СВЯТИТЕЛЬ НИКОЛАЙ, МИТРОПОЛИТ АЛМА-АТИНСКИЙ И КАЗАХСТАНСКИЙСвятитель Николай, митрополит Алма-Атинский и Казахстанский. М.: Паломник, 2000. Жизнеописание. - Воспоминания - Дневник. - Проповеди. - Письма. - Акафист и служба. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ МИТРОПОЛИТА АЛМА-АТИНСКОГО И КАЗАХСТАНСКОГО НИКОЛАЯ (МОГИЛЕВСКОГО), ИСПОВЕДНИКА.[1]27 марта (9 апреля) 1877 года, в день Светлого праздника Пасхи, в семье скромного псаломщика Никифора и супруги его Марии, в селе Комиссаровка Екатеринославской губернии Верхне-Днепровского уезда родился сын. Назвали его Феодосием, в честь св. мученика Феодосия, празднование памяти которого совершает в этот день Святая Церковь. Отец новорожденного был большим знатоком церковного пения. Особенно радел он о пении общенародном и эту любовь прививал своим детям, составляя из них семейный хор, воспевающий хвалу Богу. И детям своим он завещал следовать в жизни словам псалмопевца "Пою Богу моему, дондеже есмь". Феодосий рос мальчиком резвым, даже шаловливым и отец иногда был вынужден сурово наказывать его за буйство юности, за что впоследствии владыка Николай был очень ему благодарен. "Отец у нас был строг, — вспоминал Владыка — он был очень требовательным к порядку и исполнению заданных нам работ. Родитель не признавал никаких объективных причин и та работа, которая нам поручалась, должна была выполняться в срок и добросовестно. Семья у нас была большая, жалование у отца-псаломщика маленькое. Поэтому нам приходилось работать и в поле, и на огороде, и по дому. Отцу надо было всех накормить, одеть, обуть и выучить. Никто в нашей семье без образования не остался. Отец наш знал множество пословиц и поговорок, но всем им предпочитал одну: "Делу — время, потехе — час". Отец владыки Николая к концу жизни дослужился до звания протоиерея и дожил до того дня, когда сынок его стал епископом. Дожил, но не видел его в этом сане своими глазами, так как обстоятельства жизни не позволяли сыну приехать повидаться с отцом. Не смог Владыка приехать даже на похороны своего отца. Он написал покойному отцу письмо примерно такого содержания: "Дорогой папаша! Горюю, что не могу приехать на твои похороны и проститься с тобою. Прости меня за это. Прими мою благодарность за все, что ты для меня сделал и позволь мне, по благодати Божией, благословить любящею сыновнею рукою святительским благословением место твоего упокоения". Эту записку Владыка вложил в бутылочку, запечатал и послал в свое родное село, чтобы ее закопали в землю в головах могилки отца. Эта трогательная подробность показывает, как добросовестно Владыка относился к каждому явлению жизни. О матери владыка Николай вспоминал: "Мама наша была сама любовь. Она никогда не кричала на нас, а если мы провинимся, что, конечно, бывало, то она посмотрит так жалобно, что станет ужасно стыдно. И сразу даешь себе слово никогда не обижать ее, не доставлять ей ничего неприятного. Она понимала, что живется нам нелегко, но не могла облегчить тяжелой жизни и только своей любовью как бы снимала с нас усталость. Одно ее ласковое слово было больше любой награды". Большое значение в воспитании Феодосия имела его бабушка Пелагия. "Долгими зимними вечерами, — вспоминал Владыка, — забирала нас бабушка на печь и начинались нескончаемые рассказы о святых угодниках Божиих. Бабушка была почти неграмотная, но она с поразительной точностью знала жития многих святых, особенно русских. Рассказывала она очень красочно, не книжным, а простым, народным языком, так, как эти повествования переваривались в ее сознании. Бабушкины рассказы мы запоминали гораздо лучше, чем то, что нам, бывало, задавали по книге. Мы настолько ясно представляли всю окружающую обстановку, в которой тот или иной подвижник или мученик совершал свой подвиг, его страдания и духовную брань, которую он вел, что иногда нам казалось, что мы сами все это видели, что не бабушка, а сами святые рассказывали нам о своей жизни. На каждый случай жизни у бабушки была пословица или поговорка (от нее-то и перенял эту особенность наш отец), почерпаемые ею из кладезя народной мудрости. И ее простые, богодухновенные беседы воспитывали в нас честность, трудолюбие, отзывчивость и самое главное — живую веру в Господа нашего Иисуса Христа, в Его Пречистую Матерь, и святых угодников Божиих". Часто вспоминал Владыка и своего дедушку, который тоже был священником: "Жил он на одном приходе 60 лет, не стремясь уйти на более выгодное место. Отец его, мой прадед, бедный дьячок, в свое время говорил ему: "Сын мой, никогда не гонись за деньгами! Если спросят тебя, сколько нужно за требу, ты скажи: "Копеечку". И никогда ты не будешь знать нужды, народ сам оценит твое бескорыстие и поддержит тебя". Так он и поступал всю жизнь. Дьячок его сперва протестовал: "Хорошо вам, батюшка, так рассуждать, когда вас всего двое с матушкой, а у меня 5 человек детей!" — "Ничего, проживем!" — отвечал дедушка. И действительно, народ так полюбил его, что через несколько лет и у него, и у дьячка было уже по домику, и ни в чем не терпели они нужды. В воскресенье после обедни, выпив чаю, брал он с собою епитрахиль и собирался уходить. "Куда ты? — спрашивала матушка. "К друзьям своим", — отвечал он, и шел к больным, к опечаленным, или примирять ссорящихся. Он был действительно отцом своей пастве. Вот так мы и росли, воспитываемые строгостью, трудом, любовью, рассказами о житии Святых и добрым примером наших близких". Когда Феодосию исполнилось 10 лет, он поступил в Екатеринославское духовное училище, а через 6 лет — в Екатеринославскую духовную Семинарию. Феодосий был очень усидчив, прилежен, имел незаурядные способности, благодаря чему он всегда был в числе первых учеников. Привыкшему с малых лет к труду, жизнь в училище, а затем в Семинарии не показалась ему трудной. Он никогда не жаловался на жизнь в духовных учебных заведениях, лишь однажды, вспоминая годы своей учебы, Владыка сказал: "А вот в молодости и мне пришлось быть бунтовщиком!" — и рассказал следующее: "В нашей Семинарии был инспектор, с которым у нас возникали бесконечные конфликты. Он был слишком придирчивым, а мы — слишком молодыми и не всегда понимали его требования. И постепенно дело дошло до того, что инспектор стал тяжко наказывать большую часть семинаристов. Однажды он посадил в карцер и оставил без обеда человек двадцать учащихся. Нам показалось это наказание несправедливым и жестоким, и мы решили постоять за товарищей. Мы объявили бунт, то есть не пошли после занятий в столовую, а собрались все в актовом зале и молча стояли там. К нам пришел ректор, мы высказали ему свои претензии. Он пробовал нас уговорить, но мы отвечали, что пусть отпустят наказанных и уволят инспектора, только после этого мы разойдемся. Семинарское начальство, конечно, не хотело подрывать авторитет инспектора и на наше требование не соглашалось. И мы продолжали стоять в актовом зале. В конце-концов был вызван епархиальный архиерей. Когда мы узнали об этом, очень обеспокоились. Все семинаристы любили Владыку и не хотели его огорчать. Но и сдавать свои, как нам казалось, правильные позиции, мы тоже не хотели. Владыка тоже любил нас, и его посещения были праздником для семинаристов. Он очень любил хоровое церковное пение, а в Семинарии пели почти все учащиеся. Пели так ладно и задушевно, что Владыка слушал нас со слезами, особенно, когда мы исполняли "Море житейское", сочинение епископа Ермогена. И вот, в тот момент, когда Владыка поднимался по широкой лестнице в актовый зал, все воспитанники опустились на колени и запели "Море житейское". Все, сопровождающие Владыку, замерли. Владыка остановился в дверях, и стоял, слушая пение и не прерывая нас. По лицу Владыки потекли слезы. Многие из нас тоже плакали. Когда мы закончили петь, стали подходить к Владыке под благословение. Он всех нас благословлял, и мы, получив благословение, расходились по своим комнатам. Никто никому не сказал ни слова. Владыка уехал. На следующий день мы узнали, что все наши требования удовлетворены, и инспектор отставлен от должности. Но это известие мы приняли без ликования, тихо и спокойно. Мы продолжали заниматься, как будто ничего не произошло. Но для себя все же сделали надлежащие выводы, пересмотрели свое поведение, стали вести себя сдержанней и одергивать тех, кто начинал заноситься или некорректно себя вести с преподавателями". МОРЕ ЖИТЕЙСКОЕ. Сочинение епископа Ермогена.
Дай, добрый товарищ, мне руку свою И выйдем на берег морской Там спою я грустную песню про жизнь, про людей, Про синее море, про шторм кораблей. Ты видишь, как на море ветер все рвет? Ты слышишь, как синее стонет, ревет? Вот волны, как горы, вот бездны кипят, Вот брызги сребристые к небу летят! И в море житейском, и в жизни людской Бывают такие-ж невзгоды порой, Там буря страстей, словно море, ревет Там злоба, подчас, словно ветер, все рвет. Там зависти речи, как волны, шумят, И слезы страдальца, как брызги, летят. Ты видишь? Вот вверх челн... вот в бездне исчез, Вот снова поднялся, как мертвый воскрес. Но ветр беспощадно ударил, рванул, И челн, колыхаясь, в волнах утонул... И в море житейском, и в жизни людской Не часто-ль встречается случай такой? Там бъется страдалец, как рыба об лед, То явится помощь, то все пропадет. Там мучится, бедный, в борьбе одинок, И часто он гибнет, как гибнет челнок. Товарищ, ты плачешь при песне моей? Скучна эта песня, но истина в ней! Что плакать, товарищ, ты слезы утри, На тихую пристань теперь посмотри! Пусть ветер бушует, пусть море кипит, Но в пристани тихой ничто не страшит. Тут люди спокойны: бедам тем конец, Которые на море терпит пловец. А в море житейском, а в жизни земной Где тихая пристань? Где людям покой? Вот тихая пристань — святой Божий храм. Сюда, мой товарищ, спешить нужно нам. Здесь в горе и в нуждах, всегда благодать Готова нам скорую помощь подать. Что плакать, товарищ, ты слезы утри, На светлое небо еще посмотри! Ты видишь, как на небе солнце горит? И всем оно светит, добро всем творит: И этим деревьям и этой земле, И этой былинке, растущей в скале! И в море житейском и в жизни земной Как солнце на небе Творец Всеблагой! Он всем управляет Он каждого зрит И всем им за слезы блаженство дарит.
Закончив Семинарию, Феодосий стал перед выбором: жениться ли ему и стать белым священником, или же избрать монашеский путь. До принятия окончательного решения он непродолжительное время служил псаломщиком, а затем, чтобы найти применение полученным знаниям, поступил работать учителем во второклассную церковную школу. "Служил я в такой школе, — вспоминал владыка Николай, — в которой не полагалось жалование учителю, а его должны были кормить родители учеников. Сначала мне было непривычно и неудобно каждый день ходить кушать в другую хату, да и родители поначалу встречали не особенно ласково. Но потом и я привык к ним, и они привыкли ко мне. Школьные занятия пошли у меня очень хорошо. Деток я любил, никогда не бил их, да и по своему характеру я не мог этого делать. Старался вразумлять их словом, а если им был непонятен урок, объяснял по нескольку раз, всегда помня, как трудно было первое время учиться мне самому. Со своими учениками я ездил в ночное, на рыбную ловлю и там рассказывал им хорошо запомнившиеся мне еще в детстве рассказы моей бабушки о святых угодниках Божиих. Времени после учения у меня было достаточно и я стал собирать сельскую молодежь и учить ее петь народные, а затем церковные песни. Заинтересовались. На спевки стали приходить хлопцы, а за ними потянулись и девушки. Зимой собирались в школе, а летом у кого-нибудь в саду. Потом стали петь в храме. Всем это очень понравилось. В селе уменьшились драки, молодые парни стали меньше тянуться к выпивке. Бывало, даже, что родители приходили ко мне с жалобами на своих великовозрастных сыновей и просили, чтобы я вразумил их. Проходил второй год моего служения учителем. Селяне оценили мои заботы о детях и юношестве, стали относиться ко мне с уважением, при встрече низко кланяться и называть "господин учитель". Уже не жалели для меня лишнего яичка или крыночки молочка. Все шло хорошо. И сам я полюбил село в котором работал, полюбил детей, юношей и девушек, и всех селян. Но другая мечта влекла меня от этих прекрасных мест, — во мне окрепло желание поступить в монастырь. Только там, казалось мне, возможно всецело служить Господу, и я решил себя к этому готовить. Первым долгом купил толстенную книгу с описанием всех Российских монастырей, чтобы выбрать, в какой монастырь поступить. Несколько дней я провел за чтением этой чудной книги, изучая описание каждого монастыря. Но чем больше я читал, тем труднее становился выбор. Один монастырь казался мне лучше другого. Но вот чтение закончено, а выбор так и не сделан мною. Уже поздним вечером положил я книгу на стол, встал перед иконами и горячо помолился Господу: да направит Он меня Сам, куда Ему угодно. С тем и лег спать, ни о чем больше не думая. Утром, проснувшись, я поблагодарил Господа за ночной отдых, за радость пробуждения и стал одеваться. Ненароком я задел лежавшую на столе книгу о монастырях. Она упала, разогнувшись на какой-то странице. Я поднял и увидел, что разогнулась она на том месте, где начиналось описание Ниловой пустыни Тверской епархии.[2] "Вот и указание Божие, — подумал я нисколько не сомневаясь, — так тому и быть, иду в Нилову пустынь". И по истечении двух лет служения, в 1902 году я отправился в этот монастырь. Лето почти кончилось, погода стояла ненастная. Одет я был чрезвычайно бедно — сапоги в заплатах, пальтишко еще с семинарских времен, короткое и тоже заплатанное, шапчонка неказистая. Я даже боялся в таком виде показываться настоятелю. "Вот, — думаю, — приду к настоятелю, а он посмотрит на меня и скажет: "Откуда такой стрикулист явился?" Но идти надо было. Прихожу. Доложили обо мне настоятелю. Зовут прямо в игуменские покои, а я в таких сапогах, что страшно заходить. Дали тряпку, обтер я их от пыли и грязи и, перекрестившись, вошел. Настоятель принял меня ласково, обо всем расспросил — кто я, откуда, кто родители мои, какова семья, чем я занимаюсь. Долго говорил со мной , а потом, немного подумав, сказал: "Ну, вот что я тебе скажу, Феодосий, если через год не передумаешь поступать в монастырь, то приходи. И если я еще буду жив, приму тебя. А сейчас иди, учи своих детишек. Можешь погостить у нас недельки две — посмотришь, как мы живем, помолишься с нами". И благословил меня. Я был несказанно рад, получив такое благословение, и, поклонившись в ноги настоятелю, поблагодарил его за отеческую беседу. Он ласково поднял меня и, еще раз благословив, проводил до выхода. Быстро пролетели две недели. Очень жаль мне было покидать монастырь. Насельники, с которыми я подружился за это время, снабдили меня на дорогу съестными припасами и обещали молиться за мое благополучное возвращение в монастырь в будущем году. Уходил я оттуда как из родного дома, обласканный настоятелем и братией. Вернувшись в село, я снова принялся за учительское дело. Селяне каким-то образом узнали, что я собираюсь оставить их и огорчались этим. Подходил к концу данный мне на раздумье год. Когда наступило время прощаться с дорогими мне детьми и молодежью, сердце мое дрогнуло, возникли сомнения: а правильно ли я делаю, что оставляю их? Но желание монашеской жизни пересилило привязанность к селянам. Трогательно было наше прощание. Всем селом справили мне одежонку получше и даже снабдили небольшой суммой денег, которые я сразу же, как только попал в город, переслал родителям. И я отправился к месту своего нового служения в Нилову пустынь, унося в сердце своем большую благодарность к провожавшему меня народу. Было это в 1903 году". В Ниловой пустыни Феодосий был зачислен в число послушников и, как новоначальный, проходил различные послушания — носил воду, рубил дрова, пек хлебы. Все это он выполнял очень охотно. Было у монастыря два парохода, на которых возили богомольцев с берега озера, где находился город Осташков, на остров к монастырю. Когда Феодосий был назначен кассиром на один из пароходов, душа его исполнилась несказанной радости. Живописность Селигерского озера, со множеством небольших островков, берега которых поросли тальником и различными деревьями, тишина и умиротворенность этих мест наполняли душу неизъяснимым чувством безмерной благодарности к Создателю за сотворенную Им красоту природы, которою он окружил человека, и из сердца Феодосия невольно изливалась песнь умиления, он пел Богу своему "дондеже есмь". И часто в вечерние часы над озером плыл тихий торжественный гимн, выводимый красивым голосом молодого послушника. Затем Феодосий, как окончивший Семинарию и имевший опыт преподавания, был назначен наставником в подготовительную школу для иноков, готовящихся принять священный сан. 6/19 декабря 1904 года исполнилась заветная мечта Феодосия. В канун праздника Святителя Христова Николая, архиепископа Мир Ликийских, над ним был совершен монашеский постриг. И так как среди братии монастыря не было монаха, который носил бы имя Николай, то, нарушая общепринятый обычай называть новопостригаемого на ту же букву, с которой начиналось его имя, Феодосий был наречен Николаем. 27 мая 1905 года, в день памяти покровителя пустыни прп. Нила Столобенского в монастырском храме монах Николай был рукоположен приехавшим на праздник архиепископом Тверским Высокопреосвященным Николаем (Налимовым) в сан иеродиакона, а 9 октября того же года в Твери епископом Старицким Александром (Головиным), викарием Тверской епархии, была совершена его хиротония во иеромонаха. "Когда меня посвятили во иеромонаха, и я вернулся в свой монастырь, — вспоминал Владыка, — то отец настоятель — архимандрит, вдруг складывает передо мной руки для принятия благословения. Я удивился, отказываюсь, но он объяснил, что так всегда делается. И когда я вошел в храм, все — даже старцы иеромонахи, подошли ко мне под благословение". В сане иеромонаха о. Николай нес послушание благочинного Ниловой пустыни. Из монастыря он никуда не стремился, но, начиная от рядового послушника и заканчивая архимандритом, все пришли к заключению, что о. Николаю следует завершить свое образование и поступить в Духовную Академию, и почти насильно выпроводили его сдавать экзамены. В 1907 году он поступил в Московскую Духовную Академию. Проучившись 4 года под покровом преподобного Сергия Радонежского, в 1911 году о. Николай успешно закончил Академию и за сочинение на тему "Учение аскетов о страстях" получил степень кандидата богословия. В бытность свою в Академии, о. Николай по благословению ректора Академии преосвященного епископа Феодора (Поздеевского)[3] исполнял обязанности благочинного академического духовенства. С 1911 по 1912 год занимал должность помощника инспектора Академии и впоследствии очень многие иерархи, проходившие в то время свое образование в стенах Академии, с теплотой вспоминали очень доброго и мудрого инспектора о. Николая. В 1912 году о. Николай был назначен инспектором Полтавской Духовной Семинарии, в 1913 году переведен на ту же долдность в Черниговскую духовную Семинарию. К вопросу воспитания в духовных школах о. Николай относился не только с большой ответственностью, но и с отеческой любовью, стараясь из своих питомцев взрастить настоящих пастырей стада Христова, что считал главным делом Духовных Семинарий и Академий. В 1915 году о. Николай возведен в сан игумена, а 10 октября 1916 года назначен настоятелем Княже-Владимирского монастыря в г. Иркутске с возведением в сан архимандрита, а так же заведующим Иркутской учительской миссионерской школы. 12 июня 1917 года по выбору учебной корпорации назначен ректором Черниговской Семинарии. Кроме того архимандрит Николай был назначен настоятелем Елецкого Успенского монастыря в Чернигове. Спустя много лет, вспоминая о том времени, когда он был помощником инспектора Академии, а затем инспектором в Духовных Семинариях Полтавы и Чернигова, Владыка рассказывал своим близким: “В Академии у нас читал лекции проф. Введенский Алексей Иванович. Каждую неделю он приезжал из Москвы в Троице-Сергиеву Лавру для преподавания в Академии. Я устроил ему часы преподавания так, как он просил — два дня подряд. Но другие, молодые преподаватели, стали протестовать и требовать себе такой же льготы. "Вот когда вы будете такими же занятыми профессорами, как Алексей Иванович, — говорю им, — тогда я и вам так устрою, а пока придется считаться с общим расписанием, чтобы всем было удобно". Алексей Иванович, когда приезжал из Москвы сразу же шел к раке преп. Сергия и долго у нее стоял, молился. И только потом шел читать лекцию. На другой день перед отъездом опять приходил поклониться Преподобному. Это был один из самых благочестивых профессоров. Помню, как справляли у нас 25-летний юбилей его преподавательской деятельности. Главное выступление должен был сделать профессор Сергей Сергеевич..., а он был любителем иногда "запускать за галстук". И вот подходит ко мне Алексей Иванович и говорит: — Отец Николай, завтра будет мой юбилей. — Как же, — говорю, — знаю, и все со своей стороны сделаю, чтобы он прошел удачно. — Нет, — говорит, — я вот о чем: как бы Сергей Сергеевич не подвел! Знаете Вы его слабость? Так Вы понаблюдайте за ним, твердо ли он будет на ногах стоять. И поставьте стул около его кафедры, пусть за спинку держится. Я так и сделал, стул ему поставил; походка, вижу, довольно твердая. Обойдется, думаю, благополучно. Начал он свою речь и прекрасно говорил. Рассказал как однажды, находясь за границей, ехал он в поезде с каким-то немецким философом. Тот его спрашивает: — Знаете ли Вы, чем замечателен вот этот городок, где мы сейчас остановились? — Нет, — говорит, — не знаю! — Здесь живет наш знаменитый философ такой-то! Я же, — говорит Сергей Сергеевич, — в свою очередь его спрашиваю: — А знаете-ли Вы, чем знаменит Сергиев Посад под Москвой? Тот, конечно, не знает. — Там живет и профессорствует наш русский философ, Алексей Иванович Введенский! Ну, и пошел его расхваливать... — Действительно, — замечает Владыка, — был он и мудрым философом, хотевшим соединить философию с религией, и прекрасным преподавателем. Студенты со всех курсов Академии собирались слушать его. Начнут, бывало, аплодировать, а он им скажет: “Мне не аплодисменты ваши нужны, а чтобы вы поняли мои слова и усвоили их”. После Сергия Сергеевича приветственное слово сказал Наместник Лавры архимандрит Товия. Держит он в руках икону преп. Сергия и говорит: — Вот мы слышали сейчас прекрасное выступление Сергея Сергеевича с перечислением Ваших заслуг. Но нам, инокам, дороги Вы по другой причине. Все мы знаем, как чтите вы преп. Сергия, как подолгу склоняете перед ракой его Святых мощей свою умную голову, понимая, что ум Вам от Бога послан на служение Ему. Не возгордитесь же от слышанных здесь похвал, и пусть эта икона смиренного основателя нашей обители будет Вам спутницей в жизни, предохраняя от помыслов гордости. После этого были и другие выступления. Хорошо провели мы этот день. За обедом я сидел около Алексея Ивановича. Он наклонился ко мне и говорит: — А ведь Товия сказал лучше всех! — Это верно, — ответил я ему. Алексей Иванович не дожил до глубокой старости. Тяжело заболел и лежал в больнице в Москве. Я навестил его. — Как у Вас настроение? — спрашиваю. — Должен сознаться, отец Николай, что посетовал я даже на Бога, протестовал против воли Его. Очень уж не хотелось умирать, тем более, что сын у меня молодой и еще не пристроен, и жена остается одна... А потом поразмыслил и покорился воле Божией — так что теперь даже — чем скорее умереть, тем лучше! — А не мешало бы Вам приобщиться Святых Таин! — говорю. — И это решил, исполню на днях, — отвечает. Вскоре он умер как христианин с надеждой на милосердие Божие. Но не все наши профессора были таковы, к сожалению. Много было и вольнодумцев, были и совсем неверующие... А помощником инспектора сделали меня для всех неожиданно. Даже сам инспектор этого не знал. Когда весной я заканчивал Академию, призывает меня к себе ректор владыка Феодор и говорит: — Хочу с осени сделать Вас помощником инспектора. Но пока этот наш разговор пусть останется известным одному Богу. Обещаете? Я дал обещание и молчал, тем более, что тогда я был уже монахом и обязан был иметь полное послушание. А осенью приехал как будто по своей воле навестить Академию. И вот, все знали, что будет новый помощник инспектора, но не догадывались — кто именно. Студенты называли и того, и другого, как это всегда бывает. Вдруг распоряжение ректора: с такого-то числа помощником инспектора быть о. Николаю Могилевскому. Инспектор очень на меня тогда обиделся: — Со мной работать будете, а мне даже ни слова не сказали! — А я и сам, — говорю, — не знал. Куда меня посылают, туда я и должен идти. Но потом все образумилось. Инспектор сильно заболел, а я за ним ухаживал. Он перестал сердиться, и в дальнейшем мы работали дружно. Потом назначили меня инспектором Духовной Семинарии в Полтаве. Сперва пришлось трудновато. Студентов 600 человек и инспекторов они не любят. Очень развита была в Семинарии картежная игра. Здание большое, легко найти в нем укромное местечко, где бы четыре человека могли ночью тайком играть в карты. А пятого выставляли дежурить на лестнице — стоит, и как будто книгу читает. Подойдешь к нему, он сразу разговор об этой книге заводит, а игроки тем временем разбегаются и прячутся. Пришлось однажды чтобы обличить их, подняться запасным ходом по черной лестнице. Они в азарте игры не замечают меня и кричат: “У меня пики!” — “А у меня трефы!” А я подхожу к ним и говорю: “А у меня бубны”. Они с криком бегом прятаться в уборную. Вхожу туда — там только трое, а четвертого нигде нет. Ну, думаю, неужели выскочил в окно с третьего этажа? Даже страшно стало... А сторож показывает мне на печку — смотрю, действительно, на печке сидит семинарист. Стащили мы его оттуда всего в пыли и паутине, а он — в слезы: — Теперь меня исключат, а у меня мама только и ждет, пока я окончу курс. Но я никогда никому на них не жаловался. Только сам пожурю и на этом дело кончается. Но все же сначала они меня не любили. Привезут, бывало, в своих чемоданах из дома сало, и едят его потихоньку в Великий пост. — Нехорошо, — говорю, — ведь вы — будущие священники! А в ответ крики: — Совсем мы не хотим быть священниками, а пойдем потом в светское учебное заведение! Но все же сало это я у них отнимал и целую груду кусков относил, бывало, в соседний с нами военный лазарет — пусть раненые едят на здоровье! На другой день на белой стене углем карикатура на меня, как я несу это сало. — Чей это портрет? — спрашиваю. — Не знаем, — говорят, — просто так нарисовано. Один раз решили мы не распускать их домой на Рождество, а вместо этого устроить спектакль и вечер с танцами. И вот подбрасывают мне записку: “Умоешься кровью, если не отпустишь на Рождество!” Тогда я был посмелее, чем теперь. Вхожу в класс с запиской в руке. Вызываю одного из учеников к доске: — Иванов, прочитай-ка, что здесь написано? — Умоешься... нет, не могу, неразборчиво написано. — Разве? Ну ты, Петров, попробуй прочитать! И тот в смущении отказывается, и третий, и четвертый... Вижу — стыдно стало. Тогда я сам полным голосом читаю записку. — Вот, — говорю, — почерк ясный, все прочесть можно. Ну, а теперь поговорим. Вот мы только вчера обсуждали вопрос, как вам получше провести Рождество. Решили и спектакль вам устроить, и чтобы повеселиться вы могли. Разве плохо это будет? Побеседовали мы хорошо, все обошлось мирно и праздниками они остались довольны. Через дорогу от нас располагалось женское Епархиальное училище, где учились сестры наших же семинаристов. Бывало, узнают наши ребята, что девочки со своей воспитательницей собираются в лес за грибами, и просятся погулять в лесу вместе с ними. Наши преподаватели боятся, как бы не вышло неприятности. Но я уговорю позволить: “Сам, — говорю, — пойду с ними”. Вот, видим, что те пошли в лес, а через полчасика и мы двигаемся, догоняем их у леса. Просятся погулять вместе. Воспитательница тревожится, не пускает своих девочек. “Да чего вы боитесь? — говорю. — Пусть пойдут, побегают по лесу, только чтобы через два часа были здесь". А они и рады. Наберут цветов, грибов, ягод, набегаются, и возвращаются все довольные. В конце концов, полюбили меня, и когда уезжал я оттуда, торжественное собрание устроили, и самый отчаянный семинарист очень хорошую речь сказал, как сперва невзлюбили меня, а потом подружились. В конце собрания подняли меня на руки и понесли. А в учительской комнате за меня тревожатся: “Что-то там в зале делается? Не обидели бы отца Николая!” Приближался октябрь 1917 года, а за ним — эпоха революционного террора, охватившая всю Россию и все историческое пространство между двумя Великими войнами. Большевики соединили борьбу за власть в России с борьбой против Русской Православной Церкви. В первые послереволюционные годы картина церковных настроений на Украине была чрезвычайно запутанной. Пришедшее в 1918 году к власти в Киеве правительство Центральной рады объявило о независимости Украины (Украинской Державы). В связи с этим возникал вопрос об устройстве церковных дел на Украине. Раздавались даже голоса об украинской "автокефалии". В 1918 году был созван Всеукраинский Церковный Собор, который проходил в Киеве с 7 (20) января по 9 (22) февраля. Архимандрит Николай, как представитель духовно-учебных заведений, принимал участие в деятельности Собора. Собор, сознавая ненормальность подобной возможности, (украинской "автокефалии"), в положении о временном высшем управлении на Украине, принятом 9 июля 1918 года, указал на каноническую связь Православной Церкви на Украине с Патриархом Всероссийским и принял специальное постановление, которым "все постановления Всероссийского Церковного Собора и Святейшего Патриарха должны быть безусловно обязательны для всех епархий Украины".[4] Ввиду бурно развивающихся политических событий Собор дважды прекращал свою работу. Вспоминая этот период своей жизни Владыка любил рассказывать о том, как особо почитаемая им угодница Божия святая Великомученица Варвара сохранила его тогда от нечаянной смерти. Время было неспокойное, на Киев стремительно наступали красные, шла стрельба, всюду рвались снаряды. О. Николай с горсточкой богомольцев в Златоверхо-Михайловском монастыре служил молебен у раки святых мощей великомученицы Варвары. В монастыре было установлено по вторникам после Литургии соборне служить акафист перед мощами Великомученицы в храме, который находился на втором этаже собора. Во время молебна в храм попал шестидюймовый снаряд, разрушивший главный купол храма. "Но все мы, и я, — вспоминал Владыка, — были спасены молитвами Великомученицы!" На осенней сессии Собора, открывшейся в Киеве 23 ноября 1918 года, сонм православных архиереев, участников Собора, постановил быть архимандриту Николаю епископом Стародубским, викарием Черниговской епархии. Был назначен день хиротонии — 4 декабря (в день празднования памяти Великомученицы Варвары) в том же Михайловском монастыре. Но неожиданно о. Николай заболел сыпным тифом и около двух месяцев пролежал в больнице при Киево-Печерской Лавре. Хиротония была отложена. "Лежа в больничной палате — рассказывал владыка Николай — я часто задавал себе вопрос — почему моя хиротония была отложена неожиданной моей болезнью? И пришел к выводу, что грехи мои были тому причиной и болезнь дана мне для очищения души. Я решил провести генеральную исповедь и исповедать перед духовником все мои грехи, начиная с семилетнего возраста. Написав на бумаге все, что открыла мне память, я исповедовал, стоя на коленях перед схимником, все, в чем осуждала меня моя совесть. Чудная то была исповедь! Такой больше в жизни я не имел! Велика то была и милость Божия ко мне!" 20 октября 1919 года в Чернигове архимандрит Николай был хиротонисан во епископа Стародубского, викария Черниговской епархии. Хиротонию совершали архиепископ Черниговский и Нежинский Пахомий (Кедров) и епископ Новоград-Северский, викарий Черниговской епархии, Иоанн (Доброславин). "В том, что моя хиротония состоялась в родном мне Чернигове, — говорил впоследствии владыка Николай, — где со мною молились и разделяли мою духовную радость любимые мною и любящие меня черниговцы, я усматриваю особую благость ко мне Отца Небесного и Святителя Феодосия Черниговского, незримо от раки святых мощей своих меня благословлявшего во время возложения на мою главу рук двух святителей. И еще благодарил я Господа за то, что хиротония состоялась после того, как многие из собиравшихся на Собор в 1918 году архиереев к осени 1919 года уже эмигрировали за границу и меня рукополагали не двадцать, а два архиерея, оставшиеся, несмотря на смертельную опасность, на своих кафедрах. Слава Тебе, Господи, что я не оказался в расколе, не убежал вместе с другими за границу, а остался на своей Родине". Дальнейшее служение епископа Николая в Черниговской Епархии проходило под благодатным покровительством Святителя Феодосия, которого Владыка очень почитал. Он говорил так же, что с этим святителем они связаны именами — в миру святителя Феодосия звали Николаем, а в монашестве он получил имя Феодосий, а владыка Николай наоборот, в миру был Феодосием, а в монашестве наречен Николаем. С 1920 года владыка Николай назначен епископом Сосницким, викарием этой же епархии. Серьезным потрясением церковной жизни России явилось повсеместное вскрытие мощей святых угодников Божиих. 1(14) февраля 1919 года Наркомат юстиции издал постановление об организованном вскрытии мощей. Вскрытия проводили специальные комиссии в присутствии священнослужителей, составлялись протоколы. Если в результате обнаруживалось, что мощи сохранились не в целости, то это обстоятельство в целях атеистической пропаганды выдавалось за сознательный обман и подделку. В Чернигове так же была создана комиссия по обследованию мощей Святителя Феодосия. Владыка Николай с болью и горечью принял это сообщение. При обследовании мощей в феврале 1921 года в соборе присутствовало большое количество верующих, состав комиссии был так же многочисленен. Когда Владыка вместе с комиссией подошел к раке Святителя и, вынужденный приказом, стал разоблачать святые мощи, он со слезами молил Господа не допустить над Святителем никакого кощунства и молитва его была услышана. Члены комиссии осмотрели нетленное высохшее тело Святителя Феодосия и убедились, что мощи были подлинные.[5] Но среди пришедших богомольцев была одна женщина, которая усомнилась, и подумала, что это не человеческое тело, а искусственная восковая фигура и решила проверить. Когда она подошла, как и все остальные, приложиться к руке Святителя (руки у него были сложены крестообразно на груди), то незаметно вынула из платья булавочку и уколола руку Святителя. И вдруг из места укола брызнула живая человеческая кровь! В ужасе от этого чуда, женщина тут же исповедала перед всеми свой неправый помысл и дерзкий поступок и все, видевшие эту капельку крови возблагодарили Бога, прославившего Своего Угодника. А сама женщина укрепилась в вере. В наступлении на Русскую Православную Церковь большевики в начале 20-х годов прибегли к помощи модернистской схизмы обновленцев. Последние не приминули воспользоваться ситуацией. Большевики поддерживали обновленцев, чтобы расколом ослабить Патриаршую Церковь, а обновленцы, со своей стороны, стремилась поддерживать большевиков, чтобы с их помощью уничтожить Патриаршую Церковь. Раскол еще не успел вполне оформиться в Москве и Петрограде, как круги от него достигли Украины и пошли по ней. Власти здесь признали и поддерживали обновленцев с такой же готовностью, как до того они признали и поддерживали "автокефалитов".[6] С 6 августа 1923 года владыка Николай был назначен епископом Каширским, викарием Тульской епархии. С 19 октября 1923 года управлял Тульской епархией и Одоевской. Владыка Николай занял непримиримую позицию по отношению к обновленцам, обличая их с церковной кафедры и объясняя своей пастве гибельность этого пути. В 1924 году Владыка приехал в Москву, где вместе с группой епископов, в числе которых был архиепископ Феодор (Поздеевский)[7], подвергся аресту органами ГПУ и был посажен в Бутырскую тюрьму.[8] Просидев там две недели, Владыка был выпущен.[9] 30 марта /12 апреля 1925 года владыка Николай был свидетелем и участником торжественного погребения в Донском монастыре Патриарха Московского и всея Руси, исповедника Православия Святителя Тихона. Об этом событии вспоминала впоследствии монахиня Нина (Штауде), познакомившаяся с владыкой Николаем в 50-е годы в Алма-Ате: "Как-то однажды зашел у нас с владыкой Николаем разговор о Патриархе Тихоне. Оказалось, что Владыка был на его похоронах в Москве весной 1925 года, когда и я была на кладбище Донского монастыря. Тогда так исключительно дисциплинированно вели себя собравшиеся в несметном количестве в ограде монастыря верующие, что я даже могла, находясь в первом ряду около дорожки, по которой шла похоронная процессия, в момент пронесения гроба Святителя освободить руку из цепи и перекреститься: ни один человек при этом не шелохнулся на своем месте, а могли бы любопытные ринуться и смять передние ряды. Но все, очевидно, понимали, что вследствие этого произошла бы катастрофа, так как десятки тысяч людей были заперты внутри ограды. И это дало бы повод торжествовать неверующим, которые, тоже собравшись в большом числе за оградой, следили за нами. А когда нас выпускали затем небольшими партиями из ворот монастыря, на крыше патриарших покоев стояли епископы и благословляли выходящих, которые постепенно заполнили всю Донскую улицу" ...Я вспомнила эту картину и поделилась этим воспоминанием с Владыкой. “Вот и я стоял тогда на крыше и благословлял выходивших из ворот богомольцев”, — сказал он, с улыбкой посмотрев на меня". 11 апреля года обновленческий синод во главе с лжемитрополитом Вениамином (Муратовским) выступил по поводу кончины Святейшего Патриарха Тихона с призывом к "воссоединению" Церкви, которое должно было, по их планам, состояться на "Поместном соборе Православной Церкви в СССР" в октябре 1925 г.. Владыка Николай разделял общее почти у всех православных архиереев мнение, что этот собор, на котором обновленцы заранее завладели для себя всеми преимуществами, может принести православным только вред. Поэтому он, последовав примеру томившегося в далекой северной ссылке патриаршего Местоблюстителя митрополита Кирилла (Смирнова), письма и высказывания которого по этому вопросу доходили до верных чад Церкви, а так же прочих непримиримых по отношению к раскольникам архиереев, сделал предписание настоятелям и церковным советам не входить в переговоры с обновленцами. Положение в Тульской епархии в это время было очень тяжелое. Обновленцы захватили подавляющее большинство приходов. Но со своей маленькой паствой епископ Николай упорно боролся против врагов православия. Тульское епархиальное управление принимало все меры для привлечения православных к участию в съезде и в соборе, но епископ Николай и его паства твердо держались намеченной тактики. [10] Исходом этой борьбы был арест Владыки, последовавший 8 мая 1925 года. Проведя в заключении более двух лет, и освободившись 16 сентября 1927 года владыка Николай был назначен на Орловскую кафедру. В Орле Владыка служил до следующего своего ареста, который произошел 27 июля 1932 года. Некоторое время, предшествующее аресту, по причине трудности жизни и служения в Орле, Владыка, как указано о том в уголовном деле, пребывал на покое. Вместе с ним было арестовано и проходило по делу еще 128 человек. Епископа Николая обвиняли в том, что он, при содействии 5-и человек орловского духовенства, "явился руководителем и организатором контрреволюционной церковно-монастырской организации "Ревнители Церкви", направлял контрревллюционную деятельность на борьбу против Сов. власти и колхозного строительства. Для пополнения рядов контрреволюционеров организации организовал два подпольных монастыря, проводил пострижения в монашество, т. е. в преступлениях, предусмотренных ст. 58-10, 58-11 УК РСФСР". На допросах в ГПУ Владыка дал такие показания: "Антисоветская деятельность моя была проявлена при индивидуальном моем разговоре среди духовенства и мирян в следующем виде: я принимал у себя и оказывал приют репрессированным Сов. властью за антисоветскую деятельность. Так, по приказу высланному в г. Орел [не разборчиво] Назарию предоставлял квартиру и материальную помощь. Я пересылал деньги через близких родственников находящимся в ссылке за антисоветскую деятельность архимандриту Пантелеимону и Льву Адамову. Оказывая материальную помощь, я считал их страдальцами за веру, укреплял их морально, укреплял их способность бороться за дело религии. Из мест заключения духовенства я получал известия об их жизни и в свою очередь сообщал о своей. Как я уже показал ранее, я болел душой за закрытие Сов. властью монастырей... [не разборчиво]. Моими единомышленниками были игумен Алексий и игумен бывшего мужского орловского монастыря Ипполит Носик, которые стремились организовать вокруг церкви монашество и пополнить монашество глубоко верующими людьми, стремящимися послужить религии. Я стремление их поддерживал. Подбирали для этого подходящих [людей] и я благословлял игумена Ипполита на постриг их в монашество. Всего с моего разрешения постриглось до 20-и человек. Таким путем мы пополняли монашество новыми свежими кадрами. И вопреки запрещениям Сов. власти организовывали монашество вокруг церкви, по сути создали монастыри. Для более успешного объединения вокруг церкви религиозных крестьян практиковали постриги схимниц, которых имеется в Орле несколько. Они своим схимничеством известны далеко за пределами Орловского района. К ним на поклон приходили крестьяне из других селений. Приходившие крестьяне задавали всевозможные вопросы, в том числе и о колхозном строительстве. Помню случай, и меня спрашивали — вступать в колхозы? Я на это отвечал, что это дело безбожия, я могу давать ответы на вопросы, связанные с религией. Мой ответ, конечно, не мог удовлетворить спрашивающего. Но, в то же время, в колхозы ходить не следует, как в безбожную организацию. С духовенством г. Орла я иногда беседовал о плохой нашей жизни при Сов. власти, что я и переживал с наложением на меня больших налогов, что частично и послужило моим уходом на покой. 1932 год, ноябрь. Могилевский читал".[11] Вот, что рассказывал сам Владыка о том времени: " 27 июля 1932 года я был арестован и отправлен в Воронеж, где велось следствие. Об условиях жизни говорить не приходится, потому что в те годы вся наша страна испытывала нужду и в продуктах, и в одежде, и во всем необходимом. Да и мне ли, грешному, говорить о недостаточности питания, когда Господь милостиво сохранял мне жизнь в таких тяжелых условиях, да еще даровал многие-многие радости духовные! Шло следствие. Надо сказать, что я попал к очень хорошему следователю. Он не оскорблял меня, не подвергал побоям, как было с некоторыми моими соузниками. Я и теперь молюсь о нем и никогда не забуду его доброту, внимание ко мне и необыкновенную порядочность. Он долго и подробно расспрашивал меня о религии, о том, как должен вести себя христианин в тех или иных условиях. Следователь несколько раз буквально принуждал меня вспоминать до мельчайших подробностей время моего служения в Чернигове в период гражданской войны. У меня появилось такое чувство, что он что-то знает и хочет, чтобы я сам ему об этом рассказал. Пришлось припоминать все до мельчайших деталей. И вот, по ходу рассказа вспомнились два случая, о которых мне сперва не хотелось говорить, но под нажимом следователя я рассказал о них. В 1920 году некоторое время отсутствовал в городе епископ Черниговский Пахомий[12] и я остался за правящего архиерея. В это время белых сменяли красные, красных — жевто-блакитные[13] и так далее. И вот однажды, когда Чернигов заняли белые войска, командование решило устроить в городе еврейский погром. Я вовремя узнал об этом, вызвал генерала и архиерейской властью запретил ему это вероломство. Я предложил ему организовать охрану населения и в том случае, если кто-либо будет провоцировать людей на кровопролитие, обязал его принять решительные меры для предотвращение этого. Я даже пригрозил генералу анафемой. Слава Богу, погрома не произошло. Следователь, конечно, спросил меня, почему я был настроен против погрома — ведь, как сказал он, христиане не любят евреев за то, что они распяли Христа. Я ответил ему, что это неправильное понимание христианства. Ведь мы, христиане, не имеем права осуждать никого, тем более целую нацию. Если у кого-то есть вина перед Богом, то Господь Сам и осудит Своим судом, а нам дана заповедь: "Не суди, да не судим будешь". Да, евреи предали и распяли Христа, но ведь Господь по плоти родился от еврейки, и Апостолы тоже были евреи, и первые христиане, которые уверовали во Христа после проповеди Апостола Петра тоже были евреями. И не силой оружия мы должны проповедовать Христа, а любовью к Богу, к ближнему и чистотою своей жизни, поэтому я и запретил это безумное кровопролитие. А крови на фронтах в то время и без того много проливалось. Шло время. Белые войска сменили красные, затем снова в Чернигов вошли белые войска. Однажды ночью, в одну из таких перемен, будит меня мой келейник и говорит, что какой-то неизвестный человек в кожаной одежде, с большим пистолетом на боку просит меня принять его. Наскоро одевшись, я вышел. Передо мной стоял человек именно такого вида, как описал его мой келейник. На его фуражке была нацеплена красная звезда. Он поздоровался со мной, но под благословение не подошел. — Чем могу служить? — спросил я его. Незнакомец заметно волновался, чувствовалось, что ему нужно было переступить какой-то внутренний барьер, чтобы заговорить со мною. — Я — большевик, комиссар, — наконец сказал он, — но я попал в такую ситуацию, что вынужден обратиться к Вам за помощью. Я прошу у Вас убежища. Я не смог уйти со своими и сейчас меня обнаружили белые. Если я выйду от Вас, то буду сразу арестован и расстрелян. Я распорядился, чтобы келейник устроил пришельца в комнате для гостей, накормил его и приготовил постель. Пожелав ему спокойной ночи я удалился. Три дня пробыл комиссар под кровом архиерейского дома. Я несколько раз разговаривал с ним. Я задавал ему вопрос, почему новая власть так категорично и жестоко настроена против религии? Но мой собеседник только и мог сказать в оправдание своей политики, что "религия — опиум для народа, а раз опиум, значит — вред и поэтому большевики должны избавить народ от этого "опиума". На третий день он, сопровождаемый монахами, был переправлен к своим. Перед уходом он дал мне записку со своим именем, фамилией, названием должности и части, в которой он служил, и сказал, что если понадобится, он так же отплатит мне добром за добро. В дальнейшем я часто вспоминал этого человека. И хотя записка была давно утеряна, но все данные о нем запечатлелись в моей памяти, так как случай этот был совершенно необыкновенный. Когда следователь узнал об этом, то мне показалось, что он даже обрадовался. Через три месяца следователь вызвал меня и сказал, что это время ушло на проверку рассказанных мною фактов, что теперь все доказано и даже есть собственноручно написанные показания того комиссара, которого мне пришлось приютить. Когда следствие подошло к концу, мы со следователем расставались друг с другом с сожалением. Он доверительно сказал мне: — Я рад, что хоть какую-то пользу принес Вам своим расследованием, что мне удалось доказать правильность Ваших показаний, а это для Вас немало значит — теперь Вам переквалифицируют статью и дадут не больше пяти лет, вместо ожидаемых десяти. — За что же мне дадут пять лет? — невольно вырвалось у меня. — За вашу популярность. Таких, как Вы на некоторое время надо изолировать, чтобы люди забыли о Вашем существовании. Вы имеете слишком большой авторитет среди народа и Ваша проповедь имеет большое значение для народа. За Вами идут! Неожиданно было для меня услышать оценку моего служения из уст представителя данного учреждения, но это было именно так. — Господи! Слава Тебе! Слава Тебе, Господи! Я, грешник, как умел, так и служил Тебе! — Только и мог я произнести от радости, наполнившей мое сердце. Теперь уже никакой срок не будет страшить меня". Постановлением коллегии ОГПУ от 7 декабря 1932 года епископ Николай был осужден по статье 58-10 УК РСФСР на 5 лет лишения свободы.[14] Через четыре месяца после вынесения приговора Владыку из Воронежа отправили в Мордовию в г. Темников, оттуда в Чувашию в г. Алатырь и, наконец, в Саров. Трудно было Владыке в годы лишений. Но Господь не оставил его. В течении пяти лет пребывания Владыки в лагерях ему помогала его духовная дочь Вера Афанасьевна Фомушкина, хорошо знакомая ему по Орлу.[15] Она решила, что не должна оставлять своего духовного наставника в это трудное время и, оставив все, последовала за ним. Вера Афанасьевна приезжала в те пункты, куда этапировали Владыку, находила там верующих людей, которые помогали кто чем мог в эти голодные годы, собирала милостыню и передавала Владыке передачи, которыми он делился с другими заключенными. Вспоминая свои странствия по лагерям, Владыка много рассказывал о Сарове, где он пробыл довольно долгое время: "После закрытия и разорения монастыря в его помещениях был образован исправительно-трудовой лагерь, в который я и попал. Когда я переступил порог этой святой обители, сердце мое исполнилось такой невыразимой радости, что трудно было ее сдержать. "Вот и привел меня Господь в Саровскую пустынь — думал я — к преподобному Серафиму, к которому в течении моей жизни неоднократно обращался я с горячей молитвой". Я перецеловал в монастыре все решеточки и все окошечки. В те времена была еще цела келья преподобного Серафима. В этом лагере было много лиц духовного звания. Был там иеромонах из Петербурга о. Вениамин фон-Эссен. Он был замечательным художником. Лагерное начальство учитывало способности и таланты заключенных и ему было поручено писать разные плакаты и даже картины для оформления лагеря и каких-то учреждений. В его распоряжение отвели большую светлую комнату и предложили подобрать способных помощников. Отец Вениамин, воспользовавшись доверием, подобрал себе помощников из духовного звания, в число которых попал и я. Это была великая милость Божия! Первое время нелегко ему было с такими "помощниками", но скоро мы научились всему: резать бумагу на равные части, растирать и разводить краски, точить карандаши и делать другую подсобную работу. Вере Афанасьевне каким-то образом удавалось передавать нам кагор и просфоры. Они были испечены в виде обыкновенных булочек довольно темного цвета. И мы в той комнате, что была отведена нам для художественной работы, на этом приношении совершали Божественную Литургию. Антиминс нам так же достала и передала Вера Афанасьевна. Я все то время, что пребывал в Сарове, так и считал, что нахожусь на послушании у преподобного Серафима, этого земного Ангела и небесного человека, по молитвам которого Господь посылает нам такое утешение, что мы можем служить в заключении Литургию и причащаться Святых Христовых Таин. И не только я, но и все мои солагерники так же считали, что Господь даровал нам большую духовную радость — быть в послушании у преподобного Серафима в Саровской пустыни". В 1937 году епископ Николай был освобожден из лагеря. Но, не получив назначения на кафедру, он проживал сначала в г. Егорьевске Московской области, а затем в г. Киржаче Ивановской области. В этот период по вызову Местоблюстителя патриаршего престола митрополита Сергия (Страгородского) он часто приезжал в Москву для исповеди митрополита Сергия и помощи в делах Патриархии. Тогда он имел возможность служить в московских соборах — в Богоявленском Елоховском, Богоявленском Дорогомиловском (впоследствии взорванном), в храме Сорока мучеников, что напротив Новоспасского Монастыря и Илии Обыденного. Много времени проводил Владыка в библиотеке Патриархии. Впоследствии он с большой теплотой вспоминал об этом периоде. "Часто и по долгу проживал я у митрополита Сергия, пользуясь его отеческой лаской и помогая ему". И в дальнейшем, когда, после следующего ареста, тюрьмы и ссылки владыка Николай был назначен на Алма-Атинскую кафедру, он ежегодно 12/25 мая в день кончины Патриарха Сергия совершал заупокойные панихиды, со слезами молясь о упокоении души его в селениях праведных. Начавшаяся Вторая Мировая война изменила карту Европы. В 1939 году произошло включение в состав СССР Западной Украины и Западной Белорусии, а в 1940 году — Бессарабии и Прибалтики. Продвижение границ Советского государства на запад территориально расширило юрисдикцию Российской Православной Церкви. К концу 1940 года митрополит Сергий приступил к устройству Церковных дел в этих областях. В 1941 году владыка Николай был возведен с сан архиепископа. Весть о начале Великой Отечественной войны застала Владыку в преддверии совершения им Божественной Литургии. "Я служил проскомидию, — вспоминал Владыка, — когда один из моих друзей в тиши алтаря сообщил мне эту ужасную весть. Что я мог сказать пастве, в слезах ожидавшей не моего, а Христова утешения? Я только повторил то, что сказал некогда св. Александр Невский: "Не в силе Бог, а в правде!" В тот год 22 июля праздновалась память всех Святых в земле Русской просиявших. Думаю, в этом есть особый смысл. По грехам нашим понесли мы тогда тяжелое испытание, но Святые земли Российской не оставили нас своим заступничеством: будучи искушаемы, они могли и искушаемым помочь. Мы обращались к ним, нашим землякам, за помощью и эта небесная помощь явилась тогда, когда ее трудно было ожидать, и проявилась она не только в мужестве и героизме наших воинов, не только в единении всего народа, но и в тех обстоятельствах, которые помогли получить нам законную и справедливую победу". И вслед за этой вестью архиепископа Николая постигло новое испытание — 27 июня 1941 года Владыка был арестован и помещен в тюрьму г. Саратова, где проводилось следствие. Владыке Николаю было предъявлено следующее обвинение:[16] "Могилевский Феодосий Никифорович, в 1937 году отбыв наказание, возобновил антисоветскую деятельность, установил связи с церковниками Москвы, Тулы, Орла и других городов. Снабжал приезжавших епископов западных областей Украины, Белоруссии и Прибалтийских республик антисоветской клеветнической информацией о положении религии в СССР с целью вызова недовольства среди верующих. В марте 1941 года встречался с епископами, приезжавшими из западных областей УССР. На одном из собраний епископата он, в частности, заявил: "...Большинство епископов в СССР находятся в ссылках. Митрополит Сергий окружен небольшой группой епископов, к которым не расположена масса верующих... Советская власть усиливает свое давление на Церковь и верующих". Пользуясь информацией Могилевского духовенство из западных областей усилило распространение провокационных слухов: "Оказывается, в СССР нет архиереев. Мне об этом подробно рассказывал Николай Могилевский. Он говорил, как пачками высылали архиереев в известные годы. Теперь их нет на Севере России, на Украине, в Сибири. Я все-таки думал, что хоть где-то архиереи имеются, а теперь узнал, что их нет" (Епископ Алексий Громадский). Епископу Симону (Ивановскому), приехавшему в Москву из Ровенской области, Могилевский заявил: "Вас на Западной Украине ждет то же, что пережили мы здесь. Будьте готовы к разгрому церкви и к террору над духовенством, к колхозным насилиям и к другим подобным прелестям". Обвинительное заключение. По следственному делу № 3230 по обвинению Могилевского Феодосия (Николая) Никифоровича в преступлениях, предусмотренных ст. ст. 58-10 ч. 1 и 58-11 УК РСФСР. В НКГБ СССР поступили данные о том, что служитель религиозного культа Могилевский Феодосий (Николай) Никифорович в 1932 году был осужден, как организатор и руководитель церковно-монархической группы, по отбытию наказания вновь возобновил антисоветскую работу, установил преступные связи с церковниками ряда городов и проводил среди них церковную агитацию. На основании этих данных 2 июля 1941 года Могилевский был арестован. Произведенным по делу расследованием установлено, что Могилевский, будучи враждебно настроен к Советской власти, систематически в своем окружении проводил антисоветскую агитацию. Снабжал приезжавших епископов западных областей Украины, Белоруссии и Прибалтийских республик антисоветской клеветнической информацией о положении религии в СССР с целью вызова недовольства среди верующих. В предварительном обвинении Могилевский виновным себя признал частично. Обвинительное заключение составлено в Саратове 25 августа 1941 года. Постанавлением Особого Совещания при Народном Комиссариате Внутренних Дел СССР Могилевского Феодосия (Николая) Никифоровича, как социально-опасный элемент сослать в Казахскую ССР сроком на 5 лет, считая срок с 27-го июня 1941 года. Пробыв в Саратове в общей сложности шесть месяцев Владыка Николай был направлен в Казахстан, в город Актюбинск, а оттуда через три месяца в город Челкар Актюбинской области. Челкар представлял из себя небольшое поселение в глухой полупустыне на железнодорожной станции, состоящее из маленьких глинобитных домишек. Летом эта пустыня с ее сыпучими песками и горячими ветрами казалась безжизненной, она словно вымирала от палящего знойного солнца, которое выжигало и без того скудную ее растительность. А зимой ледяная пурга и трескучий мороз были хозяевами в этой бескрайней и унылой местности. Когда много лет спустя Владыке задали вопрос: "Как он отнесся к этому переселению? Не было ли в его сердце ропота или обиды?" — Владыка отвечал: "На все воля Божия. Значит было необходимо перенести мне это тяжелое испытание, которое закончилось большой духовной радостью. Господь не посылает испытаний сверх сил никому. Так и мне, Он всегда посылал испытания, а вслед за ними духовные радости". На тяготы и злоключения, перенесенные в ссылке, Владыка никогда не жаловался, а если и приходилось ему об этом рассказывать, то не для того, что бы ему посочувствовали, а как назидание для нас же, грешных. "А вы подумайте, что будет, если человек всю жизнь станет проводить в неге и довольстве, в окружении близких и родных людей? Такая жизнь может отрицательно подействовать даже на самую благочестиво настроенную христианскую душу. При такой жизни неизбежно развивается самодовольство, тщеславие, а за ними и гордость. Жизнь, пресыщенная благами земными, приводит к окаменению сердца, к охлаждению любви к Богу, к ближнему. Человек от излишеств становится жестоким, не понимающим чужого горя, чужой беды. Вспомните, — продолжал Владыка, — как многие богатые и благородные люди, верные христиане, боясь такого окаменения сердечного, раздавали свои имения и сами становились бедняками только ради того, чтобы не уклониться в гордость и нерадение, и не отпасть от Бога. Нужно помнить, что Бог, по изгнании человека из рая, сказал ему: "В поте лица будешь добывать хлеб свой". А слова Божии не бывают тщетными. И Сам Господь во время Своего странствия на земле не знал где главу преклонить, а ведь мог умолить Отца, и Он дал бы Ему миллионы Ангелов. И нам заповедал Господь идти тесным путем и входить узкими вратами в Царство небесное. " Владыка ехал на вольную ссылку, но в арестантском вагоне. На станцию Челкар поезд прибыл ночью. Охранники вытолкали Владыку на перрон в нижнем белье и рваном ватнике. Его немудреный багажик, растерянный еще по предыдущим пересылкам, теперь совершенно растаял. В руках у Владыки было только удостоверение, с которым он должен два раза в месяц являться в местное отделение НКВД на отметку. Оставшуюся часть ночи Владыка пересидел на вокзале. Настало утро. Надо было куда-то идти. Но как идти зимой в таком виде? Да и идти было некуда. Владыке пришлось обратиться за помощью к старушкам, и на его просьбу откликнулись добрые женские сердца. Старушки подали ему кто — штаны, кто — телогрейку, кто — шапку, кто — залатанные валенки. Бедного старика, так ласково просившего помочь ему, кое как одели и обули. Одна старушка приютила его в сарае, где у нее находились корова и свинья. Владыке в это время шел уже 65-й год. Голова его была бела и вид его невольно вызывал сострадание. Владыка пытался устроиться на работу, но никто не брал его, — он выглядел старше своих лет. Он вынужден был собирать милостыню, чтобы не умереть с голоду. Впоследствии, когда духовные чада спрашивали у Владыки: "Почему Вы не сказали старушкам, которые дали Вам одежду, что вы — епископ? Наверняка нашлись бы верующие люди, которые помогли бы". — Владыка отвечал: "Если Господь посылает крест, Он же и силы дает, чтобы его нести, Он же его и облегчает. В таких случаях не должна проявляться своя воля, нужно всецело предаваться воле Божией. Идти наперекор воле Божией недостойно христианина. Почему наши кресты кажутся нам иногда особенно тяжелыми? Потому, что мы противимся Божественному промыслу, пытаемся сами своими силами изыскивать себе облегчение, но не получаем его в таких случаях, терпение наше иссякает и мы начинаем тяготиться своим крестом. А если свой крест нести терпеливо, с надеждой на помощь Божию, то никогда он не будет невыносимо тяжелым, и после того, как человек терпеливо перенесет посланные ему испытания, Господь посылает духовную радость". — Закончил Владыка свое объяснение. Так, до глубокой осени 1942 года Владыка продолжал влачить свое нищенское существование. Физические силы его были на исходе. От недоедания и холода у него развилось худосочие, тело его было покрыто нарывами, от грязи завелись вши. Силы покидали не по дням, а по часам... И вот пришел момент, когда иссякли последние силы и Владыка потерял сознание. Очнулся он в больнице, в чистой комнате, в чистой постели. Было светло и тепло, над Владыкой склонились люди. Он закрыл глаза, решив, что все это ему кажется. Один из склонившихся проверил пульс и сказал: — Ну вот, почти нормальный! Очнулся наш дедушка! Слова эти были сказаны с такой радостью, что Владыке показалось, что их произнес какой-то очень близкий ему человек. Он снова открыл глаза и тогда только понял, что это ему не кажется, что это не сон, а все происходит наяву, что он в больнице, и радость охватила его от мысли, что он может какое-то время полежать в этой прекрасной обстановке. Истерзанное сердце его и изможденное тело нуждалось в отдыхе, он очень хотел отдохнуть. Поправлялся Владыка медленно. А когда поднялся с постели, сразу же стал стараться принести пользу окружающим. Кому воды подаст, кому судно принесет, кому постель поправит, кому скажет доброе слово. В больнице полюбили этого доброго старичка. Все стали называть его ласково: "Дедушка". Но только один молодой врач знал трагедию этого "дедушки", знал, что выпиши его из больницы, и опять пойдет он просить милостыню и жить рядом с коровой и свиньей. Врачу было жаль "дедушку", и он держал его в больнице, сколько это было возможно. Но шла война и каждая койка была на учете. И вот настал день, когда врачу предложили выписать "дедушку" из больницы. Загрустил Владыка — так он свыкся с больными, с врачом, с медсестрами и нянечками. Да и куда ему было идти? Он стал молиться Господу, снова отдавая себя в Его волю: "Куда Ты, Господи, пошлешь меня, туда и пойду!" К выписке "дедушки" готовилась вся больница. Ему принесли почти целые, только чуть залатанные валенки, подштопанное, но совершенно чистое белье, брюки и курточка тоже были совсем приличного вида, а шапка, которую принес молодой врач, была просто роскошная. От скудных больничных пайков выделили на первое время немного съестного. Перед самым выходом из больницы Владыка одел все свои обновки. И вот, когда все собрались проститься с добрым "дедушкой", вошла нянечка и сказала: — Дедушка, за вами приехали! — Кто приехал? — спросили все разом. — Да тот самый татарин, который вам иногда передачи приносил, разве не помните? Конечно, Владыка не мог забыть, как регулярно, через каждые десять дней, ему передавали от какого-то незнакомого ему татарина пару татарских лепешек, несколько яиц и несколько кусочков сахара. И еще знал Владыка, что именно этот татарин подобрал его, полуживого, без памяти лежащего на дороге, и отвез в больницу. Ошеломленный, Владыка пошел к выходу. Действительно, у больничных дверей стоял татарин с кнутом в руках. — Ну, здоров, бачка! — сказал он Владыке и улыбнулся добродушной улыбкой. Владыка тоже поздоровался с ним. Вышли на улицу, татарин посадил Владыку в сани, сел сам и они поехали. Был конец зимы 1943 года. По дороге они не разговаривали. Владыка не мог говорить от переполнявших его чувств. "Слава Тебе, Господи! Слава Тебе, Господи!" — только и мог он мысленно повторять. Сани остановились у домика татарского типа. Татарин помог Владыке слезть с саней и завел его в дом. Их встретила женщина. Татарин только посмотрел на нее и она моментально ушла, как потом оказалось, приготовить пищу и чай, которые вскоре появились на столе. После ужина и чая, когда душа Владыки немного успокоилась, начался разговор между этими двумя людьми, жизненные пути которых пересеклись по Божественному промыслу. — Почему вы решили принять участие в моей жизни и так милостиво отнеслись ко мне? Ведь вы меня совсем не знаете, — спросил Владыка. — Надо помогать друг другу, — ответил татарин, — Бог сказал, что мне надо помогать тебе, надо спасать твою жизнь. — Как сказал вам Бог? — изумленно спросил Владыка. — Не знаю как, — ответил татарин, — когда я ехал по своим делам, Бог сказал мне: "Возьми этого старика, его нужно спасти". Для Владыки началась спокойная жизнь. Татарин имел связи и смог устроить так, что через некоторое время в Челкар приехала Вера Афанасьевна, которая так же была сослана, но в другую местность. Вера Афанасьевна не стала скрывать от окружающих, кто такой тот "дедушка", которого заботливо выходили челкарцы. И снова нашлись добрые верующие сердца, которые откликнулись на призыв помочь архиерею. Шел 1943 год. Он ознаменовался победами советских войск в решающих битвах под Сталинградом и на Курской дуге, определивших исход Великой Отечественной войны. Закономерность, с которой военные успехи Советской армии увеличивались по мере ослабления государственного гнета на Церковь, все больше убеждала людей в том, что за внешними событиями эпохи стоит Воля неземная и что Сам Бог сокрушает врагов России. 5 сентября в газете "Известия" появилось следующее сообщение: "4 сентября с. г. у Председателя Совета Народных Комиссаров СССР т. И. В. Сталина состоялся прием, во время которого имела место беседа с патриаршим Местоблюстителем митрополитом Сергием, Ленинградским митрополитом Алексием и экзархом Украины, Киевским и Галицким митрополитом Николаем. ...Во время беседы митрополит Сергий довел до сведения Председателя Совнаркома, что в руководящих кругах Православной Церкви имеется намерение созвать Собор епископов для избрания Патриарха Московского и всея Руси и образования при нем Священного Синода. Глава правительства т. И. В. Сталин сочувственно отнесся к этим предложениям и заявил, что со стороны правительства не будет к этому препятствий. При беседе присутствовал Заместитель председателя Совнаркома СССР т. В. М. Молотов". Помимо прочих насущных проблем, которые обсуждались при этой беседе, митрополит Ленинградский Алексий спросил у Сталина о возможности освобождения из ссылок, лагерей и тюрем архиереев. На просьбу Сталин ответил: "Представьте такой список, его рассмотрим". По существу эти уступки явились лишь широким жестом безбожной власти к гонимой ею Церкви, за которым стоял трезвый политический расчет и понимание того, что искоренение религии — цель утопическая и недостижимая. Предпочтение было отдано иному, более трезвому соображению: Сталин поставил митрополитов в известность о том, что правительство полагает создать специальный орган — Совет по делам Русской Православной Церкви. Это ведомство по-прежнему должно наблюдать за умонастроениями в церковной среде, выявлять нелояльные и антисоветские элементы и беспощадно искоренять их. 8 сентября 1943 года состоялся Архиерейский Собор. В нем приняли участие всего лишь 19 архиереев, причем некоторые из них были срочно освобождены из мест заключения и самолетом доставлены в Москву. На Соборе, по предложению митрополита Алексия главой Русской Православной Церкви был избран патриарший Местоблюститель митрополит Сергий (Страгородский) и 19 сентября состоялась интронизация Патриарха в кафедральном Богоявленском соборе.[17] Через месяц, 8 октября 1943 г. при Совнаркоме СССР был образован Совет по делам РПЦ под председательством Г. Г. Карпова. Положение Совета можно сравнить с положением обер-прокурора Святейшего Синода: и тот и другой представляли интересы государства, но с той большой разницей, что теперь это было государство, враждебное Церкви, а не благорасположенное к ней. Однако Церковь получила теперь, после встречи митрополита Сергия со Сталиным, возможность назначать епископов на вакантные кафедры, открывать новые приходы. Эти события повлияли и на духовную жизнь далекого и как бы забытого Богом Челкара. Жители Челкара стали хлопотать о построении молитвенного дома. А пока владыка Николай имел возможность служить в доме одной бедной женщины, потерявшей на войне мужа и двоих сыновей. После стольких лет гонений, горя и нужды Владыка снова приступил к пастырскому служению, стал проповедовать, наставлять, утешать, вселять надежду в души людей. Владыка служил в собственноручно сшитом холщевом облачении как простой священник, иерейским чином совершал Литургии и Всенощные бдения, крестил, венчал, отпевал усопших и убиенных на фронтах воинов. "При этой окружающей дикой природе, — писал Владыка в одном из писем тех лет, — я все-же имею великое духовное утешение, что скрашивает мое одиночество. За отсутствием здесь священнослужителей, я приглашен к служению. Имеем молитвенный дом, где Литургисаю (по-иерейски), совершаю всякие требы; особенно приятно было совершить уже более 15-и бракосочетаний. Имеем колокол, а ко дню Святой Пасхи зазвоним во все четыре.[18] ...А все же милая родина грезится мне... К ней моя мысль, все мое сердце, хочется снова, как когда-то послужить ей — здесь не то: там ширь, простор, нивы... Мое одиночество разделяет мать Вера. Она сопутствует мне во всех моих "командировках", прибыла и сюда". Подходил к концу 1943 год, война унесла уже много жизней, много возвратилось с фронта калек и переполненная до краев река народного страдания все наполнялась и наполнялась народным горем. Война продолжалась, но по всей стране уже восстанавливались храмы, открывались новые приходы. Важнейшей заботой Патриарха было замещение архиерейских кафедр, большинство из которых вдовствовало. 27 октября 1943 года Патриарх Сергий направил в Совет по делам РПЦ заявление на имя председателя Совета Г. Г. Карпова следующего содержания: "Прошу Вас возбудить пред Правительством СССР ходатайство об амнистии перечисленным в прилагаемом списке лицам, которых я бы желал привлечь к церковной работе под моим ведением". К заявлению был приложен список 26 священнослужителей, в число которых было внесено имя архиепископа Николая (Могилевского). Все поименованные в этом списке, кроме одного епископа Николая, в действительности были уже расстреляны или погибли в лагерях от каторжных условий жизни, от голода и тяжких работ.[19] Но освобождения из ссылки владыки Николая не последовало. 10 октября 1944 года Владыка сам направил Народному Комиссару Внутренних дел СССР "усердную просьбу", в которой просил снять с него звание "вольного ссыльного", разрешить уехать в Россию "и там занять епископскую кафедру по назначению Патриаршего Синода, и тем дать возможность послужить дорогой, Священной нашей Родине, особенно в годину тяжелых для нее испытаний на войне".[20] Постановлением Особого Совещания при Народном Комиссариате Внутренних Дел СССР от 19 мая 1945 года владыка Николай был освобожден досрочно.[21] "О моих перспективах — писал Владыка из Челкара в Орел своему другу протоиерею Иоанну Дубакину — они не оправдались совсем, но, возможно, скоро станут яснее. В мае месяце я получил частное извещение о состоявшемся в Синоде назначении меня в Алма-Ату (столицу Казахст.). Канцелярией это дело не оформлено, почему-то откладывается оформление. Патриарх Алексий отправился в заграничную поездку на Восток. Здесь произошло другое: 18 июня мне объявили об освобождении. Теперь вполне возможно стало мое назначение и в Россию. Узнав о возвращении Патриарха, я послал письменную просьбу ему об устроении меня в России. И теперь жду его решения, а через него Божия о мне определения. Более сорока моих братьев уже вышли на ниву Христову — хочу и я встать с ними в ряды делателей виноградника Его". В этот период Патриархом Алексием и Святейшим Синодом решался вопрос о нормализации церковной жизни на территории Казахстана. Алма-Атинская кафедра вдовствовала с 1937 года, после того, как 10 октября был расстрелян преосвященный архиепископ Алма-Атинский Тихон (Шарапов) вместе с приближенным к нему духовенством. С 1937 года в Алма-Ате не было ни одного действующего православного храма, а во всем Казахстане их насчитывались единицы. Казахстанской епархии, как таковой, не существовало, и Казахстан в 1944 году был включен, как и в предреволюционные времена, в состав Ташкентской и Среднеазиатской епархии. Находившийся в то время на Ташкентской кафедре епископ Кирилл (Поспелов) в 1944 году предпринял поездку в Алма-Ату, о чем свидетельствует его записка уполномоченному по делам Русской Православной Церкви при Совнаркоме Каз. ССР Грязных В. В.: "Трехнедельное мое пребывание в г. Алма-Ата осенью сего 44 года с целью проведения религиозно-патриотической работы, как Вам известно, за отсутствием православного храма, осталось безрезультатным. Между тем, будучи в Москве, я, вместе с прочими Епископами, слушал высокоталантливую речь уполномоченного по делам Русской Православной Церкви при Совнаркоме Союза ССР тов. Карпова, который особенно ярко отметил большую религиозно-патриотическую работу духовенства православной церкви. Горячее патриотическое чувство побуждает меня вторично прибыть в г. Алма-Ата с надеждой на этот раз восполнить совместные недочеты моей и местной советской власти в первую поездку. Я твердо храню в памяти Ваши уверения на тот счет, что в самом непродолжительном времени вместо указанного Москвой Троицкого храма будет открыт в г. Алма-Ата или Никольский храм, или даже Соборный. Поэтому льщу себя надеждой получить от Вас телеграфное приглашение на освящение в г. Алма-Ата православного храма, в котором я, надеюсь, успешно проведу религиозно-патриотическую работу. Кирилл, епископ Ташкентский и Среднеазиатский, 1944 год".[22] Поскольку Ташкентская и Среднеазиатская епархия была неимоверно велика по своей территории, в Священном Синоде выражались мнения о дроблении Казахстана на регионы, которые отошли бы к иным епархиям, а именно: Семипалатинская и Петропавловская области — к Новосибирской епархии, а Кустанайская область — к Свердловской епархии. Но епископом Ташкентским Кириллом, а так же уполномоченным по делам Русской Православной Церкви при Совнаркоме КазССР поднимался вопрос о необходимости образования самостоятельной епархии — Казахстанской с кафедрой в г. Алма-Ате, о чем епископом Кириллом был предоставлен рапорт Святейшему Патриарху Алексию, в котором говорилось: "Как известно Вашему Святейшеству, в состав Ташкентской и Среднеазиатской епархии входят 5 республик: Казахстанская, Киргизская, Узбекская, Таджикская и Туркменская. В каждой из этих республик имеются уполномоченные по делам Русской Православной Церкви при Совнаркомах, с которыми епархиальному епископу приходится согласовывать работу. Со стороны каждого из них при установлении епархиально-административного управления (организации благочиннических округов) отмечаются настойчивые требования в отношении сохранения республиканских границ. С этой целью мне приходится самому лично объезжать свою епархию. В четырех республиках, а именно: Узбекской, Киргизской, Таджикской и Туркменской мною, в согласии с уполномоченными по церковным делам при Совнаркоме уже организованы благочиннические округа, с назначением в каждый из них не только благочинных, но и миссионеров, работников по религиозно-патриотическому делу. Остается только одна республика и самая обширная по территории — Казахская, в которой я посетил только некоторые церковные точки, но всей территории этой республики не объехал. Поэтому благочиннические округа в этой республике намечены по географической карте, а не по указаниям церковной целесообразности. ...Центром Казахской республики является г. Алма-Ата. При посещении этого города, в беседе с уполномоченным ... я пришел к глубокому убеждению, что для этой республики необходим епископ, если на первых порах не епархиальный, то непременно викарный, с постоянным пребыванием в г. Алма-Ата. Таким образом, дробление в церковно-административном отношении этой республики не только не целесообразно, но совершенно не допустимо. ...Во внимание ко всему изложенному прошу Ваше Святейшество задержать исполнением указы Священного Синода на имя архиепископа Варфоломея[23] и епископа Товии[24] до объезда мною всех церковных точек Казахской республики и до предоставления по сему поводу моего окончательного мнения. Смиренный Кирилл, епископ Ташкентский и Средниазиатский, 12 мая 1945 г".[25] 5 июля 1945 года постановлением Священного Синода была образована Алма-Атинская и Казахстанская епархия, управляющим которой был назначен архиепископ Николай (Могилевский).[26] "Прошлая жизнь, — писал Владыка в одном из своих писем этого периода — со многими ее этапами горькими, дала нам лучший урок к терпению и упованию. Теперь, имея опыт этого учителя, можно ... смело, бодрым духом изыти на дело свое. Господь зовет. Дух побуждает. Нива Божия ждет к себе делателя. Надо идти. Теперь можно говорить об этом определеннее, так как перспективы моей жизни и предстоящих работ выяснены. Указом Патриарха я назначен в Алма-Ату с титулом "Алма-Атинский и Казахстанский" — в город зелени, фруктов, красивый город — столицу всего Казахстана. Слово "столица" смущало мой немощный дух, я просился в маленький городок родной матушки-России, но Господу, видится, угодно увеличить тяжесть архиерейского омофора. Буди тако, яко изволися!" Владыка Николай прибыл в Алма-Ату 26 октября 1945 года в день празднования иконы Божией Матери, именуемой Иверская. В дневнике, который Владыка вел в течении 10-и лет пребывания на Алма-Атинской кафедре, сохранилась такая запись: "1945 год. Господи, благослови! 18-го июня был освобожден. 5-го июля получил назначение быть мне Архиепископом Алма-Атинским и Казахстанским. С 21-го августа был в Москве до 17/IХ. 22 октября выбыл в Алма-Ату, куда прибыл 26-го Х. Был встречен о. благочинным Михаилом Серебряковым, протодиаконом о. Михаилом и членом ц/с. Накануне 28-го служил первую Всенощную и Литургию в Казанской церкви. Вступительная речь — о трудностях служения пастырского..."[27] Владыке Николаю было поручено точно установить границы своей епархии путем переписки с епископами Ташкентским, Новосибирским и Свердловским с донесением о сем Священному Синоду. Немногим раньше, в начале 1944 года православные алма-атинцы стали добиваться открытия отнятого у них в 1929 году Туркестанского Кафедрального собора, о чем ими было подано заявление в горсовет Алма-Аты. Но ходатайство было отклонено со ссылкой на то, что здание собора расположено в центре города, на территории парка 28-и гвардейцев-панфиловцев и используется как Центральный Государственный музей КазССР.[28] Через некоторое время верующими было подано заявление об открытии в Алма-Ате Троицкой или Казанской церкви. И по решению Горсовета 16 декабря 1944 года была открыта Казанская церковь в районе города, называющегося Малой Станицей. [29] Но верующии продолжали добиваться открытия Кафедрального собора, мотивируя тем, что Казанская церковь расположена далеко от центра города. До назначения на Алма-Атинскую кафедру правящего архиерея верующие обращались за поддержкой по этому вопросу к Ташкентскому архиепископу Кириллу, который в свою очередь поддержал ходатайство верующих, обратившись с просьбой в Совнарком КазССР об открытии Кафедрального собора. В случае отказа в передаче собора, владыка Кирилл ходатайствовал о передаче верующим второй по величине в городе Никольской церкви[30], закрытой 19 февраля 1936 года, в которой в то время располагалась военная штрафная рота. Но горсовет передавать верующим просимые храмы не торопился. Итак, приехав в Алма-Ату, владыка Николай начал свое служение в маленькой, отдаленной от центра города Казанской церкви. Алма-Атинцы, пережившие суровые годы гонений, годы церковной смуты и расколов, перенесшие скорби военных лет, с великим духовным подъемом и со слезами радости встретили долгожданного архипастыря-исповедника, перестрадавшего в эти годы со всем русским народом, и вместе с ним устоявшего в вере в период попущенных Богом огненных испытаний. Православный люд со всего города и его окраин стал стекаться в отдаленную церковь, которая не могла вместить в себя всех жаждущих духовного утешения. Владыка стал ходатайствовать об открытии расположенной в центре города Никольской церкви. "Многотысячный наплыв молящихся в Рождественские и в Крещенские праздники в Казанскую церковь Малой станицы города, — писал Владыка председателю Совета по делам РПЦ при Совмине КазССР Вохменину С. Р. — со всей остротой возбуждает вопрос о необходимости открытия храма в г. Алма-Ате не только как места архиерейских служений, но и в целях полного удовлетворения религиозных нужд верующего населения города. Эта необходимость усугубляется приближением Великого поста. В силу этого убедительно просим Вас ускорить разрешение вопроса с передачей нам храма в городе, чтобы нам иметь возможность провести нужный ремонт в нем и с началом поста приступить к богослужениям. Архиепископ Николай. Епархиальный Совет. 23 января 1946 год".[31] В скором времени Никольский храм был передан общине верующих. В то время храм представлял неприглядное зрелище — он стоял без крестов, с сорванными куполами и снесенной колокольней. Ни иконостаса, ни икон, ободранные до древесины стены. Кирпичная кладка тупика подвала изрешечена пулевыми выстрелами. Но очень обрадовался Владыка, когда узнал, что северный придел храма прежде был освящен в честь особо чтимой им угодницы Божией святой Великомученицы Варвары. Община сразу приступила к ремонту. На Благовещание 1946 года, когда еще внутри и снаружи храма стояли леса, в нем прошло первое богослужение. Никольская церковь стала Кафедральным собором новообразованной Казахстанской епархии. Впрочем, не все шло так гладко. В ходе ремонтных работ выявились факты хищения предназначенных на ремонт денег. Проверка документов вскрыла подлоги, подделки подписей, завышение расходов материалов и прочие жульнические махинации, проводимые некоторыми членами церковного совета Никольского собора. Дело было расследовано горпрокуратурой, а Владыке пришлось принимать меры пресечения и отстранять виновных от работы.[32] Возрождая духовную жизнь в новообразованной Казахстанской епархии владыка Николай с первых же дней вступления на кафедру нес бремя подчиненности и зависимости от государственной власти и каждое свое действие был обязан согласовывать с уполномоченным Совета по делам Русской Православной Церкви. Как пример тому, можно привести следующий факт. 10 ноября 1946 г. в Никольском храме г. Алма-Аты состоялся духовный концерт, имеющий целью сбор средств на ремонт храма. "Архиерейский хор под управлением Марфы Ильиничны Масаловой прекрасно исполнил целый ряд духовных песнопений в композициях: Архангельского, Бортнянского, Зиновьева, Рютова и др.. Исполняемые произведения предварялись словами архиепископа Николая, протоиереев Серебрякова, Синицина и священника Певунова. Присутствовало очень много народа. Впечатление концерт произвел огромное. Закончился концерт многолетием Родине, Правительству, Патриарху и всем православным христианам".[33] Это мероприятие, предпринятое по благословению Владыки, вызвало крайнее недовольство со стороны уполномоченного Совета. С Владыки потребовали объяснения о состоявшемся концерте, далее последовал рапорт местного уполномоченного в Совет по делам РПЦ при Совмине СССР, а от туда — запрещение на проведение подобного рода концертов.[34] В дальнейшем тягостное общение с Советом по делам РПЦ в значительной мере осуществлял секретарь Епархиального управления протоиерей Анатолий Синицин. Однако, владыка Николай за годы служения немало перенес скорбей, терпя своеволие своего секретаря. Иногда он даже плакал, но никогда не сделал ему и малейшего упрека. Для размещения Епархиального Управления в северо-восточной части города на улице Кавалерийской был куплен дом, неподалеку от которого на улице Джетысуйской Владыка приобрел для своего проживания небольшой домик. В письмах к своим близким он так и писал: "...Я приобрел для себя скромный домик. В Россию двигаться уже нет желания, люди здесь хорошие; окружают заботами, любовью; гнездышко свое, а посему и себе говорю, и в Патриархии сказал словами преп. Нила: "Зде вселился, зде и покой мой". Освящение "хижины дяди Тома", сиречь моей, состоялось 12. 12. 46 года в день солнцеповорота, то есть в день св. Спиридона. Тогда же и вселися "ту". Предварительно был произведен и солидный ремонт, длившийся более месяца. ... От моей резиденции домик находится в пяти минутах ходьбы. В канцелярию хожу пешочком — близко и удобно!" У домика в саду стояла беседка, обвитая виноградом, и часто теплыми летними вечерами Владыка сиживал в ней и вел неспешные разговоры со своими посетителями. В этом домике, который и поныне стоит, Владыка дожил до своей кончины. А в Никольском соборе в этот период подходил к концу ремонт первого намеченного к освящению северного придела святой Великомученицы Варвары. Был написан иконостас, где Великомученица Варвара изображена в рост со Святой Чашей в руках. Но иконы Великомученицы не было. Владыка горячо молился вместе с народом, чтобы Господь послал хорошего художника, который написал бы икону Великомученицы Варвары, так как на приобретение иконы не было никакой надежды. Шло время. Придел был отремонтирован, Владыка назначил день его освящения — в воскресенье 8 декабря 1946 года, а икона так и не была написана. В пятницу, после чтения в соборе акафиста Великомученику Пантелеимону, в честь которого был устроен южный приедел Никольского собора, Владыка возвратился домой. Только он вошел в свою келью — раздался телефонный звонок. Владыке любезно сообщили, что в Центральном музее Республики, который размещался в здании бывшего Вознесенского кафедрального собора, имеются иконы, которые музей может передать в пользование храму. Утром в субботу Владыка не медля поехал в бывший кафедральный собор. И первая икона, которую ему показали, была иконой святой Великомученицы Варвары. Затем Владыке передали такого же размера и манеры письма икону Великомученика Пантелеимона и несколько других икон. Из Вознесенского собора Владыка сразу поехал в Никольский собор, чтобы поделиться со всеми этой радостью. Сияющий, он вошел в церковь, поднялся на амвон и, не заходя в алтарь, сразу же стал рассказывать своей пастве об этом событии. И на следующий день с большой торжественностью прошло освящение придела в честь Великомученицы Варвары. А через неделю, 15 декабря, был освящен центральный придел святителя и чудотворца Николая. "Собор наш Никольский приведен в прекрасный вид внутри. — Писал Владыка об этих событиях своему духовному другу протоиерею Иоанну Дубакину в Ригу. — Два престола ко дню Рождества Христова освящены (Никольский, — главный, и в честь св. Варвары — боковой), третий, в честь св. Пантелеимона скоро предполагаем освятить.[35] Иконостасы, художественная живопись ... исполнены лучшими художниками и мастерами своего дела, в нашей возможности. Собор внутри "красавец" — по общему мнению. А что в нем было? Мерзость запустения по уходу штрафной военной роты. Снаружи нет колокольни, а пять куполов поставлены. В храме тепло — паровое отопление. Все хорошо, прекрасно. Хор чудный. Регент (не удивляйтесь) архиерейского собора — женщина, Марфа Ильинична, с большим вкусом церковным и образованием музыкальным. Хоры красивые. Электричества — море. Зато и обошелся он нам в 130.000 и еще надо до 30.000 прибавить. Вчера на Крещение ходил освящать воду на реку Алматинку. Погода теплая, идет пушистый снежок. Народа — море... Что-то неописуемое было... Более 15.000 было молящихся, и всех надо было благословить, устал сильно, а радостен был безмерно всем этим торжеством. Слава Богу за все!" (20.1. 47 г.) Так началось архипастырское служение владыки Николая вдали от горячо любимой им России на далекой Казахстанской земле. В то время Владыке шел уже 70-й год. Но он был стройным, высоким старцем, с белоснежными власами и большой красивой белой бородой. Из-под густых и кустиками выдающихся бровей видны глубоко посаженные глаза, которые могли бы сначала показаться суровыми, но вскоре в них обнаруживались благодушие и ласковость. Походка бодра не по-стариковски, при служении — величав, спокоен, и, в то же время, по-отечески прост, монашеские поклоны Владыка полагал с юношеской легкостью. Владыка Николай был внимателен ко всякому человеку и добросовестен ко всякому делу. У него были установлены точные часы приема посетителей, и в эти часы, если не выезжал по приходам епархии, он всегда находился у себя в кабинете. Принимал он всех, не зависимо от возраста, пола и национальности. И к нему шли все, потому что все знали, что Владыка всегда даст хороший и дельный совет, при нужде поможет материально, и своим добрым словом, осоленным любовью, утешит обремененных и страждущих. Когда же ему говорили, что он слишком переутомляется, он возражал, что только молитва, проповедь и служение пастве в целом и каждому в отдельности и дают ему силы жить. Он сам лично вскрывал и прочитывал всю, подчас очень большую корреспонденцию, приходившую в епархию, сам отвечал на письма или отдавал их, с соответствующими указаниями, секретарю. Он никогда никому ничего не приказывал. Он всегда просил. И, если дело было серьезное, просил со слезами. И было стыдно не выполнить его просьбу. Его кроткая просьба была сильнее приказа. В быту Владыка был чрезвычайно прост. У него не было шикарных сервизов для приема высокопоставленных гостей. Для него все были равны. С одинаковым радушием он принимал архиерея, священника и обыкновенного мирянина. С удовольствием накормит обедом, напоит чаем, все по-простому. Только в самые большие праздники мать Вера стелила скатерть на стол, а в обычные дни обедали и пили чай за столом, накрытым клеенкой. В еде Владыка был невзыскателен и ел все то, что ему предлагали, только в очень малом количестве. Постами он сам "заказывал" для себя еду. В первую, Крестопоклонную и Страстную седмицы Великого поста его обед составляли — один кусочек ржаного хлеба, одна картофелина, один небольшой огурчик и стакан чая без сахара. В остальные недели Великого поста он разрешал себе поесть суп, не заправленный постным маслом. Одежда Владыки, так же, как и питание, была чрезвычайно проста. Вот недавно вспоминали и не могли вспомнить, — были ли у Владыки шелковые рясы? Все было очень просто и приятно. Он вообще не любил роскоши. Это был старец-архиерей-простец со святой душой и любвеобильным сердцем. В дни празднования памяти преподобных Сергия Радонежского, Серафима Саровского и Нила Столобенского он всегда служил в льняном облачении по иерейскому чину. Когда его спросили, почему он так делает, он ответил: — Как подумаю, кем были эти святые старцы, так стыдно мне становится одевать наши парчовые облачения. Они в простых облачениях служили, а какой святости достигли! Нам бы хоть чуточку их святости... — и вздохнет, бывало. "25. Пятница. День преп. Сергия Радонежского чудотворца. — Писал Владыка в своем дневнике в 1948 году. — Лития и акафист ему. Вместо кафизм читал я житие преп. Сергия, составленное Алексием Патриархом. Литургию совершал с о. Архимандритом Исаакием, без диакона; в священнических облачениях; без митры, панагии, с крестом на груди, в котором находится частица Св. мощей преродобного; после отслужил молебен Св. Вел. Пантелеимону и преп. Сергию. Слово — о. Арх. Исаакия. Служба и Литургия прошла с особым подъемом духовным. Такой службы я за все годы Епископства не испытывал. Слава Богу! Пели свои любители, молитвенно-прекрасно. Далеко Казахстан от Лавры Преподобного, а как хорошо был почтен преп. Сергий!.. Настроение и у молящихся было особенно хорошее — молитвенное". Владыка старался служить по-возможности часто. От юных лет воспитанный в любви к церковному пению, он во время торжественных служб часто сам руководил общенародным пением в храме, а в будничные дни, если не служил, то во время богослужения молился в алтаре или становился на клирос, — читал, канонаршил, пел и сам регентовал. После Литургии, очень скромно перекусив, он занимался текущими делами. После обеда, совсем немного отдохнув, Владыка снова ехал в собор. В соборе в течении недели Владыка установил чтение пяти акафистов. В понедельник читался акафист Великомученице Варваре, в среду утром в устроенном Владыкой в нижнем помещении собора теплом (зимнем) храме в честь Успения Пресвятой Богородицы читался акафист Успению, в среду вечером — Святителю Николаю, в четверг — Великомученику Пантелеимону, в субботу — акафист Матери Божией пред иконой Ее, именуемой "Почаевская".[36] После чтения акафиста Владыка всегда сам помазывал народ освященным елеем. Необыкновенная ревность была у Владыки к богослужениям, которые он совершал с максимальным для приходского храма приближением к монастырскому уставу. Служил он всегда благоговейно, никогда не спешил. А когда, бывало, Владыка служит, а хор заторопит службу, он сейчас же выглянет из алтаря и спросит: — Кто тут на поезд спешит? Всем станет стыдно и хор сразу замедляет темп. Как-то раз приехал Владыка в собор в половине седьмого вечера, а вечерня, которая началась в шесть часов, уже почти отошла. И Владыка сказал: — Давайте-ка начнем сначала, к божественной службе так небрежно относиться нельзя. И вечерня началась сначала. Владыка встал на клирос и пел с певчими всю службу. Владыка не только требовал строгого исполнения устава, но всегда разъяснял смысл богослужений, почему нужно петь или читать именно то, а не иное. О певчих Владыка очень заботился, входил во все их семейные проблемы, расспрашивал о работе. В основном на клиросе пела молодежь, которую Владыка всегда по-отечески, нежно и любовно наставлял. Иногда шутил. Петь с Владыкой было очень хорошо. Даже будто голоса у певчих становились лучше. У него самого до самой смерти сохранялся молодой сильный голос, и если Владыку не видеть, то никогда не подумаешь, что поет старец. Тон Владыка всегда задавал правильно, он прекрасно канонаршил, а читал так, что каждое слово отчетливо было слышно в любом конце храма. Своею бодростью и молитвенным горением он подавал пример и сослужителям своим церковным, и всему народу. Была на левом клиросе певчая по имени Мария. Она жила в нижнем помещении собора и была тяжело больна. Владыка очень любил ее красивый голос. Бывало, он придет на службу, посмотрит, что Марии на клиросе нет и скажет: — Идите за Марией, пусть петь приходит! Пойдут за ней, а Мария лежит без движения, подняться не может. Владыке скажут, а он опять посылает: — Пусть идет, я за нее молиться буду! Приведут Марию под руки, Владыка благословит ее и она отпоет всю службу, как будто никогда не болела. А как закончится служба, снова силы ее оставляют и снова ее под руки едва доведут до постели. Жила Мария только молитвами Владыки. Он говорил ей: "Когда я умру, тогда и ты умрешь". Как он умер, через двадцать дней и ее похоронили. Царство ей небесное! Молился Владыка со слезами, особенно при совершении Божественной Литургии, когда пели "Тебе поем, Тебе благословим...", он всегда плакал. Он говорил, что плачет от радости, что Господь сподобил его совершать эту Литургию и от счастья, что он может принести молитвы за всех своих духовных чад, за всех пасомых. "Служу бодро, громко, часто, по милости Господа нашего Иисуса Христа, с подаваемыми от Него слезами... — писал Владыка в своих письмах. — Утешение се мне и Его Святая милость. ... Благодарю Господа, призвавшего мое убожество быть Его служителем". Все ценили Владыку, как великого за всех к Богу молитвенника. О слезах он много говорил в проповедях. Он учил различать слезы благодатные, как дар Божий, от слез ропота, гордости и уныния, и говорил, что последние приносят душе только вред. Каждую свою службу Владыка сопровождал поучениями. Его мудрые речи были основаны на большом жизненном опыте, а почтенный возраст Владыки и его отеческое отношение к пастве делали его поучения еще более авторитетными, слова его выслушивались с большим вниманием и доверием всеми, кого он по-старинному, ласково и тепло называл "други мои". Часто он просил своих пасомых: — Вот я учу вас, други мои, вы же видите, я стараюсь, — ведь Господь спросит с меня за вас. А вы забываете мои слова, не исполняете того, чему я учу вас. С вас тоже спросит Господь, почему вы мои слова не запоминаете и не стараетесь их исполнять. Если бы вы не слышали и не знали, тогда другое дело, тогда в ответе был бы я за то, что не учил вас. А так как вы слышите и знаете, то вам придется держать пред Богом ответ за непослушание и нерадение. А мне очень не хотелось бы, чтобы вы держали за это ответ и поэтому, прошу вас, запоминайте мои слова и поступайте так, как я учу вас, други мои. — Владыка, — часто спрашивали его, — как нам благодарить вас за то, что вы нас наставляете, за то, что так по-отечески к нам относитесь? — Только исполняйте то, чему я вас учу. Это для меня будет самая высокая награда — отвечал Владыка. Обычно в среду после акафиста Владыка предлагал остаться тем, кто желает поучиться петь. Время было такое, что старые люди почти все забыли, а молодые, которые только пришли в храм, ничего не знали. Молитвословов в то время в продаже не было, все приходили в эти вечера с тетрадями и карандашами, чтобы записывать молитвы, тропари, кондаки. Владыка выходил на солею, объяснял сначала смысл песнопения, которое в тот день разучивалось, потом пел его сам и после этого, задав тон, пел его со всем народом. Сначала пение звучало нестройно и не красиво, но Владыка подбадривал народ и терпеливо продолжал занятия. И вскоре научились петь все, даже те, кто никогда не пел в своей жизни. Во время богослужений Владыка, стоя на кафедре, или специально выйдя из алтаря, обращался к молящимся со словами: — Пойте, други мои, пойте! Иной раз в личной беседе кто-либо скажет ему, что мол у меня голоса нет, или слуха, а Вы де заставляете меня петь! А я боюсь, как бы другие не осудили меня за такое пение. — Пойте всегда, умеете, или не умеете. Прислушивайтесь, у каждого человека есть слух, только он не разработан. Ведь не глухие же вы, разговор же слышите, так и пение будете слышать, если станете постоянно петь и прислушиваться к пению. Если сначала плохо получается, пойте тихо, но пойте. Пока вы поете — вы и молитесь внимательнее. Вот, обратите внимание, как трудно по началу удержать в уме молитву. А когда молитву поете, она всегда с вами. Перестали петь — сразу мысли заполнили ум и он пошел гулять по белу свету. Да и как можно не петь, когда душа поет во время богослужения! — неоднократно говорил Владыка. И народ пел. В конце-концов образовался очень хороший, слаженный народный хор, который мог пропеть почти всю Литургию и Всенощную без участия правого клироса. Часто обращался к народу: — Когда мы с вами вместе поем "Воскресение Христово видевше", при слове "поклонимся" я поднимаю палец. Для чего это? — Чтобы напомнить, что надо действительно поклониться в эту минуту. Но иногда при словах: "Кресту твоему поклоняемся, Христе"... я намеренно пропускаю это движение и смотрю, как вы будете поступать? Большинство из вас забывает при этом сделать поклон, и вот это нас огорчает. Подумайте только, други мои, что мы с вами, грешные человеки, поклоняемся вместе со святыми Ангелами и Архангелами, участвуем как бы в небесном Богослужении! И при этом многие так невнимательны! Вы скажете мне: "Владыка, Вы говорите с нами, как с малыми детьми, как с учениками". Да, так и говорим, и не перестанем говорить, покамест служит нам язык наш. Для вашей же пользы, для вашего спасения говорим. Наше дело учить вас по слову Господню: "Шедше, научите все народы..." Ваше дело — слушаться. На Страшном Суде, когда должны мы будем дать отчет в каждом слове и в каждом движении своем, когда спросят: "Почему ты не поклонился Христу, когда Церковь призывала тебя к этому? — Что мы ответим?! Что не знали этого? Нет, знали, потому что много раз говорилось об этом! За Всенощной, стоя на облачальном месте, во время прославления Богоматери, при словах: "Честнейшую Херувим и Славнейшую без сравнения Серафим, ... сущую Богородицу Тя величаем", довольно громко всем напоминал: "С поклоном!", — сам подавая пример, положив поклон перед словами "Тя величаем". И весь народ привык дружно кланяться вместе с ним. Усердный молитвенник, особенно любил и почитал Владыка Матерь Божию. К большому духовному утешению своей паствы, в праздник Успения Пресвятой Богородицы Владыка, впервые в Алма-Ате, стал совершать дивный чин погребения Плащаницы. Родившись на Украине, любил он иногда вспоминать и свою "ридну мову".Благословляя народ на Литургии со словами: "Призри с небесе, Боже, и виждь, и посети виноград сей...", иногда вторично произносил этот возглас по-гречески, а в третий раз по-украински. Но, конечно, он не был, как говорbтся, узким националистом, наоборот, широкое и любящее сердце его вмещало "эллина и иудея, мужеский пол и женский", по слову Апостола. Одно время для того, чтобы народ не беспокоил и не теснил Владыку во время богослужения, в соборе, вокруг кафедры была сделана оградка. Но простояла она недолго — Владыка велел ее убрать. Он не захотел даже внешним образом отделять себя от народа. — Я люблю своих чад, — сказал он, — и они меня, надеюсь, тоже любят. А если кто нечаянно толкнет при большом стечении народа, то не беда. Пусть только больше народа приходит в храм Божий! А народу в то время в собор ходило действительно очень много. Большое внимание Владыка уделял исповеди. Много было сказано им слов о покаянии и о значении истинного покаяния. Владыка отвергал общую исповедь. Он говорил, что только на индивидуальной исповеди христианин может по-настоящему очистить свою совесть от грехов и получить разрешение от них. Когда с кем-нибудь случалось несчастье или кто-либо заболевал, Владыка первым долгом советовал как можно строже исповедаться, причаститься и только после этого приступать к исправлению того положения, в котором человек оказался, или к лечению болезни. — Значит какой-то грех не исповедан тобой, как нужно. Перебери все в памяти, вспомни и открой духовнику. Подумай хорошенько, может быть постеснялась какой-то грех исповедать? Вот Господь посылает тебе напоминание, чтобы ты не понесла из-за этого греха еще большее наказание. Помни всегда, что нераскаянный грех ведет к духовной смерти. — Нечистая исповедь — вот корень всех наших бед. А почему? Потому, что Господь хочет, чтобы все спаслись, вот и спасает нас через всевозможные напасти. Только в напасти мы вспоминаем о Боге, а в благополучии нашем нам не до Него. — Исповедь воспитывает христианина, — говорил Владыка. — Если ты откровенно исповедуешь грехи, у тебя есть гарантия впредь их не повторять. Воспоминание о том стыде, который переживает кающийся во время исповеди, вовремя остановит в другой раз от совершения подобного греха, поможет в целом бороться со грехом. Часто бывало, что Владыка сам исповедовал, особенно новоначальных. Он давал им особую молитву, где перечислялись все возможные грехи, которые человек может совершить и благословлял в течение некоторого времени читать эту молитву ежедневно, тщательно вспоминая все свои грехи, содеянные в течении всей жизни, начиная с семилетнего возраста и записывать все, что вспомнится. А потом Владыка принимал эту исповедь. На исповеди он не признавал никаких оправдывающих обстоятельств, сопровождавших отступление человека от заповедей Христовых. — Ты признаешь, что согрешил? — спрашивал Владыка исповедника, когда тот пытался оправдать себя. — Да, признаю, — отвечал кающийся. — Вот и кайся в этом грехе и впредь старайся к нему не возвращаться. На исповеди для христиан не должно существовать никаких обстоятельств, которые оправдывали бы совершенный грех. Грех есть грех. Ты совершил его добровольно, и, осознав свое падение, освобождайся от греха чистосердечным раскаянием. Никогда не впадай в уныние, если снова упадешь, не устояв в добродетели. Имей мужество сразу подняться и снова бороться с грехом покаянием. Сколько раз упадешь, столько раз и поднимайся. И твердо запомни, что неисповеданный грех ведет душу к вечной погибели. Такого же отношения к исповеди Владыка требовал от служащего с ним духовенства. Часто бывало, что накануне праздничных и воскресных дней, после окончания вечернего богослужения начиналась исповедь. Время приближается уже к полуночи, в храме полумрак, а люди стоят в очереди к батюшкам. Священники устали, но всех выслушивают. Часто в проповедях Владыка говорил о ношении нательного креста. Всегда напоминал, что без креста нельзя подходить к исповеди и причастию. Однажды после акафиста, помазывая всех святым елеем, Владыка неожиданно сказал одной из певчих: — А ты, Александра, крестик никогда не забывай надевать, без крестика никуда не ходи. Когда будешь умываться, крестик не снимай, а то забудешь и уйдешь без креста. Александра не поняла сначала, почему Владыка так сказал ей и, лишь придя домой, увидела, что крестик ее лежит на столе. Она, умываясь, сняла его и забыла надеть. Очень много подобных замечаний делал Владыка своим пасомым. Ему было все известно о своих духовных чадах. "Владыка на три метра сквозь землю видит" — говорили знавшие его. Однажды, после Литургии в день празднования всех Святых в земле Российской просиявших, Владыка вышел к своей пастве с таким словом: "Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Существует поговорка, даже и не поговорка, а так сказали послы князя Владимира: "После сладкого человек не захочет горького". Верно это? Верно. Но иногда приходится вкусить горького после сладкого. Вот мы с вами только что насладились прекрасной службой всем Святым, получили это духовное утешение, эту духовную сладость. Правда ведь? А теперь приходится сказать вам горькое. Сегодня в алтаре я получил записку: "О упокоении Павла", и при ней рубль денег. Потом приносят вторую такую же записку: "О упокоении Павла". Через несколько минут еще: "О упокоении Павла". И еще и еще... Всего шесть совершенно одинаковых записок. Хорошо это или нет?! (Голоса: "Плохо"). Ведь это же, други мои, колдовство! Это — страшный грех! Это — ворожба! Сколько раз я предупреждал вас — не делайте этого! Жене изменил, скажем, муж. И вот бабки советуют ей, чтобы подала 9 записок о упокоении его и "тогда он к тебе вернется". Вот я даже вижу эту женщину, которая сегодня сделала это. Как стыдно, особенно, когда перед вами стоит ваша малолетняя дочь, которой вы должны подавать пример! Вот возвращаю вам все 6 записок и деньги, и никогда больше не делайте этого! Исповедуйтесь перед священником в этом великом грехе, и умоляю всех вас, други мои, ради Христа прошу: бросьте все эти суеверия! Господь всегда поможет в любой беде, если вам нужно избавиться от этой беды, а если нужно терпеть беду — то надо терпеть — на все воля Божия!" Протягивает женщине записки, деньги, и та принимает их. Еще хочется рассказать, как проходил Великий пост. Вечером в Прощеное воскресенье все собирались в соборе. После вечерни, перед началом чина прощения, Владыка всегда говорил слово. Вот одно из них: — Святый вечер! Благодатный вечер! Христово собрание верных! Ибо днесь благодать Святаго Духа нас собра, дабы мы дали взаимное лобызание любви в прощении друг другу обид и огорчений. Если по слову Божию: "...солнце да не зайдет во гневе вашем" (Еф. 4, 26), мы обязаны ежедневно прощать друг другу, то сегодня, в этот святый вечер, готовые встретить дни Великого поста в благом намерении принятия Святых Таинств: Исповеди и Святаго Причащения Тела и Крови Христовых, — мы должны поспешить это сделать. К сему нас побуждает и долг взаимной христианской любви и священная обстановка нашего молитвенного собрания: с нами невидимо пребывают все наши Ангелы-хранители, вдохновители святости; с нами святые Угодники, имена которых мы носим от Святого Крещения. На нас с высоты Неба духовного, радуясь, взирают: Святитель наш Николай, Великомученик и целитель Пантелеимон и с ними славная Великомученица Варвара... Какое чудесное сообщество небесных и земных! Святый вечер! Благодатный вечер! С нами и среди нас Сам Господь наш Иисус Христос. Он сказал: "Где два или три собрались во Имя Мое, — там и Я с ними". Нас же благодать Святаго Духа собрала сюда в таком большом количестве во Имя Святое Его. Он с нами! Он среди нас! С нами Отец мира, прощения и любви! Мы в это верим и это так! Собою зовет Он нас к взаимной любви. Он учит нас, как мы должны относиться к нашим обидчикам: "Я дал вам образ прощения обид", то есть образец для подражания. Из Евангелия вы знаете, сколько обид, насмешек, поруганий нас ради претерпел наш Господь. А как же Он отвечает на все эти оскорбления? Прислушайтесь все, что шепчут уста умирающего на Кресте Невинного Страдальца: "Отче, прости им, ибо не знают, что делают" (Лк. 23, 34). Вот и прощение, и любовь! Вот Его любовь и прощение! Вот тот образ, который как вечное наследство оставил нам и всему роду Человеческому Христос — Спаситель для подражания Ему. Он простил Своих врагов и молился за них, и мы, други мои, подобно Ему, научимся прощать своих обидчиков, — не на словах только, а искренно, сердечно, да тем обрящем себе у Отца Небесного милость и прощение многих наших грехов. Сегодня за Божественной Литургией мы слышали в Евангелии обращенные к нам слова Самого Спасителя, слушайте, я их повторю: "Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный; а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших" (Мтф. 6, 14-15). Подумайте, други мои, как просто и легко получить от Господа милость и прощение: ты оказал милость ближнему — Господь явит тебе Свою богатую милость; ты простил своему ближнему один грех, одну обиду, — тебе Господь простит за сие большие и многие грехи твои... Читая слова молитвы Господней "...и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим", — мы, грешники, как бы обязываем Отца Небесного дать нам Свое прощение. Мы как бы говорим: "Отче Небесный! Меня тяжко обидел такой-то брат (или сестра), я ему простил его грех, теперь и Ты прости мои грехи, по неложному обещанию Сына Твоего..." И слышит грешник в ответ через священнослужителя на исповеди глас Божий: "прощаю и разрешаю..." Так скора и явна милость Божия к тому, кто охотно прощает своего ближнего!... А что ожидает христианина, который по гордости, самолюбию и другим злым побуждениям сердца не желает прощать своего брата или сестру? Ясно: гнев Божий и сугубое взыскание его сугубых грехов, и наказание за них. Такому человеку не помогут ни строгий пост, ни хождение в храм Божий, ни что другое — пока он не будет в мире со своим братом. Не послужит ему во спасение и само Причащение Святых Тела и Крови Христовых, — но, как Иуде-предателю, в большее осуждение будет. "Суд без милости не сотворившим милости!" Подумай, друг мой, о себе: кто ты, не прощающий своему ближнему? Ты враг ему, ты враг и Богу! Ты подобен Иуде-предателю, целовавшему в уста Господа, а в сердце своем носившему грех предательства... Избави нас, Боже, от такого осуждения! Други мои! Убоимся Господа и суда Его за грех непрощения! Исполним сердца наши Христовой любви, и всякому нас обидевшему искренно простим всякий грех, всякую вину, да милостива к нам Господа обрящем! Скажем все от сердца нашего друг другу: "Христос посреде нас!" и взаимно ответим: "И есть, и будет!" и облобызаем друг друга лобызанием святым, лобызанием Христовым. Аминь". После слова Владыки начинался чин прощения. Все по очереди подходили к своему архипастырю и просили у него прощения, делая земной поклон. И он всем без исключения низко кланялся, сам просил прощения и прощал. Затем по очереди подходили к священникам, так же делали земной поклон и просили у них прощения. Затем начинали просить прощения друг у друга. В первый день Великого поста Владыка всех благословлял и говорил напутственное слово на пост. Он говорил о любви друг ко другу, о страхе Божием, о быстром распространении греха, о том, как нужно вести себя в храме и дома. И всегда добавлял: — Если все будем выполнять, будем бороться со грехом, то как радостно нам будет встретить день Святой Пасхи, день большой радости, день Воскресения Христова! В первую неделю Великого поста проводил всю службу за псаломщика, сам читал и регентовал на клиросе. Удивительно было видеть, как семидесятилетний старец выстаивает всю длинную постовую службу, даже не переступив с ноги на ногу. Откуда силы берутся? Канон преподобного Андрея Критского всегда читал сам. В пятницу первой недели вечером была исповедь для всех говеющих. Перед исповедью Владыка сам читал молитвы и напоминал грехи. Приводим текст молитвы, которую читал Владыка перед исповедью: "Господи Боже, Спасителю наш! К Тебе припадаем с сокрушенным сердцем и исповедуем грехи и беззакония наша, ими же раздражихом Твое благоутробие и затворихом щедроты Твоя. Сего ради праведный суд Твой постиже нас, Господи: раздоры и нестроения объяша нас, убийства и кровопролития, вражда и злоба умножишася до зела. Но, Премилосердный Господи, призри с высоты Святыя Твоея на слезныя мольбы нищих скорбных людей Твоих, преложи гнев Твой на милосердие и даждь нам помощь от скорби. Вемы, яко от лет древних в годины искушений страна наша токмо верою Христовою от гибели спасашеся, токмо молитвою и слезами покаяния от козней и сетей вражиих избавляшеся. Сего ради во умилении сердца вопием Тебе: охрани и ныне Отечество наше от врагов, губящих е, воспламени в сердцах наших любовь к Церкви Твоей Святой и научи нас крепко, даже до смерти стояти за веру святую Твою и за славу Имени Твоего Святаго, и тако утверди и воспрослави Церковь Твою всесильною крепостию Твоею и от всякаго злаго обстояния избави ю. О распенших Тя моливый, Господи, и рабом Твоим о вразех молитися повелевый, ненавидящих и обидящих нас прости, не воздаждь им, Господи, по делом их и по лукавству начинания их, не ведят бо, что творят, но к братолюбному и добродетельному настави жительству, да обратятся к Тебе, своему Владыце, и купно с сынами Церкви Твоея, прославят Тебе Единаго в Троице славимаго Бога во веки веков. Аминь". После этой молитвы владыка Николай читал другую — повседневную исповедь: "Исповедую Тебе, Господу и Богу моему, в Троице славимому: Отцу и Сыну и Святому Духу, и Пречистей Богородице, Приснодеве Марии, в предстоянии св.Ангела моего хранителя, Небесных Сил безплотных и всех Святых, все мои грехи, содеянныя мною от младенчества моего и до сего часа. Отче Преблагий! Боже Всемилостивый! Грехи мои неисчислимы: вольныя и невольныя, ведомыя и неведомыя, явныя и тайныя, великия и малыя! Недостоин я милости Твоея — достоин осуждения и вечных мук, но припадаю к Тебе, моляся: согрешил я на небо и пред Тобою, приими мя кающагося и в исповедании моем не отвержи мене. + Согрешил я, Господи, неблагодарностью за Твои великия и безчисленныя, содеянныя мне благодеяния и всеблагое промышление Твое, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, несоблюдением обетов, данных при крещении (если монах, то по принятию монашества, или священного сана и сана епископа) — во всем солгал и по воле своей поступал, пренебрегая заповеди Господни и предания и наставления Святых Отцов, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, неимением истинной веры: маловерием, холодностью, сомнениями в истинах ее, суеверием, верой в приметы, ворожбой, гаданием, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, неимением должной надежды и упования на Промысл Божий, полагая надежду в себе, в людех, и в лучших условиях жизни, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, неимением должной к Тебе любви и любви к ближним: жестокостию сердца, немилосердием, недостаточным милостыни подаянием, непосещением болящих, по заповеди Евангельской, и в темницах сущих, непогребением мертвых, неодеянием убогих, ненасыщением алчущих и ненапоением жаждущих, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, гордостью, тщеславием, превозношением себя перед другими, самомнением, самолюбием, унижением ближних, осуждением одних и заискиванием перед другими, исканием у них себе похвалы и чести, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, гневом, раздражением, ссорою, непримирением с ближними, неприличными ругательствами, оскорблением, местию, зла за зло воздаянием, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, чревоугодием, пьянством, лакомством, объядением и опивством, тайноядением и раноядением, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, греховным влечением плоти, нечистыми мыслями, нечистыми желаниями, чтением развратных книг, смотрением соблазнительных картин и греховным их услаждением, влечением к лицам другого пола, во еже вожделети их, в сердце и мыслях, прикосновением нечистым к ним, поцелуями страстными, осквернением души и тела в сонных мечтаниях и сновидениях блудных и истечением плоти, неестественным возбуждением в себе блудной похоти, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, сребролюбием, скупостию, жадностию, лихоимством, обмериванием, обвешиванием, утаением найденного, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, печалию при получении мною оскорблений и лишений, обидой на людей, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, неимением ревности о славе Твоей — незащищением Имени Твоего Святаго, когда оно другими хулилось, произношением Святаго Имени Твоего в разговорах всуе, без благоговения и со смехом, божбой или клятвой без нужды, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, сокрытием своего христианского звания от других ради выгод земных, стеснением перед другими совершать на себе крестное знамение, снятием с груди нательного креста, изнесением святых икон и образов из дома, прекращением хождения в храм Божий по стыду и по страху перед людьми, прекращением исполнения Святых Таинств: исповеди, причащения Святых Таин Христовых, Брака и других Таинств и обрядов нашей Церкви, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, несоблюдением святых постов и постных дней, установленных Православной Церковью, невоздержанием в них, вкушением запрещенного, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, непочитанием, как должно, праздников, установленных Православной Церковью, ленностью к церковным службам, совершением и устроением личных дел своих в эти дни, если и ходил в храм, стоял в нем неблагоговейно, рассеянно молился, допускал разговоры и смех; будучи в естественной нечистоте, прикасался к святыням, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, неисполнением положенных домашних молитв и правил по лености или небрежению, при сем самооправданием, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, леностию к чтению Св. Евангелия, святоотеческих и Боговдохновенных книг, помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, непочитанием, как должно, своих родителей, ослушанием их, грубым отношением к ним и оскорблением их, неоказанием им помощи во время их болезни, старости и нуждах, оставлением их беспомощными, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, несохранением девства, растлением его, несохранением целомудрия ума и сердца, чистоты души и тела, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, прелюбодеянием во всех его видах: блудными мыслями, блудными желаниями и делами, нарушением супружеской верности, незаконным сожительством с лицами другого пола, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, господи, убийством во утробе зачатого плода (аще жена), соизволением на сие убийство (аще муж), устранением чадородия через употребление различных средств, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, убийством (аще таковое было) или соизволением на него, покушением на самоубийство, чувством отчаяния в милосердии Божием, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, чувством зависти к людям, находящимся в лучших условиях жизни, чем я, недоброжелательством и ненавистью к ним, желанием им зла, злорадством и местию, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, оклеветанием ближних, очернением их чести и доброго имени, доносами на них, ложными на суде показаниями, лицеприятием, защищением неправды и попранием истины, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, умышленною или вынужденною ложью, обманом, малодушием, лицемерием, неисправностью в отношениях с ближними, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, пустословием, празднословием, смехом неподобным и злословием, служением миру (маммоне), а не Тебе, Богу моему, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, нерадением о своем спасении, грехолюбием, забвением о душе, о смерти, о Суде, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, редким говением, редким причащением Святых Таин, а если и приступал, то недостойно приступал, на исповеди утаивал грехи, оправдывал себя в них, ожидал прощения, не простив своих ближних, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, ослушанием своего духовного отца, не исполнением данных мне эпитимий и наставлений, — помилуй мя, Боже, помилуй мя! + Согрешил я, Господи, словами, делами, мыслями, всеми моими чувствами: зрением, слухом, вкусом, обонянием, осязанием и многими другими грехами, по множеству и давности их забвенными, — о сих всех жалею и, виновным себя представляя, из глубины души моея молюся Тебе: Боже мой Всемилостивый и Всещедрый Господи! Приими сие покаяние мое и исповедание. Не помяни множества грехов моих в день праведнаго Суда Твоего! Не отвержи мене тогда от Лица Твоего, но человеколюбием Твоим: — зде помилуй мя (поклон); — зде прости мя (поклон); — зде и спаси мя (поклон). Благ бо еси Господи, щедр и человеколюбив! И Тебе славу, благодарение и поклонение и честь возсылаем: Отцу и Сыну и Святому Духу со Святою Богородицею и всеми Святыми, ныне и присно и во веки веков. Аминь". Эту молитву каждый имел у себя, по ней всегда проверяли себя, по ней готовились к исповеди. После чтения этой молитвы все расходились к священникам. Исповедовали, обычно, четыре-пять священников. Священники так же строго, как и Владыка, относились к исповеди и не читали разрешительную молитву тому, кто не называл своих грехов, но помогали таковым, задавая наводящие вопросы. И у тех, кто не умел или стеснялся исповедаться, постепенно раскрывались сердца и они каялись в своих грехах. Обычно в этот день исповедь заканчивалась не раньше 12-и часов ночи. В субботу все причащались, поздравляли друг друга с принятием Святых Таин, радовались друг за друга, обменивались частицами просфор, прося помянуть своих близких. И все в это время осознавали себя, действительно, детьми Одного Отца, все чувствовали себя братьями и сестрами. Также проходили исповедь и причащение в Великие Четверток и Субботу. На утрени в Великий Понедельник Владыка всегда сам пел "Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный..." Он пел так проникновенно, что священный трепет охватывал нас в эти минуты. В храме была необыкновенная тишина, — особенно-торжественная и в то же время печальная. Никольский собор в Алма-Ате стоит на возвышении, в те годы вокруг него был пустырь. И вот вечером, в Великий Четверг, после 12-и Евангелий можно было, стоя на высоком крыльце собора, наблюдать, как в темную-темную ночь расходятся огоньки свечечек, которые верующие несли к себе домой, чтобы зажечь святым огнем лампадку и выжечь крестики над окнами и дверьми дома. Сначала их свет колебался очень близко друг ко другу, затем расстояние между огоньками начинало увеличиваться, они все дальше и дальше отходили друг от друга, как бы текли в разных направлениях, и вот совсем исчезали в темноте... Святые ночи! Святые воспоминания! Ничто не может изгладить эти воспоминания из наших душ! Как много было радости и счастья в эти святые вечера, в ожидании Воскресения Христова! И такой радости, как в храме Божием, как в святом общении с духовными друзьями — никогда и нигде быть не может! И не только посты, но и праздники у нас были также общими. Владыка старался духовно единить людей, чтобы через стяжание Духа Божия люди роднились душами, чтобы радовались радостями и печалились печалями друг друга. И Господь давал, что за молитвы Владыки среди его алмаатинской паствы никогда не возникало ни вражды, ни ненависти. Во дни Пасхи, Рождества Христова двери дома у Владыки не закрывались. Все христосовались, славили Господа! Все! Все! Все! Ни от кого не отворачивался Владыка, ни от кого не закрывал он своего сердца, полного любви. Люди несли Владыке подарки и принимали подарки от него. "На Пасху, — вспоминают клирошане, — после службы в храме мы ходили домой к Владыке поздравить его с праздником. Всю Пасху, бывало, пропоем, а ему все мало, все просит: "Давайте еще попоем... ведь такая радость у нас!" Сам с нами поет, радуется. Как малое дитя радовался Владыка Великим праздникам. На Рождество ходили к нему славить Христа. Он подарками нас станет наделять, а сам радостный, всех нас обласкает, каждой ласковое слово скажет. И нам было радостно, что в праздники Владыка наш был таким благостным, сияющим, как ясное солнышко, каждая морщинка светилась на его лице". Владыка Николай часто говорил: — Други мои, не забывайте меня, грешного, в молитвах своих сейчас и после смерти. Я вас не забываю и никогда не забуду. Если стяжаю дерзновение, если только Господь примет меня в свои кровы, если простит и помилует, я буду молиться за вас и после моего перехода в иную жизнь. После каждой Литургии Владыка, стоя на амвоне, благословлял каждого, несмотря на то, что в воскресные и праздничные дни в храме присутствовало до тысячи человек и более. — Владыка, — бывало, скажут ему его чада, — вам ведь трудно после службы еще столько времени благословлять. Дали бы общее благословение и ехали бы домой отдыхать. — Э-э, вы не знаете, как наш православный народ любит архиерейское благословение и дорожит им! — отвечал Владыка и, помолчав, продолжал — да, бывает, что я иногда так устаю, что подумаю: "Дам общее благословение". А за этой мыслью является другая: "А вдруг меня Господь сегодня призовет к Себе и спросит, как я расстался со своей паствой?" Эта мысль придает мне силы, и я благословляю народ. Но иногда Владыка совсем ослабевал и ему ставили кресло. И уже сидя в кресле он благословлял всех, до последнего человека. Это было так умилительно, что все, как дети, подходили к нему со слезами на глазах и, получив благословение, отходили, наполненные чувством любви и радости. Он любил всех ровной, божественной любовью и эту любовь источал на каждого встречающегося ему человека. Бывали случаи, когда по состоянию здоровья врачи запрещали Владыке служить. Очень скорбел тогда Владыка — он не мог жить без храма, без службы, без своих пасомых. Тогда он совершал богослужения у себя дома, а потом садился у окошечка, которое выходило на улицу, и благословлял всех проходящих. Те, кто знал этот его обычай, специально проходили мимо его окна. "Чем дальше в глубь старости идут годы служения, — писал Владыка в одном из писем тех лет, — тем глубже, явственнее чувствуется связь с паствой. Молишься, чтобы Господь не разлучил бы тебя в день оный от паствы твоей... Так она дорога, так сердцу близка... Ей не тесно в моем маленьком сердце... И было бы великой обидой, если бы меня разлучили с моим стадом духовным: "Зде вселился, зде и покой мой"... С большим усердием, слезной молитвой молился Владыка и у себя дома.. В своей тихой келье, облекшись уже не в архиерейскую, а в смиренную монашескую мантию, творил Владыка молитву в те часы, когда паства его предавалась отдыху после трудов минувшего дня. Мать Вера каждое утро и каждый вечер вешала возле аналоя сухие полотенца и забирала их уже мокрыми, омоченными слезами Владыки. Бывало, иной раз приходилось верующим поздней ночью проходить по улице мимо домика Владыки и они, видя свет сквозь ставни в его келье, говорили: "Это за всех за нас молится Владыка". Как известно, Алма-Ата, бывший город Верный, расположена у подножия Северного Тянь-Шаня. Могучей грядой с белоснежными вершинами поднимается над городом величественный горный хребет Заилийского Алатау. Однако, эти изумительные по своей красоте и живописности горы таят в себе опасность селевых потоков и землетрясений. Сейсмостанция, регистрирующая подземные толчки, отмечает их в течении года около 270. По счастью, эти толчки слабы и преимущественно заметны лишь на приборах. Но неоднократно бывали землетрясения такой силы, что разрушали Верный до основания, и уносили множество человеческих жизней. А так же мощные селевые потоки, вырвавшись из ледниковых зон и достигнув города, сносили и уничтожали все, встречающееся им на пути.[37] И в то время, когда на Алма-Атинской кафедре находился Владыка Николай, в народе существовало такое убеждение, что "пока Владыка жив и молится за свой город, ни землетрясение, ни иное бедствие, заслуженное нами за грехи наши, не поразит нас ради его святых молитв". Так оно и было — при его жизни город ни разу по-настоящему не трясло. Не представляется возможным и посильным описать все труды, понесенные владыкой Николаем по созиданию духовной жизни на Богопросвещаемой земле Казахстана. Можно лишь привести некоторые наиболее характерные примеры его отеческой заботы и апостольской ревности о вверенном ему Христом словесном стаде. Одной из важнейших задач своего архипастырского служения Владыка считал открытие новых приходов, которое по закону должно предваряться регистрацией в соответствующих органах власти образованной ранее церковной общины.[38] В местные органы власти поступали сотни заявлений со всех уголков Казахстана с ходатайствами об открытии церквей и молитвенных домов. Владыка Николай не без успеха предпринимал усилия по возвращению церквей, занятых под склады или клубы, открывал и освящал молитвенные дома. Однако, далеко не все эти ходатайства находили положительное разрешение со стороны как местных властей, так и Совета по делам РПЦ в Казахстане. И, бывало, наталкиваясь на непроницаемую стену советской бюрократии, зиждущуюся на атеистическом мировоззрении, верующие годами добивались во всех инстанциях разрешения на открытие церкви. Владыка Николай всегда с участием относился к таким делам, предпринимая со своей стороны все возможное, чтобы помочь общине. Как пример можно привести дело Большемихайловской общины г. Караганды, основанной преподобным старцем схиархимандритом Севастианом Карагандинским.[39] После многих лет обращения, хождения и поездок представителей этой общины по разного рода инстанциям, община в который раз обратилась за помощью к архиепископу Николаю, который в свою очередь передал эту просьбу Святейшему Патриарху Алексию, сопровождая ее письмом: "Ваше Святейшество! Прилагая при сем заявление верующих с. Большой Михайловки (Караганда) на мое имя, усердно прошу Вас сделать что можно по этой слезнице. С моей стороны было для них сделано все, но безрезультатно. Надежда только на Ваше Святейшество. Материал на регистрацию законно оформленный ими представлен давно. Открытие прихода в Большой Михайловке диктуется крайней необходимостью. Помогите! Вашего Святейшества смиренный послушник Архиепископ Алма-Атинский и Казахстанский Николай. 16 марта 1950 г".[40] Бесконечно обширна по своим географическим размерам Казахстанская епархия. Но Владыка, несмотря на преклонные годы и усиливавшуюся с годами слабость и нездоровье, неутомимо, с истинно апостольской ревностью посещает все отдаленнейшие уголки ее, проводя богослужения и утешая верующих своим назидательным словом, всюду вдохновляя людей своей горячей молитвой. Часто при посещении далеких приходов из-за большого стечения народа, который не вмещал в церковь или молитвенный дом, Владыка служил под открытым небом, а народ готов был часами слушать его и неохотно расходился по домам, стараясь каким-либо вопросом продлить свое общение с Владыкой. В приходы, находящиеся в Джамбульской, Чимкентской, Кзыл-Ординской областях, Владыка ездил поездом. На каждой станции, которые были на пути следования, он выходил на площадку вагона, благословлял собравшихся людей, иногда беседовал с ними во время стоянки поезда. Были случаи, что пассажиры выражали недовольство тем, что на перрон нельзя было выйти из-за большого скопления народа. А народ, много лет не видевший Архиерея, жаждал хотя бы издали увидеть Владыку и получить его благословение. На тех станциях, где Владыка сходил с поезда, направляясь посетить местный приход, собиралось часто более тысячи человек. Когда Владыка выходил из вагона люди вставали на колени и коленопреклоненно приветствовали его. Народ образовывал как бы коридор, который устилали цветами и травой. Проходя по этому живому коридору, Владыка всех благословлял. На вокзале города Чимкента однажды произошел такой случай. Владыка проходил, благословляя всех, по такому живому коридору. Вдруг из толпы вышла женщина-казашка, упала перед Владыкой на колени, и, с трудом выговаривая русские слова, со слезами произнесла: — Помолись о мне, о великий, нас совсем забыл Аллах, может быть ваш Бог услышит меня! Владыка поднял ее с земли, благословил и со слезами прижал к своей груди. Женщина отошла от него, сияющая. Много было случаев, когда иноверцы обращались к Владыке, прося его благословения, и он никому не отказывал. Как-то его спросили: — Разве можно благословлять некрещеных? — Если труждающиеся и обремененные просят помощи Божией, их нельзя отталкивать, — ответил Владыка. — Разве Христос не принял мытаря, разве Он не помиловал хананеянку, разве Он отказал кому-либо, просящему Его милости? Все труждающиеся и обремененные вправе уповать на милость Божию. Когда Владыка, путешествуя по епархии, подъезжал к Челкару, сердце его билось необыкновенно радостно. Весь перрон и прилегающая к нему местность были заполнены народом, пришедшим встретить того, кто здесь, в этом городке, пережил так много горя и так много радости. Встреча была особенной. Народ замер в молчании. Владыка тоже ничего не говорил. Все были переполнены радостью — Владыка, что снова встретился со своими пасомыми, которые были так милостивы к нему во время ссылки, а пасомые, — что видят своего Владыку, прибывшего к ним в святительской славе. Толпа раздвинулась, Владыка двинулся вперед, благословляя всех. После небольшого отдыха, он начал богослужение архиерейским чином там, где во время своего изгнания служил как простой священник. Владыка, с виду спокойный, служил особенно торжественно. Во время совершения Евхаристии слезы текли по его старческим ланитам. После службы никто не расходился. На улицу вынесли кресло, усадили в него Владыку и он долго разговаривал с народом, со слезами благодаря его за все добро, оказанное ему во дни его уничижения. И люди тоже плакали от радости и просили его святых молитв. Встретился Владыка и с тем врачом, который выхаживал его, полумертвого, в больнице. Проговорили с ним всю ночь. Рассказывая о поездке в Челкар Владыка не открыл имя этого врача, только сказал, что сколько будет у него сил, столько будет он молиться за этого человека. К сказанному можно добавить сохранившейся документ — описание второй поездки по епархии, составленное секретарем Епархиального управления протоиереем Анатолием Синициным: Информация по епархии. Вторая поездка по епархии архиепископа Николая. Началась эта поездка несколько необычно. Мы предполагали вылететь на самолете в г. Уральск и затем, поездом возвращаясь в Алма-Ату, посещать нужные нам города и села. Но попасть на самолет нам не удалось и было решено начать визитацию епархии с г. Джамбула, выехав туда поездом. Но и на поезд не удалось получить билеты. Откладывать же поездку по епархии было нельзя и мы рискнули выехать до г. Фрунзе на своей легковой машине. 9-го июля под вечер мы начали свое путешествие, сопровождаемое обильным дождем. В числе путешествующих: Владыка Николай, протоиерей Синицин, протодиакон Попенко, иподиакон Синицин и шофер Саша. Второй иподиакон — Борис Рудковский остался, до слез огорченный, дома, так как места для него в машине не оказалось. До г. Фрунзе 240 км. Несмотря на плохую дорогу мы к часу ночи были уже у знаменитого Курдайского перевала. Утомленные тяжелой дорогой мы решили отдохнуть, вздремнуть до утра и затем начать трудный и интересный подъем в горы. В 4 часа утра мы были уже на ногах. Хотя и краткий, но освежающий был наш сон. Подкрепившись чем Бог послал, мы начали подъем на Курдай. Извивающейся змейкой вступает в горы дорога и теряясь в горных ущельях затем вновь появляется за утесами и скалами. Чем выше в гору, тем суровее и величественнее природа. Огромные камни, грозно нависшие скалы, журчащие горные ручейки, и встревоженные шумом мотора горные куропатки невольно привели на память слова Псалмопевца "Яко возвеличишася дела Твоя, Господи, вся премудростию сотворил еси". На половине подъема у нас случилась небольшая авария — лопнула камера. Поручив ликвидацию этой аварии шоферу Саше и Борису Синицину, архиепископ Николай, протоиерей Синицин и протодиакон Попенко стали совершать восхождение на гору пешком. На самой вершине нашему взору предстала величественная картина необозримых далей с заснеженными горами, с зелеными полями и зеркальной гладью озер и рек. Все это сияло в лучах яркого солнца и было тихо в этот утренний час на вершине Курдайского перевала. Говорят, на этой вершине в осенне-зимнюю пору не переставая дуют страшные ветра, в связи с чем путешествие по Курдайскому перевалу становится тогда не только трудным, но и опасным. Недолго мы любовались открывшимся пейзажем. Вскоре на вершине горы появилась наша машина и мы начали спуск. Насколько медленно мы поднимались в гору, настолько быстро, несмотря на крутые повороты, мы спускались вниз даже при приглушенном моторе. Замечательные виды следовали один за другим. Но вот и утопающий в зелени поселок Георгиевка. Не задерживаясь, а только преподав встретившемуся нам на пути местному священнику Политову благословение, мчимся дальше. Через несколько минут — Фрунзе. Это столица Киргизии. Небольшой благоустроенный городок. Особенно красив центр: прекрасные здания, асфальтированные улицы, бульвары, все утопает в зелени и цветах. Но только мы доехали до центра и — трах! — лопнула последняя камера. Хорошо, что это не случилось в пути. Шофер с Борисом занялись починкой, а протоиерей Синицин с диаконом Попенко, оставив Владыку мирно дремать в машине, направились к местному духовенству искать приюта. Разыскали о. Леонида Виноградова и вскоре все мы были в его квартире, пользуясь его радушием и гостеприимством. Здесь нас посетило все местное духовенство. Фрунзе, хотя и ближе к Алма-Ате, чем к Ташкенту, все же не относится к нашей епархии, а жаль. Задерживаться во Фрунзе мы не могли, надо спешить в г. Джамбул на праздник Св. Апостолов Петра и Павла. Попытки приобрести резину во Фрунзе не увенчались успехом и первоначальный наш план — продолжать путь на машине вплоть до Чимкента, за отсутствием резины, уже не мог быть осуществлен нами. Можно поехать поездом, но это значит опоздать ко Всенощной. И мы предпочли лететь самолетом. Протоиерей Колесников был настолько любезен, что вопрос с самолетом быстро уладил и на другой день утром протодиакон Попенко с иподиаконом Б. Синициным вылетели в Джамбул и все приготовили там для встречи Владыки. Архиепископ Николай с протоиереем Синициным отстояли в местном храме Божественную Литургию, помолились и затем, сердечно простившись со всеми, отбыли на аэродром и на самолете У-2 направились в г. Джамбул. Расстояние 280 км. было покрыто в два с половиной часа. В Джамбуле на аэродроме нас встретило местное духовенство и множество народа с цветами. Тут же оказался и второй иподиакон Борис Рутковский, который, не добившись билета на поезд, сумел на крыше вагона добраться от Алма-Аты до Джамбула, чтобы все же продолжать с нами дальнейший путь. Подан 20-ти местный пассажирский автобус. Садимся и едем на квартиру о. настоятеля, которая находится при церкви в отдельном домике. Подъезжаем. Торжественным трезвоном встречают нас в Никольской церкви. У ворот масса народу. Хлеб-соль. Цветы. Слезы радости. Получасовой отдых в квартире настоятеля и затем Всенощная. Небольшой уютный храм красиво убран зеленью, цветами. Храм маленький, а народа — масса. Пришлось совершать службу на паперти, а сам храм был превращен в алтарь. Праздник Св. Апостолов Петра и Павла. Утром совершаем Литургию. Снова сердечная встреча. Всюду цветы, цветы. Прекрасное пение (лучшего хора в эту поездку мы нигде не встречали). Чудесная служба. Вдохновенное слово Владыки. Особый молитвенный подъем всех присутствующих. Незабываемое впечатление. Хорошо... Решаем продлить этот пир веры и остаемся в Джамбуле и на воскресенье. Снова службы. Торжественные встречи архиепископа. Проповеди, пение, молитва. Сколько радости у верующих! Вечером (воскресенье 14-июля) посетили молитвенный дом на Джамбульском сахзаводе. Опять торжественная встреча. Служение акафиста. Беседа Владыки с верующими. В Джамбуле мы отдохнули душой. Дела здесь обстоят хорошо. Опасаться за Джамбул оснований как будто нет. Приехавший посетить Джамбул из села Высокого иеромонах Иона (Катков) стал усиленно просить посетить его приход. Уступая его просьбам и желанию прихожан мы дали согласие на это посещение, в силу чего в Чимкент нам пришлось ехать уже не поездом, а автомашиной. В Понедельник (15 июля) после напутственного молебна, провожаемые множеством народа, мы отправились снова в путь. В село Высокое мы прибыли поздно ночью. Все уже спали и только кое-где светился огонек. Встретившие нас архимандрит Августин и церковный совет поведали, что колхозное начальство освободило народ от работы для участия в церковном торжестве и тысячная толпа целый день ждала приезда Архиепископа и, не дождавшись, народ с грустью разошелся. Чуть забрезжил рассвет — раздался звон колоколов, возвестивший жителям села о предстоящей архиерейской службе. И потянулись празднично одетые люди к молитвенному дому. Так как молитвенный дом слишком тесен, то верующие на улице из зелени устроили алтарь, украсив его иконами, и в этом импровизированном храме, под лучами утреннего солнца, в окружении горячо молящегося люда состоялось архиерейское служение. "И тихое несется пение, И диакон мирное творит глашение, И в душу просится святое чтение, И плакать хочется от умиления..." После службы Владыка сказал прочувствованное слово о любви к Богу, к ближнему, к Родине и призвал всех к труду. Присутствующие, приняв благословение от архипастыря, ободренные, с чувством глубокого внутреннего удовлетворения отправились на колхозные работы. Мы же, откушав хлеба-соли, поехали дальше. По пути посетили с. Винновку. Отслужив там краткий молебен, побеседовав и преподав благословение народу, во множестве собравшемуся к молитвенному дому для встречи Владыки, мы снова отправились в путь. Вот и Чимкент. Это центр Южно-Казахстанской области. Здесь свинцовый завод, сантониновый завод. Город производит хорошее впечатление. Здесь мы прожили больше недели, совершая службы, проводя известную церковную работу. На все время нашего пребывания в наше распоряжение Облисполкомом была предоставлена легковая машина. Эта забота и чуткое отношение со стороны гражданских властей нас очень тронули. Храма здесь нет, а имеется небольшой молитвенный дом. Тяжелое впечатление произвело на нас пребывание в Чимкентском молитвенном доме. На всем лежит отпечаток какой-то гнетущей халатности. Церковно-финансовая деятельность прихода поставлено плохо. Пастырско-воспитательная работа среди верующих отсутствует. Прекрасный приход развален. Пришлось принять кое-какие меры для налаживания дела. Произвели изменения в составе причта. Надеемся, что это мероприятие оздоровит церковную жизнь Чимкента и принесет благие результаты. Во время пребывания в Чимкенте мы посетили пригородный поселок Чапаевка, где совершили освящение молитвенного дома. На освящение храма, несмотря на будний день, собралось множество народа. За службами в пос. Чапаевка мы отдохнули душой. Посетили мы и верующих свинцового завода, которые встретили нас с особенной любовью . Служили на улице. Тепла и сладостна была эта вечерняя наша молитва. По окончании службы нам была предложена братская трапеза, после которой, на любезно предоставленной нам администрацией завода автомашине мы вернулись в Чимкент. Но вот покинут Чимкент и поезд мчит нас дальше. Челкар. Небольшой городок, кругом пески... Несколько лет тому назад в этом городке появился бедно одетый старец. Рваные штиблеты, заплатанные брюки, старенький полушубок, плохонькая шляпа и сверху наброшено одеяло. В первые дни появления этот старец не имел, где главы преклонить. Жители чуждались его, и только один татарин проявил к нему милосердие и предоставил ему бесплатный приют и стол. Старец этот был архиепископ Николай. Прошли года и вот владыка Николай создает молитвенный дом, начинает служить — и потянулись к нему верующие, и полюбили его. Вскоре Архиепископ Николай был призван на Казахстанскую кафедру. И... вот сейчас это посещение Челкара... С какой радостью встретили верующие своего духовного отца! Под торжественный перезвон колоколов, под стройное пение монахинями "Заступнице земли Российския" Архиепископ с волнением вступил под сень созданного им молитвенного дома. Краткий молебен. Вечером — Всенощная. На другой день — Литургия. Особой сердечностью были насыщены эти службы. Почти каждому из верующих хотелось принять Владыку у себя дома и поэтому все свободное время архиепископу Николаю пришлось употребить на посещение всех желающих его видеть, ищущих у него утешения, совета и помощи. В Челкаре по инициативе архиепископа Николая и при поддержке верующих города, железнодорожными рабочими изготовлен и поставлен на местном кладбище памятник — крест погибшим в боях за Родину воинам-челкарцам. Крест чугунный, на пьедестале. Вес более 300 пудов. На памятнике художественно исполнены соответствующие надписи — имена и фамилии убиенных воинов. Далеко виден этот памятник и всякий, проходящий мимо него, склоняет голову и отдает дань вечной памяти героям Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.. Около этого памятника вечером архиерейским служением была совершена Великая панихида. Народу было множество. Перед панихидой Владыка произнес прочувствованное слово о святости исполненного воинами долга. В конце панихиды протоиерей Синицин сказал слово о материнской скорби и призвал к усиленной молитве за павших воинов. Весь народ, преклонив колена, едиными усты с любовию воспел на поле брани убиенным воинам —"Вечную память". В этот же вечер верующие железнодорожники в доме мастера вагонного депо Баскакова устроили обед в честь архиепископа Николая. Тепла и сердечна была беседа за этой трапезой. Верующими был исполнен ряд псалмов и церковных песнопений. Время прошло незаметно. Скоро полночь, пора на отдых. С неохотой разошлись все по домам, а Владыке пришлось даже в это время посетить одну больную женщину. Утром, провожаемые массой народа, мы отбыли из Челкара в Актюбинск. По пути на ст. Эмба к поезду вышли приветствовать Владыку местный священник и церковный совет. Вот и Актюбинск. Торжественная встреча — духовенство, народ, цветы. На машине нас развозят по приготовленным квартирам. И опять начались торжественные службы, деловые визиты. Здесь мы познакомились с Архимандритом Исаакием Виноградовым. Незаурядная личность. Отца Архимандрита мы надеемся скоро видеть на церковной работе в Алма-Ате. Такие работники нам нужны. Радушие и гостеприимство Актюбинского духовенства оставило добрую память. Актюбинск нас глубоко удовлетворил. Во дни нашего пребывания в Актюбинске местный храм еще не был полностью передан верующим. Службы совершались в одной маловместительной части храма. Но сейчас храм весь передан общине и в нем идет ремонт. Радуемся за Актюбинск. Покинут и Актюбинск. Едем в Уральск. На пути станция Елецк. Здесь мы стоим сутки в ожидании поезда на Уральск. Побывали у местного священника, посетили храм, отстояли в нем вечерню и — далее в путь. В Уральск мы приехали поздно вечером. Грандиозная встреча, масса народу. Сопровождаемые пением "Достойно" следуем к машинам и вот мы в квартире настоятеля и благочинного. После тяжелой поездки в общем вагоне нам предложили небольшой ужин и сладкий отдых. Уральск — старинный город. Уральское казачество, старообрядцы, единоверцы... В центре города стоит прекрасный храм Христа-Спасителя. Внешне он сохранился полностью, но сейчас в нем расположен областной музей. На берегу реки Урал возвышается величественный Михайло-Архангельский собор. Это гордость уральцев, памятник старины. Собор времен Емельяна Пугачева. Пугачев в нем венчался. В соборе находится склеп-могила священника, которого Пугачев казнил за отказ его повенчать. Собор свободен, сохранился прекрасно. Особенно хорошо сохранилась стенная роспись внутри собора. Имеется иконостас. Требуется небольшая реставрация и ремонт. Верующие г. Уральска усиленно хлопочут о передаче им этого собора. Облисполком не возражает. Дело на стадии разрешения этого вопроса центром. С любезного разрешения облисполкома мы не только осмотрели этот собор, но при огромном стечении народа совершили в нем молебствие, провели беседу. Сейчас этот собор уже передан верующим и ремонтируется. Наши службы в Уральске мы совершили в кладбищенской церкви. Гостеприимство уральцев, их сердечность для нас памятны. Здесь мы пробыли неделю. Из Уральска самолетом мы направились в Алма-Ату. В Кустанае, Акмолинске получасовые остановки. В Кустанае на аэродром пришло духовенство и верующие. Краткая беседа и мы снова в воздухе. В Акмолинске нас встретило духовенство и множество народа с цветами. Просили нас остаться погостить. Пришлось огорчить акмолинцев и отказаться от приглашения. Тут же на аэродроме нам был предложен завтрак. Балуют нас своим вниманием акмолинцы: Владыке преподнесли подрясник, протоиерею Синицину прекрасно расшитую епитрахиль. Быстро пролетели минуты и, попрощавшись с акмолинцами, мы снова в пути. После ночевки в Караганде рано утром 8 августа мы приземляемся на Алма-Атинском аэродроме. Вот мы и дома. Снова за работой, а впереди еще ждут поездки: Павлодар, Усть-Каменогорск, Семипалатинск и т. д... Обязательно поедем. 20. 08. 1946 г. Епархиальный совет.[41] Путешествуя по обширной Казахстанской епархии, Владыке часто приходилось пользовался услугами Аэрофлота. Когда он куда-либо уезжал, а особенно, если летел самолетом, то просил, чтобы за него молились, и просил так, как будто он был не иерарх, а простой смертный человек. В июле 1947 году Владыка должен был лететь в Москву на заседание Сессии Священного Синода, временным членом которого он в тот год был назначен и, уезжая, как всегда, просил молитв у своей паствы. Во время посадки в самолет Владыка со своими спутниками стоял у трапа и благословлял всех входящих в самолет пассажиров. Владыка ездил и летал всегда в рясе, несмотря на то, что часто подвергался за это насмешкам. И на этот раз пассажиры, заметив что их благословляет духовное лицо, начали над ним смеяться, послышались язвительные восклицания: — Ну, нам лететь не страшно, с нами святой летит! Почти никто из пассажиров не сказал доброго слова, в лучшем случае проходили мимо или делали вид, что не замечают его. — А я не слушал их, — рассказывал по возвращении Владыка — я их жалел. Ведь люди даже не подозревают, что не от своего ума и понятия говорят хулу, а выполняют злую волю врага рода человеческого. Я спокойно благословлял всех. Все сели, самолет поднялся в воздух. Прошло некоторое время и вдруг забеспокоились летчики, — то один, то другой выходят из кабины, что-то осматривают. Беспокойство летчиков передалось и пассажирам. В конце-концов старший пилот объявил об опасности — отказывает один мотор. Положение было угрожающее, надвигалась катастрофа. Среди пассажиров начиналась паника. Но Владыка сказал: — Давайте помолимся! Ни одна душа не погибнет! — а потом добавил: лишь немного в грязи выпачкаемся. Владыка встал и начал молиться. Волнение пассажиров не спадало. Никто не обращал на Владыку никакого внимания, но через несколько минут все стали затихать, вставать со своих мест и прислушиваться к его молитве. А он молил Господа спасти всех, кто летит этим самолетом. В это время самолет стал падать вниз. Но, к удивлению летчиков, которые знали, каким должно быть это падение, самолет не падал, как обычно, а как бы планировал и тихо опускался вниз. Самолет упал в какое-то заболоченное, но неглубокое озерцо. Двери открыть было невозможно. Поблизости на полях работали колхозники. Увидев упавший самолет, они немедленно организовали помощь. Трактором вытащили самолет из грязи, с трудом открыли двери. Пассажиры стали выходить. О Владыке как бы забыли, но когда люди немного успокоились от пережитого ими страха, то стали подходить и благодарить Владыку. Подошел и старший пилот: — Произошло чудо, отец, — сказал он — простите за наши насмешки! — Бог простит, —ответил Владыка. — Бога благодарите и Его Пречистую Матерь, и возлагайте свои надежды на Святителя Николая. Вскоре к месту падения самолета были подогнаны повозки с лошадьми и всех пассажиров доставили на аэродром. В то время в аэропорт города Москвы пришло сообщение о том, что самолет, вылетевший из Алма-Аты, потерпел катастрофу. Эта печальная весть была сообщена в Патриархию ожидавшим архиепископа Николая на заседание Сессии Синода Патриарху и членам Священного Синода, вызвав у всех глубокую скорбь. Архиепископа Николая уже не надеялись видеть в живых, но, к всеобщей радости, через некоторое время, живой и невредимый, он прибыл на заседание Синода.[42] Через некоторое время Владыке вновь нужно было воспользоваться услугами Аэрофлота и в алма-атинском аэропорту он встретился с пилотом того упавшего самолета. Пилот подошел, протянул ему руку, Владыка подал ему свою, пилот поцеловал руку и щеку Владыки, и, не сказав ни слова, отошел. "В один из сентябрьских ясных и довольно погожих дней 1948 года — вспоминает протоиерей Лукиан Красюк, — на аэродроме г. Уральска собралось все местное духовенство для того, чтобы встретить своего архипастыря архиепископа Николая, который должен был прилететь для освящения вновь открытого и капитально отреставрированного Уральского Михаило-Архангельского собора. Все мы с радостным волнением ожидаем прибытия самолета, который по расписанию должен совершить посадку в 12 часов дня. Но, к огорчению всех, диспетчер объявляет, что рейс задержан и самолет прилетит только к 5 часам вечера. Мы решаем ехать в город, чтобы к 5 часам вечера вернуться для встречи Владыки. К указанному времени машина с духовенством снова мчится к аэродрому. Подъезжая к железнодорожному вокзалу, машина неожиданно тормозит. Навстречу нам идет пешочком седенький, в рясе и монашеской скуфейке старец-Владыка, со своим спутником и сотрудником протоиереем Анатолием Синицыным. — Что произошло?! Как это могло случиться?! Оказывается, самолет вместо 5 часов вечера прилетел к 3 часам дня. Владыка и о. Анатолий, прождав на аэродроме около часу, вынуждены были из-за отсутствия транспорта направиться в город за 5 километров пешком. — Вот как встретили Владыку! — воскликнули растерявшиеся батюшки. Уставший от пути и несколько расстроенный Владыка заметил: — Хорошо вы встречаете своего архипастыря! — и вместе со всеми пешком направился к кладбищенской церкви. Радостное настроение сразу исчезло, все глубоко расстроились от неожиданной неприятности. Но святитель, видя наше смущение и растерянность, вместо гнева начинает сочувствовать нам. На утро было освящение собора, расположенного на окраине города, на берегу реки Урал. На долгожданное торжество собралось столько народа, что обширный и величественный, двухъярусный собор Архистратига Божия Михаила не мог вместить всех собравшихся. Радостным словом приветствия встречает архипастыря настоятель собора, а верующие преподносят хлеб-соль высокому и дорогому гостю. Владыка растроган, он слезно благодарит верующих за труды, понесенные в период ремонта этой уральской Святыни, которую он еще издали, с самолета заметил и возрадовался. Далеко за полдень закончилось богослужение и торжественное освящение храма. Но неутомимый старец-иерарх, (к этому времени ему было уже 74 года), словно и не чувствует физической усталости от охватившей его неземной радости. Сердцу веселящуся, вдохновенен лик Святителя молящегося, проповедующего, наставляющего и благословляющего свою паству, которая так искренно, горячо любит своего архипастыря. От вчерашнего неудовольствия и помину не осталось. За братским всеобщим обедом Владыка подтрунивает по поводу неудачной нашей встречи и высказывает пожелания к отъезду. Но уральцы — настойчивый народ, просят Владыку совершить завтра совместную с ними рыбную ловлю в своей "священной" реке Урал, на что добрейший Владыка дает свое благословение и сам активно принимает участие в ловитве неводом рыбы, что и было зафиксировано на фотоснимках". В памяти старшего иподиакона Ария Ивановича Батаева ярко запечатлелось другое посещений ими города Уральска. "Было это, — вспоминает Арий Иванович, — летом в начале 50-х годов. Владыка совершал богослужение в Михайло-Архангельском соборе города Уральска. После службы он стал беседовать с верующими. Народ пожаловался Владыке на зной и засуху в Уральской области, так как с того времени, как растаял снег, на землю не выпало ни единой капли дождя. Владыка сказал: — Давайте помолимся Царю Небесному, может быть он услышит нашу молитву. Стали совершать чин молебного пения поемый во время бездождия. И совершилось чудо — небо, на котором не было ни единого облака, потемнело, покрылось густыми тучами и пошел не просто дождь, а хлынул ливень, как из ведра. От страшных раскатов грома дрожали стены старинного уральского собора. Владыка приостановил молитву и сказал: "Православные! Разве это не чудо?!" Завершив молебен и подождав, когда утихнет ливень, все вышли во двор, вдохнули свежего, чистого воздуха. Владыке нужно было пройти пешком метров 200 от храма до дома настоятеля, но после ливня пыльная дорога стала месивом грязи. Тогда народ, исполненный любви и благодарности к Владыке, тут же выстлал этот путь снятой с себя одеждой. И Владыка дошел до дома, даже не запачкав своей обуви". Нина Федоровна Ярофеева помнит, как Владыка впервые посетил город Петропавловск в 1946 году: "В то время в городе была открыта только одна Всехсвятская церковь. Владыка прилетел на самолете, а поскольку машин тогда еще в городе не было, его везли от аэродрома до храма на тройке белых лошадей. Лошади были красиво убраны цветами, обвешаны бубенцами, покрыты коврами и запряжены в изящный фаэтон. Дороги в Петропавловске все были в рытвинах и колдобинах. А народ наш северный, хоть и грубоватый немного, но очень любил духовенство. В городе было много ссыльных — интеллигенции и монашествующих, и весь город вышел встречать владыку Николая. Народ стоял сплошной стеной вдоль дороги по всему пути следования Владыки, начиная с аэродрома. Все очень радовались. Владыка всю дорогу стоял на ногах и всех благословлял, а тройка ехала и бубенцы гремели. Она ехала по Рабочему поселку, потом проехала через старый элеватор, вывернула на улицу Интернациональную, проехала по улице Кзылтуйской (она была мощенная шлаком и почище, чем другие улицы) и доехала до самого храма. Потом началось богослужение и я помню, что самые уважаемые люди города были одеты тогда в стихари и прислуживали Владыке. Весь народ не вмещался в храм и часть службы проходила на улице. А мы, дети военных лет, конечно не могли понять смысла и красоты этой службы, но мы тоже радовались в этой всеобщей радости людской. Мне было тогда 6 лет и это — неизгладимые впечатления моего детства. Другой раз Владыка Николай приезжал в Петропавловск тогда, когда верующим был уже возвращен старинный собор Петра и Павла. И его снова, уже по традиции, встречали на тройке белых лошадей..." Сохранилось письмо Владыки, повествующее об одной из его многочисленных и длительных поездок по епархии, в которую он отправился 17 августа 1952 года. "Всего в пути был 30 дней, — пишет Владыка, — ...службы за службами, переезды за переездами. В Петропавловске совершил подряд три освящения престолов в отремонтированном Петропавловском старинном соборе. В день 29.VIII., ... совершал также четвертую подряд праздничную службу. В гор. Кокчетаве освятил четвертый престол. Служил и в двух других областных городах. Всех церковных служб за время (23 дня) совершил около 20-ти. Был свидетелем и участником больших церковных торжеств. В пути туда и обратно пришлось пробыть в вагоне 7 суток... Удовольствие не из приятных. Под конец моих служб я окончательно изнемог, надо было бы побывать еще в одном областном граде, но меня буквально "скрючило". Начал уже ходить на один бок, и я вернулся к себе, чувствуя себя немного крепче Евангельского расслабленного. Врач-сердечник, разумеется, уложил в постель, назначив на 1,5 — 2 месяца режим. Да и это надо было сделать. Не скажу, чтобы все это было "ревностью не по разуму", но труд превзошел мое усердие и я сдался. Теперь служу реже в храме (по воскресным дням), будние акафисты, их четыре в неделю, мало совершаю, в канцелярию раза два хожу (хотя бы на пять минут); гуляю, лежу, сплю. Конечно, это режим слабый, но как можно удержать себя дома, когда в храме идут службы? Скучает, тоскует по ним душа... Ну, и забудешь про доктора и режим и неожиданно появишься в храме. Храм наш недалеко от моего дома — 5 км. Езжу на "Победе", но и этим не велит доктор злоупотреблять. Так подорвались мои силы этой поездкой. Остается в моем желании в ноябре (ц. ст.) посетить еще два града, — но как Господь силы даст. ... У меня 16 областных градов — целая республика. За время моего служения посетил все областные и районные города, иные по три-четыре раза. Остался один непосещенный ввиду отсутствия хотя бы сносного транспорта. Даст Бог силы, будущим летом навестим и другие оставшиеся грады и веси. Люблю посещения эти: сколько радости духовной они дают верующим и нас ею питают. Входишь в храм, — то платки, то полотенца бросают под ноги, то весь путь до храма цветами и розами устилают. Слезы умиления невольно текут из глаз... Кто я, что оказывают такую честь, как Христу? Да! Потому что мы Его служители, посему и честь подобную нам воздают. Любит народ архиереев и их службы! А мы в смирении сердца скажем: "Не нам, не нам, а Имени Твоему слава, Господи!" Шло время, силы постепенно покидали Владыку. В последние годы жизни он часто недомогал и временами "выходил из строя", — как сам выражался. О немощах, обдержащих его, он часто упоминал в своих письмах: "Сердце отказывается работать. Одышка почти непрерывная. Повышенное кровяное давление и прочие мои спутники все теперь со мною. Службы совершаю с трудом и только по воскресным дням. Сгорбился, хожу на один бок. Стар и слаб я стал..." И в другом письме: "...сердце не улучшается, одышка не уменьшается, ноги слабеют, согбен и стар стал. Пора, пора идти, как говорят, на покой, на отдых..." ..."Об уходе на покой мысли не оставляю. Боюсь по своей воле уйти с поста, но ложь, неправда, интриги вокруг при моей простоте, доверчивости — заставляют настойчиво о сем думать. На мое место надо "крепльшего мене", и стар я, и слаб я, и беспамятен я, и стал плохо слышать, по времени, надо сюда человека дипломата, а не подобного мне простеца". С этой просьбой — благословить его на покой, за штат, Владыка обращался к Святейшему Патриарху Алексию, но Святейший не удовлетворил его желание, ответив, что Архиерей — что офицер на посту, которого сменяет только смерть. А в феврале 1955 года по случаю 35-летия пребывания архиепископа Николая во епископстве он был награжден саном митрополита. Владыка писал в дневнике: "24 [ст. ст.] Воскресение. Нед. о Мытаре и Фарисее. ...Так как в Синоде состоялось постановление о награждении меня, убогаго, саном Митрополита в связи с десятилетним юбилеем Патриарха и его интронизации, то и пришлось это возведение сделать во время нынешней Божественной Литургии, после молебна о Святейшем Патриархе Алексии. После ряда Многолетствований Патриарху и мне — последний был усажен Архимандритом и прот. Анатолием в большое, поставленное на Амвон кресло. Духовеснтво и служители Алтаря попарно подходили под благословение с приветствием и коленопреклонением. За ними и весь народ сие творил, правый хор пел "Тебе Бога хвалим"... и другое. После пел весь народ разное. Пришлось всех до последняго благословлять. Радость и ликование выражалось на лицах молящихся. Народа было очень много — полон храм. Слава Богу, мне благо деющему!" Эта награда принесла радость всей казахстанской пастве, но ничего не могло возвратить силы и здоровье престарелому иерарху. Получая скорбные о нем уведомления духовенство и миряне усугубляли свои молитвы о его здравии, с твердой верой в душе, что болезнь его еще "не к смерти". И неоднократно эта вера не посрамляла молящихся. Но сам Владыка ждал приближения смерти и готовился к ней. "Болезнь моя подломила мои силы, — писал он, — память притупилась, требуется покой, не для отдыха, а скорее для подвига молитвы, умоления Господа — и о своих личных грехах, и о грехах рукоположения; неисполнения церковных канонов и других взысканий, о них же надлежит дать давшему мне благодать епископства Пастыреначальнику Христу должный ответ. Чем ближе идет время к концу, тем чаще думаешь об этом "конце", тем тяжелее становится "омофор епископский"... "Много дано — много и взыщется"... Последние дни жизни митрополита Николая. В августе 1955 года в Алма-Ате стояли знойные дни южного лета, духота которого с трудом переносится и здоровыми людьми. Владыка был утомлен торжественными службами, прошедшими в Никольском соборе на престольный праздник святого Великомученика Пантелеимона. Но на следующий день, в среду 10 августа, пожелал поехать в храм, утром — на акафист Успению Божией Матери, а вечером — Святителю Николаю. Он, как всегда, сам читал акафисты и помазывал всех богомольцев елеем. Это были его последние посещения храма. В четверг 11 августа утром Владыка освящал дом для приехавших монахинь. Вечером того же дня он был приглашен на именины к соборному бухгалтеру и вернулся оттуда уже с недомоганием. Открылось острое сердечное заболевание. В пятницу Владыка чувствовал сильную слабость, почти все время лежал. Срочно был вызван врач С. И. Зотов, который, прервав свой отдых в горах, приехал в тот же день. Угрожающего пока ничего не было. Врач обнаружил, правда, резкую аритмию, но кровяное давление было нормальным. 14 августа в 4 часа утра случился первый тяжелый сердечный приступ, длившийся три часа. От лечения уколами Владыка отказался и тогда впервые был применен кислород. Давно лечивший Владыку С. И. Зотов стал с тех пор навещать его ежедневно. Затем был приглашен врач Романенко. Он назначил применение пиявок на область печени. Владыка потерял много крови, но получил значительное облегчение. Романенко настаивал на применении уколов и Владыка согласился. Владыке приходилось переносить до десяти уколов за день: камфара чередовалась с кардиамином, делались вливания глюкозы. Но сердечные приступы, сопровождаемые удушьем и обильным потом, повторялись приблизительно через день и длились по нескольку часов. Диагноз, поставленный Зотовым и подтвержденный Романенко гласил о наличии декомпенсации комбинированного порока сердца в соединении с кардиальной астмой, недостаточности коронарных сосудов и микрокардиосклероза. Болезнь усугублялась полным отсутствием аппетита. Сон был только искусственный, под влиянием снотворных препаратов. В начале болезни Владыка со слезами просил отвезти его в храм, чтобы проститься с паствой, но врачи предписывали полный покой и поэтому горячее желание его не было удовлетворено. Желая продлить дни жизни Владыки, врачи советовали ему переменить климат, надеясь, что это поддержит его здоровье, но Владыка, чувствуя неизбежность смерти, отказался от переезда, сказав: "Здесь меня все так любят и я хочу умереть на руках своих чад". Молитвенное настроение не покидало Владыку во все дни его болезни. Часто лежа с закрытыми глазами, как бы безучастный ко всему, что кругом происходило, он поднимал руку и крестился. Иногда засыпал, но при пробуждении начинал молиться. Бывало, спрашивал: "Который час?" — и благословлял издали свою паству, выходившую по его расчету в это время из храма, или стоявшую в храме во время богослужения. По ночам особенно любил благословлять своих духовных чад на все четыре стороны. Очень часто на дому у Владыки, по его просьбе, совершались чтения акафистов. По субботам в его комнате служили Всенощную и Владыка садился на постели и благословлял всех, подходивших приложиться к Евангелию. В воскресный день служили Литургию. Он всегда оживлялся во время молитвы, подавал возгласы, но временами впадал от слабости в забытье. В виду тесноты помещения и низких потолков, врачи разрешили присутствовать на домашних богослужениях лишь очень ограниченному числу людей, самых близких Владыке, так что богомольцев бывало от 6 до 10 человек. 31 августа над Владыкой было совершено таинство Елеосвящения, в котором принимали участие семь священников, представители всех городских церквей во главе с архимандритом Исаакием (Виноградовым). Впервые испытав на себе действие этого Таинства, Владыка глубоко переживал его благодатность. Он почувствовал себя значительно лучше, так что даже через несколько дней попытался встать с постели. Но все же это было ему не по силам и привело к новому обострению болезни. О болезни Владыки телеграфировали во все приходы епархии, прося молитв духовенства и паствы. Началось ежедневное служение молебнов о недугующем. Но на этот раз какой-то внутренний голос подсказывал: "Не подняться Владыке от одра болезни", — немощи его, очевидно, берут свое. В этом году ему исполнилось уже 78 лет. Был во время болезни один замечательный день — 18 сентября, когда после принятия Святых Христовых Таин Владыке представилось, что наступила Пасха. Он требовал, чтобы все приветствовали его словами "Христос Воскресе!" и пели пасхальные стихиры. Пожелал встать с постели, оделся и сел вместе со всеми завтракать. — Как хорошо мы встречаем Пасху в этом году в своей семье! — радостно сказал он. При этом присутствовали дежурившие ночью врач, медсестра и причащавший Владыку священник о. Александр. — Правда, стол у нас бывал и побогаче в такой день, но такого светлого и радостного настроения, как сегодня, еще никогда не было! Не видно на столе вина... Попросите подать, и пусть все выпьют понемногу! — продолжал Владыка радостно. Потом удивился тому, что о. Александр заторопился на требу: — В такой день — и на требу... Нет, я вас попрошу, побудьте еще со мною! По словам врача, и пульс и дыхание у Владыки были в это утро, как у здорового человека. Но такое состояние длилось всего несколько часов, затем пошло на ухудшение и в ночь с 20 на 21 сентября разрешилось тяжелейшим сердечным приступом. Была потеряна почти всякая надежда, но улучшение все же наступило и Владыка прожил после этого приступа больше месяца. В промежутках между сердечными приступами, Владыка интересовался церковными делами, заботился о передаче дел по управлению епархией, имел по телефону деловую беседу с епископом Ташкентским Ермогеном. Очень хотелось ему поправиться к Воздвижению, но этого не произошло. В то время, когда в соборе совершалась Всенощная, дежурившие около Владыки видели, что он воздвигал мысленный Крест обеими руками много раз. 8 октября, в день памяти прп. Сергия Радонежского в комнате Владыки была отслужена Литургия и Владыка причастился Святых Христовых Таин. Причащался он неоднократно и в другие дни, в последний раз — за два дня до кончины из рук архимандрита Исаакия. Находясь в болезни, Владыка иногда как бы выходил из обычного потока времени. Тогда он как бы вновь попадал в свою любимую Нилову пустынь, и снова был там кассиром на пароходе или хлебопеком, на масленице "пек блины", то, как благочинный распределял по гостиницам богомольцев, собравшихся в огромном количестве к престольному празднику. И тут же из далекого прошлого он возвращался в Алма-Ату, и переходил в будущее время. Как бы в предвидении своего погребения, он говорил о грандиозном Крестном ходе: — Но откуда он пойдет, Крестный ход, из дома или из храма? Должна и милиция помочь, так много народу! — к этой мысли о предстоящем Крестном ходе Владыка возвращался часто. Несомненно были ему и видения. В начале болезни, когда стояли теплые дни и Владыка лежал в столовой, так как там было больше воздуха, явились ему св. прпп. Антоний и Феодосий, беседовали с ним и затем прошли в спальню. — Их надо принять, — сказал Владыка окружающим. Почти все время видел он юношу около своей постели, или маленьких детей, которых пытался гладить по головкам. Часто спрашивал дежурного врача: "Кто это стоит?" Архимандрит Исаакий несколько раз наблюдал, как Владыка манил пальцем Кого-то, стоящего около печки или даже за стеной, но когда с той стороны подходил кто-либо из присутствующих, он недовольно отворачивался от заслонившего видение и в пояснение говорил: "Там стоит Кто-то!" Это было за две недели до кончины, Владыка был в полном сознании. В воскресение, 16 октября, после причащения Владыка спросил: — Почему там стоят два инока? Отчего их не пускают? Я бы расспросил их об их жизни. Видел он еще целый "сонм святителей", и, вероятно, еще многое другое, о чем не мог рассказать, вследствие затруднения речи. Иногда слова его было трудно разобрать. О трагической кончине протоиерея Петра Владыке не сообщили. Но в день отпевания о. Петра Владыка все время беспокоился, спрашивая окружающих: — А какого священника сегодня хоронить будут? — Никакого, — отвечали ему. — Нет, я-то знаю! И через некоторое время опять: — А кого сейчас отпевают? — Никого. — Нет, я вижу, священник в гробу лежит, кругом стоят священники и два диакона! Почему от меня скрывают, кто умер? Дня за четыре до смерти Владыка отчетливо произнес: — Умирает иеромонах. Иеромонах умирает! — Как его зовут? — спросили. — Сергий, — ответил Владыка. К кому относились эти слова, осталось неизвестным. Говорил еще Владыка, что "владыка Сергий живет по-соседству. Но ему очень трудно одному, ему нужно помощника". Иногда по ночам просил бумагу с чернилами и пытался писать. Но руки его дрожали, получались неразборчивые, как бы на неизвестном древнем языке написанные буквы и слова. Тогда ему предлагали диктовать. Один раз он продиктовал небольшой рассказ, в другой раз — благодарность врачам, которая гласила: "За такое продолжительное время (два месяца) ваша организация любезно нас приняла, удовлетворяя всеми возможными медицинскими и другими средствами. Человеческое гуманное отношение было к нам беспримерно. Будучи больны, мы скоро выздоравливали и надеялись на полное выздоровление. Спасибо вам от нас, вам полное наше русское спасибо!" Владыка хотел продиктовать и свое "Завещание" пастве, но этого выполнить не удалось. Скорую кончину Владыка предчувствовал с самого начала болезни. Он утешал своих близких, говорил, что так лучше — отрешившись от уз плоти, встречать своих духовных чад в Небесных обителях, указывая на них Богу со словами: "Вот — дети мои!" Но временами ему хотелось еще пожить хотя бы два года, чтобы лучше подготовиться к переходу в вечность. Последние две с половиной недели была сделана попытка лечить Владыку гомеопатией. Уже измученный уколами, Владыка согласился и на это. Но всю свою симпатию проявлял по-прежнему к своему другу — доктору Зотову, оживляясь при его появлении и прося его проверить назначения гомеопата. За все время своей болезни Владыка никогда не жаловался, не раздражался, любил пошутить, и врачи утверждают, что более кроткого и терпеливого пациента они не встречали. — Все добренько! — скажет он, бывало, в виде утешения сестричке, или врачу после неудачного укола. Ухаживать за ним было радостно и почти неутомительно, несмотря на бессонные ночи. К вечеру 22 октября Владыку одновременно посетили и Зотов, и гомеопат, и пришли к одинаковому выводу, что жить ему осталось дня три, что и оказалось справедливым. Хотя Владыка не мог слышать их разговора, но с вечера этого дня у него появилось окончательное убеждение в неизбежности близкой своей кончины. Он стал уже определенно готовиться к смерти. В воскресение 23 октября после последнего своего причащения Святых Христовых Таин, когда монахини в столовой запели было "Совет превечный...", Владыка из спальни, напрягая голос, закричал им: — Матушки, матушки, на этом поставим точку. Теперь начнем чин погребения епископа. Пение прекратили, но слез удержать не могли. Предлагали в этот день Владыке чаю, теплого молока, но он отказался: — Больше мне ничего не давайте! Кушать ничего не буду. Все кончено. Я уже умер. Таков закон Божий. Я должен исполнить закон Божий. Лекарства тоже отказался принимать, а когда ему пытались давать насильно, выплескивал на пол. Некоторые видели, как он натянул на себя простыню, закрывшись с головою и произнес: — Я уже умерший! Особенно напряженно и громко молился Владыка в ночь с 23 на 24 октября. Можно было расслышать слова: "Господи, не осуди мя по делом моим, но сотвори со мною по милости Твоей!" Много раз повторял с глубоким чувством: "Господи! Милости прошу, а не суда!" В понедельник 24 октября накануне смерти, Владыка еще немного говорил. Он сказал каждому что-либо особенно ласковое, как бы прощаясь. Около 5 часов вечера сделался у него сердечный приступ с острой болью, после которого он уже не говорил и лежал с закрытыми глазами, которые у него сильно болели и слезились. Во вторник утром он нашел в себе силы несколько раз перекреститься при чтении у его одра акафиста святой Великомученице Варваре. В сознании был, по-видимому, до самого конца, движением головы показывая нежелание принимать лекарство и молоко. С ночи появились хрипы. В 5-м часу дня 25 октября окружающие заметили приближение конца. Стали читать отходную, дали в руки Владыке зажженную свечу, и с последними словами канона на исход души, святитель тихо и спокойно испустил свой последний вздох. Это было в 16 часов 45 минут, когда в Никольском соборе зазвонили к вечерне в канун празднования Иверской иконы Божией Матери, Которой Владыка так любил сам возглашать: "Радуйся, Благая Вратарнице, двери райские верным отверзающая!" Достоин замечания тот факт, что ровно десять лет тому назад, Владыка прибыл в Алма-Ату и вступил в управление Казахстанской епархией. Архимандрит Исаакий и протоиереи Анатолий Синицин и Димитрий Млодзяновский облачили Владыку в священные одежды и, положив на стол, совершили у тела почившего Святителя первую панихиду. Весть о смерти Владыки быстро разнеслась по Алма-Ате и по всей епархии, и вызвала глубокую скорбь паствы. К дому почившего началось паломничество. Всю ночь у тела митрополита Николая читалось Евангелие, всю ночь шел народ, чтобы в последний раз взглянуть на дорогое лицо Владыки. Со всех концов Казахстанской епархии стали съезжаться в Алма-Ату духовенство и миряне. 26 октября тело Владыки было положено в гроб и в сопровождении духовенства и верующих перенесено в Никольский собор. Собор был переполнен людьми. День и ночь у гроба Владыки служились панихиды, литии, читалось Евангелие. В Епархиальное Управление стали поступать телеграммы: от Святейшего Патриарха, архиереев, священников, мирян, — ото всех, кто знал и любил Владыку. "Весьма скорбим кончине владыки митрополита. Молимся мире души его. Погребение совершить поручается епископу Ташкентскому, временно управляющему Алма-Атинской епархией. Патриарх Алексий". "Примите мое глубокое соболезнование, мою скорбь по случаю кончины незабвенного и горячо любимого моего собрата митрополита Николая. Поклонитесь от меня его праху. Молюсь о нем и вам шлю благословение и любовь". Митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич). "Потрясен скорбной вестью. Пока жив — буду молиться". Архиепископ Симферопольский и Крымский Лука (Войно-Ясенецкий). Также были получены телеграммы со скорбью о смерти Владыки от митрополита Пражского и всея Чехословакии Елевферия, от митрополита Ленинградского и Новгородского Григория, от митрополита Новосибирского Варфоломея, архиепископа Ижевского Ювеналия, архиепископа Харьковского Стефана, архиепископа Иркутского Палладия, архиепископа Воронежского Иосифа, епископа Калининского Варсонофия, епископа Астраханского Сергия, Управляющего делами Патриархии протопресвитера Николая Колчицкого, наместника Троице-Сергиевой Лавры архимандрита Пимена с братией, наместника Почаевской Лавры архимандрита Севастиана с братией, иеромонаха Мелетия из Киево-Печерской Лавры, игумении Покровского монастыря Архелаи, протоиерея Плясунова из Чкалова, настоятеля собора протоиерея Матфея Пахомова из Тобольска, игумена Бориса (Холчева) и протоиерея Семененко из Ташкента, и многих, многих других... Поток телеграмм не прекращался в течение нескольких дней. Во всех телеграммах, а затем и в письмах было выражение потери дорогого, близкого человека. За каждой телеграммой чувствовалась скорбь и боль утраты. 28-го утром для погребения почившего Митрополита прибыл епископ Ташкентский и Среднеазиатский Ермоген. После Божественной Литургии, которую совершил епископ Ермоген в сослужении 33 священнослужителей, архимандрит Исаакий произнес слово, посвященное почившему и началось отпевание, которое длилось до 15-30 часов дня. Во время отпевания епископ Ермоген произнес теплое слово о почившем Владыке и зачитал во множестве полученные телеграммы соболезнования. И после отпевания последнее прощальное слово произнес протоиерей Анатолий Синицин. Во время отпевания и произносимых надгробных слов "рыдание и вопль был мног". Владыка желал быть погребенным под алтарем Никольского собора в нижнем храме Успения Пресвятой Богородицы. Об этом просил он архимандрита Исаакия и близких своих духовных чад, и даже указывал место для своего погребения. Но предсмертному желанию Святителя не суждено было исполниться — светские власти не дали на то разрешения.[43] После отпевания гроб с телом Владыки при пении ирмосов "Помощник и Покровитель" был обнесен вокруг собора, после чего процессия направилась к месту погребения — городскому кладбищу. Шествие было чрезвычайно торжественным. Гроб до кладбища (расстояние около 7 км) несли на руках. Весь город всколыхнулся, пришел в движение. Крыши, заборы и деревья по пути следования похоронной процессии были запружены народом — и верующими и неверующими; множество людей шло за гробом. Ташкентский епископ Ермоген, сонм духовенства и два хора обращали на себя внимание всех. Движение на улицах, по которым несли Владыку, прекратилось, так как народ шел сплошным потоком. Шествие растянулось квартала на три. Пели "Святый Боже..." Часто останавливались и служили литию. Милиция обеспечивала порядок и оказывала всякое внимание этой процессии. По подсчетам сотрудников милиции за гробом следовало 40 тысяч человек. Народ шел и нес своего дорогого отца на руках до самого кладбища. Кладбище тоже было переполнено народом так, что шествовавшее за гробом духовенство с трудом достигло могилы. Какая сила привлекла ко гробу владыки Николая эту многотысячную массу людей? Что двигало сердцем каждого, пришедшего дать последнее целование почившему Святителю и испросить последнее благословение у этого смиренного иерарха и великого молитвенника? Это сила любви. Все любили его горячей любовью за то, что сам он воплотил в жизни своей заповедь Божию о любви к Богу и ближнему. Его любили за строгую благочестивую жизнь, за его неустанную проповедь Слова Божия, за доброту, простоту, общедоступность. Его любили как нежного отца, мудрого наставника, ревностного молитвенника за врученную Богом паству, жившего и дышавшего заботой о спасении людей, о благе и спокойствии Церкви. У могилы отслужили литию, и преосвященный Ермоген предал земле тело почившего Святителя. Когда все было совершено, и возвысился могильный холм, покрытый венками, в тишине спустившихся сумерек, при сиянии луны, все присутствующие пропели тропарь Благой Вратарнице, двери райские верным отверзающей. Воспоминания о митрополите Николае.Архимандрит Исаакий (Виноградов), настоятель Вознесенского собора, г. Елец. [44] В 1945 году обстоятельства моей жизни сложились так, что я был лишен самого главного — свободы. Я был осужден на 10 лет исправительно-трудовых лагерей и отправлен отбывать наказание в Казахстан, в один из лагерей Актюбинской области. Находясь в лагере, я потерял всякую надежду вырваться из этой обстановки. И вот в одну прекрасную ночь я вижу сон: будто в наш лагерь приехал Архиерей. Он приехал для того, чтобы облегчить участь одних, утешить надеждой на освобождение других. Меня будят и говорят, что Архиерей всех принимает, благословляет, и меня требует к себе. Я быстро встал и побежал, куда мне указали сокамерники. Я был одет в ватную куртку, острижен, и обрит, и, конечно, был совсем не похож на архимандрита. Вхожу в большую комнату, где стоит посредине стол, а за столом сидит величественный благообразный старец с очень большой белой бородой. Глубокие очи смотрят ласково, сочувственно и умно. Характерны брови, выступающие вперед седыми кустиками. Голос очень приятный, баритональный бас. И он сразу говорит мне: — А, отец Архимандрит! Подходите, подходите! Мы о Вас думаем. Не унывайте, дорогой, потерпите немного и Вы выйдете на свободу, и еще послужите Родине и Церкви Христовой. Всем подходящим к нему Владыка раздавал бумажные образки. Подает он такой и мне со словами: — Вот на Вашу долю остался этот образок Воскресения Христова. Примите его в знак того, что вы воскреснете отсюда для служения в Храме Божием, — говорит Владыка и благословляет меня. (Образок Воскресения был довольно известный: Христос стоит с хоругвью у Гроба, а перед Ним — коленопреклоненный Ангел). Я не могу вспомнить, что говорил ему в ответ, но когда я проснулся, лицо мое было мокрое от слез. Сон этот запомнился мне очень подробно и ясно. Он поселил во мне надежду на освобождение, которое чудным образом и произошло через два месяца. 4 мая 1946 года я был освобожден из заключения, и дело мое было прекращено "за неимением состава преступления". Но все-таки на жительство я был определен в г. Актюбинск. Конечно, в тот момент у меня не было документов ни о моем рукоположении, ни о моем служении, и вообще не было ничего. Я имел только ватник, старые сапоги и брюки. Одежда моя могла вызвать у людей только презрение и отвращение. Но добрые священнослужители и паства г. Актюбинска приняли меня как родного, обласкали меня совершенно незаслуженно с моей стороны, и помогли мне, пока я получил свои священнические документы. Священники рассказали мне, что недавно образовалась Казахстанская епархия, (о чем я не знал), и что во главе ее стоит архиепископ Николай, очень всем понравившийся. Он уже побывал в этом городе и вскоре его ожидают вновь к престольному празднику св. князя Владимира. И вот, живя в Актюбинске, я служил вместе с местными батюшками, читал на клиросе. Жизнь уже начала радовать меня своими радостями. Вскоре подошел день приезда архиепископа Николая. Он объезжал тем летом часть своей епархии, к которой принадлежал и Актюбинск. Приходим на вокзал встречать Владыку. Из вагона выходит маститый старец. Можете легко представить мой трепет, когда, увидев его, я узнал в нем того Архиерея, которого видел во сне в заключении. Даже голос его наяву был совершенно такой, какой я слышал во сне. Слезы потекли у меня из глаз, слезы радости и благодарности. После молебна и обеда владыка Николай подозвал меня и ласково спросил: — О чем Вы плакали, о. Архимандрит, когда встречали меня? И я рассказал ему свой сон в заключении, который предсказал мне скорое освобождение от уз и возможность служения Церкви. Владыка долго и подробно беседовал со мной о всей моей жизни. Как часто бывает, в беседе мы нашли много общих знакомых, что очень сблизило нас; оказалось, что мои любимые духовные руководители были его друзьями. Результатом этой беседы явилось скорое получение мной всех моих документов на право служения в Церкви и дальнейший мой перевод в г. Алма-Ату в непосредственное подчинение владыке Николаю, с которым мы прослужили в мире, согласии и единодушии 8 лет. Владыка Николай прожил жизнь долгую. Из семьи простого псаломщика Екатеринославской епархии, он достиг высшего звания духовного лица Российской Церкви, — сана митрополита. И сколько бы ни приходилось мне встречаться в жизни с теми, кто был под его властью, под его руководством, все с благодарностью вспоминают своего смиренного наставника. В ту пору времени моего служения под его началом, о которой я вспоминаю, его епархия была одной из самых больших епархий Русской Православной Церкви. Для того, чтобы Владыка из своего кафедрального города Алма-Аты мог достигнуть некоторых областей своей епархии, нужно было садиться на самолет и лететь, — так он и поступал, неустанно облетая и объезжая в один год одни участки епархии, в другой — другие, — никого не оставляя без внимания. Воистину праздниками были для каждого прихода посещения Владыки. Многие небольшие общины, возникшие уже в послевоенные годы, не имели благоустроенных и, тем более, обширных храмов. И в таких случаях престол выносился в притвор или на паперть, а народ молился во дворе. Поездки по епархии почти всегда совершались летом, весной или осенью, и поэтому в большинстве случаев проводились именно такие служения на улице, так как никакой храм не вмещал желающих помолиться вместе с дорогим Владыкой, которого все любили и глубоко уважали. После каждой церковной службы он неизменно говорил слово к народу. В его голосе было много отеческой простоты, доброты, и самое обращение его, такое несколько старомодное, как теперь некоторые скажут, но чрезвычайно приятное для слушателей: "Други мои!" — уже располагало к нему сердца слушающих. При всем том, Владыка никогда не заботился о каком-либо величии, присущем его сану, его служению; он умел прекрасно развести кадило, приготовить себе облачение, а при скудости такого вещества, как ладан, сам великолепно готовил его из моченого угля, душистой кулинарной эссенции и смолы хвойных деревьев, которую его помощники собирали в хвойном лесу. Сослужители Владыки иногда как бы ставили ему в укор то, что он мало заботится о своем быте, о пище и одежде. — Но именно это и дает мне то долголетие, которое является на земле наградой Божией за прожитую жизнь, — отвечает Владыка и всегда следовал этим своим правилам — поменьше привлекать к себе заботы окружающих и побольше своей заботы окружающим отдавать. Владыка был наделен громадной памятью, особую любовь имел к Богослужениям и сам, без всякой помощи совершал ту или иную службу. Обладая хорошим голосом и слухом, будучи прекрасным знатоком церковного пения, он еще в бытность свою студентом Московской Духовной Академии, был регентом любительского студенческого хора. А как часто у себя в Алма-Ате, стоя на облачальном месте во время прославления Богоматери, при словах: "Честнейшую Херувим и Славнейшую без сравнения Серафим, ... сущую Богородицу, Тя величаем", довольно громко напоминал народу: "С поклоном!", сам подавая пример положить поклон. И весь народ привык дружно кланяться вместе с ним. А я ему, шутя, говорил: — Владыка, придется в архиерейский чиновник внести этот новый возглас, который доселе еще нигде не встречался. Он имел дар умилительных слез, особенно плакал при совершении Божественной Литургии, вдохновляясь ее вселенскою широтою: "Еще приносим Ти словесную службу о вселенней..." И он же слезами пастырского сочувствия и человеческого понимания оплакивал грехи каждого из малых сих среди своих пасомых, поддерживая их и спасая в нужную минуту. И, подобясь апостолу любви св. Иоанну Богослову, владыка Николай в последние дни своей жизни часто говорил о любви своей к своим духовным детям, говорил, что мыслит указать на них Богу со словами: "Се, аз и дети, яже ми дал еси". Но для себя все же хотел бы пожить еще годик, два, чтобы достойно приготовиться к смерти. Почти каждую свою службу владыка Николай сопровождал поучениями, которые, будучи основаны на большом жизненном опыте, выслушивались со вниманием и любовью. Он говорил о нестяжании, — и мы видели и знали его необыкновенную по простоте жизнь, его скромный стол, одежды, знали, как он следует слову Христову "блаженнее есть паче даяти, нежели приимати", знали, сколько добра творит он близким и далече сущим. Он говорил о посте, — и мы знали его строгое, нелицемерное постное послушание. Он горячо умолял не клеветать на ближнего, исправлять его любовью и примером, — и слезы его о наших "невежествиях" устыжали нас. Учил он молиться, — и мы знали, что не было среди нас более усерднейшего богомольца, чем сам Владыка. Когда он стоял далеко заполночь на своей келейной молитве в своей скромной монашеской мантии и мы видели неугасающий огонь в его келье, мы знали, а многие с уверенностью говорили: "Ведь это за нас горит пред Богом яркий светильник молитвы нашего первосвященника". В часы своего досуга Владыка нередко раскрывал свою тетрадь и вносил туда свои "нотатки" — о поездках по епархии, об особых службах, бывших в соборе, о том, что им, или другими проповедниками было при этом сказано... Прекрасное, старинное обыкновение! Владыка был очень уютен в своей домашней жизни. Когда были дни его рождения или Ангела, можно было наблюдать давнее русское хлебосольство. С утра, после службы, приходило духовенство, за ними служащие епархиального управления и приехавшие поздравить Владыку гости. Столы все время возобновлялись, так как уже до самого вечера шли верующие и духовные чада Владыки. Читались поздравления, стихи, пелись церковные песнопения. Последние годы своей жизни, Владыка, при всей своей крепости, начал прихварывать и быстро утомляться, но старался не пропускать любимых им церковных служб. Но болезнь сердца взяла свое. 27 июля/ 9 августа, отслужив службу св. вмч. Пантелеимону и придя домой, Владыка слег, и уже не вставал с постели. Лечили его лучшие доктора города, всячески его поддерживали. Когда Владыке становилось лучше, он порывался встать, но прежней возможности приехать в собор и отслужить службу он уже больше не имел. В это время по благословению Владыки я взял отпуск и отправился на поклонение святыням Российским в Сергиев Посад, Почаев и Киев. Когда я был уже в Почаеве и собирался прожить там 10 дней, туда пришла тревожная телеграмма, что Владыка чувствует себя плохо и было бы желательно мое присутствие около него. Конечно, я немедленно выехал в Алма-Ату. Слава Богу, что мне удалось застать его в живых, хотя и весьма слабого. Мы оба были рады встрече. С его благословения я собрал, кроме себя, еще 6 священников и в один, я бы сказал, прекрасный день мы собрались у ложа Владыки и полным чином, со всей торжественностью, совершили над ним Таинство Елеосвящения. Владыка был очень благодарен нам за это дивное таинство, впервые над ним совершенное. Находясь на одре болезни, Владыка грустил, что не имеет возможности молиться в храме, часто говорил: "Вот сейчас в церкви идет служба..." Иной раз придешь его навестить, а он скажет: "Вот и хорошо, что Вы сейчас пришли — я как раз "дослужил" Всенощную до полиелея". Он действительно, по слову Апостола, "непрестанно молился". И когда кто-либо из приходящих к нему думал, что он находится по слабости в забытьи, старец внезапно открывал глаза и говорил обычно: "А я здесь в одиночестве все служу про себя". Так, и догорая, светился архипастырь молитвенным светом, пел Богу своему, пока жил, и полон был заботами о своей пастве. И хотя окружающие старались уберечь его от внешних, нередко огорчительных, впечатлений, он продолжал всеми и всем интересоваться. В заботах о том, чтобы окружающие не волновались при виде его слабости, он иногда, собирая остатки своих сил, восклицал для их ободрения мужественным, когда-то столь крепким голосом : "С нами Бог!" Приходили к нему в видениях покойные уже иерархи — митрополит Евлогий[45] и архиепископ Сергий Казанский[46], обещая, что Владыка скоро будет с ними. Иногда его благословляли преподобные печерские свв. Антоний и Феодосий. Бывало, что представлялись ему видения из прежней жизни в любимой Ниловой пустыни. Когда наступали воскресные или праздничные дни, он просил кого-либо из священников прийти к себе со Святыми Дарами. И несколько раз мы имели счастье по очереди причастить его и даже неоднократно самую Литургию совершали в его доме и после причащали его Святыми Дарами. В канун праздника Иверской иконы Божией Матери, Которую Владыка особенно любил и даже говорил, что "когда вы похороните меня, то спойте над моей могилой "Благую Вратарницу", он почувствовал себя особенно плохо. Была моя очередная седмица. Перед вечерним богослужением я зашел к Владыке. Он был уже без сознания. Около него, сменяя друг друга, дежурили близкие ему люди. Подходило время идти в храм. Не хотелось мне покидать Владыку, но служба требовала, чтобы я шел. Я поехал в собор. Но едва произнес первый возглас и вышел на амвон читать ектенью (служили без диакона), как вошли два священника и попросили меня срочно передать служение одному из них. Я догадался, что Владыке очень плохо. И уже приехавший за мной на машине секретарь епархии сообщил, что Владыка только что скончался, как раз в то время, когда соборный колокол созывал молящихся почтить Благую Вратарницу. Это было точно в тот день, когда десять лет тому назад он прибыл в Алма-Ату на служение Казахстанской епархии. Мы приехали на квартиру Владыки. Небольшая часть духовенства, которому успели сообщить, уже собралась там. Я читал возгласы на облачение архиерея, а остальные постепенно его облачали. Ноги Владыки были в трофических язвах, образовавшихся от длительного стояния при богослужениях. Монаху при погребении полагается дать в руки его постригальный крест, но таковой был утрачен Владыкой во время его невольных странствований. У меня был крест из Иерусалима, подаренный мне одним из моих друзей на тот случай, если бы мне пришлось кого-либо постригать. Я был счастлив, что мог вложить этот крест в руки Владыки. Всю ночь мы рассылали телеграммы, посылали самолетом краткие письма. Приехал из Ташкента епископ Ермоген, которому было поручено управлять нашей епархией на время болезни Владыки. Более тридцати священников, а главное, огромное множество народа собрались у гроба почившего Святителя. Можно сказать, что "потрясеся весь град" во дни его погребения. Было бесконечно много желающих нести гроб Владыки на своих руках, поэтому колесница, на которой должны были везти гроб, была пуста, а весь путь от собора до могилы, а это почти семь верст, гроб почившего Владыки несли на руках. Пели певчие, пел народ. Проходя мимо врат бывшего Иверско-Серафимовского монастыря,[47] пропели там кондак акафиста иконе Божией Матери "Иверская". Много речей, хороших и задушевных, было сказано в адрес Владыки над его гробом. Много было над могилой пролито горячих слез осиротевших пасомых, ясно ощущавших неповторимость оставившего их отца и богомольца, много прочувствовано и передумано обо всем том, чему учил, к чему вел усопший Владыка. Последними словами, прозвучавшими над его уже засыпанной могилкой в день его похорон были пропетые нами слова кондака акафиста Иверской иконе Божией Матери: "Радуйся, Благая Вратарница, двери райские верным отверзающая". Поздно вечером, когда солнце уже зашло, мы в темноте возвращались домой. И каждый год на могиле усопшего Владыки собираются его духовные чада, его друзья, служат панихиды, вспоминают о нем, — его слова, его поучения. И проверяя этим себя, иногда огорчаются, что не так идут, и не так живут, как просил и учил дорогой Владыка, что еще до сих пор оступаются, что не могут полностью выполнить его заветов. Тут же, у дорогой могилы, просят прощения, помощи и руководства к дальнейшей жизни. И уходят от могилы не печальные, а умиротворенные, радостные, что есть у них дорогая могила и дорогой Владыка. Твердо верят они, что он слышит их и помогает им своими молитвами и до сих дней. Так до сей поры общаются все, оставшиеся в Алма-Ате духовные его чада, а те, которые разъехались, которых жизнь разметала по разным уголкам страны, в день кончины Владыки и в день его Ангела в своих храмах служат панихиды и молятся о нем, глубоко надеясь, что он слышит всех, кто обращается к нему, где бы они не находились. Да, такая уверенность есть у всех, кто знал и лично общался с владыкой Николаем. Почему? Потому что все мы верим, что всей своей жизнью Владыка жил только для людей, любил людей, а значит жил для Бога и любил Бога, потому что ап. Иоанн, совершенно ясно говорит: "Возлюбленные! будем любить друг друга, потому что любовь от Бога, и всякий любящий рожден от Бога и знает Бога. Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь" (1 Иоан. 4, 7-8). А усопший Владыка любил людей. Любил всех, не разделяя на сословия. Вот поэтому мы верим, что Он с Господом и сейчас, после своего упокоения. Мы не решаемся давать характеристику почившего митрополита Николая и оценивать его труды по управлению обширной епархией, которую он воспринял, можно сказать из развалин и которую усердно окормлял в течении десяти лет, посвящая без остатка все силы на дело своего служения и никогда "не ища своего си, но токмо еже ближнего". Мы крепко надеемся, что Господь в Небесном Царствии воздаст достойную награду верному Своему и благому рабу, стоявшему на своей страже до последнего вздоха. А на земле да будет ему наградой вечная, светлая и благодарная память всех, его знавших, всех его духовных чад и почитателей, единодушно и убежденно признающих, что "таков нам подобаше архиерей". Ибо все, что ищет в своем архипастыре верующая русская православная душа, было нам дано почившим святителем. Вот то немногое, чем я хотел бы поделиться с Вами. А сейчас молю Господа Бога даровать мир и покой душе нашего незабвенного святителя земли Российской, нашей Русской Православной Церкви, телу которого Господь-Благодатель предназначил мирное лежание в братской нам земле Казахстана, а нам надежду на встречу с ним в блаженной вечности. Аминь". 1980 год. г. Елец. Протоиерей Алексий Глушаков, г. Москва. В 1946 году я приехал из Караганды в Алма-Ату и поступил учиться в сельскохозяйственный институт. Я стал ходить в Никольский собор. Благолепие храма, торжественность соборного служения возглавляемого архиепископом Николаем, прекрасное церковное пение — все это впервые виденное и слышанное мною произвело на меня неизгладимое впечатление. Однажды после службы, когда я выходил из храма, ко мне подошла одна старушка, духовная дочь Владыки, и предложила вместе с ней поехать к нему. Я охотно согласился. Когда мы приехали, нас встретила строгая монахиня Вера и провела к Владыке. Владыка — высокий стройный старец, с белоснежными волосами и бородой, с сияющей благодушной улыбкой на лице, — благословил нас и пригласил на чай. Он по-отечески с нами побеседовал и, провожая нас из своей простой кельи, пригласил меня приходить к нему в свободное время. Его обаятельность, ласковость и простота пленили меня. Каждое воскресение, каждый праздник я стремился в храм Божий, где, утоляя духовную жажду, я молился, наслаждался благолепием архиерейских богослужений и прекрасным пением хора, где слушал проникновенные поучения Владыки. В свободное от занятий время я стал ездить к Владыке домой. По его благословению матушка Вера "подкармливала" меня, а сам он беседовал со мной на духовные темы и давал мне для чтения духовную литературу. Вскоре он посвятил меня в сан иподиакона, и я стал в праздничные дни прислуживать ему и читать на клиросе. Прошел год нашего знакомства. У меня созрело желание поступать учиться в Московскую Духовную Семинарию. Владыка одобрил это намерение и благословил готовиться. Уволившись по собственному желанию из института, я уехал в Москву, сдал экзамены за первый класс Семинарии и поступил сразу во второй класс. Во время моей учебы в Семинарии и Академии, Владыка проявлял ко мне особую отеческую заботу. Желая подготовить меня к великому и ответственному пастырскому служению, он писал мне назидательные письма, в которых призывал с усердием изучать богословие, знание которого необходимо каждому пастырю. В одном из писем он писал: "Мир тебе, дорогой Алеша!... Надеемся, что этот учебный год пройдет у тебя великолепно в успехах учебы. Ты все больше и больше должен входить в понимание богословия, моля Господа открыть себе истинное его понимание. "В злохудожную душу Премудрость не внидет", а посему храни в должной чистоте свое сердце и тело в целомудрии. Чистый душою и телом св. прп. Сергий является покровителем русского богословия, истинным богословом, хотя систематически не проходил курса богословия по учебным пособиям, как мы делаем. Его чистота сотворила в нем сосуд вместилища истинного богословия. Пред ним преклонялись и преклоняются наши богословы и философы, черпая истинную мудрость для преподавания юношам. Ко всему этому присоедини прилежание с усердием. Читай как можно больше богословской литературы, веди дневник, записывая в него отдельные мысли Святых Отцов, богословов и вообще присных мира сего, — мысли, каковые тебе нужны будут в будущем на поприще пастырской работы. Как часто мы жалеем, что мало читали книг в Семинарии и Академии, а теперь рады бы почитать, но... то некогда, то и книг таких нет. Проповедь нуждается в хорошем знании Слова Божия, в знании русских классиков..., и пока есть к этому возможность, наполняй свой багаж духовной мудростью богословия, — после не пожалеешь..." После окончания Духовной Семинарии, я, по благословению Владыки, принял сан священства от его рук в 1951 году в г. Алма-Ате. После хиротонии Владыка перед всем народом сказал мне назидательное слово: "Никогда не гонись за прибытком. Если какая-нибудь старушка придет и скажет тебе, что ей нужно покрестить, пособоровать кого-то, а денег у нее нет, сделай все для нее даром. А если кто-нибудь спросит: "Сколько вам, батюшка за труды?" — отвечай (так по-старинному выразился Владыка) — "А сколько милости вашей будет угодно". Я был назначен в храм Архистратига Михаила в г. Караганду, где прослужил один год и поступил, по его же благословению, в Московскую Духовную Академию, которую успешно окончил в 1955 году. В том же году, по благословению Святейшего Патриарха Алексия, я был назначен штатным священником на приход в один из храмов г. Москвы. Итак, благодаря заботам и молитвам обо мне владыки Николая, я получил духовное образование и священный сан. Вспоминая о митрополите Николае, необходимо отметить, что он имел те высочайшие духовные качества, которые должен иметь и всякий пастырь и, тем более, архипастырь для успешного прохождения своего служения на ниве Христовой. Пастырское служение — трудное и ответственное служение перед Богом и людьми. Пастырь — духовный руководитель народа. Он воспитывает людей для Царствия Небесного. Нелегко ему руководить людьми с различными характерами, привычками и склонностями. Он отвечает перед Богом за то, как он воспитывает пасомых и как служит. Святой Иоанн Златоуст, поучая о высоте, трудности и ответственности служения пастыря, учит, что он своими душевными качествами должен превосходить всех своих пасомых. Душевными качествами пастыря должны быть — глубокая вера, любовь к Богу и ближнему, молитва, кротость, целомудрие, благоразумие, мужество, благочестие, терпение, милосердие и другие добрые качества. Всеми этими качествами владыка Николай обладал в полной мере, имея при этом, еще и дар проповедничества. Он искренне любил Бога и ближних своих, и всю свою обширную паству. Выражением горячей любви к Богу были его усердные уставные службы, которые он совершал не только в праздничные дни, но и в будни, а так же его келейные молитвы. Он любил церковные соборные службы с чтением акафистов. Имея дар умиленных слез, владыка Николай совершал Божественную Литургию со слезами и я, как его иподиакон и сослужитель, наблюдая это, всегда умилялся, трепетал, и восхищался молитвенным горением его духа. Осознавая великую ответственность своего служения перед Богом, он оплакивал свои грехи и грехи своих духовных чад, вверенных его архипастырскому попечению. Владыка Николай имел прекрасный музыкальный слух и мог управлять хором. Он любил простое молитвенное пение, часто приезжал в будние дни в храм Божий и сам управлял левым хором и общим пением богомольцев. И было очень трогательно видеть, как седой, благообразный старец — архиерей становится на клирос с простыми — старыми и молодыми женщинами и девушками, поет с ними, канонаршит, сам управляя этим скромным хором. Каждую свою службу он сопровождал поучениями. Его простые, но глубоко назидательные проповеди выслушивались прихожанами храмов и его духовными детьми с большим вниманием. Обращаясь к своим слушателям ласковыми словами "Други мои!", он учил любви к Богу и ближнему, он говорил о молитве, посте, воздержании, о милосердии, о смирении и мире душевном и о других добродетелях христианской жизни. "Самое нужное — возгревать в людях любовь к Богу и к ближним своим, — говорил Владыка. — Как было во времена Ветхого Завета, так и сейчас об этом самом нужном деле люди забывают. Фарисеи видели первую заповедь или в соблюдении субботы, или в омовениях, или в жертвах. А мы что? Иная бабушка говорит: — Самое главное — соблюдать посты! — Такая-то в храм Божий не ходит, нет ей спасения, — добавляет другая. Други мои! Нужно и то, и другое, но ведь не это главное. Это только средства, а не цель. Главное в очах Божиих — это любовь к Нему, а проявляется она в любви к окружающим. "Кто любит Меня, тот заповеди Мои соблюдет", — сказал Сам Христос. А заповедь Его и есть: "Да любите друг друга!" А если мы ходим в церковь, постимся, но при этом ссоримся, завидуем, осуждаем, даже клевещем друг на друга и на духовных отцов наших, то понесем за это двойное наказание. Деятельная любовь к ближним угоднее Богу, чем самые трудные аскетические подвиги. И на Страшном Суде о чем прежде всего спросит нас Господь? Сколько мы поклонов положили или как посты соблюдали? Нет! Он спросит нас о том, накормили ли мы алчущего, напоили ли жаждущего, посетили ли болящего, утешили ли скорбящего, дали ли добрый совет находящемуся в затруднении?" Делая добро ближним и "сущим далече", владыка Николай и паству свою учил делать добро: "Что значит быть милостивым? Подавать милостыню можно и телесную, и духовную. Если вы напоите жаждущего, накормите голодного, если к вам придет нищий и попросит одежды, а вы подадите ему хотя бы ветхое рубище прикрыть свою наготу, то всем этим вы окажете милость телесную. Дела милости духовной — утешить скорбящего, подать добрый совет, предотвратить от греха, помочь грешнику вернуться на путь спасения. Всякую милостыню, под видом человека, принимает Сам Господь наш Иисус Христос, и это мы знаем совершенно точно. Не упускайте же случая, никогда не упускайте, сделать добро". Владыка Николай был добрым, смиренным и миролюбивым архипастырем. Когда среди его пасомых возникали вражда, осуждение, обиды или когда среди окружения Владыки проявлялось недоброжелательное к нему отношение, или кто-то не слушал его совета, тем самым огорчая его, — он одних умиротворял и примирял, других терпел, молился за них, снисходя к их недостаткам, врачуя греховные язвы духом кротости и смирения, по слову ап. Павла стараясь сохранять единство духа в союзе мира (Ефес. 4, 2-3). Владыка учил свою паству смирению, учил и делом, и словом: "Некоторые говорят, что смирение — это признак слабости характера, что человек будто бы должен иметь собственное достоинство. Но высшее проявление собственного достоинства и есть именно смирение. Самые богатые, мудрые, образованные люди не имеют той нравственной силы, которую Господь дает смиренным. Бог кому противится? Гордым. А смиренным дает благодать. Многие Святые удостоились получить дар чудотворений именно за свое смирение... Помните, други мои, как дорого смирение в очах Божиих и старайтесь украшаться им, да будете и вы по обетованию Божию, наследниками Царства Небесного". Все то, о чем Владыка говорил в своих проповедях, он сам старался исполнять. Простой, доступный для всех, он вел необыкновенно скромный образ жизни, присущий его монашескому званию — имел строгое воздержание в пище, соблюдение постов по уставу, простоту в одежде и домашней обстановке. Митрополит Николай призывал всех к взаимному прощению, примирению и покаянию. Он советовал как можно чаще причащаться Святых Таин Тела и Крови Христовых. Владыка составил повседневную исповедь, которую сам, обычно, читал своей пастве в пятницу первой седмицы Великого поста. Будучи усердным молитвенником, он составил также молитву и для себя лично, которую всегда читал, выполняя свое келейное правило. Он молился за всех христиан града Алма-Аты и отечества нашего, о даровании им духовнаго мира, телесного здравия и "всего еже ко спасению полезнаго". И силу его молитвы многие чувствовали на себе. Вот эта молитва: "Спаси, Господи, и помилуй всех моих духовных чад, всю мою духовную паству (пастырей и пасомых), ихже дал ми еси, Христе; сродников по плоти. Всех моих благодетелей: милующих и питающих, и служащих мне. Ненавидящих и обидящих мя, осуждающих мя. Имеющих против меня зло, ненависть и недружелюбие — сих, яко друзей моих, прости, помилуй и спаси! И ихже я ненавидел и обидел, с пути истиннаго соблазнил, чем кого оскорбил и осудил. Всех иноков и инокинь, в темницах, заключении и изгнании, в горьких работах сущих. Не имущих крова и дневного пропитания. Душевными и телесными страстями обуреваемых, в опасностях сущих. Призывающих на помощь Имя Твое Святое. Записанных в моем поминании, и всех христиан града и отечества нашего, — даруй им, Господи, душевный мир, и телесное здравие, и вся яже ко спасению полезная. Даруй им, Господи, терпение и кротость. Посылаемые Тобою им, яко дар, скорби с благодарением и славословием Святому Твоему Имени перенести. Прости им, Господи, всякое согрешение, содеянное ими в день сей (или в нощь сию) словом, делом и помышлением. И сохрани их в нощь сию (или день сей) в целомудрии, в чистоте, святости душ и телес их. Даруй им, Господи, и во вся дни жизни их в Святых Твоих заповедях ходити, благоугодная Тебе и спасительная душам своим творити. Мирную христианскую кончину пошли им, Господи, Божественных Таин причастну и грехов простительну. Избави их (и меня) внезапныя кончины, воздушных мытарств и вечнаго мучения. Нетленныя венцы за гробом сподоби их прияти, и меня, грешнаго, их святыми молитвами помилуй, прости, и вечнаго славословия купно со Ангелами и Святыми всех нас сотвори! Аминь". К Божественной Литургии, которая является неоскудеваемым источником благодати Божией, Владыка готовился особенно старательно и во время совершения ее испытывал, как он сам говорил: "особенное духовное счастье, доходящее до блаженного состояния". До самой глубокой старости сохранил он большую ревность к Богослужению и любовь ко храму. Когда близкие Владыке духовные дети говорили ему, что он переутомляется, он отвечал, что именно молитва, совершение Богослужений и служение своей пастве дают ему благодатную силу и утешение. Когда же болезнь лишила его возможности бывать в храме и совсем приковала к постели, он, приходившим его навестить, говорил обычно: — Я здесь в одиночестве все служу, да служу про себя! — и чтобы ободрить их, восклицал: — с нами Бог! Особенно высокое молитвенное настроение было у Владыки в последние дни его жизни. Чувствуя приближение своей кончины и готовясь к отшествию, он усиленно молился словами псалмопевца Давида, прося милости Божией: "Сотвори с рабом Твоим по милости Твоей, и оправданием Твоим научи мя". (Пс.118, 124). И: "Господи! Милости прошу, а не суда". Таков был приснопамятный владыка Николай. Он жил с Богом и для Бога, прославлял Его и словом, и всей жизнью своей, служил верно своей пастве, и поэтому, светлая, благодатная память о нем крепко хранится в сердцах всех его духовных чад и всех тех, кто знал его и почитал. И мы верим, что Милосердный Господь Бог помилует Своего верного раба на Своем праведном Суде и удостоит великой награды в Небесном Царствии по его вере, жизни и делам. Царство тебе Небесное, дорогой наш пастырь, учитель и друг, дорогой митрополит Николай!" 12 декабря 1980 года. Протоиерей Николай Баранович, Латвия. Во время гражданской войны я учился в Черниговской Духовной Семинарии, ректором которой был архимандрит Николай (Могилевский). Окончив Семинарию в 1919 году, как раз в то страшное время, когда начиналось гонение на Церковь, я испугался возможных страданий и не хотел принимать священный сан. Узнал об этом о. Николай (а это было уже перед самой его хиротонией во епископа) и стал беседовать со мной. Он говорил мне, что именно сейчас, когда хулится и попирается имя Божие, когда враг рода человеческого поднял свою голову и нападает на святую Церковь Христову, вот как раз в это время надо встать в ряды защитников Церкви, встать в ряды ее верных служителей. Долго беседовал со мной о. Николай и я понял, что если я сейчас откажусь от Христа, то как же потом, в жизни будущего века, сможет принять меня Христос? Мне стало страшно, я испугался отречься от Христа. Я сказал о. Николаю, что я все понял, что я приму священный сан и постараюсь служить моему Господу сколько будет сил. Вскоре состоялась хиротония о. Николая во епископа, после чего он сам рукоположил меня во пресвитера. Так случилось, что жизнь разметала нас в разные концы России. Через некоторое время я попал в Прибалтику, и мне было совершенно неизвестно, где находится и жив ли владыка Николай. Шел 1940 год. Прибалтика воссоединилась с Советским Союзом. Но только после окончания Отечественной войны я смог узнать, что архиепископ Николай, который фактически спас меня от предательства, жив, почти здоров и служит на Алма-Атинской кафедре. В первый же отпуск я поехал в Алма-Ату повидаться с Владыкой. Встреча была очень трогательной. Владыка прижимал меня к своему сердцу и радостно повторял: — Слава Тебе, Боже, во веки! Слава Тебе, Боже, во веки! В первые мгновения встречи и я, и Владыка как бы лишились дара речи. Много нужно было сказать друг другу, но только через некоторое время, когда мы смогли немного успокоиться от переполнявшей нас радости, мы начали разговор. Мы вспоминали Черниговскую Семинарию, всех учащих и учащихся в ней. Мне удалось узнать судьбу многих моих соучеников и преподавателей. Усопшим пропели литию, живым попросили у Господа милости и многая лета. Виделись мы всего один день. На другой день я улетал, радуясь, что после стольких лет неведения и разлуки Господь даровал мне встречу с Владыкой. Так, в свое время любовью и верой вдохновленное слово Владыки определило всю мою жизнь, и до самого конца ее сердце мое будет хранить благодарную память об этом дорогом для меня человеке. Мария Алексеевна Петренко, Алма-Ата. "Шел 1948 год. Жизнь моя, как и у миллионов других людей в это трудное послевоенное время была очень тяжелой. Мой муж, отец и брат погибли на фронте. У меня осталось двое детей. У мамы тоже было двое детей, которые были немного старше моих. Кроме того, у меня развивалось серьезное заболевание левого легкого. И вот, под тяжестью всей этой ноши я стала задумываться — ну зачем мне жить? Зачем переносить такие муки? Жизнь моя разбита, друг мой дорогой погиб. Трудно... Не подниму детей..., а кроме своих надо еще и маминых тянуть — сестру и брата. Я много плакала и пришла в такое уныние, что стала помышлять о том, чтобы покончить с собой. Казалось, вот разом оборву все и мне станет легко. Уже чудилось какое-то блаженное состояние после смерти — ни забот, ни печали — только покой, покой, покой.... Я не была атеисткой, но и верующим человеком меня нельзя было назвать. Я никогда всерьез не задумывалась о сущности религии. И вот однажды во сне слышу, как кто-то говорит мне: "Иди в храм, там тебе дадут книгу "Блаженная Ксения", ты ее прочти". Я не хотела идти, все это мне казалось каким-то суеверием. Но сон не выходил из памяти, не давал мне покоя и я пошла. Когда же я подошла к сторожке при храме, меня встретила старушка и спросила: — Ты за книжкой пришла? — Да, — ответила я, совершенно растерявшись от ее вопроса. — На, прочти о блаженной Ксении, но обязательно принеси мне ее обратно, ее многие хотят читать. Я вернулась домой в полном недоумении — со мной ли все это было? Как все это понять? Я прочла книгу, но она не произвела на меня никакого впечатления. Ну, была такая женщина, ну и что? Какое отношение это имеет к моему горю, к моей беде, которую я не могу разрешить и о которой я должна все время думать, думать... И мысль уйти из жизни все больше и больше утверждалась в моем сознании. Через некоторое время опять слышу: "Ты иди к Владыке, он добрый. Он тебе поможет. И детей тебе надо окрестить "... Теперь я уже не помню, наяву это было или во сне. Моя душа, вероятно, просила помощи и, может быть, мой Ангел-хранитель как бы подталкивал меня: иди, ищи и найдешь! Узнала я, кто такой Владыка и где он живет. После работы в 6 часов вечера пришла к калитке дома № 45 по ул. Кавалерийской. Мне открыла дверь пожилая женщина, спросила зачем я пожаловала. Я сказала, что хочу рассказать Владыке о себе. Женщина быстро провела меня в комнату, в которой находился приятного вида старец. Он ласково смотрел на меня и улыбался. Когда я увидела его, меня стало трясти, чувствую, что не могу сказать ни одного слова. — Здравствуйте, — только и смогла я выдавить из себя. — Успокойся, дитя, — ласково сказал Владыка. Он погладил меня по голове, усадил на стул и попросил женщину дать мне воды. Когда я стала пить воду, мои зубы стучали о край стакана. — Прошу, успокойся, не надо плакать, надо было давно сюда прийти, — снова услышала я ласковый голос старца. Когда я немного успокоилась, начала говорить... Рассказала о своей жизни, о своей болезни и о том страшном, что я задумала. Но отчетливо я все-таки не понимала, почему я пришла именно к Владыке. — Вот и слава Богу! — сказал он, — вот и хорошо, что ты так просто ко мне пришла! После моего рассказа Владыка объяснил мне, какой великий грех — самоубийство. — Как бы не было тяжело, нельзя самовольно обрывать свою жизнь, нужно с молитвой обратиться ко Господу и Он всегда облегчит данный тебе крест. И сейчас, видимо, по чьей-то благодатной молитве, Господь остановил тебя от этого страшного греха, — сказал Владыка. Потом он встал и вознес хвалу Богу: — Слава Тебе, Господи, слава Тебе за все во веки! Меня угостили чаем. Во время чаепития Владыка рассказал мне, кто такой архиерей и почему его можно называть Владыка, о том, что надо говорить архиереям и священникам не "здравствуйте", а "благословите" и, что Именем Господним благословляют архиереи и священники. Я пробыла у Владыки до 10 часов вечера. Мне трудно было поверить, что все это происходит со мной. И так мне стало радостно и легко! Да, действительно, я почувствовала, что с нами Бог! Мне стало жаль своих детей. Также я рассказала Владыке о братике и сестренке. Владыка дал мне 500 рублей, хлеба, сахара и сказал: — Хочу видеть твоих детей, брата и сестру. Жду всех вас завтра в любое время. Было уже очень поздно и на улице совершенно темно. Мне было ужасно страшно идти домой — тогда еще не спокойно было на улицах, но я молчала. — Я тебя благословлю и ты дойдешь до дома, хранимая Богом, — вдруг сказал Владыка, как бы отвечая на мои мысли, — а когда будет очень страшно, — продолжал он, — говори: "Святая Великомученица Варвара, моли Бога о нас!" При этой молитве никогда не постигнет тебя случайная смерть. Потом я узнала, что Владыка всем в подобных ситуациях советовал обращаться молитвенно к св. вмч. Варваре. Действительно, я добралась до дома благополучно и была в самом радостном настроении духа. Девочки мои изревелись, вышли меня встречать в 8 часов вечера и до моего приезда не заходили в дом. Я рассказала им свою радость, — где была и что принесла, и что завтра мы все вместе пойдем к Владыке. Когда я рассказала маме, она не поверила, что я сама, так просто пришла к Владыке и он принял во мне такое участие. — Это такой высокий человек! — сказала она, — нас, сирых, к нему не пускают! Я принесла хлеб, сахар, деньги, но так и не смогла ее убедить, что все это дал мне Владыка. Вот на другой день в 6 часов вечера явилась к Владыке в дом гусыня с гусятами. Владыка ждал нас. Он встретил нас так, как будто знал нас давно, как будто мы были для него самые желанные гости. Он всех нас усадил, поговорил с нами, накормил. Когда мы пошли домой, он благословил нас и сказал: — Окрестить детей обязательно! И ко мне пусть приходят почаще. В знак благодарности я постаралась достать Владыке картон для изготовления митры, приносила ему бумагу. У некоторых мои слова могут вызвать ироническую улыбку: "принесла от Владыки хлеб и сахар" или "доставала картон и бумагу"... Да, теперь не всем это понятно, а тогда, в послевоенное время, был голод, был дефицит и на бумагу, и на ситец, и вообще на все. А особенно на доброе слово. Вот только печально мне, что все это так быстро забылось и больно смотреть, что люди сейчас так небрежно относятся и к хлебу, и к бумаге, и вообще ко всему... Ходили мы к Владыке частенько. Шофер Владыки привозил нам домой в большой корзине хлеб, сахар, конфеты. Когда бывали большие праздники, мы знали, что Владыка нас не забудет, что и у нас будет праздник. И он никогда о нас не забывал. Однажды Владыка заболел. Дети задумались, — чем бы утешить его во время болезни? Брату моему в то время подарили голубей, (а он мечтал о голубях). Но забота о Владыке пересилила его детскую привязанность к голубям. Брат выбрал пару самых красивых белых голубей и мои ребятишки понесли их Владыке, чтобы порадовать его. Пришли, брат вытащил из-за пазухи голубей и подал их Владыке. Увидев это, Вера Афанасьева стала бранить детей, но Владыка сказал, что он очень рад тому, что дети принесли ему голубей. Тут голуби стали летать по комнате и затушили горевшие в святом углу лампады. Владыка встал, поймал голубей, но больше уже не лег в постель — выздоровел! Но, поскольку Владыка не мог держать голубей с своем доме, он уговорил детей взять голубей обратно и дал им денег на постройку голубятни. Этих голубей так и звали "владыкины". Дети любили ходить на исповедь к Владыке во дни своего Ангела. Они хорошо учились и со временем все получили специальное образование. И все это потому, что милостивый Господь послал нам такого мудрого и любвеобильного покровителя и руководителя. К Владыке приходило много народа, и он принимал от людей все, что ему приносили, но тут же раздавал другим, иногда даже не взглянув, что отдает... Мне почему-то очень захотелось в день Ангела Владыки, утром, как только он закончит молитвенное правило, прийти к нему и вымыть ему ноги. Это желание у меня появилось, вероятно, от переполнявшей меня благодарности к Владыке за то, что он спас мою жизнь, спас душу от вечной погибели и помог моим детям. За то, что есть у меня надежда, что Господь в день Страшного Суда, по его молитвам, не отринет меня, простит мне мои согрешения. Владыка принял меня приветливо, но, услышав о цели моего визита, удивился и смутился. Но, подумав, сказал: — Ну, хорошо, пусть будет по твоему желанию. Так я стала поступать ежегодно. Однажды я нарушила этот порядок и не пришла к Владыке. Когда же я подходила в храме под его благословение, он сказал мне: — Я тебя все утро ждал, что же ты, деточка, не пришла? Я очень беспокоился, уж не заболела ли ты? С 1953 года я поступила работать бухгалтером молитвенного дома Покрова Божией Матери, а с 1-го января 1955 года перешла в епархиальное управление. Все праздники и памятные даты Владыка отмечал вместе с нами, никогда не забывал поздравить кого-то из служащих в день его Ангела, благословлял выдать имяниннику денежное пособие. Люди, которым Владыка помогал, как и моей семье, конечно, никогда не смогут его забыть. А их было немало, таких, как я. Мы тянулись к Владыке, как растение тянется к солнцу. И он для нас был солнцем. Он согревал наши души словом, поддерживал нас материально. Слава Тебе, всемилостивый Боже, что Ты посылаешь нам таких помощников и покровителей на нашем жизненном пути! Александра Яковлевна Юрпольская, Алма-Ата. В Бога я веровала с детства и даже, будучи еще ребенком, придя в храм в один из Богородичных праздников, дала обет Богу — не выходить замуж. Но прошли детство, отрочество, настала юность, а с ней пришла и любовь. Восемнадцати лет я вышла замуж, совершенно забыв о своем обете. Муж мой был человеком неверующим, но дал мне слово, что не будет препятствовать мне ходить в церковь и молиться дома. В 1938 году мы обвенчались. В 1947 году мы переехали в Алма-Ату. Я была уже врачом. Придя однажды на богослужение в Никольский собор, я впервые увидела владыку Николая. Его служба глубоко поразила меня. Служба была очень длинной, но я совершенно не чувствовала усталости, меня захватило молитвенное настроение, которое было присуще этому богослужению. Проповедь Владыки, его призывы ко всем молящимся участвовать в общем пении, — все это глубоко запало в мою душу. Шло время. Меня все сильнее стало тянуть в церковь на службы, совершаемые Владыкой. Очень хотелось просто так подойти к нему и сказать все, что волновало душу и сердце.[48] И вдруг я узнаю, что можно пойти к Владыке на исповедь! Это было для меня новостью, я никогда не слышала прежде, чтобы к архиерею можно было пойти на исповедь. Три месяца я готовилась к исповеди. А надо сказать, что с тех пор, как я вышла замуж, я стала сильно болеть. Мне поставили диагноз — рак грудной железы и ампутировали грудь. После операции мне давали рентген, но передозировали и я заболела белокровием. Через каждые две недели мне переливали кровь, но со временем я стала очень тяжело переносить чужую кровь, появились страшные головные боли, держалась высокая температура, я часто теряла сознание. Все это продолжалось в течении семи лет. Кроме того из-за своих религиозных убеждений я чуть не разошлась с мужем. Самочувствие мое, и душевное и физическое было крайне тяжелым. И я окончательно решилась идти к Владыке, чувствуя в глубине души, что он мне поможет советом и молитвой. Слушая его проповеди о покаянии, я была убеждена в том, что если я чистосердечно раскаюсь во всех моих грехах, то Господь безусловно простит меня, как прощал всех грешников, приносивших истинное покаяние. Тщательно приготовившись, я отправилась к Владыке. Встретила меня мать Вера. Я передала ей свой сверток, — гостинец, который приготовила для Владыки, но она не приняла моего приношения и не допустила меня к Владыке. Я отошла, захлебываясь слезами. "Правильно она сделала, — мысленно сказала я себе, — я такая грязная и недостойная. Правильно". Но вдруг открылась дверь и я услышала голос дорогого Владыки: — Зачем ты ее выгнала, мать Вера? Верни ее. Она три месяца готовилась, чтобы прийти ко мне. Ей очень нужно. Мать Вера позвала меня. Я подошла к Владыке. Он благословил меня, посадил на стул и тихим, ласковым голосом спокойно сказал: — Ну, вот мы и устроились. Теперь поговорим. Беседа длилась долго, вероятно часа три. Я рассказывала торопливо, боялась, чтобы не пропустить чего-либо. Я не смотрела Владыке в лицо, но боковым зрением видела, что во время беседы он часто осеняет меня крестным знамением. Владыка задавал мне вопросы, я на них отвечала. Когда я все рассказала, он вдруг сказал: — А самое главное-то не рассказала. Я была в недоумении, но Владыка сам мне напомнил: — ...Вам было 14 лет, вы стояли в храме, было воскресенье и Великий Богородичный праздник ... что вы тогда пообещали Господу? Дала обет и не исполнила его... — Ох, Владыка, я совершенно забыла об этом!... — Нельзя забывать свои обеты. Вы не исполнили его, потому и болеете. Если дала обет — нужно исполнять, если не исполнила — нужно принести искреннее покаяние. Но не печальтесь, я буду молиться за вас и будем надеяться, что Милосердный Господь простит вам это. Я земно ему поклонилась, поцеловала руку. Владыка спросил: — А вы разве больше не придете? В сердце вспыхнула радость: "Разрешает еще прийти...!" После исповеди у Владыки у меня было очень хорошее настроение. Мне было настолько радостно, что все казалось прекрасным, окружающие перестали казаться вредными, для всех хотелось сделать что-нибудь хорошее. "Ах, как хорошо жить, как радостно жить...", — только и было у меня в мыслях. Мне надо было ехать во Фрунзе. Получила благословение Владыки. Сажусь в поезд, но мое место оказалось занятым. Я добилась, чтобы мне его освободили, — ведь это место принадлежит мне по праву..., но радость оставила меня. Померк свет, который я ощущала в своем сердце. Я не уступила места, я не сделала добро человеку. Вот и померкла радость. Когда я вернулась из Фрунзе, сразу пошла к Владыке посоветоваться о своей болезни. Мне поставили диагноз — рак второй грудной железы. Владыка дал мне освященное масло и мыло, которым обмывали святой Престол перед освящением. — Обратитесь к о. Исаакию, пусть он отслужит молебен. А сами приложитесь к мощам целителя Пантелеимона,[49] мойте этим мылом грудь и мажьте маслом больное место. Будем молиться и надеяться на милость Божию. Через несколько дней я заметила, что боль в груди исчезла, исчезла также и опухоль. Кроме того, у меня прекратились обмороки, появился аппетит, и я очень быстро поправилась. Я показалась своим коллегам-врачам, которые устанавливали диагноз. Они были поражены, — ведь мою болезнь подтвердили все проведенные ими обследования. Врачам пришлось признать, что произошло чудо. Вот так, по молитвам дорогого Владыки, я получила исцеление. Замужем я была уже 10 лет, но у нас не было детей. По этой причине и я, и муж очень скорбели. Но после исцеления я забеременела. Как-то прихожу к Владыке, еще ничего не было видно, а он мне говорит: — Кто бы у вас ни родился, я буду крестным. В 1949 году родилась у меня дочь. О. Исаакий ее крестил, а владыка Николай был ее восприемником. Назвали мы ее Верой, так как она была нам дана по вере. Когда Вере было 40 дней, у меня началась грудница. От нестерпимой боли я не спала несколько ночей. Пошла к Владыке. — Владыка, прошу Вас, помолитесь, не могу больше терпеть боль, — взмолилась я. Тут же был о.Исаакий. — Вот мы с о.Исаакием помолимся, — сказал Владыка, — а вы ступайте домой и постарайтесь уснуть. Грудь помажьте маслицем. Я пришла домой, помазала грудь освященным маслом, помолилась и в первый раз за долгое время крепко уснула. Опухоль постепенно стала спадать. Через 20 дней я совершенно поправилась. После дочери у меня родился сын. Так как семья росла, а жить нам было негде, то задумали мы строить собственный дом. А у нас еще и денег достаточно не было, и всех материалов еще не запасли. Вот я и подумала: "Пойду к Владыке, если благословит, то будем строить и все постепенно будет сделано". Он благословил и мы начали строительство. Все у нас шло очень гладко и без особых затруднений. Когда закончилось строительство, Владыка приехал и освятил дом. Мой муж, Александр Иванович, был человеком неверующим, но Владыка не раз говорил мне, чтобы я привела его к нему. Мы приходили к Владыке, однако я не замечала в муже каких-либо перемен. Но Владыка успокаивал меня, говорил, что не сразу все делается, постепенно придет и он к вере. Владыка беседовал с мужем чаще всего на религиозные темы, давал ему книги. Однажды, когда мы собирались идти к Владыке я и дома, и по дороге, и уже у самой калитки просила Александра Ивановича не говорить с Владыкой о политике. Он дал мне слово, что не будет касаться этой темы. Владыка мирно беседовал с мужем, но прошло некоторое время и вдруг Владыка говорит: — Ох, эта Александра Яковлевна! И дома научила, и даже у самой калитки напомнила, чтобы Александр Иванович о политике со мной не говорил! — и как-то по-доброму подмигнул мне. Я была сражена этим, несмотря на то, что уже не однажды испытала на себе прозорливость Владыки. В другой раз мы так же сидели у Владыки, и на какое-то неудачное замечание Александра Ивановича у меня пронеслась такая мысль: "Ох, и дурак этот Александр Иванович, — так о нем, вероятно, думает Владыка". И вдруг я ощутила на себе взгляд Владыки. Он как будто испепелял меня. Мгновенно передо мной пронеслась вся моя жизнь, со всеми моими грехами. Мне стало страшно. Было такое чувство, что смерть надвигается на меня, что сердце перестает биться. Если бы это состояние продлилось хотя бы пять минут, я не смогла бы это вынести, я бы умерла. Никогда в жизни я не испытывала такого страха. Но вдруг Владыка прервал это каким-то своим словом и стал громко размешивать ложечкой сахар в стакане с чаем. Все очень быстро прошло. Я стала успокаиваться. Но я ясно осознала, что Владыка дал мне понять, что осуждать другого я не имею права, когда сама такая же грешница. Слова Владыки не оказались тщетными. Постепенно муж мой по его молитвам действительно стал глубоко верующим человеком. Однажды (это было уже перед смертью Владыки) я поссорилась с матерью, а он обличил меня и категорически запретил ссориться с ней. Я от многих слышала, что он категорически запрещал ссориться с родителями. Отходя ко сну, после своей келейной молитвы, Владыка всех своих духовных чад благословлял иконой Божией Матери и иконой св. Николая. Он говорил нам: — Чада мои, в конце утренних и вечерних молитв произнесите: "Господи Иисусе Христе Сыне Божий, ради молитв духовного отца нашего митрополита Николая, приими сие моление, не как моление, а как призывание Твоего Святаго Имени". Вот так нас учил дорогой архипастырь. Он, действительно, и словом, и делом, и примером всей своей жизни явил нам, каким должен быть христианин. Время его болезни было для меня очень тяжелым, потому что я, как врач, знала, что он тяжко страдает и страдала вместе с ним. Мы с врачом Александрой Андреевной Зубцовой по очереди дежурили возле Владыки. В то время, когда в храмах заканчивалась Литургия или Всенощное бдение, Владыка, лежа на одре болезни, благословлял свою паству. На 9-й день после смерти Владыки я осудила в храме протодиакона о. Михаила за то, что он допустил некоторую небрежность по отношению к памяти Владыки. И в тот же день вижу сон: у дверей какого-то незнакомого мне помещения стоит мать Вера и зовет нас с Александрой Андреевной. Мы подходим и видим, что на постели лежит Владыка. Александра Андреевна кинулась к нему, а я встала у него в ногах и говорю: — Теперь-то, Владыка, вы видите, кто вас любит? Владыка на это кивнул головой. — Вы видите теперь, какие душеньки у ваших духовных детей? — продолжаю я в том же тоне. — Да, уж, душеньки так душеньки, — вдруг отвечает Владыка, — из-за них то меня и вернули! И я проснулась с ужасом. Ведь сколько учил нас Владыка никогда никого не осуждать и так просил нас: "Не осуждайте!" А я опять осудила! Пришлось идти просить прощения и каяться". Прошло уже много лет, как Владыки нет с нами на земле. Но все больше и больше растет уверенность в том, что он обрел милость у Господа и поэтому не так тяжело переносить эту утрату. Хотя душой я всегда чувствую его присутствие. И не только я. Так утверждают почти все его духовные чада. И это присутствие вселяет в нас уверенность в том, что мы не оставлены Владыкой, что и до сих пор он помогает нам и руководит нами. Александра Андреевна Зубцова, Алма-Ата. С владыкой Николаем я познакомилась с 1946 году. В то время я была человеком, далеким от церкви, и совершенно случайно попала в состав "двадцатки" Никольского собора. Собор был только что возвращен верующим и на собрании "двадцатки" обсуждался вопрос, каким образом завершить начатый ремонт собора. И вот на этом обсуждении произошла моя первая встреча с владыкой Николаем. Его вид, его проникновенный голос глубоко тронули мое сердце. Говорил Владыка настолько убедительно, и в то же время просто, что мое предвзятое мнение о духовенстве и о религии поколебалось, мне захотелось молиться, посещать храм и переменить свой образ жизни. На собрании владыка Николай говорил о необходимости сбора денег для ремонта храма и поэтому было решено в первое же воскресение после чтения акафиста Спасителю, в помещении храма провести концерт духовных песнопений. Владыка поручил это регенту Марфе Ильиничне Мосаловой. Концерт прошел блестяще. Весь народ, а его было множество, плакал от умиления. После окончания концерта, Владыка обратился к верующим с просьбой о пожертвовании средств, необходимых для ремонта храма. Владыка даже обещал, что деньги, взятые на ремонт, могут быть возвращены через некоторое время жертвователям. После его слова на тарелки посыпались сотни и тысячи, и очень немногие брали потом обратно пожертвованные ими деньги. После знакомства с Владыкой прежде всего я бросила курить табак, после двадцатипятилетнего злоупотребления им. Из-за этого моего пристрастия к табаку у меня часто возникали конфликты с мужем и с дочерью. Но сколько я ни пыталась прежде бросить курить, я не могла этого сделать, хотя применяла различные методы и средства. А теперь, после знакомства с Владыкой, мне стало настолько стыдно, что я легко бросила пачку папирос на улице и больше никогда не курила. Так подействовал на меня облик этого святого человека. Я стала посещать храм, а также раз в 10 дней я приходила к Владыке домой для исповеди и беседы. Владыка много и с удовольствием рассказывал о том времени, когда он служил в Чернигове, о своем ректорстве в Черниговской Семинарии. Часто вспоминал и свое служение в Ниловой пустыни. Одно время у него было послушание: продавать паломникам билеты на пароходе, который перевозил их по озеру Селигер в Нилову пустынь. Так красочно, чудесно описывал он окружающую природу, — каким красивым было небо, какой прозрачной была вода в озере, какое изобилие зелени было на острове и какой чудесный был там воздух. Владыка говорил, что в таких местах природа особенно славит Господа. Иногда он играл на фортепиано и пел молитвы своим бархатным баритоном. Чудные были эти вечера, проведенные с Владыкой. Вспоминал он и далекую станцию Челкар, свои страдания в лагерях и тюрьмах. Он говорил: "Благодарение Богу, что мы могли жертвовать собой ради того, чтобы искупить грехи священства. Потому что за последние годы было много неправедных священников. И Господь даровал нам такую возможность, чтобы мы могли искупить эти грехи". Мать Вера, которая прошла за Владыкой по всем лагерям и ссылкам, помню, рассказывала, что в лагере Владыка караулил огороды. Ночью на огородах было холодно, а Владыка спал в шалаше за колючей проволокой. Он голодал и мог бы есть с огорода овощи, но он не позволял себе этого сделать и никогда ничего не срывал. Мать Вера, будучи в числе духовных чад Владыки во время его служения в Орле, посчитала, что должна не покидать Владыку и в годы его страданий. И она от него не отставала. Она узнавала, где находится Владыка и куда его отправляют, и повсюду следовала за ним. Она ходила к верующим, собирала деньги, продукты и носила Владыке передачи, тем самым поддерживая его. И поэтому Владыка дал себе обещание, что никогда ее не оставит. Впоследствии, уже будучи в Алма-Ате, Владыка много терпел от матери Веры, поскольку она была женщиной деспотичной и к тому же малограмотной. Но мать Вера придерживалась строгих монашеских правил, привитых ей Владыкой, и эти правила были законом как для нее, так и для всех тех, кто был близок к Владыке. Владыка Николай — это исключительный человек. У него было такое прекрасное лицо, которое можно назвать только ликом. Он всегда улыбался, никогда никому ни в чем не отказывал. И всегда молился за всех, кто просил его об этом. Много молился ночами. Он имел любовь ко всем: к людям, к животным и даже к насекомым. Во дворе его дома стояла конура, в которой жила собака по кличке Каквас. Утром, когда Владыка выходил из дома, пес приветствовал его радостным лаем. Они здоровались, Владыка давал ему пищу, а Каквас ласково махал хвостом, выражая тем самым свою любовь к Владыке. Владыка кормил муравьев: иногда тихонько, чтобы не видела мать Вера, брал со стола сахарницу, прятал ее в рукав, шел на улицу и возле дома сыпал сахар, чтобы им питались муравьи. А мать Вера, заметив это, брала чайник с кипятком, шла сзади и всех муравьев ошпаривала. Более всего я благодарна Владыке за то, что он крестил мою 19-и летнюю дочь Лидию. Она родилась в Казани в тот период, когда там не было действующих православных церквей. Затем прививаемое ей в школе и в институте атеистическое мировоззрение дало свои плоды — дочь моя перестала верить в Бога. Она стала не только неверующей, а нетерпимой к религии и наотрез отказывалась принять крещение, когда я с ней об этом говорила. Моя знакомая Ольга Александровна Вощилина посоветовала мне познакомить Лидию с владыкой Николаем: "Она только увидит Владыку и сразу переменится". Но, поскольку Лидия ни за что не согласилась бы идти к духовному лицу, то Ольга Александровна пошла на хитрость — предложили ей пойти помочь "одному очень хорошему дедушке собраться в дорогу". А сама повела ее к Владыке, предварительно предупредив его. Было раннее летнее утро. Владыка вышел к ним в льняном подряснике и они прошли с ним в сад, где над цветущими деревьями гудели пчелы, а на траве алмазами блестела роса. — Вот посмотрите, — сказал Владыка, указывая на росу, — как солнышко отражается в каждой капельке росы своим блеском, так и Господь наш Иисус Христос отражается в каждой благочестивой христианской душе. С этой фразы начался разговор. И конечно, когда моя дочь увидела Владыку, она сразу почувствовала в нем глубокую веру в Бога и ясно осознала, что перед ней не простой, а святой человек. Она стала благоговеть перед ним. 25 августа 1947 года над моей дочерью Лидией было совершено таинство Святого Крещения. Крестным отцом был сам Владыка. Знакомство с Владыкой, его простой разговор, подействовали гораздо сильнее, чем мои многолетние просьбы и убеждения. Ту радость, которую я испытала при крещении уже взрослой дочери, поймут все матери-христианки, а я до гроба буду благодарить святого нашего Владыку, за то, что по его молитвам Господь освободил меня от греха и дал моей дочери духовное рождение. Крещение происходило в доме Владыки. Надо сказать, что убранство у него в доме было крайне бедным. У него был стол, жесткая кровать (он спал на досках) и скамейки. Отдельная была моленная, где висели иконы, полочка с книгами и стоял письменный стол. В этой моленной происходило крещение. По окончании Таинства Владыка говорил поздравительное слово, а мы все плакали. Он подарил Лидии Евангелие с собственноручной надписью: "Благословение рабе Божией девице Лидии в незабвенный для нее день ея духовного рождения. Архиеп. Николай. 1947 год, август 12/25 день". И дальше надписал стихотворение: "Пусть эта книга священная Спутница нам неизменная Будет везде и всегда. Пусть эта книга спасения Вам предает утешение В годы борьбы и труда. Эти глаголы чудесные, Как отголоски небесные В грустной юдоли земной Пусть в ваше сердце вливаются И небеса сочетаются С чистою вашей душой". Р. К. Царство Небесное и вечная память дорогому Владыке! В августе 1949 года владыка Николай поехал по приходам епархии. Он попрощался с нами в Кафедральном соборе, попросил наших молитв, всех благословил и сказал, что вернется через две недели. Только Владыка уехал, как 11 августа умирает моя мамочка. Вдруг 14 августа возвращается Владыка и присылает мне записочку: "Привезите Вашу маму на Литургию". В послевоенные годы хоронить было чрезвычайно тяжело: не было гробов, не было транспорта. Но Господь помог мне: кто-то пожертвовал доски для гроба, сосед сделал крест, а от похоронного бюро дали лошадь, запряженную в телегу. День был солнечный, теплый. В церкви, воспользовавшись отъездом архиерея, затеяли ремонт, и Владыке пришлось совершать Литургию прямо на паперти. Там был поставлен престол, а народ молился на ступенях крыльца. Мамочку подвезли к самым ступеням. Литургия закончилась. Вдруг Владыка спустился вниз со ступеней ко гробу и сказал: — Ах, вот кто меня позвал! Он отдал мне в руки свой посох, поклонился поясным поклоном мамочке и начал служить панихиду. Мы все были поражены и глубоко тронуты тем, что Владыка, духом прозрев ее кончину, счел своим долгом вернуться из поездки, чтобы помолиться и проводить в последний путь одну из овец своего стада, простую благочестивую женщину-труженицу. Дочь моя собиралась ехать в Питер, поступать в аспирантуру. Мы пришли к Владыке попрощаться. Он отслужил молебен и благословил нас. Когда он провожал нас до калитки (что делал всегда, провожая всех), я тихонько спросила его: — Поступит Лидия в аспирантуру или вернется домой? — Вернется домой, — так же тихо ответил Владыка. И, действительно, она не прошла по конкурсу и вернулась домой. Но поскольку было благословение Владыки, Лидия поступила в аспирантуру на следующий год. Рассказ Владыки. 1950 год. Рано утром, не предупредив, Владыка приехал в один отдаленный район, подошел к церкви и палочкой стал звонить в колокол. А батюшка спросонок не поймет, что за звон. А матушка ему кричит: "Архиерей приехал! Архиерей приехал!" Он ее дурой сумасшедшей назвал, а потом сам увидел, что правда, архиерей стоит. Он растерялся и только руками всплескивает и всплескивает. ...Это маленький штрих, но он говорит о характере Владыки. В 1952 году у меня с правой стороны лица у глаза образовалась язва. В онкодиспансере поставили диагноз — рак кожи. Сделали анализ и диагноз подтвердился. Я очень расстроилась. Я сама врач и понимаю, что значит такой диагноз. В слезах я пришла в собор ко Всенощной. Подойдя к Владыке на елеопомазание, я показала ему свою болячку и сказала: — Владыка, помажьте мне здесь. Мне поставили диагноз рак кожи. Владыка внимательно посмотрел и сказал: — Все пройдет, — и помазал крестообразно ранку. И, действительно, ранка стала заживать и через неделю все прошло. Когда я пришла в онкодиспансер, там очень удивились: "Видимо, неправильно был поставлен диагноз", но еще два года не снимали меня с учета. Для себя же я могу объяснить это только тем, что по молитвам Владыки произошло чудо. 1955 год. Моя дочь в Питере вышла замуж и обвенчалась. Об этом дали Владыке и мне телеграмму. Я спросила Владыку: — Как вы считаете, будет ли этот брак счастливым? — Уйдет он от нее, — ответил Владыка. Я была расстроена его ответом, но дочери, конечно, ничего не сказала. И только через шесть лет, когда муж моей дочери умер, я вспомнила слова Владыки: "Уйдет он от нее". В августе 1955 года Владыка заболел предсмертной болезнью. По ночам я дежурила возле него, чередуясь с врачом Александрой Яковлевной Юрпольской. Владыка очень страдал, у него была астма, он задыхался и часто мы были вынуждены прибегать к помощи кислородной подушки. Часами мы сидели и обмахивали его полотенцем, так как лето было очень жаркое. Владыка все время молился. Бывало, утром подойду к нему со шприцем для внутривенного вливания глюкозы, а он откроет глаза и скажет: — Подождите, я не закончил еще Литургию. Иногда ему были видения. Святителя Феодосия Черниговского Владыка считал своим небесным покровителем, так как у раки его святых мощей была совершена его епископская хиротония. И вот однажды по разговору я поняла, что ему явился Святитель Феодосий, и Владыка долго говорил с ним. Разговор я не совсем поняла, но, видимо, Владыка просил молитв у Святителя Феодосия. То ли в бреду, то ли во сне Владыка часто с кем-то разговаривал. Он говорил: — Вон там стоят двое, там стоят двое... Неужели вы пришли ко мне, святители отче! Приходили к нему Киево-Печерские святые Антоний и Феодосий. — Вот, вот, стоят, — говорил Владыка, — они пришли ко мне, — и начал читать молитву и кланяться им. За полтора месяца до смерти Владыке вдруг почудилось, что наступила Пасха. Он пел "Христос Воскресе", христосовался с нами, пригласил к столу. Просил извинения за то, что мать Вера не успела испечь кулич и покрасить яйца. Владыка был радостный, сияющий. Пел пасхальную службу и от всей души возглашал: "Христос Воскресе! Христос Воскресе!" После смерти Владыки ко мне из Усть-Каменогорска приехала моя дальняя родственница, служившая в церкви псаломщицей, Раиса Владимировна Георгиева. Прежде всего она решила пойти на кладбище, помолиться на могиле митрополита Николая. Мы пришли с ней на кладбище и подошли к часовне.[50] Она оказалась закрытой на замок. Раиса Владимировна огорчилась: — Как жаль, — сказала она, — что мы не можем зажечь лампаду. Мы стали молиться, петь литию. И вдруг загорелась лампада, висевшая в часовне над могилой Владыки. Но я не могла и в мыслях допустить, чтобы ради нас, таких грешных, совершилось чудо. "Наверное лампада чуть-чуть тлела, — подумала я, — а потом нагар слетел и она загорелась". Но когда мы закончили молиться лампада потухла. — Александра Андреевна! — обратилась ко мне Раиса Владимировна, — но ведь вы это видели?! — Ну конечно видела. — Так что же это значит? — Это значит, что митрополит Николай с нами и молится о нас. Ольга Александровна Вощилина, Рига. В августе 1947 года по благословению владыки Николая, в первый раз в своей жизни я собиралась посетить Троице-Сергиеву Лавру. Кроме того, Владыка благословил меня зайти в Москве к митрополиту Крутицкому и Коломенскому Николаю (Ярушевичу)[51] и передать ему поклон. Я смутилась этим поручением. Нашего Владыку мы все очень любили, привыкли к нему и считали его своим дорогим отцом. Мы не боялись к нему приходить. Даже если кто-то в чем-то провинится, то шел к Владыке и сам ему все рассказывал. А здесь — маститый и прославленный иерарх, известный всему миру! Как вести себя? Что говорить? Все свои сомнения я высказала владыке Николаю. — Ну, и напрасно, все эти мысли совершенно негодны. Если бы ты знала, к кому я тебя посылаю, ты бы не только пошла, а бегом побежала бы! Это иерарх святой жизни, очень высокой духовности, одаренный от Бога глубоким умом! Владыка Николай — человек необыкновенной доброты и отзывчивости! Люди считают за счастье получить у такого архиерея благословение! Я немного успокоилась. Придя домой, я рассказала маме о том, что Владыка просит меня в Москве зайти к митрополиту Николаю. — Нехорошо к такому лицу идти с пустыми руками — заявила мама, — нужно что-то придумать. И придумала. У нас в саду росла одна яблоня, о яблоках которой можно сказать: "видно семечки насквозь". Называлась она "царская столовка". (Кто бывал в те времена в нашем яблочном городе, тот наверняка видел и запомнил этот прекрасный сорт). И вот яблоки от этой яблони было решено передать митрополиту Николаю Крутицкому. Яблоки были сняты осторожно, каждое завернуто в мягкую бумагу, и упакованы в пакет. — Вот и передашь Владыке-митрополиту, — сказала мама, — такой подарок ни к чему не обязывает и его можно принять. Наступил день, когда я приехала в Москву и разыскала приемную митрополита Николая. В приемной было уже человек 10-12. Секретарь записал всех желающих видеть Владыку и сказал, что пойдет доложит, но не уверен, будет ли Владыка принимать, так как только прилетел из Питера и очень устал. Выйдя от митрополита, секретарь сказал, что Владыка просит таких-то и таких-то прийти в такие-то дни, так как они москвичи, а приезжую женщину примет сейчас. А приезжая была я. Когда я вошла в кабинет, Митрополит встал. Я подошла под благословение. — Садитесь, — пригласил Владыка, благословив меня. И тут в моей голове с быстротой молнии понеслись мысли примерно такого характера: "Как же я сяду в присутствии такого человека!" и тому подобные. Получилась заминка. Владыка стоял, ожидая, когда я сяду, а я не садилась, терзаясь мыслями. Но поскольку я выросла в семье, где поддерживались правила хорошего тона, то вскоре сообразила, что Владыка так воспитан, что первым в присутствии женщины не сядет, на какой бы ступени иерархической лестницы он ни стоял. Я немедленно села, и только тогда сел Владыка. — Дорогой Владыка, я привезла вам поклон от нашего владыки Николая из Алма-Аты, — с трудом, чуть не заикаясь, произнесла я. — Ах, какие вы все счастливые алма-атинцы, что у вас такой пастырь! — ответил Владыка и начал расхваливать нашего владыку Николая почти теми самыми словами, какими хвалил его наш Владыка, приписывая ему те же самые качества, которыми награждал его наш Владыка. С большой братской любовью они относились друг ко другу. И мое смущение прошло совершенно. Владыка Николай стал расспрашивать меня о цели моего приезда в Москву. Я ответила, что хочу побывать в Троице-Сергиевой Лавре и в московских храмах, так как, кроме нашего Никольского собора, я ничего не видела. — Вот вам бумага и карандаш, — сказал Владыка, — записывайте, куда вам нужно будет поехать и сходить. И стал диктовать мне названия храмов и маршрут следования к ним. Наша беседа продолжалась почти два часа. Владыка не только давал маршрутные указания, но говорил, чем знаменит каждый храм и на что следует обратить особое внимание. Когда беседа заклнчилась, я передала Владыке подарок от мамы — алма-атинские яблоки. Он так при этом покраснел, что стала красной даже кожа головы под его седыми волосами. Он умоляюще посмотрел на меня. — Не отказывайтесь, Владыка. Мама с такой любовью снимала для вас с дерева каждое яблоко! Да и яблоки эти такие прекрасные, что отказываться от них нельзя. Владыка сдался и попросил передать маме его благословение. И добавил: — Но я беру с вас слово, что когда вы все осмотрите, то придете ко мне поделиться своими впечатлениями. Я была очень благодарна Владыке. Он проводил меня до дверей и, благословив, напомнил об обещании посетить его еще раз. Секретарь проводил меня взглядом и даже поклонился мне на прощание. Первое мое посещение было, конечно, в Троице-Сергиеву Лавру. Я все обдумала и решила, что ехать транспортом в Лавру нехорошо, что в Лавру надо непременно идти пешком. Был конец августа, приближалось Успение Божией Матери. Погода стояла прекрасная. Я доехала на электричке до Пушкино, вышла и пошла пешком по направлению Лавры. Но я не рассчитала своих сил и к вечеру не дошла до Сергиева Посада. Стало темнеть и я решила искать ночлег. Но куда идти в незнакомом месте? У кого искать приюта? Я увидела храм и вошла в него. В храме уже заканчивалось вечернее богослужение. Я стала молиться Божией Матери помочь мне устроиться на ночлег. После окончания службы я обратилась к священнику с просьбой посоветовать мне, где переночевать. Батюшка был удивлен моей просьбой, стал расспрашивать кто я и откуда, есть ли ли у меня документы. Я сказала ему, что паспорта у меня с собой нет, что я из Алма-Аты и иду в Троице-Сергиеву Лавру помолиться. — А кто у вас архиерей? — спросил батюшка. — Архиепископ Николай, — ответила я. — А как он выглядит? — опять спросил батюшка, пристально на меня посмотрев. Вместо ответа, я вынула из сумочки фотографии Владыки с дарственными надписями, с которыми никогда не разлучалась, и показала их батюшке. — Ах, какой у вас замечательный Владыка! Мне пришлось однажды, на Сергия летнего, служить с ним вместе в Лавре, и я никогда его не забуду. И он рассказал мне, как в праздник преподобного Сергия, после окончания Литургии владыка Николай Алма-Атинский и владыка Николай Крутицкий и Коломенский остались в храме благословлять народ, так как не могли оставить без благословения людей, умоляюще протягивавших к ним для благословения свои руки. В это время все архиереи и священники во главе с Патриархом Алексием собрались в трапезной. Недоставало только двух архиереев. Святейший послал за ними. Посланные вернулись одни. Патриарх снова послал за ними, но Владыки никак не могли вырваться из плотного кольца обступившего их народа и продолжали благословлять. Окончив благословение, они явились пред очи Святейшего. Святейший при виде их так стукнул посохом об пол, что все вздрогнули. Ведь это была дерзость — непослушание Патриарху, но дерзость, оправданная любовью. Маститые иерархи упали в ноги Святейшему, прося прощения. — Ну, повинную голову и меч не сечет, — добродушно сказал Патриарх и направился к столу. Облегченно вздохнув, все последовали за ним. Буря пронеслась мимо. Пропели молитву, началась трапеза. — Я на всю жизнь запомнил облик вашего святого пастыря, — сказал батюшка, — Это настоящий пастырь! К нему тянется душа! Я в свою очередь рассказала батюшке о нашем Владыке, что знала, и у него исчезли всякие подозрения в отношении моей личности. Он пригласил монахиню и попросил ее приютить меня на одну ночь. На следующий день я благополучно добралась до Сергиева Посада. Когда я проходила под сводами лаврских ворот, направляясь к главной святыне Лавры — Троицкому собору, трепет охватил все мое существо. Мысли о древности этой святыни, о преподобных наших предках, которые так же проходили под этими сводами, ступали по этой земле, орошали ее потом трудов и слезами молитвы, наполнили мое сознание, всколыхнули душу. И радость, и благоговейный страх переживала я, ступая по каменной мостовой этой веками намоленной святыни. А возвратившись в Москву, обошла и объехала все храмы, где посоветовал мне побывать владыка Николай и, закончив паломничество, зашла к нему. Встретил он меня приветливо, обо всем расспросил и, по-видимому, остался доволен моими ответами. Он тепло попрощался со мной, благословил и, надписав, подарил мне на память свою фотографию, которую я бережно храню вместе с фотографиями нашего дорогого Владыки. + + + Еще вспоминается празднование юбилеев: 30-летия епископской хиротонии Владыки Николая,[52] 50-летие служения в священном сане,[53] дни его Ангела. Это были не просто официальные торжества, это были праздники нашего дорогого отца, которого мы горячо любили, уважали и почитали. Со всей огромной епархии съезжались священники, диаконы и миряне. Все хотели поздравить Владыку лично или передать поздравления от приходов, так как его знал каждый прихожанин нашей огромной Казахстанской епархии. Во всей епархии не было такого местечка, где бы Владыка не побывал. Много говорилось приветственных речей, проникнутых любовью и глубоким почтением к юбиляру, но более всего Владыка радовался тому, что все единодушно желали ему здравия и крепости телесной, чтобы были у него силы молиться, служить и управлять епархией, чтобы как можно дольше он оставался с нами. На этих праздниках Владыка бывал иногда растроган до слез и часто даже не мог говорить сразу ответное слово. Он горячо благодарил всех своих сослужителей, всех пасомых за выраженные ими искренние чувства любви и уважения к нему. "...Ваши приветствия, ваши речи, ваши слова и пожелания вызывают во мне чувство признательности и благодарности за вашу ласку и любовь. Они же приводят меня в смущение: то, что вы поставили мне в заслугу, не могу отнести к себе, не по чувству смирения, но по отсутствию того, что ваша любовь мне приписала". Особенно памятным для всей казахстанской паствы был день 30-летнего служения митрополита Николая в сане епископа. Владыка благодарил Господа за великую Его к нему милость, свидетельством которой являлась вся многотрудная жизнь старца-архиерея. "... Мое служение на ниве Христовой, начиная со служения в звании епископа викарного и до почетного титула архиепископа Алма-Атинского и Казахстанского было продолжением милости Божией за все тридцать лет. Были тяжелые, страшные моменты в моей жизни, когда и самый омофор святительский казался невыносимо тяжелым; были моменты большой опасности для жизни, — и среди всего этого я не падал духом, я не чувствовал себя одиноким, — со мной был всегда Отец мой Небесный. А сколько духовной радости и утешения имела моя душа в молитвенном единении с врученными мне Господом чадами Церкви Христовой и в их ко мне любви! Особенное духовное счастье, доходящее до блаженного состояния, я испытывал во время совершения Божественной Литургии и Евхаристического единения с верными... Тогда мои скорби и страда земная оставляли меня, уходя, как мрак ночи, рассекаемый лучами солнца небесного... Пройдя так многие этапы моего служения Церкви Христовой, я, на конец моей жизни, уже в почтенной старости, получил от Святейшего Патриарха Алексия назначение к вам, мои соработники нивы Божией, и к вам, мои чада духовные. И здесь, в окружении вашей любви и сыновней ласки, я чувствую все ту же благость и щедрость ко мне Сладчайшего Христа моего... Минуло тридцать лет... Те святители Божии, которые избрали меня во епископа и хиротонисали, отошли в вечность. Царство им Небесное! — Я остался один в живых. Те, черниговские чада духовные, которые тогда разделяли со мною радость 20 октября 1919 года, кто остался в живых — далеко, далеко от меня и я от них. Лишившись тех и других, я, по милости Божией, приобрел в лице вас новую паству, новых друзей, новых сотрудников. И я опять не один: я и вы со мною... Сегодня тридцатилетие моей хиротонии. Вы собрались в нашем храме разделить мою духовную радость. Вы участвовали в приносимой мною Евхаристии (сиречь хвале Богу). Вы утешили меня... Вы и почтили меня своими приветствиями, пожеланиями и речами... "Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми?" Ему я принес то, что драгоценнее мира и всякого творения Божия: "Твоя от Твоих". Вас же всех сердечно, любовно, искренно благодарю с моим вам поклоном и молитвой о вас: да воздаст вам за любовь вашу — любовь и благость Господь наш Иисус Христос сторицею и зде, и за гробом: вместо земного — небесное; вместо временного — вечное; вместо тленного — нетленное. И сия вся по милости Его с вами буди, буди! Аминь". Нельзя было без слез слушать слово Владыки. И мы плакали, плакали от радости, что у нас такой добрый и любвеобильный архипастырь, который в любой момент поможет, подскажет, наставит, утешит. И когда, по окончании молебна, возглашалось многолетие, то весь народ, от мала до велика, едиными усты и единым сердцем пели Владыке "Многая лета!" И не только казахстанцы выражали Владыке свою любовь. Поздравительные телеграммы и письма приходили в эти дни из Иркутска и Берлина, Новосибирска и Праги, из Москвы, Ташкента, Архангельска и Симферополя. Можно было с полным основанием сказать, что "от восток солнца до запад", вспоминалось имя чтимого юбиляра. Священник Владимир Горланов. Первая моя встреча с владыкой Николаем произошла в октябре 1945 года, когда он был назначен архиепископом Алма-Атинским и Казахстанским. Я был тогда в сане диакона, который принял много лет назад от епископа Петергофского (впоследствии митрополита Крутицкого и Коломенского Николая (Ярушевича). Затем наступили для меня годы изгнания и заключения, и к моменту моей встречи с архиепископом Николаем (Могилевским) документа, подтверждающего мой священный сан, у меня на руках, конечно, не было. Владыка Николай принял меня с отеческой любовью, очень просто и радушно. Я был поражен тем, с каким вниманием он старался вникнуть в обстоятельства моей жизни, в мое душевное состояние, и ясно почувствовал, что его любвеобильное сердце имеет от Бога дар видеть глубину человеческой души, понимать людей, а особенно людей скорбящих. Во время беседы я прослезился, прослезился и он, благословил меня, и прижал к своему сердцу. Владыка согрел мою скорбящую, обремененную тяжелыми жизненными переживаниями душу, сделал все необходимое, чтобы исправить мое тяжелое положение и иметь возможность рукоположить меня в сан священника для своей Казахстанской епархии. С тех пор я стал его духовным сыном. За время моего служения в епархии я имел возможность частого общения с дорогим Владыкой. Беседовать с ним было чрезвычайно приятно. Тихий, красивый его голос лился, как ручеек. Его слова, его назидания успокаивали и умиротворяли сердце, наполняли душу светлой радостью и сознанием того, что ты не один, что Господь всегда с нами. Духовное обаяние Владыки действовало на меня неотразимо, и я всегда уходил от него со слезами радости и умиления. И чем больше я узнавал Владыку, тем больше убеждался в его святости. Он поражал силою христианской любви, сочетавшейся с глубоким личным смирением, исключительной добротой и внутренней тишиной своего сердца. Так отзывались о нем все, и эти его качества поражали всех, кто соприкасался с ним, кто шел к нему со своими нуждами и переживаниями. С духовной радостью встречал он всех приходящих к нему и проводил с ними беседы. И таков он был всегда, в любое время, в любом месте. Вспоминаю, как Великим постом, дома, он в коротенькой серой епитрахили выходил на краткую беседу. В этот момент он представлялся мне преподобным Серафимом. А при совершении Божественной Литургии он особенно преображался. Он весь светился в это время особой духовной радостью. В молитвенной сосредоточенности его глубокие голубые глаза устремлялись к небу, как будто он созерцал что-то, ему одному видимое, а весь облик его олицетворял святителя кротости, смирения, терпения и любви. Радостно и страшно было сослужить ему. Когда я служил священником в селе Надеждинском Северо-Казахстанской области, Владыка приезжал ко мне на приход. Это было Петровским постом. Было условлено, что Владыка прибудет к 4 часам для совершения Всенощной. В этом селе десятки лет не видели архиерея. Народ собрался во множестве, а Владыка запаздывал. Все были в напряжении, переживали. Владыка прибыл только к восьми часам вечера. Я подбегаю к нему взволнованный, а он, светло улыбаясь, спокойно говорит: — Машина подвела, успокойся! Народ, стоявший плотной стеной по обе стороны дороги, встретил Владыку очень радушно. Путь его усыпали травой и цветами. Владыка с любовью благословлял собравшихся, а люди, приветствуя его, опускались на колени и бросали ему под ноги цветы. Он умилился до слез. А я был так расстроен, что когда, облачившись, встречал его у паперти храма, то не мог сказать ни одного слова... А Владыка снова сказал мне: — Успокойся, отец Владимир, это я виноват, я подожду. Успокоившись, я сказал приветственное слово и мы вошли в храм. Настоящих певчих в селе не было, но весь народ дружно запел афонскую "Достойно есть..." Владыку это поразило и обрадовало. Началась Всенощная. Всю Всенощную пел народ, а Владыка очень радовался этому, он очень любил народное пение. Подозвав протодиакона о. Михаила Попенко он сказал ему: — Разве мы споем так, как здесь поют? Хор-то я всегда слышу, а вот народное пение — это редкость. В беседе со мной он дал наставление как подвизаться пастырю. Владыка был особенно доволен тем, что в нашем приходе не было ни жалоб, ни сплетен, — такой уж был дружный народ там. После Всенощной он благословил всех до единого человека и выслушал тех, кто хотел обратиться к нему лично. Вспоминается мне и моя последняя встреча с владыкой Николаем в 1955 году, когда он назначил меня настоятелем храма в г. Чимкенте. На этом приходе несколько лет не налаживалась церковная жизнь и он очень болел душой за этот приход. Владыка, уже совсем больной в то время, со слезами просил меня поднять этот приход, из последних сделать первым. Часа два он беседовал со мной, давал практические советы и рекомендации, как эти советы провести в жизнь. Он очень страдал от неполадок на некоторых приходах. Он просил, умолял священников пасти вверенное им стадо мудро, ревностно; смиренно и благоговейно совершать Таинства Святой Церкви, чаще напоминать себе о той ответственности, которую пастыри несут перед Богом. До сих пор я с глубокой благодарностью вспоминаю этого старца-святителя, неусыпного молитвенника и мудрого наставника, безграничной любовью возлюбившего вверенное ему Богом словесное стадо. Орлова Ольга Федоровна, г. Караганда. В 1946 году я была студенткой 3 курса Алма-Атинского медицинского института. Я жила тогда в общежитии и в институт ходила пешком мимо бывшей Никольской церкви, в которой в то время располагалась военная штрафная рота. И вот однажды, проходя мимо церкви я увидела, что двери ее ограды открыты и двери церкви открыты. На крыльце ее люди скребками счищают со стен написанные на них лозунги и нарисованных солдат со штыками и винтовками. "Что это значит? — подумала я — неужели церковь открывают?" И решила зайти внутрь. Зайдя, я увидела, что там действительно идет богослужение. Церковь была похожа на мастерскую. Иконостаса не было, алтарь был огорожен фанерными перегородками, икон очень мало. На алтарной стене художники писали образ Божией Матери, кругом все белили, красили, мыли и приводили в порядок. И в то же время совершалось богослужение. Алтарь был открыт. Я впервые в жизни увидела тогда архиерея. Он был, как белый голубь, как ангел — с дикирими-трикирими стоял в алтаре у престола. Это был архиепископ Николай. С того времени я стала приходить на богослужения. Вскоре я заболела возвратным тифом. Эта болезнь дала осложнение — у меня произошло помутнение стекловидного тела глаза. Я совершенно не могла читать. Меня освободили от работы с микроскопом. Экзамены я сдавала без самостоятельного чтения — мне читали подруги, а я все запоминала на память. Мне грозило отчисление из института. Я очень боялась этого, потому что непременно хотела стать врачом. Я уже почти лишилась зрения, когда наступил праздник Крещения Господня. Я пошла в храм на праздник. Когда я пришла, Великое водосвятие было уже совершено и владыка Николай всех окроплял святой водой. Народу было очень много и меня оттеснили далеко от Владыки. "Господи! — подумала я — если бы хоть одна капелька попала мне в глаза, ко мне вернулось бы зрение!" Вдруг в этот момент Владыка повернулся в мою сторону и окропил мое лицо так, что святая вода обильно попала мне в глаза. С тех пор я стала поправляться, ко мне вернулось зрение и я стала видеть так же хорошо, как видела прежде. Продолжая учиться, я перед экзаменами всегда старалась прийти в церковь. И когда я подходила к владыке Николаю под благословение или на елеопомазание он всегда говорил: "Пресвятая Богородица, спаси и сохрани!", хотя я никогда не говорила ему об экзаменах, он видел это сам. И всегда я получала на экзаменах пятерки. Государственные экзамены я сдавала в 1949 году. Первый экзамен — основы марксизма-ленинизма, был назначен на 22 мая, то есть на тот день, когда Церковь празднует день памяти перенесения мощей святителя и чудотворца Николая. Накануне экзамена я заболела дизентерией. Все шло к тому, что вместо экзаменов я могла попасть в инфекционную больницу. 21 мая я, больная, лежала в своей комнате в общежитии. У меня был спрятанный кусочек артоса. Когда все мои подруги по общежитию вышли из комнаты, я достала его и съела. После этого я решила идти в Никольский собор на Всенощную. С трудом добралась я до храма и встала в уголочек. Я молилась, тихонько подпевала народному пению. Два иподиакона держали большую икону Святителя Николая, а владыка Николай, обращался к народу: — Други мои! Сегодня у нас в гостях Святитель Николай! И мы к нему, как к живому, будем сейчас подходить под благословение и целовать его икону. Вот когда вы будете подходить, то говорите ему, в чем вы нуждаетесь, просите его святых молитв. И вот, когда я подошла прикладываться к иконе, я взмолилась: "Святитель Николай! Помоги, я так болею, а завтра у меня экзамены!" Поцеловала икону и владыка Николай помазал меня елеем. И с того момента моей болезни как не бывало. Я сдала экзамены без всяких затруднений. Так дважды по молитвам Святителя Николая и нашего владыки Николая я получала исцеления. Слава, Господи, безграничному Твоему милосердию!" Прoтoиерeй Вaлeрий Зaхaрoв, нacтoятeль Cвятo-Никoльcкoгo coбoрa г. Aлмaты. В 70-х гoдaх митрoпoлит Aлмa-Aтинcкий и Кaзaхcтaнcкий Иocиф (Чeрнoв) в oднoй из cвoих прoпoвeдeй гoвoрил тaкиe cлoвa: "Мы, aлмa-aтинцы, живeм у пoднoжья Тянь-Шaнcких гoр. И, c oднoй cтoрoны, мы cчacтливы тeм, чтo крacoтa этих гoр рaдуeт глaз чeлoвeкa, нo, c другoй cтoрoны, гoры тaят oпacнocть зeмлeтряceний и ceлeвых пoтoкoв. Нo Aлмa-Aтa никoгдa нe будeт cнeceнa ceлeм и никoгдa нe будeт рaзрушeнa зeмлeтряceниeм, пoтoму чтo у нac ecть зaмeчaтeльныe мoлитвeнники в лицe Митрoпoлитa Никoлaя и cхиaрхимaндритa Ceвacтиaнa". Влaдыкa Иocиф тaк гoвoрил, и этo я пoмню тoчнo. Из воспоминаний монахини Нины (Штауде), г. Елец. [54] Несколько слов о себе. Родители мои были верующими людьми и воспитали меня в строгом благочестии. Еще в ранние годы, 6-7 лет, научилась я обращаться к Богу не только словами утренних и вечерних молитв, но из глубины души взывать к Нему в минуты тревоги и горести. Так было до окончания мною гимназии в 1907 году. Но уже тогда начинали смущать мою душу носившиеся в воздухе идеи если не атеизма (я не могла отрицать Бога, к Которому неоднократно уже обращалась за помощью, и получала ее), то свободного отношения к истинам Православной Церкви, к Церковным богослужениям и Таинствам. В 1907 году, на правах взрослой, я получила от родителей большую свободу в выборе чтения, и появившаяся тогда в печати книга Ренана “Жизнь Иисуса” сыграла в этот период моей жизни печальную и роковую роль: я потеряла веру в Божественность Иисуса Христа, и со всею последовательностью сделала отсюда выводы: я не имею права приступать к Таинствам Церкви, не обязана соблюдать посты и праздники, и вообще не могу ходить в храм. Велико было горе моих родителей, но их убеждения и доводы только подливали масла в огонь. “Не могу я из любви к людям лгать перед Богом, считать себя членом Церкви тогда, когда с убеждением могу прочитать только один первый член Символа Веры. Молись, мама, обо мне и, может быть, придет время, когда я смогу вернуться в Церковь совершенно свободно и сознательно!” И это время настало по милости Божией. Незаметно шла внутренняя работа мысли и чувства, и внешние обстоятельства способствовали возвращению в Церковь, которая оказалась гонимой, страдающей, не обещающей никаких земных выгод. Когда в 1919 году, после кончины отца, мама попросила меня поговеть с нею вместе — почва для этого уже была подготовлена, и Великим постом я пошла в Церковь, для исповеди и причастия. Вскоре Бог послал мне духовного отца в лице протоиерея Викторина, служившего на Петровском острове в церкви при Доме престарелых артистов, и я впервые вкусила радость Таинства исповеди, узнала пользу духовного руководства. Но в 1927 году, после подписания заместителем Местоблюстителя патриаршего престола митрополитом Сергием (Страгородским) известной "Декларации", началось церковное разделение, и отец Викторин примкнул к той группе духовенства, которая поддерживала позицию митрополита Иосифа (Петровых). Он, по моей просьбе, подробно изложил мне те основания, которые побудили его отмежеваться от митрополита Сергия (Страгородского). Видя чистоту этих оснований и наблюдая большую последовательность сподвижников митрополита Иосифа, я тоже решила пойти вслед за своим духовным отцом. Иосифлянских церквей было очень мало, они располагались на окраинах города, в них не было продажи свечей; это было почти “подполье”. Число священников таяло; в 1930 году был арестован и отец Викторин. Через год эта участь постигла и меня, по “делу” одного научного общества. В первый день Пасхи 1931 г. мне был вынесен приговор: высылка из родного города на 3 года. В Рыбинске, где я оказалась, совсем не было иосифлянских церквей. По счастью был там, тоже изгнанник из града св. Петра, архимандрит Макарий, прежде служивший в храме “Спаса на Крови”. Он причащал меня 2-3 раза у себя в комнатке и рассказал мне о замечательной подвижнице тех мест, у которой сам он был в послушании, о старице Ксении. Не будучи даже монахиней, она с 18-летнего возраста ушла в лес по благословению одного старца, жила там одна в землянке и, проведя в посте и молитвах около 30-ти лет, стала принимать народ. К ее землянке потекли сотни и тысячи людей, прозорливость ее стала широко известной. “Через сто лет о ней будут писать книги, как о преп. Серафиме Саровском”, — говорил мне отец Макарий. — И как ты уезжаешь из Рыбинска, не повидав такого чуда? — удивлялся он, когда я весной 1932 года пришла с ним проститься, получив разрешение переехать в Полтаву. Но путешествие в лесную землянку, за 30 км от города, представлялось мне непосильным после только что перенесенной тяжелой болезни. Однако Господь дал мне не только повидаться со старицей, но и прожить с нею под одним кровом около двух с половиной месяцев. Летом 1933 года неожиданно получив разрешение досрочно вернуться в родной город, я поспешила уехать из Полтавы к маме в Питер, не дождавшись получения паспорта в Полтаве. Из-за этого вышли затруднения с пропиской, я поехала хлопотать о ней в Москву, откуда меня выселили в 24 часа. Куда было деваться? Я приехала в Рыбинск к монахине, с которой познакомилась прежде. Отворяя мне дверь, она воскликнула: — А здесь теперь живет Матушка! Все в доме делалось с благословения почитаемой старицы. Она заочно благословила меня пожить в соседней с нею комнате. Она была уже слепой, очень слабой и принимала лишь немногих. Впечатление, произведенное на меня свиданием с ней, было совершенно исключительным. Измученная скитаниями, я сразу почувствовала себя “дома”, у близкого, любящего человека. Особенная белизна ее ручек и лица, светившегося необыкновенной добротой, простая, искренняя речь обнаруживали в этой, слепой и почти глухой, старице своеобразное сочетание лучших качеств всех человеческих возрастов: детской чистоты и доверчивости с мудростью старости, и с полнотой душевных сил человека среднего возраста. При первой нашей встрече она провела своими нежными пальчиками по моему лицу и мокрым еще волосам, потерлась своей щечкой о мое лицо и, как бы знакомясь с долгожданной внучкой, сияя радостью, воскликнула: — Так вот ты какая! И косы длинные... А не простыла ли ты в баньке-то? И мне представилось, что это — Бабушка всего теперешнего поколения верующих людей, чудо Божие, перенесенное из глубины веков в нашу эпоху, на улицы современного бойкого города, где гудели и неслись машины, и почти никто не подозревал, что в небольшом домике, за деревянными ставнями цветет такое прекрасное создание, подобное гигантскому белому лотосу. — Бабушка, дорогая! Как я рада, что наконец Вас вижу! — вырвалось у меня из глубины души к великому смущению окружающих, которые потом объяснили мне, что старица Ксения — девственница и поэтому не может быть “бабушкой”. Дальше разговор каснулся моей мамы, и тут я лично убедилась в прозорливости старицы. Она как бы мысленно к ней перенеслась и очень метко и верно высказала свое о ней впечатление. — А кто же это с ней живет? — спрашивает. — Это моя любимая ученица, не оставляет ее одну без меня. — Собирается голубок к тебе, прилетит, пожалуй! Впоследствии я узнала, что действительно, жившая с мамой во время моего отсутствия Клавочка совсем было собралась ехать ко мне в Рыбинск, но что-то задержало ее в последнюю минуту. Затем старица Ксения посоветовала мне поступить на работу в Рыбинске хотя бы временно и получить трехмесячное удостоверение личности, предостерегая не возвращаться сразу в Питер. “А то в Сибирь попадешь!” Я сказала, что мне предложили поступить на работу по своей специальности в Крыму, но далеко переезжать туда, и пришлось бы сперва ехать устраиваться без мамы. Старица Ксения очень этого испугалась, разволновалась даже. — Очень тебя прошу, Ниночек, не езди ты в эту Кимру! (Так Матушка назвала Крым). С матерью нельзя разлучаться, а похоронишь ее — тогда еще наездишься. И будешь со звездою пе-ше-ше-ство-ва-ти! — пропела она последние слова. И начала быстро и вдохновенно говорить мне о моем будущем, то радуясь, то со скорбью качая головой: — Сколько еще скорбей впереди! Я почти ничего не поняла из сказанного ею. Она заметила это. — Или не разумеешь, что говорю? — Нет, Бабушка, ничего почти не поняла! — Ну, ладно! На этот раз довольно! — произнесла она в изнеможении, как бы упав на землю с высоты своего пророческого вдохновения. — Так ищи работу-то себе, и о прописке не забудь! Потратив бесплодно несколько дней на поиски работы счетовода, я попросила разрешения снова посетить старицу, чтобы посоветоваться с ней. — А ты сходи на Машиностроительный завод, тут недалеко, тебя там ждут... Вот начальник и стол тебе приготовил, белой бумагой накрыл, и карандаши, перья положил. Сходи, Ниночек, сегодня же! Я последовала ее совету, и меня сразу приняли и предложили оформиться. Когда я впервые пришла на работу, меня поразило, что предназначенный мне письменный стол покрыт не розовой промокательной бумагой, как обычно, а белой глянцевитой, и что на нем лежали уже приготовленные для меня карандаши и ручка. Не могла, конечно, старица Ксения знать об этом ни от кого, как и о свободной должности счетовода на этом заводе. Жила она без прописки, ее присутствие скрывали даже от соседей. Приезжали к ней только хорошо знакомые ей девушки и семейные люди из деревень, которых она направляла уж много лет, живя в своем лесном уединении. Заметила я, что здесь существовала связь с ссыльными епископами и священниками, что по благословению старицы одним отправляли деньги и посылки, другим она советовала хлопотать об освобождении. Авторитет ее был очень велик. Время шло, меня оценили на работе, я получила трехмесячное удостоверение личности и прописку, ради чего и приехала в Рыбинск. Мама присылала мне телеграммы, приглашая вернуться в родной город, где мне было уже обещано получение паспорта и прописка, но старица долго меня задерживала, опасаясь новых осложнений. Да и на работе надо было закончить годовой отчет. — Тебя выручили, приняли тебя, когда надо было, и ты теперь не должна бросать их, пока не закончишь! — говорила мне старица Ксения. Наконец, годовой отчет был сдан, и Матушка благословила меня увольняться и ехать к маме. С большой грустью расставалась я с этой дивной, маленькой, как бы светящейся старицей, которая с такой любовью давала мне последние наставления: — Смотри, Ниночек, избегай высоких должностей и похвал, будь всегда в тени, незаметна. Вот и вербочка ветви свои к земле клонит, и Спаситель наш на осляти смиренно ехал. — Молитесь обо мне, Матушка! — просила я ее, уже не смея называть “бабушкой”. — Да за тебя, если бы не молиться, так ты погибла бы, как таракан! — рассмеялась она. Возник вопрос о том, где мне причащаться? Старица знала о том, что я "иосифлянка", и сочувствовала этому. Правда, своих послушниц, многие из которых были одержимы, она посылала причащаться в “сергианскую” церковь, чтобы не оставлять их долго без принятия Святых Таин. Но мне она этого не советовала, а разрешила лишь под Рождество пойти в собор, но поминать там мысленно митрополита Петра, когда будут возглашать молитву о Местоблюстителе митрополите Сергии. Мой прежний духовник по Рыбинску, архимандрит Макарий, к этому времени уже скончался и неизвестно было, сохранилась ли хоть одна иосифлянская церковь в Петрограде. На мой вопрос об этом, матушка Ксения, подумав некоторое время, ответила: — Вот что! Ты поезжай в Лесной, там есть церковь, где служит отец Александр. Кланяйся ему от меня, да там и причащайся! Я подумала, что она лично знает отца Александра и очень обрадовалась. Но когда я вернулась к маме, отыскала через некоторое время церковку в Лесном, действительно единственную, остававшуюся еще иосифлянской, и обратилась к о. Александру, ее настоятелю, с поклоном от “старицы Ксении”, то он очень удивился и сказал, что никогда о ней не слыхал. Тогда я поняла, что Матушка знала его только силой своей прозорливости. В этой церкви я причащалась несколько раз, в последний раз — в родительскую субботу перед масленицей 1935 г., за несколько дней до своего второго ареста. Была прекрасная заупокойная служба, никого в этот день не исповедовали, но я сказала, что жду неприятностей с минуту на минуту, и мне, в виде исключения, была предоставлена возможность исповедаться и причаститься. А 5 февраля меня уже взяли, как и очень многих других по “делу об убийстве Кирова” (которого я никогда не видела), отвезли в “Кресты” в шикарной машине под надзором высоченного красноармейца и присудили нас с мамой к ссылке в Уфу. Старица была права, что неохотно отпускала меня на родину... Из Уфы я писала старице Ксении, спрашивая ее совета о том, переезжать ли мне в Среднюю Азию, на обсерваторию в Китаб близ Самарканда, куда меня приглашали друзья, чтобы там наблюдать любимые мною звезды, так как по своей специальности астронома я не могла найти работы в Уфе. Я думала, что Матушка отнесется к такому проекту отрицательно, как было раньше в отношении Крыма, но теперь ответ ее был другой. — Пусть обязательно соглашается ехать в Среднюю Азию, — писала мне ее ответ послушница-монахиня, — это — ее путь! Но пусть едет сразу вместе с матерью, берет ее с собою, как свои собственные телеса. Из-за такого строгого ее наказа я совсем не попала в Китаб, так как разрешение на переезд пришло ошибочно только для меня лично, а пока хлопотали о разрешении для мамы, на обсерватории не оказалось уже штатной единицы, а затем сменили там и директора, и все это дело замерло... Впрочем, к счастью, так как с переменой начальства там изменилось многое, и мы очень бедствовали бы, попав туда. Но предназначенного мне Богом пути в Азию я все же не миновала. Однако перед этим пришлось мне испытать в течение трех лет тяжелое пребывание в лагерях близ Соликамска, где я действительно могла бы погибнуть, “как таракан”, если бы не молитвы за меня старицы Ксении. Вскоре после моего освобождения и возвращения в Уфу началась война 1941 г. Мне удалось все же устроиться на работу. Для улучшения питания больной мамы в годы войны необходимо было получить степень хотя бы кандидата наук, которой у меня тогда еще не было. Я написала знакомым мне прежде по совместной работе академикам в Алма-Ату, куда они были эвакуированы, прося их содействия в смысле темы и инструмента. В ответ я получила приглашение приехать в Алма-Ату для работы в Академии Наук. Мама, измученная недоеданием, ужасными квартирными условиями и отсутствием друзей, стала мечтать о переезде в Азию. Но разрешения на переезд долго не приходило. Оно пришло уже после смерти мамы, которая скончалась 25 мая 1944 г. на Вознесение. Я стала собираться в далекий путь одна, сама очень слабая после перенесенной тяжелой болезни. Знакомые пытались отговорить меня от этого переезда, но я твердо верила словам старицы Ксении, что “это — мой путь”, и ничто не могло поколебать моей решимости. После долгого путешествия с мучительной пересадкой в Новосибирске, где пришлось две ночи спать на вокзале на полу, я добралась до Алма-Аты. Было поздно, трамваи уже не ходили. В здание вокзала пускали “только студентов”. Я бродила по темной привокзальной площади, попадая иногда с непривычки в арыки с водой, любовалась на прекрасные, близкие, яркие звезды, а в душе моей радостно пели слова дорогой матушки Ксении: “И будешь со звездою пе-ше-ше-ство-ва-ти!” Потом мне удалось убедить сторожа вокзала, что хотя я и “не студент”, но буду преподавать студентам, поэтому меня надо впустить внутрь вокзала. Он согласился. А ранним утром, я направилась пешком на квартиру знакомого мне по Москве академика Фесенкова, и начался счастливый, благодатный, богатый духовной радостью период жизни моей в Алма-Ате. Воссоединение с Православной Церковью. Знакомство с архиепископом Николаем. В Алма-Ату я приехала в сентябре 1944 г. На мои расспросы о существующих в городе храмах я узнала, что все они несколько лет были закрыты, и что сейчас открывается Казанская церковь в Малой Станице. Это уже было утешительно, я могла хоть изредка там бывать. Однако приступать самовольно к причастию я не решалась и ощущала большую тоску по Святым Тайнам. Осенью 1945 г. я услышала, что в Алма-Ату приехал архиерей, чудесный, доступный всем старец архиепископ Николай. Впервые увидела я его весной 1946 г. во вновь открывшемся Никольском соборе. Его проповедь в воскресный день была прекрасна, она обнаруживала и высокую духовность Владыки, и образование, и умение просто и понятно излагать свои мысли слушателям. Главное же, что пленило меня в нем — это такая же детская простота и всеобъемлющая любовь, какие мне были уже знакомы по встречам со старицей Ксенией. “Да, — подумалось мне, — люди различны, а благодать Божия одна и та же, и вот светится она в этом Святителе при каждом его слове, при каждом движении”. С огромной силой вспыхнуло во мне желание присоединиться к этой Церкви, чувствовать себя в этом храме не гостьей, а полноправным членом духовного братства, не раздваиваться мыслью и чувством. Если бы Владыка был иным, то, возможно, что еще несколько лет провела бы я вне Церкви, так как иосифлянских церквей или хотя бы священников я обнаружить в Алма-Ате не могла. Но мне было очень страшно своей волей переступить заповедь своего духовника, и отчасти матушки Ксении. Наконец, я решилась сделать “опыт”: после Богослужения подойти в числе прочих богомольцев под благословение к Владыке, “рассмотреть” его хорошенько, и, в зависимости от впечатления, решить так или иначе свою дальнейшую судьбу. Вероятно, это своеобразное намерение было в духе научного работника, но оно было искренним и Господь его не презрел. Когда я подошла к Владыке, то совсем бесцеремонно “уставилась” на него своими близорукими глазами, всеми силами стараясь впитать в себя аромат этой души, от которой зависел мой дальнейший духовный путь. Я стояла, не складывая рук для принятия благословения, — секунду, пять, десять секунд, может быть — полминуты. И без малейшего признака раздражения, нетерпения или торопливости на меня спокойно взирал с высоты амвона благостный старец, возможно видевший и понимавший то, что происходило в моей душе... И бабушки сзади, хотя их было довольно много, притихли и не торопили меня. “Да, такому человеку можно доверить свою душу!” — пронеслось у меня в уме, и я с великой радостью приняла благословение Святителя. После этого я стала чаще посещать Никольский собор, приступать к исповеди и причастию. Какое же это великое счастье и богатство — не только верить в Бога, но и принадлежать к Его Церкви! И как долго я была лишена этого — то по своим собственным сомнениям, то по обстоятельствам жизни в заключении! Теперь я обрела то, чего жаждала моя душа. Но мне очень хотелось иметь постоянного духовного отца и об этом я хотела посоветоваться с Владыкой. ...В 1948 г. мне удалось, наконец, впервые побеседовать с Владыкой. Это было в понедельник 3 сентября. Я взяла однодневный отпуск с работы ради того, чтобы помочь присоединиться к Православию одной, уже взрослой, лютеранке. А для этого, как мне сказал в храме священник, необходимо было лично повидать архиерея и получить его благословение. Мы поехали с Аней в Епархиальное управление и после недолгого ожидания меня пригласили к Владыке. С первых же слов я почувствовала, что говорить с ним очень легко. Он обрадовался желанию девушки присоединиться к Православию, подробно стал расспрашивать о ней и выразил желание видеть ее лично. Тогда я сказала, что у меня есть к нему еще и свое дело, имея в виду желание иметь духовника. Он одобрил его, сказав, что это так же полезно, как иметь постоянного врача телесного. Я была скромно одета, голова покрыта косынкой и мне казалось, что ничто не обнаруживало во мне научного работника. Однако Владыка поднял на меня свой спокойный взор и сказал: — Из всех наших священников я могу рекомендовать вам только архимандрита Исаакия, другие вас не удовлетворят. Он служит в Казанской церкви. И девицу вашу (Анна, говорите, ее зовут?) он в Православие переводить будет, это дело ему хорошо знакомо. Тут мне пришло в голову, что и сама-то я несколько лет находилась вне Церкви, так как не причащалась Святых Христовых Таин. Сказала об этом Владыке, а так как весь его вид располагал к откровенности, то добавила: — Вот я самочинно решилась ходить в эту церковь, без благословения своего духовника, и это меня тяготит. С большим сочувствием и успокоительно Владыка ответил: — А, может быть, он и сам теперь уже присоединился к Церкви, — и посмотрел на меня, как уже на старую свою знакомую. — Теперь пусть войдет ко мне ваша Анна. Восприемницей, наверное, вы будете? А я, когда побеседую с ней, пошлю кого-нибудь к архимандриту Исаакию (он здесь недалеко живет) предупредить его, что вы обе зайдете сегодня к нему по этому делу. Я приняла благословение и вышла в сенцы, где уже заждалась меня моя спутница. Аня пошла к Владыке, и теперь настала моя очередь ждать, так как пробыла она у него еще дольше, чем я. От Владыки Анна вышла сияющая от радости. Затем вышел и Владыка, закончив свой прием, и предложил подождать нам в садике, пока придет архимандрит Исаакий, которого не оказалось дома. Мы долго сидели в садике и наблюдали, как ласково, с отеческой любовью, разговаривал Владыка с пришедшими к нему молодыми людьми, желавшими поступать в Духовную Семинарию. Тут же и варили ладан. Владыка, в своей белой рясе с белоснежными прядями волос и сказочного вида бородой, в саду среди цветов, благостный, улыбающийся — казался пришедшим совсем из другого века, из древней старины, когда не было ни трамваев, ни самолетов, ни изучения стратосферы... Я боялась, что моя спутница не выдержит долгого ожидания и убежит домой, но она мне призналась позднее, что забыла обо всем на свете, так ей было сладко и уютно в атмосфере тишины, покоя и доброжелательства. Наконец, нам сообщили, что пришел архимандрит Исаакий. Когда мы обе вошли в приемную Владыки, там на кушетке, откинувшись на спинку, полулежал монах, как мне показалось, с суровым и скорбным лицом. Вероятно, он очень устал от того, что много ходил сегодня пешком, исполняя требы. Поразила меня глубокая морщина у него на лбу. Стало немного страшно... Вошедший Владыка познакомил нас и рассказал о цели нашего посещения. Отец Исаакий оживился, заговорил, улыбнулся и все лицо его осветилось от этой доброй улыбки, и совершенно изменилось. Он предложил Ане написать заявление на имя архиепископа о своем желании перейти в Православие. Владыка предоставил нам для этого свой письменный стол и вышел. Когда через несколько минут он вернулся, отец Исаакий сам уже писал заявление, убедившись, что даже под диктовку Анне не удастся написать достаточно правильно малознакомые ей слова. — Мы тут запутались в высоких титулах... — с улыбкой пояснил он Владыке. Какой-то особый мир царил в этой комнате, и чувствовалось в отношениях между этими двумя высокими духовными лицами и большое взаимное уважение, и братская простота, и нежная друг ко другу любовь. Условившись с отцом Исаакием о времени встречи, мы вышли из домика епархии, как бы из другого мира, радостные, освеженные, успокоенные. В ближайшее посещение архимандрита Исаакия, во время которого он разъяснял моей будущей крестнице разницу между лютеранским и православным исповеданиями, мы узнали от него, что Владыка выразил желание тоже быть восприемником Ани. В назначенный день и час мы обе были у отца Исаакия, и он повел нас кратчайшим от своего дома путем, по тропинкам и оврагам, к Казанской церкви. В этот будний день службы там не было. Вскоре приехал Владыка, которого встречали тихо, без звона. Мы приняли благословение и встали на указанные нам о. Исаакием местах, недалеко от входных дверей: Аня — впереди, Владыка со свечой сзади нее справа, я — слева. Выученный заранее чин-диалог отречения от заблуждений лютеранства и принятия Православного вероисповедания прошел благополучно, без особых запинок. Архимандрит Исаакий был в мантии, строгий, торжественный. После совершения Таинств миропомазания и причащения Святых Таин, что совершал о. Исаакий уже на амвоне, он поставил Аню лицом к народу, понемногу просочившемуся в храм, и пригласил всех присутствующих подойти и поздравить ее. Затем Владыка подвел Аню к иконе Казанской Божией Матери и со слезами на глазах сказал, что поручает ее покровительству и заступничеству Царицы Небесной, к Которой и должна она обращаться за помощью в скорбях и болезнях. Растроганная Аня опустилась на колени пред иконой. Владыка так благостно смотрел на нее, что Аня, поднявшись с колен, в порыве благодарности и радости потянулась к нему и, как дитя, чмокнула его в щеку... Видевшие это бабушки весьма смутились, а Владыка улыбнулся, но ничего не сказал. Таковы были мои первые впечатления от Владыки. 1952 год. ...Запомнилось еще одно посещение Владыки в середине августа 1952 г.. Поводом к нему послужила просьба моей 16-ти летней крестницы Музочки, проводившей это лето в Алма-Ате и много слышавшей о доступности и о благости Владыки: ей очень хотелось увидеть его в домашней обстановке. Когда мы пришли, Владыка с Верой Афанасьевной пили чай на терраске. Посадили и нас. Владыка стал задавать Музочке вопросы, но заметив ее застенчивость, перевел разговор на предстоящий отъезд архим. Исаакия в Казань. Сказал, что он давно уже замечает переутомление о. Исаакия и считает необходимым дать ему отпуск. А где ему лучше отдыхать, как не в Казани, около горячо любимого “братика”, Владыки Сергия? Я сказала, что просила разрешения моего духовного отца (архим. Исаакия) во время его отсутствия съездить в Москву, куда меня давно уже зовут друзья, и что он не возражает даже против того, чтобы до Москвы нам лететь с ним вместе самолетом. Владыка очень одобрил такой план. По этому поводу Владыка стал рассказывать о тех полетах, которые он сам совершал. — Мне пришлось однажды даже управлять самолетом. Летчик посадил меня на свое место и объяснил: “Смотрите на эти приборы, и если стрелка отклоняется вправо, вы и руль поворачивайте вправо, а если стрелка идет влево, вы и рулем туда же двигайте”. Я так и делал, и несколько минут вел самолет. А один раз была большая неприятность, и мы вынуждены были сесть не на аэродром, а в какое-то болото. Потом пригнали туда лошадей с повозками, и всех нас доставили из леса на аэродром. Меня даже в первую повозку посадили — считали, что по моим молитвам Бог избавил нас всех от большой опасности. Но это было всего один раз, а вообще летать очень приятно, и совсем не страшно. Потом мы стали прощаться и Владыка спустился со ступенек крыльца во дворик нас проводить. Билет на самолет мне достали на 20 августа, и по молитвам Владыки, поездка была исключительно удачной: я имела радость познакомиться в Казани с другим благостным Архиереем — архиепископом Сергием, затем поехать поездом в Москву, пожить у друзей и снова вернуться в Казань, чтобы, по желанию Владыки Сергия сопровождать архим. Исаакия в его обратном путешествии в Алма-Ату. К празднику Рождества Богородицы мы уже были дома. Здесь узнали мы, что Владыка накануне уехал в Семипалатинск до праздника Покрова, чтобы там отдохнуть. После нашего возвращения “завхоз” мой Нюрочка тоже пожелала отдохнуть. В Семипалатинске у нее была двоюродная сестра, которую она не видела уже 6 лет. Но думаю, что она не особенно стремилась бы к ней, если бы не было там Владыки, узнав которого, трудно было не скучать по нему и не тянуться к нему душой. И вот наш Медвежонок (как ласково прозвали друзья Нюру за ее неуклюжесть) 26 сентября, наконец, “отчалил” от вокзала Алма-Ата II, проливая слезы и уверяя меня, что если бы не Владыка, то ни за что не оставила бы меня одну. И я охотно этому верю. За время своего пребывания там прислала она три письма, из которых стало ясно, что возвращаться она будет вместе с Владыкой. Наконец, в Епархиальном управлении была получена телеграмма, извещавшая о том, что в ночь на 8 октября (на день преп. Сергия) они выезжают из Семипалатинска. В день прихода поезда я поджидала Нюрочку дома, но по приезде их сразу отвезли к Владыке домой, где сперва отслужили краткий молебен для возвратившихся из путешествия, а потом завтракали с отцом Анатолием. Пили даже вино (что у Владыки бывает крайне редко), разливать которое поручили Нюре. Владыка за завтраком рассказывал, как полезна была ему Нюра, какие у нее приятные и внимательные родные, доставшие ему заранее билеты, и предложил ей самой рассказать о своих впечатлениях. Она сказала, что ее поразила холодность семипалатинского духовенства. Тогда как нищая на паперти вся затряслась от волнения и радости, что идет давно не бывавший в их городе Архиерей — батюшки совершенно равнодушно относились к его появлению и не устраивали ему такой торжественной встречи, какие бывают обычно в Алма-Ате. Владыка рассмеялся и сказал, что это верно. Ободренная и обласканная вниманием Владыки и Веры Афанасьевны, Нюра целый день была, как именинница, и, чувствуя себя героем дня, попорядку рассказывала нам о пребывании Владыки в Семипалатинске. Куда девалась нескладность ее речи, неуклюжесть, и малограмотность! Мы живо могли себе представить Владыку в той обстановке и угадать, что многое для его любящего сердца было там и горестно, и неприемлемо. Выносят, например, из алтаря Святые Дары. И ни один человек не делает поклона. Владыка объясняет, что все должны пасть ниц перед Святыми Дарами. Стоит он на амвоне с иконой свв. мучениц Веры, Надежды, Любви и Софьи, чтобы благословлять ею каждого подходящего ко Кресту, приложиться к которому дает настоятель, и некоторые совсем минуют это благословение, другие же идут навстречу потоку. Идет ли Владыка к выходу — едва расступается народ, совсем не так, как у нас, когда с такой любовью и вниманием ждут почти все, пока Владыка выйдет и сядет в машину. Некоторые там даже считают, что архиепископ Николай “не их Владыка...” В архиерейском доме бывало нетоплено, Владыка стал кашлять. Так как Нюра остановилась у своих родных, живущих далеко от храма, то иногда, чтобы успеть утром на Литургию, она, по благословению Владыки, ночевала в непротопленном архиерейском доме, где дрогла от холода, и слышала, как Святитель кашлял всю ночь в соседней комнате. Обратно ехали очень хорошо, только Нюра, покупая рыбу на одной из станций, чуть не отстала от поезда. Вскочила уже на ходу в последний вагон. Когда вошла в купе, Владыка ласково и весело сказал ей: — А я хотел бы, чтобы ты осталась! Когда же я пришла на другой день проведать Владыку, он сказал мне: — Чуть не осталась Нюра на станции, я очень испугался! Я подумала при этих словах: "Какая выдержка! Вместо укора или выговора за неосторожность — веселая шутка. Вот у кого надо поучиться самообладанию!" Очень нам было приятно, когда Нюра показала небольшой пучок серебристых волосков Владыки, которые она, обчищая его рясу, собрала как святыню и привезла домой. Все мы их поцеловали. 1953 год. ...18 января с утра меня очень тянуло к Владыке. Но я недавно была у него, и сейчас не могла придумать повода, чтобы навестить его. Наконец, вспомнила, что уже больше года находится у меня его книга “Толкование на Деяния и Апокалипсис” Барсова и решила ему ее отнести. Приезжаю, Шура с веселым видом распахивает дверь, и еще в передней я слышу необычное оживление и веселый разговор в столовой. Вера Афанасьевна выходит ко мне и с напускной суровостью, шутя спрашивает: — Скажи, ты зачем пришла?! Знаешь, верно, что Владыка кофей пьет? — Я книгу принесла, — отвечаю. — Нет, не из-за книги ты пришла, а кофей пить! Вхожу в столовую, все, действительно, пьют кофе, а медсестра Александра мне поясняет: — Владыка сегодня с утра велел сварить такой кофе, чтобы запах его был слышен на улице Никитина, — (где я и жила). Как будто он почувствовал мое стремление к нему и заочно благословил мой путь к себе. Болезни... ...Когда я пришла к Владыке в намеченный день и принесла составленные по его просьбе письма, он неважно себя чувствовал и меня к нему не допустили, тем более, что предстояло освящение воды в Крещенский сочельник и в самое Крещение, и Владыке необходимо было поберечь свои силы. Затем, простудившись на водоосвящении, Владыка получил бронхит и слег в постель, так что две недели я его не видала. Наконец, в день своего Ангела 27 января, я собралась к нему, надеясь, что в такой день пропустят хотя бы принять благословение. Поехала сразу после обедни, причастившись Святых Таин. Владыка уже позавтракал и сидел на постели, спустив ноги. Перед ним стоял небольшой столик с письменными принадлежностями, и он, с видимым усилием, писал телеграмму какой-то имениннице в Москву. Вид у Владыки был неважный: он показался мне осунувшимся и потемневшим с лица. Но когда он окончил писание, и Вера Афанасьевна подняла ему ноги на кровать, то, немного отдохнув, стал выглядеть получше. Сказал, что в воскресенье хочет приобщаться Святых Таин, а в субботу позовет нескольких певчих почитать и попеть во время Всенощной. Я поняла, что и мне можно будет прийти к нему помолиться. Подъехала к домику машина, и Вера Афанасьевна вошла предупредить, что приехал отец Анатолий. Столик с письмами был отставлен в сторону, в комнату вошел о. Анатолий. — Именинница сегодня, — показывая на меня, ласково сказал Владыка. — Знаю, знаю! — ответил тот, благословляя меня. Я не садилась, стоя около своего стула. О. Анатолий прошел к письменному столу и без приглашения сел в кресло Владыки. Владыка показал мне на стул, приглашая сесть. — Я ненадолго, — сказал начальник канцелярии. Не желая мешать их деловому разговору, я спросила разрешения идти домой. — Хорошо, но приходите в пятницу помочь мне написать несколько писем под диктовку, так строчек по пять-шесть! — смиренно попросил Владыка и как будто робко взглянул на о. Анатолия. "Ну, — думаю, — ничего из этого дела у нас в пятницу не получится: о. Анатолий даст распоряжение Вере Афанасьевне не пропускать меня, чтобы не утомлять Владыку". Так оно и вышло. В пятницу Владыка “спал”, хотя время для сна было неподходящее. Я все же набралась дерзости и спрашиваю Веру Афанасьевну, можно ли прийти в субботу вечером, что Владыка позволил. — Ну ладно, приходи к пяти часам, да никому не говори только! В субботу, 31 января, я поехала к Владыке задолго до начала Всенощной, которую должны служить в его доме. Никто об этом не знал, даже очень близкие к нему люди. Я потихоньку поплелась от трамвайной остановки к дому Владыки. Какая-то прихожанка собора, встретившаяся мне по дороге, расцеловала меня и с удивлением посмотрела, что я иду не к трамваю, чтобы ехать в церковь, а в обратном направлении. Встретилась Стеша (домработница о. Исаакия) с ведрами: — Вы к нам? — Нет, — говорю. — К Владыке, значит? — Да, зайду на минутку, узнать о здоровье. — А здоровы ли Вы сами — что так тихо идете? Я промолчала, а про себя думаю: как же мне быстро идти, если полчаса времени девать некуда? Двигаюсь по-черепашьи дальше. Нагоняет меня квартирная хозяйка о. Исаакия. — Вы не к Владыке? Пойдемте вместе! Вижу, что скрывать уже нельзя, в одно место идем. Подошли к калитке, а от остановки навстречу нам торопятся певчие, три Марии (наверное, нарочно так Владыка выбрал их из любви своей к троичному числу). Вошли все вместе. Сели в столовой. Слышим, Владыка командует: “Дай мне мантию и скуфеечку!” Значит, встал с постели. Через несколько минут вышел в столовую. Все приняли благословение, поклонившись ему в ноги. — А вы у нас басом будете сегодня петь — у нас баса не хватает! — шутит Владыка, обращаясь ко мне. Вошли в его келью. Вера Афанасьевна зажгла свечи у большой иконы Святителя Николая, принесла кадило. И началась Всенощная, которую служил сам Владыка, еле стоя на своих слабеньких ногах. Голос его вначале был очень слабым, но чем дальше, тем все больше креп, и к концу службы стал звучным и уверенным. Во время шестопсалмия и в некоторые другие моменты службы Владыка садился на стул. Пели и “Покаяния отверзи ми двери”, и “На реках Вавилонских”, и “Объятия Отча”. Временами я переносилась мыслью в наш Никольский собор с его прекрасным хором, с тысячной толпой богомольцев, с проникновенным служением архимандрита Исаакия, и как бы сравнивала между собой эти две Всенощные. И было что-то такое умилительное в этом тихом служении нашего больного Святителя у себя в келье, в слезах его (может быть, струившихся от того, что не мог он быть в храме вместе со своей паствой и слушать любимые им великопостные песнопения в исполнении соборного хора, а вынужден был довольствоваться скромным пением трех второсортных певчих), что я радовалась тому, что пришлось и мне разделить с любимым Владыкой эту скорбь его. С каким-то особенным выражением произносил Владыка некоторые возгласы, читал Евангелие, и легко, от всей души неслась наша молитва к Богу о даровании ему сил и здоровья. Все мы приложились к перламутровой Иерусалимской иконе Воскресения, лежавшей на большом Евангелии и приняли благословение. По окончании Всенощной Вера Афанасьевна распорядилась, чтобы в столовой накрывали к чаю. Последний год. ...Наконец, в субботу 11 июня, в канун дня Ангела архим. Исаакия, я попала к Владыке. Когда я пришла, он еще читал утренние молитвы, сидя в саду. Владыка посадил меня рядом с собой и велел вслух дочитывать ему молитвы, а затем еще почитать акафист Пресвятой Богородице. Он прерывал чтение, спрашивая, как я понимаю то или другое выражение акафиста. Если Владыка был величествен и могуч в храме, то дома он был обаятельно прост, миролюбив, смиренен. И тут и там, произнося свои слова обдуманно и мудро, он производил впечатление тонко воспитанного человека, и, несмотря на преклонный возраст, вполне владеющего собой. Потом, сидя на терраске, Владыка с огорчением рассказывал об иподиаконе Георгии, который настойчиво требует рукоположения во диакона. Между тем, Апостол Павел пишет: “Скоро руки не возлагай ни на кого”. И венчался Георгий с нашей певчей Тамарой, не спросив на то благословения Владыки. Говорил об этом Владыка со слезами на глазах. Много и других огорчений оказалось в то время у Владыки, о которых он откровенно поведал мне. Мне показалось, что значительная часть их не имела реальной причины, а возникли они в результате сплетен и клеветы, которые, к сожалению, имели доступ в его домик через Веру Афанасьевну. Было мне это слышать очень грустно и тяжело, особенно при сознании своего бессилия. Потом речь зашла о том, что после именин архим. Исаакия Владыка будет отдыхать у себя дома, а на субботу и воскресенье уезжать в Каскелен, чтобы переменить обстановку и послужить там в сельском храме. В этом будет заключаться его “отпуск”, а в августе он даст отпуск и архимандриту Исаакию. Позвонили по телефону из епархии, приглашая Владыку к завтраку. Отправились пешком, так как расстояние от квартиры Владыки до помещения Епархиального управления не превышает двух кварталов. Там был сперва краткий молебен, а затем очень основательный завтрак. Архимандрит Исаакий, как обычно, рассказал что-то очень интересное; присутствовал весь состав сотрудников Епархии до сторожа включительно. Было уютно и задушевно. Следующая встреча с Владыкой была в субботу 2 июля. Я приехала в Каскелен, чтобы помолиться с отдыхавшим там Владыкой, надеясь переночевать в доме диакона. Но оказалось, что в этом доме разместился и сам Владыка. Вера Афанасьевна велела мне войти взять благословение у Владыки, который отдыхал в спальне на большой деревенской кровати. В углу висели иконы, в комнате стоял некрашеный стол и две табуретки. Владыка благословил меня, не вставая, и велел сесть рядом на табуретку. Разговор зашел о крестнице его Лидочке, которая недавно зарегистрировалась в Питере с одним молодым человеком, за которого так не хотел выдавать ее Владыка. Вера Афанасьевна вмешалась в разговор и заявила, что венчаться они не будут. Но Владыка был другого мнения. “Теперь пост, все равно не венчают, а зарегистрироваться надо заранее. Повенчаются...” — выгораживал Владыка свою любимицу-хохотушку. Он оказался прав — вскоре они повенчались. Затем говорили об отпуске архим. Исаакия. — Он хочет поехать в Киев, где никогда еще не бывал, а может быть и в Казань — поклониться могилке друга своего, Владыки Сергия. А мне тогда придется потрудиться побольше — я буду его замещать по собору, бывать на всех наших акафистах... — Да уж вы не утомляйтесь, Владыка, были бы вы здоровы, а с нами помолиться и раз в неделю хорошо! — говорю я ему, — а если поедет отец Исаакий в Киев, это доставит ему много радости. Дорога, правда, длинная, но если ехать в международном вагоне, то можно даже отдохнуть, а не утомиться. — Ну вот, и поезжайте, поезжайте с ним! — неожиданно высказал Владыка мое заветное желание. Вскоре пришел диакон и всех нас пригласили к обеду. После обеда все пошли ко Всенощной. Владыка довольно бодро шел пешком, опираясь на свой посох, по песчаной лесной дорожке. За Всенощной говорил слово. Вернулись в дом диакона, где уже был приготовлен чай на свежем воздухе. Тем временем подъехали из города новые богомолки — лечащий его врач Нина Алексеевна, и мать с двумя молодыми дочерьми, которые должны были исповедоваться у Владыки и завтра причаститься, по каким-то соображениям остерегаясь сделать это в соборе в Алма-Ате. За чаем мать спросила Владыку, как ей бороться с посторонними мыслями в храме? Иной раз привяжется какая-то неотступная, ненужная и даже глупая мысль, которая, как назойливая муха мешает сосредоточиться на молитве. Владыка рассмеялся и сказал, что это — “от вражонка”. Бороться с этим можно, стараясь не глядеть по сторонам, а выбрать себе какую-нибудь точку: свечку или лампадку около иконы, и только на нее и смотреть, когда молишься. А в молитве подняться выше всех житейских забот, как бы оставив землю далеко внизу. — Можно закрыть глаза, но тогда соседки подумают, что вы спите, начнут толкать в бока и развлекут еще больше, — не без юмора закончил Владыка. После чая все вместе читали правило ко Причащению и вечерние молитвы. После этого Владыка сам исповедовал своих близких и приезжих гостей. На другой день утром опять была общая молитва до Литургии. Во время Литургии Владыка два раза говорил слово и сам всех причащал. Так проводил он свой “отдых”, уже тяжело больной, за месяц до того, как слег окончательно. После Литургии снова обедали у диакона, а затем Владыка еще отслужил в храме вечерню и произнес очень длинную проповедь, прощаясь с каскеленскими прихожанами до их престольного праздника Архистратига Михаила, до которого, однако, не суждено было ему дожить... Эта проповедь была последней, которую удалось мне записать. Вскоре выяснилось, что мой духовный отец архимандрит Исаакий, к великой моей радости, решил взять меня с собою в путешествие по святым местам. Готово было исполниться благословение Владыки: “Поезжайте, поезжайте с ним!” — оброненное им в Каскелене. Я была совершенно уверена в согласии на это Владыки, а так как он недомогал, то и не стала беспокоить его своим посещением, предполагая сообщить ему эту новость перед самым отъездом, который назначен был на Ольгин день, 24 июля. 19 июля утром, после Литургии, Владыка освящал в храме киот для новой иконы — святителя Иоанна Тобольского с частицей его мощей, что было прислано в дар нашему собору из Тобольска, а затем читал акафист ему. Подходя к Владыке для елеопомазания, я была поражена его недовольным видом. — Едешь? — спросил он меня, впервые обратясь на “ты”. — Да, Владыка! — Бери благословение у Святителя! — показал он глазами на икону Митрополита Иоанна, к которой я только что приложилась. — Уже взяла, — ответила я, не совсем еще осознавая, что Владыка обижен до такой степени, что даже не хочет сам благословить меня на дорогу, а отправляет к митрополиту Иоанну. — А почему мне не сказала об этом?! — Простите, Владыка, как раз хотела сейчас спросить Вас, когда можно прийти проститься? — Раньше надо было сказать! Я поняла, что Владыка чем-то очень расстроен. Придя домой, написала ему письмо с просьбой простить меня Христа ради, напомнила нашу беседу в Каскелене и его слова: “Поезжайте, поезжайте с ним!” — которые он, очевидно, забыл. Письмо бросила в почтовый ящик у ворот Владыки, не заходя во двор. Через два дня решилась поехать к нему после Литургии. Он завтракал с Верой Афанасьевной в маленькой кухоньке-прихожей. Оба были приветливы. Усадили сейчас же и меня завтракать. Спросила я Владыку, получил ли он мое письмо. — Спаси вас, Господи! — с умилением отвечал Владыка. — Да я, собственно, и не на вас обиделся, а на то, что вообще ничего не знаю. Все “секреты” какие-то, а это только дает повод к неверным слухам. Такие вы все “секретари”! — уже добродушно проворчал Владыка. Тут вмешалась Вера Афанасьевна: — Говорят, что Вы только для виду поедете с о. Исаакием до Москвы, а там заменит вас другое лицо, помоложе. Владыка оборвал ее, сказав, что это сплетня. — Ну, ну, все же расскажите, как же это произошло, что вы едете? — с большим интересом и живостью стал расспрашивать Владыка, видимо очень довольный этим обстоятельством. Вкратце я ему все рассказала. — А все же вы — храбрый человек, не испугались такого далекого пути. Пойдемте, помолимся теперь! — и отслужил мне дорогой Владыка полный напутственный молебен в своей келье перед большой иконой Святителя Николая, окропил святой водой и благословил большой просфорой, сказав при этом: — Вы ее не кушайте, а берегите в пути туда и обратно, это — мое вам благословение! Долго берегла я эту последнюю просфору, подаренную Владыкой... В воскресенье 24 июля после Литургии был отслужен в соборе напутственный молебен для архим. Исаакия. За молебном и Владыка, и о. Исаакий сильно плакали. После вечерни мы отправились на вокзал и благополучно выехали из Алма-Аты в Москву и далее на Киев и Почаев. В Почаевской лавре, куда мы благополучно прибыли, предполагался отдых о. архим. Исаакия, но эти планы были внезапно нарушены полученным в день Преображения известием о тяжелой болезни нашего Владыки. 20 августа, помазывая меня елеем во время субботней Всенощной, отец Исаакий сказал: — Дело плохо! Надо возвращаться. В понедельник 29 августа мы вернулись в Алма-Ату, и на присланной на вокзал соборной машине, как были с дороги, со всеми вещами, поехали прямо к Владыке. Встретивший нас о. Михаил из Покровской церкви рассказал, что Владыка очень ждал приезда архим. Исаакия, даже бредил этим и что его поддерживали уколами и другими сильными средствами. Подъехали к заветному домику. Во двор пропустили всех троих, а к Владыке позвали сперва только о. Исаакия. Владыка сидел на постели и плакал от радости: “Сын мой, сын мой вернулся, и навсегда!” А отец Исаакий опустился на колени около кровати и от слез ничего не мог говорить. Через некоторое время разрешили и мне войти к Владыке. К постели придвинули обеденный стол, и Владыка пожелал напоить путешественников чаем, даже пытаясь сам нас угощать. Отец Исаакий сидел близ него и потихоньку рассказывал о нашем паломничестве. Я сидела напротив и молчала. — Так вот как много было у Вас интересных переживаний, — обратился ко мне Владыка еле слышным голосом, и, пододвинув блюдечко с маслинами, добавил: — Вы, кажется, их не особенно любите... Но привыкайте к монашескому кушанью! Через день, 31 августа, я снова проникла к Владыке, на этот раз почти насильно. Я узнала в храме, что над ним будет совершено таинство соборования, но без присутствия посторонних, так как одного духовенства должно быть 7 человек, да певчие, да домашние, а потолки в доме низкие и погода еще жаркая, так что больному очень трудно дышать. И все же я постучалась в ворота и попросила пропустить меня в нижний полуподвальный этаж, где хорошо слышно пение из кельи Владыки, чтобы там помолиться при совершении таинства. Когда началась служба, кто-то из домашних позвал меня на террасу, где я и молилась не только во время елеосвящения, но и всю Всенощную, которую затем служил архимандрит Исаакий. Во время Всенощной после чтения Евангелия все присутствующие подходили под благословение к Владыке и поздравляли его с совершившимся над ним таинством. Он сидел умиленный на кровати, свесив ноги. Я сказала ему то, что чувствовала — что здоровье его теперь будет лучше, и он взглядом и улыбкой поблагодарил меня. Действительно, в ближайшие дни он чувствовал себя гораздо бодрее. Однако, 7 сентября Александра Андреевна пришла к нам очень расстроенная и рассказала, что ночью у Владыки был тяжелый сердечный приступ. Причину этого она видит в том, что накануне Владыка вставал с постели и принимал у себя епископа Ташкентского Ермогена. Деловая беседа затянулась у них на целых три часа, чего по состоянию здоровья Владыки, делать было нельзя. С этого дня его состояние пошло на ухудшение. Тоска моя по Владыке и желание видеть его достигли предела, когда, наконец, во вторник 20 сентября архим. Исаакий неожиданно после акафиста св. великомученице Варваре увез меня к нему. Оказывается, Вере Афанасьевне пришло в голову пригласить меня, чтобы написать письма сестрам Владыки, по его желанию. Владыка сильно ослаб за те три недели, что я его не видела, но был еще в полной памяти. Говорил он неразборчиво, так что мне без привычки было трудно понять его. Отец Исаакий скоро уехал, а я осталась и пробыла около Владыки 6 с половиной часов. Писание сестрам было пока отложено из-за слабости его состояния, и я могла быть только полезна тем, что отгоняла мух по поручению Веры Афанасьевны. Нечего говорить, что и это было мне в радость. Но когда Владыка попытался поговорить со мной и задал вопрос: “Что поведаете мне доброго о своем житии?” — то Вера Афанасьевна внушительным пинком в спину дала мне понять, что беседа сегодня отменяется. Это был праздник Рождества Богородицы. Я приехала к Владыке еще до 9 часов и узнала, что ночью с ним был очень тяжелый приступ, и сейчас он находится в тяжелом забытьи после понтапона. Меня попросили поскорее сообщить об этом о. Исаакию, пока он не уехал в храм служить Литургию. Он поручил мне передать, чтобы Владыку не будили и ничем не кормили, пока он не приедет после Литургии со Святыми Дарами. Когда мы вернулись после Литургии, Владыка все еще спал. “Не просыпался еще!” — развела руками Вера Афанасьевна. Мы сели около постели, и отец Исаакий сказал: — Я никуда не тороплюсь и могу ждать, сколько угодно, пока Владыка сам собою не проснется. Не тревожьте его! Но непослушная Вера Афанасьевна сейчас же стала окликать и даже тормошить Владыку: — Владыка, а Владыка! К Вам отец Исаакий приехал со Святыми Дарами. Причаститься надо! Просыпайтесь! Но это мало помогало и, видимо, только тяготило полупроснувшегося Владыку. О. Исаакий уже не вмешивался, чтобы не вышло крупной неприятности. Наконец, Владыка как будто проснулся, узнал о. Исаакия, улыбнулся ему и хотел даже пошутить. Спустили с постели его ноги, за спину положили подушку, спереди поставили небольшой столик, о который он мог бы упираться руками. О. Исаакий совсем уже приготовился причастить его... но Владыка вдруг опустил свою белоснежную голову на руки, опиравшиеся на столик, и снова крепко заснул... Вера Афанасьевна опять начала резко будить его и давать советы о. Исаакию, как причастить Владыку. О. Исаакий, наконец, вышел из терпения и попросил всех удалиться из комнаты и оставить его одного с Владыкой. В помощь себе попросил остаться врача Александру Андреевну. Но Вера Афанасьевна выпроводила ее за дверь, и осталась сама. Через несколько минут дверь открылась, и о. Исаакий сообщил, что Владыку причастил и теперь надо напоить его чаем. Мы вошли поздравить Владыку, затем наскоро пообедали на терраске, и почти все разошлись. В пятницу 7 октября я собралась с духом и поехала к Владыке к 5 часам в надежде на то, что по случаю дня преп. Сергия у него будет служиться Всенощная. Со мной к воротам подошли 2-3 монахини. Нас пропустили во дворик и там велели подождать, пока уедет врач-гомеопат, который последнее время лечил Владыку. Затем была Всенощная, которую служил о. Анатолий, обещавший завтра отслужить в келье Владыки и Литургию. Ввиду этого меня оставили там ночевать. Да и Владыка был так слаб, что врачи ожидали конца с часу на час. Врачей было двое: Нина Алексеевна и Александра Андреевна, которые дремали по полночи на большой кровати, стоявшей в столовой. На этой же кровати положили и меня. Но заснуть я не смогла ни на минуту: новизна обстановки, сознание, что я нахожусь так близко от Владыки, его бред и стоны, страх и горесть перед предстоящей разлукой с ним сделали эту ночь и для меня мучительной. Пока сидела около Владыки Нина Алексеевна, он метался и бредил. Когда сменила ее Александра Андреевна, он затих и успокоился. Но тут помешала ему заснуть Вера Афанасьевна, пожелавшая устроить ему купанье в 2 часа ночи. После этого он, конечно, потерял сон окончательно. В 5 часов все мы уже поднялись. Одна из монахинь читала Владыке утренние молитвы. С первым трамваем приехал о. Даниил слепенький, духовник Владыки, чтобы исповедовать его. Но Вера Афанасьевна решительно воспротивилась этому, сказав о. Даниилу, что Владыка очень слаб и исповедоваться не может. О. Даниил кротко выслушал это и отправился в собор исповедовать прихожан. К 8 часам приехал о. Анатолий и стал готовиться к служению Литургии. В столовой пели и читали человек 5 монахинь. Владыка был в сознании, и иногда даже давал возгласы слабым голосом. После причащения он окреп настолько, что после обеда попросил меня сесть около его постели и почитать ему вслух небольшие повести из Пролога. Я прочитала их две, а потом он задремал, и я отгоняла от него мух. Это была суббота, и около 5 часов в келье Владыки началась Всенощная, которая длилась, впрочем, не очень долго — много скорее, чем когда служил ее сам Владыка в прежние годы. Так закончился день преп. Сергия Радонежского, и я поехала домой с глубокой благодарностью в душе к Преподобному, который послал мне радость пробыть около Владыки больше суток. В субботу 22 октября перед Всенощной я заехала к Владыке — опять не приняли, но узнала, что ему плохо, поехали за Зотовым, и Вера Афанасьевна спрашивала меня, куда делась Александра Андреевна. А она в ту ночь отсыпалась у нас после многих бессонных ночей, проведенных у постели Владыки. Все воскресенье до вечерни я была в полном неведении, а после вечернего акафиста удалось узнать кое-что: утром было Владыке очень плохо; затем он причастился Святых Таин из рук архимандрита Исаакия и стал готовиться к смерти, отказываясь от еды и от лекарств. В субботу, оказывается, побывали у него одновременно два врача — и Зотов, и гомеопат, и согласно пришли к выводу, что жить осталось Владыке не больше трех дней, о чем сообщили только Александре Андреевне и медсестре Александре. Меня поразило это известие, и большого труда стоило мне послушаться Александру Андреевну и не ехать сразу к Владыке, а отложить свое посещение до раннего утра следующего дня. В 8 часов утра 24 октября я была там, когда заканчивалось чтение утренних молитв. Владыку уговорили выпить немного теплого молока и для этого посадили его на кровати. Меня он узнал и благословил. Слабым голосом попросил мандарин, но их в доме не было, да и в городе достать их в то время было невозможно. Вскоре приехал гомеопат, изготовил какое-то лекарство и велел давать его Владыке через определенные промежутки времени. Владыка спокойно дремал, а Вера Афанасьевна сама гоняла от него мух. Но вскоре у него снова случился приступ с острой сердечной болью, такой, что Владыка даже вскрикнул. Заходила навестить его врач Александра Яковлевна, и он попросил ее подежурить у него в эту ночь. Я бы тоже охотно подежурила там, но Вера Афанасьевна, как бы угадав мои мысли, довольно резко сказала: “Поезжай домой, сегодня здесь и так много народу”. Конечно, в таких обстоятельствах обижаться не приходится, да и жаль было ее, начинавшую понимать надвигавшуюся грустную неизбежность... Я подошла к Владыке пожелать ему спокойной ночи. Он задержал свою руку в моих, принимавших его благословение, крепко пожал их и долго не выпускал... — Будешь сегодня дома ночевать? И в этих словах как будто звучала мольба не покидать его в предсмертный час. — Я утром с первым же трамваем приеду! — еле живая ответила я. Второй раз в жизни назвал меня Владыка на “ты” — тогда, перед поездкой в Почаев, обидевшись на меня, и теперь — перед разлукой (не хочется говорить “вечной”, но, может быть, и очень длительной, до встречи — буду надеяться — за гробом). На другой день я побоялась даже войти в квартиру Владыки, а попросила вызвать мне Александру Андреевну. Но мне сказали, что там читают акафист св. великомученице Варваре (был вторник, когда в соборе обычно читают этот акафист). Владыка лежал с закрытыми глазами и ничего не говорил. После акафиста Александра Андреевна попросила меня не отлучаться весь день, так как с ночи появились хрипы, и вряд ли Владыка доживет до следующего дня, а ей и сестре Александре надо было с утра идти на работу. Приехали к Владыке о. Исаакий с о. Анатолием. Пришлось им осторожно предупредить Веру Афанасьевну о близкой кончине и дать ей некоторые указания. Владыка по-прежнему лежал с закрытыми глазами. О. Исаакий сказал мне, что лишнего народу не надо допускать к Владыке, оберегая покой его души, кормить тоже не следует, а читать ему акафисты, что он вообще очень любил. Вскоре ушли о. Исаакий и о. Анатолий, а в столовую проникло несколько монахинь. Мы стали читать акафист Святителю Николаю. Вера Афанасьевна зажгла свечи у большой иконы Святителя в келье Владыки и со слезами на глазах, присмиревшая и кроткая, молилась со всеми вместе. Почти все плакали. Владыка лежал по-прежнему с закрытыми глазами, но как будто улыбающийся и довольный. Закончив, я поцеловала его руку, лежавшую на одеяле. Мне было досадно на свое бесчувствие: я точно окаменела, и не только не пролила ни одной слезинки, но была как будто во сне, и только сознание регистрировало происходящее, без участия сердца. Потом читались и другие акафисты. Так прошло время до 4 часов, когда неожиданно появилась сестра Александра. Вера Афанасьевна пожаловалась ей на то, что Владыке трудно дышать “из-за того, что у него заложен нос”, и Александра мазью смазала ему ноздри, а проходя мимо меня, шепнула: “У него полный отек, и горло, и все опухло!” — Горячего молока, Владыка, выпей-ка! — предложила Вера Афанасьевна, стоя около него с чашкой молока. —Выдумала тоже, молока! Да он сразу захлебнется! — не выдержала Александра. Дыхание стало тяжелым. — Отойдите все! Дайте воздуху Владыке! — скомандовала Александра. Более послушные отступили, монахиня Анна, приехавшая к Владыке из Орла, начала читать канон на исход души. Зажгли свечу и дали ее в руку Владыке, Вера Афанасьевна ее придерживала. Певчая Мария слегка придерживала голову Владыки. С последними словами канона наклонившаяся над Владыкой сестра Александра произнесла: — Все кончено! Скончался Владыка тихо, будто уснул. Мне не верилось. Почему она знает, что все кончено?! Ведь сколько раз уже врачи предполагали близкий конец, а Владыка, бывало, через некоторое время приходит в себя и даже запоет: “С нами Бог!” Может и теперь еще откроет глаза... Комната тем временем наполнилась плачущими. Дав некоторую волю общим слезам, монахиня Анна велела всем положить по 12 поклонов и затем приложиться к Владыке. В 6 часов началась первая панихида, которую служил архим. Исаакий с прочим духовенством. Владыка лежал на столе в полном архиерейском облачении, спокойный и прекрасный, с непокрытым еще лицом. Рыдания прерывали пение. После панихиды я поехала домой. На другое утро я вышла из дому, когда не было еще 6 часов. Успела к утренней панихиде. Народ все прибывал, образовав огромную очередь и даже давку у дверей домика Владыки. В половине четвертого по-полудни состоялось перенесение тела в собор. Шествие было грандиозное, многие несли зажженные свечи, пели: “Святый Боже...” И далеко виднелся несомый на руках и колышущийся над головами огромной толпы гроб, и горел на солнце алмазный крестик митры. В пятницу 28 октября было отпевание, которое совершал приехавший из Ташкента епископ Ермоген соборно с духовенством. Шествие на кладбище было несравненно более грандиозным, чем из квартиры в собор. Владыку провожало около 40 тысяч человек, 30 священников, 5 диаконов во главе с Владыкой Ермогеном. Гроб опускали в могилу, когда уже начало темнеть, и светила луна. Настроение было приподнятое и от обилия народа, и от того почтения, которое оказывали процессии даже не причастные к Церкви люди. “Радуйся, благая Вратарнице, двери райския верным отверзающая...” — звучал над засыпанной могилой припев к акафисту любимой Владыкой иконе Иверской, в канун дня праздника которой, под благовест к вечерне, он и скончался. Мир праху твоему, и Царствие Небесное светлой и любящей душе Твоей, незабываемый Владыка! Валентина Павловна Хитайлова, г. Елец. Однажды мой духовный отец архимандрит Исаакий уехал в отпуск по святым местам, а владыка Николай пригласил меня в свою виноградную беседку. Это было в 1946 году, я была тогда молодая и только начинала ходить в церковь. Владыка стал показывать мне церковные книги, объяснять устав богослужения, рассказывать о гласах в церковном пении. Я думаю: "Зачем он это мне говорит? Разве мне нужно это?" Потом показал очень красиво от руки переписанный акафист. Я спрашиваю: "Неужели это от руки писали?" А он: "И ты так будешь". Так Владыка предсказал, что я и переписчицей стану и переплетчицей — церковные книги буду переписывать и переплетать. Потом и на клирос меня взяли, и всю жизнь я на клиросе читала и пела. А когда Владыка умер, в день его погребения я читала на клиросе третий час перед началом заупокойной Литургии. Владыка сам часто с нами стоял на клиросе, он любил с левым хором петь раннюю обедню. Сам тон задавал. У него был бархатный баритон, очень мягкий, красивый. Когда Владыка пел, он пронизывал душу своим пением. Особенно в Великий пост — он выходил на кафедру и пел "Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный..." — пел задушевно, тоскующе. Его голос лился по храму, стояла гробовая тишина, лишь слышно, как бряцают звонцы кадила и как люди плачут. И ты сама как будто невесомой делаешься, будто отлучаешься куда-то, словно нет тебя — такое было ощущение, такое состояние души. А сам Владыка всегда плакал. Особенно видны были его слезы на бархатном постовом облачении при вечернем электрическом освещении — как жемчужные нитки блестели слезы на его саккосе. И что замечательно — если плачем мы, — мы ни петь, ни читать при этом не можем. А Владыка плачет и ясным голосом подает возгласы. Отец Исаакий тоже был слезоточивый. Они вымаливали своими слезами такую благодать и с нами ею делились. А мы-то ведь не понимали тогда, что такая благодать бывает по их святым молитвам, мы-то думали, что так и должно быть. Владыка никогда не смеялся так, чтобы были видны его зубы. Лишь только белая полоска, как ниточка. А глаза смеются! Глаза смеются, а рот закрыт. А после службы выйдет, обопрется на свой посох и что-нибудь начинает говорить народу. А потом скажет: "Хотел бы я, когда приду ко Господу, сказать: Господи! Вот — я, а вот — моя паства!" И так он обращался к нам: "Други мои! Хотел бы я всегда быть с вами!" А нам, конечно, надо благодарить Бога за то, что мы видели таких старцев, как митрополит Николай и архимандрит Исаакий. Но, мы, как говорится, далеко не их ученики. Господи, помилуй нас и прости! Еремина Валентина Даниловна, г. Алма-Ата. В 1948 году моя бабушка впервые привела меня в Никольский собор. В соборе в то время служил владыка Николай, и, помню, как на его богослужениях весь народ пел. Я тоже стала громко петь вместе с народом, а Владыка, услышав мое пение, поманил меня пальчиком и сказал регенту левого хора матушке Марии: "Вот девочка на твое попечение, учи ее, пусть она поет". Так с 14-ти лет я стала петь в хоре на левом клиросе. Сам Владыка тоже пел и любил петь. Когда он читал в соборе акафисты, наш хор всегда стоял у него с левой руки, он сам задавал тон, и, бывало, что припевы на акафисте и народ, и хор, и Владыка пели на 3-4 различных напева. Владыка очень почитал Божию Матерь. В день празднования какой-либо Ее иконы, в той части храма, где находилась эта икона, ставили кафедру и Владыка читал перед этой иконой акафист. Он читал акафисты абсолютно всем иконм Матери Божией: и "Владимирской", и "Всех скорбящих радосте", и "Взыскание погибших", и "Иверской" — и все пел, пел, и пел. И с ним пел весь народ — был один огромный хор. Годы служения митрополита Николая — это были годы пения. Где бы мы ни собирались, куда бы мы не шли и не ехали — мы все пели и пели. Вот, допустим, сегодня Владыка служит в соборе — собор переполнен, перекреститься невозможно. "Завтра, — объявляют, — Владыка служит в Казанском храме" — и вся эта масса людей завтра молится с Владыкой в Казанском храме. (Что в маленьком Казанском храме делается —передать невозможно — людей полный храм и полный двор). Так же и в Покровской церкви. А если Владыка ехал в Талгар на 9-ю пятницу[55] (Владыка очень чтил этот местный праздник), то и туда было целое паломничество. Чуть свет — в половине пятого утра мы выходили из города и вереницей шли по дороге в Талгар, и пели. Нас обгоняют казахи — на лошадях, на ослах, удивляются нашему шествию. А мы, пока идем 25 км до Талгара, перепоем все, что знаем, чему нас научил Владыка. К 9-и часам утра мы приходили в талгарскую церковь и по окончании Литургии снова пешком возвращались в Алма-Ату. С пением мы дороги не замечали, было такое вдохновение, что и дальний путь был нам в радость. На Пасху, на Рождество торжества в соборе были особые. На Пасху приходило столько народа, что после крестного хода Пасхальную утреню и Литургию служили одновременно в трех местах — в Центральном приделе собора, в нижнем Успенском храме и на улице на крещатике. Обычно на второй день праздника на праздничное поздравление в собор приезжали хоры из Казанской и Покровской церквей. Они размещались на правом и левом клиросе, а соборный хор — наверху. И вот, начиналось пение. Сначала соборный хор поет тропарь или ирмос, затем этот же тропарь, но в композиторской обработке, поет хор Казанской церкви, и после него покровский хор поет тот же тропарь, но уже на другую мелодию. Так в перекличку проходило славление. В эти праздники все ходили друг ко другу в гости, к духовенству ходили, а уж к Владыке ходили обязательно. Ходили хоры, славили Христа, потом группами ходили прихожане, и дети — группа девочек, группа мальчиков. Владыка очень радовался, когда к нему приходили в праздники, двери его дома были открыти для всех. У него не было пышных застольев — простой стол, простая обстановка. Но все были им обласканы, согреты его любовью. Владыка был необыкновенной доброты. Когда он выходил из своего дома детвора сбегалась к нему с криком: "Дедушка Мороз вышел!" А он гладил детей по головкам, конфеты раздавал, спрашивал об учебе. Он не мог обидеть даже мухи. Запомнилось мне, как однажды во время обеда в его доме нам докучали мухи и мать Вера стала бить их полотенцем. "Матушка, — говорит Владыка, — ну что ты делаешь, успокойся!" Потер арбузом краешек стола, посыпал туда сахарного песку и все мухи, как сговорившись, туда слетелись. "Ну вот видишь, — сказал он, — и мы кушаем, и они". Владыка имел любовь ко всем и у всех была общая любовь к нему. За его доброту, за молитвенность его любил весь народ. Он молился слезно и когда говорил проповеди — особенно в Страстную седмицу, плакал сам и с ним все плакали. Он обращался к нам: "Други мои!" Он говорил, что не оставит нас и после смерти. Последние годы Владыка часто болел, но и тогда стремился быть в церкви. Бывало, мать Вера просит его: — Владыка, останьтесь дома, ведь Вы так больны! А он отвечал: — Вот уж в церкви-то я и вылечусь! А дома-то заболею еще хуже. С ним было весело, хорошо — ведь он служил почти каждай день, славил Бога от всей души и от всего сердца, и каждый день был для нас праздником. А когда Владыка умер, было чувство, что мы потеряли дорогого отца и что вместе с ним что-то ушло из нашей жизни — ушла наша радость, мы стали недоумевать: куда праздники делись? Когда Владыку хоронили и многотысячная масса народа шествовала за его гробом, казахи говорили: "Русского бога хоронят". И после его смерти могила Владыки стала местом паломничества, тропа к которому никогда не бывает пустой. Потому что Владыка остался верен своему обещанию — не оставить нас по смерти и, предстоя у Престола Божественной благодати, все наши беды, печали и скорби до ныне облегчает своей любовью. Романова Евдокия Ивановна, г. Алма-Ата. С митрополитом Николаем я не была знакома лично, но я знала его через своего духовного отца архимандрита Исаакия, была много наслышана о нем от своих друзей, видела его в церкви на богослужениях и, конечно, очень любила Владыку. Но сам Владыка меня, как таковую, не знал. В то время (а это было при Сталине) я работала в Министерстве Финансов и занимала высокую должность. Это была строгая организация, где человека проверяли на все лады и мне приходилось скрывать, что я верующая, иначе у меня были бы большие неприятности. О. Исаакий это знал. И когда у него возникали с Минфином серьезные налоговые проблемы, он никогда меня не подключал к их разрешению. И даже когда сам приходил в Министерство, то предупреждал меня, чтобы я из своего кабинета не выходила. О. Исаакий меня на дому исповедовал и причащал, но все-таки иной раз я, рискуя своим благополучием, приходила помолиться в Никольский собор, где служил Владыка Николай. И я впитывала в себя благоухание его прекрасных богослужений и проповедей. В 1955 году я видела, как Владыку хоронили. Министерство Финансов располагалось на проспекте Коммунистическом и как раз по этому проспекту 28 октября проходила похоронная процессия. Я выбежала тогда из Министерства и присоединилась к шествию. Я провожала Владыку до улицы Ташкентской, где процессия сворачивала в сторону кладбища, а я бегом побежала обратно на работу. Что это было за шествие — передать невозможно. Стоял чудный день, сияло солнце, был осенний листопад. И это огромное шествие перекрыло все движение на центральных улицах, а люди все присоединялись, и даже залезали на деревья, что бы увидеть виновника этого торжества. А Владыку несли на руках, пели хоры. Его фиолетовая мантия, покрывавшая гроб, как бы ниспадала, спускаясь с гроба и плавно, мерно колыхалась в такт движения несущих. Все это произвело на меня потрясающее впечатление. Шествие это было подобно шествию ангельскому, неземному. Я много видела в жизни своей похорон знаменитых людей, но никогда не видела ничего подобного этому шествию и ничего подобного в жизни своей я больше не переживала. И поэтому с тех молодых лет, сохраняя в сердце своем светлый образ Алма-Атинского Святителя, я всегда, в самые тяжелые минуты своей жизни прибегала к нему на могилу. Прошло уже много лет. У меня выросли сыновья. Один из них, Евгений, после окончания в Алма-Ате института был направлен на работу в Мангышлак. В Мангышлаке он получил квартиру, но, проработав три года, вернулся в Алма-Ату, сдав эту квартиру предприятию с тем условием, что бы получить от предприятия квартиру в Алма-Ате. Но за эти 3 года Женя мой приучился пить и пил сильно. И когда в Алма-Ате подошла его очередь на на получение квартиры, он превратился в алкоголика и как работник стал предприятию не нужен. Жене в квартиhе отказали. И вот в тот день, когда ему отказали, мне стало об этом известно. Я позвонила ему в общежитие и он мне в этом признался. "Мама! — сказал он, — если можешь — помоги!" Но чем я могу помочь? Что нам делать? "Надо, — решаю, — на кладбище, к владыке Николаю". Но как доехать до кладбища? Зима, снег глубокий. Я больная, только что перенесла простуду, давление высокое, из дома не выхожу. Но здесь узнаю, что умер сосед Чуланов и сегодня будут его хоронить. Иду к Чулановым, спрашиваю: "Где хоронят?" "На Центральном кладбище" — отвечают. Обрадовалась, села в катафалк, поехала на кладбище. Приехали, я сразу к могиле владыки Николая. Бегу к нему, плачу. Снег идет, я проваливаюсь в сугробы, но бегу — надо быстро успеть вернуться, пока Чулановы не уехали. Бегу, в груди все сдавило, едва дышу, мне страшно, я одна, далеко от похорон, смотрю на небо, прошу Бога помочь Жене, да еще что бы мне не упасть здесь и не умереть! Добежала. Упала у могилы на колени, прошу: "Ты меня не знаешь, Владыченька, но я прошу тебя, помоги! Вот сейчас у сына моего решается вопрос. А он пьет! У него семья, дети, жизнь не ладится, а он без квартиры, он скоро пропадет, семья рушится и вообще все рушится! И мое благополучие рушится, потому, что я должна буду принять их к себе, а я больная! Владыченька, если можешь — помоги!" Минуты 2-3 я так горяче молилась от всей души. Дыхание сдавило, валидол под язык и бегом к автобусам. Успела, приехала домой. Это было 28 января 1992 года. 31 января мне звонят домой (почему-то не сыну, а мне) и говорят, что бы сын пришел в 5 часов вечера в исполком получить ордер на квартиру. Я не верю, прошу второго сына поехать с Женей. Поехали, получили ордер. Глазам не верю. А на другой день произошло так, что и ключи от квартиры принесли мне, а не сыну. И я поехала на эту квартиру с обоими сыновьями. Мы зашли туда, квартира была после строителей грязная, я вымыла пол, поставила икону Божией Матери, окропила все святой водой. И так мы были рады с моими сыновьями, квартира показалась нам дворцом! И я вам скажу, — вот уже семь лет, как Женя мой в рот не берет водки. И теперь мои сыновья каждый год на Пасху рано утром приезжают на могилу митрополита Николая и поют "Христос Воскресе!" И я верю, что все это произошло по молитвам дорогого Владыки. Окунева Алевтина Яковлевна, г. Москва. Мне было 8 лет, когда мои родители переехали в Алма-Ату. В Алма-Ате у нас в доме о. Исаакий совершил надо мной таинство Крещения, став при этом моим крестным отцом. С тех пор вместе с родителями я стала посещать Никольский собор. В собор на богослужения приходило много детей и все мы, собравшись в кучку, стояли и молились. А когда служба заканчивалась и все шли под благословение к владыке Николаю, мы, дети, бежали бегом и умудрялись, обойдя всю очередь, первыми к нему подойти. Иногда, еще не начав благословлять, Владыка обращался к народу с каким-либо словом, или делал объявление. А поскольку мы у амвона вертелись, Владыка клал свою руку на голову кого-либо из нас и мы утихали. И когда Владыка благословлял детей, всегда после благословения тоже клал свою руку на голову каждого ребенка. И для нас вся радость при благословении заключалась в том, что Владыка клал свою руку. Я помню возникавшее тогда чувство, что именно тебя Владыка выделил и помню то тепло, которое передавалось душе от его руки. Мы отходили от него сияющие и полные радости. Мы, дети, как, впрочем, и все прихожане Никольского собора, благоговели перед Владыкой. Он был для всех авторитетом непререкаемым. И даже если мы иногда баловались, бабушки говорили нам: "Вот Владыке-то скажу, как вы тут вертитесь!" И это действовало безотказно, мы прекращали свое баловство. Владыка был полным хозяином храма и это чувствовалось во всем — и на богослужениях, когда Владыка руководил общим пением народа, и в хозяйственных делах. Если он что-то скажет, это исполнялось мгновенно, ему не приходилось повторять, каждое его слово хваталось на лету. Так было не потому, что его боялись, а потому, что любили. И хотя после войны народ был довольно грубый, и толкались, бывало, и ругались, но в присутствии Владыки все утихали, успокаивались. Я никогда не слышала, чтобы Владыка повышал на кого-нибудь голос. Он всегда был спокойный, выдержанный. Но если Владыка улыбался тихой улыбкой в свою красивую белую бороду — все это сразу чувствовали и весь народ в храме тоже начинал улыбаться. Когда Владыка болел, о. Исаакий всегда говорил народу: "Давайте помолимся, наш Владыка болен". Он служил молебен о здравии, все молились коленопреклоненно и плакали — лишь бы Владыка поправился. О. Исаакий тоже становился на колени и со слезами в голосе просил за Владыку. А если о. Исаакай поздравлял Владыку с днем Ангела, он такие теплые от души слова говорил, что тоже всегда плакал, а за ним плакал и Владыка, и весь народ. О. Исаакий любил Владыку искренно, по-сыновьи, и после его смерти ежегодно ко дню его памяти писал стихи. Это было и на годовщину, и на 10-летие и на 20-летие, и так писал до самой своей кончины. И когда о. Исаакий в день памяти Владыки читал эти стихи, он говорил: "Это святой человек! Это мой любимый покровитель!" — и всегда в глазах стояли слезы, хотя прошло уже много лет. Это была удивительная любовь к митрополиту Николаю. И в Ельце, в келье о. Исаакия висели портреты митрополита Евлогия (Георгиевского), архиепископа Сергия (Королева) и митрополита Николая (Могилевского). А у монахини Нины в келье (она жила в доме о. Исаакия в Ельце) висел на стене небольшой красивый плакатик примерно такого содержания: "Господи, дай мне прожить день и никого не осудить". Митрополит Алма-Атинский Николай". И эта любовь архимандрита Исаакия передавалась всем его духовным детям. Он нас так воспитывал и после его смерти мы продолжаем молиться за приснопамятного митрополита Николая. Но все-таки, возрастая между этих двух светильников, я была ближе к своему крестному — архимандриту Исаакию. Он был моим духовным руководителем, у него я исповедовалась, к нему ходила в гости, и в дальнейшем каждый год я приезжала к нему в Елец. После кончины о. Исаакия, благоговейно сохраняя память о нем и дорожа всем тем, что он оставил после себя в жизни, многие годы я собирала о нем материал: документы, письма, его проповеди, стихи, фотографии. В 1997 году об этом стало известно в одном из издательств православной книги в Москве и от этого издательства мне поступило предложение написать свои воспоминания об о. Исаакии с целью издать о нем первую небольшую книгу. Об этом же меня просили алматинцы и ельчане. Но когда я посоветовалась с духовными детьми о. Исаакия, живущими в Москве, мне были выражены сомнения и протесты относительно этого начинания. Они заключались в том, что я — не писатель, что среди духовных чад о. Исаакия есть люди умнее и значительнее меня, и что для того, чтобы браться за такое дело надо иметь на то благословение высокого духовного лица — Епископа или Патриарха. Конечно, я была согласна с их доводами и решила уже отказаться от написания книги, но в издательстве продолжали настаивать, а ельчане буквально со слезами умоляли издать хоть что-нибудь о дорогом их сердцу Отце (как они его называют). После долгих колебаний я решила, что хоть я никогда ничего не писала, но, поскольку любовь наша не может допустить, чтобы имя архимандрита Исаакия находилось в тени и забвении в тот период, когда Русская Православная Церковь особенно плодоносит открытием новых имен св. мучеников, исповедников, подвижников веры и благочестия, то я начну писать, а там — что Бог даст. И я взялась за работу; усилила молитву, работала утром натощак и вечером, когда домашние засыпали, я, уединившись в своей комнате, пыталась воспоминания о своем крестном изложить на бумаге. Но одна мысль беспокоила меня: "Угодно ли это Богу?" После смерти о. Исаакия у меня уже не было другого духовного отца. Я ходила в церковь, исповедовалась у разных священников, но ни к кому не открывалась и не тянулась душа так, как прежде к о. Исаакию. И поскольку я не была близко знакома ни с одним священником, ни, тем более, с архиереем, мне было не у кого взять благословение на написание книги. Я очень этим смущалась, на душе было неспокойно. И в таком расстроенном состоянии, почти в унынии я молилась: "Господи! Что мне делать? Я же не могу поступать самочинно!" И вот, однажды вечером (а это был ноябрь 1997 года, было очень холодно и на улице, и в моей московской квартире) я, сидя в своей комнате, в своей кровати, закутавшись от холода в одеяло, записывала то, что помнила об о. Исаакии. Было уже поздно, помню, я прикрыла глаза и, видимо погрузилась в легкий сон, в полузабытье. И увидела, что я — в Алма-Ате, бегу по улице Уйгурской к Никольскому собору. Я вбегаю в собор, а он полон народа — идут похороны митрополита Николая. (А надо сказать, что в 1955 году я уже не жила в Алма-Ате и поэтому не присутствовала на погребении Владыки). Владыка лежит посередине храма в гробу — белый, благообразный, такой же изумительной красоты, какой он был при жизни. И я, увидев его в гробу, начинаю плакать: "Господи, как же так?! Он умер, а я не получила благословение! А мне-то ведь надо ... (я не говорю "писать", а только в уме думаю). Мне-то ведь надо от владыки Николая благословение!" И в ужасе я начинаю рыдать. И вижу — Владыка поднимается, встает из гроба, подходит только ко мне, крестообразно, четко меня благословляет и говорит: — Я тебя благословляю! Я замерла от радости. "Спасибо, — говорю, — спасибо! Я Вас благодарю!" Я поворачиваюсь ко всему народу и говорю: "Ну вот, видите, я получила благословение!" И открыла глаза... Я в своей комнате, сижу в своей кровати... Но продолжаю ощущать присутствие здесь митрополита Николая. А на душе такая радость, что я не могу сдержать радостных слез. Что это? Сон? Видение? Но какое-то дуновение в комнате, что он еще здесь, дух его здесь. Я подошла к его фотографии: "Владыка, неужели Вы благословили меня?" Я стала плакать, молиться, благодарить. Как камень свалился с моей души, у меня исчезли всякие сомнения, со спокойной совестью я вплотную принялась за работу и уже в марте 1997 года сдала готовый материал в издательство. Иподиакон Павел Васильевич Уржумцев, г. Москва. Владыку Николая я помню с 1947 года. Тогда в Пасхальные дни я впервые пришел в Никольский собор. А в 1949 году по благословению Владыки я поступил в Саратовскую Духовную Семинарию, по окончании которой был направлен в Ленинградскую Духовную Академию. И хотя за время своей учебы я приезжал в Алма-Ату только на каникулы, все-таки многое осталось у меня в памяти о митрополите Николае и его служении, поскольку служения его были поистине служения необыкновенные. Вот — Всенощная. Звучит благовест, народ давно собрался в храме, толпится на улице у крыльца собора, духовенство в ожидании архиерея находится в алтаре. Но вот на улице Мещанской показалась архиерейская "Победа", зазвучал трезвон, чинно проходят из алтаря к притвору священники, а мы, иподиаконы, с архиерейской мантией и посохом, мчимся через расступившийся народ навстречу Владыке. Благостный старец, приветливо и просто улыбаясь встречающему его народу, выходит из машины, степенно поднимается по ступеням крыльца. Поет хор, мы облачаем Владыку в мантию, он проходит на середину храма, прикладывается к иконам, поднимается на солею, открываются Царские врата, Владыка заходит в алтарь, начинается Всенощная. В первые годы своего служения в Алма-Ате Владыка много занимался с народом, вечерами после службы разучивая различные молитвы и песнопения. И уже в дальнейшем большую часть Всенощной пел народ. А когда поется величание, Владыка обязательно обратится к народу: "Пойте все, други мои, величание", ("други мои" — это было его излюбленное обращение к народу). Обязательно скажет текст величания, сам задаст тон, правой рукой подает (как говорил иногда о. Исаакий) меру пения. И величание поется всем народом. Когда Владыка служил, когда он молился, люди не замечали, как идет время. Всенощные бдения продолжались более 4-х часов, но никто не утомлялся и не уходил. Владыка горел духом и это горение передавалось духовенству и всему народу, которого в то время в храм ходило очень много. И бывало, что по причине крайней тесноты, люди взбирались на архиерейскую кафедру, но Владыка, на мое усердие оттеснить от кафедры народ, возражал: "Что ты делаешь? Не оттесняй, надо радоваться, что народа так много!" После 1-го часа он в мантии выходил на солею и по отпусте обращался к пастве: — Споемте, други мои, "Совет предвечный..." И весь народ пел киевским роспевом, а Владыка стоял и очень мягкими, чуть заметными движениями руки, очень плавно управлял пением. Затем Владыка спускается за солею, где слева от амвона стоит чтимая им икона Скоропослушницы, становится перед ней на орлец на колени, весь народ становится на колени и все поют: "Под Твою милость...". Потом Владыка поднимается и перед Царскими вратами: "Пресвятая Богородица, спаси нас!", тоже и "Святителю отче Николае, моли Бога о нас!", направо: "Святый Великомучениче и целителю Пантелеимоне, моли Бога о нас!", налево: "Святая Великомученице Варваро, моли Бога о нас!", опять прямо: "Вси Святии, молите Бога о нас!" — Владыка дает общее благословение, хор поет "Ис полла эти дэспота", в мантии идет к притвору, таким же порядком снимается мантия, он спускается по ступеням на улицу к ожидающей его машине. А ночи южные темнехонькие, все звезды высыпали, и вот уже в темноте, в 11 часу ночи он что-нибудь у машины народу скажет. Так же воодушевленно служилась Литургия. Я, хотя был старшим иподиаконом, но очень любил, отдав старшинство второму, встать на место книгодержца. Владыка обладал даром молитвенных слез и при совершении Литургии, особенно на Евхаристическом каноне, слезы струились у него по щекам, и бывало так, что его слезы падали на мои, державшие книгу, руки. А однажды, после "Изрядно о Пресвятей...", прочитав тайную молитву "О святем Иоанне Пророце... о всехвальных Апостолех... о всех святых и... о усопших", где далее "Еще приносим Ти словесную сию службу о вселенней..." — Владыка, показывая рукой на текст молитвы, сказал: "Вот видишь, мы молимся о всей вселенной!" И такие моменты, конечно, были для меня очень отрадны. Поэтому я всегда старался быть около него с книгой — чиновником архиерейского служения. Проповеди Владыки были очень простыми, доходчивыми. Его речь, даже в домашнем обиходе, отличалась четкостью, грамотностью. Тем более проповеди — ничего лишнего, все на месте, все понятно и доступно. Во дни воскресные после Литургии Владыка благословлял народ. Благословение длилось иногда более часа и в течении этого времени народ пел и Владыка пел вместе со всеми. Начинали с простейшего: "Воскресение Христово видевше..." — и пели все, что относится к Воскресению. Затем Владыка начинал, а народ подхватывал другие песнопения, преимущественно Богородичные тропари и кондаки. Я удивлялся — какая память у этого старца-святителя, сколько он смог их вместить! И это пение не прерывалось до тех пор, пока Владыка не благословит весь народ. Потом провожаем его до притвора, перед притвором снимаем мантию. И когда мантию снимаем, он обязательно что-то народу скажет. Младшие уносили мантию в алтарь, старшие провожали его до машины. А люди, хотя он только что благословил всех и каждого в отдельности, снова тянут к нему для благословения руки. А я-то, учась в Семинарии и Академии, часто видел, как архиерей властно идет, а иподиаконы всех оттесняют, и тоже пытаюсь оттеснить народ, но Владыка снова: "Не надо, — говорит — что ты делаешь?" И пока через притвор проходит, опять с чем-то к народу обратится. Потом спускается со ступеней к машине, а там народа — тьма! Окружили машину, он еще им что-то говорит, а потом добавит: "Жаль мне вас отпускать!" (А времени уже третий час дня). Сел в машину, поехал. И так каждый раз. Помню, как на Крещение ходили воду святить. Громаднейшее многотысячное шествие, преградив дорогу транспорту, следовало по улицам города на реку Весновку. Впереди мужчины несли хоругви, протодиакон о. Михаил Попенко своим мощным басом-profundo читал паремии, Владыка нес на воздухе на голове крест. Было скользко, мы поддерживали его под руки. Потом я стоял на высоком берегу этой мчавшейся с горных вершин реки, но мне было слышно каждое слово совершавшего Великое водосвятие Владыки. "Во Иорда-ане крещающуся Тебе, Го-осподи-и, — запел, погружая крест во иордань, Владыка — Троическое явися поклоне-ение-е..." — подхватили тысячи голосов. Загремели ружейные выстрелы, полетели пущенные в небо голуби. Обратный путь Владыка тоже шел пешком со всем народом. Он был уже в митре, с жезлом. Справа от дороги велось строительство какого-то здания, на котором работали пленные японцы и наши русские рабочие. И Владыка, несмотря на то, что расстояние от дороги до стройки было довольно значительным, увидел, как эти рабочие просят у него благословение и благословил их. Крестный ход возвратился в Никольский собор, Владыка закончил службу и затем до четырех часов дня благословлял свою паству. Еще помнится, как в Великий Четверг 1948 года Владыка совершал чин омовения ног. Это была долгая и дивная служба. Со всех городских церквей и из области приехали священники — 12 человек. А Апостола Петра изображал тогда о. Исаакий. Ох, народ плакал! "Владыченька-то батюшкам-то ноги умывает!" Очень благостный был Владыка, очень добродушный. Хотя строгость, сдержанность чисто церковная были ему присущи. Однажды, помню, перед Всенощной ризничные монахини принесли нам, иподиаконам, архиерейскую мантию неправильно сложенной, скрижалями наверх. Мы не обратили на это внимания и, торжественно встретив Владыку, при всем народе надели на него мантию, которая оказалась на нем наизнанку. Мы сняли и надели снова и — та же история. Владыка это терпеливо вынес, лишь сказал нам: "Испытываете архиерейское терпение!" Здесь протодиакон о. Михаил, догадавшись в чем дело, вмиг вывернул мантию и, как положено, надел на Владыку. Весь облик митрополита Николая был прекрасным, одухотворенным. Белая небольшая, но окладистая борода, такие же седые и густые брови, длинные до поясницы волосы. И, бывало, когда мы облачали его на кафедре, я любовался белоснежностью этих волос. Иной раз в будничные дни на утрени Владыка сам читал каноны — нараспев, неспешно. Особенно красиво читал Евангелие, очень осмысленно выделяя слова. У него было продумано все до мелочей. Если читал молитвы, он произносил их с такой проникновенностью и верой, что возникало чувство — на такую молитву должен быть ответ. Часто просил молиться о своих родителях. Так и говорил: "Прошу молиться о моих родителях протоиерее Никифоре и Марии. Всех близких ваших просите". (А у о. Исаакия родителей звали Василий и Анна). Владыка служил почти каждый день. Однажды под праздник пророка Илии у него разболелся глаз и он поехал на Всенощную с перевязанным глазом. "Владыка, может Вам не служить?" — говорю ему по дороге в собор. "Ну как же, — отвечает, — пророк Илия накажет". Часто сам становился на левый клирос, управлял хором, канонаршил. Однажды в Пантелеимоновом приделе совершалась полиелейная служба и Владыка не служил, а управлял левым клиросом. Проканонаршив: "на горах станут воды...", он показал мне на виднеющиеся через окно собора снежные вершины Заилийского Ала-Тау: "Посмотри, — сказал он — и в самом деле воды на горах стоят!" И на акафисте Святителю Николаю любил канонаршить с левым хором стихиру "Человече Божий...". Владыка начинал своим бархатным сильным баритоном, хор вторил ему. Это были такие прекрасные и воодушевленные службы, каких я не видел более нигде и никогда, хотя в жизни своей много слушал церковного пения и участвовал во многих торжественных богослужениях в разных российских соборах. До приезда владыки Николая в Алма-Ату все православные храмы в городе были закрыты и последний преданный Православию святитель архиепископ Алма-Атинский Тихон (Шарапов) расстрелян в 1937 году. С этого времени и до 1944 года в Алма-Ате действовала только обновленческая церковь. И хотя с 1937 года прошло лишь около десятка лет, но бывшая в то время атмосфера страха, подозрительности заставляла людей если не забыть о Боге, то глубже в душе хранить и прятать память о Нем. Когда в 1944 году после встречи в Кремле трех митрополитов Церковь получила возможность назначать епископов на пустующие кафедры, на Ташкентскую кафедру был назначен епископ Кирилл (Поспелов). Он приехал в Алма-Ату в Пасхальные дни 1944 года и, за неимением храма, служил на Радоницу панихиду под открытым небом на Центральном городском кладбище. И люди, много лет не видевшие не только архиерея, но и простого священника, на этой светлой панихиде плакали навзрыд. И вот, после войны, после разрухи, гонений, после того, как все, казалось бы, сошло на нет и последнее, что было, дорубали обновленцы, приехал владыка Николай и то, что в народе, в сердцах человеческих сохранялось, ту искру любви к Богу и веры в Него Владыка разжег на всю Казахстанскую епархию. При владыке Николае души человеческие раскрылись, и тот огонек, что тлел еще в душе народной под каким-то налетом, под пеплом, вновь разгорелся. Вот это была задача митрополита Николая. И он это сделал, он добился этого, он все воспламенил, зажег своей молитвой, горением своего духа. Он проявил себя, как действительно заступник, ходатай, молитвенник. И это чувствовалось не только в Алма-Ате. Я помню люди из областей приезжали и говорили, что после посещения их владыкой Николаем у них все стало по-другому, все ожило. И уже после его кончины я с архиепископом Иннокентием[56] ездил по епархии и не раз приходилось слышать на приходах, что при владыке Николае все загорелось — стали служить, стали с душой молиться. Владыка Николай приехал в Алма-Ату в 1945 году под Иверскую осеннюю. И сам он рассказывал, что всю жизнь почитал Иверскую икону Божией Матери. И умер он ровно через 10 лет — вечером в канун Иверской. О. Исаакий говорил, что такие совпадения не случайны — провиденциальны. И когда его хоронили, когда чуть не весь город провожал Владыку в последний путь, помню, о. Анатолий Синицын сказал в прощальном слове: "Владыка Николай как свеча горел на церковной свещнице, пламенел смирением, кротостью, любовию, верою и молитвою — горел, догорал, погас. Теперь уже вы, дорогие мои, больше не услышите: "Пойте, други мои!" Все плакали тогда навзрыд. А мне самому думается, что как Владыка пел и любил петь "Богу моему, дондеже есмь...", так, наверное, Господь и там, на Небе, дал ему хорик. Наверное со всеми алматинцами так же и поют непрестанно. "Пойте, други мои, пойте!" P. S. Служивший на Алма-Атинской кафедре в период с 1960 по 1975 гг. митрополит Иосиф (Чернов) благоговейно чтил память своего почившего предшественника и это почитание выражалось, бывало, довольно своеобразно, с некоторым, свойственным ему юродством. Будучи еще в сане архиепископа, владыка Иосиф на богослужениях в Кафедральном соборе иной раз одевал митрополичью мантию покойного владыки Николая. — Мы здесь далеко-о-о от Москвы! — говорил при этом владыка Иосиф — похулиганить можно! — Дух владыки Николая на мне! Дух владыки Николая на мне! — продолжал фальцетом владыка Иосиф, похлопывая ладонями по скрижалям надетой на его плечи мантии митрополита Николая. _____________________ Более четырех десятилетий прошло с того времени, как был призван в небесные обители митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Николай. И многие из тех, кто в жизни временной воспевал вместе с Владыкой молитвенную песнь Богу, так же переселились в вечность. Но память о дивном молитвеннике, о старце-архиерее не умирает среди казахстанской паствы. Новое поколение, не знавшее митрополита Николая, но впитавшее от поколения предыдущего благоговейное отношение к Владыке, вписывая имя его в свои синодики для молитвенного поминовения и посещая место его блаженного упокоения, продолжает чтить его память. Могила митрополита Николая действительно стала святым местом для православных алмаатинцев и предметом паломничества для тех, кто посещает наш город. И если прийти туда даже в будний день, то непременно можно застать там молящихся. И в какое бы время года мы не оказались на его могиле, там всегда можно увидеть свежие букеты цветов, оставленными любящими почитателями Владыки. И теперь уже не важно — знал человек митрополита Николая или не знал, все православные алмаатинцы считают себя его духовными детьми, а самого Владыку своим отцом, ходатаем и покровителем. И если у кого-то случается несчастье или возникают затруднительные обстоятельства, самый первый совет, который дадут страждущему человеку алмаатинцы, это: "Поезжайте к Митрополиту". И можно не сомневаясь сказать, что обращавшиеся к владыке Николаю в молитве за помощью, не уходили от его могилы не услышанными и не утешенными. Здесь успокаивается душа, утихает боль сердечных ран и предстательством Алма-Атинского святителя человек получает облегчение и явную помощь в своих нуждах. Каждый год 25 октября накануне празднования Иверской иконы Божией Матери во всех церквах г. Алма-Аты стало уже неотъемлемой традицией совершать заупокойную Литургию и панихиду о упокоении в селении праведных приснопамятного Митрополита Николая. После панихиды о почившем Святителе от Свято-Никольского собора, который стараниями Владыки был восстановлен из "мерзости запустения" и в дальнейшем стал местом его служения, отъезжают специально заказанные автобусы, которые доставляют верующих на Центральное кладбище к могиле митрополита Николая, где собором священников служится лития и говорятся теплые слова воспоминаний. И, как часто это бывает, не торопится православный люд покидать дорогую могилу, а еще долгое время под благодатным покровом молитв дорогого Старца-митрополита, "едиными усты и единым сердцем поет", славословя и благодаря Бога и Благую Вратарницу за этот дар — иметь на далекой от Российских пределов земле Казахстана своего молитвенника, предстателя и теплого ходатая за народ Божий, за веру Православную, каким является для нас Святитель Алма-Атинский и Казахстанский Николай. Архимандрит Исаакий (Виноградов) Избранные стихи. Ко дню 4-й годовщины приснопамятного владыки нашего митрополита Николая. /† 12-25 октября 1955 г./ "Радуйся, благая Вратарнице, двери райския верным отвер- зающая". Посвящается б. его духовнику и усердному чтителю, и частому его могилки посетителю о. протоиерею Даниилу Ушакову.
Мы над могилою твоей Воспели песнь твою любимую... О, сколько сам ты в жизни всей Пел "Купину неопалимую", "Скорбящих Радость", "Умиление", Нечаянной утехи Дарницу, Сердец недобрых Умягчение, Благую райскую "Вратарницу"! Мы Ей твое вручаем шествие В небесно-светлые обители, Где ждали твоего пришествия Давно отшедшие святители. Ты с ними вкупе славишь Чистую, Как на земле Ее прославил ты. Осиротелым же — лучистую Святую память нам оставил ты. А. И. 1959 г. г. Елец.
К пятилетию со дня кончины митрополита Николая.
Прошло пять лет, как с нами нет Тебя, Отец, учитель. Но из-за гроба шлешь привет, И как лампада льешь нам свет Ты — добрый просветитель. Мы сердцем слышим голос твой Проникновенный и живой, Зовущий нас ко благу. Мы как бы видим пред собой Тебя, о Лебедь наш седой, В очах таящий влагу За нас готовых литься слез С мольбой: избавить нас от гроз, От злых волнений моря Житейского; чтоб Сам Христос Нам избавление принес От бед, скорбей и горя. Мы вспоминаем: ты учил И сам тому пример явил, Как славить Приснодеву: "С поклоном," — мерно ты твердил, И первый голову клонил Ты к каждому припеву. Ты нам желание свое, В него влагая сердце все, Поведал многократно: Чтоб стадо верное твое С тобой в иное бытие Вошло, и там приятно Воспело Господу хвалу, Земли оставив мрак и мглу, Во светлостех сияя Святых, далеких мира злу, Поправших ересей хулу, Вкусивших сладость рая. И молим мы, о наш Отец, И пастырь верных ти овец, И Божий друг: халуги,* Распутья жизненных путей Исправь ты для своих детей, Ведь мы же... твои други! * Халуги — изгороди (Ев. Луки, 14, 23.). А. И. 1960 г. г. Елец.
К семилетию со дня кончины митрополита Николая. /25/ 12. Х. 1962.
Семь лет — священное число — От тех печальных дней прошло, Когда в далеком Верном граде В церковной пели мы ограде Канон "Помощник, Покровитель", И покидал нас наш Святитель... Он обошел Господень дом, Где прослужил десятилетье, И вот уже не многолетье, Но память вечную поем Мы со слезами все о нем. Торжествен был последний ход По стогнам града на кладбище. Сорокатысячный народ К его последнему жилищу Владыку-старца проводил. И день к закату подходил, Когда над тихою могилой Со умиленьем спето было Его завета в исполненье Любимейшее песнопенье, Дабы отверзла двери рая Ему Вратарница благая! Теперь — чрез 7 печальных лет Он из-за гроба шлет привет* Мне — сыну — мантией своею, Как Илия слал Елисею. Я эту "милоть" получил, И с ней отца благословенье, Ему в ответ благодаренье Воздать хочу я, ощутив В душе тепло и умиленье. Святитель верный и благой, И Господом благословенный! Ты в сердце нашем — все живой, И благостный и незабвенный! И мы к тебе опять стремим Свои мольбы и пожеланья; Склонись к нам, сиротам своим И утоли наши страданья; И Господа моли за нас, Да даст нам в эти дни терпенья, Наставит нас на путь спасенья И сократит мучений час. А по кончине даст нам радость: За гробом, в жизни неземной Нам неразлучно быть с тобой!
А. И. * Мною получена из Киева от мо- нахини Варвары (Веры Афанасьевны Фомушкиной) мантия Владыки на мо- литвенную память. К тринадцатилетию кончины митрополита Николая Алма-Атинского и Казахстанского.
Не меркнет память о святителе, Кому был верен Верный град, Кого Господь в Свои обители Призвал 13 лет назад. Звучит надгробное рыдание Над местом, где он мирно спит, И светлое воспоминание Народ о нем в душе хранит. Оплакан паствой своей верною, Он духом жив, он сердцем с ней. Нам жизнью послужив примерною, По смерти стал еще родней. И верим: у чертога Божия, О коем пел в страстные дни,* И у Господнего подножия За нас он льет мольбы свои...
Октябрь 1963 г. г. Елец. * Кто может забыть, как в дни Стра- стной седмицы Владыка сам воспевал в храме "Чертог Твой вижду, Спасе мой, украшенный"? К шестнадцатой годовщине кончины приснопамятного владыки митрополита Николая.
16 лет умчалось в вечность Со дня кончины дорогого... Но не уменьшилась сердечность Воспоминания живого. О нашем старце седовласом, Наставнике любви и света, Который величавым гласом, Звучавшим теплотой привета, Нас призывал к объединенью Во Имя Троицы Священной, И общему учил нас пенью Во время службы вдохновенной. Колена сердца преклоняем Мы пред заветною гробницей И со слезами умоляем: "Не перестань нам быть зарницей Мглу прегрешений разгоняя И наши сумрачные лица Своей улыбкой озаряя. Учи нас правде из-за гроба, Чтоб жизнью Богу мы служили, Чтобы и ненависть и злоба От нас далече отступили. Твои мы преданные чада В своем усердии убогом, Ты ж — негасимая лампада, За нас горящая пред Богом...!"
А. И. 20. Х. 71 г. г. Елец. К семнадцатой годовщине кончины митрополита Николая Алма-Атинского и Казахстанского.
Хотя стоял осенний листопад, Но солнечная выпала погода, Когда воистину "весь потрясеся град",* И тысячи, и тысячи народа Сопровождали "в путь всея земли" Вождя духовного, светильника пред Богом, И гроб его, сменяяся, несли От церкви к кладбищу в порядке строгом. Потоки теплых слез струились из очей Его духовных чад осиротевших, Надгробное рыдание ему воспевших, Особо же — у запертых дверей Монастыря, что Иверским когда-то звался И по пути на кладбище стоял. И мнилось: глас Вратарницы призвал К Себе того, кто в жизни к Ней так рвался. Желание почившего творя Мы песнь последнюю пропели над могилой С особой верой и духовной силой, С надеждой на грядущее смотря. Небесная Вратарнице Благая! Слуге изшед навстречу Своему, Отверзи благостные двери рая! Да будет память вечная ему...
А.И. Октябрь 1972 г. Елец. * Ев. Матф. 21. 10. К девятнадцатилетию со дня кончины митрополита Николая.
Уж скоро два десятка лет Отделят нас от дней прекрасных, Когда светил нам тихий свет Очей глубоких, мирных, ясных Владыки нашего святого, Который ласково, не строго О Вечной Правде нам вещал И всех к любви и миру звал. "О, други!" — так нас называя, Всех к пенью в храме приглашал, И сам стихиры запевая, Пример усердия давал В служеньи Божию Престолу, Сам воспаряя к высоте, Но и поверженных, нас, долу, Не покидая в суете... Богатство духа нам оставил Наш архипастырь и отец, И много к Господу направил Смятенных горестных сердец. И вновь колена преклоняем Мы перед Иверской святой, Когда печально вспоминаем Разлуку горькую с тобой. О, пусть Вратарница благая Приимет верного слугу Господня в сень и кущи рая, Седую увенчав главу Венцем нетления и чести. А мы все, собранные вместе, Во умилении сердец Воскликнем: "Добрый наш отец! Всегда твой образ с нами будет, И дивной доброты твоей Никто, никто не позабудет..!" А я, последний из детей Твоей семьи, такой обширной, Утешен в эти дни и рад, Что в знак благословенья мирный, Превысший всех иных наград, Приял привет твой в назиданье: То — митру старую твою!* И в ней служа, я воспою Тебе надгробное рыданье..!
12. Х. / 29. Х. 1974 г. А. И. *По кончине в Киеве "душеприказчицы" покойного владыки Николая [монахини Варвары (Веры Афанасьевны Фомушки- ной )], я в эти дни получил на память о нем митру. Центральный архив УФСБ России, дело № Р-37614. Народный комиссариат внутренних дел СССР. Протокол допроса. 1941 года июля 7 дня, я, следователь НКГБ СССР Кузнецов допросил в качестве обвиняемого Могилевского Николая Никифоровича. В.: За какие преступления вы были арестованы в 1932 году? О.: В 1932 году меня обвинили в проведении антисоветской работы. В.: В каком году вы отбыли срок наказания? О.: В 1937 году. В.: Чем вы занимались с 1937 года? О.: С 1937 года по день ареста я нигде не работал. В.: На какие средства вы жили, если нигде не работали? О.: Мне помогали сестры и родственники. В.: Вы арестованы за проведение антисоветской деятельности, направленной против Советской власти. Расскажите следствию о всех ваших преступлениях, которые вы совершили на протяжении ряда лет. О.: Никакой антисоветской деятельностью я не занимался и преступлений перед Советской властью я не совершал. Протокол допроса от 14 августа 1941 года. В.: Объясните, почему вы не работали? О.: Я несколько раз просил у митрополита Сергия назначить меня в епархию, но он всякий раз мне отказывал, объясняя это тем, что я был в лагерях. В.: Скажите, на какие средства вы существовали? О.: Источником средств моего существования были — присылка денег верующими гг. Москвы и Орла, а так же периодическая материальная помощь, которую мне оказывал митрополит Сергий и мои родственники. В.: Расскажите о своей антисоветской деятельности. О.: Я признаю себя виновным в том, что неоднократно в присутствии ряда лиц из среды духовенства и верующих в антисоветском духе высказывал недовольство политикой партии и советской власти в отношении церкви. Считал политику партии и советской власти неправильной и заявлял, что советское правительство против воли верующих закрывает церкви и применяет репрессии к невинному духовенству в целях разгрома церкви. Мне, посвятившему всю свою жизнь церкви, было больно это [видеть], в связи с чем я так болезненно реагировал. В.: Вы многое не договариваете. Расскажите, какую еще антисоветскую деятельность вы проводили? О.: К тому, что я показал выше, больше сказать не могу. Протокол записан правильно, с моих слов, мною прочитан. Могилевский. Допросил следователь 5 отделения следчасти НКГБ СССР лейтенант госбезопасности Солошенко. Протокол допроса от 20 августа 1941 года. В.: Вы встречались с епископами, приезжавшими в г. Москву из западных областей Украины, Белорусии и Прибалтийских республик? О.: Да, встречался. В.: При каких обстоятельствах вы с ними встречались? О.: В марте 1941 года митрополитом Сергием были вызваны митрополиты и епископы западных областей Украины, Белорусии и Прибалтийских республик для решения церковных вопросов. Я был так же приглашен. В.: Назовите фамилии приехавших священнослужителей. О.: Я знаю, что на приеме у митрополита Сергия были: Митрополит Николай (Ярушевич) Митрополит Александр (фамилию не знаю) .... [Паулус (К. В.)]... Митрополит Августин (фамилию так же не знаю) ... [Петерсон (К. В.)]... Архиепископ Алексий (Громадский) Епископ Симон (Ивановский). Были еще два архимандрита, которых я не знаю. В.: С кем из выше указанных вы вели беседы о положении церкви в СССР? О.: Я беседовал почти со всеми, но чаще всего мне приходилось беседовать с митрополитом Августином и епископом Симоном. В.: Расскажите о содержании этих бесед. О.: Приезжие священнослужители задавали очень много вопросов о положении религии в Советском Союзе, о чем я их информировал. В.: Вы вели с ними антисоветские клеветнические разговоры о положении религии в СССР? О.: Антисоветских клеветнических разговоров я с ними не вел. В.: Вы говорите неправду. Следствию известно, что вы приезжих священнослужителей снабжали антисоветской клеветнической информацией о положении религии в Советском Союзе. Вы этот разговор подтверждаете? О.: Нет, не подтверждаю. Правда, я в беседе говорил, что большинство епископов в СССР находятся в тюрьмах и ссылках, но я считаю, что это не клевета, а, по моему убеждению, действительное положение. В.: В этой беседе вы с антисоветских позиций заявляли приезжим священнослужителям о том, чтобы они готовились к разгрому церкви, к террору над духовенством и колхозным насилиям. А этот разговор вы подтверждаете? О.: У меня не было такого разговора, я его отрицаю. Протокол записан правильно, с моих слов, мною прочитан. Могилевский. Допросил следователь 5 отделения следчасти НКГБ СССР лейтенант госбезопасности Солошенко. Протокол допроса от 23 августа 1941 года. В.: Расскажите подробно за что вы были арестованы в 1932 году? О.: Я не помню, за что был арестован, т. к. прошло много времени. В.: Вы говорите неправду. На допросе 7 июля 1941 года вы показали: "В 1932 году меня обвинили в проведении антисоветской работы". Объясните, почему вы хотите скрыть причину своего ареста? О.: Я виноват, моя попытка скрыть от следствия причины ареста объясняется тем, что я не хотел рассказывать о своей прошлой преступной деятельности. В.: В таком случае расскажите подробно за что вы были арестованы и в чем вы себя признали виновным? О.: Меня арестовали в 1932 году за проведение антисоветской работы среди церковников. В предъявленном обвинении виновным себя я не признал. В.: Следствию известно, что вы до дня первого ареста, т. е. до 1932 года являлись руководителем и организатором антисоветской церковно-монархической группы "Ревнителей Церкви" в г. Орле. Вы в этом признаете себя виновным? О.: Виновным себя в этом не признаю, т. к. никогда не был руководителем антисоветской церковно-монархической группы "Ревнители Церкви". В.: Следствию так же известно, что вы, будучи руководителем антисоветской церковно-монархической группы "Ревнителей Церкви", насаждали антисоветские церковные ячейки, организовывали подпольные монастыри, церкви и проводили тайное пострижение в монашество. А эту антисоветскую деятельность вы подтверждаете? О.: Нет, не подтверждаю, т. к. антисоветской деятельности я не проводил. В.: Вы говорите неправду. 12 февраля 1941 года вы собственноручно в своей автобиографии писали, что в 1928-29 годах вы давали разрешение на пострижение монашек. Будете вы после этого отрицать свою подпольную церковную деятельность? О.: Я отрицаю подпольную церковную деятельность и тайные пострижения в монашество. Что же касается моей записи в автобиографии, то я действительно давал разрешение на пострижение монашек, причем эти пострижения совершались открыто в храме. В.: По отбытию наказания с кем из духовенства и монашества вы установили связь? О.: Кроме упомянутых мною лиц на допросе 14 августа 1941 года других связей я не имел. В.: Кого вы знаете из духовенства и монашествующих бывшего Даниловского монастыря? О.: Хорошо знаю по Даниловскому монастырю епископа Феодора по фамилии Поздеевский, других же никого не знаю. В.: Расскажите, как вы знаете Поздеевского? О.: Поздеевского имя и отчество не помню, знаю, что священное имя он имел Феодор, знаю его с 1908 года как ректора Московской духовной академии, я в то время был студентом этой академии. В 1923 году я встречался с Поздеевским на его квартире, в то время он был настоятелем Даниловского монастыря. В 1924 году Поздеевского я случайно встретил в Бутырской тюрьме — я и он в то время были арестованы. В.: За что вы были арестованы в 1924 году? О.: В 1924 году я был с группой епископов арестован органами ОГПУ за что именно я не знаю, т. к. просидев в Бутырской тюрьме две недели, меня не допрашивали и не предъявляли обвинения и вскоре выпустили. В.: Вы и здесь говорите неправду. Вам хорошо известны причины вашего ареста. Прекратите запирательство и отвечайте за что вы были арестованы? О.: Я еще раз заявляю, что мне не известны причины моего ареста. В.: Вы были осуждены в 1924 году? О.: Нет. В.: Скажите, какого религиозного направления придерживался Поздеевский? О.: Мне известно, что Поздеевский с 1928 года был противником Сергиевского направления, т. к. считал, что митрополит Сергий советской ориентации, он же, Поздеевский, был антисоветской реакционной ориентации и придерживался линии Петра, который стоял на контрреволюционных позициях и перехода Церкви на нелегальное положение. В.: Откуда вам это известно? О.: Обо всем выше сказанном мне стало известно от митрополита Сергия, с которым я неоднократно беседовал по этому вопросу. В.: Где в настоящее время находится Поздеевский? О.: Мне известно, что Поздеевский неоднократно арестовывался и осуждался и где находится в настоящее время — я не знаю. После 1924 года я с ним не встречался и переписки не имел. В.: Вы разделяли антисоветские взгляды Поздеевского? О.: Нет, не разделял. В.: Кто еще вам известен из священнослужителей и монашествующих бывшего Даниловского монастыря? О.: Больше я никого не знаю. В.: Не говорите неправду. Следствию известно, что вы имеете связи с бывшими монахами Даниловского монастыря, совместно с которыми являетесь сторонником перехода Церкви на нелегальное положение. Перестаньте скрывать и рассказывайте о вашей связи с монахами бывшего Даниловского монастыря. О.: Я заявлял и заявляю, что по Даниловскому монастырю больше ничего не знаю. В.: Следствию известно, что вы, будучи враждебно настроены к существующему советскому строю, проводили активную работу среди верующих за переход Церкви на нелегальное положение. Вы это подтверждаете? О.: Как ранее я показал, признаю себя виновным в том, что неоднократно в присутствии духовенства и верующих высказывал антисоветские разговоры, направленные против политики ВКПБ и Советского правительства, что же касается работы среди верующих за переход церкви на нелегальное положение, то я это отрицаю. В.: Следствию так же известно, что вы, создавая подпольные монастыри и церкви, совершали там религиозные служения. А это вы признаете? О.: Нет, не признаю. В.: В таком случае объясните, на какие средства вы существовали? О.: На прошлых допросах я показал, что источниками моих средств являлись: периодическая присылка денег от верующих гг. Москвы, Орла, помощь митрополита Сергия и родственников. В.: Вы опять не хотите сказать правду. Следствию известно, что источником вашего существования являлась подпольная церковь. Намерены ли вы после этого говорить правду? О.: Я заявляю правдиво, что никакой подпольной церковной деятельностью не занимался и, следовательно, других источников средств, кроме сказанных выше, у меня не было. Протокол записан с моих слов верно. Могилевский. Допросил следователь 5 отделения следчасти НКГБ СССР лейтенант госбезопасности Солошенко. Могилевский Ф. Н. реабилитирован 4 июля 1989 г. "Подпадает под действие ст. УК Президиума Верховного Совета от 16 января 1989 г. "О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в период 30 - 40-х и начала 50-х годов".
[1] При составлении жизнеописания использовалась рукопись духовной дочери митрополита Николая — Ольги Александровны Вощилиной (1915 — 14.5.1988 г.). Погребена в Риге на кладбище Свято-Троицкого монастыря. [2] Нилова (Нила Столобенского) мужская пустынь расположена в 8 верстах от г. Осташкова, Тверской губернии, на острове Столобенском на озере Селигере. Основана в середине 16 века прп. Нилом, мощи которого там почивают; была прекрасно обустроена, владела обширными землями и рыбными ловлями на озере Селигер и на некоторых других озерах Тверской губ. В день храмового праздника, 27 мая, сюда стекалось до 15 тыс. народу; вообще же сюда собирались ежегодно богомольцы из Тверской, Смоленской, Псковской и Новгородской губ.. Летом ежедневное пароходное сообщение с г. Осташковым. [3] Епископ Феодор (Поздеевский) последний ректор МДА ( 1909 - 1917/18 гг.) [4] "История Русской Православной Церкви" том 1, стр. 104. Издательство "Воскресение", Санкт-Петербург, 1997 г. [5] Медициеское заключение о результатах освидетельствования мощей святителя Феодосия Черниговского, составленное в феврале 1921 года: "Предъявленное экспертизе тело, называемое мощами святителя Феодосия, есть действительно тело человека в состоянии сухого омертвения — мумификации без признаков гниения. Данные микроскопического исследования подтверждают найденные внешним осмотром и обнаруживают довольно ясное строение ткани и клеток, в особенности, волокнистой ткани, мышечной и красных кровяных телец. О давности тела врачебная экспертиза не может дать свое заключение..." "Страсти по мощам", "Общество Святителя Василия Великого", С-Петербург, 1998 г., стр.35-36. [6] Митрополит Мануил (Лемешевский) в "Каталоге русских православных архиереев" пишет, что "...с конца 1922 года владыка Николай несколько месяцев примыкал к обновленцам. Затем, узнав о ложности действий последних, удалился от них и тайно скрывался в монастыре "Божье дело", приписанном к Ниловой пустыни." Однако, по мнению лиц, близко знавших владыку Николая, факт пребывания его в обновленчестве, является сомнительным и не вполне обоснованным. [7] Епископ Феодор (б. еп. Волоколамский, вик. Московской епархии); с 1917 г. был назначен настоятелем Свято-Данилова монастыря г. Москвы, глава т. н. "даниловской оппозиции"; с 1922 г. в ссылке, в октябре 1923 г. Святейшим Патриархом Тихоном был назначен управляющим Петроградской епархией с возведением в сан архиепископа, с 1924 г. в заключении; 1925 - 1937 в ссылке; расстрелян 23. 10. 1937 г. [8] В Бутырской тюрьме в этот период томились архиепископы Феодор (Поздеевский) и Серафим (Мещеряков), епископы Иркутский Гурий (Степанов), Звенигородский Николай (Добронравов), Винницкий Амвросий (Полянский), Смоленский Валериан (Рудич), Богородский Платон (Руднев), Коломенский Феодор (Ганецкий), Петропавловский Григорий (Козырев). [9] Архив УФСБ Российской Федерации, дело № Р-37614. [10] Митрополит Мануил (Лемешевский), "Каталог русских православных архиереев". [11]Архив УФСБ по Курской области, дело № 10015 П т.2. [12] Епископ Пахомий (Кедров) — с 1917 г. епископ Черниговский; с 29.11.1923 г. в сане архиепископа; с 1927 г. в заключении; † 11.11.1937 г. [13] Жевто-блакитные (желто-голубые) — орган националистов Украины, сторонники Центральной рады. [14] Архив УФСБ по Курской области, дело № 10015П т.2. [15] Вера Афанасьевна впоследствии приняла монашеский постриг с именем Варвара, а перед кончиной — схиму. Скончалась 30 июня 1974 года в Киеве в Покровском монастыре. [16]Центральный архив УФСБ России, дело № Р-37614. [17] "История Русской Православной Церкви" том 1, стр. 337-340, изд. "Воскресение", Санкт-Петербург, 1997 г. [18] Молитвенный дом в Челкаре в честь Вознесения Господня был зарегистрирован в 1946 году. ЦГА РК, ф. 1709, оп. 1, д. 3. [19] Протоиерей Владислав Цыпин "История Русской Церкви" , издательство Спасо-Преображенского Валаамского монастыря, Москва 1997 г., книга девятая, стр. 304. [20] Архив УФСБ РФ, дело № 3230. [21] Окончание срока ссылки должно было последовать 27 июня 1946 года. [22]ЦГА РК, фонд 1709, оп. 1 д. 7. [23] Архипископ Новосибирский. [24] Епископ Свердловский. [25] ЦГА РК, фонд 1709, оп. 1 д. 7. [26] В ее состав вошла вся государственная территория Казахской ССР, кроме Петропавловской и Семипалатинской областей, которые оставались в составе Новосибирской епархии. В 1948 году была выделена Семипалатинская епархия, в состав которой входили Семипалатинская, Павлодарская и Восточно-Казахстанская области. В 1950 году они отошли к Алма-Атинской и Казахстанской епархии. Поэтому с 1950 года архиепископ Николай имел в своем окормлении весь Казахстан. (ЦГА РК, фонд 1709). [27] Однако в докладной записке Патриарху Алексию владыка Николай писал: "...фактически открытие Алма-Атинской и Казахстанской епархии, следует считать с 1 ноября 1945 года, т. е. с моего прибытия на Алма-Атинскую кафедру и вступления в управление епархией." (ЦГА РК, фонд 1709, оп 1, д 7). [28] Решение Горсовета от 29.03.1944 г. ЦГА РК, фонд 1709, оп. 1, д. 7. [29] ЦГА РК, фонд 1709, оп. 1, д. 7. [30] Там же. [31] Там же, д. 16. [32] ЦГА РК, фонд 1709, оп 1, д. 26, 30. [33] ЦГА РК, фонд 1709, оп. 1, д. 11. [34] ЦГА РК, фонд 1709, оп. 1, д. 11, 16, 25. [35] Придел в честь вмч. Пантелеимона в Никольском соборе был освящен архиепископом Николаем 3 августа 1947 г. Немногим раньше — в Вербное Воскресение 6 апреля — Владыка освятил вновь устроенный в нижнем этаже собора храм в честь Успение Божией Матери. [36] По традиции чтение этих акафистов совершается в Свято-Никольском соборе до сего дня. [37] Последнее катастрофическое Верненское землетрясение, происшедшее в 1911 г. разрушило город до основания и унесло множество человеческих жизней. Ему предшествовали землетрясения разрушительной силы, происшедшие в 1887 и 1889 гг. Последний селевой поток катастрофического характера прошел по городу в 1921 г. Город Верный в прежние времена называли "город на вулкане". [38] 28 ноября 1943 г. было принято постановление Совнаркома "О порядке открытия церквей". "Порядок" представлял из себя сложную бюрократическую процедуру, призванную притормаживать процесс возвращения Церкви ее разоренных храмов, но самому процессу все-таки дан был ход. [39] Преподобный старец схиархимандрит Севастиан Карагандинский, исповедник, причислен к лику местночтимых святых в 1997 году. [40] Хлопоты о регистрации Большемихайловской общины г. Караганды велись с ноября 1946 г.. Община зарегистрирована в 1955 г. в день празднико Вознесения Господня. ЦГА РК, ф. 1709, д. 66. [41] Центральный Госархив РК, фонд № 1790, оп. 1, дело 16. [42] О подробностях этого события известно из рассказа медсестры Александры Иосифовны Эрикайне, сопровождавшей Архиепископа Николая в этом полете. Сам Владыка рассказывал об этом крайне редко. В дневниках же, в которые в течении 10-и лет служения на Алма-Атинской кафедре владыка Николай записывал краткие сведения о совершенных им богослужениях, имеется лишь такая краткая запись о посещении Москвы: "С 23-го по 8-е июля был в Москве, участвовал в Сесии Синода. 29-го на Петра и Павла учавствовал в служении Божественной Литургии с Святейшим Патриархом Алексием и митрополитом Николаем Крутицким в церкви Свв. Апостолов Петра и Павла, что на Преображенской площади. 4 и 5-го посетил Свято-Троицкую Лавру, где сослужил Святейшему Патриарху Алексию и другим Святителям. Лично я служил Всенощную и Божественную Литургию в Успенском соборе. Всенощную 7-го сослужил Святейшему Патриарху в Елоховском соборе. 8-го утром отбыл в Алма-Ата". Так же в письме к протоиерею Иоанну Дубакину в г. Ригу Владыка писал: "Путешествие мое в Москву было сопряжено с опасным приключением, о чем узнаете из прилагаемой здесь информации по епархии. Милость Его была с нами! ...Скоро (19.X.) я опять должен выехать в Москву на заседания, но теперь уже поездом — пресыщен летанием". Конец сентября 1947 г. [43] Через 4 месяца после кончины митрополита Николая его духовные чада вновь подняли вопрос о перезахоронении праха митрополита Николая и перенесении его из склепа на городском кладбище в склеп в Успенском приделе Никольского собора. С ходатайством по этому вопросу они обратились к Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Алексию, а так же в Совет министров Каз.ССР и к уполномоченному по делам религии при Совете министров Каз.ССР. С. В. Вохменину. Но данное ходатайство не было удотвлетворено по той причине, что "по существующему положению похороны производятся на общих кладбищах". (ЦГА Республики Казахстан, ф. 1709, о. 1, д. 83.) [44] Архимандрит Исаакий (Иван Васильевич Виноградов) служил с владыкой Николаем в период с 1947 по 1955 гг. Родился в 1895 году в Санкт-Петербурге. В 1913 году закончил реальное училище в Санкт-Петербурге, после чего поступил учиться в Санкт-Петербургскую Духовную Академию. Во время Германской войны с Россией в 1916 году, будучи на третьем курсе Академии он был призван в Царскую Армию и поступил во Владимирское военное училище в г. Санкт-Петербурге, которое окончил в октябре 1916 года и в чине прапорщика направлен на Румынский фронт, где служил в 460 пехотном полку на должностях командира полуроты, затем командира роты. В феврале 1918 года зачислен рядовым в отряд полковника Дроздовского, который в мае 1918 года вошел в состав армии генерала Деникина. В марте 1920 года произведен в капитаны и в январе 1921 года назначен помощником адьютанта Дроздовского полка. В ноябре 1920 года, после поражении армии Врангеля Иван Васильевич Виноградов эмигрировал в Турцию, г. Галиполи, где вступил в "Галиполийское землячество". В сентябре 1921 года переехал в Болгарию г. Севлиево. В 1926 году выехал во Францию, где в Париже поступил в Православный Богословский институт Преподобного Сергия, который окончил в 1928 году. В 1927 году в Париже принял монашеский постриг и сан иеродиакона. В 1928 году рукоположен во иеромонаха. В этом же году был направлен для прохождения приходского служения в Прагу. В 1945 году, когда Советские войска вошли в Прагу, 26 мая архимандрит Исаакий был арестован отделом контрразведки "Смерш" 4 Гвардейского Кавкорпуса по подозрению в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58-2, 58-4 и 58-10 ч. 2 УК РСФСР. Обвинялся в том, что проходя службу в армии Деникина и Врангеля, принимал непосредственное участие в боях с Красной Армией, состоял членом "Галиполийского землячества", а затем "РОВС". ..."За заслуги перед русской эмиграцией был назначен главным священником "РОВС", читал лекции на "Высших военных курсах". На протяжении 24 лет систематически проводил среди эмигрантов и народов Европы активную контрреволюционную деятельность, направленную на свержение Советской власти". 20 июля 1945 года из Праги он был этапирован в тюрьму № 4 УНКВД по Львовской области. Военным Трибуналом Львовского военного округа 27-30 июля осужден на основании ст.ст. 58-2, 58-4 и 58-11 УК РСФСР к 10 годам ИТЛ с конфискацией имущества. С 23 сентября 1945 года отбывал наказание в Карлаге НКВД СССР ст. Карабас Карагандинской железной дороги. По определению Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 5. 02. 1946 г., "...учитывая раскаяние Виноградова И. В., ходатайство Наместника Русской Православной Церкви в г. Праге епископа Сергия, а так же то, что Виноградов И. В. во время Великой Отечественной войны не оказывал помощи немецко-фашистским захватчикам", приговор ВТ Львовского ВО от 27-30 июля 1945 года отменен и дело в отношении него производством прекращено на основании ст. 8 УК РСФСР. Из мест заключения освобожден 4 мая 1946 года и направлен в г. Актюбинск. (УСБУ по Львовской области) С 1958 г. был настоятелем Вознесенского собора в Ельце. Скончался 12 января 1981 г. Погребен на городском кладбище в г. Ельце. [45] Митрополит Евлогий (Георгиевский), с 14. 05. 1914 г. архиепископ Волынский и Житомирский; с 1919 г. в эмиграции; с марта 1921 г. управлял русскими западно-европейскими приходами; с 10. 06. 1930 г. уволен от управления; с 1931 г. в юрисдикции Конст. П.; 2. 09. 1930 г. воссоединился с РПЦ; †8. 08. 1946 г. [46] Архиепископ Сергий (Королев), 17. 04. 21 г. хирот. во епископа Бельского, упр. Холмской епархией; в 1922 г. выслан польскими властями в Чехословакию; с 1922 г. викарий митр. Евлогия; с 17. 04. 1946 г. архиеп. Венский, вик. Западно-Европейского экзархата; с окт. 1946 г. экзарх Среднеевропейских православных Церквей МП; с 16. 11. 1948 г. архиеп. Берлинский и Германский; с 26. 09. 1950 архиеп. Казанский и Чистопольский; †18. 12. 1952 г.. [47] Верненский Иверско-Серафимовский монастырь основан в 1910 г., закрыт большевиками в 1922 г. [48] При собирании материала для составления жизнеописания митрополита Николая мы часто сталкивались с таким признанием многих прихожан: "Захотелось просто подойти к нему и рассказать все, что есть на душе." Хотелось бы обратить на это особое внимание читателей — так, на волны любви и сердечного сострадания людям была настроена душа этого чадолюбивого Святителя. [49] По просьбе жителей города Верного частица мощей великомученика Пантелеимона была передана в 1910 году настоятелем Русского на Афоне Пантелеимонова монастыря в Николаевскую церковь (ныне Свято-Никольский собор), где в приделе Великомученика Пантелеимона хранится до сего дня. [50] Имеется в виду сваренная из металлических прутьев в форме часовни ограда на могиле митрополита Николая. [51] Митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич (1891 — 1961) являлся опытным и влиятельным архиереем, одним из "архитекторов" политического курса Русской Православной Церкви в самые тяжелые годы гонений, репрессий и богоборческого террора. Являлся первым председателем ОВЦС. Сохранял верность православному преданию, здоровый традиционализм и трезвость в оценке церковно-государственных отношений. В периоды "сталинского перемирия" и "хрущевской оттепели" открыто противостоял государственной богоборческой линии, направленной на уничтожение Церкви. [52] 30-летие епископской хиротонии праздновалось в октябре 1949 г. [53] 50-летие служения в священном сане праздновалось в мае 1955 г. [54] Монахиня Нина (Нина Михайловна Штауде) кандидат физико-математических наук, известный исследователь в области астрофизики, родилась в 1888 г. в г. С.-Петербурге. В 1914 г. окончила физико-математический факультет Высших Женских Курсов в С.-Петербурге. В первый раз была арестована в 1931 г. в Ленинграде и по обвинению в преступлениях по ст. 58-10 и 58-11 выслана на три года из г. Ленинграда в г. Рыбинск. С 1934 г. занималась научной работой в астрономической лаборатории ЛГУ. В 1935 г. вновь арестована "по делу об убийстве Кирова" и выслана из г. Ленинграда в г. Уфу. В 1938 г. арестована в г. Уфе. С 22 марта по 1 декабря 1938 г. находилась в Уфимской тюрьме. Приговорена к трем годам ИТЛ. Отбавала срок в Соликамске в Усольлаге, работая на лесозаготовках. Освобождена 22 марта 1941 г. В Алма-Ату была приглашена в 1944 г. академиками Г. А. Тиховым и В. Г. Фесенковым для занятия научной работой в эвакуированной в Алма-Ату Пулковской обсерватории. В Алма-Ате работала в Казахском отделении Академии Наук научным сотрудником в Секторе Астроботаники. В 50-е годы в Алма-Ате приняла тайный постриг. Скончалась в г. Ельце 15 июня 1980 г. [55] Местночтимый праздник, установленный в 80-е годы прошлого столетия в память об избавлении местности от саранчи по молитвам к мученице Параскеве в 9-ю пятницу по Пасхе. [56] Архиепископ Иннокентий (Леоферов) с 1958 по 1960 гг. управлял Алма-Атинской и Казахстанской епархией.
ДНЕВНИКИ1945 год.
ГОСПОДИ, БЛАГОСЛОВИ! 18-го июня был освобожден.
5-го июля получил назначение быть мне Архиепископом Алма-Атинским и Казахстанским.
С 21-го августа был в Москве до 17/IХ.
22 октября выбыл в Алма-Ату, куда прибыл 26-го Х. Был встречен о. благочинным Михаилом Серебряковым, протодиаконом о. Михаилом и членом ц/с. Накануне 28-го служил первую Всенощную и Литургию в Казанской церкви. Вступительная речь — о трудностях служения пастырского; просьба молиться за нас, пастырей, приглашение сделать сбор нп сирот Священной войны. Собрано 1200 р.
НОЯБРЬ. 8. Среда. Престольный праздник в селе Тургень, куда был приглашен послужить. Туда и обратно ехал на грузовой машине, в грязи и пыли. Слово: о сотворении Ангелов; их служение роду человеческому в Ветхом Завете и Новом; Случай служения. Они укрепились в святости и не могут согрешить. И мы должны стремиться к этому. Нужно веру соблюдать крепко, [неразборчиво]; надежду, любовь. Смирение и под.
19. Воскресение. Служил Божественную Литургию в Казанском храме. Слово: среди болезней самая тяжелая — беснование: теряется образ Божий у одержимого; исцеление б. гадаринского — это один из случаев подобных исцелений. Как народ к этому отнесся? Как книжники? Слова Иисуса Христа о хулении на Духа Святаго (См. Мф. 12). Что есть хула на Сына человеческого? Что хула на Духа Святаго? Примеры: Арий, Несторий и др. еретеки. И мы можем не похуляя Господа впадать в сей грех: пьянство, разврат и под., если делаем сознательно и не каемся. Может ли Господь простить хулу? Да! При условии покаяния; Господь и Иуду простил бы, и демона, если бы покаялись. Как мы должны относиться к неверующим (ближним нам), или впадшим в грех хулы? Убеждать кротко, силою Истины и слезной молитвой. Пример: молитва Моники об Августине. Не гоните их, не оставляйте их, молитесь о них, "всяк просяй приемлет". Сие буди, буди... ДЕКАБРЬ. 31. Воскресение. Служил Литургию в храме Казанской Божией Матери. Отдание Рождества Христова. Как во время Святок вспомнилось детство милое, как впервые вошел в храм на Рождество Христово, обстановка храма — чудное состояние души — почему этих переживаний у нас нет теперь? Суета, грехи, мир и т. п. похитили.
1946 год.
ЯНВАРЬ. 21. Воскресение. Служил Божественную Литургию в Казанском храме в сослужении 6-и иереев. Слово: история защиты Православия Максимом Исповедником; его страдания за Истину и мученическая кончина; он образец исповедничества. Слова Иисуса Христа "кто исповедует Мя..." и обратное: "кто постыдится Мене..." Не подпадаем ли мы под 2-й приговор? Мы стыдимся многого: и ходить в храм, и звания христианина, и крестного знамения, даже иерей [стыдится]своего звания, рясы и под. ...вера есть мудрость превышающая человеческую всякую — а мы ее стыдимся; вера есть дар Божий; за нее умирали сонмы мучеников, она открывает истину бытия, Царство [Божие]и др., а мы стыдимся и считаем себя верующими... и бесы веруют... Мы стыдимся Христа, а Он не постыдился принять плоть, ясли, пелены, крест и пр...
Если так, мы напрасно носим имя Его — оно нас осудит; участь таких за гробом: Макарий преп. и череп; Чада мои! Не стыдитесь звания и веры, стыдитесь греха, худых дел, лжы, измены супругам, блуда и пр. Этот стыд приблизит вас ко Христу. "Буди милость Его на нас, якоже уповаем... да не постыдимся во веки-веков. Аминь". ФЕВРАЛЬ. 18. Прощенное Воскресение — Литургия в Казанск. ц. Слово о посте — пост телесный и духовный. Сила Божия в немощи совершается. Вечерня торжественна — обряд прощения — Основанием прощения обид [является]молитва Господня; и "Аще отпущаете..." Сила прощения обид; Злоба лишает всякойк нам милости Божией — пример из Саприкия и муч. Никифора 9 февраля. Древний обычай вселенских отец просить прощения и т. д. И я прошу у вас, чада, себе прощения. То же делали и священники, что со мною служили.
25. Воскресение — Неделя Православия. Литургия Всенощное бдение в Казанской церкви. Об иконопочитании — в духе человека и в его ограниченной природе ума лежит стремление истины небесной в образе воспринимаемом — изображения (иконы) раскрывают азы истины — Тайну воплощения (И. Хр.), тайну искупления (крест — голгофа). Изображение святых раскрывает красоту Божественную, красоту добродетелей — Иосиф целомудренный, Иов многострадальный и др. Отводят от греха: блудница у ног Христа; Ап. Петр со слезами; Картина Страшного суда обратила князя Владимира ко Христу. Неделя православия: прославили Иисуса Христа, Матерь Божию и святых. Ковчежец с мощами передали в Ник. храм. АПРЕЛЬ. 1. Вербное Воскресение.
Первая служба в Никольском Соборе Алма-Ата.
Радость о молитвенном единении. Что такое молитва. Сей храм есть "дом Божий" — как мы должны вести себя в нем, чтобы достичь результатов молитвы. Значение свечей и вербы. Призыв к благоговейному стоянию.
Литургия. Слово — картина Царского входа Иисуса Христа. Почему "Царский". Иисус Христос творил чудеса и Его не поняли, как Сына Божия. Торжественным входом Он себя открыл как Сына Божия и все же не поняли. А мы?..
Великая Пятница у плащаницы:
Слово Христа смолкло — нет места моему слову — язвы Его вопиют "Людие мои! Чем досадил вам?.. " Прости нас, Господи, повинных в Твоих Страданиях!
Великая Суббота — Утреня в 1 ч. ночи. СЕНТЯБРЬ. 26. Среда. Иоанна Богослова. Всенощная с акафистом; Литургия — слово о величии Иоанна Богослова; случай с юношей; урок нам, духовным, не оставлять без попечения вверенные нам души чад духовных, дабы не уподобиться нерадивому Епископу. Чада духовныя! Пока юноша был под руководством, то шел путем спасения и наоборот. Не пренебрегайте пастырями и их наставлениями. Все вместе творите дело спасени: назидайте, окормляйте! Чада, в послушании пребывайте, да совершенство благодатию Божиею приемлете! Аминь. НОЯБРЬ. 25. Воскресение. Освящение престола в Никольском соборе в пределе Св. Великомученицы Варвары. Слово: порядок освящения и его чин. ДЕКАБРЬ. 2. Воскресение. Освящение престола главного во имя Св. Николая в Никольском соборе. Слово: приветствие-блогодарность певчим и всем жертвователям на ремонт храма. 1947 год.
ЯНВАРЬ. 1. Вторник. Всенощное бдение. Слово 1-е о праздн. Обрезания — для чего Господь обрезался? а) исполнить волю Божию и нам образ дать ко исполнению заповедей Божиих. б) доказательство Его человечества; если Он не человек, кого обрезывал Иосиф?.. в) оно есть образ духовного обрезания по Ап. Павлу. г) обрезание Иисуса Христа — показатель пророческий Его будущих страданий: здесь нож, там копие; здесь кровь и там кровь; здесь страдание, и там...
Прославление Его Снисхождению...
Призыв стоять с зажженными свечами. Второе по окончании службы: поздравление. Начало жизни Иисуса Христа в скромных условиях, и конец Его; здесь ясли, там крест; здесь ночь Вифлиема; там тьма и др... Вся жизнь Его в тернии и страдании. И наша жизнь от колыбели до гроба вся в страданиях: беды от страданий, беды на море... Христос терпел и мы должны терпеть. Христианину не свойственно уныние: с нами Христос! Мы должны быть бодры духом — мученики, подвижники... Претерпевый до конца той спасен будет... МАРТ. 24. Вербное Воскресение. Вечер — поздравление. Литургия: освящение вновь устроенного в нижнем этаже храма в честь Успения Божией Матери. Освящение малое. На дворе окропление водой — за теснотой в храме. Радость об открытии храма — еще ближе потому будет к нам Божия Матерь. НОЯБРЬ. 17. Воскресение. Вечер. Притча о путнике, шедшем во дворец (пост, чистота души и милосердие). Литургию служил со мною Палладий, Архиепископ Семипалатинский и Павлодарский. Слово новорукоположенному иерею Петру Кедрову и о богаче притча: кто богатеет в себя и в Бога...
ДЕКАБРЬ. 19. Четверг. Начало гражданского года. Благодарственный молебен. Слово пред молебном сказал священник он же и благочинный о. Петр Соколов. По молебне — мое приветствие. Слово — Канул год в вечность, прошли месяца, недели, часы, секунды. С ними связаны наши мысли, дела — или добрые или худые. Мы перед правдою Божественною и перед Его любовию: правда осудит, любовь помилует. Каков будет 48 год — Богу ведомо; какой был и мы знаем. Проверим себя и увидим во всем Его Св. Промысел. А он направлен только ко спасению нас. Как примирить Его благость с теми несчастиями, какие выпадают на нашу долю? Бог есть Любовь и все, что совершается с нами по Его воле — выражение любви. Скорби нас делают близкими к Богу. Разными путями нас Господь ведет ко спасению: одному — скорби, другому — болезни и т. д. и все это пути к Богоподобию. Тайна Его промысла: два примера: богач и инок, растерзанный зверем, и блюдо серебряное. Надо быть Его воле преданным и нестрашно идти сим путем. Благодарите Бога за все — Иов многострадальный, Иоанн Златоуст — Слава Богу за все! 1948 год.
ЯНВАРЬ. 14/25/-І — в г. Актюбинск, Челкар, Ново-Казалинск, Кзыл-Орда, Чимкент и Джамбул, предположено в них освящение храмов и молитвенных домов. Господи, помози нам!
С 14 и по 20-е февраля был в поездке по Епархии. Посетил города: Актюбинск, Челкар, Ново-Казалинск, Кзыл-Орда, Чимкент, Чапаевка, Тюлькубас, с. Ванновка и Джамбул. Освящал: в Актюбинске храм во имя кн. Владимира и там же предел во имя Архистратига Михаила; в Челкаре вновь выстроенный храм во имя Вознесения Господня; в Ново-Казалинске м. дом во имя Св. Троицы; в Сахарном заводе — м. дом новоустроенный во имя Покрова Божией Матери Сменил за [неразборчиво] в г. Чимкенте благочинного протоиерея Петра Ушакова, на его место назначен о. Николай Ширяев из Чапаевки. Слава Богу меня укрепившему! Аминь! 19 АПРЕЛЯ.
С В Я Т А Я П А С Х А!
Х Р И С Т О С В О С К Р Е С Е ! Народа было вдвое больше, чем в прошлом году. Порядок был хороший. При моем возглашении в притворе (начало Св. Утрени) кто-то крикнул "пожар-горим"... Создалась необычайная паника, народ из храма ринулся в притвор. Смяли духовенство. Пострадали, скатившись со ступеней храма настоятель храма Анатолий Синицын, т. ч. не мог участвовать в служении Утрени и Литургии. Пострадало и еще 7-12 человек. Была вызвана скорая помощь и пострадавшие увезены в больницу. Скоро водворился порядок и служба прошла далее торжественно. Окончили службу в 4 ч. 15 м.
СЕНТЯБРЬ. 25. Пятница. День преп. Сергия Радонежского чудотворца. Лития и акафист ему. Вместо кафизм читал я житие преп. Сергия, составленное Алексием Патриархом.
Литургию совершал с о. Архимандритом Исаакием, без диакона; в священнических облачениях; без митры, панагии, с крестом на груди, в котором находится частица Св. мощей преподобного; после отслужил молебен Св. Вел. Пантелеимону и преп. Сергию. Слово — о. Арх. Исаакия. Служба и Литургия прошла с особым подъемом духовным. Такой службы я за все годы Епископства не испытывал. Слава Богу! Пели свои любители, молитвенно-прекрасно. Далеко Казахстан от Лавры Преподобного, а как хорошо был почтен преп. Сергий!.. Настроение и у молящихся было особенно хорошее — молитвенное. 1949 год.
ЯНВАРЬ. 1. Пятница. Всенощная — благословение хлебов. Народа было в храме достаточно, помазывали в 2-х пределах. Пели певчии правого клироса. Слово: об обрезании Господа нашего Иисуса Христа.
Литургия. Обрезание заменено Св. Крещением — там даются имена и здесь. Значение имен христианских: они нас усыновляют с Богом; они делают нас участниками небесной чести, т. е. Святой небесной Церкви, общниками отдельно тех святых, имя коих носим. Если таково назначение Св. Имени, то их не не должно искажать — напр. "Кока", "Туся", "Муся"... Это оскорбление нашим святым. Они несут послушание пред Богом за нас.
О гадании на картах, о гадалках и пр., о "заговорах" болезней... Это не христианское дело, а сатанинское: что сокрыто Богом, того не домогайся; Апостолы" не [неразборчиво]... не ваше дело... чит. Евангелие — подчиняться надо Его промыслу. Гадания, обращение к знахарям приводят к сближению с диаволом — случай из жизни Св. Василия с юношей... Итак — не гадайте! А гадалки — не занимайтесь...
2. Суббота. Акафист пр. Серафиму; Желаю иметь кротость пр. С., его смирение. Разбойники — явление Божией Матери и его конец жизни.
Лит. Я не служил — во время запричастна беседовал о пр. Серафиме — почему он и прп. Сергий так любимы православным русским народом?.. Его близость и простота обращений — "Радость моя"... Сухарики... "Лошадка пропала"... Старуха заблудилась в лесу и с нею "Мишенька" и др. Случай — источник его.
ФЕВРАЛЬ. 2. Вторник. Вечер: Лебединая песнь св. пр. Симеона: "Ныне отпущаеши"... Почему он радостно встречает смерть? "Праведен и благочестив бе... "Христианин всякий должен тоже радостно встречать свою кончину, напр. ап. Павел — "Хочу отрешиться ... и со Христом быть", кончина пр. Серафима, — а мы боимся, ибо неправедны и неблагочестивы. Какова жизнь — такова и кончина. Смерть грешникам люта, а для праведника вожделенна. МАРТ. 21. Воскресение. При взгляде на картину спасения ап. Петра: его первичная вера державшая его на водах моря; его маловерие. " И в море житейском и в жизни земной..." Верой крепкой по морю ходили мученики, преподобные и нам надо держаться веры, силы ея: преп. Мария Египетская. Бури, вихри — это наши грехи, страсти... При упадке духа восклицай: "Господи! Спаси, я погибаю!"...
25. Четверг — Благовещание Божией Матери.
Вечер: После 6 песни пели 1-й икос на распев. Народу было весьма много; Канон читали о. Анатолий и о. Петр; конец утрени по уставу. Утро: Часы по уставу; Народ пел "Слава" между кафизмами; входные молитвы после отпуста изобразительные, общее благословение.
Вечер — слово: "Радуйся..." Первое "радуйся" и Божией Матери приветствие. Ни одна из жен не удостоилась слышать когда подобное приветствие, ни Сарра, Ревекка, Рахиль, Елисавета — почему? Они не дошли до Святости Бого-Отроковицы Марии (Ея пламенная любовь, смирение, чистота, девство). Это приветствие — приветствие Неба: Отец — Невесту, Сын — будущую Матерь, Дух Святый — Святость девства. В нем — тайна Боговоплощения — "Сын Божий Сын Девы бывает"... Небо хвалит и мы Ее восхвалим "Радуйся, Благодатная, Господь с Тобою!" МАЙ. 14. Пятница. Молебен и Акафист Вмч. Пантелеимону собрался большой собор Священнослужителей — десять иереев. Явление редкое — первый случай. ИЮНЬ. 6. Неделя всех Святых. Литургия. О всех Святых: почему их день связан с праздником Св. Троицы? О различных действиях Святаго Духа: в апостолах, мучениках, преподобных и др. праведниках. Святые — наши проводники в землю обетованную. Они даны нам в подражание — каждому дается от лика Святых покровитель — надо им подражать — они украсили Св. Церковь — Невесту Христову: апостолы — благовестием Евангелия, мученики — кровью, препободные — потом и слезами — и сейчас со Женихом-Христом. И всех, подражающим их жизни они устроят в дому Отца Небеснаго. Будучи искушены страданиями — могут и нам помочь, так как Царство Божие дается усилиями и скорбями.
ИЮЛЬ. 25. Воскресение. Кратко о Св. Николае ввиду предстоящего освящения его образа. Слово о. Иоанна Певунова. Мое: разъяснение о т. н. "Святом ключе", поскольку он не освящен — то обыкновенный ключ.
После часов освящал образ Св. Николая, что находится на [неразборчиво] храма (Алтарной части). После Литургии устанавливали на место. СЕНТЯБРЬ. 19. Воскресение. Международный день мира. В пятницу к нам прибыл владыка Варсонофий Семипалатинский. Всенощную он один служил. Литургию оба служили. После Литургии отслужили молебен о даровании мира всему миру. Пред молебном о. Анатолий прочел обращение Патриарха. Пред многолетием мое обращение (доклад); после этого слово Вл. Варсонофия; вечер — акафист Матери Божией Скоропослушнице. Слово Вл. Варсонофия.
25. День преп. Сергия Радонежского. Канун: Всенощная. Литии не было. Вместо кафизмы о. Архим. Исаакий прочел составленное Патриархом Алексием житие преп. Сергия. Акафист ему. Конец завершил о. Арх. Исаакий. Литургию совершали мы оба (я и о. Арх. Исаакий) без диакона — я в иерейской фелони; без митры, без панагии; с крестом, в коем находится частица св. мощей преп. Сергия, с непокрытой головой. Молебен с духовенством в покровении главы клобуком, кратко о преп. Сергии — "печальник" — о чем он печалился? О нас: о вере нашей; о любви к ближним, о смирении, нищелюбии. Случай посещения крестьянином его обители. Пожелание ему подражать. Чувство умиления, слезы радости, полно было сердце. Верующие плакали некоторые, видя Епископа в скромном одеянии иерея подражанием смирению преп. Сергию. Слава Богу за Его милость! 1950 год.
МАРТ. 20. Вербное Воскресение. Народу, молящихся храм не вмещал — много стояло вне храма. Раздачи верб от руки священников не было — порядок был по прошлому году (см. за 1949). Давка была невероятная по началу — после водворился порядок. Служба была весьма торжественная, вместо кафизмы пели концерт "Осанна, осанна..."
Литургий ранних было две. Приветствие и пожелание, чтобы наши частые "Осанна" не были похожи на "осанна" книжников и фарисеев, а на то "осанна, благословен грядый", каким будем встречать Господа Иисуса Христа во второе Его пришествие. ПАСХА КРАСНАЯ. 27 марта. Служба была в 3-х местах. Освящение куличей производилось в храме и вне. Народу было 20000. Порядок был образцовый. Погода тихая, чудная! В 3 час. 30 мин. все было окончено, кроме освящения куличей.
30. Служил литургию о. Арх. Исаакий соборне. По случаю выпавшего снега крестный ход совершен по храму с мощами вмч. Пантелеимона и Варвары, коими осеняли в их пределах; у западных дверей осеняли иконой Божией Матери Скоропослушницы, с кафедры облачальной — иконой Св. Николая. Потом подходили под раки св. мощей. Впечатление было у всех приятное. Весь день идет снег — опасность, что распускающиеся деревья пострадают. МАЙ. 27. Пятница. День памяти Преп. Нила Столобенского. Литургию совершал в Священническом облачении, без диакона (скромно) с. о. Архимандритом Исаакием. После Литургии чудный Акафист вмч. Пантелеимону. Вечером преп. Нилу был прочитан Акафист; канон сам читал. ИЮНЬ. 26. Воскресение. Вечер. Акафист Тихвинской иконе Божией Матери. Сказание о явлении сей иконы по Димитрию Ростовскому. Высказано желание иметь в Соборе сей образ, и более потому, что в сей день в 21 году было гибельное наводнение. И в сию ночь (под 26-е) был страшный ливень ночью, кое-где водой снесло мосты, и вообще не без ущерба прошел этот ливень. Сделан сбор на устроение образа Тихвинской Божией Матери. Мы с о. Архимандритом Исаакием держали сей образ, а верующие подходили под Него.
Чудно было! Народа масса...
ИЮЛЬ.
3. Воскресение. Нед. 7-я, гл. 6-й.
Исцеление немого-бесноватого дало повод говорить о Слове — как даре Божием. Как мы злоупотребляем сим даром. "Слово гнило, да не исходит..." А мы сколько их произносим?.. Образцы "гнилого" слова... О всяком слове праздном дадут люди отчет Богу. Что такое слово "праздное"? Примеры святых, предпочитавших молчальничество глаголам. Иные клали в рот камни... а мы? "Положи, Господи, хранение..." АВГУСТ.
7. Воскресение.
Вечер: читал акаф. Спасителю.
После этого читал о семи Эфесских отроках по Димитрию Роствоскому.
Во время акаф. в св. Алтарь вокрался хулиган; одел мою митру и подризник мой и вышел в Царские врата Никольского придела. Его схватили и передали милиции. Составили по сему акт со многими подписями и передали милиции. Неприятное, тяжелое явление. Сделано все это было обдумано с тем, чтобы оскорбить святыни и верующих, и религиозное чувство. 1951 год.
ЯНВАРЬ. 5. Четверг. Сочельник. Литургию совершал Архим. Исаакий соборне.
Освящение воды совершал Ego с духовенством в ограде. Воды было приготовлено много, а т. как порядка не было — побили много стеклянной посуды, бак с водой опрокинули... безобразие полное! Грустно: пред освящением о. Арх. Исаакий много говорил о святости воды, призывал к благочинию и порядку и ... его не оказалось...
6. Пятница. Вечер прошел обычно. Народа было хорошо — достаточно. А за Литургией и весьма много. Так как в ограде, близ храма был устроен высокий для духовенства помост; устроены два корыта, в которые подавалась чрез трубу вода — то хотя и была давка, но все были водою удовлетворены. Собор Иоанна Крестителя — служба ему по уставу... О Таинстве Крещения и о крещенской воде говорил.
АПРЕЛЬ. 1 (14). Суббота. Похвала Божией Матери. Пред Акафистом о. Архим. Исаакий прочел (по Дебольскому ) сказание о сем празднике. Акафист весь был пет народом и припевы к канону. Канон читался духовенством по очереди. Народа было много. Икону Божией Матери "Иверскую" чествовали.
2. Вечер. Пассия. Много пришлось говорить. Еванг. Иоанн как зритель страданий Иисуса Христа, полнее других передает нам о страданиях; вся предшествовашая страданиям Его жизнь — была сплошной крест: о злобе иудеев... Высшей точкой страданий это "Боже, Боже мой..." Оставление Сына Отцом ради наших грехов. И мы часто находимся ради собственных грехов в оставлении Богом нашим, т. к. грехами нашими распинаем Его Сына. Что нужно для восстановления единения? Покаяние, молитва, слезы... Примеры: мытарь, блудница, разбойник и блудный сын. Наконец, Крест Господень, им же мир Богу примирися.
Народу было много. Устал изрядно.
9. Неделя Ваий. Литургия. Почему Вход называется "Торжественный"? Смирение Христа: на осленке едет сидящий на престоле со Отцем; окруженный Ангелами — имеет 12 Апостолов. Идет [неразборчиво] Куда Ты, Господи, идешь?.. На Голгофу, на крест, искупать род человеческий... Разве Ты прегрешил?.. Иду добровольно умертвить змия, соблазнившаго Еву и погубившаго род человечий. Вчера мы сорадовались входу, а сегодня пойдем за Христом и будем Ему сострадать... Приглашение к хождению в эти дни [в храм] — кто сим пренебрежет, сей подобен бежавшим от Господа Апостолам; и тем неблагодарным исцеленным...
Вечер. По окончании: с миром изыдем, подражая целом. Иосифу, и боясь осуждения подобно смоковнице. Кратко о том и другой. Народа было достаточно. Служба прошла хорошо! ИЮЛЬ. 16. Воскресение. Нед 6-я. Ego: "Покайтеся, приблизилось царствие Небесное!" Metana ite — это состояние сердца должно быть достоянием всей нашей жизни. Мы прилепились к земному; о небесном не думаем — не каемся, ибо не исправляемся — пример к призванию к покаянию — мытарь, Петр (чит. его житие 22 сент.) Нас Господь часто к покаянию призывает — то: болезнями, то бедствиями — "восстани спяй и"... "Душе моя, что спиши?"... Бодрствуйте, ибо не весте ... егда Сын человеческий приидет: се призыв к покаянию. АВГУСТ. 7. Понедельник. По случаю рукоположения во диакона студента Московской Д. Академии Алексия Вас. Глушакова служил раннюю Литургию, за которой и совершил сие рукоположение.
Того же дня (в 1 ч.) отправились в поездку по Епархии, конечный пункт — г. Акмолинск. В пути были 4 суток. В г. Омске на вокзале имели приятную встречу с Омским Святителем Архиепископом Иувеналием, и обратно тоже были приятно порадованы его вторичным посещением. СЕНТЯБРЬ. 25. Понедельник. Служба преп. Сергию с акафистом ему вечером.
Сослужили мне 7 священнослужителей.
Утро. В 1/2 9 звон. Служили мы вдвоем с о. Архимандритом: я просто в иерейской фелони с малым омофором, без митры и панагии, с крестом на груди. Евангелие читал от Матфея 5-я глава. На клиросе пели одни Священнослужители (12) человек под управлением регента Шевченко. Пение было до слез умилительное. Великий вход тако: о. Архимандрит нес дискос и чашу (дискос на главе, чашу на груди). Приняв от него дискос я поминал Патриарха, а о. Исаакий — меня и "всех христиан"... Приобщал я причастников. На молебен вышло 7 священнослужителей. Молебен полный. Припев пело одно духовенство. Служил в клобуке. По разоблачении сказал о смирении преп. Сергия (крестьянин). Благословил иконой с облачальной кафедры. Подход верующих под образ. Чудная, небывалая служба. Народа было достаточно.
26. Вечер: вечерня с пением 102 пс. по Афонски. Слово о. Арх. о любви Ап. Иоанна. Во время благословения пропели "Хвалите Имя Господне"... Глинским напевом по псалтири почти полностью.
ОКТЯБРЬ. 15. Воскресение, гл. 2-й. Служил у себя. Сегодня водружали на вновь заканчивающуюся колокольню Св. Крест. Погода на все дни весьма дождливая, но на момент поднятия креста стало тихо и даже солнышко проглянуло и 3 голубка, облетая храм, как бы разделили нашу радость. Народа было очень много — торжество велие! Во время поднятия народ весь пел многое кресту. За все слава Богу! Ego после: о силе Креста Господня. Вечер: акафист "Иверской иконе Божией Матери", по окончании Ego читал сказание о сей иконе, здесь же перед Ея Св. образом. Народа было много.
20. Пятница. День моей хиротонии во Епископа — спустя ровно 32 г. (1919 октябрь 20 (2-ХІ).
По сему служил литургию в скромных условиях (Я, о. Архим. Исаакий и Протодиакон). По окончании Акафиста св. вмч. Пантелеимону было произнесено Многолетие. Пред сим о. Архим. сказал прочувствованное слово, чем довел меня до слез, т. что я и слова не мог в ответ сказать. Слава Богу за все: за дар Епископства, за любовь моих чад духовных, любовию покрывающих мои немощи. 22. Воскресение. В 1950 г. На кануне 22-го я заболел и не мог служить.
Ныне я удостоин чести от Матери Божией послужить в Ея храме. Сугубая радость! 29. Воскресение. Гл 4. Служил у себя в Соборе. Лит.: Притча о сеятеле: объяснение, что есть семя (Божественная Истина), Сеятель — Господь наш Иисус Христос. 3 1/2 года Он сеял живые семена — но не одинаковые имели всходы и плоды по состоянию сердец слушателей. Слушателей было много (5000 [неразборчиво] напитал хлебом и "много многое число"...) Господь не оставил и последующие поколения — через Апостолов продолжает Сеяние — во Евангелие. В нем Истина превосходящая всякую земную истину. "Аз есм Путь и Истина". В нем путь нравственного совершенства — "Аз есм "Путь" — раскрытие в нем Жизни...
Если так велико значение и спасительно содержание Евангелия, то любите Евангелие, читайте. Преп. Серафим носил всегда в котомке за спиной Евангелие. Мы счастливы, что теперь слышим Святые глаголы Господа — посему "вонмем"! Он с нами, как на горе блаженства... Как там Он: одних звал утомленных — "приидите ко Мне...", других устрашал "Тьмою и скрежетом зубов". Иных зовет "приидите, ядите" — то же и сейчас слышим ибо "где 2 или 3 ту и Аз"... Будем нерасставаться с Евангелием "Пусть эта книга Священная..." НОЯБРЬ. 21. Вторник. Пение "Христос рождается..." предварил несколькими словами.
Лит. Молебен краткий. Слово о храме: храм — училище веры и благочестия. Матерь Божия училась и изучала Св. Писание. В новозаветном храме нас учат: иереи Божии, Апостолы и Сам Христос Спаситель в Евангелии. Матерь Божия научилась молитве, и наш храм "Дом Мой — дом молитвы"; там швенные херувимы — здесь живые Ангелы: прежде всего наши (с нами) Ангелы хранители и сонмы Свв. Ангелов, входящих в Алтарь со Свящ. Служителями "сотвори со входом нашим...[входу святых ангелов быти...]. " И — Сам Христос с нами, ибо "где два или три..." Матерь Божию питал Ангел небесною пищею, а нас Христос питает Своим Телом и Кровию. Вообще преимущество новозаветного храма пред Ветхозаветным. Храм свят! Любите его! Ходите пока ноги носят.
26. Литургия. Было совершено рукоположение во диакона Андрея Васильевича Хмелевского, назначенного в г. Чимкент. Слово: по поводу притчи о милосердном Самарянине. "Заповедь новую даю вам..." Преимущество сей заповеди о любви пред ветхозаветной. Здесь и заповедь ко врагам. Христос ее проявил собою — особенно смертию за род человеческий, каковой был во вражде с Богом. Притчей о милосердном Самарянине показал — как мы можем исполнять эту заповедь (ко врагам). Есть ли у нас Самарянин? Мы подвергаемся нападению невидимых разбойников. Он — Христос, наш небесный Самарянин. Особенно во время исповеди ощущается Его участие. Сюда для пояснения сказание о "блудном сыне". Следует очищать совесть и говеть во вся дни сего Св. поста. Пример покаяния некоего Епископа пред Паствой. ДЕКАБРЬ. 31. Воскресение. Служил у себя. Вспоминание о Вифлиемской ночи: "Тиха ночь Вифлиема..." О святой звезде, приведшей из Персиды волхвов... Указавшей нам пещеру... Матерь Богомладенца, принесшую миру радость. О радости Самой Матери Божией... Пастушки, волхвы — небо, земля — несли одну радость Матери Божией. Но... "радость с горем дружатся, как брат с сестрой: одно лишь обнаружится — другое за спиной". Горе сменяет радость для Матери Божией. Ирод ищет убить Христа. Тревога. Дальний неведомый путь... Разбойники... и прочие страхи. Зачем эти скорби родившей Христа? Ради нас: как и Сам Христос страдал, и пострадал, дабы быв искушен Своими страданиями, мог страдающим помочь, так и Свою Матерь поставил в условия страданий и скорби.
Спешите вы все, скорбные души, ко "всех скорбящих Радости" — старые, малые, больные, все — в Ней найдете покой и отраду. "Радуйся, благодатная Богородице Дево! Погибших взыскание и всех скорбящих Р А Д О С Т Е" ! КОНЕЦ ЦЕРКОВНОМУ 1951 ГОДУ — И
БОГУ НАШЕМУ СЛАВА! 1952 год.
ЯНВАРЬ. 7. Воскресение. Служба вечера прошла торжественно. За Литургией благовествовал о. Благочинный и я. Я — о том, как возвеличена река Иордан ради крещения в ней Господа нашего Иисуса Христа. "Днесь вод освящается естество..." Освящено оно: крещением, гласом Отца и Святым Духом. Установление таинства Крещения. Что дает крещение? Видение Святителем Нонном голубицы.... Пелагия блудница — ее крещение. Мы подобны сей сперва черной голубке и потом чистой. Мы святы... "Елицы во Христа крестистеся..." А теперь? Обет "сочетаваюсь" мы забыли... "Отрицаюсь" относим ко Христу. "Мы лишаемся спасения"... Что же нужно? Слова и призыв "покайтеся"... Что дает покаяние?.. "Измыйтеся и чисти будете"... Слезы смывают греховность... Примеры : блудницы и др. Христос снимет одежду — лохмотья греховные, и, как блудного сына оденет во одежду чистоты. Исповедуйтесь, кайтесь, плачьте ...и спасены будете. ФЕВРАЛЬ.
ВЕЛИКИЙ ПОСТ.
25-е . НЕДЕЛЯ ПРАВОСЛАВИЯ. За Литургией слово о. Архимандрита Исаакия: история Православия. Он же объявил верующим, что "Чин Православия" будет совершен не после Литургии, а после вечерни. "Щабаздоровье "Старца", т.е. Меня убогаго.
Согласно объявления — этот чин совершен вечером, но к глубокому огорчению МОЕМУ и большинства богомольцев бледно, не оставив и не создав нужнаго торжественнаго настроения. Это была неудачная "проба" — да не повторится сия ошибка, о которой пишу сейчас — Н И К О - Г Д А !.. Повинен есмь всецело: не советники виню, а себя всецело...
За Литургией молящихся храм не вмещал: все ждали совершения этого чина. Когда Литургия кончалась народ массами входил — очевидно для участия в торжестве "Православия"... и — о печальное разочарование! Вечером народа было немного, как в обычный воскресный вечер. Храм не был освящен — как в будни. Чтение протодьякона не удовлетворило молящихся: спешное, невыразительное. Чтение Символа веры — слабое. На будущее время сей чин да совершается точию после Литургии — се мой ЗАВЕТ!
Символ веры после произнесения Протодиаконом с амвона "Веруем" — пусть поет вся церковь — это создаст торжественный момент в сердцах молящихся.
Грущу, что так вышло!
Даже величественное пение "Тебе Бога хвалим" не покрыло бледности всей Службы.
Да простит мне Господь мою непредусмотрительность! А правильность совершения сего чина на будущее время после Литургии, согласно моего желания — искупит мою вину. Аминь. МАРТ. 31. Вербное Воскресение. Народу было так много за всенощной, как никогда. Очень пожалел, что не устроили 2-й ранней Литургии. За Литургией было еще больше народа. На дворе еще больше. Погода прекрасная — летняя. Ego: не выдержал и слово сказал: почему вход в Иерусалим именуется "Торжественный"? Почему плакал Иисус Христос? Его плач и о нас, грешных.
Вечер. С трудом, но Чертог Твой пропел.
За Литургией вручил прот. Марку Сидневу патриаршую грамоту с кратким приветствием. Службы прошли весьма торжественно. Слава Богу! АПРЕЛЬ.
П А С Х А К Р А С Н А Я. 7. Апреля.
Служба вся прошла весьма торжественно и величественно. Народа было вельми много, но дождь помешал со второй половины службы. Прочее все прекрасно. Литургий было отслужено три. Все кончено в 3 ч. 30 м.
Слава воскресшему ГОСПОДУ!
17. Вторник — Радоница. Погода была очень дождливая; молились в храме. Хотя и на кладбище были службы. Желая дать возможность помолиться над могилками родных, мы объявили, что в субботу пойдем служить на кладбище; погода была хорошая, народа было очень много. И я служил там. Слава Богу!
НОЯБРЬ-ДЕКАБРЬ. 27. Среда. Служил обедню.
С этого числа и до (23 дек) т.е. по 10 [дек. ст. ст.] не был в храме по болезни.
Во дни 4 и 6-го (престольные дни) Службы совершались в моей квартире ради постельного режима. В день 6-го облачился и часть Литургии сам провел. Молю Господа да дарует мне силы к послужению в храме на день Святого Рождества Христова. Сие буди! 19. Четверг. Новый Гражданский (1953-й) год.
Обычная в среду вечерня; утреня с чтением Акафиста Св. Николаю. После 1-го часа Новогодний молебен, возглавляемый мною, при участии певчих правого хора.
Пред началом молебна слово о. Архимандрита Исаакаия; в нем он передал содержание прошений на ектениях этого молебна с некоторыми пояснениями. По окончании молебна — "Тебе Бога хвалим"... И мое краткое поздравление с пожеланием, как говорят: "С новым счастьем"...Что есть счастие земное? Ни богатство, ни здоровье, ни семейное благополучие и тому под. не составляют "Счастия", ибо они временны. Истинно счастливыми (по земному) можно назвать, как и Господь называет: "Блаженны нищие..." и т. д. Сего счастия и я желаю для Нового года. 1953 год.
ФЕВРАЛЬ. Первая неделя Св. Великого поста прошла прекрасно. Говеющих было чрезвычайно много. Я служил в среду Литургию Преждеосвященных даров. Прочие Литургии возглавлял о. Архимандрит.
9. 1-я неделя. Воскресение. Я служил Божественную Литургию, после которой был совершен Чин Православия. Т. к. у нас не имеется протодиакона (баса) его роль исполнил протоиерей о. Даниил Шевченко.
Прекрасно, отчетливо, громко, с настроением исполнил о. Даниил ему порученное (во многом лучше бывшего у нас протодиакона Попенко).
Слава Богу: первая неделя и лично для меня прошла хорошо! Я боялся за свои слабыя силы. Правда за службами я много сидел в Варваринском приделе. АПРЕЛЬ. 13. Воскресение. Неделя о расслабленном. 38 лет лежал расслабленный с верой в исцеление. Эта вера приблизила к нему Христа и дала ему здоровье.
Болезни в человечестве — плоды греха. Болезнь не нормальное явление в человеке — почему он старается ее избавиться путем лечения: вера с молитвой и лечение врачами. Христос исцелял одних — словом: "Вера твоя спасе тя", других — лечебными приемами: "...сотвори брение и помаза"... "иди умойся в купели Силоамской" и др. подобные случаи. Отсюда: лечение у врачей не противно нашей вере. В ветхом завете и лечение, и врачевства признавали — читай "Премудрости Соломона". Нельзя лечиться у знахарей, у бабок — почему? Господь дал целебную силу растениям, коими мы лечимся, а врачам — мудрость и понимание врачебного искусства. Вникните в сие и не пренебрегайте лечением. Соединяйте веру с молитвой и веру во врачевание.
Вечером Акафист Воскресению Христову (М. Сергия). Пока я благословлял (сидя) о. Димитрий беседовал. А далее и я немного: "больные не должны говорить "я одинок, я оставлен"... Христос Спаситель, оставленный всеми, говорил "Я не один, со Мною отец мой Небесный"... И мы такожде [должны] мыслить в болезни и несчастье. Пример инока, пролежавшего 30 лет в болезни. Вывод отсюда: если у нас есть вера, мы не будем оставлены Господом. "Дерзайте! Не бойтесь: Я с вами"!.. Приятно быть со Христом в болезни и горе. Аминь. МАЙ. 23. Пятница. Это 9-я "Пятница". Служил Литургию в Талгаре, где особенно чтится сей день 9-й "Пятницы". Со мною служили 4 священника и 3 диакона. Ego: Св. муч. Параскева любила крест Господень и мы должны ей подражать в этом.
О значении креста в общем, о нательном кресте и неснимании его с груди.
Народа было весьма много. Накануне был всюду проливной дождь. На время Богослужения Литургии погода была хорошая, а к вечеру снова дождь. ОКТЯБРЬ.
26. Воскресение. Служил обедню.
Кратко об исцелении жены кровоточивыя. Своею верою она вызвала целит. благодать у Господа. И вообще из Евангелия видим: где была вера — там и чудесная помощь от Господа. Подобное сему и мы видим при прикосновении ко Свв. Иконам Господа и Его Матери Пречистой. Много имеется чудотворных икон. Многие к ним прикасаются (целуют). Но не все получают милость Господню, ибо не все приступают с нужной верою. Приступайте, верующие, к образу Спасителя, Божией Матери или Кресту только с верою. Несите ваши скорби Господу у Его Св. Креста: Он будет и для Вас Симоном Киринейским, и поможет Вам донести свой жизненный крест до своей Голгофы жизненной и чрез то войти во Славу Божию, якоже и Он вошел во Славу Отца Своего чрез крест и Голгофу.
Вечер: Акаф. Преп. Иову Почаевскому. Ego благословлял; а о. Владимир по Дм. Ростовскому читал повесть о cедми Еффеских отроках. Народа было достаточно. 1954 год.
МАЙ.
4-я Неделя о расслабленном.
Литургию служил у себя в Никольском соборе. Ego: происхождение болезней в мире (род человеческий). Падение Адама — грех — болезнь.
Лечение болезней есть естественное желание возвратиться в дарованное Богом состояние здоровья — "вся добра бысть зело..." Два способа Лечения показал нам Господь наш Иисус Христос: словом — "се здрав, иди и не согрешай" и др. под. выражения. 2-й способ — чрез физические воздействия: помаза очи слепому брением. И мы имеем эти 2 способа: вера, молитва, прикосновение к Святыням, мощам и под.. 2-е лечение чрез Богом установленных врачей — лекарствам дана целебная сила от Господа — архиепископ Лука, епископ Тихон и др. Лечиться не грех; надо избегать "бабок" и "знахарей".
17. Неделя о слепом. Служил у себя. "Кто согреши, сей ли..." Не надо дурно судить о долгонедугующих, будто их болезни — суть следствие их греховности, и посему иметь к ним не христианские чувства. Часто Господь посылает болезни во спасение души, а мы ими пользуемся себе во осуждение. И над таковыми совершаются "дела Божии". СЕНТЯБРЬ.
25. Преп. Сергия Радонежского.
Литургию совершали я, по традиции в фелони, без митры и панагии, со мною — о. Архим. Исаакий и старец о. Даниил — без диакона. Духовенство свободное пело на левом клиросе. Молебен с Акафистом пр. Сергию вместо череднаго вмч. Пантелеимону (т.к. день была Пятница). На 13-м икосе я почувствовал себя слабо; подали сидение... а к концу молебна — лучше. Сам даже помазывал сидя богомольцев. Это все произошло за счет моего переутомления. ОКТЯБРЬ. 11. Воскресение. Литургию служил у себя. После нея служил панихиду по р. б. Вере (моей сестре, ей 40 день по кончине). Со мною о. Анатолий по дочери своей Елене.
17. Суббота. Родительская. По случаю приезда в этот день Епископа Ташкентского и Средне-Азиатского Ермогена (для участия в предстоящем торжестве моего 35-летия епископскаго служения) в совершении общей панихиды не участвовал.
18. Воскресение. Всенощную и Литургию совершал прибывший гость Епископ Ермоген. Слово назидания было его. После обедни отбыли в дом о. Анатолия, где по случаю кануна 9-го дня кончины его дочери Елены отслужили литию по ней, и утешились братской трапезой.
Вечер: Владыка Ермоген служил акафист "Иисусе Солнце любви..." а о. Арх. Исаакий провел беседу об Еванг. Луке. Сам (Вл. Е.) благословил народ.
19. Понедельник: осмотрели отремонтированную канцелярию, готовились ко всенощной. Владыка имел покой в моем скромном уголке, не пожелав остановиться в гостинице.
20. Вечер — канун торжества.
Литию совершал Еп. Ермоген, полиелей совершали мы вдвоем в сослужении нам 18 Священников, прибывших на торжество из епархии, и 6 диаконов.
Литургия: Совершали оба мы в сослужении 26 иереев и 6 диаконов.
Прибыли из епархии: из Актюбинска, Акмолинска, Семипалатинска, Чимкента, Джамбула, Сах. Завода, Караганды и ближайших приходов. После Литургии Благодарственный молебен, речи и поздравления. Первым приветствовал юбиляра Вл. Ермоген. Он поднес чудный образ (от себя и епархии своей) Св. Николая. Далее — сидя на облачальной кафедре, я принимал приветствия: о. Архим. Исаакия, о. Анатолия, поднесшаго от епархии чудную светло-небеснаго цвета мантию; и др. Отцов устныя и письменныя. Зачитаны были телеграммы от Свят. Патриарха, Митрополита Николая и других 8-и Святителей и др. Священнослужителей. Торжество закончилось многолетиями и пением "Тебе Бога хвалим..." и "Аллилуйя" муз. Моцарта.
После сего весь сонм Священнослужителей со Епископы участвовал в братской трапезе, устроенной в канцелярии. Торжество бысть велие и для Алма-Ата небывалое.
Слава Богу за все!
Юбиляр чувствовал себя в подъеме духа и мало утомленным. В 6 часов сего же дня большая часть духовенства (не уехавшаго) устроили со мною собрание в канцелярии, где обсуждали многие вопросы Богослужебнаго порядка.
22. Четверг. Служение в храме Казанской иконы Божией Матери. Всенощную служили: я у себя в Соборе; Владыка Ермоген в Казанском храме. Литургию оба служили в том же храме. Молебен Божией Матери, многолетия и трапеза у о. Настоятеля.
23. Пятница. Владыка Ермоген и я осмотрели храм Успения Божией Матери, просфорню. Побывали на 1-я Алма-Ата, осмотрели молитвенный дом. Настоятеля дома не было.
В 7 ч. 15 м. Владыка Ермоген отбыл поездом в Москву на Синодальную Сессию. Его провожали: я, о. Архим. Исаакий, о. Анатолий и др. Священнослужители. Прощание было теплое, братское, видимо Владыка остался доволен нашим общим приемом.
P. S. Владыке в дар поднесена прекрасная материя для его архиерейскаго облачения. Sik.
25. Воскресение. Советский праздник.
О. Архим. Исаакий служил в моей комнате Литургию, а Ego приобщался Святых Христовых Тайн. НОЯБРЬ. 21. Суббота. Введение во храм Богородицы. Служил Литургию, но с великим трудом...
22. Воскресение. Приобщался Святых Христовых Тайн у себя за Изобразительными. Сказание о Введении читал по Дм. Р. о. Георгий.
Вечером пели уже 12 псалмов в храме, а я у себя дома пел. Ослабел телом ввиду бронхита (кашли безпрерывные).
ДЕКАБРЬ. Ко дню наших престольных торжеств, по собственному желанию, к нам прибыл Новосибирский и Барнаульский Митрополит Варфоломей, усугубивший наши духовныя торжества своим участием в Богослужениях. А возраст его 89 лет А слаб он ногами.
2-го во Вторник Владыка отслужил Акафист Божией Матери Ея Успению в нижнем храме.
3-е и 4-е в праздник Св. Вмц. Варвары совершали Богослужение оба — сослужили нам 12 Иереев и 4 диакона.
За Литургией Владыка Варфоломей сказал поучение. Акафист за всенощной был прочитан.
5-6. (Суббота и Воскресение). Служение обоих Святителей. Вечером Акафист. После Литургии краткий молебен. Перед молебном патриотическая речь о. прот. Синицына в связи печатнаго (в газ. Известия) обращения Патриарха от лица верующих о поддержании совещания в Москве (см. Известия за 11.ХІІ). После молебна чествование именинника. Первые поздравления принес Вл. Варфоломей. Краткий благодарственный ответ ему Вл. Николая и поднесение от Именинника Гостю Иконы Божией Матери "Владимирская" в серебр. ризе — в знак его (Вл. Н.) сыновней любви. Речи о. Анатолия с поднесением от причта Усть-Каменогорска панагии Божией Матери "Знамение". От собора речь — о. Настоятеля Арх. Исаакия.
От Собора поднесено желтое новое облачение. От Казанской общины поднесен образ Спасителя в ризе. Речь настоятеля Покровской, что на 1-я Алма-Ата, общины. Регент Соборнаго хора приветствовал. Многолетие, "Тебе, Бога, хвалим..." и братская трапеза в канцелярии Епархии.
7. Понедельник. Отдыхал Владыка.
8. Владыка посетил храм Казанский, что в м. Станице, и настоятеля.
Вечером посетил молитв. дом на 1-я Алма-Ата и настоятеля.
9. В час дня Владыка, провожаемый нами, отбыл во "Свой град", довольный приемом.
Приятное посещение!.. БЛАГОСЛОВИ,
ГОСПОДИ, НАСТУПАЮЩИЙ ЦЕРКОВНЫЙ ГОД.
1955 год.
Я Н В А Р Ь 3. Воскресение. Литургию совершал Ego. Проповедь — о. Георгий. Ego: кратко о страданиях муч. Гордия. Об исповедничестве. Их два: одно в условиях гонений, другое — в мирных условиях; страха ради в храм не ходят и т. под. Надо всегда быть исповедником.
5 и 6. Вторник и Среда.
В Сочельник Литургию служил соборне о. Арх. Исаакий. Водоосвящение совершал Аз с духовенством.
6-го Литургия была одна в 9 ч. На освящение воды выходил Аз с духовенством. Погода эти 2 дня была мягкая. Народа было не менее как на Святую Пасху.
Отрадное явление!
К концу службы я ослабел: первый раз погружения в воду креста сам делал, а второй и третий раз поручал погружения о. Арх. Исаакию. Молитвы на освящение читал сам, но речитативом полуцерковным: сие от слабости горла. За все слава нашему Богу, благоволившему мне послужить сии Святые Дни!..
17. Воскресение. Гл. 8. Ради болезни ног всенощную у себя келейно служил, а Литургию в Соборе. Горло плохо работало — хрипело.
24. Воскресение. Нед. о Мытаре и Фарисее.
И всенощное бдение и Литургию служил. Так как в Синоде состоялось постановление о награждении меня, убогаго, саном Митрополита в связи с десятилетним юбилеем Патриарха и его интронизации, то и пришлось это возведение сделать во время нынешней Божественной Литургии, после молебна о Святейшем Патриархе Алексии. После ряда Многолетствований Патриарху и мне — последний был усажен Архимандритом и прот. Анатолием в большое, поставленное на Амвон кресло. Духовенство и служители Алтаря попарно подходили под благословение с приветствием и коленопреклонением. За ними и весь народ сие творил, правый хор пел "Тебе Бога хвалим"... и другое. После пел весь народ разное. Пришлось всех до последняго благословлять. Радость и ликование выражалось на лицах молящихся. Народа было очень много — полон храм. Слава Богу, мне благо деющему!
ФЕВРАЛЬ. 2. Вторник. Литию совершал о. Архимандрит. Литургию Ego совершал.
Какую блаженную радость испытывал Св. Праведный Симеон, приняв на руку Богомладенца. Эту радость дает Господь и тем, кто приобщается тела Христова с верою — ее особенно переживают пред смертию отходящие за гроб. Вывод отсюда.
6. Поминальная Суббота. Ego служил панихиду вечером на дому и немощи ради не был за Литургией сего дня.
7. Неделя Мясопустная. Литургию служил о. Архим. Исаакий. Слово о страшном Суде. Ego (через силу) кратко: почему сей Суд именуется "Страшным"? Сопровождающие его условия... Суд Совести и приговор для грешников. Вечером Акафист Иверской Божией Матери.
О. Александр прочел слово Ефрема Сирина о стр. Суде (См. Деяния). После сего о. Архим. Исаакий прочел сказание об иконе "Иверской". Народу было много. О любви нашей к благой "Вратарнице"...
12. Пятница. День Ангела Святейшего Патриарха Алексия. По болезни моей не был в храме. Моление о Патриархе служил о. Архимандрит Исаакий с соборным духовенством. Св. Понедельник В. Поста.
15-е Февраля. Службы всей седмицы по прошлому году (См. 1954 г.)
По состоянию моего здоровья я канона Великаго не читал — читали его по очереди Иереи. Литургию Преждеосвященных даров с трудом отслужил. Остальные дни до Воскресения по слабости сил дома все вычитывал.
В Воскресение приобщался Святых Христовых Тайн. На молебен (чин Православия) выходил. Читал Евангелие, а молитву — о. Исаакий.
Молебен прошел торжественно. По случаю дня "выборов" в Верх. Совет, народа было меньше прошлогодняго. Ego — Поздравил. Пением "Вечная память" Св. Церковь чтит и будет чтить всех усопших исповедников Православной веры. Она не забывает и об отступивших, колеблющихся, — молится и об их обращении. Многолетствует здравствующих исповедников... Пребудем и мы в вере непоколеблемы, неизменны... Неослабны. ИЮЛЬ. 20. Илии Пророка. Литургию Соборне совершал о Пр. Д. Млодзяновский. Ego — проповедь и Пророку Илии Акафист. Ego: о ревности Пр. И., о его Славе, о Преображении и Втором его пришествии.
Вечер: Ego подвигнулся духом — отслужил Акафист "Всех скорбящих Радосте" пред Ея Иконой "С копеечками". Ego пред Акаф. прочел сказание о сем образе "во Славу Божией Матери". Канон читал из службы Божией Матери Московской, что на Ордынке.
Вместо стихир на "Стиховне" вечером пели "Высшую Небес". Народу не было объявлено и было его немного. Но тепло молились... НА ЭТОМ ЗАКАНЧИВАЮТСЯ ЗАПИСИ В ДНЕВНИКАХ МИТРОПОЛИТА НИКОЛАЯ. | 
