17. Беседы на Евангелие от Матфея: Иоанн Златоуст

Иоанн Златоуст

ТОЛКОВАНИЕ НАШЕГО СВЯТОГО ОТЦА
ИОАННА ЗЛАТОУСТА,
АРХИЕПИСКОПА КОНСТАНТИНОПОЛЯ,
НА СВЯТОГО МАТФЕЯ ЕВАНГЕЛИСТА.

Беседы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28.

БЕСЕДА 17

Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в своем сердце (Мф.5,27-28).

1. Раскрыв во всей полноте первую заповедь и возведши ее к высшему началу духовной жизни, Спаситель, в порядке постепенности, переходит затем и ко второй заповеди, следуя и в этом случае порядку заповедей древнего закона. Но, быть может, кто скажет, что это не вторая, а третья заповедь. Да и сама заповедь "не убей" не есть первая. Первая заповедь – Господь, твой Бог, есть Господь един". В виду этого можно спросить: почему Спаситель начал Свое учение не с этой заповеди? Итак, почему же? Потому, что если бы начал с первой заповеди, Ему надлежало бы ее раскрыть с большей полнотой, а следовательно пришлось бы говорить и о Себе самом. Между тем предлагать подробное учение о Себе самом было еще не время. Кроме того, до известного времени Он предлагал только нравственное учение, желая и Своими наставлениями, и Своими чудесами наперед убедить слушателей, что Он есть Сын Божий. В противном случае, если бы Он прежде чем преподать нравственное учение и совершить чудеса, сказал: "вы слышали, что было сказано древним: Я Господь, твой Бог, и кроме Меня нет другого Бога; а Я говорю вам, что и Мне должны воздавать такое же поклонение, как Ему", то Он всех бы заставил смотреть на Себя, как на беснующегося. Если и после Его проповеди и многих знамений называли Его беснующимся, когда Он говорил о Своем богоравенстве даже прикровенно, то чего бы не сказали, чего бы не выдумали, если бы Он в самом начале решился сказать что-либо о Себе самом, как о Боге? Между тем, сохранив учение о Своем божестве до удобного времени, Он тем самым для многих сделал это учение удобоприемлемым. Вот почему Спаситель теперь и умолчал о нем. Он сперва расположил к нему слушателей знамениями и высочайшим нравственным учением, а потом уже и на словах открыто выразил его. Итак, теперь Он открывает его мало-помалу – совершением знамений и самым образом учения. Предписывая заповеди и восполняя закон с божественной властью, Он тем самым постепенно возводил внимательного и благоразумного слушателя и к уразумению догмата о Своем божестве. Евангелист говорит, что слушатели дивились Его учению, потому что Он учил не как их книжники (Мф.7,29; Мк.1,22). Итак, начав с наших главных страстей, то есть с гнева и пожелания (поскольку эти страсти сильнее в нас действуют и более других свойственны нам, Спаситель с великой властью, подобающей законодателю, исправил понятие о них и со всей точностью определил их сущность. В самом деле, Он не сказал, что только любодей наказывается; но что Он сказал касательно "убивающего", то же говорит и здесь, назначая наказание и за любострастный взор, чтобы показать, в чем состоит превосходство Его перед книжниками. "Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, – говорит Он, – уже прелюбодействовал с ней в сердце своем", то есть кто привык засматриваться на телесную красоту, уловлять прелестные взоры, услаждать таким зрелищем свою душу и не сводить глаз с миловидных лиц, тот уже любодействует. Христос пришел избавить от злых дел не только тело, но еще более душу. Так как благодать Святого Духа мы принимаем в сердце, то Спаситель прежде всего его и очищает. Но как, скажешь, возможно освободиться от пожелания? Если только захотим, то очень возможно и его умертвить и сделать недействительным. Впрочем, Христос запрещает здесь не всякое пожелание, но пожелание, рождающееся в нас от воззрения на женщин. Кто любит смотреть на красивые лица, тот больше всего сам возжигает в себе пламя страсти, и делая душу пленницей страсти, затем скоро приступает и к совершению пожелания. Потому-то Христос и не сказал: "кто желает прелюбодействовать", но – "кто смотрит с вожделением". Когда Он говорил о гневе, то делал некоторое ограничение словом "напрасно". А говоря о пожелании, не употребил подобного ограничения, но всецело воспретил пожелание, – хотя гнев и пожелание равно нам врожденны и не без цели находятся в нас, именно – гнев для того, чтобы нам наказывать злых и исправлять беспорядочно ведущих себя, а пожелание для того, чтобы нам рождать детей и таким образом преемственно сохранять наш род.

2. Итак, почему же Спаситель и здесь не употребил ограничения? Если углубим внимание, то и здесь найдем весьма большое ограничение. В самом деле, Он не просто сказал: кто пожелает, – потому что можно желать и сидя в горах, – но "кто смотрит с вожделением", то есть, кто сам воспламеняет в себе пожелание, кто без всякого принуждения вводит этого зверя в свое спокойное сердце. Это уже происходит не от природы, но от нерадения. Такое пожелание возбраняется и в ветхом законе, когда говорится: "не засматривайся на чужую красоту" (Сирах.9,8). Далее, чтобы кто не сказал: какая беда, если я посмотрю, но не буду увлечен страстью? – Христос угрожает наказанием и за самое такое воззрение, чтобы ты, слишком надеясь на себя самого, не впал таким образом после в грех. Но великий ли грех, скажешь ты, если я посмотрю и пожелаю, но ничего худого не сделаю? Нет, и в этом случае ты равняешься с любодеями. Так определил Законодатель, и ты не должен более любопытствовать. Когда ты посмотришь так один, два, три раза, то, быть может, еще в состоянии будешь преодолевать страсть; но если постоянно будешь делать и возжжешь пламень страсти, то непременно будешь побежден ей, потому что ты не выше человеческой природы. Подобно тому, как мы, видя дитя, держащее нож хотя и без вреда для себя, наказываем его за это и запрещаем впредь прикасаться к нему, так и Бог запрещает страстное воззрение еще прежде действительного преступления, чтобы нам когда-либо не впасть в самое преступление. Кто однажды возжег в себе страстное пламя, тот и в отсутствие виденной им женщины беспрестанно строит в воображении образы постыдных дел, а от них часто переходит и к самому действию. Поэтому Христос и запрещает любодейное движение сердца. Итак, что скажут те, которые имеют у себя сожительницами девиц? Они, по определению закона, виновны в бесчисленном множестве прелюбодеяний, потому что ежедневно смотрят на них с вожделением. Потому-то и блаженный Иов положил себе главным законом никогда не позволять себе такого воззрения (Иов.31,1). Действительно, когда посмотришь на женщину, то уже труднее воздержаться от наслаждения той, которую любишь. Притом удовольствие, получаемое нами от воззрения, не так велико, как велик вред, претерпеваемый нами от усиливающегося пожелания; таким образом мы сами усиливаем нашего противника, даем больше свободы дьяволу, так что оказываемся уже не в состоянии отразить его, если впустим его внутрь себя и откроем для него свое сердце. Поэтому-то Спаситель и говорит: не прелюбодействуй глазами, – тогда не будешь прелюбодействовать и сердцем. Можно смотреть на женщин и иначе, – именно так, как смотрят целомудренные. Поэтому-то и Спаситель не вовсе запретил смотреть на женщин, но только смотреть на них с вожделением. А если бы Он не имел такого намерения, то сказал бы просто: кто воззрит на женщину; но Он сказал не так, а: "кто посмотрит с вожделением", то есть, кто взглянет для того, чтобы усладить свой взор. Не для того Бог создал тебе глаза, чтобы ты делал их орудием прелюбодеяния, но для того, чтобы, взирая на Его творения, благоговел перед Творцом. Как можно гневаться всуе, так можно и смотреть всуе, – именно, когда смотришь с вожделением. Если хочешь смотреть и услаждаться взором, то смотри постоянно на свою жену и люби ее: этого не воспрещает никакой закон. Если же ты будешь заглядываться на чужую красоту, то оскорбишь и свою жену, отвращая от нее свои глаза, и ту, на которую смотришь, так как касаешься ее вопреки закону. Пусть ты не коснулся ее рукой; но ты коснулся своими глазами. Вот почему и такой поступок признается прелюбодеянием и прежде будущего мучения еще и в настоящей жизни повергает человека немалому наказанию. В самом деле, вся внутренность наполняется беспокойством и смущением, поднимается великая буря, возникает ужасная болезнь, и участь человека, претерпевающего все это ничем не лучше участи пленных и заключенных в оковы. Притом нередко та, которая пускает смертоносную стрелу, удаляется от пораженного, а рана остается надолго; или справедливее, не она поражает тебя стрелой, но ты сам наносишь себе смертельную рану, смотря любострастными глазами. Говорю это для того, чтобы оправдать целомудренных женщин. Но если кто из них украшает себя для того, чтобы привлечь на себя взоры встречных мужчин, такая женщина, хотя бы никого не уязвила своей красотой, подвергнется величайшему наказанию. Она уже приготовила отраву, растворила яд, но только никому не успела поднести отравленной чаши, или вернее, – она уже и подносила эту смертоносную чашу, но только не нашелся желающий выпить ее. Почему же, спросишь ты, Христос в Своих словах не касается и женщин? Потому, что везде Он полагает общие законы, хотя, по-видимому, направляет их к одним мужчинам; говоря в назидание главе, вместе с тем Он дает наставление и всему телу. Он знает, что мужчина и женщина – единое существо, почему нигде и не различает пола.

3. Если хочешь послушать обличение, касающееся одних только женщин, то послушай Исаию, который всячески их порицает, осмеивая и их вид, и взгляд, и походку, и стелющиеся хитоны, их игривую поступь и изгибающиеся шеи (Ис.3,16). Послушай также и блаженного Павла, который предписывает им многие законы и сильно обличает за одежды, за золотые украшения, за плетение волос, за изнеженность и тому подобное. Да и сам Христос в дальнейшей речи прикровенно высказал то же самое. Когда Он повелевает вырвать и отсечь то, что соблазняет нас, то этим показывает Свой гнев против женщин. Для того и присоединил: "если же твой правый глаз соблазняет тебя, вырви его и брось от себя" (Мф.5,29). Такую заповедь Он дает для того, чтобы ты не сказал: почему же не посмотреть на женщину, если она моя родственница, или если заставляет смотреть на нее какая другая необходимость? Давая эту заповедь, Христос говорил не о членах, – нет, – Он нигде не осуждает плоть, но везде обвиняет развращенную волю. Не твой глаз смотрит, а ум и сердце. Когда наша душа бывает обращена на другие какие-либо предметы, тогда глаз часто не видит того, что находится перед ним. Следовательно, не все надо приписывать действию глаза. Если бы Христос говорил о членах, то сказал бы не об одном глазе, и притом не о правом только, но об обоих. Ведь если кто соблазняется правым глазом, тот, без сомнения, соблазняется и левым. Итак, почему же Спаситель упомянул только о правом глазе и о правой руке? Чтобы ты знал, что речь идет не о членах, но о людях, имеющих с нами тесную связь. Если ты кого-либо столько любишь, что полагаешься на него как на свой правый глаз, или признаешь его настолько полезным для себя, что считаешь его вместо своей правой руки, и если он развращает твою душу, то ты и такого человека отсеки от себя. И заметь здесь силу выражения. Спаситель не сказал: отстань, а "вырви и брось от себя", желая указать на полное удаление. Далее, так как Он предписал довольно строгую заповедь, то показывает и ее пользу в обоих отношениях, – в отношении добра и в отношении зла. "Ибо лучше для тебя, – говорит Он, продолжая свое иносказание, – чтобы погиб один из твоих членов, а не все твое тело ввержено в геенну" (Мф. 5, 29). В самом деле, когда близкий тебе человек и себя самого не спасает, и тебя с собой губит, то какое было бы человеколюбие – обоим вам погрязать в бездне погибели, тогда как, разлучившись друг от друга, по крайней мере, один из вас может спастись? Как же, скажешь, Павел желал быть отлучен от Христа ради своих братьев? Апостол желал этого не без пользы, но для того, чтобы другие спаслись; а здесь бывает вред для обоих. Поэтому Спаситель и не сказал только: "вырви", но и: "брось от себя", – так, чтобы уже никогда не восстанавливать связи с другом, если он останется таким же, как и прежде. Таким образом ты и его освободишь от большего осуждения, и самого себя избавишь от погибели. Чтобы тебе яснее видеть пользу такого закона, применим, если тебе угодно, сказанное для примера к телу. Если бы тебе предстояла необходимость избрать одно из двух: или, сохраняя глаз, быть вверженным в ров и там погибнуть, или, лишившись глаза, сохранить прочие члены тела, – не согласился бы ты на последнее условие? Это для всякого очевидно. Это не означало бы, что ты не жалеешь глаза, но что жалеешь все прочие члены. Так же точно рассуждай о мужчинах и женщинах. Если твой друг, который вредит тебе, будет совершенно неизлечим, то он, будучи от тебя отсечен, и тебя освободит от всякого вреда, и сам избавится от большего осуждения, поскольку он, помимо своих грехов, уже не будет подлежать ответственности и за твою погибель. Видишь ли, какой кротостью и заботой исполнен закон Христа, и какое великое оказывается человеколюбие в мнимой Его строгости? Да слышат это те, которые спешат на зрелища и ежедневно делают себя любодеями! Если закон повелевает нам отсекать от себя вредного друга, то какое могут иметь извинение те, которые на зрелищах ежедневно привлекают к себе совершенно незнакомых им и сами изобретают бесчисленные случаи к погибели? Итак, Спаситель не только не позволяет смотреть любострастными глазами, но, показав происходящий от этого вред, еще более усиливает закон, повелевая нам соблазняющий член вырывать или отсекать и бросать от себя прочь. И это законополагает Тот, Кто тысячу раз говорил о любви, чтобы в том и другом случае ты узнал, как велико Его попечение о тебе, и как Он всюду ищет твоей пользы. "Сказано также, что если кто разведется со своей женой, пусть даст ей разводную. А Я говорю вам, кто разводится со своей женой, кроме вины прелюбодеяния, тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует" (Мф.5,31-32).

4. К новому предмету Спаситель переходит лишь после того как раскроет во всей полноте предыдущий. Так и в данном случае Он показывает нам еще другой вид прелюбодеяния. Какой же это? Был в Ветхом Завете закон, который всякому, кто не любит свою жену по какой бы то ни было причине, не воспрещал отвергать ее и жениться вместо нее на другой. Впрочем, закон повелевал делать это не просто, а предписывал дать жене разводную, чтобы ей нельзя уже было опять возвращаться к мужу, чтобы сохранить таким образом, по крайней мере, вид брака. Если бы в законе такого повеления не было, и было бы позволено одну жену отпустить, и взять другую, а потом опять возвратить первую, то произошло бы великое смешение; тогда все беспрестанно брали бы жен друг у друга, и это было бы уже явным прелюбодеянием. Законодатель оказал немалое снисхождение, позволив давать разводную; но это было сделано для избежания другого, гораздо большего зла. В самом деле, если бы закон принуждал держать жену и ненавистную, то ненавидевший легко мог бы убить ее. А народ иудейский на это был способен. Если иудеи не щадили своих детей, умерщвляли пророков и кровь проливали как воду, тем более они не пощадили бы жен. Поэтому Законодатель и допустил меньшее зло, чтобы пресечь большее. А что этот закон был не из числа первоначальных, послушай, как об этом говорит Христос: Моисей по жестокосердию вашему написал это (Мф.19, 8), – то есть, чтобы вы, удерживая у себя жен, не убивали бы, но изгоняли бы от себя. Но так как Спаситель воспретил всякий гнев, запрещая не только убийство, но и всякое негодование без причины, то Ему легко было теперь упомянуть и о законе касательно развода. А приводя всегда слова Ветхого Завета, Он показывает тем, что учит не противному, а согласному с ними, и только усиливает, а не ниспровергает, исправляет, а не уничтожает древнее учение. Заметь, опять, как Он везде обращает речь к мужу. "Кто разводится со своей женой, – говорит Он, – тот подает ей повод прелюбодействовать; и кто женится на разведенной, тот прелюбодействует". Первый, хотя бы не взял другой жены, делается виновным через то, что заставляет свою жену прелюбодействовать, а другой становится прелюбодеем потому, что взял чужую. Не говори мне, что тот изгнал жену, потому что она и изгнанная все-таки остается женой изгнавшего. Далее, чтобы, возложив всю вину на изгоняющего, не сделать через то жену более наглой, Христос заключил для нее двери ко вступлению в новый брак, говоря: "кто женится на разведенной, тот прелюбодействует". Устраняя, таким образом, для отпущенной жены всякую возможность вступления в брак с другим мужем, Христос заставляет ее, хотя бы против желания, быть целомудренной, а тем самым лишает и возможности подавать мужу повод к малодушию. Зная, что ей безусловно необходимо или оставаться с мужем, который ей достался сначала, или, по выходе из его дома, лишиться всякого прибежища, она, хотя бы и против воли, но должна будет любить своего мужа. Если Спаситель прямо не говорит ей об этом, ты не должен удивляться. Жена существо слабое. Поэтому-то, не говоря к ней прямо, Христос в угрозе, относящейся к мужу, внушает и ей не быть легкомысленной. В этом случае Он поступил точно так же, как если бы кто-нибудь, вместо того, чтобы укорять своего распутного сына, стал бы обличать тех, которые делают его таковым, и запрещал бы им быть с ним и приближаться к нему. Если слова Христовы кажутся для тебя тягостными, то вспомни вышесказанное, где Спаситель назвал блаженными слушающих, и ты увидишь, что исполнение этих слов очень возможно и удобно. Кроткий, миротворец, нищий духом и милостивый изгонит ли жену? Тот, кто примиряет других, будет ли сам питать вражду к своей жене? Кроме того, Христос еще и другим образом закон Свой касательно развода соделал легким – именно, позволив его только по одной причине: "кроме вины прелюбодеяния". Но и в этом случае Он имел целью то же целомудрие. В самом деле, если бы Он позволил мужу держать в своем доме и такую жену, которая жила со многими, то опять вышло бы прелюбодеяние. Видишь ли, как эти слова согласны с высказанными раньше. В самом деле, не взирающий на чужую жену любострастными глазами не учинит и блуда; а не учинивший блуда не подаст мужу случая удалить от себя свою жену. Вот почему Христос весьма строго ограничивает свободу мужа и внушает ему страх, представляя для него великую опасность, если он удалит жену свою, поскольку в этом случае он становится виной ее прелюбодеяния. И чтобы ты, услышав слова: "вырви око", не подумал, что это говорится о жене. Христос благовременно разрешил такое неодоумение, позволяя разводиться с ней исключительно только по причине прелюбодеяния. "Еще слышали вы, что сказано древним: не преступай клятвы, но исполняй перед Господом клятвы твои. А Я говорю вам: не клянитесь вовсе" (Мф.5,33-34). Почему же Христос перешел дальше не к воровству, а к лжесвидетельству, пройдя молчанием заповедь касательно кражи? Потому, что вор иногда и клянется; а кто не клянется и не лжет, тот тем более не захочет воровать. Таким образом данной заповедью Христос ниспровергает и воровство, потому что ложь рождается от воровства. Но что значит "исполняй перед Господом твои клятвы"? Это значит, что в клятве ты должен говорить истину: "А Я говорю вам: не клянитесь вовсе".

5. Потом, чтобы еще более отвратить слушателей от обыкновения клясться Богом, Спаситель говорит: не клянитесь "ни небом, потому что оно престол Божий; ни землей, потому что она подножие Его ног; ни Иерусалимом, потому что он город великого Царя" (Мф.5, 34-35). Говоря здесь словами пророков, Христос показывает, что Он не противоречит древним. Древние имели обыкновение клясться то небом, то землей, то Иерусалимом; и в конце Евангелия показан один из случаев такой обычной клятвы. Далее обрати внимание на то, почему Господь возвышает указанные предметы? Он возвышает их не по собственной их природе, но по особенному отношению к ним самого Бога, сообразно с нашим понятием. Так как тогда повсюду господствовало идолослужение, то, чтобы указанные предметы не показались сами по себе достойными уважения, Спаситель и представил ту причину, о которой мы сказали, то есть выставил на вид славу Божию. Он не сказал: потому что хорошо и велико небо; не сказал: потому что полезна земля; но – потому что небо есть престол Божий, земля подножие, – и таким образом Своих слушателей повсюду побуждал к прославлению Господа. "Ни твоей головой не клянись, потому что не можешь ни одного волоса сделать белым или черным" (Мф.5,36). Опять и здесь Христос запрещает клясться головой не по уважению к человеку, иначе бы и сам человек достоин был поклонения; усвояя славу Богу, Он показывает, что ты не властен над собой, а потому не имеешь власти и клясться головой. Если никто не согласиться отдать своего сына другому, то тем более Бог не уступит Своего творения тебе. Хотя голова и твоя, но она есть собственность другого, и ты до такой степени не властен над ней, что не можешь сделать для нее и самомалейшего. Христос не сказал, что ты не можешь вырастить волоса, но что не можешь даже переменить его качества. Но как же быть, скажешь ты, если кто-нибудь требует клятвы и даже принуждает к тому? Страх к Богу да будет сильнее всякого принуждения. Если ты станешь представлять такие предлоги, то не сохранишь ни одной заповеди. Тогда ты и о жене скажешь: что, если она буйна и расточительна? Скажешь и о правом глазе: а что, если я люблю его и стану разжигаться? Скажешь и о любострастном воззрении: ужели мне нельзя и смотреть? Равно можешь сказать и о гневе на брата: что, если я вспыльчив и не могу удерживать своего языка? Таким образом тебе не трудно будет попрать все вышесказанные заповеди. Между тем, касательно человеческих законов ты никогда не смеешь представлять подобных предлогов и говорить: что, если то-то, или то-то? – но волей или неволей, а непременно повинуешься предписанию. Притом, что касается рассматриваемой заповеди, то тебе может и не представиться и необходимости когда-либо клясться. Кто внял учению о вышесказанных блаженствах и устроил себя так, как повелел Христос, того всякий будет считать достойным почтения и уважения и никто не станет принуждать к клятве. "Но да будет ваше слово: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого" (Мф.5,37). Итак, что означает лишнее против слов "да" и "нет"? Это означает клятву, а не клятвопреступление. Всякому известно, и никому нет нужды доказывать, что клятвопреступление происходит от лукавого, и не только излишнее дело, но и богопротивное, а клятва есть дел излишнее и без нужды прибавляемое. Итак, скажешь, клятва была от лукавого? А если она от лукавого, то почему позволена была законом? То же самое ты можешь, однако сказать и о жене: на каком основании ныне почитается любодеянием то, что прежде было позволительно? Что ж на это можно сказать? То, что тогда многое сказано было из снисхождения к приемлющим закон. Ведь и чтить Бога жиром жертв столь же недостойно Его, как не достойно и философа – пустословить. Ныне, когда все добродетели возросли, отпущение жены вменяется в прелюбодеяние и клятва признается лукавством. А если бы законы касательно развода и клятвы с начала были законами дьявола, то они не были бы столь полезны и действенны. С другой стороны, если бы не предшествовали эти законы, то не так легко было принято и Христово учение о них. Итак, ныне, когда нужда в этих законах миновала, не ищи уже в них силы. Они нужны были при тогдашних обстоятельствах; впрочем, если угодно, нужны и ныне. И ныне показывается их сила, и особенно тем самым, что они лишаются у нас своего значения. То, что они ныне представляются таковыми, служит для них величайшей похвалой. Они, конечно, не показались бы нам таковыми, если бы не воспитали нас надлежащим образом и не сделали способными к принятию высших законов. Соски, когда исполнят свое дело и младенец сделается способным вкушать более совершенную пищу, делаются уже бесполезными. И родители, которые прежде почитали соски необходимыми для своего младенца, делают их предметом шуток; а многие не только шутят, но и намазывают их каким-нибудь горьким веществом, чтобы, если словами не могут отучить от них младенца, то уже самым делом уничтожить в нем расположение к соскам.

6. Так и Христос, когда сказал, что клятва происходит от лукавого, то сказал не потому, будто древний закон произошел от дьявола, но чтобы сильнее отвлечь слушателей от древнего несовершенства. Так Он говорил Своим ученикам. А что касается до бесчувственных Иудеев, нераскаянно пребывающих в своем прежнем нечестии, то страхом пленения, как бы некоторой горечью, окружив их город (Иерусалим), Он сделал его для них недоступным. Но так как и это не могло обуздать их, и они опять, подобно детям, стремящимся к соскам, желали видеть этот город, то Бог, наконец, сокрыл его от их глаз, разрушив его и большинство из них удалив от него, подобно как удаляют тельцов от их матерей, чтобы со временем заставить их отстать от прежней привычки к материнскому молоку. Если бы древний закон был от дьявола, он не отвлекал бы от идолослужения, но напротив приводил бы и повергал бы в него, потому что этого желал дьявол. Но мы видим, что древний закон производил противное. И самая клятва в Ветхом Завете потому узаконена, чтобы не клялись идолами. Клянитесь, говорит пророк, истинным Богом (Иер.4,2). Итак, древний закон о клятве доставил людям не малое, но весьма великое благо. Его назначение состояло в том, чтобы они перешли к твердой пище. Так значит, скажешь ты, клятва не от злого? – Нет! и весьма даже от злого; но только ныне, когда открыта нам самая высокая мудрость, а не тогда. Но как может быть, скажешь ты, одно и то же то хорошим, то нехорошим? А я наоборот скажу: как одно и то же не может быть хорошим и нехорошим, когда это неопровержимо доказывают все дела, искусства, плоды и все прочее? Смотри, как это возможно, прежде всего, в отношении к нам самим. Например: быть носимым на руках в первом возрасте хорошо, а после вредно. Питаться разжеванной пищей в младенчестве хорошо, а после – отвратительно. Питаться молоком и прибегать к соскам в начале полезно и спасительно, а после вредно и опасно. Видишь ли, как одно и то же, смотря по времени, хорошо, а после представляется не таковым? Носить детскую одежду отроку хорошо, а мужу неприлично. Хочешь ли знать и с противной стороны, как то, что мужу прилично, отроку неприлично? Одень отрока в одежду взрослого человека, – будет и смешно, и опасно для него ходить, потому что он часто будет запутываться. Поручи ему производство гражданских дел, поручи торговлю, заставь сеять и жать, – опять будет очень смешно. И что я говорю об этом? Само убийство, всеми признаваемое за изобретение лукавого, будучи совершено в приличное время, сделало Финееса, учинившего его, достойным священнической степени ( Числ.25). А что убийство есть дело дьявола, то послушай, что говорил сам Спаситель: "вы делаете дела вашего отца... он был человекоубийца от начала" (Ин.8,41-44). Но Финеес был человекоубийца, "и это вменено ему в праведность", говорит Писание (Пс. 105, 31). А Авраам был не только человекоубийцей, но, что еще хуже, детоубийцей, – и тем самым больше всего благоугодил Богу. Равным образом и Петр учинил двойное убийство, и однако, это было духовным делом (Деян.5,1 и след.). Итак, не станем просто судить о делах, но будем тщательно вникать во время, причину, намерение, в различие лиц и во все другие обстоятельства, – иначе нельзя дойти и до истины. И если мы хотим достигнуть царствия, то должны стараться показать что-нибудь большее против ветхозаветных заповедей, а иначе нельзя получить небесных благ. Если мы достигнем только в меру возраста ветхозаветных, то будем стоять вне врат царства: "если ваша праведность, говорит Господь, не превзойдет праведности книжников и фарисеев, то вы не войдете в Царство Небесное" (Мф.5, 20). И однако есть люди, которые и при такой угрозе не только не превосходят древней правды, но даже и ее не имеют. Они не только не избегают клятв, но и преступают их, не только не остерегаются любострастного взгляда, но совершают и самое гнусное действие и безумно попирают все прочие заповеди, дожидаясь только одного дня мучения, чтобы понести тогда жесточайшее наказание за свои преступления. Такова только и может быть участь тех, которые окончили свою жизнь в нечестии. Им нужно оставить всякие надежды на спасение и не ждать ничего, кроме наказания, потому что только находящиеся еще здесь удобно могут и вступить в борьбу, и победить, и увенчаться.

7. Итак, не ослабевай, человек, и не упраздняй доброго расположения! То, что повелевается тебе, не тягостно. Скажи мне, какой труд избегать клятвы? Разве нужна тут трата денег? Разве требуются великие усилия и изнурения? Стоит только захотеть – и все сделано. Если же кто-нибудь представит мне в оправдание привычку, то я скажу тому, что по этому самому и легко исполнить заповедь. Если ты приобретешь себе другую привычку, этим все и кончишь. Вспомни, для примера, многих эллинов, как одни из них, будучи заиками, при усиленном старании исправили недостаток в своем языке; а другие отстали от привычки постоянно поднимать и дергать беспорядочно плечами, приставляя к ним сверху меч. Если вы не убеждаетесь Писанием, то я вынужден, к вашему стыду, убеждать вас примером язычников. Так и Бог поступал с Иудеями, говоря: "пойдите на острова Хиттимские и пошлите в Кидар и посмотрите: переменил ли какой народ своих богов, хотя они не боги" (Иерем. 2, 10-11). А часто посылает их даже к бессловесным творениям, например, говоря: "пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его... или пойди к пчеле" (Притч. 6, 6-8). Так и я теперь скажу вам: представьте языческих философов и тогда узнаете, какого наказания достойны те, которые преступают божеcтвенные законы. Те ради людского уважения употребляли бесчисленные труды; а вы даже о небесных благах не хотите приложить такого же тщания. Если же и после этого ты скажешь, что привычка сильна, она может обмануть и самых осторожных, то хотя я и согласен с этим, но вместе с тем скажу и то, что привычка так же легко может быть исправлена, как легко может вводить в обман. Если поставишь над собой дома многих стражей, например, жену, раба, друга, то всеми побуждаемый и поощряемый легко отстанешь от худой привычки. И если займешься этим хоть только десять дней, то тебе более будет и не нужно; все счастливо совершится и устроится у тебя, добрая привычка опять твердо укоренится в тебе. Итак, когда начнешь исправлять плохую привычку, то хотя бы раз, хотя бы два, три раза, хотя бы двадцать раз преступил закон, не отчаивайся; вставай и принимайся опять за тот же труд – и непременно останешься победителем. Клятвопреступление есть немаловажное зло. Если и клятва происходит от злого, то какого наказания будет достойно клятвопреступление? Вы хвалите мной сказанное? Но мне не нужны ваши рукоплескания, громкие отзывы и похвалы. Я желаю одного только, чтобы вы, с безмолвием и разумением слушая, исполняли мои слова. Это заменяет для меня всякое ваше рукоплескания, и всякую вашу похвалу. Если же ты хвалишь сказанное, а не исполняешь того, что хвалишь, то тебе это служит к тягчайшему наказанию и большему осуждению, а нам к стыду и посмеянию. Здесь не театр, здесь вы смотрите не актеров, чтобы им рукоплескать. Здесь духовное училище. Потому об одном только и должно стараться, чтобы исполнить сказанное и делами доказать повиновение. Тогда я все получу от вас; а теперь я почти принужден в вас отчаиваться. Я и частным образом приходящих ко мне не переставал увещевать в том, о чем говорю теперь, и в общем собрании непрестанно об этом беседовал с вами, и однако не вижу никакого плода: вы все еще держитесь только первых начал, а это может привести в великое уныние. Посмотри, как и Павел скорбел от того, что его слушатели долгое время оставались на низшей степени учения. "Судя по времени, вам надлежало быть учителями, – говорит он, – но вас снова нужно учить первым началам слова Божьего" (Евр. 5, 12). Потому и я плачу, и сердечно болезную. И если еще увижу вас неуспевающими, то запрещу вам наконец и приступать к этим священным воротам и приобщаться Бессмертных Таин, подобно блудникам, прелюбодеям и обвиняемым в убийствах. Лучше ведь с двумя или тремя хранящими закон Божий возносить обычные молитвы, чем собирать множество беззаконников, которые развращают других. Пусть не гордится, пусть не надмевается здесь ни один богач, ни один вельможа. Все это для меня басни, тень и сновидение. Там, за гробом, нынешний богач не защитит меня, когда я буду обвиняем и принуждаем давать отчет, почему не с надлежащей ревностью защищал законы Божии. Это-то именно погубило и знаменитого старца первосвященника Илия; хотя он сам вел безукоризненную жизнь, тем не менее вместе со своими детьми потерпел страшное наказание за то, что небрежничал о попираемых законах Божиих. Если же и родственные узы не могли освободить от вины, если даже отец, который не с надлежащей строгостью поступал со своими детьми, подвергся столь тяжкой казни, то какое будем иметь извинение мы, которые, будучи свободны от таких уз, портим все своим послаблением? Итак, чтобы не погубить вам и меня, и себя, то прошу вас: послушайтесь моего наставления и, приставив к себе многих наблюдателей и советников, оставьте привычку к клятвам, – чтобы вы, начав с этого, могли упражняться с полным успехом и в других добродетелях и насладились будущими благами, которые все мы да сподобимся получить благодатию и человеколюбием нашего Господа Иисуса Христа, Которому слава и держава ныне и всегда, и во веки веков. Аминь.

Беседы: 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28.