто именно Восточные Патриархи так косны и консервативны, что всякий шаг вперед единоглавной Русской Церкви грозил бы нарушением целости и единства Православия, древнейшие главы которого будто бы абсолютно недвижны. Теперь и этой отговорки нет. Слово движения приходит с Востока; приходит из древности; приходит из вселенскости. Поместная и новейшая Русская Церковь, в то же время многозначительнейшая по обнимаемому ею Царству, не имеет более препятствий к собственному могущественному движению, именно в соответствии с величием Русского Царства. Русское Царство — не материальное только, но и духовное. Оно совершило великие дела в земной области; но в духовной области, с самых времен Петра Великого, оно более существует, нежели живет и движется и исполнено “духа”. Оно исполнено “формы”, но “духа” оно не исполнено. И теперь, когда и в светских-то областях повсюду видится усилие к духовной над собою работе, было бы странно видеть одно “Духовное Ведомство” чуждающимся духа, материально застывшим. Ныне статуя Государства оживает в живого человека; неужели живое существо Церкви окаменело навеки в статую?
 

Старообрядчество, сектантство — все вберется назад внутрь Церкви, все перестанет существовать и угнетать русский взор своим печальным отделением, как только Церковь получит не формально благодатное существование, а существенно благодатное. И выразит это в воззрениях благостных, широких, любящих, как относительно своих внутренних членов (секты), так и внешних для нее членов христианства (иные церкви). В послании Вселенской Патриархии к нашему Синоду зазвучал тон чрезвычайно новый и в отношении к этим внешним членам христианского мира. Если припомнить практиковавшееся у греков правило: принимаемых в православие из “латинства” перекрещивать, т. е. поступать с ними как с язычниками, — то мирные слова Константинопольской Патриархии не только о старокатоликах, маленькой горсти людей без значения, но и об исконно враждебном Католицизме и Протестантизме прочтутся всеми как поразительные слова. Повеяло обще-христианским духом, целостно-христианским. Давно пора! Ведь время жгучести разделения церквей, начавшегося из-за “опресноков”, т. е. способа печь хлебы, относится к такой незапамятной древности, и до того в то время оно осложнилось не только образовательною темнотою, но и государственным соперничеством и завистью, что переносить все эти отрицательные чувства в наше время совершенно изменившихся обстоятельств — невозможно. Когда Запад цвел, а Восток подпадал под власть турок, мучительная зависть к счастливому сопернику вырвала крик: “Мы мучимся, но зато — христиане, они торжествуют, но зато — они язычники”. Но теперь, когда Католичество гонимо в древнейших своих родинах, Франции и Италии, да даже и в Испании, когда от него отпали все германские страны, время Востоку посмотреть на измученного брата взглядом великодушным и спокойным. Во всяком случае, для мрака древней вражды никакого нет основания. Вражда эта, собственно, как религиозная, давно угасла в сердцах верующих, в мирянах; и едва ли она была последнее время искренняя даже у самой иерархии. Ныне “разделение церквей” не имеет около себя психологии раздавленности, никакого furor'a чувств; никто ближнего своего не зарежет (как в Варфоломеевскую ночь) за то, что он инославен. И таким образом, “разделение” это напоминает собою забор, со страшными шипами на нем, с угрожающими на нем надписями, между дворами двух соседей, давно мирно пьющих по вечерам чай вместе. Все имеет вид якобы отделения “волков” от “овец”, когда по обе стороны “разделения” пасутся равно мирные коровы. А когда нет разделенности в сердце мирян, какое есть основание ему оставаться в сердце иерархии? Она должна быть выше по созерцанию и еще примиренное, нежели миряне: ибо она именно произносит на литургии слова “о мире всего мира” и о “примирении всех”, выслушиваемые мирянами. Вот почему слова Константинопольской Патриархии об объединении всего христианского мира — важны. Их уже не затрешь, они уже факт. Он них придется отправляться далее, но вернуться назад от них — нельзя. Русское Царство есть могущественнейшее и просвещеннейшее из всех православных царств: и второе и последующие слова великой примирительной речи лежат отныне на русской совести.

Повторяем эту важную истину, не всеми сознаваемую: при всех усилиях возбудить в сердце какую-нибудь досаду при словах: “он — лютеранин”, или: “тот — католик”, досада не возбуждается. Не видал я человека, да, вероятно, и никто не видал, который сказал бы: “не могу без отвращения видеть протестанта”, “видеть без гнусности протестантскую кирку, католический храм”; или сказал бы: “мутит сердце, когда слушаю мессу”. А нет этих чувств более, нет решительно ни в ком,— то что же в самом деле от старого “разделения” осталось? осталось — реально, действенно, психологично?!! “Слова, слова и слова”, — как говорит Гамлет, — и то “слова” в не читаемых никем и даже в неперепечатываемых древних книгах. Поистине, — это как ассигнация “вышедшего из употребления старого образца”, которую забыли сдать в казначейство и получить в обмен ее чистое золото. Золото — это любовь и мир христианского мира; ассигнация — ставшая давно призрачными и искусственными его “разделения”.

По поводу этой статьи, и некоторых других, мною были получены письма от католиков, интересные в том именно отношении, что знакомят с психикой и с точками зрения, выросшими уже на почве Православного Исповедания. Ведь даже русский “нигилист”, перебирающийся где-нибудь около границы через болото и лес в Австрию и, казалось бы, не имеющий уже ничего общего с Православием и проклявший веру отцов, — на самом деле продолжает оставаться в быте, тоске и радости сердечной, в заботах ума, всецело сыном этой веры отцов, “семинаром из семинаров”, вот-вот взятым из-под матери-бурсы. Не забуду восклицания, вырвавшегося у Толстого (Л. Н.) в горячем разговоре, вырвавшемся невольно и не то горестно, не то недоуменно. Уже прошло года два, как он был “отлучен от Церкви”; приблизительно он вовсе не сердился на это, и, как сказала его жена моей жене (мы единственный раз были в Ясной Поляне), “в утро, как пришло через газеты известие, что Синод отлучил его от Церкви, он собирался гулять и уже одел пальто. Принесли газеты с этим известием: и, прочитав тут же в прихожей об отлучении, — он подтянул кушак и, взяв шапку,— вышел”. Таким обр., в то время, как Россия и частью Европа столь сильно волновались этим “событием”, оно не нарушило его привычного моциона и, вероятно, пищеварения. И вот мы говорим с ним: и вижу я, что весь пафос этого человека, все в нем идеальное как бы лежит подножием и поет славу русскому мужику в тулупе и валенках. Не мог я не умилиться и не почувствовать ответного восторга. Оба мы впали в пафос — и говорю я ему: — “Да, ведь, все это смиренно-терпение (предмет восторга Толстого) и пр. есть известный мотив наших церковных служб, вечный их припев и вечное назидание наших батюшек, сельских и городских попов!” Тогда, приподнявшись на кресле (он был очень болен), он воскликнул, с каким-то невыразимым чувством — кажется, более всего удивления: — “Да разве я не знаю, что вся душа русского человека сделана ему его Церковью”. Он сказал это иначе, другими буквами: но я абсолютно точно передал его мысль. Так как мы оба почти порицали духовенство и церковные порядки (но не дух) и весь строй церкви — то оба были как бы поражены этим открытием ли, признанием ли. Пассивная красота, Толстого умиляющая, умилявшая долго и меня,— но которой я теперь боюсь, как смерти, моей, народной, мировой! Это — красивая форма Молоха (Дух Небытия и, Уничтожения), яд в золотом пузырьке, “родные” пальцы, берущие вас за горло. Пусть все это, с нашей человеческой стороны, и невинно, по-детски. Но дитя, сжигающий неосторожно дом родителей, чинит им тоже горе, как и вор ночной. И вот другое или другие исповедания — лютеранское, католическое. Корень там другой, и на нем выросла совсем новая психика. Но ее вовсе нельзя разглядеть, читая официальные споры католиков и лютеран с нашими. Тут мелет жернов схоластической мельницы, под которым ничего не разберешь. Муки: не видно. Мука — это психика. Она у католика, у лютеранина скажется иная и иначе, чем наша, в интимном разговоре, в частной записочке, в укладе домашнего обычая, в нравах дома и улицы; и в итоге — скажется в истории. Активная, деятельная, страстная красота — вот что разделило их с нами, а не filioque и не “опресноки”. Может быть, мы формулируем слишком определенно. В вере ведь все тени и тени, оттенки и оттенки... В предлагаемых ниже вниманию читателей письмах сказалось кое-что, чего и предположить нельзя было в католическом мире и что для нас православных, во всяком случае совершенно ново и тем более любопытно. Пусть зубчатые колеса логики, в частности богословской логики, вберут и это зерно в зубцы свои — и смелют его в сладкую или горькую муку.

На первую статью (1) я вам скажу, что в Католичестве (не говорю в Римско-католичестве, ибо есть ведь и Греко-католичество, и Армяно-католичество, и Халдейско-католичество, и Эфиопо-католичество и т. д.), хотя есть и официальная Церковь с ее необходимо-ограниченными, унормированными взглядами, но за ней или, лучше сказать, в ней есть и неофициальная. Не то, чтобы противоречащая первой. Напротив, уважающая ее и уважаемая ею, и даже без нее не могущая существовать,— но все-таки неофициальная. Вот в этой-то неофициальной сохраняются действительные мистерии, не хуже элевзинских. А так как мы не знаем сути сих последних, то, может быть, даже их продолжение: подобно тому как орден Кармелитов есть продолжение ветхозаветных Эссеев с горы Кармель, а основателем его считается пророк Илия. К этому предположению я склонен вот почему. В Элевзинские мистерии принимались только люди с “примиренною совестью и незапятнанною честью”, значит, высоконравственные и “посвященные”: то же самое, — католические мистики, — люди героически-нравственные и посвященные в мистическое богословие. Далее, Элевзинцы скрывали тайну не по запрещению, а потому что виденного и ощущаемого ими невозможно было передать человеческим языком (2), и даже говорить о них профанам не подобает, дабы не осмеяли святыни. Вот подобное происходит и у мистиков. Ведь можно бы собрать целую библиотеку мистических, чистокатолических сочинений, писанных такими святыми мистиками, как Франциск Селезий, Франциск Ассизский, Герсон, Руйсброк предивный, Катарина Сиэннская, Кат. Генуезская, Анджель ди-Фолиньр, Маргарета а-льа-Кок, Франциска Фремиот, баронесса де Шанталь (она свята, как дева, как жена, как вдова, как монахиня), Катарина Эмерих (описывает жизнь Спасителя с удивительными подробностями, ни в чем не противоречащими археологии, напротив — объясняющими ее),- Тереза (3), П. Бальтазар Альварех и др.; но вся эта библиотека как будто бы не существует для ученых, даже для богословов — не мистичных. Значит, все названные мистики не скрывают виденного ими, они говорят, насколько божественное может быть высказано: но слушают их и читают только “посвященные”, посвященные же не внешним обрядом, а внутренним призванием. А какое у этих мистиков бывает пламя духовной любви! Перед ним кажется вялым самое страстное пламя любви телесной; хотя, для выражения этой любви духовной, мистики пользуются словами той же любви телесной как символами (4).

И вот почему нужно примирение церквей, именно чтобы сокровища духовные (эти Божий богатства) Западной стали достоянием Русской и государственная мощь Русской (церкви.— В. Р.) осенила бы (но не в таком смысле, как она осеняет свою) — Западную. Вот о чем мечтал Лев XIII и что Провидение, может быть, осуществит при Пие Х и Николае II.

Вы говорите, что Мережковский прав относительно Христа и Диониса. Он был бы прав вот в каком смысле: если бы он характер Дионисовой плотской любви признавал только символом характера Христовой духовной любви. Ибо, в самом деле, полюбить, или, лучше сказать, влюбиться в человека (5) до такой степени, чтоб, будучи Богом, стать человеком для того, чтобы быть распятым ради его спасения — согласитесь, что это что-то вроде восторга любовного. И так именно понимают эту любовь мистики, и тогда неудивительными становятся их ужасные иногда страдания, и даже потребность их; они через это чувствуют облегчение внутренних, душевных страданий, которые причиняет им неимоверная любовь, и этих страданий за весь мир они бы не отдали. Любовь имеет свою логику.

Р. S. Относительно вашего замечания касательно брака: вы ошибаетесь, полагая, что у католиков “брак, повенчанный священником не своего прихода, расторгается”: он не расторгается, так как этот священник имел на то полномочия от законного; иначе он бы не венчал. А если и случится брак с тем или другим разрывающим препятствием, то он не расторгается, а испрашивается для него негласная диспенсация, и брак узаконен. Семьи законные и незаконные не могут (ceteris paribus (6)) быть равно счастливы потому именно, что их терзает незаконность (7).

Ваш Ж-ич”.

Автор этого письма, как я позднее узнал, священник “Братства. Иисуса” (иезуит),— человек чрезвычайно обширной учености, несколько угрюмый и печальный,— чрезвычайный фанатик католичества и “универсальности католицизма”.
 
 

Вот еще письмо — очевидно, судя по знаку креста над ним, какой перед письмами и наши русские духовные ставят — от какого-то духовного лица. Оно прислано из Варшавы.
 
 “Милостивый Государь, В. В., Вы, признаться, артистически владеете критическим скальпелем в области человеческого мышления,— не хуже Бокля; зато в отношении Божественных истин не лучше его впадаете в противоречия, по всей вероятности потому, что находитесь почти в одинаковых с ним условиях. Как он, так и вы, получивши (с детства, путем внушения) убеждение в непогрешимости национальной церкви и в несостоятельности всякой другой, особенно Римской, потом, de jure разрушив главные основы своей, de facto стараетесь иногда как бы залатать (? В, Р.) наделанные прорехи; и в результате получается лишь одна странность. То же самое произошло с гр. Л. Н. Толстым; то же происходит и со всяким другим не католическим анатомом человеческой мысли на этот лад. То же самое произошло бы и со мною, если бы случай — точнее — промысл. Божий не натолкнул меня на другие мысли совсем неожиданным образом.

Читая — в видах искания истины— полное Богословие митр. Макария, я был поражен его невольным, хотя не прямым, сознанием, что главный, существенный текст Евангелия от Матвея об основании Христовой Церкви, при переводе с еврейского искажен греками “как будто невзначай” [как и 9-й член Символа искажен заменою всенародного “католичества” (8) всенародною “соборностью”]. В еврейском подлиннике Евангелия (который греки постарались незаметно устранить со сцены) текст об основании Церкви читается так: “Ты (говорит Господь Петру) скала (кифа) и на сей скале Я осную Кагал Мой (т. е. как бы здание с характером Гибралтара для собраний верховного церковного правительства, взамен изменнического — еврейского) и врата ада (морские волны, бури, враждебные приступы) не одолеют его”.— Значит, здесь имеется в виду собственно не тело Церкви (как несправедливо утверждают греческие патриархи), которое без головы всегда “погрешительно” и подвержено разложению, но самая голова его, руководящая сим телом и способствующая его жизнедеятельности, хотя в этой голове мускульная и мышечная содержательность слабее, по-видимому, чем в теле, и органически она здесь менее нужна. А отсюда неизбежно прийти к совсем неожиданным выводам. Церковь, которую имел в виду Господь при Своем обетовании, собственно говоря, не есть собрание всех верующих, особенно разнообразное (такое собрание и невозможно на практике: отсюда невозможность греко-русских “вселенских” соборов), а прежде всего — их законное, руководящее начало,— глава их, составляющая как бы гарнизон неприступной крепости, охраняющий Христово Царство (получившее от нее, от главы название Церкви) от врагов и спасающий от них всех прибегающих к этой главе. Но это царство есть в то же время продолжение ветхозаветного, только с переменой состава его администрации (9) и некоторых неизбежных церковных порядков. Отсюда и ветхозаветные учреждения в Новом Завете принимают совершенно иной колорит. Обрезание, например, превращается (10) в целомудрие (обрезание нерукотворенное в совлечении тела греховного: отсюда омывание водою в таинстве Крещения в предупреждение (11), хотя бы нечистоты языческой проституции с ее детоубийством и отвратительными болезнями), назорейство (12) превратилось в монашество (только не греко-лохматое), полигамия — духовные сообщества для благотворительных целей (13) и т. п.

Вы смотрите на римский папизм сквозь греко-немецкие очки, как древние враги юдаизма — на еврейский во главе с Авраамом и “в хвосте” с “Каифашем” (? В. Р.). Попробуйте снять эти очки; авось, на горизонте Церкви увидите что-нибудь и новое. Вдумайтесь, например, повнимательнее в притчи Христовы вообще и в частности — в касающиеся Его Царства Небесного, Церкви: и вы, быть может, увидите совсем иной свет. Глубокоуважающий вас, за искренность изысканий,—

“M. г. В. В. Простите, что, не зная ваших имени и отчества с полной уверенностью, должен ограничиться лишь инициалами.

Возбуждаемые вами вопросы религиозного характера сильно интересуют меня, и даже больше того,— но я не нахожу пока подходящего для сего выражения. Человек я верующий с детства, но вера моя, как я давно уже убедился, недостаточно крепка, и слабее, чем была в детстве. Тем не менее, повторяю, религиозные вопросы меня волнуют. В настоящее время, в Петербурге учредилось Общество (15), в котором свободно обсуждаются такие вопросы; страшно сожалею, что нахожусь — по службе, в командировке — за границей, так как в противном случае сделал бы попытку попасть в число этих счастливых избранников, которые могут присутствовать в этих заседаниях. Но, что невозможно — невозможно. Позвольте мне обратиться к вам за разъяснением некоторых мыслей: я православный, получил довольно солидное специальное образование (Морское Инженерское Училище в Кронштадте, потом Михайловская Артил. академия), в то же время, у нас, конечно, проходился и закон Божий, а значит, и Православный катехизис и История Церкви,— и тем не менее я не вижу, не осязаю причин" того,— т. е. причин существенных, непреоборимых,— почему отделение церкви — нашей Восточной, "Православной, Кафолической от церкви Католической существует до сих пор?! Мало того, как будто не существует даже и намерения положить этому конец как можно скорее, или, если и есть какие-нибудь переговоры, то нам неизвестно, в чем дело, подвигаемся ли мы к разрешению этого важного вопроса, уходим ли мы от него еще более в глубь, или стоим в том же относительном положении, как было в момент разделения или при возглашении Католической церковью ее новых догматов Непорочного зачатия Пресв. Девы и непогрешимости Папы? — Вот именно по поводу этих догматов я и хотел спросить вашего мнения. На днях случайно мне пришлось прочитать сочинение некоего адвоката (кажется хорошенько не помню, но не священника во всяком случае или кого-нибудь иного из духовной католической иерархии) Henry Lasserre под названием “Notre-Dame de Lourdes” изд. 1893 года. В прекрасном изложении описывается явление в Лурде Божией Матери простой крестьянской девочке, Bemadette по имени, и явление неоднократное, образование там у скалы, где Она явилась, целебного источника и пр. Описывается много чудес, причем указываются и лица с адресами на случай справок, да и сам написавший это сочинение получил мгновенное исцеление глаз при омовении их водою из этого же источника. Так вот это видение, когда девочка спросила его об его имени, ответило, что оно Непорочное зачатие, Immaculee conception, причем слова эти девочка слышала в 1-й раз, не понимала их и, чтобы не забыть, твердила их все время, пока добежала до священника, чтобы передать ему слова с желанием Пресв. Девы о воздвижении ей часовни на месте ее явления. В этом католики видят подтверждение правильности принятия их догмата и считают его необходимым; так как только при том условии Воплотившееся Слово могло стать чуждым первородного греха, что Пресв. Дева была не только Чистая Дева, но и — сама Чистота.— Бог с ним, с этим Богословием, в котором я ничего не смыслю. Но сегодня утром мне пришла в голову мысль, которая заставила обратиться к вам. Начал я недавно — третьего дня — читать Св. Евангелие сначала понемножку; сегодня утром прочел я эти, недавно приведенные вами в статье, слова Спасителя, что Он “пришел принести не мир на землю (я понимаю: “не только мир на землю”, т. е. не один мир, не всегда мир), но меч: пришел разделить человека с отцем его”... и т. д., и думаю, что это относилось к евреям и выражало, что “найдутся и должны найтись такие люди, которые должны последовать за Ним, хотя бы это совершенно разделило его с отцем, матерью, братом, мужем” и т. д. Мне кажется, что это подтверждается смыслом следующих стихов той же главы 10-й Ев. от Матфея, ст, 37 и 38. Но я хочу обратить ваше внимание на ст. 11 главы 11-й того же Евангелия от Мат. Спаситель, характеризуя Иоанна Крестителя, говорит: “Истинно говорю вам: из рожденных женами не восставал больший Иоанна Крестителя; но меньший в Царстве Небесном — больше его”. Обыкновенно я не останавливался над этими словами, но сегодня, вероятно под впечатлением вышеуказанной вами мысли, мне пришло на ум: что ведь Спаситель не мог же Себя считать меньшим Иоанна Крестителя, — но он и не был рожден от “жены”, а от “Девы”; а, однако, Пресв. Дева? И ее Спаситель тоже, конечно, не может считать ниже Иоанна Предтечи, потому что она “превыше Херувимов и Серафимов”, а Иоанн Предтеча меньше “меньшего в царстве небесном”,— значит, и Пресвятую Деву Спаситель считал рожденною не от “жены”, а от “девы”, и, мне сдается, эти слова дают косвенное указание на “непорочность зачатия”. Будьте добры, много уважаемый В. В., когда найдете свободную минутку — черкните мне словечко, что вам по этому вопросу известно или что вы сами думаете? Что вам известно о ходе работ и идут ли таковые для выработки соглашения по соединению двух главных церквей? Премного обяжете искренне уважающего вас

“М. г. В. В. Примите мою глубокую благодарность за ваше любезное письмо, а равно и за прекрасную статью неизвестного православного священника (16), которую вы мне прислали для прочтения.

Я вполне согласен с почтенным автором этой статьи в том, что “давно пора всем нам, католикам и православным, забывши старые счеты, братски обняться в единении духа, и в самом союзе мира любовно воспеть стройную и вдохновенную песнь общему нашему Богу”.

Вполне, поэтому, присоединяюсь также и к выраженному в той же статье пожеланию: “Да рассыплется разделяющая нас преграда... Долго мы подчинялись руководству богословов-теоретиков; послушаемся теперь непосредственного, внутреннего чувства. Пусть голос сердечного сознания, исходящий от массы народной, от практиков жизни, зальет собою сухость и мертвенность в воззрениях черствых схоластиков. Пусть восторжествует истинное и подлинное начало Христовых заветов роду человеческому — взаимная любовь”...

Мне остается лишь пожелать, чтобы таких священников, проникнутых подобными, глубоко христианскими чувствами, было на Руси с каждым годом все больше и больше.

Я не сомневаюсь, что эти проблески христианского сознания среди православного духовенства немало вас радуют. С своей стороны могу присовокупить, что аналогичные факты имеются также и у нас, католиков. Как доказательство посылаю вам при сем вышедшую в прошлом году в Кракове брошюру, под заглавием “Письма католического богослова к православному”. Если вы соблаговолите прочесть краткое предисловие, а также стр. 57—61 и 109—110, то увидите, что все то, о чем пишет в “В. Листке” этот православный священник, было уже значительно раньше высказано анонимным католическим богословом, только несколько в иной форме.

В Германии же издается даже особый католический журнал в христианско-единительном направлении (“Friedens-Blatter. Monatschrift zur Pflege des religiosen Lebens und Kultus”), коего два номера также при сем прилагаю. Особого внимания заслуживает статья: Die Einheit des Christentums”, позаимствованная из книги англиканского богослова-публициста Rev. Spencer Jones'a “Friedens-Blatter” jura S. 226—231).

“Дабы испросить у Господа Бога воссоединение разделенного христианства, образовались в Германии два общества: одно, основанное 27 октября 1862 г. под названием “Der Psalmenbund”,— другое “Der Gebetsverein zur Wiedervereinigung alter getrennten Christen”, существующее с 1878 года. Члены первого обязуются прочитывать ежедневно: 1) краткую молитву к Духу Св.: “Komm heiliger Geist, erfiille die Herzen deiner Glaubigen, und entzunde in ihnen das Feuer Diener gottlichen Liebe, auf dass sie alle Bins seien. Amen” (17), 2) особый на каждый день Псалом (отсюда и название общества “Der Psalmenbund”), законченный славословием: “Слава Отцу и Сыну”, и 3) “Отче наш”. Обязанности членов второго общества еще проще: прочитывать ежедневно вышеприведенную молитву к Духу Св., присоединяя к ней “Отче наш”, “Радуйся, Мария” и “Слава Отцу”.

Итак, как видите, добрых, христианских чувств по отношению к христианам-некатоликам у нас, в католическом мире, найдется ничуть не меньше, а даже, пожалуй, значительно больше, чем у вас, на “Святой” (18) православной Руси.

А если это так, если и с той и с другой стороны начинают проявляться добрые христианские чувства и примирительные стремления, то всякому истинному христианину, глубоко и искренне сочувствующему великому делу восстановления единства в Христианстве, по-моему, не останется ничего иного, как от всего сердца пожелать и всеми силами посодействовать, чтобы эти голоса, призывающие христианский мир к всецерковному любовному единению, не оставались гласом вопиющего в пустыне, но нашли в окружающем нас обществе как можно более широкое распространение. От этого ведь никому и никакого вреда быть в может, напротив, следует ожидать самой настоящей, несомненной пользы как для Церкви, так и для Государства.

К сожалению, у нас в России, весьма многие этого никак не понимают или не хотят понять. Отсюда и происходит то, что такие статьи, как вашего анонимного батюшки, появляющиеся вообще крайне редко, места в больших столичных органах обыкновенно не находят, как не подходящие под общий тон, и потому должны ютиться где-нибудь на задворках печати (19): в малораспространенных, захудалых, провинциальных листках, и пропадать никем не замеченными; а такого рода издания, как “Письма католического богослова к православному”, хотя и ничего предосудительного и ничего обидного для Православной Церкви не содержащие, считаются плодом запретным и совсем в Россию не допускаются. Тот экземпляр “Писем”, который я вам посылаю, выдан Комитетом Цензуры мне лишь как профессору, вследствие поданного особого на сей предмет прошения, оплаченного гербовой маркой и проч.

В виду этого, посудите сами, можно ли надеяться на широкое распространение в России христианских единительных идей? А это тем более, что, как вам должно быть небезызвестно, в России есть немало людишек, составляющих особого рода черную сотню, занимающуюся исключительно делом бросания грязью в Католическую Церковь. Действовать им в этом направлении никто не мешает. Проповедуют, что хотят, пишут, что угодно, печатают, что пожелают. Никакого запрета, никаких цензурных стеснений, никакого в периодической печати порицания деятельность этой черной сотни не встречает. В виду этого охотников одерживать легкие победы над беззащитными католиками находилось в России всегда изрядное количество. Меня это нисколько не удивляло, скорее забавляло. Но в этом году представился мне недавно случай настолько курьезный, что, признаюсь, не хотел глазам своим верить. Дело в следующем. Некий г. А. Ильин сочинил тощую брошюрку об иезуитах. Это, конечно, еще не беда. Отчего бы русскому человеку не познакомиться ближе с этим деятельным орденом католической Церкви! Но беда в том, что брошюра г. Ильина наполнена таким бессовестным вздором и такой колоссальной ерундой, что просто приходится недоумевать, кому г. Ильин нанес более чувствительное оскорбление:

Католической ли Церкви, или же своей кровной русской публике, преподнося ей такие “сапоги всмятку”, да притом еще в 10 000 экземпляров! Если мне не верите, соблаговолите для примера прочесть хотя бы стр. 60—61, где г. Ильин излагает взгляды иезуитов на загробную жизнь. Впрочем, я бы и это простил г. Ильину, будь его брошюрка издана на свой риск и страх, под его личной ответственностью. Ибо — мало ли всякого вздора пишется и печатается! “Глупых несть числа” — это и в Писании сказано. Но тут не то. Названный памфлет претендует на некий научный авторитет как издание “Исторической комиссии учебного отдела Общества распространения технических знаний” (sic!). Вот это обидно и больно, да и срамит самое Россию. Всякий иностранец будет иметь право сказать: “Хороши же у вас технические знания!” В вашей войне с Японией это обнаружилось как нельзя более блистательно!..

Вам, конечно неприятно это читать. Простите! Но вместе с тем поверьте, что и мне не доставляет удовольствия писать вам об этом. Ах, как бы я желал видеть в России побольше людей, сеющих не вражду и ложные изветы, но “разумное, доброе, вечное”, стремящихся пробуждать везде “добрые чувства” (20). Но, к сожалению, этих идеальных сеятелей добра, проникнутых истинно христианским Д чувством, я признаюсь, со смертью незабвенного Вл. С. Соловьева, мало встречал в русской литературе, а еще меньше в обществе. (Говоря это, я конечно, не делаю тут никаких обобщений; русское общество мне мало знакомо; констатирую только факт моей личной жизни.)

По характеру я вовсе не пессимист. Знай я побольше таких людей, как ваш знакомый батюшка, или таких писателей, как Вл. С. Соловьев,— от моего пессимизма не осталось бы и следа. Вся беда в том, что я их не знаю. Происходит-же это от того, что мы долго жили и продолжаем жить “во взаимном отчуждении”, как пишет этот русский священник. Что же нужно делать? Последовать доброму совету того же батюшки? “Познаем свое духовное родство и взаимную близость друг к другу по вере”. Совет вполне прекрасный. Ибо, что бы там ни говорили наши официальные полемисты, общего между католиками и православными по вере неизмеримо больше, чем разностей. В самом деле, если наше католическое, догматическое учение можно выразить формулой: D(k}=A+B+C+D+E+-F+...+X+Y+Z, где отдельные буквы означают отдельные догматы, то ваше православное выразится в виде: D(n)=A+B+C+D+E-}-F+...—X—Y—Z, т. е. при нескольких конечных величинах вместо плюсов будут стоять минусы. Этим символически выражается, что некоторые истины веры, которые нами приемлются, вами отрицаются. Таким образом, обе формулы почти тождественны; вся разница лишь в знаках при нескольких величинах. Но я уверен, что, пожелай, обе Церкви во имя Христа и общей пользы сойтись в новый “Портсмут”, вся эта разница в знаках, быть может, оказалась бы простым недоразумением: ибо выяснилось бы, что в известных условиях при X, Y, Z могут стоять оба знака, и плюс и минус, как в математике. Самое же главное в этом деле, это то, чтобы обе Церкви в духе христианской любви и смирения решили: "пора, мол, сойтись нам и переговорить по душе, искренне, не так как Витте с Комурой; но по “христиански””.

А если бы даже и не дошло до церковного “Портсмута”, то все же, отчего бы не сойтись хотя бы частным образом; напр., отчего бы высокопреосвященному митрополиту Антонию или другому русскому иерарху не навестить при случае Его Святейшество Пия Х в Риме и не познакомиться ближе друг с другом? Я уверен, что русский иерарх был бы принят в Ватикане с подобающими почестями.

Кроме того, по моему мнению, делу сближения Церквей могла бы оказать некоторую услугу и русская литература. Напр., одно из лучших сочинений Вл. С. Соловьева: “Великий спор и христианская политика”, будь оно переведено на французский или немецкий язык, Я уверен, произвело бы сильное впечатление на многих христианских мыслителей Запада, а равно и в самом Риме. Не найдете ли вы, В. В., хорошего переводчика и издателя, который бы согласился осуществить эту идею? Я был бы от души за это благодарен. Год тому назад, один знакомый журналист обещал было сделать это, но потом бросил.

В заключение позволю себе обратить ваше внимание на тот отрадный факт, что делом соединения церквей начинают интересоваться лучшие духовные и светские мыслители французские. Недавно в Париже образовалось новое общество “Societe d'Etudes religieuse”, подразделенное на два отдела: 1) section de philosophic religiese и 2) section de 1'Union des Eglises (21). Председателем этого общества избран Victor Giraud, секретарь редакции “Revue des Deux Monde”, секретарем Eugene Tavemier, один из редакторов “L'Univers”. К этому последнему следует обращаться за справками насчет, названного общества. По характеру своему, насколько можно судить по краткой заметке, помещенной в одном из последних номеров “Chronique de la bonne presse” (№ 271, p. 50), это общество будет иметь, по-видимому, много общего с блаженной памяти петербургскими “Религиозно-философскими собраниями”. В виду .этого я надеюсь, что многие из участников названных собраний не замедлят записаться в члены парижской “Societe d'Etudes religieuses”. На это ведь, если не ошибаюсь, не потребуется ни правительственного разрешения, ни благословения Святейшего Синода.

Участие русских в помянутом обществе внесло бы в него новую, свежую струю; от русских французы узнали бы про существование славянской философии, существующей в форме двух цельных, всеобъемлющих философских систем: поляка Hoene Wronski (1773—1853) и русского Вл. С. Соловьева (1853—1900). К этому времени, быть может, в Берлине или Лейпциге появится новая кафедра славянской философии и начнет выходить особый журнал вроде “Zeitschrift fur slavische Philosophic”. Русские и поляки сделать это, конечно, не догадаются. Но это, разумеется, не беда. Западные мыслители не будут ждать, скоро ли славяне заведут у себя кафедры своей философии... Одним словом, закипит умственная работа в Париже и Берлине. Перлы славянской мысли будут извлечены из-под спуда (22). А когда немцы и французы поймут высоту славянской мысли, тогда, может быть, и мы обратим на нее свое внимание. А теперь нам некогда?.. Не правда ли?.. Ваш покорный слуга проф. NN”.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. В ней, разбирая до некоторой степени гностические идеи Д. С. Мережковского, — я коснулся неясного существа “Элевсинских” и иных древних “мистерий”, “таинств”.— В. Р-в.
2. Замечательно! Конечно, суть “таинств” заключается в том, что рассказанные, переданные в словах человеческого языка — они ничего уже в себе не содержат; хотя не рассказываемые, а переживаемые содержат бесконечное! “Расскажите-ка кровяной шарик”.— “Что?!!!”, изумится ученый и профан. Чудовищный вопрос: кровяного шарика рассказать — нельзя, а, вот жить — он живет. Так и жизнь я вся тайна жизни, так и Бог и вся тайна Божья: живут, действуют, но неизреченны. Обстоятельнее и конкретнее я говорил об этом в “Комментарии к одному стихотворению Лермонтова” в журнале “Весы”.— В. Р-в.
3. У нас есть что-то еще лучше, чем приводимые вами слова: “шепот, робкое дыханье”, там есть: “умираю от того, что умереть не могу”. А у Иоанна от Креста такие эротично-целомудренные стихи!.. Примеч. автора письма.
4. Удивительно! Ничего подобного noj не знаем в Православной Церкви; и ничего подобного она не допустила бы. Это уже не “filioque”, это что-то "в самом деле", что полагает пропасть между Православием и Католичеством. Вот такие-то “камешки” и надо вытащить со дна католического океана, чтобы что-нибудь разобрать в нем. А то все “filioque” да “как печь просфоры”: и нельзя понять, почему они ненавидели и презирали друг друга столько веков и так страстно! — В. Р-в.
5. Совершенно необычная, невероятная для православного терминология! Но нет ничего в терминах, чего не было раньше в сердце: как же они, католики, чувствуют Бога? И как чувствуют Его отношение к человеку? Мы думаем и уверены, что Бог только “милосерд к человеку” и еще что Он “кого любит, того и наказует” (объяснение страданий). Действительно; очень коротко. Католики видят какую-то любовь наподобие влюбленности... Правда, и евреи думали, и пророки их выражались, что “Иегова есть супруг Юницы Израильской”, и Апокалипсис говорит Церкви, что она “должна быть уготована Агнцу яко Невеста”. Все как будто термины любовничества, восторгов любви между Землею и Небом и от Неба к- Земле: но, не приуготовленные православием — мы ничего в этом не понимаем. Только и могу сказать с матерью-бурсою: “Sum ut sum aut non sim”, “да пребуду как есмь или вовсе не буду”.— В. Р-в.
6. При прочих равных условиях (лат.)
7. Ну, это наивность, против которой не стоит спорить. Режет мясник (католическое, да и восточное каноническое право) и приговаривает: “Кровь течет, потому что зарезана, и зарезана потому что долженствовала быть зарезанною”. Ведь и изгоняемым из Франции католикам можно бы тоже сказать: “Вы плачете? негодуете? Но на что? Прискорбно ваше положение,— но потому что вы злы и беззаконны”.— В. Р-в.
8. Вот она, вечная католическая тенденция: говорить всем народам, orbis terrarum (всему миру — лат.). Нельзя не заметить, что у нас, русских, этого пафоса нет: и мы если несем крест и Евангелие к бурятам или в Японию, то не с надеждою и мыслью о слиянии всех народов когда-нибудь в одну Церковь, а оттого, отчасти, что неловко же "не иметь своей миссии”, напр. в Японии или Китае, католики и лютеране “захают”, да и кой-что “нам останется”, паствы прибудет, доход увеличится. Но ничего патетического тут нет!! Мы совершенно не имеем умиравших на миссии и миссионерами героев среди язычников, дикарей. Т. е. “апостольство миру” нам чуждо! Мы глубоко уездная в религиозном отношении нация; конечно — с тем “милым и добрым”,что всегда бывает в уезде сравнительно с “холодной столицей”. “Уездность” и составляет самый наш пафос, на котором, напр., и строили “свое” все славянофилы (Хомяков, Гиляров, Аксаковы). Филологически, кажется, автор прав: действительно, греческий предлог “cata ”, входящий в состав слова “кафолическая”, “католическая” Церковь, обозначает: “поверх (всех) и совокупляя (всех в одно)”, т. е. он обозначает движение как бы снаружи и вокруг обходное — а вовсе не внутрь сложного, дробного предмета направленное, напр., внутрь толпы, внутрь народа. И мы, русские (в частности славянофилы),— от этого неверного перевода предлога “цата”, усвоили то недостаточное представление о “соборности” Церкви, что, напр., управление должно исходить изнутри народа, быть много-ручно, много-главно, много-сердечно и всенародно-умно, тогда как настоящее представление должно быть о Церкви “сверх-племенной, круго-язычной, вне-этнографической”. Тогда объясняется пафос католичества, отвергающего “племена и языки” и Церкви, врожденно-враждебный “кириллице и глаголице”, “галликанизму” и проч. — в глубоком согласии с Христом, положившим первый этому камень разверзанием Иерусалимского “окружия”. Сионского “притвора”, и указанием Апостолам: “отрясите прах от ног своих! идите к язычникам!! во все концы Земли, не оглядываясь на Иерусалим!” А если мы спросим себя об этом “первом камне”, копнемся под него, — то без труда увидим, что он есть лишь продолжение общего антагонизма, в Евангелии проведенного, с кровью (уничтожение жертв ветхозаветных) родством, племенем, со всем туземным и уездным! — В. Р-в.
9. Можно только улыбнуться... Вот что называется историческим ослеплением! Да уж не об этих ли людях сказано, предречено: “они будут видеть и не увидят, будут слышать и не услышат”. Это отмена-то всего Ветхого Завета, который весь и без остатка. Самим Господом был утвержден в отнятии “крайней плоти” от membri virilis, таинственном обнаружении и обнажении его “головки”,— этой столь прото-типической формы для устроения головы всех теплокровных, да кажется и не их одних, животных: эта-то отмена таинственного требования, сказанного и повторенного Аврааму в видениях, в явлениях, со страшными угрозами, с дивными обещаниями, есть “только перемена состава его администрации и некоторых неизбежных церковных порядков”!!! Бедные католики! Слепые католики! — Да и мы, и православные, и немцы — все так рассуждаем. — В. Р-в.
10. Как бы я сказал: “Родство сына с отцом превращается в фотографию, снятую с сына и отца одновременно и вместе”. Да неужели же Бог не мог сказать Аврааму: “Будь целомудрен”? Да и ведь не Бог, а Сарра прогнала от него 2-ю жену, Агарь, которую утешить, в незабвенных словах, послал Ангела Господь!! Да и после смерти Сарры, имея уже много за 90 лет, Авраам имел Хеттуру “и еще наложниц”, ни мало не помышляя о скопческо-католическом “целомудрии”, и ни мало не подозревая, не чувствуя (ни одного нет слова об этом, ни одного свидетельства, памятника), что через сие “ужасное нецеломудрие” (с католической точки зрения), напряженную, постоянную на всех или многих женщин “похоть”, он сколько-нибудь “разбивает кольцо завета”, союз, заключенный с Богом! И главное — без всякого за это упрека, укора, наказания, запрещения от Бога: на каковые упреки Бог израилев был в Ветхом Завете весьма быстр и скор. Уж не скажут ли католики: “Бог онемел на эти недели, годы”, “хотел проклясть — и заикнулся от ярости”. Иаков, возлюбленный же Богом, так благословленный. Им в чадородии — совокуплялся одновременно и многогодно с 4-мя молодыми женщинами: как это было по католическому “целомудрию”? Нет, очевидно: какова пропасть между “каторгою” (за многоженство — каторга у католиков и у нас) и “наградой за службу” чином или орденом, такова же лежит, т. е. положена, пропасть между Заветом Ветхим, нами опозоренным, затоптанным — и между нами или руководящим нас Новым Заветом. И этой пропасти “Павловым словом” не засыплешь. Прочь риторику и софизмы. Скажем открыто и честно: “нам ненавистно, нами проклято то, что специфически было возлюблено, благословлено у евреев, у Израиля, Иеговою Элогимом”. В. Р-в.
11. Скажите, пожалуйста! Ну, и что же: “предупрежденные” в крещении мы не гнием в сифилисе, от детоубийства избавились? Может быть, в Варшаве, среди католиков, не встречается ни детоубийц, ни детоубийств, ни заразных половых болезней? Хорошо известно, что этого “не встречается” только у народов “обрезанных” — магометан и евреев. Т. е. “обрезание”-то сверх иных и высших, религиозно-метафизических задач и целей, имело одним из побочных, “само-собою” вытекающих благодеяний ветхого завета с Богом, “предупреждение” и действительное, “на вот возьми”, пресечение сих органических язв, вместе — сих моральных ужасов. Но “смотрим — пне видим, слушаем — и не слышим”. Мгла легла на очи: и пока не рассветет — мы все равно ничего не увидим. — и. Р-в.
12. Назорей (каковым был Самсон, своего назорейства не нарушивший, взяв себе в жены даже чужеземку-чужеверку Далилу) был всякий, кто, придя в храм, “перед очами Господа” остригал волосы, и притом на всем теле, кругом (не на голове одной): причем, они сжигались в “благоухание Господу” вместе с приносимою сейчас же тут жертвою. Это как и в обрезании: “вот я перед тобою. Господи” (как мы, подавая яйцо без скорлупы, говорим другу, ближнему: “на вот облупленное яичко”, т. е. “чистенькое”, без роговых, без не живых и не съедобных, посторонних частиц). Затем, волосы нарастали в “дни назорейства”, и тогда они, — как деревья в заповедной роще, как звери в заповедном лесу, как девственная плева у девственницы,— не были трогаемы, “бритва не должна была коснуться их”. Психология и метафизика назорейства вся дана и объяснена в слове Божьем, сказанном Израилю через пророка Иезекииля: “И проходил я мимо тебя (Израиль-Дева), и увидел тебя, брошенную на попрание в кровях твоих, и сказал: — В кровях твоих живи. Так Я сказал тебе: — В кровях твоих живи (вот это сохранилось ли в новозаветной “водице”?). И умножил тебя как полевые растения: ты — выросла и стала большая и достигла чудной красоты: поднялись груди (девственные, первые, начальные.— В. Р.) я волосы у тебя выросли (конечно в этот возраст не на голове они вырастают.— В. Р.); но ты была нага и непокрыта. И проходил я мимо тебя, И увидел тебя, и вот — это было время твое, время любви (первые менструации, еще лучше — время вот-вот перед ними, когда грезы клонят голову, а кровь приливает к тазу.— В. Р.); и простер я воскрылия Мои на тебя, и покрыл наготу твою (специальное значение этого объясняется из Второзакония, из слов Божиих же: “Наготы сестры твоей не открывай”, “наготы тетки твоей не открывай”, со значением: “с сими родственницами — не совокупляйся”; если “не открывай наготу” значило “не сопрягайся”, то “покрыть наготу” обнаженной Девы значило “совокупиться” с нею покрыв ее собой.— В. Р.); и поклялся тебе и вступил в союз (т. е. супружеский, брачный, сексуальный) с тобою, говорит Господь Бог; и ты стала Моею” (Иезекииль, XVI, 6—8). Вот “назорейство” и было частицею, дробью, повторением от каждого израильтянина и от каждой израильтянки этого союза — супружеством с Богом. Ради чего обряд его и дан через Моисея. Едва на лобке отрока или отроковицы вырастали первые три волоса (чего уже ожидали и за этим следили родитель и родительница, также левиты храма) — как вводили торжественно отрока или отроковицу в Храм и обривали эти волосы и вместе с жертвою-овцою приносили их во всесожжение Господу. После чего волосам давали расти, девственно, ненарушимо — и опять в храм, и тоже жертвоприношение Богу!! Так из года в год и даже из месяца в месяц Дева-Израиль как бы мысленно, да чуть-чуть даже и физически, через этот замечательный ритуал, возводился на ложе Отчее, Небесное, к возлюбленному и любящему Супругу своему. И это, видите ли, по объяснению автора письма, “сохранилось и продолжается в монашестве”!!! Остроумие... В. Р-в.
13. “Полигамия сохранилась, преобразовавшись,— в духовных обществах для благотворительных целей”. Ну, послушайте, чем это богословие — не Лейкин, не Боборыкин, не “Конек-Горбунок”, всероссийская утешительная сказка?! Такие-то “всекатолические”, да и не одни “католические” сказки благочестивыми устами передавались от Пиренеев до Москвы-реки, и ведь кто им не поверит — бывало жгут таких! Да и как не “жечь”, если от недоверия к таким сказочкам дрожит Ватикан, колеблется наш Кремль; уходит почва из-под ног и мы тонем между Ветхим и Новым Заветом, не принадлежа ни к одному, не имея ни которого.— В. Р-в.
14. Молчи или бросят в печь (лат.)
15. Религиозно-философские собрания, бывшие в Петербурге в 1902 и 1903-м году. В. Р-в.
16. См. “Около церковных стен”, т. 1, статья: “Русско-католические отношения” стр. 229—230.— В. Р-в.
17. “Сойди, Святой Дух, наполни сердца Твоих верующих и зажги в них огонь Твоей божественной любви, в которой они пребывают едины. Аминь” (нем.).
18. Как будто есть немножко здесь иронии? Это уже не дело. Впрочем, “не увидим сучка в глазе брата своего”.— В. Р-в.
19. Статья, помещенная мною за подписью “Русский священник”, была напечатана вовсе без всякой подписи, в качестве “передовой статьи” или “обозрения” в одном даже не губернском, а уездном (есть такие) газетном листке.— В. Р-в.
20. Первый стих из Некрасова, второй— из Пушкина. Видно, католики все же читают русскую литературу: и это, конечно, полезнее и вразумительнее и действеннее, нежели чтение случайных брошюр вроде названной выше.—В. Р-в.
21. 1) секция религиозной философии и 2) секция союза церквей (фр.).
22.Ну, что же: дай бы Бог.— В. Р-в.